«1. Всем духовным, военным, гражданским и придворным чинам. 2. Чужестранным государям и владетельных князей фамилиям. 3. Служащим по выборам дворянам, имеющим и не имеющим чинов, равно и не служащим бесчиновным, если они окажут отличные заслуги. 4. Частным лицам из иностранных, когда, оказав на деле усердие и доброхотство к Государству Российскому, тем самым обратят они на себя внимание и признательность Главы онаго. 5. Купцам и лицам других званий, которые особенными заслугами соделаются достойными сей награды… Мещанам и лицам сельского состояния ордена не испрашиваются».[4]Таким образом, крестьяне, как и любые другие люди из простонародья, в царской России орденами не награждались. Это была привилегия дворянства, чиновничества, офицерства. Нижние чины армии и флота отмечались только медалями и солдатскими знаками отличия. Эти приобретённые потом и кровью, мужеством и отвагой награды не назовёшь иначе, как знаками личной доблести и отечественной славы. О них и наш рассказ. В последние годы заметно повысился интерес не только к фалеристике, но и к таким вспомогательным историческим дисциплинам, как нумизматика, геральдика, генеалогия. Современный читатель становится всё более искушённым в вопросах истории. Его уже не удовлетворяют художественные произведения в литературе, театре, кино, где даются описания прошлого вообще, без подробностей быта, костюма, орденов и других наградных знаков. А те же ордена и медали служат деталью, которая довольно точно определяет эпоху, время действия, расстановку сил в обществе. Российские ордена представляют собой прекрасную и полезную иллюстрацию к отечественной истории. Но как ни красивы они, какими бы тончайшими произведениями русского ювелирного искусства не были, в каком-то смысле, они безлики. Знаки российских орденов не имели номеров, а стало быть датировать их, привязывать к определённым историческим событиям под силу лишь специалистам. Иное дело наградные медали. Одни из них имели номера, например Георгиевские, по которым можно восстановить имена награждённых, другие учреждались для участников определённых кампаний или сражений. Уже в трудах М. В. Ломоносова познавательное значение «медалистической истории» нашей Родины получило высокую оценку. Коллекция наградных медалей, выложенная в хронологическом порядке, воссоздаёт важнейшие эпизоды военной истории нашего Отечества за два столетия: Полтава и Гангут, Кагул и Очаков, турецкие войны и войны со Швецией, Отечественная война 1812 года, героическая оборона Севастополя и освобождение болгар от турецкого ига… В музее Бородинского поля хранится шашка казачьего рода Маркевичей. Она принадлежала потомственным военным во многих поколениях этого рода. На её ножнах укреплены наградные медали за те кампании, в которых участвовали её владельцы. Медалей насчитывается двадцать пять. Первая из них — «В память отечественной войны 1812 года», а последняя — «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Несколько слов о технике изготовления медалей, ибо «медальер должен знать, как делается всё необходимое для производства отбиваемых из металла медалей». Эти слова принадлежат выдающемуся русскому художнику-медальеру XIX века Ф. П. Толстому. Сначала, естественно, определяется содержание изображения (в зависимости от предназначения медали), продумывается его композиция и делается рисунок. Лицевая сторона медали — аверс — содержит главное изображение, оборотная же сторона — реверс — менее важна. Часто на ней давалась только надпись или проставлялся номер. Иногда реверс просто оставался чистым. По рисунку художник-медальер лепит из воска модель. Прежде чем сделать штемпель медали, изготовляется так называемый маточник, точно соответствующий модели. И уже с него изготовляют штемпели (раньше вручную, а теперь машинным способом), которыми и чеканят медали. Металлический кружок — заготовку — закладывают между двумя штемпелями и сжимают под большим давлением. Когда-то, при ручной чеканке, вместо этого по штемпелю ударяли молотом. В различные времена в России было довольно много монетных дворов, но чеканили они, главным образом, деньги и только в редких исключениях — медали. В XIV–XV веках свои монетные дворы существовали в Новгороде, Пскове, Рязани, Твери, Кашине, Можайске, Переяславле-Рязанском, Суздале, Городце. Многие из них дожили до XVII века, когда царь Алексей Михайлович уничтожил большинство из перечисленных монетных дворов, в том числе в Новгороде и Пскове, сделав Москву единственным местом чеканки монет. Пётр I устроил монетный двор в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга, а после него возникли и до начала XIX века работали монетные дворы в Екатеринбурге (1725 г.), Колывани (1763 г.), Аннинске-Перском (1788 г.), Полоцке, Херсоне и Архангельске (1796 г.). Монеты чеканились и в других городах, русские деньги выбивали в Крыму, Грузии, Варшаве и даже в Пруссии при завоевании её в 1758 году, но наградные медали — в основном на Петербургском и Московском монетных дворах. То же было с наградными крестами и другими знаками отличия. Книга познакомит читателя не только с историей наградных медалей России, но и расскажет о наградных крестах типа Очаковского или Измаильского и таких, как «За службу на Кавказе. 1864» или «Порт-Артур». И, конечно, о знаках отличия орденов св. Георгия и св. Анны. Эти солдатские награды были основными знаками славы для российского воинства. Хочется надеяться, что знание истории наградных знаков России позволит лучше понять её прошлое, ближе познакомиться с традициями российской армии и флота и социальным устройством нашего Отечества в прошедшие века. Вторая книга будет посвящена наградным медалям СССР. Расскажет она и о некогда запретном — наградах Белого движения. Ведь это тоже частица нашей истории.
Указом 1700 года Пётр I вводит новую денежную систему.[5]
Очень быстро монетное и медальное дело достигает в России высокого художественного и технического уровня. В своих заграничных поездках Пётр I с интересом изучает технику изготовления медалей, в Лондоне с медальерным производством его знакомит Исаак Ньютон. Нередко Пётр и сам занимается «сочинением» медалей, учась этому у иностранных мастеров, которых он и приглашает на русскую службу с тем, чтобы они не только готовили для него наградные медали, но и обучали своему ремеслу русских мастеров. Реформа денежной системы, военные преобразования стали заметной частью всеобщих изменений, произошедших в России в первой четверти XVIII века.
В 1701 году, когда на новом Московском военно-морском монетном дворе в Кадашевской слободе начала чеканиться первая петровская полтина,[6] соответствовавшая международному курсу, серебряные золочёные копейки, как награды, уступили своё место этим прототипам русских солдатских медалей. Вес полтины равнялся весу пятидесяти вышеуказанных копеек и западноевропейскому полуталеровику.
Вот этими полтинами молодой царь Пётр и награждал за военные действия своих солдат до 1704 года — до появления петровского рубля.[7] (Существовал в 1654 году недолгое время первый российский рубль царя Алексея Михайловича.) И уже при взятии Дерпта в 1704 году, как сообщает И. И. Голиков, солдаты получили «по серебряному рублю»,[8] штемпели для чеканки которого резал Фёдор Алексеев.[9]
На лицевой стороне рубля очень моложавое изображение Петра I, «почти юноши», несмотря на то, что в это время ему было уже тридцать лет. Царь одет в доспехи, украшенные арабесками, он без традиционного венка и короны, с пышной шевелюрой вьющихся волос. На полтине — в лавровом венке, но тоже без короны и в плаще поверх доспехов.
На оборотных сторонах обеих монет изображён Российский герб — двуглавый орёл, увенчанный государственными коронами — вокруг него указаны достоинство монеты и славянскими цифрами год её чекана.
Наградные полтины и рубли Петра ничем не отличаются от обычных его ходовых монет этого же достоинства. Пробитая в них дырочка или напай, оставшийся после ушка, не могут служить достоверным доказательством их предназначения как наград. Дырочка и паяные ушки на них могли предназначаться и для подвешивания их в качестве украшения народами Поволжья и Приуралья. У чувашей и марийцев, как правило, в монетах пробивались дырочки, а у татарских и башкирских народов на них напаивалось ушко. Позолота на таких монетах тоже ничего не говорит о награде, так как нередко для «мониста» наводилась позолота частными деревенскими кустарями.
Чтобы предупредить соблазн при необходимости пустить такую награду солдатами в обращение и чтобы как-то можно было отличить её от обычных полтин и рублевиков, Пётр лично указывает на монетный двор: «…и велите у всех (медалей) сделать на одной стороне баталию…».[10] Но традиция оставалась прежней до самых екатерининских времён. Новые «патреты» чеканились как обычные монеты: без ушка для подвески на одежду. Награждённым нужно было самим пробивать отверстие или припаивать ушко из проволоки.
Впоследствии на медали, посвящённые морским баталиям — «За победу при Гангуте», «За взятие четырёх шведских кораблей», «За Гренгамское сражение», ушки напаивались на монетном дворе, «закрывая отдельные буквы надписи».[11]
Так появились первые настоящие медали для солдат, сражавшихся под Лесной и Полтавой. Но награждение петровскими рублями продолжалось даже после Полтавской битвы. Они выдавались по-прежнему, но за те успехи, которые не были отмечены чеканкой специальных наград.
Традиция награждения рублями сохранилась до конца XVIII века. Сам А. В. Суворов часто награждал своих «чудо-богатырей» екатерининскими рублевиками и полтинами, которые затем передавались из поколения в поколение (от отца к сыну, от деда к внуку) и хранились в почётном месте — под иконами.
Испокон веков Ижорская земля с прилегающими берегами Финского залива была землёй русской. Ещё Александр Невский бивал в 1240 году шведов и немцев за вторжение в эти российские земли. Но в 1617 году, ослабленная войной с Польшей, Россия вынуждена была уступить шведам свои древние прибрежные крепости: Копорье, Иван-город, Орешек, Ям. Русь оказалась отрезанной от европейского мира. Девяносто лет эти земли изнывали под пятой шведов.
И вот наступил новый век — XVIII, век неуёмной деятельности молодого русского царя Петра. Он стремится во что бы то ни стало пробить дорогу к Балтийскому морю, вернуть исконно русские земли России, построить флот и наладить тесные связи с более развитыми западными странами.
19 августа 1700 года Пётр объявил войну Швеции, стянул свои силы к Балтике и осадил крепость Нарву. Армия у Петра была молодая, только что сформированная, не имевшая опыта боёв. Большую часть её составляли солдаты, призванные в строй перед самым выступлением в поход. Пушки — устаревшие, тяжёлые, станки и колёса разваливались под их весом; из некоторых «только камнем можно было стрелять». Шведская же армия представляла собой в то время опытнейшую армию Европы, технически оснащённое профессиональное войско, с прошедшим пол-Европы обстрелянным офицерством.
Исход сражения с войсками Карла XII был предопределён. 34-тысячная армия Петра была разбита шведскими полками, численностью в 12 тысяч. Ещё в начале сражения командование русских полков, состоявшее из иностранцев, и сам командующий перешли к шведам. Только гвардейцы Преображенского и Семёновского полков сумели остановить шведов и дали возможность отступить оставшимся войскам. «Пётр высоко оценил мужество… учредив для офицерского состава этих полков специальный медный знак с надписью: «1700. ноябрь 19N0». «Знак офицеры носили в течение всего существования этих полков, как напоминание о боевых делах…».[12] Нарва была первым серьёзным поражением Петра.
По указанию Карла XII в Швеции отчеканили по этому случаю сатирическую медаль, высмеивающую русского царя. «Где на одной стороне её был изображён Пётр у пушек, обстреливавших Нарву, и надпись: „Бе же Пётр стоя и греяся“. На другой — бегство русских во главе с Петром от Нарвы: шапка валится с головы, шпага брошена, царь плачет и утирает слёзы платком. Надпись гласила: „Изшед вон, плакася горько“».[13] Но Пётр принял поражение как урок, преподнесённый историей. «Шведы бьют нас. Погодите, они научат нас бить их», — сказал он сразу же после «нарвского невезения».[14] «Полки в конфузии пошли в свои границы, велено их пересмотреть и исправить…» Пётр «с бешеной» энергией берётся за перестройку и укрепление армии…
Стразу же после «нарвской конфузии» Пётр переходит к «малой войне». В коротких стычках подрывалась в основном продовольственная база шведов. Тем временем Пётр льёт новые пушки, укомплектовывает полки, обучает солдат военному искусству и поднимает их боевой дух.
Реорганизация армии позволила в дальнейшем перейти от мелких стычек с противником к более широким военным действиям. В сентябре 1701 года русские выбивают шведов из Ряпиной мызы. В этой операции участвовало целое соединение отрядов. По своему значению это была небольшая, но первая победа. Вслед за ней последовал более значительный успех у селения Эрестфер, в пятидесяти верстах от Дерпта.
Разведка Б. П. Шереметева сработала точно. Стало известно, что противник собирается неожиданно атаковать места расположения русских войск. В канун нового 1702 года, в мороз, утопая в снегах, 17-тысячный отряд Бориса Шереметева после пятичасового боя под Эрестфером разбил 7-тысячный отряд Шлиппенбаха. Сам командующий успел скрыться в Дерптской крепости. Вот как описывает А. С. Пушкин в своей «Истории Петра» результат сражения: «3000 неприятеля легло на месте. Весь обоз и артиллерия были взяты в плен, взято 14 штаб- и обер-офицеров, унтер-офицеров и рядовых 356…»[15]
Это была первая крупная победа возрождённой, организованной армии. «Слава богу! — воскликнул Пётр, получив донесение о победе, — наконец мы дошли до того, что шведов побеждать можем… Правда, пока сражаясь два против одного, но скоро начнём побеждать и равным числом».[16]
За это сражение Б. П. Шереметев получил высший чин армии — генерал-фельдмаршала, и А. Д. Меншиков по поручению Петра привёз ему высший российский орден Андрея Первозванного.[17] Офицеры же получили золотые медали,[18] а солдаты — первые серебряные полтины 1701 года.[19]
По словам И. А. Желябовского, за Эрестферское сражение 28 декабря 1701 года в начале 1702 года к Б. П. Шереметеву были посланы с милостивым словом золотые, причём драгунам и солдатам дано по рублю.
Но рублёвых монет до 1704 года не существовало. Здесь произошла какая-то ошибка. Скорее всего сам Желябовский перепутал полтины с рублёвыми монетами, когда писал об этом награждении много лет спустя.
После взятия Эрестферской мызы, весной этого же 1702 года, Пётр едет в Архангельск, строит с помощью опытных поморских мастеров два фрегата «Курьер» и «Святой дух» и за 170 вёрст по суше перетаскивает их волоком сквозь леса, через болота к Нотебургу — бывшему новгородскому Орешку, расположенному на острове Ладожского озера у истока реки Невы.
Вот как рассказывает предание об этой лихой године в начале XVII века: «…высокие-превысокие каменные стены. За ними русские ратники. Вокруг шведские воины, или, как их часто называют, «свеи». Они на воде, в ладьях, на берегу с пищалями и мечами. Множество неисчислимое. Вот герольд, в приметном алом плаще, переправился через реку к крепости, подошёл к стене, прокричал, что славный и могучий король шведский требует сдачи крепости. Орешек молчит.
Тогда ладья, взяв парусами ветер, чёрной тучей надвинулась на остров. На берегу пушки вместе с ядрами выбросили пламя. Вздрогнула земля. Волны пошли по воде.
День за днём, неделю за неделей русские защищали Орешек. Отстреливались. Опрокидывали осадные лестницы. Забрасывали штурмующих камнями, обливали горячей смолой. Выпустили на врага рои пчёл.
Пришла пора, когда, по расчёту шведов, у осаждённых не должно было оставаться ни ядер, ни пороха, ни хлеба. Орешек всё держался. Дружинники дрались мечами, дубинами, кулаками.
Но крепость уже горела. Пламя поднималось выше стен. В такой тяжкий час вдруг заскрипели на пудовых петлях окованные железом двери. Медленно стал спускаться подъёмный мост через ров у воротной башни.
Бой прекратился. Шведы кинулись к мосту, но тут же остановились в изумлении.
Из ворот крепости вышли двое в окровавленных рубахах. Они шли, положив руки на плечи друг другу. Когда один обессиленно падал на колени, его поднимал товарищ. Они не хотели, чтобы враг видел их, хотя и полумёртвых, на коленях. Только эти двое остались в живых из всей русской дружины, и они вдвоём держали крепость в последние дни.
Осаждающие молча расступились перед героями. Шведские солдаты сняли перед ними шлемы. Офицеры обнажёнными клинками салютовали мужеству противника.
Так сдался Орешек.
Случилось это давно…»[20]
Теперь предстояло этот Орешек во что бы то ни стало вернуть. Крепость неприступная, посередине Невы, подойти вплотную к ней нельзя, так как она расположена в двухстах метрах от берегов. На высоких каменных стенах 142 орудия поджидают петровских «охотников». Полковник Густав Шлиппенбах — брат Шлиппенбаха, разбитого в долине Эрестфера, был старым опытным воином. Он задолго приготовил крепость к обороне. Гарнизон расставил так, что каждый вершок стены был под защитным огнём.
Всё произошло неожиданно быстро. Часть войск на подходе Пётр перебросил на противоположный берег реки, осадный корпус развернулся к крепости, и установленные орудия русских уже били с обоих берегов.
Утром 1 октября Шереметев отправил шведам требование о сдаче, но комендант начал вести уклончивые переговоры, чтобы оттянуть время до прихода подкрепления. Пётр решил действовать и дал указание артиллеристам: «…ему на сей комплимент пушечною стрельбою и бомбами со всех наших батарей разом…» С этой минуты орудия били по крепости, не умолкая «до дня штурма 11 октября».
Барабан известил, что шведы хотят говорить. К Петру из крепости прибыл офицер с письмом, в котором жена коменданта умоляла выпустить жён господ офицеров из крепости «…от огня и дыму… в котором обретаются высокородные…» На это Пётр ответил, что он не против, только пусть они забирают с собой и своих «любезных супружников».
Путь в крепость по-прежнему оставался только через укреплённые высокие стены. Пётр решился на штурм. И вот по сигналу множество лодок с десантными отрядами сразу со всех сторон (с озера и с обоих берегов) под прикрытием орудийного огня устремились к крепости.
Штурм был тяжёлым. Силы Петра подходили к пределу. Мнилась опять «нарвская конфузия». В который раз сбрасывают шведы «московитов» со стен. Снова и снова сам М. М. Голицын ведёт солдат на приступ — волнами, непрестанно, чередуя штурмы с отступлениями, чтобы снова с большей силой ударить по крепости. На головы штурмующих льётся кипяток, расплавленная смола и свинец. Непрерывность атак, упорство и презрение к смерти русских воинов принесли Петру победу.
На лицевой стороне мастер изобразил царя молодым, в доспехах, с лавровым венком на голове. По обеим сторонам его портрета надписи: «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКСИЕВИЧ» и справа титул — «РОСИ ПОВЕЛИТЕЛ». На обороте изображена крепость посреди реки, на переднем плане, на береговом мысе, далеко выдающемся в Неву, — петровская осадная батарея, ведущая стрельбу по крепости (видны траектории полёта ядер). Слева, в перспективе реки — лесистый берег, и по всей реке, вокруг крепости — множество штурмовых лодок. Поверху медали надпись: «БЫЛ У НЕПРИЯТЕЛЯ. 90 ЛЕТЪ»; под обрезом — «ВЗЯТЪ 1702 ОКТ. 21». Цифры числа перепутаны местами при изготовлении штемпелей, вместо «12» проставлено «21».
Вот такими медалями были награждены все нижние чины, участвовавшие во взятии Шлиссельбурга. Документы о награждении утрачены, но благодаря выпискам А. С. Пушкина, получившего «позволение» на доступ к Государственным архивам для подготовки материалов к своим произведениям, установлено, что за взятие Шлиссельбурга «Офицерам даны золотые медали, капитанам даны по 300, поручикам 200, прапорщикам 100, сержантам 70, капралам по 30; старые солдаты пожалованы капралами, а молодым дано жалованье против старых. Всем серебряные медали».[22] Но не только были одни награждения. Пётр беспощадно наказал дезертиров, которые покинули поле боя: «Несколько беглецов… сквозь строй, а иные казнены смертью».[23]
Медали за взятие крепости выдавались участникам штурма без ушков, как и старомодные «золотые» и рублёвые «патреты». Петровский порядок по «представлению заботы самим награждённым» с приделыванием ушка на медали, выдававшейся в качестве награды, даёт основание судить, что вышеуказанная медаль является наградной.
Существовала и памятная серебряная медаль, диаметром 70 мм, которая отличается от наградной особой тщательностью исполнения. По-видимому, она предназначалась на заграницу, для прославления первой победы Петра на Неве.
Автором-исполнителем этих медалей был русский мастер Фёдор Алексеев, «на монетном денежном дворе работает с начала денежного двора», т. е. у Кадашевского, в Замоскворечье и с 1701 года.
Не прошло и года после взятия Орешка, как Б. П. Шереметев со своей 20-тысячной армией двинулся в поход. 25 апреля он осадил вторую и последнюю крепость на Неве — Ниеншанц, находящуюся недалеко от устья, при впадении в неё Охты.
Переговоры о сдаче никаких результатов не дали. Шведский гарнизон решил отбиваться. Началась жестокая бомбардировка крепости из всех имеющихся пушек. При таком обстреле шведы неожиданно выкинули белый флаг. Штурма не потребовалось. Ниеншанц пал 1 мая 1703 года, и началось строительство северной столицы — «Санкт-Питербурха».[24] Крепость была переименована в Шлотбурх, в переводе — замок, который навсегда закрыл для шведов вход в Неву и Ладожское озеро.
А уже через пять дней после взятия Ниеншанца последовала новая небывалая победа Петра. Из Выборга шла на поддержку крепости Ниеншанц эскадра адмирала Нумерса. Опытный моряк, он из осторожности не решился входить в Неву всей флотилией, а направил с целью разведки к крепости двухмачтовую восьмипушечную шняву «Астрель» и большой адмиральский двенадцатипушечный бот «Гедан». Но они с наступлением ночи и наползавшего с моря тумана вынуждены были встать на якоря в самом устье Невы. В предутреннем рассвете, когда над рекою ещё нависала туманная дымка, в тени берегов уже скрывалось более тридцати лодок с гвардейцами Преображенского и Семёновского полков. По сигналу пистолетного выстрела вся эта армада лодок устремилась к кораблям противника. Шведы заметили опасность, развернули свои суда и начали палить из пушек. Но большинство лодок уже миновали опасную зону, доступную судовой артиллерии, нырнули под борта кораблей и сцепились с ними. Начался абордажный бой.
Одной группой командовал сам бомбардир — капитан Пётр Михайлов (Пётр I). На подходе к кораблю он бросил на его борт гранаты, со всеми вместе ворвался на вражеский корабль, и началось рукопашное сражение. В ход пускались сабли, ножи, приклады, всё, что попадало под руки, и даже кулаки.
Другой корабль штурмовал со своими молодцами дерзкий и нахрапистый поручик А. Д. Меншиков. В считанные минуты русский десант расправился со шведскими экипажами. Корабли «Астрель» и «Гедан» с опалёнными парусами как боевые трофеи привели к крепости с новым названием Шлотбург.
Это была первая победа на водах Балтики, принёсшая огромную радость Петру. Он стал шестым в списке кавалеров ордена Андрея Первозванного. «Орден был на него возложен Ф. А. Головиным „яко первым сего ордена кавалером“»[25] в походной церкви. Такого же ордена удостоился и А. Д. Меншиков. «Данилыч получил ещё одну привилегию, высоко поднимавшую его престиж: ему разрешалось содержать на свой счёт телохранителей, своего рода гвардию. Подобным правом в стране никто не пользовался, кроме царя».[26]
Успех был действительно настоль необычен, что в честь «никогда прежде небывалой морской победы»[27] по личному распоряжению Петра отчеканили золотые и серебряные медали с надписью: «Небываемое бывает».
На аверсе этой медали — поясное профильное изображение Петра, без традиционной короны и лаврового венка, в доспехах, украшенных витиеватыми арабесками. По краю медали, вокруг портрета, надпись: «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКСЕВИЧЪ ВСЕЯ РОСИИ ПОВЕЛИТЕЛЬ». На реверсе — два парусных корабля, окружённые множеством лодок с солдатами петровской гвардии. Сверху, с небесного свода, опущена рука, держащая корону и две пальмовые ветви. Над всей этой композицией (по краю) надпись: «НЕБЫВАЕМОЕ БЫВАЕТЪ»; в самом низу стоит дата — «1703».
Золотыми медалями диаметром 54 и 62 мм (с цепями) были награждены офицеры — участники абордажа.[28] Солдаты и матросы, участвовавшие в схватке, получили серебряные медали диаметром 55 мм без цепей.
Штемпели для этих медалей резал Фёдор Алексеев. Это не вызывает сомнений, так как изображение Петра на них аналогично по характеру исполнения рублёвым алексеевским монетам 1704 года.
Чеканились монеты на Кадашевском монетном дворе — в Москве.
Надписью к оборотной стороне медали — «Небываемое бывает» послужило изречение самого Петра.
Каждую весну из Выборга приходила к устью Невы шведская эскадра адмирала Нумерса. Она поднималась по реке в Ладогу и всё лето до самой осени разоряла на её берегах русские селения и монастыри. Теперь подход к Неве с моря закрывала новая крепость Кроншлот (Кронштадт), заложенная на острове Котлин. На Луст-Эйланде (ныне Петроградская сторона) разворачивалось строительство нового города. Назначенный его губернатором А. Д. Меншиков доносил царю: «Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются».[29]
В ноябре 1703 года пришвартовался первый иностранный корабль с солью и вином. В то же время в Лодейном Поле на Свири уже строились корабли для Балтийского флота. Б. П. Шереметев со своим войском овладел Копорьем и Ямбургом.
Весной следующего 1704 года приказ Петра опять торопил генерал-фельдмаршала в поход — «…Немедленно извольте осаждать Дерпт (Юрьев)». 4 июля передовые отряды подошли к крепости. «Город велик и строение палатное великое», «…пушки их больше наших», «…как я взрос, такой пушечной стрельбы не слыхал», — доносил Петру Б. П. Шереметев. Действительно, артиллерия у шведов была мощнее и числом «в 2,5 раза превосходила русскую».[30]
Дерптом смогли овладеть только после «огненного пира» в ночь с 12 на 13 июля. Пётр спешит. Нарва ещё с 30 мая обложена русскими войсками под командованием другого генерал-фельдмаршала Огильви. Им нужна помощь.
23 июля царь уже четвёртый раз со времени падения Дерпта указывает медлительному, но основательному Б. П. Шереметеву — «днём и ночью итить (к Нарве)». «А есть ли так не учинишь, не изволь на меня пенять впредь».[31]
И вот снова Нарва! Долго ещё держалось оцепенение от той «нарвской конфузии» 1700 года. Но теперь солдаты были обстрелянные, имели большой военный опыт и высокий моральный дух, благодаря успехам последних лет. Из Дерпта и Петербурга была доставлена тяжёлая осадная артиллерия.
На предложение о почётной сдаче крепости старый комендант Горн ответил насмешкой, напомнив русским о «первой» Нарве. Пётр решил проучить его и пустился на военную хитрость. Часть своих войск он переодел в синюю шведскую форму и направил их к крепости со стороны ожидаемой шведами помощи. Инсценировалось сражение между шведским войском и русскими. Вот как Пётр описывал этот маскарад в своём «Поденом юрнале»: «И тако притворные… начали к нашему войску зближаться… начали наши нарочно уступать… И само войско також нарочно аки бы мешалось. И тем тако нарвский гарнизон польщён, что… комендант Горн… выслал из Нарвы… несколько сот пехоты и конницы, и тако… въехали в самые руки мнимого войска. …В залоге поставленные драгуны, выскоча на них напали и… рубя и побивая, их гнали, и несколько сот побили, и много в полон взяли…»[32]
Теперь русские смеялись над шведами. Пётр был доволен — «высокопочтенным господам поставлен зело изрядный нос».
Вторая часть сражения превратилась в драму, которая произошла после 45-минутного штурма крепости. Бессмысленное жестокое сопротивление шведов озлобило русских солдат до крайности. Ворвавшись в крепость, они не щадили никого. И только вмешательство самого Петра остановило это побоище.
Крепость была взята 9 августа 1704 года. Теперь вся Ижорская земля была возвращена России. Ликующий Пётр пишет: «Инова не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава богу, прорвало».[33] О медалях на взятие Дерпта нам ничего неизвестно. Возможно, их не чеканили. Но на взятие такой памятной крепости, как Нарвы, нельзя было не выпустить медаль. И она была отчеканена.[34] На лицевой стороне её изображён Пётр, развёрнутый по традиции вправо, в лавровом венке, доспехах и мантии. Надпись по кругу медали размещена необычно: «РОСИИ ПОВЕЛИТЕЛЬ», справа — «ЦРЬ ПЕТРЪ АЛЕКИЕВИЧЪ. ВСЕА».
На реверсе — бомбардировка крепости Нарвы. Отчётливо видны траектории полёта ядер и их разрывы. Слева, вдали, Иван-город. Вверху, по кругу, надпись: «НЕ ЛЕСТИЮ, НО ОРУЖИЕМЪ С ПАМОЩИЮ ВЫШНЕГО ПРИЕМЛЕТСЯ». Слева, под обрезом — «НАРВА», справа — «1704».
Предполагается также существование подобных золотых медалей такого же размера. Документы по награждению ими утеряны, но в записках А. С. Пушкина указывается, что после взятия Нарвы в 1704 году медали были розданы чиновным людям, бывшим при её осаде.[35]
Штемпели выполнялись тем же мастером — Фёдором Алексеевым.[36]
После взятия Нарвы 19 августа 1704 года был заключён русско-польский договор о совместных действиях против шведов. По условиям этого договора военные действия должны были переместиться в Литву, где находились в это время главные силы шведов во главе с Левенгауптом. Нужно было отрезать их от Риги и разгромить.
Летом 1705 года войска Б. П. Шереметева подошли к Митаве и взяли её, но столкнувшись у Мур-мызы с главными силами Левенгаупта, потерпели поражение и отступили. Это был единственный проигрыш генерал-фельдмаршала за всю войну со Швецией и то по нелепой случайности, когда он в победе и не сомневался. Через несколько дней Митава снова была взята.
«Взятие Митавы для нас было важно, — писал Пётр Ромадановскому, — ибо неприятель тем отрезан был от Курляндии; и нам далее в Польшу безопасность есть».[37]
А. С. Пушкин в «Истории Петра» отмечает, что «на взятие Митавы была выбита медаль…»,[38] но больше в известной авторам литературе об этом нигде не упоминается.
Карл XII захватил Польшу и в январе 1706 года пытался окружить русское войско под Гродно, но встретив сильное сопротивление, направил свою армию в Саксонию, оставив в Польше часть своих войск под командованием Мардефельда. Для укрепления армии в марте месяце к русским войскам в Польше был послан А. Д. Меншиков. Он обеспечивает её оружием, утверждает «Артикул», в котором предусматривает не только воспитание чувства долга, патриотизма, дисциплины у солдат, но и вводит за насилие и грабежи местного населения смертную казнь.[39] Решающая схватка произошла под Калишем 18 октября 1706 года.
В основном это было кавалерийское сражение. В нём Меншиков использовал свою тактику, которая решила исход боя. Он спешил несколько эскадронов драгун, потеснил фланги противника своей кавалерией и отрезал шведам путь к отступлению. Сам командующий армией Мардефельд оказался в плену.
Пётр получил от Меншикова депешу: «Не в похвальбу вашей милости доношу: такая сия прежде небывалая баталия была, что радошно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились».[40]
Это была одна из значительных побед Северной войны. Даже иностранные дипломаты считали, «что сия победа всех возбудит против шведа смелее поступать».[41]
Обрадованный Пётр наградил своего любимца лично «сочинённой» дорогостоящей тростью стоимостью (внушительной по тем временам) 3064 рубля 16 алтын, украшенной алмазами, крупными изумрудами и гербом А. Д. Меншикова.[42]
Победа под Калишем отмечена массовым пожалованием медалями офицеров и унтер-офицеров. Солдаты же получили награды по старому обычаю — в виде серебряных монет.
Всего медалей было отчеканено шесть типов,[43] в том числе круглые золотые — в 6, 3 и 1 червонец в соответствии с размерами в диаметре 36, 27 и 23 мм.[44]
Особенно интересна полковничья медаль в 14 червонцев, размером 43x39 мм.[45] Она заключена в увенчанную короной ажурную золотую рамку, украшенную финифтью и инкрустированную с лицевой стороны драгоценными камнями и алмазами. Для унтер-офицеров жаловалась медаль серебряная, овальная, размером 42x38 мм.
На лицевой стороне всех медалей изображён портрет Петра I, обращённый вправо, в лавровом венке, простых доспехах; по краю медали надпись: слева — «ЦРЬ ПЕТРЪ», справа — «АЛЕУИЕВИЧЪ». Оборотные стороны всех медалей имеют одинаковое изображение — Пётр на вздыбленном коне, в античном одеянии, на фоне сражения. По краям медали надписи: слева — «ЗА ВЕРНОСТЬ», справа — «И МУЖЕСТВО». Под обрезом дата: «1706».
На аверсе полковничьей медали в отличие от серебряной — царь в богатых доспехах, пышно задрапированных мантией; сама надпись полнее: «Црь Петр Алеуиевичъ всеа Росии повелитель». В обрезе предплечья инициал медальера. На всех золотых медалях пышность портрета царя зависит от ценности медали. Медаль в 6 червонцев имеет богато орнаментированный бортик по всему кругу.[46]
Над калишскими медалями работали в основном два иностранных медальера, находившиеся на русской службе, — Соломон Гуэн (француз), резавший исключительно портретные стороны, и Готфрид Гаупт (саксонец), резавший оборотные стороны медалей. Были выпущены медали и без монограмм — «явно работы русского мастера».[47]
Калишская победа не привела к завершению войны. Карл XII снова вторгся на территорию России. Он намеревался разбить русскую армию и через Смоленск пойти на Москву.
В середине 1708 года шведы заняли Могилёв. Но дальше, на пути к Смоленску, столкнулись с неприступной обороной, остались без продовольствия, фуража и вынуждены были повернуть на Украину. Карл XII надеялся получить там помощь со стороны турок, крымских татар, изменника Мазепы, пополнить запасы и снова через Брянск и Калугу повести наступление на Москву.
Медленное продвижение огромной шведской армии давало возможность лёгкой коннице А. Д. Меншикова и пехоте Б. П. Шереметева наносить врагу внезапные удары. У села Доброго русский авангард сокрушил неприятельскую колонну.
В борьбу с завоевателями включался и простой люд, создавая что-то вроде партизанских отрядов. Жители уходили в леса, увозили с собой продовольствие, угоняли скот, как требовал Пётр в своём указе: «Везде провиант, фураж… жечь… также мосты портить, леса зарубать и на… переправах держать по возможности», и дальше — «…у неприятеля идти сзади и сбоку и всё разорять, также и партиями знатными непристанными на оного нападать».[48]
Карл нёс огромные потери и ждал помощи. Из Прибалтики к нему шёл огромный обоз из семи тысяч подвод, гружённый продовольствием и боеприпасами. Его сопровождал 16-тысячный корпус Левенгаупта. Для его разгрома Пётр решил использовать новую тактику. Был сформирован «летучий отряд — корволан», обладающий большой подвижностью.
Бой шведам навязали на пересечённой, закрытой местности у деревни Лесной (в Белоруссии). Леса перемежались здесь с перелесками и болотами. В такой обстановке шведам трудно было маневрировать своим обозом и пушками.
Русскими войсками командовал сам Пётр. Бой начался утром 28 сентября, длился весь день и отличался большим упорством с обеих сторон. С наступлением темноты сражение закончилось поражением шведов. Весь обоз со снаряжением, ожидаемый Карлом XII, достался русским. Сам Левенгаупт скрылся под покровом ночи и явился к своему королю с небольшим остатком голодных и оборванных солдат.
Эта победа Петра имела решающее значение в дальнейших событиях под Полтавой. Недаром Пётр назвал её «Матерью Полтавской баталии» — шведы под Полтавой остались без артиллерии и боеприпасов.
В память об этом событии было отчеканено шесть типов золотых медалей разного достоинства[49] — в 13, 6, 5, 3, 2, 1 червонец. Они служили для награждения офицеров в зависимости от чина и заслуг. Медали высшего достоинства (с золотым обрамлением, алмазами и финифтью) стоили по тому времени более 800 рублей, назывались они «Нарядные Персоны».[50]
Золотых медалей было выдано 1140 штук. Для награждения рядового состава — участников сражения были отчеканены серебряные медали необычного диаметра — 28 мм. Во многом эти медали похожи на калишские.
На лицевой стороне традиционный портрет Петра I, но круговая надпись изменилась: «ПЕТРЪ. ПЕРВЫ. ИМП. ИСАМОД. ВСЕРОСС.».
На оборотной — изображение Петра на вздыбленном коне на фоне сражения, выше, над всей композицией, — развевающаяся лента с надписью: «ДОСТОЙНОМУ — ДОСТОЙНОЕ». По краям медали надписи: слева — «ЗА ЛЕВЕНГ:», справа — «БАТАЛИЮ». Внизу, под обрезом, дата: «1708».
Документы на награждение не сохранились, но в «Дневнике военных действий Полтавской победы» по этому поводу записано следующее: «…Всех штабных обер-офицеров жаловал Государь золотыми портретами с алмазами и медалями золотыми по достоинству их чинов. А солдатам — медали серебряные и давались деньги».
Неизвестно, сколько было выдано серебряных медалей, но только в одном Преображенском полку было награждено ими «унтер-офицеров 39, сержантов, каптенармусов и капралов 88».[51]
Штемпели резали те же мастера — Гуэн и Гаупт. Обрамления «Нарядных персон» выполнялись русскими золотых дел мастерами.
Осмотрев укрепления Полтавы, Карл XII пришёл к заключению, что крепость падёт после первого выстрела. Но он ошибся. Восемь попыток взять её в течение трёх месяцев никаких результатов не дали. Героический гарнизон под командованием смелого полковника Келина упорно сопротивлялся. Защищали Полтаву и все способные на это горожане. 20 июня 1709 года русская армия переправилась на правый берег реки Ворсклы. Войска Карла XII оказались зажатыми между обороняющейся крепостью и армией Петра. Первая атака шведских войск была предпринята 27 июня в 2 часа ночи. На пути к месту расположения русского авангарда шведы напоролись на линию редутов. Это нововведение Петра оправдало себя. Атакующие попали под перекрестный огонь и были отброшены. Сам командующий одной из колонн — Шлиппенбах (эрестферский) попал в плен.
Решающий этап сражения наступил утром 27 июня. Общее командование войсками Пётр поручил Б. П. Шереметеву, а сам принял пехоту. Перед началом битвы он обратился к войскам с пламенной речью: «Воины! Вот пришёл час, который решит судьбу отечества. — Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. — Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и бога — поборающего по вас! — А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего!».[52]
Обе армии почти одновременно двинулись навстречу друг другу. Вот как описывает один из современников ход битвы:
«09 часу перед полуднем генеральная баталия началась, в которой хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однакож долее двух часов не продолжалось, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали, и от наших войск с такою храбростью вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск, иже притом наивяще удивительно), как кавалерия, так и инфантерия, весьма опровергнута, так что шведское войско не единожды потом не остановилось, но без остановки от наших, шпагами, багетами, и пиками колото, и даже до обретающегося вблизи лесу гнаны и биты».[53]Находясь в самой гуще сражения, Пётр воодушевлял солдат: «За Отечество принять смерть всегда похвально!» Одна пуля пробила ему шляпу, другая расплющилась о крест, висевший на груди, третья ударила в седло.[54] А под предводителем конницы А. Д. Меншиковым было убито три лошади. В стане противника пушечное ядро разбило носилки раненого Карла XII. Его с трудом сумели вывезти из страшной свалки. Началось беспорядочное бегство деморализованной шведской армии к Днепру. В преследовании противника отличился со своей конницей Меншиков. Вот как он сам об этом докладывал Ромадановскому: «Божией милостию… взял в плен ушедших с Полтавского сражения под Переволочну генерала… графа Левенгаупта… и 16 275 человек».[55] За эту операцию А. Д. Меншиков получил высший военный чин генерал-фельдмаршала. Случилось небывалое — 9-тысячный отряд русских взял в плен 16-тысячное войско противника. «Может быть, в целой истории не найдётся подобного примера покорного подчинения судьбе со стороны такого количества регулярных войск», — писал английский посол Витворт.[56] Самому Карлу XII удалось бежать в Турцию, где он долгих пять с половиной лет прожил в качестве «нахлебника» султана.[57] Так пришёл бесславный конец шведской армии. Весь генералитет был взят в плен вместе с казной, награбленной за девять лет в Польше, Курляндии и Саксонии. Полтавская битва стала поворотным событием в ходе Северной войны. В 1710 году были взяты Рига, Пернов, Аренсбург, Ревель; после осады пала крепость Выборг. Полтавская победа была отмечена в России небывалыми торжествами. В течение восьми дней в Москве били в колокола, жгли фейерверки, палили из пушек, угощали на улицах народ. Участники сражения были щедро награждены. В честь такой грандиозной победы были отчеканены золотые и серебряные медали. Об этом Пётр писал в своём «Поденном юрнале»: «Всех штабных и обер-офицеров жаловал Государь портреты с алмазы и медали (золотые) по достоинству их чинов, а солдатам — медали серебряные».[58] И годовое жалование.[59]
Для рядового состава было отчеканено два типа медалей: урядничья — диаметром 49 мм, на оборотной стороне которой изображена кавалерийская схватка (справа, вдали, видна Полтава), и солдатская — диаметром 42 мм, на её обороте — «наивное» изображение перестрелки пехотинцев. Надписи на обеих медалях аналогичны: по верхнему краю — «ЗА ПОЛТАВСКУЮ БАТАЛИЮ»; под обрезом — «1709 г. ИЮНЯ 27 д.».[60]
Различие в портретах лицевых сторон серебряных медалей несущественное. Изображение Петра на солдатской медали несколько мельче, но в отличие от урядничьей имеет плечевую ленту ордена Андрея Первозванного. А в круговой надписи — «ЦРЪ ПЕТРЪ ВСЕРОСИСКИЙ. САМОДЕРЖЕЦЪ» — в урядничьей медали добавлено отчество — «АЛЕКЕВИЧЪ». Работали над штемпелями те же мастера — Соломон Гуэн и Готфрид Гаупт.
В своём письме к И. А. Мусину-Пушкину Пётр I указывает: «А штемпели вырезать вели отведать саксонцу, который на денежном дворе у адмирала режет штемпели для монет».[61]
Медали чеканились без ушков. Но для ношения их на Андреевской (голубой) ленте ушко «припаивалось уже к готовой медали, захватывая её края и закрывая отдельные буквы и надписи».[62]
Изменой Мазепы Пётр был крайне возмущён: «…что учинил новый Иуда Мазепа… ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа».
Надеясь взять Мазепу живым, он заранее даёт указание через А. Д. Меншикова в Ижорскую канцелярию: «Сделайте тотчас монету серебряну весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Иуду на осине повесившегося и внизу тридесять серебряников лежащих и при них мешок, а позади надпись против сего: „Треклят сын погибельный Иуда еже за серебролюбие давится“. И к той монете сделав цепь в два фунта, пришлите к нам на нарочной почте немедленно».[63]
Уже за Переволочной 1 июля в погоню за Мазепой были посланы два драгунских полка бригадира Кропотова с наказом царя: «…его взять, вести за крепким караулом и смотреть того, чтоб он каким способом сам себя не умертвил».[64]
Но Мазепе с двумя бочонками золота и со всем своим скарбом удалось ускользнуть от гнева царя. Пётр был озлоблен неудачей. Он настойчиво требует от турецкого правительства, «чтобы изменника Мазепу, весьма искали, поймать и за караул взять». А позже посылаются ещё три настойчивые просьбы: «Изменника Мазепу… в нашу сторону выдать».[65] Не получив положительного результата, царь предлагает султану поменять Мазепу на главного министра Швеции графа Пипера, попавшего в плен под Полтавой.
Позже Пётр действует через своего посла в Турции П. А. Толстого, который пытался подкупить главу мусульманского духовенства за 300 тысяч талеров.[66]
Нужно было во что бы то ни стало вернуть Мазепу, чтобы публично осрамить его, как это ловко и остроумно умел делать Пётр, и «предать анафеме». Для этого и задумана была «Иудина медаль», работы по изготовлению которой велись на Московском монетном дворе мастером «серебряного дела» Матвеем Алексеевым «из серебра ефимками, четвертаками и полуефимками двенадцать фунтов, да на угар полфунта, итого двенадцать фунтов с полфунтом».[67] В то время «домашнего» серебра в России ещё не было и для «серебряных дел» использовалось иностранное монетное серебро.
К 4 сентября «Орден Иуды» был отправлен Петру, но Мазепы уже не было в живых — он скончался 22 августа в Бендерах.
Орден утратил своё предназначение. Чтобы не отправлять его на переплавку, как напрасную работу, Пётр отдал его своему шуту — алчному на серебро — князю Шаховскому и повелел в торжества носить его «на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи…».[68]
Дальнейшая судьба этой медали-ордена неизвестна, упоминалось только о том, что её видели на придворном шуте Анны Иоанновны.
В феврале 1714 года на финском побережье, возле города Ваза, произошло сражение между наступавшими русскими войсками под командованием М. М. Голицына и шведами.
На это событие последовала наградная медаль, но ею были отмечены исключительно только штаб-офицеры — от майора до полковника.[69] Солдаты, по-видимому, получили по старой традиции рублёвые «патреты».
Выпущенная по этому случаю медаль была необычной. Она имела на оборотной стороне лишь шестистрочную надпись: «ЗА — ВАСКУЮ — БАТАЛИЮ — 1714 — ФЕВРАЛЯ — 19 ДНЯ».
Это единственный пример подобного оформления награды в петровскую эпоху. Позже оно станет типичным.[70]
Уже во второй половине XVIII столетия на всех медалях, исключая Чесменскую, вместо композиционного изображения сражений будут помещены только указывающие на них тексты и даты.
После Полтавской победы Россия предложила Швеции мир. Но упрямый Карл XII из Турции, куда он бежал после поражения, дал категорический отказ: «Хотя бы вся Швеция пропала, а миру не бывать». Чтобы принудить противника, Пётр направляет свои сухопутные силы к побережью Ботнического залива, поближе к самой Швеции, и одновременно энергично строит линейные корабли. В 1713 году он пишет своему дипломату П. П. Шафирову: «Флот наш, слава богу, множица, мы уже ныне тринадцать кораблей… от пушек и выше имеем, и ещё ждём довольного числа к себе».[71]
К 1714 году флот настолько усилился, что «теперь давай боже милость свою! пытаться можно». Пётр открыто двинул корабли к городу Або, чтобы оттуда через Аландские острова ударить по Стокгольму. Но шведский адмирал Ватранг преграждает путь у южной оконечности полуострова Ганге-удд (ныне мыс Ханко). Тогда Пётр решает часть лёгких кораблей перетащить в узком месте на западный берег полуострова «переволокой», рубит лес, жжёт костры и этим приводит в замешательство шведов.
Для перехвата петровских кораблей в конце переволоки Ватранг направляет часть своей эскадры под командованием Эреншильда в западный залив полуострова. В этот же день он делает вторую ошибку, ослабляя свою эскадру, отделяет ещё часть кораблей и направляет их к стоянке русских судов у восточного берега полуострова. В это время над морем ветер стих и тяжёлые шведские парусные суда оказались без движения. Пётр воспользовался этим. На своих многовёсельных галерах он обошёл на недосягаемой для выстрела дистанции шведскую эскадру и в заливе у перешейка, с западной стороны полуострова Гангут, блокировал флотилию Эреншильда. К адмиралу был послан парламентёр с требованием о сдаче, но последовал отказ — «Я никогда в жизни не просил пощады».
27 июля 1714 года, обходя перед решающей схваткой галеры, Пётр воодушевлял экипажи: «Не посрамим знамени русских! Били шведов на земле, побьём и на воде».[72]
Сражение было тяжёлым — 102 пушки в передней линии кораблей противника против 23 пушек русских. Две атаки в лоб были отбиты губительным картечным огнём шведских орудий, но третья, фланговая, имела успех. Все шведские корабли стали трофеями русских.
Вот как описывал обстановку боя сам Пётр в своей реляции: «Воистину нельзя описать мужество русских войск, как начальных, так и рядовых, понеже абордирование так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами и картечами, но духом пороховым разорваны… А взято от неприятеля людей, судов и артиллерии, також сколько побито и ранено, тому при сем реестр».[73]
А шведский адмирал Ватранг сокрушался: «Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события…» И признавался Карлу XII: «К Нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошёл мимо нас в шхеры».[74]
Сам адмирал Эреншильд был захвачен в плен. По этому случаю Пётр пишет князю Куракину: «Правда, как у нас в сию войну… много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого».[75]
Это была первая морская победа Петра, «заставившая заговорить о себе всю Европу». Она дала возможность перенести военные действия на территорию Швеции.
В честь неё «штаб- и обер-офицеры были награждены медалями (золотыми), каждый по пропорции своего чина, а рядовые серебряными медалями и деньгами».[76] Сам Пётр получил чин вице-адмирала и «стал расписываться за получение 2240 рублей годового жалования».[77]
Серебряные медали для награждения нижних чинов чеканили по весу рублевиков и двух разновидностей: для награждения флотских экипажей и армейских десантных полков. Матросская медаль отличается от солдатской более мелким портретом Петра и отсутствием в круговой надписи слова «Повелитель». Оборотные стороны обеих медалей идентичны — изображение морского боя между островами — боевой строй русских галер и шведских парусников в момент решительной схватки. По окружности надпись: «ПРИЛЕЖАНИЕ. И ВЕРНОСТЬ. ПРЕВОСХОДИТЪ. СИЛНО». Под обрезом — «ИЮЛЯ 27 ДНЯ. 1714».
Первоначально было отчеканено всего 1000 штук серебряных медалей, этого явно не хватало для награждения всех нижних чинов, так как участников сражения насчитывалось около 3,5 тысяч человек. В 1715 году было отчеканено ещё 1000 штук серебряных медалей, однако и этого количества было недостаточно. В канцелярию генералитета поступало много обращений с просьбой о выдаче заслуженной награды.
Вот одно из характерных писем на имя Петра, опубликованное в трудах Эрмитажа:
«Державнейший Царь Государь Милостивейший, служу я, раб твой, тебе великому Государю в морском флоте в галерном батальоне в солдатах и в прошлом, Государь, 1714 году был я нижепоименованный при взяте неприятельского фрегата и шести галер на батали, а которые моя братья баталионные солдаты такожде и матрозы были на той баталии и те получили твои государевы монеты, а я раб твой не получил, понеже… по списку, Государь, написано по которому монеты даваны, Дементий Лукьянов, а имя моё Дементий Игнатьев… Всемилостливейший Государь, прошу Вашего Величества, да повелит державство ваше мне рабу твоему за вышеописанную баталию против моей братьи Свой Государев монет выдать и о том свой Государев милостливейший указ учинить…».[78]Это письмо служит ярким примером того, сколь дороги для нижних чинов были награды Петра. И только в 1717 году, по требованию Ф. М. Апраксина, было отчеканено в Москве ещё полторы тысячи серебряных медалей, которых хватило с избытком. Оставшиеся 387 медалей были возвращены в канцелярию генерал-адмирала. Для награждения офицеров отчеканено было шесть различных по ценности золотых медалей: в 100, 70, 45, 30, 11 и 7 червонцев, высшие из которых выдавались с «цепями» для ношения. Всего было награждено золотыми медалями 144 человека, а офицерам высшего ранга выдано к медалям 55 цепей.[79] Резчики штемпелей, как для чекана золотых, так и серебряных медалей, неизвестны из-за отсутствия на них подписей или монограмм мастеров-медальеров. Лишь на двух типах золотых медалей из шести стоит имя С. Гуэна, работавшего в то время на Московском монетном дворе. Спустя несколько лет были отчеканены памятные (настольные) медали больших диаметров.[80] Как и на наградных, на них изображены картины морского боя, заимствованные мастерами-медальерами с гравюры XVIII века из «Книги Марсовой» 1713 года.
Гангутская победа окрылила Петра. Он настойчиво овладевает искусством строить линейные корабли, фрегаты и специальные суда более совершенные, чем у иностранцев. Флот Петра растёт и крепнет на глазах у европейских держав. Сметливый ум русского царя нашёл новую экономическую возможность в кораблестроении. При спуске новых судов Пётр дарит их богатым, особенно проворовавшимся, вельможам, и те вынуждены ревностно оснащать и снаряжать их за свой счёт.
Стали появляться плоскодонные суда, приспособленные для «шхерного» побережья Швеции. Таким образом, российский флот становится надёжным стражем завоеваний Петра.
Карл XII был никудышным дипломатом. Вернувшись 14 ноября 1714 года из долголетнего пребывания в Турции, он стал угрожать нападением на Данию и Норвегию, расстроил отношения с Англией. Так, в 1716 году он умудрился рядом бестактных выпадов противопоставить себя Англии. Пётр решил воспользоваться этим моментом: высадить свои войска в Швеции и заставить её подписать выгодные для России условия долгожданного мира.
Под видом спасения Дании от нашествия Карла XII Пётр договорился с Голландией, Англией и Данией о совместных действиях против Швеции. В Копенгагене сосредоточились огромные морские силы союзников. Верховным командующим «всех четырёх флотов» был избран Пётр, как основной распорядитель в Балтике. Он с гордостью принял роль первого флагмана и в память об этом событии повелел выбить медаль, на одной стороне которой находилось погрудное изображение царя, а на другой Нептун на колеснице, с русским штандартом и тремя союзными флагами. На этой же стороне была надпись: «Владычествует четырьмя. При Бернгольме».[81] Бюст царя (на лицевой стороне медали) «воодружён» на обрамлённый знамёнами пьедестал.
Русская армада более чем из семидесяти военных кораблей и «нескольких сот транспортов» 5 августа 1716 года вышла в море на патрулирование и сопровождение караванов торговых судов.
Английский флот, примкнувший к этой коалиции, только делал вид сближения с Россией. На самом же деле Англия не могла допустить полного разгрома Швеции. Поэтому операция по высадке объединённых сил в Бернгольме не состоялась. Англия снова встала на сторону Карла XII.
Но с тех пор Пётр не раз «с гордостью вспоминал, как ему между Копенгагеном и Бернгольмом… привелось командовать в качестве первого флагмана четырьмя первоклассными флотами».[82]
Российские земли были возвращены Петром. Теперь надо было закрепить владение ими мирным трактатом. Но мир не давался.
Переговоры на Аландских островах в мае 1718 года не дали результатов. Даже со смертью Карла XII под норвежской крепостью (пуля навылет пробила ему голову) надежды Петра на успешное заключение мира не оправдались. Он понял, что нужно действовать решительнее, чтобы заставить Швецию принять его трактат.
В мае 1719 года, по данным разведки, Петру стало известно о выходе из порта Пиллау шведских военных кораблей. На перехват их была направлена эскадра Наума Сенявина. Утром 24 мая он настиг шведов между островами Эзелем и Готландом и дал бой, который закончился полной победой русского флота. «Были захвачены линейный 52-пушечный корабль «Вахмейстер», 35-пушечный фрегат «Карлскронваген», 12-пушечная бригантина «Бернгардус». По этому поводу «была отчеканена наградная медаль, известная в пяти вариантах».[83]
Серебряной медалью диаметром 44 мм были награждены унтер-офицеры, а диаметром 41 и 32 мм — матросы и солдаты. Для офицеров были изготовлены золотые медали в зависимости от ранга.
Изображение на медалях, посвящённых морским победам, с 1714 года стало традиционным. На реверсе этой медали тоже изображён морской бой с той же надписью: «ПРИЛЕЖАНИЕ И ВЕРНОСТЬ ПРЕВОСХОДИТЪ СИЛНО». Под обрезом: — «МАИЯ 24 ЧИСЛ. 1719». На аверсе же, как обычно, — портрет Петра, повёрнутый вправо. В обрезе плеча стоят инициалы «КО».
По поводу этой медали в именном указе Петра говорится следующее: «Господин Президент, отпишите в Москву дабы в монетном дворе сделали немедленно монет золотых для раздачи морским офицерам, которые взяли три Шведских воинских корабля майя в 24 день сего 1719 года, а именно числом 67 разных сортов и велите у всех сделать на одной стороне баталию морскую, а на другой стороне обыкновенно Нашу Персону».[84] Медаль выдавалась с Андреевской (голубой) лентой.
Автор (с инициалами «КО»), резавший портретные стороны петровских рублей и выполнявший штемпели для этих медалей, неизвестен. Но есть основания «предполагать», что это был русский мастер.
Наряду с наградными медалями на это же событие существовало также два типа памятных мемориальных медалей.
Под влиянием английской дипломатии переговоры на Аландских островах умышленно затягивались. Пётр был раздражён: «Я пошлю сорок тысяч вооружённых уполномоченных, которые подкрепят то, что говорится на Аланде». Началась высадка десанта в различных пунктах шведского побережья, огромный российский флот был сосредоточен у Лемланда, недалеко от места переговоров. В Стокгольме началась паника, шведы молили англичан о помощи. Но адмирал Норрис не решался на открытые действия против русских.
«Неполезного мира не учиним!»[85] — с этим решением Пётр приказал М. М. Голицыну выбить шведов из района Аландских островов.
26 июля 1720 года русская галерная эскадра подошла к острову Дегерэ. Определив состав шведского флота, Голицын решил использовать новую тактику морского боя. Для занятия удобной позиции эскадра стала отходить к шхерам острова Гренгам, увлекая за собой высокобортные парусные корабли шведского вице-адмирала Шеблота. Когда суда втянулись в мелководный район со множеством островов и подводных камней, русские перешли в контратаку. В упорном, жестоком сражении «два шведских фрегата выбросились на камни», а два других были захвачены, не избежав абордажного боя. Изуродованный в бою флагман противника с девятью мелкими судами спасся бегством. Появление двух новых шведских линейных кораблей и усиливавшийся ветер спасли уходящие суда от преследования и полного разгрома.[86]
Золотых медалей отчеканено было три типа. Все они круглые, диаметром 41, 37 и 27 мм. Для награждения солдат — серебряные в размер рублевика, диаметром 41 мм. Изображение на медалях традиционное для морских побед. Но круговая надпись несколько изменена — «ПРИЛЕЖАНИЕ И ХРАБРОСТЬ ПРЕВОСХОДИТ СИЛУ», под обрезом — «1720 ИЮЛЯ ВЪ 27 ДЕ.».
Все четыре типа медалей выполнены одним и тем же неизвестным мастером, резавшим портреты на рублёвых монетах с 1720 по 1722 год. Они помечены (под нижней плечевой ленточкой) монограммным клеймом «К». Оборотные стороны медалей принадлежат, по-видимому, резцу того же мастера, за что говорит «единый стиль рельефа рисунков»; «а на наиболее крупной гренгамской медали полностью совпадает начертание букв лицевой и оборотной сторон с выделяющимися из строки более крупными „О“ и „С“».[89]
Английская эскадра Норриса воочию видела, как петровский галерный флот громил шведскую эскадру. Убедившись в бесплодности попыток вытеснить Россию с берегов Балтийского моря, Англия потеряла интерес к этой войне. Истощённая Швеция, лишившись поддержки союзницы, вынуждена была уступить требованиям Петра.
30 августа 1721 года в городе Ништадте (в Финляндии) был подписан мирный договор на выгодных для России условиях. Весь Финский залив от Выборга до Риги, а также прилегающие к его побережью земли были закреплены за Россией на «вечное владение и… собственность…»[90]
Так завершилась многолетняя борьба Петра I за Балтийское море. Он называл её «трёхвременной школой», имея в виду войну, продолжавшуюся двадцать один год — «все ученики науки и в семь лет оканчивают, обыкновенно, но наша школа троекратное время была, однакож, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».[91]
Современник тех событий французский посол Кампредон отмечает, что в Петре проявился «великолепный гений, подкрепляемый зрелыми размышлениями ясного проникновенного рассудка, чудодейственной памятью и храбростью». Они-то и сделали его «величайшим обладателем земель во всей Европе и самым могущественным государем Севера… Россия, едва известная некогда по имени, теперь сделалась предметом внимания большинства держав Европы, которые ищут её дружбы, или боясь её враждебного отношения к их интересам или надеясь на выгодные от союза с ней».[92]
Заключение мира было торжественно отпраздновано пирами, маскарадами, фейерверками сначала в новой приморской столице — «Питербурхе», а затем в Москве. Во время праздничного карнавала помощники Петра говорили: «Мы из небытия в бытие произведены и в общество политических народов присовокуплены».[93]
Члены сената и синода в дни торжеств ратовали за то, чтобы «он позволил привести всероссийское государство и народ в такую славу через единое своё руковождение».
С этого времени была установлена следующая форма его титула: «Божей милостью, мы Пётр I, император и самодержец Всероссийский».
Если бы можно было перенестись в ту далёкую эпоху, то мы увидели бы, как Пётр праздновал заключение долгожданного мира:
«Радостные возгласы: „Виват! Виват! Пётр Великий!“ „Виват! отец Отечества!“ — заглушались громом орудийных залпов, салютами тридцати трёх полков. Праздник победы превратился в невиданное народное гулянье. Сотни петербуржцев толпились возле двух фонтанов, из которых непрерывной рекой текло белое и красное вино. Для знатных гостей в сенате был сервирован обед на тысячу персон. Вечером скованная гранитными берегами Нева отражала разноцветные фантастические созвездия потешных огней. Несколько дней продолжалось весёлое… и шумное празднество. Неутомимый на хитрые выдумки Пётр затеял диковинный маскарад с участием самого князя-папы и всего „всепьянейшего собора“. Празднование победы над шведами перенеслось в Москву. Те же балы и фейерверки шумно ворвались в патриархальную жизнь древней русской столицы. Грандиозное маскарадное шествие возвестило начало двухнедельного народного торжества. По заснеженным улицам Москвы, нарушая тишину морозного дня музыкой и песнями, скрипя полозьями, извивался пёстрой, разноцветной лентой санный поезд, возглавляемый сидящим на колеснице Бахусом. За ним ехали запряжённые медведями, собаками и свиньями разукрашенные сани. Всешутейший патриарх с высоты своего огромного трона благословлял стоявших по обе стороны дороги хохочущих зрителей. По бокам его ехали верхами на оседланных быках в кардинальских мантиях члены „всепьянейшего собора“. Сам Пётр, счастливый, радостный и озорной, в костюме голландского матроса восседал на палубе помещённого на санях фрегата. За ним ехала Екатерина в костюме фрисляндской крестьянки. Её окружала толпа придворных, вельмож и иностранных послов, изображавших диких африканцев, черкесов, турок, индейцев и китайцев. Ради оживлённых и шумных балов, ослепительных фейерверков, разгульных кутежей на две недели были забыты все дела и заботы. Так праздновал свою победу над шведами Пётр…».[94]Огромное число участников Северной войны было награждено медалями в честь заключения Ништадтского мира. «Большим тиражом чеканилось восемь различных типов» медалей:[95] для солдат и унтер-офицеров — серебряные, диаметром соответственно 41, 44 мм. Для офицеров — золотые разного достоинства в зависимости от чина и заслуг. Для прославления успехов России (в дар иностранным влиятельным представителям дипломатических кругов и правительств) было выпущено множество памятных медалей с латинскими надписями.
Все медали были оформлены очень торжественно. Они имели сложное по композиции, с элементами аллегории изображение: Ноев ковчег, а над ним летящий голубь мира с масличной ветвью в клюве; вдали видны Петербург и Стокгольм, соединённые радугой. Надпись поясняет значение изображённого: «СОЮЗОМ МИРА СВЯЗУЕМЫ», а под обрезом слова: «ВЪНЕИСТАТЕ ПО ПОТОПЕ СЕВЕРНЫЯ ВОИНЫ 1721».
Реверсы солдатских и памятных медалей заняты пространной надписью, прославляющей Петра, провозглашающей его императором и отцом Отечества. На офицерских медалях вместо этой надписи помещён портрет Петра I, и эта сторона является для них лицевой.
Ништадтская медаль знаменует собой ещё одно важное событие в жизни Российского государства: она впервые была отчеканена из «злата» и «серебра» «домашняго», т. е. добытого в России, что и отмечено в надписи. Сделаны солдатские медали из серебра Нерченских рудников Большого и Малого Култука.[96]
После заключения Ништадтского мира Пётр решил наладить торговые связи с самыми отдалёнными странами. Прежде всего ему необходимо было найти кратчайший путь в Индию, который пролегал через Каспийское море. Для этого Пётр планировал завладеть им и поставить по берегам свои форпосты.
Через пять месяцев после завершения войны со шведами он готовится к Персидскому походу. На Волге и её притоках строит «островские» и «ластовые» суда, весной собирает их в Нижнем Новгороде, а оттуда вместе с прибывшими войсками перегоняет в Астрахань.
Для того чтобы избежать кровопролитной войны, русский царь ещё в июне 1722 года обратился к народам Востока с воззванием, в котором говорилось, что идёт он на берега Каспия с благими намерениями, а не как завоеватель. Эта мера в дальнейшем оправдала себя.
15 июля 1722 года под командованием генерал-адмирала Ф. М. Апраксина вышла из Астрахани целая флотилия судов и уже «23 августа власти Дербента поднесли Петру серебряные ключи от города. Между дисциплинированными русскими войсками и местным населением сложились тёплые отношения. В преданиях народов Кавказа говорится о Петре как о милостивом покровителе. В литературе о деяниях Петра приводится любопытный пример из рукописного сборника, переведённого на русский язык:
„В 1138 году Геджры повелитель России и Казани, Пётр I, да успокоит бог душу его, с победоносным войском, переправясь через Терек и Койсу, вступил во владение Дербента. Жители оного вышли навстречу сего могущественного царя с ключами города и были осчастливлены ласковым словом его“».[97]Но дальнейший поход на Баку не состоялся. Поднялась буря, и сильнейший шторм погубил все транспортные суда, гружённые провиантом для войск. Однако экспедиция Саймонова к городу Решту на берегу Энзелинского залива провинции Гилянь увенчалась успехом. Сам же Саймонов отправился на реку Куру выбирать место под строительство нового города — будущего главного «торгового центра Восточного Закавказья». В последующем 1723 году Пётр, на сделанных наскоро судах, забрасывает под Баку десант. На отказ о сдаче русские корабли начали орудийную бомбардировку укреплений «одновременно с сухопутной артиллерией». После такой демонстрации силы властям города было заявлено, что «если дело дойдёт до штурма, то он (генерал-майор Матюшин) сожжёт Баку и никто из жителей не спасётся». 26 июля 1723 года город открыл ворота и был подписан мир с Персией. Дербент, Баку, Ленкорань с прилегающим к ним побережьем стали последними завоеваниями Петра. В память об этих событиях было отчеканено несколько типов медалей для награждения участников «военных действий 1722–1723 гг. в районе Баку, Дербента и Астрахани».
Серебряной медалью, диаметром 54 мм, награждались донские казаки за поход на Баку. Называлась она «Наградная медаль для казаков 1723 г.».[98] На лицевой стороне медали традиционное изображение Петра, а на оборотной — Российский герб — двуглавый орёл, увенчанный короной, под ним дата — «1723».
Вот что пишет об этой медали научный работник Государственного Эрмитажа Е. С. Щукина: «Неизвестно, почему она получила такое название. По всей вероятности, она предназначалась для награждения участников военных действий 1722–1723 гг. в районе Баку, Дербента и Астрахани. В письме И. Дмитриева-Мамонова к графу Брюсу от 23 февраля 1723 г. упоминается указ императора о замене присланных серебряных медалей на золотые для раздачи офицерам Преображенского, Семёновского, Ингерманландского и Астраханского полков, бывшим в низовом походе…».[99] И далее следует её заключение: «Медаль 1723 г. включается, таким образом, в число прочих воинских наград, и нет основания связывать её с какой-либо отдельной группой русских войск».
Все эти медали выполнялись неизвестным русским мастером с инициалами «О.К.». Чеканилась медаль без ушка, которое припаивалось позже. Носили её на Андреевской ленте.
И завершает серию Петровского времени медаль на смерть самого Петра I.
На это событие было отчеканено очень много различных типов медалей. Только золотых насчитывается (по степени их ценности) восемь: для вручения высшей военной администрации — в 50, 30 и 20 червонцев, бригадирам — в 16, полковникам — в 10, майорам — в 8, капитанам — в 6 и поручикам — в 4 червонца.[100] Всего золотых медалей было отчеканено 1600 штук, а серебряных — для награждения нижних чинов — унтер-офицеров, капралов и солдат — десять тысяч.[101] Эти медали неповторимы в своём роде и портретом, и аллегорической композицией реверса.
Чеканились они на новом Санкт-Петербургском монетном дворе. Мастера, резавшие штемпели, не оставили своих монограмм. Но по характеру работы угадывается сходство с теми из них, что резали первые рублёвые монеты с пометкой «СПБ» в 1724 и 1725 годах.
Портрет Петра на лицевой стороне медали иного, чем на прежних наградах, типа — «с суровым мужественным лицом и с бюстом в пышном обрамлении богатой мантии».[102]
На оборотной стороне медали — изысканная аллегорическая композиция: «Вечность в виде женской фигуры со своей эмблемой — свившейся в кольцо змеёй, сидя на облаке, уносит ввысь Петра I, облачённого в античные одежды. Внизу на берегу моря — Россия в виде сидящей женщины в короне и порфире, окружённой атрибутами императорской власти, наук, искусств, промышленности и военными трофеями. В море видны суда, знаменующие морскую мощь России. Надпись: „Виждь какову оставих тя“ можно понять адресованной двояко — к России или к Екатерине».[103]
Такие медали выдавались во время похорон Петра вместе с Андреевской лентой военным. Гражданскому населению раздавались памятные жетоны.
После кончины Петра наградные медали в России долгое время не выпускались. Множество интересных событий военной истории не были воплощены в миниатюрные памятники русского народа.
С приходом к власти курляндской племянницы Петра I — Анны Иоанновны началось мрачное время «бироновщины», которое парализовало культурное развитие страны.
После смерти Петра I традиция массового награждения медалями участников войн и отдельных сражений была в России полностью утрачена. И это несмотря на то, что в те годы происходили успешные войны с Турцией (1735–1739 гг.) и со Швецией (1741–1743 гг.), в ходе которых были взяты Перекоп и Очаков, капитулировали шведские войска в Гельсингфорсе, потеряв свою гребную флотилию. Но командование армией и флотом находилось в то время в руках иностранцев и единственным «поощрением» для солдата являлась трость, входившая в комплект формы офицера. Даже выпуск медали для офицеров за взятие города Данцига (Гданьска) в 1734 году, проект которой был предложен на утверждение царице Анне Иоанновне, не получил одобрения.[104]
И только в самом конце царствования Елизаветы Петровны, во время Семилетней войны (1756–1763 гг.), была отчеканена медаль за победу над прусскими войсками под Кунерсдорфом, близ Франкфурта-на-Одере. Эта победа вспоминается нами реже, чем Полтава, Бородино или защита Севастополя, так же как и замечательный русский полководец, выигравший эту битву, генерал-фельдмаршал Пётр Семёнович Салтыков. Однако победа при Кунерсдорфе принесла русскому оружию куда больше славы, чем взятие в 1760 году Берлина. Это была действительно грандиозная баталия, в которой прусская армия, считавшаяся эталоном[105] военной организации во всей Европе, была полностью разгромлена. Сам король Фридрих II едва избежал плена — прусская кавалерия чудом спасла его. После сражения он был в таком состоянии, что даже покушался на самоубийство и писал в Берлин: «Всё потеряно, спасайте двор и архивы». А брату — «Из 48 тыс. армии я в настоящий момент не имею и трёх тысяч. Все бегут и я теряю мужество… Стряслось ужасное несчастье… Я не вижу выхода из положения и чтобы не солгать, считаю всё потерянным… До свидания навсегда…»[106]
Вся Европа после Кунерсдорфа восхищалась могуществом России и благородством русских. «Надлежит удивляться, — писал немецкий историк Ретцов, — тому великодушию, с каким российский полководец поступил с совершенно разбитою и в бегство обратившуюся армией… Ежели бы Фридриху удалось столь решительно поразить россиян, то никакие бы уважения не удержали бы его: он повелел бы коннице ниспровергнуть русских в Одер или искрошить в куски саблями».
В именном указе Елизаветы Петровны от 11 августа 1760 года было сказано, что «…такая славная и знаменитая победа, каковым в новейшие времена почти примеров нет: …повелела сделать приличную сему происшествию медаль и раздать бывшим в той баталии солдатам».[107]
Медаль эта необычна тем, что на оборотной стороне её помещена сложная, насыщенная аллегорическими деталями композиция: на переднем плане воин в древней римской одежде с русским знаменем в одной руке и копьём в другой. Он перешагивает через поверженный сосуд с вытекающей из него водой, на струе надпись: «Р. ОДЕР». На заднем плане вид Франкфурта, перед ним — поле битвы, где среди убитых, брошенного оружия и знамён видны штандарты с монограммой Фридриха Великого. И надпись: вверху — «ПОБЕДИТЕЛЮ», внизу — «НАДЪ ПРУСАКАМИ АВГ. 1. Д. 1759».
На лицевой стороне изображён вправо обращённый бюст императрицы Елизаветы. Под изображением подпись медальера: «Тимофей И.», вокруг портрета надпись: «Б. М. ЕЛИСАВЕТЪ. I. ИМПЕРАТ. И САМОД. ВСЕРОСС».
Основой для выполнения штемпелей послужили проектные рисунки младшего библиотекаря Академии Наук И. К. Тауберта.[108] Вначале было отчеканено 31 000 штук таких медалей, в том числе 1000 без ушков, которыми, по-видимому, награждались воины, не принимавшие непосредственного участия в бою.[109]
В июле 1761 года медали были отправлены в «пяти тюках с пристойным конвоем» на позиции в Пруссию,[110] но их не хватило для награждения всех участников сражения.
В 1763 году, уже при Екатерине II, отчеканили ещё 500 медалей[111] елизаветинскими штемпелями, но и их не было достаточно. И лишь по указу от 19 февраля 1766 года «на дачу бывшим в Пруссии… старшинам и казакам (Войска Донского)… серебряных медалей трёхтысячное число… в коим весом четыре пуда двадцать девять фунтов сорок золотников на Московском монетном дворе сделаны».[112]
Итак, за пятилетний период награждения солдат и унтер-офицеров было выпущено всего 34 500 штук серебряных, по типу рублевиков, медалей, диаметром 39 мм, которые носили на груди на Андреевской ленте.
Вышеописанная медаль оказалась «бельмом на глазу у прусских королей». Сразу же после смерти Елизаветы Петровны, с января 1762 года, под видом миссионеров из Пруссии в Россию стали посылаться торгаши, скупщики, и начинается открытая целенаправленная «охота за медалями со злополучной надписью „Победителю над пруссаками“».[113]
Этому содействовал приход на российский престол гольштинского принца Петра Фёдоровича (Петра III). Новоиспечённый император разговаривал по-немецки, читал только прусские газеты и преклонялся перед прусским королём. Даже носил перстень с портретом Фридриха II и открыто желал ему успехов в войне с русскими.
Вскоре Пётр III вернул Фридриху завоёванную Восточную Пруссию и этим свёл на нет победоносную войну. Такие антинациональные действия вскоре привели к государственному перевороту, в результате которого власть перешла в руки Екатерины II.
Царица в 1762 году, чтобы задобрить верхушку казачьих войск, повелела отчеканить золотые медали диаметром 65 мм и в канун своего коронования 22 сентября наградила этими «особливыми знаками для ношения на шее на голубой ленте»[114] девять полковников Войска Донского — участников знаменитой «Франкфуртской баталии».
Эта медаль выполнена без развёрнутой композиции сражения на реверсе, но с крупной, во всю медаль, трёхстрочной надписью: «Победителю — надъ прусаками — авг. 1. д. 1759». Надпись обрамлена орнаментом из знамён, копий и прочих воинских атрибутов; вверху, над лавровым венком — голова бога войны Марса в боевом шлеме. На лицевой стороне, в память о своих милостях, новая царица велела поместить вместо елизаветинского портрета свой лик.
За Кунерсдорфскую победу были отмечены наградами даже целые боевые подразделения.
Для награждения полков, участвовавших во взятии Берлина в 1760 году, были изготовлены серебряные трубы с надписью: «Поспешностью и храбростью взятие города Берлина. Сентябрь 28 дня 1760 года».[115]
Российская казна постоянно требовала всё новых и новых пополнений. Значительную роль в этом играла добыча драгоценнейшей сибирской пушнины. В XVII веке она являлась основой экспорта, которым покрывался дефицит русского государства в золоте и серебре. В поисках более богатых мест русские зверопромышленники продвигались всё дальше на восток.
В XVII веке вся Сибирь была уже пройдена. В 1639 году казачий отряд в тридцать человек вышел на побережье Охотского моря. В устье реки Ульи (южнее Охотска) они построили зимовье, и это было первое русское поселение на берегах Тихого океана. В 1640 году казаки отряда Москвитина побывали на Сахалине. Спустя восемь лет Попов с Дежнёвым, обогнув Чукотский нос, поднялись по реке Анадырь в её верховья и построили острог. В 1697 году Атласовым была открыта Камчатка, а в 1722 году Евреинов вручил Петру I карту Курильских островов.[116] Таким образом, было завершено открытие и освоение обширных восточных территорий России.
В XVIII веке зверопромышленники начали с Камчатки уходить на промыслы в океан — на острова, изобилующие различным ценным зверем: котиками, каланами, морскими бобрами. Плавание по океану, особенно по северной его части, было опасным. Многие мореходы и промышленники гибли в штормах, от нападения диких островитян и при случайных обстоятельствах — от голода, холода и цинги. Но игра стоила свеч. Из удачного вояжа некоторые промышленники возвращались с тысячами шкурок ценнейших мехов, которые составляли по тому времени огромный капитал — порой в сотни тысяч рублей. Так, например, зверопромышленник Евтихий Санников и сержант Емельян Басов возвратились 13 августа 1744 года с острова Беринга с пятью тысячами ценнейших шкур морских зверей, стоимостью в 64 тысячи рублей.[117] Через год они отправились на промысел ещё дальше — на остров Медный — и возвратились с ещё большим грузом мехов: добыли 8 тысяч шкур котиков, каланов и голубых песцов стоимостью 112 220 рублей. Так была открыта группа Командорских островов.
Случались, конечно, и драматические ситуации в жизни отважных звероловов. В 1753 году группа охотников во главе с купцом Серебренниковым и мореходом Башмаковым у Андреяновских островов потерпела кораблекрушение. Весь богатый груз утонул, а судно было штормом выброшено на берег. Два года пришлось им провести на острове.
В 1755 году компания купцов Красильникова и Трапезникова добралась до одного из первых Алеутских островов. Но встретив на нём множество вооружённых алеутов, вынуждена была повернуть обратно к Командорам. При подходе к острову Медный судно попало в сильный шторм и было разбито о прибрежные скалы. Спаслась только часть команды, которой пришлось провести зиму на острове. Весной, соорудив из наносного леса две примитивные байдары, они сумели перебраться на остров Беринга. И только через три с лишним года удалось им (с помощью промышлявших в этом районе русских судов) вернуться на Камчатку.
Открытие новых островов, несмотря на огромные трудности, продолжалось. Царское правительство извлекало из пушного промысла большую выгоду — купцы платили в казну десятую часть добытых мехов, а с населения вновь открытых островов взимался «ясак». Вся собранная пушнина поступала через Камчатку и Охотск в Иркутское ведомство, а оттуда шла на продажу в Китай. Доход государству был великий, но помощи звероловам от правительства практически никакой не было.
С приходом к власти Екатерины II (в 1762 году) положение купцов-промышленников несколько улучшилось. Видя выгоду от восточных промыслов, она направляет экспедицию Креницына и Левашова для исследования и уточнения уже открытых земель, для приведения в подданство их населения и дальнейших новых открытий. Купеческим компаниям императрица начинает оказывать конкретную финансовую помощь, которая приобретает систематический характер. Кроме того, было предписано выдавать им порох, канифас на паруса и даже иногда пушки.[118] А 7 марта 1774 года было отменено взимание со звероловов десятой доли добытой пушнины, сохранилась только пошлина в пограничных таможнях.[119]
Для поощрения промысловиков, за проявленную при этом «ревность в сыскании за Камчаткою новых островов»[120] Екатерина II в 1762 году, сразу же после вступления на престол, в августе месяце, учредила золотые и серебряные медали (диаметром 42 мм), которые носили на шее на Андреевской ленте.[121] На лицевой стороне их изображён портрет Екатерины II, развёрнутый традиционно вправо, а на обороте помещена в изящном, тонком орнаменте четырёхстрочная надпись: «ЗА ПОЛЕЗНЫЕ — ОБЩЕСТВУ, ТРУДЫ — 1762. ГОДУ — АВГУСТА. 31. ДНЯ».
Одними из первых золотыми медалями были награждены в 1764 году за открытие Лисьих островов (Умнак, Уналашка и Кадьяк) мореход Степан Глотов, передовщик судна Иван Соловьёв и двенадцать купцов-пайщиков этой компании, в том числе Семён Красильников, Афанасий Орехов, братья Пановы, Василий Куликов.[122] Три года они провели на островах. В своём рапорте Большерецкой канцелярии от 12 сентября 1762 года Глотов сообщал ценные сведения об открытиях, а Пётр Шишкин составил карту этих островов.
В следующем 1763 году на этих островах произошла большая трагедия. Четыре судна, прибывших на промыслы, были уничтожены алеутами, а их экипажи перебиты. Из 175 промышленников уцелело только одиннадцать, их вывезли позже на Камчатку Глотов с Соловьёвым, судно которых тоже подверглось нападению. Но Глотову удалось установить мирные отношения с алеутами и даже развернуть с ними широкую торговлю. В процессе обмена он приобрёл два «курьёзных ковра» из пушнины, один из которых был послан в подарок самой императрице Екатерине II.[123]
Позже мореход Степан Глотов участвовал в составе секретной экспедиции Креницына и Левашова. Осенью 1768 года он с отрядом штурмана Крашенинникова на трёх байдарках сумел за двадцать дней обследовать и описать северное побережье полуострова Аляска протяжённостью 160 километров. Зимовать им пришлось в очень тяжёлых условиях на острове Уналашка. Алеуты постоянно грозили нападением, и только пушки сдерживали их агрессивность. Кроме всего прочего свирепствовала цинга. От неё за зиму умерло шестьдесят человек. 4 мая не стало и Степана Глотова.[124]
В 1766 году были награждены медалями купец Андреян Толстых, казаки Пётр Васютинский и Максим Лазарев. Три года они провели на шести вновь открытых островах в средней части Алеутской гряды. Впоследствии эти острова были названы Андреяновскими. В своём рапорте Толстых сообщал в Большерецкую канцелярию: «На оных всех шести островах жительствующего народа под власть ея императорскому величеству и в ясашный платёж приведены».[125] Васютинский и Лазарев, помимо награждения медалями, были произведены за их славные деяния в дворяне.[126]
Три года островной жизни были для них удачными. Но на обратном пути вблизи камчатского побережья случилось кораблекрушение. Никто из экипажа не погиб, однако ящик с путевым журналом и описаниями островов сохранить не удалось. Все документы позже пришлось восстанавливать по памяти. Это был третий вояж Андреяна Толстых, где он потерял судно и, разорившись в прах, снова пошёл на службу к бывшим своим коллегам — купцам-промышленникам.
Позже, в 1766 году, он искал мифическую «Землю Жуана-де-Гамы», затем плавал к югу, вдоль Курильской гряды. На обратном пути (недалеко от входа в бухту, у мыса Шипунского) погиб со всем своим экипажем в шестьдесят человек, чудом спаслись лишь трое.[127]
В 1767 году за успешное путешествие к дальним Алеутским островам были награждены золотыми медалями купцы-промышленники Иван Лапин и Василий Шилов.[128] Годом позже за организацию вояжа на самый дальний остров Алеутской гряды Умнак, отделённый от полуострова Аляска лишь нешироким Исаноцким проливом, был награждён медалью вологодский купец Фёдор Буренин,[129] а затем вся компания Гаврилы Пушкарёва.[130]
Любопытное путешествие, имевшее политическую подкладку, организовал в те годы якутский купец Лебедев-Ласточкин, получивший инструкцию «…следовать под видом звериных промыслов на Курильские дальние острова и до последнего ныне нам известного двадцать второго, Аткиса называемого… и между тем важная услуга принята будет, если с японцами увидясь и учиня знакомство, завесть с ними торг». Для этих целей было взято много различных подарков, сам купец передал капитану Ивану Антипину свои карманные часы.
24 июня 1775 года судно «Николай» отправилось по указанному маршруту, но у восемнадцатого острова Уруп было разбито штормом вблизи берега. Команда не пострадала, но вынуждена была провести всю зиму на острове. Только весной 1776 года послали за помощью на Камчатку байдары.
Узнав о крушении, Лебедев-Ласточкин добился от властей разрешения на использование казённой бригантины «Наталья» и 10 сентября 1777 года направил её на остров Уруп. Капитану был вручён новый указ: «…разведать, не найдёца ли каких вновь неизведанных земель», а также стараться достичь по-возможности и «японских городов»… «Не будут ли они согласными… утверждать торг, где пристойно для того учинить порт».[131]
19 июня 1778 года у острова Аткис капитан встретил японское судно «Танги-мару». Японцы проявили большую деликатность, прислав к русским посыльного узнать, не нуждаются ли русские в помощи. Но торговый контакт с ними не получился. Японские власти запрещали своим подданным вести прямую торговлю с русскими купцами. Им разрешалось лишь «…с первого случаю одними презентами (обменяться)… а торгу не производить».[132] Японцы назначили новые встречи и предлагали наладить торговые отношения через местное население Курильских островов…
8 января 1780 года судно «Наталья», стоявшее возле острова Уруп, при сильном землетрясении было сорвано с якоря и выброшено на сушу более чем за четыреста метров от берега. Узнав об этой трагедии, купцы Камчатки долгое время не решались посылать свои суда промышлять на Курильскую гряду.[133]
И всё-таки, несмотря ни на что, эта экспедиция помогла русскому правительству в начале 90-х годов наладить дипломатические отношения с Японией. Сам Лебедев-Ласточкин в 1779 году был награждён правительством медалью «За полезные обществу труды» за то, что «…имел случай первым свести знакомство с японцами и положить начало к заведению с ними торга».[134]
Здесь нельзя не отметить ещё одно важное событие — создание «Северо-Восточной компании на западных берегах Америки», за что её главные организаторы Шелехов и Голиков 12 сентября 1788 года были награждены золотыми медалями (диаметром 40 мм) «…для ношения на шее с портретом Ея Величества на одной стороне, а на другой с изъяснением, за что даны…»[135] В соответствии с этим же именным указом Екатерины II на оборотной стороне медали была выполнена следующая надпись в восемь строк: «За усердие къ пользе — государственной — распространениемъ — открытия неизвестныхъ — земель и народов — и заведения съ ними — торговли. — 1788 г.». Этим же указом оба купца были жалованы похвальными грамотами «…с изображением всех их к добру общему подвигов и благонамеренных деяний», а также «серебряными» шпагами, которые указывалось «…купить, употребя деньги из Сенатского расхода».[136]
Штемпели для изготовления этих медалей резали известные русские мастера — Тимофей Иванов (аверс) и Самойла Юдин (реверс).
Хорошо передал писатель В. Л. Григорьев в своём романе диалог Г. И. Шелехова с А. Н. Радищевым по поводу купеческой награды:
«— За всё, что претерпели мы, и за всё, что терпеть готовы, получил вот этакую… — мореход пренебрежительно потряс подвешенной на шее медалью с портретом самодержицы. — Вы медаль получили, а спутники ваши, первооткрыватели, чем их подвиг отмечен? — спросил Радищев[137]».
Проблема сохранения брошенных младенцев существовала издавна. Актуальна она во всём мире и в наши дни.
Ещё в начале IV века Константин Великий пытался в Царьграде организовать воспитание брошенных детей за счёт государственной казны, но это дело оказалось не по силам даже Римской империи.[138] И только впервые на Западе в 787 году миланский архиепископ сумел создать надлежащий приют для подкидышей, где они воспитывались до восьмилетнего возраста, с использованием для вскармливания младенцев наёмных кормилиц.
Но массовая организация своего рода детских домов началась только с возникновением монашеских орденов в XII–XIII веках. Приём подкидышей проводился тайно, не открывая имён родителей. Для этого использовалась специальная колыбелька в стене, в которую со стороны улицы клали младенца, и она под его тяжестью поворачивалась на шарнирах внутрь дома, подавая одновременно сигнал звонком. Впоследствии эта конструкция стала использоваться во всей Европе, перекочевав затем на американский континент.
Заботы о подкидышах возлагались на орденские общины. В своих воспитанниках они приобретали себе прислугу и рабочую силу. По сути, это были будущие члены низшей касты ордена, из которой выходили отличные воины. Но после Европейской Реформации (религиозных преобразований) в XIV веке рыцарско-монашеские ордена были уничтожены и дальнейшее развитие сиротских приютов надолго затормозилось.
Позже европейские правители увидели в воспитании оставленных родителями детей способ пополнения своих армий. Воинственный французский король Людовик XIV высказался по этому поводу следующим образом: «…Должна быть сохранена жизнь подкидыша, так как они в будущем могут быть полезны государству (в качестве солдат)».
А Наполеон Бонапарт надеялся в будущем за счёт сирот пополнить свой королевский флот.[139]
К началу XVIII века в Европе заметно обозначилось стремление к увеличению населения. Оно способствовало подъёму развития воспитательных домов.
В России такие дома существовали ещё в царствование Михаила Фёдоровича. Они находились под попечительством Патриаршего приказа. Позднее, в царствование Алексея Михайловича, был организован по инициативе архимандрита Никона «дом для сирот» в Новгороде. Там же, у Новгорода, в Холмо-Успенском монастыре в 1706 году был учреждён митрополитом Иовом «первый приют для незаконнорожденных, или зазорных младенцев», на содержание которого царём Петром I были выделены средства с монастырских вотчин.
В 1715 году Пётр I повелел в Москве и в других больших городах у церковных оград построить «госпитали» и «…объявить указ, чтобы зазорных младенцев в непристойныя места не отметывали, но приносили бы к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно, через какое закрытие, дабы приносимых лиц не было видно».[140]
С этими нововведениями Петра I подкидывание младенцев потеряло свой преступный характер. Под покровом тайны падшие девушки могли легко освободиться от своего плода любви и встать на праведный путь. Но это продолжалось недолго. После смерти Петра I его преемники не стали уделять должного внимания этому новшеству, и все воспитательные дома, которые уже существовали в России, оставшись без поддержки, постепенно один за другим были закрыты.
С приходом к власти Екатерины II вернулся в Россию после девятнадцатилетнего пребывания за границей видный общественный деятель в вопросах педагогики Иван Иванович Бецкой. Он предложил прогрессивной императрице «Генеральный план Императорского Воспитательного дома в Москве», в основу которого была положена утопическая идея создания «новой породы (свободных) людей» — промышленников, ремесленников и купцов.[141] Екатерине понравился проект. 10 января 1763 года она утвердила его, а уже 21 апреля 1764 года состоялось торжественное открытие воспитательного дома. К этому времени было заготовлено три типа наградных медалей: золотые — диаметром 28 мм, серебряные (шейные) — диаметром 50 мм и нагрудные — 28 мм, выполненные талантливым иностранным медальером Иоганном Георгом Вехтером, находившимся при Академии художеств с момента прихода к власти Екатерины II.[142]
На лицевой стороне медали своеобразный портрет императрицы, развёрнутый по традиции вправо. На оборотной — сложная композиция с изображением здания воспитательного дома и двух женских фигур: левая — во весь рост (с крестом на правом плече) олицетворяет Веру, которая увещевает коленопреклонённую деву, готовую навсегда расстаться со своим младенцем. На фронтоне здания виден вензель Екатерины II «ЕА»; вверху, под бортиком медали, по кругу надпись: «И ВЫ ЖИВИ БУДЕТЕ»; внизу, под обрезом, дата в две строки: «СЕНТЯБРЯ 1 ДНЯ 1763 ГОДА». Медали эти были предусмотрены для ношения на зелёной ленте.[143]
После открытия первого воспитательного дома в Москве И. И. Бецкой был назначен президентом Академии художеств в Петербурге и ему было поручено разработать целый комплекс преобразований в учебных заведениях, а также устроить ещё один воспитательный дом в Петербурге.
Согласно новому положению воспитанники этих домов получали большие привилегии: все они и будущие «…дети их и потомки навсегда остаются вольными и не под каким видом закабалены или сделаны крепостными быть не могут; если питомец женился на крепостной, то жена его делается свободной; если питомица выйдет за крепостного, то она лично всегда остаётся вольною». А ещё они имели полное право «…покупать себе дома, лавки, устраивать фабрики и заводы, вступать в купечество, заниматься всякими промыслами и вполне распоряжаться своим имуществом».[144]
Средства на содержание воспитательных домов государством не отпускались, но были установлены источники доходов, за счёт которых помимо «доброхотных подаяний» они могли существовать. Четвёртая часть доходов на содержание сиротских домов поступала от общественно-развлекательных заведений, которые контролировало государство.
Воспитательные дома получили полную самостоятельность и со временем сильно упрочили своё благосостояние. Большую роль в этом сыграла поддержка главной благотворительницы Марии Фёдоровны (жены Павла I), под её влиянием находились ведомства, в обязанности которых входило финансирование воспитательных домов.
В 1772 году на средства уральского заводчика Прокофия Демидова при Московском воспитательном доме было создано Коммерческое училище и для его воспитанников была учреждена (за отличные успехи) своя наградная медаль, штемпели для которой резал Тимофей Иванов. Позднее, при Павле I, это заведение перевели в Петербург.[145]
Деятельность воспитательных домов продолжала расширяться. Был издан новый указ о свободном приёме туда законнорожденных детей. Такое решение привело к огромному притоку подкидышей. Дома стали переполняться, кормилиц не хватало, теснота и духота в помещениях приводили к большой смертности воспитанников — из каждых четырёх принятых младенцев трое умирало. Тогда опекунский совет решил передавать часть детей на воспитание в деревенские семьи. Но и эта мера не помогла. Большая смертность в самих домах спала, но зато стала косить детей, отправленных в деревни. В этот период из 100 воспитанников до двадцатилетнего возраста выживало только 10–13 человек.[146] А вскоре обнаружилось, что в воспитательных домах находится до 50 процентов законнорожденных детей. Поэтому было решено вести приём младенцев по новой системе, имея дело с конкретной личностью, сдавшей младенца и предъявившей необходимые документы. В 1828 году из-за чрезвычайно большой смертности дальнейшая организация подобных воспитательных домов была запрещена. Ибо «с 1823 по 1827 год из 1572 младенцев умерло 1505, а из принятых в 1815 году 538 младенцев к 1816 году (за один год) не осталось в живых ни одного».[147]
Терялась надежда на создание в России недостававших «третьего чина и нового рода людей» — свободных выходцев из государственных воспитательных домов.
Позднее, во второй половине XIX века, в царствование императора Александра II дело по воспитанию младенцев в России несколько сдвинулось с мёртвой точки. Для вскармливания младенцев привлекали за определённую плату (наравне с приглашёнными кормилицами) их родных матерей. Вознаграждение они получали только по истечении года — когда ребёнок окрепнет. В таких условиях смертность младенцев резко снизилась: до 7 процентов, тогда как в группе с использованием кормилиц она была вдвое выше.
В это же время стали приниматься на воспитание и сироты старшего возраста, не достигшие тринадцати лет. В основном это были дети привилегированного сословия.
К 1 января 1881 года в Петербургском доме насчитывалось уже более 33,5 тысяч воспитанников, из которых 31 тысяча находились на воспитании в деревенских семьях.
Воспитательный дом имел в округе около 100 школ, где учились его воспитанники. Кроме этого, при самом доме имелась учительская семинария и женское училище, готовившее к поступлению в фельдшерские и другие заведения своих питомцев. А 1 марта 1880 года для награждения отличившихся воспитателей сиротских домов были учреждены золотые и серебряные медали (диаметром 50 и 28 мм) на муаровой зелёной ленте.[148]
За золотые медали, жалуемые высшей администрации, взималось «…тридцать рублей в пользу увечных воинов». А «…за серебряные медали деньги не вносились».[149]
В 80-х годах нужда заставила открыть в провинциях новые пристанища для брошенных детей. Организовывались они в основном на частные благотворительные средства. Так, в Иркутске на свои деньги учредил дом некий Вазанов, в Вологде — купец Колесников, в Харькове открыли воспитательный дом на средства, выделенные земской и городской управами, и т. д..[150]
Ещё в 1731 году по предложению генерал-прокурора Сената Павла Ягужинского, бывшего сподвижника Петра I, последовал именной указ Анны Иоанновны от 29 июля об учреждении первого в России кадетского корпуса. В нём императрица давала предписание Сенату о его организации и о том, что «…дядя наш Пётр Великий… неусыпными своими трудами воинское дело в… совершенное состояние привёл… (оно и) поныне ещё в настоящем добром порядке содержится, однакож, дабы такое славное и государству зело потребное наивяше в искусстве производилось, весьма нужно, дабы шляхетство от малых лет к тому в теории обучены, а потом и в практику годны были; того ради указали мы: учредить корпус Кадетов, состоящий из 200 человек… детей, от тринадцати до семнадцати лет… и на содержание того корпуса… определяем сумму 30.000 рублей, и повелеваем нашему Сенату по сему учинить учреждение, каким порядком содержать и обучать, також и штат… и к тому способный дом приискать, и нам о всём том немедленно донесть».[151]
Это привилегированное учебное заведение закрытого типа было основано год спустя после выхода указа. Оно готовило к военной и гражданской службе исключительно дворянских детей и имело официальное название «Корпус Кадет». Размещалось оно в здании бывшего Меншиковского дворца с прилегающей к нему территорией «…в окружности более двух с половиной вёрст»,[152] с находившимися в то время на ней несколькими каменными флигелями, деревянными постройками и евангельской церковью. Главным директором его был назначен генерал-фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних «…в знак особого благоволения императрицы Анны Иоанновны».[153] Являясь в то же время президентом Государственной военной коллегии, он проявил по отношению к кадетскому корпусу большую заботу, вникал во все учебные и хозяйственные дела, знал наперёчет всех своих питомцев и был истинным хозяином вверенного ему учебного заведения.[154]
В соответствии с установленными правилами воспитанникам выдавалось казённое обмундирование: суконный тёмно-зелёный кафтан с красным отложным воротником и такими же обшлагами, штаны (лосиные) кремового цвета и тупоносые башмаки; лёгкий летний мундир и камзол из плотного холста; парадный мундир, украшенный золотым шитьём, и повседневная одежда: сюртук, камзол и штаны. Ко всему этому ещё прилагалась треугольная шляпа с узким золотым позументом, епанча (плащ), пять белых полотняных рубашек, два галстука, три пары белых штиблет из холстины, две пары чулок, три ленты для подвязывания волос в косицу и прочая мелочь.[155]
Согласно уставу в Корпусе был заведён строгий распорядок дня. Подъём (без четверти пять) сопровождался барабанной дробью. После совершения утреннего туалета кадеты шли на молитву и к 5.30 должны были быть готовы к завтраку. Занятия в классах начинались в 6.00, после четырёх уроков — в 10.00 на плацу или в манеже выполнялись военные упражнения. Обед начинался ровно в полдень, затем два часа отводились классным занятиям, а последующие два — снова экзерцициям. Ужин был в 7.30, в 9.00 барабаны били отбой, после чего всякое хождение запрещалось.
Этот режим соблюдался неукоснительно. За малейшие нарушения следовало взыскание: провинившихся заставляли стоять неподвижно один или два часа с тяжёлой фузеей на плече. За более серьёзные проступки кадеты сажались под караул, но на небольшие сроки и без освобождения от занятий в классах и на плацу. Кроме того, в Корпусе имелось несколько чёрных кафтанов, которые одевались на тех, «…кои часто в штрафах бывают».[156]
По воскресным и праздничным дням самые достойные воспитанники отпускались в увольнение, получая строжайший наказ, как вести себя в городе. Особо дисциплинированные (по одному от каждой роты) удостаивались чести (по воскресеньям) исполнять обязанности ординарца у самого Миниха.
Программа обучения в Кадетском корпусе была довольно обширная. Предметы для изучения определялись дальнейшей службой воспитанников, которая могла оказаться не только военной, но и штатской, в том числе и по дипломатической части. Помимо изучения общеобразовательных наук — истории, географии, математики, физики, а также военных — артиллерии, фортификации, топографии, обучения строевой подготовке и стрельбе, кадетам преподавали иностранные языки, рисование, музыку, танцы.
Кроме этого, каждый воспитанник должен был научиться верховой езде и фехтованию. Все кадеты регулярно несли караульную службу, оружием для этого служили укороченные драгунские фузеи со стальными штыками.
Во время праздничных построений заметно выделялись своей амуницией конные кадеты, у которых была своеобразная парадная форма с изображением на ней герба кадетского корпуса из чёрного сукна, нашитого на короткий кафтан. На ногах у них были высокие раструбные сапоги с начищенными шпорами.
Для торжественных маршей каждая рота имела своё разноцветное атласное знамя с золотым вензелем императрицы.
С 1737 года для проверки знаний воспитанников были введены весенние и осенние экзамены — «…не только всех кадетов вообще, но и всякого порознь, во всех частях оных наук, которым они обучаются, свидетельствовать».[157]
23 февраля 1750 года «…Князь Борис Григорьевич Юсупов, определён сенатором и над Кадетским Шляхетским Корпусом директором», а через два с половиной года — 15 октября 1752-го — «…в С.-Петербурге, из сенатской конторы получен указ лейб-гвардии Измайловскаго полку в полковую канцелярию… об учреждении Морского Кадетскаго Корпуса, которому быть в С.-Петербурге… а в Москве что была школа на Сухаревой башне, которая учреждена в 1701 году, оной не быть».
Так был основан Морской кадетский корпус, и в противоположность ему первый Корпус переименовали в «Сухопутный Шляхетский кадетский корпус».
В 1763 году директором этого Корпуса был назначен сам президент Академии художеств Иван Иванович Бецкой — талантливый общественный деятель того времени. Он предложил императрице Екатерине II провести новую учебную реформу, которая впоследствии превратила кадетский Корпус «в общеобразовательное учебно-воспитательное заведение с широкой энциклопедической программой»,[158] новой методикой — «…обучать без принуждения, с учётом склонности ребёнка, не применять телесных наказаний» и т. д..[159] Принимать детей в Корпус стали теперь в возрасте от 6 до 11,5 лет, что более соответствовало их званию «кадет» (младший).
По инициативе Бецкого к 1766 году Корпус был реконструирован и расширен. В нём уже занимались 800 воспитанников, и название у него стало ещё внушительнее — «Императорский Сухопутный Шляхетский кадетский корпус».[160] Ранее существовавшие Артиллерийская и Инженерная школы были в 1762 году при Екатерине II реорганизованы в соответствующие кадетские корпуса — Артиллерийский и Инженерный, которые в 1800 году были переименованы во 2-й кадетский корпус. А «Императорский» стал 1-м кадетским корпусом.
Так постепенно специализированные школы, основанные Петром I и рассчитанные на обучение детей всех сословий, превратились в привилегированные учебные заведения для детей высшего сословия.
Кадетские корпуса находились под особым попечением правительства. В них предусматривалось прежде всего общее образование и воспитание, а затем только специализация. Кадетские корпуса готовили не только офицеров для армии, но и гражданских чиновников — судей, дипломатов и др.
Екатерина II уделяла развитию кадетских корпусов серьёзное внимание, ввела много нового в воспитание дворянской молодёжи. В период её царствования наряду с различными поощрениями за успехи в учёбе для питомцев кадетских корпусов (по инициативе Бецкого) была введена специальная наградная медаль с соответствующей надписью.[161]
Медаль серебряная, покрытая позолотой, овальной формы, на аверсе в стилизованном лавровом полувенке изображён вензель Екатерины II. По гурту медаль оформлена красивым ободком из мелких серебряных бус. Ушко медали поперечное с просунутым в него колечком для подвески к цепочке.
На реверсе — во всю плоскость медали — помещена пятистрочная выбитая пропись: «ЗА — ПРИЛЕЖНОСТЬ — И — ХОРОШЕЕ — ПОВЕДЕНИЕ».
Эта медаль существовала только в период царствования Екатерины II и предназначалась для награждения лучших кадетов по успеваемости и дисциплине. Носить её воспитанники обязаны были в петлице только кадетского форменного мундира. Отметка о награждении медалью вносилась в «формулярный офицерский список».[162]
Кроме наградной медали для ношения в кадетских корпусах были введены ещё и наградные памятные медали для хранения. Они подразделялись на три степени:
«Успевающему» (в науках и поведении).
«Достигающему» (требуемого уровня).
«Достигшему» (требуемого уровня в науках и поведении).
Штемпели для этих медалей резал французский мастер Л. Ферниер, работавший в то время на Петербургском монетном дворе.[163]
Дальнейшая судьба кадетских корпусов такова: в 1794 году директором 1-го кадетского корпуса был назначен М. И. Кутузов. Он пересмотрел программу обучения и ввёл в неё новые, чисто военные дисциплины, одна из которых служит основой основ военного дела — это тактика. Он заставлял постигать её не только воспитанников, но и их учителей — офицеров.[164] Так постепенно к началу XIX века кадетские корпуса стали превращаться в военные учебные заведения, выпускающие только офицеров для армии. Правда, они давали и неплохое общее образование.
С 30-х годов прошлого столетия кадетские корпуса представляли по структуре чисто военные подразделения — батальоны, которые делились на роты и отделения.
В результате проведённой реформы с 1863 года шесть кадетских корпусов были ликвидированы, другие реорганизованы в гимназии и военные училища, которые давали только военные знания. Сохранилось всего лишь четыре кадетских корпуса: Пажеский, Финляндский, Сибирский и Оренбургский.
С приходом к власти Александра III (в 1881 году) кадетские корпуса были снова восстановлены на базе тех же гимназий с сохранением в них общеобразовательных программ, но с усилением военной направленности. Кроме того, гражданские воспитатели были заменены на офицерский состав, а срок обучения был доведён до 7–8 лет.
В последние годы самодержавия кадетских корпусов стало столь много, что они уже существовали почти в каждом губернском городе.[165]
Стараясь не отставать от европейской моды просветительства, императрица Екатерина II решила создать свой свод законов Российской империи. В конце 1766 года она подготовила манифест о создании комиссии по разработке Нового уложения, в котором указывала причины необходимости этого мероприятия и сетовала на старые законы в том, что они вносят «…великое помешательство в суде… и правосудии… а паче всего, что через долгое время и частые перемены… в которых прежние узаконения составлены были, ныне многим совсем неизвес(тны) сделал (ись)…».[166]
Действительно, Россия жила ещё по законам Уложения царя Алексея Михайловича. Пётр I пытался пересмотреть законы своего отца «…и уже в 1700 году было указано сделать уложение вновь…»,[167] основой которого должен был послужить более прогрессивный свод шведских законов. Но исполнить своё намерение он не успел. Последующие монархи — его жена Екатерина I, внук Пётр II и пришедшая за ним на престол Анна Иоанновна — племянница из Курляндии, этим заняться не удосужились. Только дочь его, Елизавета, в 1754 году (и то по инициативе Петра Шувалова) организовала Комиссию и попыталась обновить Уложение своего деда.
К концу 1759 года уже была закончена важнейшая часть нового законодательства — «О состоянии подданных вообще», в которой были учтены все дворянские требования о крепостных, как о живой собственности. Эта статья проекта закона особенно отличалась циничной прямотой крепостнической сути: «…Дворянство имеет над людьми и крестьяны своими мужского и женского полу и над имением их полную власть без изъятия, кроме отнятия живота… и произведения над оными пыток. И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать в приданые и в рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять…»[168] Этому уникальному документу не суждено было увидеть свет из-за смерти императрицы.
Теперь Екатерина II решила сочинить своё Уложение, которое бы соответствовало требованиям современности и отвечало нравам русского народа. Она распорядилась через полгода после обнародования манифеста созвать в Москву выбранных от различных сословий депутатов для разработки Уложения, с помощью которого была бы придана юридическая сила новым законам.
В стране начались выборы депутатов и составление наказов, в которых перечислялись бесконечные просьбы, пожелания, бесчисленные нарекания и жалобы различных слоёв населения. Много говорилось в наказах о рекрутской и постойной повинностях, разорявших деревню и наносивших большой ущерб дворянству. Но в основном жаловались на недостатки местного управления, медлительность судопроизводства, взяточничество и особенно на малоземелье.
При выборах депутатов и составлении наказов на местах возникали предложения, противоречащие интересам властей, начинались споры, на этой почве назревали народные волнения. Особенно бурно они проявились на Украине, где были вызваны отменой гетьманства и назначением Малороссийской коллегии, президентом которой стал П. А. Румянцев — будущий «Задунайский». Он, как генерал-губернатор Малороссии, проводил политику, направленную на ликвидацию её автономии,[169] отменял выборы депутатов, накладывал штрафы на тех, кто подписывал наказы, и даже 38 воинских чинов предал суду, из которых 16 человек были приговорены к смертной казни. Но видя серьёзность положения, сама императрица вынуждена была вступиться и освободить осуждённых.
У сибирских народов были свои проблемы и заботы — о пушнине, которую с каждым годом становилось добывать всё труднее; о непомерном «ясаке», собираемом в государственную казну. Там тоже возникали споры и противоречия. Так проходили выборы и составления депутатских наказов по всей России.
До сборов депутатов в Москве было ещё далеко. Наступала весна 1767 года, и Екатерина отправилась в путешествие по Волге с двумя тысячами сопровождающих. Она посетила Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, откуда сухим путём поспешила в Москву, собирая по пути жалобы и прошения.
Пока императрица находилась в турне, в Москве велась тщательная подготовка к съезду Комиссии. Хозяйственники заготовляли бумагу возами, чернила сливались вёдрами, сургуч покупался пудами; администрация подбирала расторопных курьеров и надёжных сторожей. Для протоколирования речей, обсуждения статей «Наказа» и сочинения различных решений в комиссию были командированы из воинских частей семьдесят самых грамотных офицеров — из дворян и около полусотни лучших студентов Московского университета.
30 июня со всех концов необъятной Российской Империи в Москву съехались 518 избранных депутатов. Их собрали в Чудовом монастыре, и после богослужения в Успенском соборе Кремля они принесли клятву трудиться над составлением Нового уложения с чистосердечным усердием и прилежностью. Затем церемония была продолжена в Грановитой палате. Там в торжественной обстановке в присутствии самой Екатерины II, сидевшей на троне в окружении свиты, депутаты заслушали её речь, прочитанную князем Голицыным. После этого они просили её принять титул «Великой, Премудрой Матери Отечества» и получили такой ответ: «О званиях, кои вы желаете, чтобы я приняла, ответствую: Великая — о моих делах оставляю беспристрастно судить времени и потомству; Премудрая — никак себя такой назвать не могу, ибо премудр — один Бог; Мать Отечества — любить Богом мне врученных подданных я почитаю за долг моего звания, быть ими любимою есть моё желание».
Во время торжественного открытия Комиссии Екатерина II передала депутатам для руководства лично ею сочинённый «Наказ», в котором изложила свои взгляды на все вопросы, касающиеся юриспруденции. Этот толстенный фолиант представлял собою сборник выписок из произведений зарубежных просветителей, которые она трактовала по своему пониманию, беспощадно урезывая и кромсая их.
Затем начались утомительные дни чтения бесконечного числа депутатских наказов, которые исчислялись тысячами. Затея эта не имела конца, и императрица стала утомляться. К тому же и политическая обстановка вокруг России накалялась: резко обострились отношения с Турцией. И держать в Москве такое собрание депутатов не имело смысла.
18 декабря 1768 года в Большом собрании был зачитан указ о прекращении работы Комиссии по той причине, что «…нам теперь должно быть первым предметом защищение государства от внешних врагов…».[170] На этом всё и кончилось.
В Комиссию избирались депутаты от Сената, Синода, от коллегий и канцелярий, от каждого уезда и города, от однодворцев каждой провинции, от пахотных солдат и «разных служб служилых людей», от «черносошных и ясачных крестьян», «от некочующих… разных… народов… крещёные или некрещёные…», «от казацких войск и от войска Запорожского…» и т. д. В Комиссии были представлены все сословия, кроме помещичьих крестьян, а они-то и составляли почти половину всего населения России.
Возраст депутатов должен был быть не менее двадцати пяти лет. Им предназначалось жалованье от казны: «Дворянам по 400 рублей, городовым по 122 рубля, прочим же всем по 37 рублей».[171] И были объявлены льготы — депутат, «…в какое бы прегрешение не впал, „освобождался“ от смертной казни… пыток… и телесного наказания», а кто «на депутатов… нападёт, ограбит, прибьёт или убьёт, тому учинить вдвое против того, что в подобных случаях обыкновенно».[172] А чтобы «…члена Комиссии об Уложении узнать можно было, то носить им всем знаки одинаковые, к тому от нас определённые, которые во всю жизнь их им остаются».[173] Депутатам были выданы знаки в виде золотых медалей овальной формы (размером 42x36 мм) «…для ношения в петлице, на золотой цепочке… с изображением на одной стороне вензелевого императорского величества имени, а на другой пирамиды, увенчанной императорскою короною с надписью: „БЛАЖЕНСТВО КАЖДАГО И ВСЕХЪ“; а внизу — „1766. ГОДА ДЕКАБ. 14“».[174]
«…Депутатам же дворянам по окончании сего дела, а не прежде, дозволяется сии знаки в гербы свои поставить, дабы потомки узнать могли, какому великому делу они участниками были».[175]В Комиссии в разное время участвовало от 518 до 586 депутатов. А поскольку некоторые из них по каким-либо причинам вынуждены были покинуть работу в Комиссии, то их заменяли другими представителями, которым тоже выдавались медали, поэтому согласно списку регистрации всего числа депутатов было выдано 652 медали.[176] Любопытный случай, связанный с этой медалью, описал А. С. Пушкин в «Истории Пугачёва». Со всеми подробностями рассказал он о том, как бывший депутат Комиссии — казацкий сотник Падуров сумел обмануть с помощью этой медали полковника Чернышёва, и вместо того, чтобы привести его в Оренбург окольными путями, минуя повстанческие заслоны, он привёл его войско прямо к Пугачёву. Большая часть отряда полковника перешла на сторону восставших, сопротивляющиеся были уничтожены, а сам Чернышёв повешен. Но самое интересное в этой истории то, что после подавления восстания Падуров был пойман и на основании решения суда подвержен смертной казни. А как же закон о неприкосновенности депутата «в какое бы прегрешение не впал»? Здесь А. С. Пушкин в недоумении разводит руками: «Не знаю, прибегнул ли он (Падуров) к защите сего закона; может быть, он его не знал; может быть, судьи о том не подумали: тем не менее казнь сего злодея противузаконна».[177]
Страшная зараза — оспа, перекочевала в Россию из Европы. Сначала она свирепствовала в центральных районах страны, но постепенно проникла дальше — на восток, угрожая существованию народностей Сибири. Эпидемия стала грозить русскому государству всеобщей трагедией.
В 1610 году оспа опустошала целые районы Нарымского ведомства, в 1631 — косила остяков и самоедов по Енисею, в 1651 году этой беде подверглись якуты на Лене. В некоторых районах выживала только четверть населения и те с паническим страхом убегали из селений и скрывались в глухой тайге. С 1691 до 1693 года болезнь безжалостно уничтожала чукотские стойбища, а «…приколымских чукчей почти не осталось».[178]
В Калмыцких степях оспа кочевала от одного улуса к другому, а потом вдруг неожиданно охватывала все разом. Ужас сковывал суеверных степных людей, когда они обнаруживали признаки оспы у своих близких. Обезумевшие от страха мужчины бросали кибитки с семьями на произвол судьбы, а сами со своим скотом уходили далеко в степи. Никакие родственные чувства не могли удержать их перед страхом страшной заразы.
С нашествием оспы население Сибири резко сократилось, а некоторые небольшие народности вымерли целиком. Правительство стало понимать, что в первую очередь нужны какие-то профилактические меры для борьбы с этой эпидемией.
В 1640 году вышло первое правительственное распоряжение о строжайших правилах по обращению с павшими животными: «…А которыя люди того Государева указа не послушают… и со всякия падежныя животины учнут кожи снимать, или которыя падежных лошадей… в землю копать не учнут… тех людей, по Государеву указу, велено бить кнутом без всякия пощады».[179]
В Москве и Петербурге стало развиваться «…дело медицинской полиции», усилился санитарный надзор и был обнародован очередной указ: «…Где у кого учинится во дворе болезнь с язвами… всем о том велено извещать Государю… чтоб их государство здоровое сберечь и беды на Московское Государство не повесить…».[180]
А в 1727 году в Петербурге в связи с эпидемией оспы последовало строгое распоряжение о прекращении доступа населения на Васильевский остров, где находилась в то время резиденция четырнадцатилетнего царя Петра Второго. Но строгие запреты были напрасны. Ближайший фаворит — князь С. Г. Голицын принёс заразу к царю от двух своих больных дочек и «…Понеже по воле Всемогущего Бога, Державнейший Великий Государь, Пётр Вторый Император и Самодержец Всероссийский, болезнуя оспою Генваря 7 дня от времяннаго в вечное блаженство того ж Генваря 18 числа в 1-м часу по полуночи отыде…»,[181] так извещалось в объявлении Верховного Тайного Совета от 4 февраля 1730 года о смерти Петра Второго.
В память о его кончине была выбита серебряная медаль диаметром 45 мм с изображением на лицевой стороне профильного портрета усопшего, а на оборотной — семи кипарисов, все надписи на латинском языке.[182]
Ровно через одиннадцать лет, в царствование дочери Петра I Елизаветы, в 1741 году в Петербурге снова вспыхнула эпидемия оспы. Печальная участь племянника побудила императрицу оградить себя от повторения этой ужасной напасти. Она издала указ «О воспрещении проезда ко дворцу лицам, у которых в домах окажется оспа…».[183] Елизавета понимала, что обычные меры ограничения не дают гарантии от дальнейшего распространения заразы. Изоляция больных — более надёжное средство. Но всё-таки меры не принимались. И, более того, даже на предложение известного греческого врача Дмитрия Монолаки приехать в Петербург и лично ей, Елизавете, сделать «инокуляцию» оспы, она ответила отказом из-за нерешительности своего характера.
И только с приходом к власти императрицы Екатерины II последовал 19 декабря 1762 года указ «Об учреждении особых домов… для одержимых прилипчивыми болезнями и об определении для сего докторов и лекарей…».[184] Дома эти должны были находиться, как правило, за пределами города. Так появился первый «Оспяный дом» при Московском воспитательном заведении. Затем в 1763 году такой же учредят в Сибири — в Тобольске, лекарства для которого «…разрешено было брать из казённой аптеки».[185] Наряду с этим, согласно последним указам, было запрещено больным или имеющим больных в доме посещать церкви, приглашать знакомых на похороны, вносить покойника в кладбищенскую церковь, а кладбищенские священники вообще изолировались от остальной иерархии священнослужителей. Но этого было недостаточно для борьбы с эпидемиями оспы. Нужны были более решительные меры.
На заседании Комиссии по Уложению 11 декабря 1767 года депутат доктор Аш указывал на успехи Западной Европы, особенно Англии, в борьбе с этой заразой. Убеждая в благополучных исходах «инокуляции», он приводил наглядные примеры успешного привития оспы в прибалтийских районах Российской империи: «…Здесь (на заседании комиссии) находятся светлейшая принцесса Гольштейн-Бек и сиятельная графиня Чернышёва, из коих первой в Ревеле, а другой в Лондоне прививали оспу с совершенною удачею, о чём оне ныне и не сожалеют…»[186] Он уверял, «…что вернейшим средством для предохранения русского населения от оспенных эпидемий следует признать искусственное заражение этою болезнью».[187]
Но как убедить простой народ России? Ведь ходили невероятные слухи о том, что «…у многих англичан, коим учинено оспенное привитие, выросли коровьи рога».[188] Как реально решить проблему внедрения оспопрививания в низшие слои населения периферии, если столичное высшее общество считало это шарлатанством? Императрица понимала, что нужен убедительный, наглядный пример для всех. И тогда она решила показательно привить оспу себе и своему наследнику — сыну Павлу. Вот что она писала королю Фридриху II, который тоже был противником этой процедуры: «С детства меня приучали к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу… Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостию не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как вести оспопрививание, не подавши примера? Я стала изучать предмет, решившись избрать сторону, наименее опасную — оставаться всю жизнь в действительной опасности с тысячами людей или предпочесть меньшую опасность очень непродолжительную и спасти множество народа? Я думала, что избирая последнее, я избрала самое верное».[189]
Через английского посла она пригласила в Россию инокулятора лейб-гвардии лекаря Димсделя. 12 октября 1768 года он взял лимфу у болевшего в Коломне мальчика Саши Маркова, смочил ею нитку, которую протянул под кожею на руке Екатерины II — в этом и заключалась вся операция оспопрививания. Саше Маркову за лимфу было пожаловано дворянство и новая фамилия — Оспенный.[190]
Этот наглядный пример с привитием оспы самой российской императрице послужил резким толчком к дальнейшему внедрению оспопрививания в России. Сразу же был учреждён петербургский оспенный дом под названием Вульфоваго,[191] императрица обнародовала торжественный манифест, в котором призывала народ не страшиться прививок, действие которых испытала на себе. Начали посылаться во все концы России врачи, лекари и вновь обученные прививальщики. Для более успешного развития этого дела были отчеканены различные по величине и металлу медали с надписью «За прививание оспы».
Все эти медали — золотые, серебряные и бронзовые — диаметром 36 и 62 мм одинаковы по исполнению, на лицевой стороне их изображение императрицы Екатерины II в короне с надписью вокруг портрета: «Б. М. ЕКАТЕРИНА II ИМПЕРАТРИЦА И САМОДЕРЖ. ВСЕРОСС». А на реверсе — изображение богини Гигиеи,[192] укрывающей своей мантией столпившихся возле неё семерых голых ребятишек; вверху (по кругу) надпись: «ЗА ПРИВИВАНИЕ ОСПЫ». Обе стороны штемпелей резал талантливый крепостной[193] русский мастер-самоучка Тимофей Иванов.[194]
Эти медали были введены Вольным Экономическим обществом, которое было учреждено в 1765 году «…в целях распространения в государстве полезных для земледелия и промышленности сведений» и являлось одним из первых подобного рода обществ в мире.[195] Возглавлял его фаворит Екатерины II Григорий Орлов.
В память привития оспы самой императрице, а больше для рекламы оспопрививания по указанию Сената от 14 мая 1772 года была отчеканена мемориальная медаль,[196] на лицевой стороне её погрудное изображение Екатерины II, а на оборотной — храма Эскулапа, перед которым лежит поверженный дракон. На переднем плане представлена во весь рост вышедшая из храма с детьми императрица, показывающая России рубцы от привития оспы на правой руке; слева от неё — чуть приотставший наследник Павел. Над всей этой композицией дуговая надпись: «Собою показала пример», под обрезом, внизу — «октября 12 дня 1768».
Позднее, в 1805 году, по указанию императора Александра I была выбита персональная наградная медаль мулле Аджиеву за содействие по распространению прививания оспы в Астраханской губернии. На лицевой стороне, под лучезарным вензелем «А—I», увенчанным императорской короной, пятистрочная надпись на русском языке: «За полезное — мулле Асан — Даутъ Аджиеву — 1805 г.»; на оборотной — арабская вязь, рассказывающая о его стараниях.
Ещё позднее — при Николае I, 16 февраля 1826 года были отчеканены наградные медали «За прививание оспы» с ушком для ношения на левой стороне груди на зелёной ленте.
Эти медали подразделяются на шесть типов:
Золотая, диаметром 40 мм, без указания медальера.
Золотая, диаметром 40 мм, с надписью «А. П. Лялин».
Золотая, диаметром 40 мм, с надписью «Коп. В. Б.».
Золотая, диаметром 28 мм, без указания медальера.
Серебряная, диаметром 40 мм, без указания медальера.
Серебряная, диаметром 28 мм, с надписью Р. (резал) А. Лялин.
Золотые медали предназначались для награждения священников и чиновников, прививавших оспу. Серебряные — для прививальщиков-простолюдинов.[197]
Несколько позднее были отчеканены ещё два вида серебряных медалей диаметром 28 и 40 мм с надписями на финском языке. Они служили для поощрения прививальщиков оспы на территории Финляндии.[198]
Медали XIX века тоже присуждались Вольным Экономическим обществом. Выполнены они медальерами А. Клепиковым и А. Лялиным.[199]
Согласно статье 727 «Свода Законов Российской Империи за 1910 год» указывается, что «…Прививатели предохранительной оспы вообще, гражданского и прочего ведомств, награждаются золотыми и серебряными медалями по уставу Врачебному».[200]
На рисунке показана медаль, выполненная Александром Лялиным — учеником знаменитого медальера Фёдора Толстого, сработавшего целую серию памятных медалей на различные сюжеты Отечественной войны 1812 года, представляющих собой образцы высшего достижения русского медальерного искусства.
С приходом к власти Екатерины II Россия вступила в полосу новых войн за возврат причерноморских земель и выходов в Чёрное и Средиземное моря.
Подстрекаемая Англией и Францией, Турция 25 сентября 1768 года объявила войну России и организовала прорыв русской границы огромными полчищами крымских татар и ногайцев, намереваясь таким образом углубиться далеко на территорию русского государства. Но враг был вовремя обнаружен, разбит по частям и отброшен назад. Однако 15 января 1769 года крымский хан Гирей снова с 70-тысячным войском вклинился в русские земли, надеясь пройти с грабежами через них в Польшу, где его ждали конфедераты. Много было перебито тогда врагами русских людей, разграблено их селений, много пленено молодых женщин, которые были отправлены в Константинополь в подарок турецкому султану.[201]
Военные действия развернулись одновременно в трёх направлениях: на юго-западе, в Крыму и Закавказье. В районе Хотина действовала 1-я армия, командующим которой был назначен генерал-аншеф А. М. Голицын. Но он в кампании 1769 года не оправдал надежд Екатерины — проводил боевые операции вяло, нерешительно, с чрезмерной осторожностью; все его действия фактически свелись к овладению Хотином, который был взят с огромными трудностями, да и то благодаря тому, что турки оказались в бедственном положении со снабжением.
В сентябре 1769 года Голицын был отозван в Петербург, а командующим армией был назначен герой минувшей Семилетней войны П. А. Румянцев.
Летом 1770 года он двинул свою армию в юго-западном направлении. Это был самый трудный район военных действий — далёкий, с растянутыми коммуникациями; местность открытая, способствующая успеху лёгкой конницы неприятеля, и в довершение ко всему — в придунайском крае свирепствовала чума.
Русские двигались с берегов Днестра, через Яссы, к Дунаю — навстречу сильнейшим группировкам турецких и татарских войск. В июне П. А. Румянцев разбил превосходящие силы противника в ста километрах южнее Ясс, близ урочища Рябая Могила. Следующий удар был нанесён ещё по одной турецкий армии, сосредоточенной на левом берегу Ларги, у места впадения её в реку Прут. Здесь произошло большое сражение. Перед боем 5 июля Пётр Александрович призвал солдат к активным действиям: «…слава и достоинство (воинства российского) не терпят, дабы сносить неприятеля, в виду стоящего, не наступая на оного…»[202]
Восьмичасовое сражение с превосходящими в два раза силами противника закончилось полным разгромом турецкой армии. Уцелевшие турки, «…бросив весь свой лагерь, устремились… в бег», — писал в своей реляции Румянцев.
Во время разгрома турецкого лагеря у реки Ларги русские солдаты проявили исключительную дисциплину и порядок. «Ни один солдат не прикоснулся ни к какой добыче… — писал главнокомандующий, — (хотя) предлежали… по пути многие манящие вещи, то за повиновение дисциплине и в награждение их храбрых дел осмелился я из экстраординарной суммы на каждый корпус выдать солдатам по тысяче рублей (по рублю на солдата)».[203]
Бежавшие в панике турки устремились к Дунаю, где в этот момент визирь заканчивал переброску главных своих сил с южного берега на северный. Часть войск была подтянута от Измаила, и вместе с бежавшими от Ларги турок насчитывалось до 150 тысяч. С такой армией великий визирь шёл на разгром Румянцева, который располагал в этот момент войском в 38 тысяч.
Была и ещё одна угроза русской армии — с тыла наседала 100-тысячная конница крымского хана. «Всяк представить себе может, — писал Румянцев Екатерине, — в каком критическом положении была по сим обстоятельствам армия: пропитание войску давали последние уже крохи, визирь с сту пятьюдесят тысячами был в лице, а хан со сту тысячами облегал уже спину и все провиантские транспорты. Великого духа надобно было, изойти только из сих трудностей».[204] На просьбу о подкреплении Екатерина II ответила командующему напоминанием о древних римлянах, которые не заботились о числе врагов, а только спрашивали, где они находятся.
Несмотря на такую сложную и опасную обстановку, П. А. Румянцев сам 21 июля неожиданно для турок атаковал их лагерь, расположенный на реке Кагул, близ села Вулканешти. Он нашёл единственно правильное тактическое решение в организации своего войска против преобладающей конницы противника. Построенная в несколько взаимно поддерживающих друг друга каре, пехота не давала возможности коннице противника атаковать её. Атакуя одно каре, противник неизбежно попадал под огонь других и нёс огромные потери.
Учитывая пятикратный перевес неприятеля, Румянцев выискивал невыгодные стороны позиции великого визиря, сосредотачивал основные силы против слабого боевого порядка передней линии; 11 тысяч солдат выделил на прикрытие своего тыла от татарской конницы, 8 тысячами сковал правый фланг турок и с 19 тысячами ударил в левое крыло противника. И когда янычары смяли одно центральное каре и стали теснить другое, Румянцев сказал сопровождавшему: «„Теперь настало наше дело“ и с сим словом, презря грозную опасность, бросился к бегущим, кои уже перемешались с лютыми янычарами, под саблю сих последних».[205] Возгласом «Ребята, стой!» он остановил отступающих, снова построил каре, организовал подкрепление артиллерией и резервами.[206] Это и решило исход сражения. Артиллерийские удары в сплошные массы конницы и толпы янычар наносили неприятелю страшный урон.
За эту победу нижние чины: унтер-офицеры, солдаты и казаки, а также солдаты датских полков,[208] участвовавших в сражении при Кагуле, были награждены серебряными медалями на Андреевской ленте. Медаль была отчеканена традиционно по размеру и весу рублевика, но уже цельно с ушком для подвески на ленте. Портрет императрицы на лицевой стороне её своеобразный: бюст повёрнут, как обычно, вправо, с ниспадающими на плечи локонами, без традиционного венка на голове, но в короне. Вокруг портрета надпись: «Б. М. ЕКАТЕРИНА II ИМПЕРАТ. И САМОДЕРЖ. ВСЕРОСС». Под обрезом плеча подпись Тимофея Иванова — большого специалиста по исполнению портретных сторон медалей и монет. Оборотная сторона этой медали также принадлежит резцу мастера Иванова. Композиции сражения на медали уже нет, а всю плоскость заполняет прямая четырёхстрочная надпись: «КАГУЛЪ — ИЮЛЯ. 21. ДНЯ — 1770 — ГОДА.».
Награждая этой медалью, Екатерина II писала в своём рескрипте от 27 августа 1770 года: «Наипаче приметили мы, колико военное искуство начальника, всепомоществуемое порядком и доброю волею подчинённых ему воинств, имеет не числом, но качеством преимущество над бесчисленными толпами неустроенной сволочи… За сие жалуем мы всех участвовавших в победе унтер-офицеров и рядовых медалями, а всех, как наших, так и Чужестранных волонтёров обнадёживаем особливым нашим благоговением…»[209]
Позднее, в именном указе Екатерины II, данном Военной Коллегии 23 сентября 1770 года, ещё раз подтверждается награждение нижних чинов этой медалью: «В память одержанной первою Нашею армиею 21 минувшего июля при озере Кагул совершенной над неприятелем победы, повелели мы сделать особливыя медали, и оными всемилостивейше жалуем всех, бывших на сей баталии, унтер-офицеров и рядовых, дабы они сей знак храбрости их и оказанной через то Нам и отечеству услуги носили на голубой ленте в петлице».[210]
Генералы, штаб- и обер-офицеры получили золотые шпаги, ордена, внеочередные чины. П. А. Румянцев в 1770 году был произведён в генерал-фельдмаршалы.
В память Кагульской победы была отчеканена мемориальная медаль с латинскими надписями. Она предназначалась в основном в качестве подарков для иностранных дипломатов. На ней изображена богиня войны и победы — Афина Паллада, а надпись в переводе на русский язык гласила: «Мудростью и оружием турки на суше и на море побеждены. 1770 г.».[211]
В Царском Селе в честь этой славной победы был сооружён в 1771–1772 годах по проекту архитектора А. Ринальди Кагульский обелиск высотой одиннадцать метров. На пьедестале его укреплена бронзовая доска с надписью: «В память победы при реке Кагуле в Молдавии, июля 21 дня 1770 года, предводительством генерала графа Петра Румянцева. Российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турецкого визиря Галилбея с силою полтораста тысячною».[212]
Один из русских поэтов того времени образно выразил в своих стихах Кагульскую победу через турецкий полумесяц, которому Румянцев пообломал рога:
Одновременно с успешными действиями армии генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева в придунайских землях в Средиземном море крушила турецкий флот объединённая флотилия под официальным командованием Алексея Орлова, но по сути руководимая адмиралом Г. А. Спиридовым, которая была послана ещё летом 1769 года из Балтики.
Около года добирались до Греческого архипелага одна за другой три эскадры — Григория Спиридова, Джона Эльфинстона и датчанина Арфа. Последняя даже не успела подойти к Чесменскому сражению, но впоследствии пригодилась при блокаде Дарданелл.[214]
Переход был тяжёлым, старые, обветшалые корабли ломались при сильном шторме. От первой эскадры из 15 судов до Англии не дошла и треть их, а в Средиземное море прибыла только половина. За время похода умерло более 300 человек.
Цель экспедиции заключалась в подготовке и поддержке восстания в Греции, нужно было оттянуть как можно больше сил турецкого флота от придунайского театра военных действий, блокировать черноморские проливы и тем самым отрезать Турцию от основных баз снабжения.
И вот 8 апреля 1770 года две эскадры соединились у острова Цериго и двинулись на поиски турецкого флота. С приходом на остров Парос выяснилось, что противник накануне уже побывал здесь и, набрав питьевой воды, ушёл в неизвестном направлении. Стало очевидным, что он избегает боя с объединённой русской эскадрой. Началась долгая погоня, о которой Орлов писал в Петербург, что Спиридов «…в подкрепление Эльфинстону гоняется за турецким флотом, который… бежит сломя голову от них, но они его добудут хотя бы это было в Царьграде (Константинополе)».[215] На поиски противника были посланы многочисленные мелкие греческие суда.
23 июня 1770 года турецкий флот был обнаружен в проливе у острова Хиос. Чтобы он снова не ушёл от сражения дальше — к Дарданеллам, русские обошли остров и блокировали северный выход из пролива. Более чем двойное превосходство в силе турецкой эскадры поколебало уверенность командующего Орлова, но Спиридов настоял на том, чтобы дать бой. Он решил использовать ошибку турецкого адмирала, который слишком тесно расположил свои многочисленные корабли в Хиосском проливе.
В полдень 24 июля, в 11 часов 30 минут, русская эскадра двумя кильватерными колоннами атаковала турецкую боевую линию кораблей. Головным шёл линейный корабль Клокачева — «Европа», за ним флагман «Св. Евстафий», на котором находился командующий авангардом адмирал Г. А. Спиридов; следом шли корабль «Три святителя» и вся первая колонна. Во втором ряду на корабле «Три иерарха» находились командир кордебаталии контр-адмирал С. К. Грейг и сам верховный командующий Алексей Орлов. Замыкал колонну командир арьергарда англичанин Джон Эльфинстон, принятый на русскую службу контр-адмиралом «сверх комплекта». Он находился на корабле «Святослав». Бомбардирским судном «Гром» командовал дед А. С. Пушкина Ганнибал.
Первым под огонь турецкой артиллерии попал корабль «Европа», после повреждения вышедший из строя. Но на смену ему на авангард противника двинулся «Св. Евстафий». Без единого выстрела, с оркестровой маршевой музыкой, он подошёл к турецкому флагману «Реал Мустафа» на расстояние мушкетного выстрела и только тогда, развернувшись бортом, ударил по противнику из орудий. Турецкий корабль запылал. Среди грохота пушек, в пороховом дыму не сразу заметили, как два флагманских корабля сблизились. Музыка была прервана, начался абордажный бой, во время которого горящая мачта «Реал Мустафы» рухнула на «Св. Евстафия», огонь попал в крюйт-камеру, раздался оглушительный взрыв и вся надводная часть корабля взлетела на воздух. Погибло 34 офицера и 437 матросов. Адмирал Г. А. Спиридов, обер-прокурор Сената Фёдор Орлов, младший брат командующего, вместе со штабом были переправлены на другой корабль в самом начале абордажного боя. И тем были спасены.
У шедшего за «Св. Евстафием» корабля «Три святителя» от взрыва было нарушено управление, и он оказался в окружении вражеских боевых судов. Но несмотря на это, наносил с близкого расстояния по врагу сокрушительный огонь с обоих бортов. Проходя «сквозь строй», корабль «Три святителя» успел выпалить по турецким судам более 600 орудийных выстрелов, а команда тем временем починила мачту, и русский корабль сумел вырваться из окружения, продолжая вести бой.
«Свист ядер летающих и разные опасности представляющиеся, и самая смерть, смертных ужасающая, не были довольно сильны произвести робость в сердцах сражавшихся со врагом россиян, истинных сынов отечества», — писал об этом сражении А. Орлов.[216]
Сражение продолжалось с большим упорством около двух часов. Оглушительный гром канонады сотрясал окрестности, весь пролив заволокло пороховым дымом. Турки не выдержали такого сокрушительного огня, начали рубить якорные канаты и отходить в Чесменскую гавань.
Бухта Чесмы была тесной для многочисленного турецкого флота. У русского командования зародилась мысль — сжечь его. Для этого был сформирован особый отряд кораблей с четырьмя брандерами, на который возлагалась комплексная задача: войти в бухту, начать бомбардировку турецкого флота и, используя отвлекающий маневр, атаковать брандерами сосредоточенные в тесноте вражеские корабли. Командование операцией было возложено на контр-адмирала С. К. Грейга.
Четыре греческих судна были переоборудованы в брандеры. Накануне операции они были начинены горючими материалами и взрывчатыми веществами.
25 июля в 23 часа 30 минут русская эскадра заняла позицию у входа в Чесменскую бухту. Линейный корабль «Европа» приблизился к турецким кораблям и открыл артиллерийскую стрельбу. Вскоре к нему примкнуло бомбардирское судно «Гром», и объединёнными усилиями им удалось зажечь один из турецких кораблей. К этому времени стали подходить суда особого отряда, подключаясь к обстрелу турок. Воспользовавшись отвлекающим манёвром, Грейг выпустил первый брандер под командованием капитан-лейтенанта Дугделя, но его перехватили две турецкие галеры и потопили. Второй брандер под командованием Макензи (будущего адмирала) тоже не достиг цели. Он держался ближе к берегу и сел на мель. Макензи был вынужден сжечь его вхолостую. Брандер князя Гагарина сгорел, сцепившись с уже горевшим турецким кораблем. Так и осталось невыясненным, как это случилось. Но брандер лейтенанта Л. С. Ильина, умело лавируя в сложной обстановке боя, сумел подойти к большому линейному кораблю, сцепился с ним и запылал факелом, охватив пламенем рядом находившиеся турецкие суда. Впоследствии на эскадре долгое время пересказывали о том, как Ильин «…подошёл к турецкому кораблю с полным экипажем находящемуся; в глазах их положил брандскугель в корабль, и зажегши брандер возвратился без всякой торопливости с присутствием духа, как и прочие назад».[217]
Тем временем русские корабли продолжали бомбардировать турецкий флот, не давая возможности вражеским экипажам тушить пожары. И под этот гром русских корабельных орудий наступила «навеки» памятная ночь с 25 на 26 июля 1770 года. Турецкие корабли пылали, рангоут и такелаж соседних кораблей вспыхивали как серные спички, летели искры, горящие паруса, головёшки; в бухте сплошной стеной бушевала огненная стихия, языки пламени среди чёрного дыма взметались в небо, слышались оглушительные взрывы…
Медаль за сражение при Чесме была учреждена именным указом Адмиралтейской коллегии, подписанным самой императрицей 23 сентября 1770 года:
«Желая изъявить Монарше Наше удовольствие находящемуся теперь в Архипелаге Нашему флоту, за оказанную им тамо 24 и 25 прошедшего Июля важную нам и Отечеству услугу победою и истреблением неприятельского флота, Всемилостивейше повелеваем Мы Нашей Адмиралтейской Коллегии учинить находящимся на оном предписанныя Морским уставом за флаги, за пушки, взятые корабли и прочие награждения, кто какое потому имел случай заслужить; сверх же того жалуем Мы ещё всем находившимся на оном во время сего счастливаго происшествия, как морским, так и сухопутным нижним чинам, серебряныя, на сей случай сделанные медали и соизволяем, чтобы они в память того носили их на голубой ленте в петлице».[225]Автор лицевой стороны медали (она идентична кагульской) Тимофей Иванов, а оборотную сторону выполнял работавший с ним в паре русский мастер Самойла Юдин. В Эрмитаже находится серия гуашей и картина маслом, выполненные современником Екатерины II — Гаккертом, удивительно талантливо передавшим все этапы Чесменского сражения. Прежде чем написать эти работы, ему пришлось тщательно изучать ход боя по подробным рассказам самих участников сражения. А для того чтобы художник мог зримо увидеть морской бой, по специальному распоряжению императрицы были даже сожжены на плаву несколько устаревших кораблей.[226] Очень хорошо передал эту историю Валентин Пикуль в своём романе «Фаворит»:
«…Никто не верил, что для натуры русские пожертвуют двумя кораблями. — Можно рвать, — конкретно доложил Грейг. — Так рви, чего публику томить понапрасну… В небо выбросило чудовищные факелы взрывов, долго рушились в гавань обломки бортов, мачты и реи, а горящие паруса ложились на чёрную воду. Алехан (Алексей Орлов) картины Чесменского боя купил и переправил их в Эрмитаж…»[227]
К периоду Архипелагской экспедиции относятся также интереснейшие медали с надписью «Поборнику православия», они без указания на них каких-либо дат, а потому и не имевшие ранее определённого толкования о причине их выпуска.
Ни проекта, ни документов на изготовление этих медалей в архивах не сохранилось. В публикациях Ю. Б. Иверсена они названы «Медалями на ныняшний военный случай», указано, что чеканили их из золота и разного достоинства — в 20, 15, 12, 5 и 3 червонца. «Предписывается также выпуск серебряных медалей весом в 18, 15, 10, 5 и 2 золотника».[228]
Хранившиеся в Государственном Эрмитаже пять разновидностей этой медали — в 5, 12 и 15 червонцев и две серебряные «размером и весом в рублевик» — тоже ничего не говорили об истории их появления. Некоторые знатоки утверждали, что ими награждалось православное российское духовенство и носилась медаль на шее, на цепи, даже указывали дату утверждения этой медали — 1771 год. Современники считали, что она была выбита в честь рождения великого князя Константина Павловича — второго сына будущего императора Павла I.[229]
И только после поступления в 1901 году в Эрмитажное собрание золотой медали достоинством в 20 червонцев, найденной на дне Чесменской бухты, в затонувших обломках русского флагмана «Св. Евстафий», приоткрывалась в какой-то мере завеса тайны этих медалей.[230] Появилось предположение, что они предназначались для поощрения греческих повстанцев, которые должны были содействовать планам Екатерины II в освобождении христианских народов из-под турецкого гнета, открытии Константинополя для христианства всего Балканского полуострова. Императрица лелеяла надежду водрузить над храмом Святой Софии вместо полумесяца православный крест и сделать новым византийским императором одного из своих внуков.
С этой целью в Средиземное море была снаряжена военная экспедиция Балтийского флота, а в Валахию, Молдавию, Албанию, Черногорию для подготовки восстания были направлены самые деятельные эмиссары.
Командующим всей Архипелагской экспедицией был назначен Алексей Орлов, который со своим братом обер-прокурором Сената Фёдором, прихватив выделенные для начала этого предприятия 200 тысяч рублей, отправился сухим путём через Европу в Италию. Братья действовали под именем «графов Острововых».[231]
В славянских землях они развернули подготовку к восстанию, проводили агитацию среди населения, распространяли «воззвание русского правительства», собирали и вооружали отряды.[232] Екатерина предостерегала Орлова, чтобы дело проводилось «тихостью» и без спешки наступления на турок «малыми и рассыпанными каждого народа кучами», а восстание готовилось всеобщее и одновременное, ибо «восстание каждого народа порознь» не даст нужных результатов.[233]
Греки с нетерпением ждали появления русской эскадры у берегов Мореи, чтобы подняться против турецкого ига. Начались отдельные стихийные вооружённые стычки с турками. Чего остерегалась Екатерина II, то и случилось. Турки разгадали намерения России и стали подтягивать к Морее войска.
«Если бы можно было русскому флоту подойти несколькими месяцами ранее, — писал с сожалением адмирал С. К. Грейг, — пока это всеобщее воодушевление народа ещё было в полной силе… то весьма вероятно, что вся Морея в короткое время была бы очищена от турок и осталась в полной власти греков».[234]
Когда русские корабли пришли 18 февраля 1770 года в порт Витуло (начали разгрузку батарей, принялись за укрепление берегов), то было уже поздно. И хотя греки поднялись на борьбу и был взят даже главный город Майны (Миситрия) совместно с русским десантным отрядом капитана Баркова, повстанцы уже не могли устоять против подготовленных турецких войск. В Черногории организация восстания тоже была сорвана, и посланный туда князь Ю. В. Долгоруков был вынужден бежать.[235] К тому же крестьянское восстание под руководством Пугачёва сорвало дальнейшие планы войны, Россия спешно заключила мир, и екатерининским мечтам не суждено было сбыться.
Возвращаясь к истории медали «Поборнику православия», нужно отметить, что лицевые стороны штемпелей и документы на изготовление медали, компрометирующие императрицу после случившейся неудачи, были, по-видимому, уничтожены.[236]
Что касается золотой медали в 20 червонцев, найденной русскими водолазами на дне Чесменской бухты в 1889 году, то она могла принадлежать одному из влиятельных лиц, находящихся на эскадре, скорее всего обер-прокурору Сената Фёдору Орлову, который покинул «Св. Евстафий» в самый критический момент. Не исключено, что эта медаль могла принадлежать и капитану Крузу, выброшенному в море воздушной волной и удивившемуся «…собственной тяжести… вспоминая, что у него все карманы были наполнены червонцами, которые он перед сражением на случай себе положил… с поспешностью выгрузил их из ближайших карманов и облегчил себя до того, что мог подплыть к плавающей близ него мачте».[237] Возможно, вместе с червонцами он отправил на дно и эту медаль?
Из всех имеющихся в Эрмитаже медалей «Поборнику православия» этот экземпляр (в 20 червонцев) самый крупный, он является уникальнейшим памятником истории Архипелагской экспедиции.
Интересна композиция её оборотной стороны, выполненная Самойлой Юдиным. В перспективе бескрайнего моря, среди бушующих волн, тонущая турецкая мечеть, устроенная из Константинопольского храма Святой Софии. Над ней мрачные грозовые облака, ломаные линии молний разбивают минареты и раскалывают купол бывшего храма. Над всей этой аллегорической композицией помещён лучезарный крест, окружённый облаками. По краям медали надпись: слева — «ПОТЩИТЕСЯ», справа — «И НИЗРИНЕТСЯ», т. е. ниспровергнется власть турок. Внизу, под обрезом — «ПОБОРНИКУ ПРАВОСЛАВИЯ».
На рисунке показана серебряная медаль весом в рублевик. Портрет императрицы Екатерины II на её лицевой стороне подобен тем, что были изображены на рублях этого периода. Штемпели этой стороны медали резал Тимофей Иванов.
После таких крупных побед, как при Кагуле и в Эгейском море, при Чесме, резко обострились отношения России с западными государствами. Опасаясь полного разгрома Турции, Пруссия и Австрия стали предлагать посредничество в заключении мирного договора в Бухаресте. Но из-за вмешательства Франции, которая обещала Турции содействовать в приобретении военных судов, переговоры были сорваны и война продолжилась. В этой ситуации в тыл российской армии могли ударить польские конфедераты. Военные действия против них тоже требовали немало сил и средств.
В такой сложной обстановке и развёртывалась военная кампания 1771 года на Дунае. Армии П. А. Румянцева предписывалось действовать так, чтобы постоянно отвлекать силы турок от Крымского полуострова, а флот Архипелагской экспедиции должен был по-прежнему продолжать блокаду Дарданелл, не давая возможности противнику оказывать помощь своим войскам, действующим против Румянцева, и лишая столицу Турции продовольствия из Египта.
Положение русской армии усложнялось ещё и тем, что район военных действий был совершенно не изучен, командование не имело даже приличных для этого дела карт и планов местности. А фронт по северному берегу Дуная был растянут более чем на 400 километров.[238] Турция противопоставила 45 тысячам русских войск в три раза большую армию, причём взаимодействующую с сильной речной флотилией. Преимущество турок было ещё и в естественной водной преграде Дуная, по правому берегу которого пролегала линия сильных укреплений и крепостей — Видин, Орсову, Никополь, Рущук, Туртукай, Силистрия, Гирсово, Мачин, Исакча, Тульча; а на левом берегу — Журжа и Турно.
Естественно, что русских войск не хватало для перекрытия такого огромного растянутого фронта. В связи со сложившейся обстановкой Румянцев был вынужден принять новую тактику ведения войны. Он разделил всю свою армию на отдельные группировки и стал вести войну в виде комплекса боёв. В своей реляции он писал Екатерине: «…быв раздробленною на многие части и занимая пространство от правого до левого крыла своего до 400 вёрст…».[239]
На правом крайнем фланге (вверх по Дунаю) развернулся корпус Олица, который принял Н. В. Репнин, а затем Эссен. В средней части линии фронта, в междуречье Серета и Прута, находился сам генерал-фельдмаршал со своими главными силами. А на левом фланге, в низовьях Дуная — от впадения в него реки Прут и до самого побережья Чёрного моря, действовал корпус генерал-майора О. А. Вейсмана.
Каждая из этих частей армии на своём участке обживалась, сооружала свои укрепления, чтобы на случай нападения сдержать натиск противника.
Но главной задачей их было проводить согласованные боевые рейды на южный, турецкий, берег, наносить согласно ордерам командующего неожиданные и одновременные удары в разных турецких диспозициях, срывать замыслы противника, не давать ему использовать его численное превосходство, «…а через то будет нам легче над ними нечаемые совершить предприятия на обоих сторонах Дуная», — писал в реляции Румянцев.[240] Он не навязывал конкретных решений боевых задач командирам подразделений своей армии, не давал излишних наставлений, указаний, а предоставлял им полную инициативу в самостоятельных действиях. Такое руководство дало положительные результаты в ходе проведения боевых рейдов.
Для поисков подходящего места будущего форсирования Дуная были организованы оперативные отряды. К этому были привлечены и запорожские казаки, которые вели на рыбачьих лодках обследование противоположного берега Дуная, часто входили в состав рейдовых групп.
На своём участке в низовьях Дуная генерал-майор Вейсман сам подбирал десантные отряды и весьма успешно командовал ими в рейдовых походах.
Отто Адольфович Вейсман (звали его Отто Иванович) — уроженец Прибалтики. Он был другом и соратником А. В. Суворова, участвовал вместе с ним ещё в Прусской войне, пользовался огромным авторитетом в войсках, а в армии П. А. Румянцева считался одним из лучших генералов. Его прозвали «Ахиллом армии» за быстроту действий и внезапность появления перед противником. Турки Вейсмана страшно боялись, а для русских солдат он был подлинным кумиром.[241]
Первый свой рейд Вейсман предпринял ещё осенью 1770 года — после сражений при Ларге и Кагуле, участником которых он был. Переправившись через Дунай 14 ноября, он ворвался со своим отрядом в крепость Исакчу и разгромил её гарнизон. Оставшиеся турки в панике разбежались по окрестностям.[242]
Кампания 1771 года открылась его же действиями, направленными на разведку судоходности Дуная, «…чтоб нам знать точно… где бывает обыкновенный проезд водоходным судам и которые именно места на нашем и том берегу способны для пристани им». Так писал в своём ордере Румянцев.[243]
Чтобы быть хозяином всего северного берега, командующий решил выбить турок из двух крепостей, находящихся на русском берегу. Правофланговый корпус сосредоточил силы и в феврале взял Журжу, но Турно покорить не удалось. По данным разведки, турки успели подтянуть к ней дополнительные войска. Тогда Румянцев приказал Вейсману на левом фланге «…внести своё действие на супротивный берег Дуная»[244] с тем, чтобы оттянуть хотя бы часть турецких войск на себя и этим ослабить позицию турок на нашем правом фланге — на верхнем Дунае.
Вейсман собрал отряд «…из 720 гренадер да 30 канонеров, 23 марта от Измаила переехал с оным на собранных судах через реку Дунай»[245] напротив Тульчи, гарнизон которой насчитывал около пяти тысяч человек при 29 орудиях, «…и высадя свою пехоту на неприятельский берег… одержал над неприятелем победу вне и внутри города Тульчи».[246] «Неприятель… побеждён таким малым числом пехоты без пушек. Потерял он в сей случай при батареях в поле более 500 человек…» Докладывая о результатах рейда, Румянцев писал Екатерине II: «…Осмелюсь, всемилостивейшая государыня, просить… удостоить знаком… генерал-майора и кавалера Вейсмана, так как он между генералами отличает себя искусством и усердием в службе, показав тому отменные опыты в произведённой собою экспедиции на супротивный берег Дуная».[247]
Согласно этому представлению О. А. Вейсман был награждён орденом св. Георгия 3-й степени. В списке он стоит первым из пожалованных кавалеров.[248]
16 апреля Вейсман со своим отрядом снова предпринял рейд за Дунай, взял крепость Исакчу, взорвал её укрепления, склады с продовольствием и снаряжением, взял «…в добычу восемь пушек с батареей, семь знамён, две булавы, одна галера с пятью пушками, 13 шаек, 17 средних судов и три больших плашкоута к мосту, да 86 пленных турок… Урон неприятельский велик, ибо везде лежали побитые трупы. Их должно быть по последней мере более 400, кроме увезённых конницею».[249] Решительные действия русских отрядов на обоих флангах придунайской фронтовой линии основательно расстроили планы противника и сковали его силы.
Но вдруг в конце мая на фланге Репнина, сменившего генерала Олица, турки предприняли боевую операцию и 2 июня взяли обратно Журжу на русском берегу. Крепость была потеряна по вине коменданта Гензеля, артиллерийского офицера Колюбакина и инженера Ушакова. Они были преданы суду, и только сама Екатерина, вступившись, оградила их от смертной казни.[250] После этого обстановка на правом фланге стала усложняться. Ободрённые взятием Журжи, турки двинулись на Бухарест. Корпус Репнина сумел разбить их, но эта победа в конечном результате не решала проблему. Тогда 3 июня Румянцев даёт ордер Вейсману — на левом фланге провести ложную демонстрацию наступления на южный берег с целью уменьшения активности противника в верховьях Дуная. В ордере он указал Вейсману: «…делайте сии виды удостоверительнее собранием к себе людей знающих управлять судами и дороги на супротив нам береге».[251] А 12 июня добавил к этому ещё задание на поиск с целью ослабления активности турок на правом фланге Репнина: «…ежели неприятель от устья Дунайского или Тульчи подвинул свои корабли, то запорожское войско на судах могут пуститься смело искать поверхность над неприятелем» с тем, чтобы «…отвлекти от его предвзятий на Волоску (Валахию) по изобретению вами (возможностей)…»[252]
15 июня Румянцев дополнительно новым ордером указал: «…Вейсману совместно с запорожскими казаками организовать нападение на суда дунайской речной флотилии».[253]
В ночь с 18 на 19 июня Вейсман со своим отрядом вновь переправился через Дунай «…на небольших лодках и то им отнятых разными временами у неприятеля (и несмотря на крайнюю осторожность противника после прежних поисков) атаковал весь его флот у Тульчинской гавани и перевёл пленных оной на свой берег с артиллериею, кроме истреблённой знатной части».[254] Затем он подступил к укреплениям Тульчи и после ожесточённого штурма взял её. Не смог он осилить лишь цитадель, находившуюся в центре крепости. Взорвав укрепления и уничтожив всё возможное, он благополучно вернулся на свой берег с 43 турецкими судами и со всеми находившимися на них орудиями и запасами.
В июле на Дунае началось наводнение. Военные действия почти прекратились, и этот месяц прошёл относительно спокойно.
В августе Румянцев дал задание генерал-поручику Эссену отбить у турок Журжу, которую сдал ещё в июне по слабодушию майор Гензель. Но взять её не удалось. Операция по захвату была плохо подготовлена и ещё хуже проведена. Атака захлебнулась, и много солдат с нашей стороны полегло безрезультатно. После этого до самого октября никаких решительных операций не предпринималось. Случались только мелкие стычки на Дунае во время разведок, которые проводились с обеих сторон с целью выяснения сил и намерений противника. В это время Румянцев делал вид, что не готовится продолжать военные действия и «…велел в октябре месяце всякой части войск готовиться ко вступлению в зимние квартиры, предполагая, что „сии известия турки к совершенному своему успокоению (примут)“».[255] Изучая донесения разведки и принимая во внимание ложные намерения русской армии за реальные, великий визирь стал сосредоточивать силы в районе Рущука и Силистрии с целью наступления на Бухарест, а затем и дальше на север. Румянцев только этого и ждал. Он решил воспользоваться этим случаем и одним решительным ударом разгромить турецкую группировку сил и вернуть Журжу, о потере которой постоянно сокрушался. «…Я во всё сие время, стараясь усыплять его (неприятеля) видами со своей стороны оборонительного положения, не переставал мыслить о возвращении крепости Журжевской в свои руки, и видя уже время удобное приступить к тому…» — так писал он в своём донесении Екатерине II.[256]
П. А. Румянцев, дезориентируя неприятеля, предписывал ордером О. А. Вейсману совершить новый боевой рейд на турецкий берег, имитируя наступление в низовьях Дуная и тем самым отвлекая турок от правого фланга корпуса Эссена, который в это время заменил Н. В. Репнина.
Выполняя предписание, Вейсман в ночь с 19 на 20 октября с отрядом, состоящим из «…семи батальонов мушкетёр и одного батальона егерей, пяти эскадронов гусар и трёх сот казаков»,[257] переправился на турецкий берег, «…рассыпал неприятельский корпус при Тульче, овладел сим городом и замком, так же как и турецким лагерем со всею артиллерию».[258] Преследуя бежавшие в сторону Бабадага турецкие войска, корпус Вейсмана неожиданно по пути, в четырёх верстах от города, обнаружил «…обширный лагерь самого великого визиря».[259] С помощью удачных действий артиллерии он привёл в панику 25-тысячное турецкое войско. На другой день «…21-го сего месяца дошедши со своим корпусом к городу Бабадам, — писал в донесении Румянцев, — …и одолевая по дороге сопротивление визирских войск, огнём брани разбил в тот же день и самого визиря в его величайшем лагере, который со всею артиллерию взят, так как и город Бабады со своим замком. Визирь Селиктар Магмет паша, по рассыпании разбитых его войск, побежал оттуда дорогою к городу Базарчик, а Вейсман, пользуясь ужасом, нанесённым неприятелю и по отправлению пленной артиллерии, коей больше 50 орудиев, на свой берег, 23 числа пошёл ещё атаковать неприятеля, держащегося при Исакче…»[260] и «поразил там 24-го октября хотевшего упорно защищаться неприятеля и овладел сим городом и весьма укреплённым замком со множеством артиллерии и разных воинских запасов».[261]
Разрушив крепость и уничтожив всё возможное, Вейсман возвратился на свой берег, захватив за пятидневную экспедицию у турок 179 орудий.[262]
Параллельно с действиями Веисмана были взяты крепости Мачин (Милорадовичем) и Гирсово (Якубовичем).
Таким образом, успешные операции Вейсмана на левом фланге армии (в низовьях Дуная) дали возможность развернуть успешные наступательные действия на правом фланге. Корпус Эссена разгромил на своём участке крупную группировку противника под Бухарестом и 4 ноября штурмом вернул крепость Журжу.
Армия Румянцева выполнила свою задачу «…разумия тем одержанною Вейсманом при Тульче, а Эссеном при Букарештах (Бухаресте), — писал в донесении Румянцев, — …и окончить так же единовременно оные в 24-й день того же месяца завладением крепостьми в одной стороне Исакченскою, в другой Журжевскою; и в сии дни творимой брани при разделении одной части от другой великою рекою, побивая неприятеля, взят в добыч его все лагери со всем найденным в них богатством, всю артиллерию, в которой кроме истреблённой и в Дунае затопленной, с поля и с крепостей на наш берег получили орудиев 263… Словом (сумели) очистить… берег дунайский, что на оном нигде уже не может неприятель поставить твёрдой своей ноги».[263]
Позже, склоняя императрицу к достойному награждению участников рейда, Румянцев просил её: «…Не имею я и смелости приложить тут своей хвалы виновникам толиких знаменитых побед. Семи… возря вместе с сим на повергаемые к освященным стопам вашим и дела и приобретения, определите высочайшею и толь свойственною Вам к воинству своему милостию оным цену, за долг только почитаю не умолчать той справедливости, что генерал-майор фон Вейсман в сем случае распространил полезные службе… действия предприимчивостью собственного своего мужественного духа далее, нежели я и мог предполагать…»[264]
Отличившиеся в рейдовых операциях офицеры были награждены орденами. Сам Вейсман получил орден св. Георгия 2-й степени и право на командование дивизией.[265] Но для рядовых участников рейда наград, как таковых, не последовало, лишь «…на всякого унтер-офицера и рядового в корпус генерал-майора фон Вейсмана, — писал Екатерине Румянцев, — …дал я по рублю из экстраординарной суммы…»[266] Вейсман обращался с просьбой о награждении нижних чинов, но безрезультатно. И только после гибели его в сражении при Кючук-Кайнарджи 22 июня 1773 года от турецкой пули, «…когда в кармане мундира нашли список отличившихся в прежних сражениях»,[267] при содействии самого генерал-фельдмаршала была учреждена медаль. В письме Екатерине II 8 августа 1773 года, оправдывая отступление с турецкого берега, он напомнил ей о великом значении победы Вейсмана в октябрьском рейде 1771 года, превознося её выше своей Кагульской 1770 года: «…Кагульская победа одержана подлинно с малым числом людей над превосходным противником; но не сей один пример, всемилостливейшая государыня… в 1771 году в октябре месяце, разбит он был весьма знаменитее. Сияние и действия сего всячески затемнено, последствием оного вдруг увидели предположения мирные в прекращении дальнейших действий».[268]
Видимо, после представления списка, найденного в кармане у Вейсмана, и последнего письма Румянцева последовало распоряжение Екатерины II об учреждении специальной медали для награждения нижних чинов, участвовавших в рейде с 20 по 24 октября 1771 года. Для её изготовления была взята лицевая сторона штемпеля Кагульской медали — с необычным портретом Екатерины II, а оборотную сторону с четырёхстрочной надписью: «ЗА ОКАЗАН — НЫЕ ВЪ ВОЙСКЕ — ЗАСЛУГИ — 1771 ГОДА» заново выполнил Самойла Юдин.
За истекшие до награждения два года часть солдат действовавшего отряда погибла, другие по различным причинам выбыли из корпуса, и вполне естественно, что эта медаль является крайне редкой исторической реликвией. Она предназначалась для ношения на груди на Андреевской ленте.
В связи с этими событиями на временном монетном дворе барона Гиттенберга в Яссах была отчеканена памятная мемориальная медаль с латинской надписью, текст которой в переводе звучит так: «Позднейшие века известят о победах русских на берегах Дуная 20–24 октября 1771 г.».[269]
В период турецких войн при Екатерине II существовала особая группа медалей, не входящих в списки государственных наград. Они предназначались для поощрения высоких, особо отличившихся чинов казачества, командовавших во время сражений подразделениями, причисленными к армии П. А. Румянцева. Эти медали с надписями «За службу и храбрость» и «За усердие к службе» заметно отличаются от тех, которыми награждались рядовые казаки наравне с солдатами регулярной армии. Чеканились они преимущественно из золота, больших диаметров — 55–65 мм и предназначались для ношения на шее на орденской ленте.[270] Поскольку к этому периоду существовало лишь два вида лент — Андреевская (голубая) и Георгиевская (оранжевая с тремя чёрными полосами), то в зависимости от заслуг медали выдавались с той или иной лентой.
Выполнялись эти награды в отличие от обычных медалей гораздо изящнее, роскошнее, надпись на их реверсе окружал богатый орнамент из различных вензелей, знамён, копий; а в самом верху, над лавровым растянутым венком, изображена голова Марса — бога войны.
Награждение такими медалями велось до 1788 года, о чём свидетельствует письмо Г. А. Потёмкина к А. В. Суворову, где говорилось, что за Кинбурнскую победу «…полковникам двум Донским пришлются золотые медали».[271] Эти медали могли быть и персональными. Установить это теперь невозможно. Штемпели их не сохранились.[272]
Много золотых персональных медалей было выдано запорожскому казачеству во время первой турецкой войны в 1768–1774 годы,[273] но из них в известной нам литературе упоминается только две — это «Войска Запорожскаго полковнику Мандру»[274] и «Войска Запорожскаго кошевому Кальнишевскому за отлично храбрыя противу неприятеля поступки и особливое къ службе усердие». Последняя была не только золотой, но и «осыпанной бриллиантами».[275]
По старой казачьей традиции награждённые чины завещали свои медали церкви.
С изменением границ России после первой турецкой войны Запорожская Сечь потеряла своё значение южного форпоста и была 4 июня 1775 года ликвидирована. Сам Пётр Кальнишевский, последний кошевой атаман, за намерение перейти к туркам был схвачен и сослан на Соловки, где и умер в возрасте 112 лет.[276] Всё имущество церкви Запорожской Сечи было передано в Никопольскую Петровскую церковь, которая в 1789 году была разграблена. «Среди похищенного было большое число золотых медалей запорожских старшин и награждённых „За прусскую войну“, „За турецкую войну“…»[277]
Что же это за золотые медали для запорожских старшин? По-видимому, здесь упоминаются шейные медали «Победителю над пруссаками» с портретом Екатерины II, что были выданы девяти полковникам Войска Донского. Но откуда они могли появиться в Запорожской Сечи? Не исключено, что ими могли быть награждены и некоторые высшие чины Войска Запорожского. Считали ведь долгое время, что такими медалями жалованы только восемь человек. Однако позже обнаружился документ о награждении девятого — казачьего полковника Василия Машлыкина.[278] Кстати, эти медали в основном схожи с вышеописанной медалью «За службу и храбрость», разница лишь в тексте наименования.
Казачьими медалями с таким же оформлением награждались и представители Северо-Кавказских казачьих войск. Ю. Б. Иверсен в своих трудах упоминает, например, о том, что одна из персональных золотых медалей была вручена с надписью: «Терских нерегулярных войск произведённому прапорщику Ивану меньшому Горичу за его отличную перед прочими в лёгком войске храбрость и усердие к службе».[279] А его отец — старшина Кизлярско-Терского войска за доблесть в сражениях с турками на Дунае в 1771 году (возможно, даже у Вейсмана) получил медаль неименную, по-видимому, — «За службу и храбрость».
Дорогие шейные медали в золоте выдавались не только для задабривания верхушки казачества и не только в качестве поощрения за боевые отличия в войнах с внешними врагами России, но и служили в качестве наград старшинам казачьих подразделений, отличившихся при разгроме крестьянского восстания 1774–1775 годов под руководством Емельяна Пугачёва. «Золотые и серебряные медали» выдавались и тем старшинам иррегулярных войск — башкирских, мещерякских, калмыкских отрядов, которые выступали на стороне правительственных войск против восставших.
Над всеми медалями для казачества работали два русских мастера. Штемпели аверса резал Тимофей Иванов, а реверса — Самойла Юдин.
Затянувшаяся война с Турцией истощала Россию, большая военная сила требовалась и для подавления всё разгоравшегося Пугачёвского восстания, которое охватило огромные пространства Поволжья и Приуралья. Напуганное дворянство толкало царицу к скорейшему заключению мира. Но на переговорах в Бухаресте турки были против условий России. Екатерина II предоставила П. А. Румянцеву все полномочия и даже готова была согласиться с требованиями Турции о запрещении плавания русского флота по Чёрному морю, только бы скорее покончить с войной.
Чтобы заставить султана пойти на уступки, Румянцев решил нанести ещё несколько сокрушительных ударов по его армии. Он тщательно подготовил план действий за Дунаем и сделал так, что наступательные операции стали для турок полной неожиданностью.
Летом 1774 года русские войска переправились через Дунай и 9 июня под руководством А. В. Суворова разбили расположенное в лесу под Козлуджей 40-тысячное турецкое войско. Затем генерал М. Ф. Каменский блокировал главные силы турок и подступил со своими войсками к ставке самого визиря в Шумле.
Действия русских разворачивались очень быстро. Генерал-фельдмаршал П. С. Салтыков нанёс сильный удар под Туртукаем и окружил Рущук. В это время отрядам Заборовского удалось продвинуться далеко за Балканы и разгромить четырёхтысячную группировку противника. Такое решительное наступление русских войск вызвало панику в Константинополе. Турки заторопились с просьбой о перемирии. Но П. А. Румянцев хорошо понимал их намерения затянуть время и использовать его для укрепления своих сил. На их просьбу он дал резкий, категорический ответ: «О конгрессе, а ещё менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать… знайте нашу последнюю волю, если хотите миру, то пришлите полномочных, чтобы заключить, а не трактовать артикулы, о коих уже столь много толковано…»[280]
Пользуясь правами главнокомандующего, он потребовал подписания в пятидневный срок самого договора, а не перемирия. Дата заключения мира — 10 июля была выбрана не случайно. В этот день исполнялась очередная годовщина Прутского мира между Россией и Турцией, когда (в 1711 году) русские вынуждены были отдать туркам Азов, срыть крепости Таганрог, Богородицк и Каменный Затон… Теперь Румянцев давил на великого визиря, заставляя его принять требования России.
В ставку русского командования срочно были посланы турецкие представители. Но узнав об этом, Румянцев не прекратил военных действий, а продолжал их развивать по намеченному плану, давая понять, что в случае неуступчивости турецких дипломатов он готов продолжать наступательные действия до полной победы. С этой же целью он перенёс свою ставку за Дунай, в болгарскую деревню с турецким названием Кючук-Кайнарджи (Кючук — малый, а Кайнарджа — горячий источник), куда прибыли 5 июля 1774 года турецкие представители. Не доехав шагов двести до самой ставки верховного главнокомандующего, они, выйдя из карет, «…умывались по своему обыкновению и переменили платье». Встречены «гости» были с почётом и в тот же день «…вошли в переговоры, мира касающиеся, которые продолжались от 11 часов утра до 2-х часов пополудни».[281]
Русский генерал-фельдмаршал предупредил турецких дипломатов, что наступательные действия будут продолжаться дальше, невзирая на ведущиеся переговоры, и будут прекращены только после подписания договора. Такое положение, естественно, ускорило ведение переговоров, как писал сам Румянцев, «…без всяких обрядов министериальных, а единственно скорою ухваткою военною, соответствуя положению оружия с одной стороны превозмогащего, а с другой — до крайности утеснённого».[282] Так Пётр Александрович решил эту сложную проблему завершения войны, «…держа в одной руке перо для подписания мира, а в другой шпагу, чтобы заставить противника сделать по своему», — писал прусский посланник в Константинополе.[283]
Мирный договор был подписан в Кючук-Кайнардже, находящейся на дороге между Шумлой и Силистрией, в точно назначенный Румянцевым день 10 июля 1774 года. Через пять дней обе стороны обменялись подписанными текстами трактата.[284] Это известие долетело до Петербурга по тем временам в кратчайший срок — 23 июля, а подробности донесения главнокомандующего — к 31 июля. В честь заключения мира был дан артиллерийский салют со стен Петропавловской крепости из 101 выстрела.
Начались праздничные торжества. Улицы Петербурга были заполнены народом. У церкви Рождества Богородицы на «Невской першпективе» было оглашено донесение П. А. Румянцева, а у Аничкова моста — текст правительственного объявления, который громогласно зачитал сам секретарь Сената. Группа всадников конной гвардии рассыпалась по всем улицам северной столицы, извещая жителей о долгожданном мире. Началось торжественное шествие во главе с самой императрицей Екатериной II. В праздничной колонне можно было видеть и вестников мира с белыми кружевными перевязями через плечо и пучками лавровых веток в руках.
Но с торжествами государственная администрация поторопилась. Ратификация договора с Турцией под влиянием европейских держав затянулась. Особенно ретиво способствовала этому французская дипломатическая миссия в Константинополе. Для этого были «искусно» надуманы причины несогласия султана по ряду пунктов договора. Появилось вздорное письмо, на которое Румянцев с горьким упрёком ответил султану, действуя на его самолюбие: «…Дело столь торжественное как мир… в своём исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен Вам сказать не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтоб не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание — искренность и добросовестность. Перемена священных договоров вслед за их постановлением была бы предосудительна достоинству и славе высочайших дворов».
В конечном результате, благодаря твёрдости и умению Румянцева, договор всё же был ратифицирован без каких-либо уступок в январе 1775 года. По условиям договора России были возвращены причерноморские земли. Отошли к ней и важнейшие крепости: Керчь, Еникале, Кинбурн, Азов с прилегающими землями, Таганрог, долины рек Кубани, Терека, а также земли между Бугом и Днестром. По артикулу П — «…Иметь быть вольное и беспрепятственное плавание… Российским кораблям… и свободный проход из Чёрного моря в Белое (Средиземное) и из Белого в Чёрное»,[285] подходить к турецким пристаням, плавать по Дунаю и в отношении торговли русские купцы получили такое же право, каким пользовались Англия и Франция. За расходы, понесённые Россией в войне, Турция обязалась выплатить ей 4,5 миллиона рублей.
Большое значение договор имел для народов Молдавии и Валахии, которые оказались под протекторатом России, оставаясь под властью султана только формально. В конце концов Турция признала и независимость крымских, буджакских и кубанских татар. И хотя по-прежнему на монетах Крыма чеканился профиль султана или его вензель, «ключи от полуострова» уже передавались России.
Один из артикулов мирного трактата предоставлял право России оказывать покровительство всем христианским подданным Турции, что поднимало приоритет России на международной арене.[286] Отныне она могла строить на Чёрном море флот и развивать торговлю богатых южных районов с западными странами.
Екатерина II щедро наградила славных русских военачальников. Особо был отмечен командующий Первой армией П. А. Румянцев. Кроме производства его в чин генерал-фельдмаршала и награждения высшей степенью вновь учреждённого ордена св. Георгия ему было пожаловано:
«…похвальная грамота… со внесением различных его побед и с прибавлением к его названию проименования Задунайского; за разумное полководство алмазами украшенный жезл; за храбрые предприятия — шпага алмазами обложенная; за победы — лавровый венок (на шляпе); за заключение мира — масляная (масляничная с алмазами) ветвь; в знак монаршего за то благоволения — крест и звезда святого апостола Андрея (Первозванного), осыпанные алмазами; в честь ему, фельдмаршалу, и его примерам в поощрение потомству — медаль с его изображением; 5 тыс. крестьян в Белоруссии; 10 тыс. для построения дома; сервиз из серебра на 40 персон и картины из собрания Эрмитажного, какие сам пожелает, — ради украшения дома своего».[287]Александр Васильевич Суворов был награждён золотой шпагой, осыпанной бриллиантами, лично представлен императрице. В честь заключения Кючук-Кайнарджийского мира нижние чины получили необычные ромбовидные серебряные медали (37x31 мм). Штемпели для их изготовления выполнял Самойла Юдин.[288]
На лицевой стороне медали — традиционный портрет императрицы, ещё моложавой в свои сорок шесть лет. На оборотной, в верхней части, — лавровый венок и в нём двухстрочная надпись: «ПОБЕДИ — ТЕЛЮ»; в нижней половине помещена надпись в четыре строки: «ЗАКЛЮЧЕНЪ МИРЪ — СЪ ПОРТОЮ — 10. ИЮЛЯ — 1774. г.».
Медаль выдавалась на впервые появившейся Георгиевской (оранжевой, с тремя чёрными полосами) ленте. Появление её связано с учреждением 26 ноября 1769 года, исключительно только для офицеров, Военного ордена святого великомученика и победоносца Георгия.
В честь победы над Турцией была отчеканена ещё и мемориальная медаль (диаметром 71 мм) работы мастеров И. К. Егера (аверс) и И. Б. Гасса (реверс). На ней аллегорическое изображение женщины со знаменем, как символ победы на суше и на море.
По левую сторону от неё — плывущий в море боевой корабль; по правую, на берегу, — знамёна, щиты, пушки с ядрами и другие военные атрибуты.
Вверху, над всей композицией, надпись: «Твёрдостию разумомъ и силою»; внизу — «Миръ съ Оттоманскою Портою заключенъ. 10 июля. 1774 года».[289]
П. А. Румянцев был награждён, как уже говорилось, персональной золотой медалью с его портретом и надписью: «Победителю и примирителю. 10 июля 1774 года». Эта работа также принадлежит иностранным мастерам — Иоганну Каспору Егеру и Иоганну Бальтазару Гассу.
Ещё в бытность Петра I, в 1705 году, была создана по предложению фельдмаршала Огильви регулярная конница драгунского типа,[290] возившая с собой трёхфунтовые пушки. Использовалась она главным образом для самостоятельных ударных атак. Ярким примером тому может служить крупное кавалерийское сражение при Калише в 1706 году под командованием талантливого сподвижника Петра I А. Д. Меншикова.
Затем необходимость борьбы с огромной армией шведского короля Карла XII заставила создать подвижную лёгкую конницу (летучий корпус — корволант), которая показала в сражениях под Лесной и Полтавой образцы эффективного боевого использования этого типа кавалерии.[291]
После смерти Петра I лёгкая конница в связи с новыми порядками в армии утратила своё значение, и в 30-х годах XVIII века были созданы десять кирасирских полков тяжёлой кавалерии. Но поражение неприятеля из огнестрельного оружия непосредственно с коня зачастую приводило к неуправляемости конного строя. В связи с этим в 1755 году ненадолго устанавливаются в какой-то мере петровские традиции использования лёгкой конницы. В это время она показала свои большие возможности в сражениях с сильнейшей в Европе кавалерией прусского короля Фридриха II.[292]
В августе 1762 года, с приходом к власти Екатерины II, была создана комиссия, которая подвергла пересмотру состояние воинского дела и наметила неотложные меры по изменению в армии того, «что можно ещё лучше поставить».[293] Но с кавалерией получилось наоборот. Боевые качества её были ухудшены. Большинство членов комиссии придерживалось консервативного направления, видевшего в тяжёлой кавалерии «мощную силу атаки».
К 1769 году была создана 50-тысячная конница, из которой чуть ли не две трети составляла тяжёлая кавалерия — шесть кирасирских и девятнадцать карабинерных полков.[294] П. А. Румянцев с горечью писал Екатерине II, предвидя в будущей летней кампании 1770 года недостаток армии в лёгкой коннице: «…Что до кавалерии, то иные армии, дознавшие, сколь удобнее для службы вообще, а в вооружении и содержании дешевле легкой всадник, пересадили часть большую своей кавалерии на лёгких лошадей… В прошлую кампанию (с Пруссией) явными опытами доказалось, а кроме того, что оная (тяжёлая) кавалерия с дорогою амуницией… и сколь мало имеет оная способности действовать против… неприятеля (не может употреблена быть так, как лёгкая)».[295]
Эти опасения в дальнейшем подтвердились в ходе сражений с лёгкой татаро-турецкой кавалерией. Маломаневренная тяжёлая русская конница была непригодна для преследования неприятеля. Это показали результаты сражений у Рябой Могилы и Ларги, в которых действия тяжёлой кавалерии П. С. Салтыкова подверглись общему нареканию.
Недостаток маневренности регулярной кирасирской тяжёлой конницы восполнялся казачьими частями, отличавшимися высокими боевыми способностями. Но это не решало общей проблемы кавалерии. Численное и качественное превосходство южного противника в лёгкой коннице заставило Румянцева более решительно указать Екатерине на непригодность тяжёлой кавалерии. По этому поводу он писал ей, что «…кирасирские и карабинерные полки посажены сколько на дорогих, столько и на деликатных и тяжёлой породы лошадях, которые больше на парад (годны), нежели к делу способны… Самая амуниция кавалерийская есть бремя, отяготительное всаднику и лошади (помимо палашей и пистолетов ещё и карабин). Для сего в прошедших операциях и нельзя быть той пользы произвесть нашей кавалерии, к которой могла бы она иметь случай, естьли бы была в ином состоянии… Естьли всемилостивейшая государыня соизволите передать сие в полную мою волю (то я заверяю) что… реформа двум полкам будет проведена, будут куплены лошади… лёгкие пород степных, которые нужду без ослабления переносят».[296] В дальнейшем количество полков тяжёлой конницы было сокращено и увеличены конно-гренадёрские, гусарские, карабинерные и легкоконные полки.[297]
Через год после завершения войны (в 1775 году) войска украинского слободского казачества были ликвидированы, а из бывших казаков создали поселённые гусарские полки. В 1784 году они были превращены в регулярные части и получили наименование легкоконных.[298]
6 ноября 1775 года П. А. Румянцева назначили командующим всей кавалерией «…армии нашей, которая, как всем известно, в бывшую Прусскую войну из неустройства, или паче сказать из небытия, вашими единственно искусством и трудами приведена была в доброе состояние…»,[299] — писала в именном рескрипте императрица.
Для обучения войск Румянцев создал в качестве устава «Обряд службы», в котором давал наставления хорошей езды верхом, учитывавшие требования высокоманевренной лёгкой конницы, показывал приёмы поражения холодным оружием и меткой стрельбы с седла.[300] Он лично очень много занимался обучением этого рода войск, имея большой опыт прусской войны. В 1776 году Румянцев отдал приказ, в котором говорилось: «…чтоб все чины в беспрерывном к службе между собою обращении неотменно находились… Ежедневно от 6 до 12 часов рейтар по одному учить…»[301] Им выдавались инструкции, в которых подробно указывались приёмы обучения построениям, обращению с лошадью, ведению группового и одиночного боя, «чтоб всякий рейтар был господином своей лошади и умел оною и ружьём владеть».[302]
Все эти старания генерал-фельдмаршала не прошли даром. Его инициативу перехватил возглавивший Военную коллегию Г. А. Потёмкин. Он активно взялся за создание стратегической конницы, которую намеревался использовать в предполагавшейся войне с Пруссией. В конечном результате русская армия получила обновление войска лёгкой конницы, с которой А. В. Суворов в дальнейших сражениях с турецкими войсками одержал много славных побед.[303]
Созданная Г. А. Потёмкиным лёгкая конница относилась к привилегированным частям русской армии, и срок службы кавалеристов ограничивался десятью годами. Но в связи с новой войной, чтобы не только сохранить численный состав лёгкой конницы, но и увеличить его, срок службы в этих частях в 1787 году был увеличен до 15 лет.[304] И как вознаграждение за сверхсрочную службу в лёгкой коннице были учреждены для кавалеристов необычные золотые и серебряные медали, на лицевой стороне которых изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной, а на оборотной — крупная, во всё поле медали, двухстрочная надпись: «ЗА — СЛУЖБУ».
Эти медали по сути своей были первыми «выслужными» наградами Российских регулярных войск. Серебряной медалью награждались нижние чины, прослужившие в лёгкой коннице сверх положенных десяти лет три года, а золотой — прослужившие сверхсрочно пять лет.[305]
Медали эти, необычной овальной формы, размером 36x30 мм, предназначались для нагрудного ношения на Андреевской ленте.
1787 год. Снова гроза войны собирается над Россией. Враждебно настроена Пруссия, помышляет о возвращении прибалтийских земель Швеция. Турция намерена вернуть обратно Крым. Она сосредоточила в Анапе крупные военные силы для нанесения удара по Кинбурну, предполагая захватить Херсон, уничтожить судостроительные верфи, а оттуда перебросить войска в Севастополь и навсегда покончить с российским флотом на Чёрном море.
Из Константинополя в Херсон прибыл к генерал-фельдмаршалу Г. А. Потёмкину русский посол Булгаков и сообщил, что на Родосе убит русский консул, а на Кандии (Крите) со здания консульства сорван российский флаг. Кроме того, он известил об ультиматуме, в котором турецкий султан требовал официально признать грузинского царя Ираклия турецким подданным и настаивал на согласии осмотра турецкой таможней всех русских судов, проходящих через Босфор. Потёмкин был взбешён. Он попытался припугнуть султана, но этим только вызвал его гнев. Булгаков, вручивший султану письмо, был арестован и посажен в семибашенный замок. 13 августа 1787 года началась новая война с Турцией.
Вражеская эскадра в составе одиннадцати кораблей неожиданно напала на русские суда «Скорый» и «Битюг» на траверзе Кинбурн, Очаков. Два часа небольшие русские суда с трудом отбивались от наседавших турецких кораблей. И только наступившая темнота помогла им выдержать бой и уйти к Херсону.[306]
Прибывшая под стены Очакова турецкая флотилия в составе двадцати пяти кораблей блокировала устье Днепровско-Бугского лимана. Активные военные действия разворачивались в районе Кинбурна. Эта невзрачная крепость, расположенная на узкой песчаной косе, далеко выступающей в море, имела ключевое значение. Она охраняла подступы к Крыму, закрывала вход в Днепровско-Бугский лиман с подходами к вновь основанным городам — Херсону и Николаеву и противостояла турецкому Очакову.
Турки сосредотачивали огромные силы для её разгрома. А. В. Суворов, которому был поручен этот район, предвидел нападение и решил применить новую тактику для полного истребления неприятеля — дать возможность высадиться всему турецкому десанту и разбить его на голой косе сильнейшим орудийным огнём, а затем добить остатки пехотой и кавалерией. Он тогда писал Потёмкину: «Ах! Пусть только варвары вступят на косу. Чем больше они будут устремляться… больше их будет порублено».[307] Суворов начал усиленно возводить дополнительные укрепления крепости. Надежды на поддержку со стороны молодого Черноморского флота не было — его разбила и разметала буря. Фрегат «Крым» пропал без вести, линейный корабль «Мария Магдалина» унесло к Босфору, и его захватили турки. Возле крепости находилось всего лишь несколько мелких судов, в том числе и знаменитая «Десна» — гребная галера, на которой путешествовала по Днепру сама императрица.
1 октября 1787 года турки высадили десант на Кинбурнскую косу. Корабли противника обстреливали крепость из шестисот орудий. Тысячи янычар — отборных головорезов — ринулись на косу, не встречая сопротивления. Крепость не подавала признаков жизни. Турки уверенно приближались к ней. Неожиданно орудийный залп картечью смял первые турецкие ряды. Начался ураганный огонь из старых и вновь установленных орудий. Распахнулись ворота крепости, пехота шлиссельбуржцев и орловцев со штыками наперевес, взаимодействуя с двумя полками казаков и легкоконным эскадроном, столкнулась с атакующими, и началось сражение. Первые ряды турок были порублены и переколоты, но и Орловский полк потерял почти всех людей.
Во второй атаке Суворов бросил на подмогу два Козловских батальона и сам чуть не погиб в этой схватке от турецкого ятагана. Спас его могучий гренадёр Шлиссельбургского полка Степан Новиков. Он успел подскочить и, действуя ружьём, раскидал и уничтожил янычар. В этой же атаке, при орудийном обстреле, Суворов был ранен картечью в левый бок и засыпан песком, как сам он потом говорил: «Был от смерти на полногтя».[308] Придя в сознание после перевязки, снова принял командование.
В критический момент боя отчаянные действия смелого мичмана Ломбарда, командовавшего «Десной», заставили отступить корабли противника. Он «загримировал» свою галеру под брандер, спрятал в ней вооружённый десант из храбрецов и ринулся на турецкий флот. Урок Чесмы в прошлую войну хорошо помнился туркам, они быстро начали отходить. Неожиданной атакой Ломбард успел потопить одно судно противника, а другое вывести из строя, серьёзно повредив его.
«Оказывается, флот тоже может воевать», — доложил Суворов Потёмкину, назвав капитана «Десны» истинным героем. На таких моряков можно было положиться, и Ломбард был произведён в лейтенанты.[309] Артиллеристы крепости действовали тоже удачно. Они потопили две канонерки и два трёхмачтовых судна.
День потухал, когда Суворов собрал все последние силы, что оставались в крепости, и с подоспевшими мариупольцами и павлоградцами в третий раз повёл их в атаку.
«Оставалась узкая стрелка косы до мыса сажен сто, — писал Суворов в своей реляции Потёмкину, — мы бросили неприятеля в воду… Артиллерия наша его картечами нещадно перестреляла. Ротмистр Шуханов с легкоконными вёл свои атаки по кучам неприятельских трупов, всё оружие у него отбили. Победа совершенная. Незадолго перед полуночью мы дело закончили и перед тем я был ранен в левую руку на вылет пулею… было варваров 5000 отборных морских солдат; из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамён перед вашу светлость представляю».[310]
Полное уничтожение отборных турецких войск привело султана в такое негодование, что он распорядился «отсечь головы одиннадцати военачальникам (и выставить их на обозрение перед дворцом на пиках) в назидание живым».[311]
Это была первая победа войны. Весть о ней пронеслась по всей России. Даже Екатерина высказалась в торжественной обстановке: «Александр Васильевич всех нас поставил на колени, жалко только, что его, старика, ранили».[312] Она пожаловала его высшим российским орденом Андрея Первозванного и золотым плюмажем на треуголку с алмазной буквой «К» (Кинбурн).[313] Суворовские солдаты преподнесли своему кумиру, «купленное в складчину, роскошное Евангелие, весившее тридцать восемь фунтов, и огромный серебряный крест».[314] Командующий армией Потёмкин выслал Суворову «девятнадцать медалей серебряных для нижних чинов, отличивших себя в сражении». И велел: «Разделите по шести в пехоту, кавалерию и казакам, а одну дайте тому артиллеристу… который подорвал шебеку… не худо б было призвать вам к себе по нескольку или спросить целые полки, кого солдаты удостоят между себя к получению медали».[315]
Если в прошлых победоносных кампаниях награждение за участие в них было массовым, то эти девятнадцать медалей получили особо отличившиеся в боевом сражении, демократично избранные самими солдатами. Медаль эта по форме награждения являлась как бы прототипом знака отличия Военного ордена, учреждённого для нижних чинов армии и флота только в 1807 году. Сохранился документ о награждении этой медалью. Однако среди награждённых нет в нём гренадёра Степана Новикова, спасшего в бою А. В. Суворова. Можно предположить, что он получил иную награду за свой подвиг. Вряд ли Суворов мог перепутать имя своего спасителя, вписав в список Трофима Новикова.
Штемпели для чеканки медалей резал крепостной мастер Тимофей Иванов. Лицевая сторона медали идентична с портретной стороной рубля этого же периода. На оборотной стороне медали помещена прямая трёхстрочная надпись: «КИНБУРНЪ — 1. ОКТЯБРЯ — 1787».
Медаль предназначалась для нагрудного ношения на Георгиевской ленте.
Неудостоенные медалей солдаты — участники сражения получили различные суммы денежных вознаграждений. Их величина зависела от степени участия награждаемого в Кинбурнском сражении.[316]
Последующая история Кинбурна такова: во время Крымской войны в 1854 году мизерный гарнизон крепости не мог противостоять сильнейшему английскому флоту и вынужден был сдаться. Англичане разграбили Кинбурн, вывезли всё имущество крепости, в том числе и бронзовый бюст Суворова, который сняли с пьедестала перед крепостью. Не оставили даже и старых трофейных турецких пушек, вкопанных вокруг памятника Суворову.
Николай I, возмущённый сдачей крепости, приказал её после завершения войны снести. И с тех пор Кинбурн перестал существовать.
Над Днепровско-Бугским лиманом, напротив Кинбурнской косы, на тридцатишестиметровой высоте берегового откоса возвышалась грозная турецкая крепость Очаков. Вот на этот «естественный южный Кронштадт», как называла его Екатерина II, и был направлен главный удар русских войск в 1788 году. А флоту была поставлена задача подорвать морские коммуникации турок с крепостью и постоянно отвлекать её внимание от потёмкинских приготовлений к осаде.
С ранней весны сильный турецкий флот подошёл к лиману для поддержки гарнизона Очакова. 20 мая капитан 1 ранга Остен-Сакен начал разворачивать военные действия против турецкой эскадры на лимане.
В одном из разведывательных рейдов к Очакову, в который его послал сам Г. А. Потёмкин, дубель-шлюпка капитана была перехвачена турками. Четыре неприятельских корабля отделились от колонны и помчались наперерез уходящему от них русскому судну. Сам трёхбунчужный паша на головном фрегате сигналил: «Остановитесь!» Но Сакен поднял белый с голубым крестом Андреевский флаг и продолжал уходить в сторону устья Буга.
Спастись бегством не удавалось. Быстроходные корабли турок нагоняли дубель-шлюпку. Тогда капитан приказал всему экипажу покинуть судно и уходить на лодках к ближайшему берегу. Сам же спустился в крюйт-камеру, заложил фитили в бочки с порохом и стал ждать подхода турецких кораблей. И когда они с обеих сторон зажали русское судно, когда уже янычары с ятаганами стали перелезать через его борта, раздался страшный взрыв — словно взорвался вулкан. Огромное пламя ударило в небо, всё заволокло дымом. Когда он рассеялся, на водах устья Буга были видны лишь плавающие обломки.
Обстановка требовала активных действий русского командования. После очередной потери двух лучших морских офицеров — капитана 2 ранга Верёвкина и знаменитого Ломбарда, который осенью 1787 года громил турецкий флот на галере «Десна», возмущённый Г. А. Потёмкин отстранил Н. С. Мордвинова от руководства за неумелое командование флотом, за халатное отношение к подготовке и снаряжению судов.
Адмирал М. И. Войнович тоже не годился в командующие Черноморским флотом. Он не показывал носа из Севастополя, боясь сражений, а ещё больше шторма. Флоту нужен был такой командующий, который бы мог дать достойный отпор султанской эскадре под Очаковом. Таким человеком был Ф. Ф. Ушаков. В своё время Потёмкин хотел поручить ему лиманскую флотилию и пригласил для разговора к себе. Но Н. С. Мордвинов грубо обошёлся с Ушаковым и не допустил к светлейшему. С гордым презрением флотоводец покинул тогда Херсон и уехал обратно в Севастополь.
Теперь парусный флот в лимане состоял из двух линейных кораблей, трёх фрегатов и восемнадцати мелких судов. Командование ими было передано приглашённому из-за границы американцу, бывшему знаменитому чёрному корсару — Полю Джонсу, прославившемуся в войне за независимость Соединённых Штатов Америки. Его имя было популярно на всех морях и океанах. На русскую службу он был принят в чине контр-адмирала и поднял свой флаг на корабле «Св. Владимир».
Лиманская гребная флотилия была доведена до семидесяти судов и передана под командование иностранца с длинным именем Карл-Генрих-Николай-Отто-Нассау-Зиген, неопределённого происхождения, но безрассудно храброго контр-адмирала. Слово «Родина» для него было пустым звуком. От природы авантюрист, он — дерзкий и самолюбивый — служил во многих странах Европы, понахватал наград, титулов, и все люди для него были только материалом для личного преуспевания. На русском языке он знал всего лишь два командных слова — это «вперёд» и «греби», но в его произношении они слышались, как «пирог» и «грибы». Матросы так и прозвали его между собой.
И вот ему, ещё не подготовленному к сражению, пришлось 8 июня столкнуться с посланным к Очакову сильным флотом под командованием опытного турецкого адмирала — «Крокодила морских сражений» капудан-паши Эски Гассана.
Турецкая гребная эскадра во взаимодействии с четырьмя линейными кораблями и шестью фрегатами сама произвела нападение на гребную флотилию Нассау-Зигена, стоявшую цепочкой на якорях поперёк залива.
Несмотря на неподготовленность к сражению, русские дали такой отпор, что турки потеряли две канонерские лодки и одну шебеку. Успех сражения был определён умелыми действиями отряда гребной флотилии под командованием бригадира Алексиано. Смелой контратакой в правый фланг беспорядочно наступающих галер он привёл их в замешательство. Этим воспользовалась остальная часть гребной флотилии Нассау-Зигена. Она нанесла противнику сокрушительный удар и загнала обратно под стены Очакова.
«Поздравляю с победою на лимане над старым турецким великим адмиралом»,[317] — писал Потёмкину Суворов. Предвидя отступление турецкого флота из лимана, он установил на оконечности Кинбурнской косы две замаскированные двадцатипушечные батареи и ядрокалильную печь. Эти меры впоследствии сыграли важную роль в разгроме турецкого флота.[318]
Прошло лишь десять дней с момента первого боя 8 июня. К этому времени из Кременчуга прибыло в лиман пополнение из двадцати двух новых гребных судов.
Накануне сражения, ночью, на лёгкой казачьей лодке, обмотав мокрыми тряпками уключины вёсел, Поль Джонс обошёл под Очаковом турецкую эскадру и на борту флагмана Гассана-паши написал крупными буквами: «Сжечь. Поль Джонс».
Рано утром 17 июня из-под Очакова вышла турецкая эскадра в составе десяти линейных кораблей, шести фрегатов и более двадцати гребных судов с намерением во что бы то ни стало уничтожить весь русский флот.[319]
Бой начался при слабом ветре. Гассан-паша вывел вперёд корабли с медной обшивкой. Первое ядро подняло столб воды у самого борта флагмана Поля Джонса, и сражение начало разгораться по всей линии. Корабли противников сходились на выстрел. Слабые ветер и течение не давали возможности оперативно маневрировать. Но недаром за плечами Поля Джонса была огромная корсарская школа. Ему удалось развернуть «Св. Владимир» бортом и ударить по турецкому флагману всем лагом. Корабль Гассана-паши потерял управление и сел на мель, отстреливаясь одной пушкой. Другой турецкий корабль, чтобы не столкнуться с ним, хотел отвернуть и тоже уткнулся носом в подводную песчаную косу.
Из просветов между парусными кораблями эскадры Поля Джонса вынырнули гребные суда Нассау-Зигена и устремились к передней линии неприятеля — послышалась команда: «Пирог! Грибы!»
Течение гнало «Св. Владимира» к тем же мелям, где сидели турецкие корабли. И когда корма флагмана Гассана-паши оказалась рядом, рявкнули пушки Поля Джонса, раскатился визг картечи и турецкий флаг с полумесяцем и звездой пополз вниз по мачте. Турки сдавались. Но невзирая на это, Нассау-Зиген шлюпочными брандерами поджёг стоящие на мели турецкие корабли, которые могли бы ещё послужить русскому флоту. Он явно уводил себе призы из-под носа возмущённого Поля Джонса.[320]
Гром боя удалялся в сторону открытого моря. Где-то там русская гребная флотилия громила турецкие парусные суда. А здесь, у отмелей, пылали два огромных костра. Корабли горели, разбрасывая искры, огромные языки пламени взметались в небо. На пылающем флагмане метался «Отважный крокодил». Но ему удалось избежать русского плена — он прыгнул за борт и на шлюпке ушёл к Очакову.
Один за другим два страшных взрыва потрясли окрестности, остатки кораблей огненным смерчем взметнулись высоко над водой, и всё это разом рухнуло в воду лимана. Это огонь добрался до трюмов, где хранились боеприпасы турецких кораблей.[321]
Наступала ночь. Бой закончился. Остатки турецкой эскадры ушли под прикрытие крепостных батарей Очакова. «Ура, светлейший князь. У нас шебека 18-пушечная. Корабль 60-пуш не палит, окружён. Адмиральский 70-пуш спустил свой флаг, наши на нём», — поздравлял Потёмкина Суворов, наблюдая за ходом боя с берега Кинбурнской косы.[322] Турки в этом бою потеряли два главных судна и «19 повреждённых».[323] А на другой день Михаил Кутузов со своим подразделением начал вести работы по подъёму сорванных с турецких судов пушек со дна лимана.
Потерявший надежду на успех Гассан-паша в ночь на 18 июня стал выводить флот из-под Очакова в открытое море. Но в узкой горловине выхода из лимана, где Кинбурнская коса замыкает залив, турецкая эскадра нарвалась на замаскированную Суворовым артиллерийскую батарею. Прицельный огонь нещадно крушил султанский флот. Удар был так силён и неожидан, что турецкие корабли смешались, потеряли фарватер и стали садиться на мель. Раскалённые докрасна ядра огненными трассами прочерчивали темень ночи и обрушивались на неприятельские корабли. Подоспевшие эскадры Нассау-Зигена и Поля Джонса после четырёхчасового боя довершили разгром турецкой эскадры. «Виктория… мой любезный шеф! 6 кораблей», — писал в восторге Александр Васильевич Суворов.[324] «Эта первая победа на море, одержанная пехотным генералом, — сказал Поль Джонс, — передайте ему мои поздравления».[325] «Генерал Суворов много вреда сделал неприятелю батареями…» — доносил в реляции Потёмкин.[326]
Турки у выхода из лимана потеряли пять линейных кораблей, два фрегата, две шебеки, один бомбардирский корабль, одну галеру, мелкие суда и «шесть тысяч человек убитыми и утонувшими».[327]
Потери русских были незначительны. Остатки турецкого флота вырвались в открытое море и ушли в Босфор. На лимане осталась только гребная эскадра, которую Нассау-Зиген блокировал, а 1 июля сокрушил остатки её прямо под стенами Очакова.
За эти три смелые операции Нассау-Зиген был произведён в вице-адмиралы, награждён орденом Георгия 2-й степени и «3020 крепостными душами в Могилёвской губернии».[328]
Нижние чины гребной флотилии, действовавшие на лимане против турецкого флота 7, 17 и 18 июня, были награждены серебряными медалями (диаметром 39 мм).[329]
Лицевая сторона медали подобна Кинбурнской. На оборотной — помещена прямая пятистрочная надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ОЧАКОВСКИХЪ — ИЮНЯ 1788».
Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.
После разгрома и уничтожения десанта на Кинбурнской косе и освобождения Днепровско-Бугского лимана от турецкого флота главной задачей русской армии было взятие османской твердыни — Очакова. Он считался в турецких владениях на Чёрном море главным портовым городом. Крепость представляла собой неправильный, удлинённый четырёхугольник. Узкой, восточной, стороной она примыкала к лиману, а три другие, обращённые в степь, имели мощные каменные стены с нагорным ретраншементом, покрытым камнем и земляным валом; а в самой южной части находилась цитадель, возвышавшаяся перед Кинбурном над высоким откосом лимана.
Всё лето и до самой глубокой осени Очаков держал основные силы армии Г. А. Потёмкина возле своих стен. На предложение А. В. Суворова о штурме верховный командующий отвечал: «Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я всё употребляю, надеясь на бога, чтобы он достался нам дёшево».[330]
Нерешительность и бестолковое выжидание возмущало Суворова. Он пытался вынудить Потёмкина к штурму и однажды предоставил ему такую возможность.
27 июля Суворов воспользовался вылазкой большого отряда турок из крепости и завязал с ними бой. Турки выслали подкрепление, и началось настоящее сражение. Всё внимание противника было приковано к нему. В это время можно было нанести удар со стороны открытого фланга противника и ворваться в крепость. Но Потёмкин опять проявил нерешительность, упустив реальный шанс овладеть Очаковом. И даже обвинил Суворова в потере пехотных финагорийцев: «Солдаты не так дёшевы, чтобы их терять попусту. К тому же странно мне, что вы в моём присутствии делаете движения без моего приказания. Не за что потеряно бесценных людей столько, что довольно было и для всего Очакова».[331] Потёмкин представил императрице это дело так, что она заявила в присутствии приближённых: «Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до 400 человек и сам ранен: он конечно был пьян».[332] А у Суворова было сквозное ранение шеи. Он лежал в своей Кинбурнской крепости и сам чуть не погиб от случайного взрыва в мастерской, «где начинялись бомбы и гранаты».[333]
Не прошло и месяца после этого случая, как 18 августа турки снова предприняли вылазку, но уже на правом фланге с намерением захватить русскую батарею, которой командовал М. И. Голенищев-Кутузов. Короткими перебежками, укрываясь во многочисленных канавах и балках, они выскочили к установленным орудиям, и завязался жестокий бой. Егеря штыковой контратакой отбросили янычар и погнали их обратно к крепости, чтобы на их плечах ворваться в Очаков. Кутузов в это время, держа белый платок для сигнала, прильнул к амбразуре укрепления и тут же опрокинулся на спину. Пуля ударила ему в правую щёку и вышла через затылок.[334] Голова Михаила Илларионовича была вторично пробита почти в том же месте, что и при первом ранении во время взятия штурмом укреплений в Крыму, у татарской деревушки Шумы.[335] Оба ранения были тяжёлыми. Врачи писали о нём: «Если бы такой случай передала нам история, мы бы сочли её басней».[336] А лечивший его врач, предугадывая будущее, оставил такую запись: «Надобно думать, что провидение охраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелён от двух ран, из коих каждая смертельна».[337]
Лето проходило в бесплодных ожиданиях. Уже были выкуплены фортификационные планы Очакова у французских инженеров, которые вели работы по укреплению крепости. Но Потёмкин всё не решался на штурм. Он боялся турецкой артиллерии на маленьком острове Березань, который находился у входа в лиман, к югу от Очакова. Огонь её доставал до Кинбурна и не давал возможности штурмовать Очаков со стороны моря, где было больше возможностей на успех. «Сия ничтожная фортеция» была неприступна. Несколько раз её пытались взять русские моряки, но зоркие сторожа крепости вовремя поднимали тревогу, и она ощетинивалась всеми огнестрельными средствами.
Уже наступила осень, а Потёмкин всё выжидал, держа армию в окопах на холоде и под дождями. При этой «осаде Трои», как язвительно называл Румянцев бестолковое сидение под крепостью, войска несли огромные потери. Морозы предзимья застали солдат в лёгком платье, голод от недостатка продовольствия и болезни косили людей сотнями. Трижды прав был Суворов, который говорил: «Одним гляденьем крепости не возьмёшь. Послушались бы меня, давно бы Очаков был в наших руках».[338] Даже адмирал Нассау-Зиген ещё летом по этому случаю высказал своё уверение, что «…крепость можно было взять ещё в апреле».[339]
Потёмкин мрачнел и целыми днями злым взором смотрел на крепость. Не хотел он связываться с казачеством, напоминавшем о бунтаре Пугачёве, да некуда было деваться. Бывшие запорожцы, а ныне «верные казаки», проглотившие обиду за свою Сечь, умели издревле применяться к подобной обстановке. Им было не привыкать ходить даже на Константинополь в своих ладьях. А эта крепость на острове Березань была доступна только им. Суворов сочувствовал Потёмкину: «Боже, помози на Березань!» — писал он ему.[340]
Долго не решались бывшие запорожцы на операцию, но в одну из тёмных, холодных ночей они изловчились и взяли эту «фортецию». Другая часть казаков, посланная в Гаджибей (Одессу), сожгла там склады с продовольствием и снаряжением для Очакова. Теперь Грицко Нечеса, как называли Потёмкина казаки за его вьющуюся шевелюру волос, был уверен, что крепость долго не продержится.
Но прошёл ещё месяц, а истощённый гарнизон не сдавался. Сложившаяся тяжёлая зимняя обстановка вынудила Потёмкина к решительным действиям. В метель и мороз шесть колонн одновременно с двух сторон крепости — с западной и восточной — начали её штурм, который продолжался «час с четвертью». Сражение было жестоким.
На лицевой стороне его, в середине, в двойной овальной рамке помещена трёхстрочная надпись: «ЗА СЛУЖБУ — И — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной, точно в такой же рамке — четырёхстрочная надпись: «ОЧАКОВЪ — ВЗЯТЪ. 6. — ДЕКАБРЯ — 1788».
Награждённому этим крестом сокращался срок службы на «три года из числа лет, положенных для заслужения ордена военного…». И по истечении его офицер «…должен получить этот орден (св. Георгия), яко за подвиг…».[347]
В своём рескрипте Екатерина пишет очень много об офицерских пожалованиях, а о награждении солдат обмолвилась лишь одной фразой: «…Нижним чинам и рядовым, на штурме Очаковском бывшим, за храбрость их, Всемилостивейше жалуем серебряные медали…»[348]
Медали эти — необычной формы: узкий овал с изображением вензеля Екатерины II, увенчанного императорской короной; под ним лавровая и пальмовая ветви, перевязанные лентой.
На оборотной стороне медали изображена девятистрочная надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — ОКАЗАННУЮ — ПРИ — ВЗЯТЬЕ — ОЧАКОВА — ДЕКАБРЯ — 6 ДНЯ — 1788».
Медаль эту получили участники штурма крепости Очаков, а носили её солдаты на груди на Георгиевской ленте.
Война с Турцией велась полным ходом. В связи с этим все войска были сосредоточены на юге России. В то время, когда русская гребная флотилия в лимане перед Кинбурном громила турецкий флот и велась подготовка к осаде Очакова, Швеция на севере 21 июня 1788 года без объявления войны начала военные действия против России. Король Густав III был намерен вернуть все прибалтийские земли, завоёванные Петром I, и снова превратить Балтийское море в шведское озеро. Кроме этого, он требовал от своей двоюродной сестры Екатерины II отдать Турции Крым и восстановить с ней границы, существовавшие до Кючук-Кайнарджийского мира.
Итак, Россия вынуждена была вести войну на два фронта. «Матушка, всемилостивейшая государыня! — писал с горьким сочувствием Г. А. Потёмкин императрице, — заботят меня ваши северные беспокойства!»[349] Действительно, создавалась серьёзная угроза — подступы к Петербургу оставались почти обнажёнными. Императрица сетовала на Петра: слишком-де «близко расположил столицу».[350] Из Петербурга вызваны были гвардейские части, и 19-тысячная армия под командованием генерала Мусина-Пушкина была направлена к границе, навстречу Густаву III с 38-тысячным войском. Шведский флот в это время шёл прямым курсом на Кронштадт, минуя береговые пограничные укрепления с целью разгромить русскую эскадру и с помощью десанта захватить Петербург.
Король Швеции не сомневался в своей победе. Он уже назначил коменданта города и с полной уверенностью обещал сбросить с пьедестала статую Петра I на Сенатской площади, а своим придворным дамам устроить роскошный бал в Петергофе.
Старый герой Чесмы адмирал С. К. Грейг со своей флотилией встретил противника у острова Гогланд — в центральной части Финского залива — и 6 июля 1788 года дал сражение. Его активные действия вынудили шведов отступить и уйти в Свеаборг.
По стечению дипломатических обстоятельств, а также из-за неповиновения финских частей в военных действиях против России Швеция была вынуждена вернуть сухопутные войска в свои границы, и остальные два года война продолжалась только на море.
Весна 1789 года принесла русским первый сюрприз. Двадцатичетырёхпушечный катер «Меркурий» лейтенанта Кроуна взял в плен сорокачетырёхпушечный шведский фрегат «Венус» с экипажем 302 человека. За эту смелую удачу Кроун получил звание капитана 2 ранга и под своё командование отремонтированного пленника «Венуса», на котором в дальнейшем показывал чудеса отваги.[351]
К этому времени русский флот лишился С. К. Грейга, который умер от простуды, и на его место вступил медлительный и нерешительный адмирал П. В. Чичагов. На сомнения императрицы о его способностях ответил, что шведы «Бог милостив, матушка, не проглотят!» и убедил её своими дальнейшими действиями.[352] В июле он дал шведам сражение у острова Эланд, после которого они вынуждены были уйти в Карлскрону зализывать раны.
Командование русской гребной флотилией принял бывший гонитель турецкого флота под Очаковом Карл Нассау-Зиген. После ссоры с Потёмкиным он покинул Чёрное море и уже намеревался пуститься в очередное авантюристическое путешествие через Хиву в далёкую Индию. Но случившаяся война со Швецией и уговоры русской императрицы — послужить России, привели его на Балтику.[353]
После июльского успешного сражения этот «паладин Европы» принёс России 13 августа 1789 года новую победу. У финских берегов в сражении под Роченсальмом он наголову разбил шведскую гребную флотилию адмирала Эренсверда, а остатки её загнал в устье реки Кюмень — в то место, где теперь находится город Котка — напротив Нарвы через Финский залив. На радостях от таких успехов Екатерина II возложила на победителя высший российский орден — Андрея Первозванного. В указе императрицы по поводу этой победы перечислены и расписаны все подробности: «…Адмиральское и ещё четыре судна, большие суда, одна галера и куттер, множество штаб- и обер-офицеров и более тысячи человек нижних чинов досталися победителям. Остаток флота шведского по претерпении великого вреда и поражения по сожжении всех транспортных его судов обратился в бег и, преследуем будучи, загнан к устью реки Кюмень».[354]
За эту победу офицеры получили ордена и очередные чины, а все матросы флотских экипажей и солдаты десантных подразделений армии, участвовавшие 13 августа 1789 года в разгроме шведского гребного флота, были награждены серебряными медалями, диаметром 49 мм.
Лицевая сторона этой медали идентична предыдущей «За храбрость на водах очаковских», а оборотная имеет шестистрочную надпись: «ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ФИНСКИХЪ — АВГУСТА 13 — 1789 ГОДА».
Обе стороны штемпелей для чеканки медалей резал тот же мастер — Тимофей Иванов.[355]
Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.
1789 год. А. В. Суворов, получив в Причерноморье под своё командование корпус и полную свободу действий, успешно громил турок на юге России. И в тот момент, когда он после Фокшан готовился к знаменитому разгрому 100-тысячной армии у реки Рымник, на Балтийском море после Роченсальмского сражения вице-адмирал Нассау-Зиген добивал в шхерах устья Кюмени остатки шведской гребной флотилии Эренсверда, объединившись со своими сухопутными частями.
Разгромить эту группировку можно было только одновременным ударом и с моря, и с суши. Но огонь шведских батарей не давал возможности высадить десант, чтобы сосредоточить силы для удара по неприятелю с тыла. Тогда Нассау-Зиген пошёл на хитрость. Под покровом предосенней ночи, 21 августа, он сам с группой егерей из Семёновского полка, взяв с собой три пушки, скрытно высадился на одном из островов недалеко от расположения шведской артиллерии. Незаметно перетащив на руках пушки почти вплотную к позиции шведов (на расстояние 120–130 метров), он прямой наводкой накрыл неприятельскую оборонительную линию. Под прикрытием артиллерийского огня русский десант с фланга высадился на берег и с боем овладел шведской артиллерийской батареей.[356]
За эту операцию и за блестящую победу при Роченсальме (по заключении Верельского мира) императрица наградила Нассау-Зигена чином полного адмирала и золотой шпагой, украшенной алмазами.[357]
Для награждения участников этого события — нижних чинов — была отчеканена серебряная медаль, подобная предыдущей.[358] Отличается она лишь реверсом, на котором изображена прямая, крупная, во всё поле, надпись в три строки: «ЗА — ХРАБРО — СТЬ».
О документах по награждению этой медалью в литературе нигде не упоминается; судя по её исключительной редкости, она была, вероятно, выдана только егерям Семёновского полка — непосредственным участникам этой операции.[359] Медаль носили на груди на Георгиевской ленте.
В начале войны со шведами в 1788 году сухопутными частями на финском берегу командовал А. И. Мусин-Пушкин — знаменитый коллекционер и историк.[360] Сложившаяся обстановка заставила отстранить его от командования, и на эту должность был прислан с Кавказа командующий армией граф Н. И. Салтыков.[361] Два корпуса на Кубани остались без главного начальника. Одним из них — Кавказским — командовал Юрий Богданович Бибиков, поднявшийся по служебной лестнице до генерал-поручика, благодаря покровительству П. И. Панина, при котором он находился во время подавления Пугачёвского восстания.[362] На сей раз ему представлялась возможность отличиться и обеспечить себе дальнейшую служебную карьеру. Воспользовавшись отсутствием главного командования, он взял на себя всю инициативу и самостоятельно предпринял поход на Анапу.
Анапа — древнейшее поселение синдов на берегу Чёрного моря, которое в XV веке было захвачено Портой. После присоединения Крыма к России турки переселили татар (как единоверцев) в окрестности Анапы, а её превратили в сильнейшую крепость с 40-тысячным гарнизоном.[363] Вот на эту крепость и направил свои стопы генерал Бибиков.
В январе 1789 года, перейдя по льду реку Кубань, по глубоким снегам и незнакомой местности русская армия двинулась к морю. Первые дни похода проходили благополучно, только на лошадях сказывалось ограничение фуража и отсутствие подножного корма. Затем стали случаться стычки с черкесами. А 15 февраля произошло целое сражение с большим отрядом горцев известного в тех краях «пророка» Шейха Мансура. Ещё в 1785 году против него Г. А. Потёмкин направлял отряд с пушками, но неудачно. Пушки были отняты, а весь отряд перебит.[364]
Бибикову на этот раз повезло. Многочисленное войско генерала отразило нападение горцев, и теперь черкесы стали нападать на его армию только из засад.
С каждым днём продвижение становилось всё труднее. Весна наступала на пятки. Разливались горные реки, люди шли по колено в воде, одежда не просыхала. Сказывались никудышная подготовка и организация похода. Не были взяты с собой ни палатки, ни понтоны. Надеясь на быстрый переход к морю, продовольствия и фуража взяли всего лишь на двадцать дней. Сухари были на исходе, солдаты питались сырой кониной, а лошадей стали кормить изрубленными рогожами.
Продвигаясь дальше к югу, часть корпуса напоролась на завал, устроенный турецким заслоном, и попала под перекрёстный артиллерийский огонь. После этого случая были попытки со стороны офицеров уговорить командующего, пока не поздно, вернуться обратно. Но несколько удачных операций по разгрому небольших турецких отрядов обнадёживали Бибикова в этом предприятии.
И вот, после сорокадневного испытания непомерными трудностями и лишениями измотанный корпус вышел 24 марта в долину перед Анапой. Разбили лагерь для отдыха, но ночью повалил снег, ударил мороз, и под утро пало около двухсот изнурённых походом лошадей. К тому же с рассветом русский лагерь был подвергнут вражескому нападению сразу с двух сторон. Из крепости его атаковал 15-тысячный отряд турок, а с тыла напали горцы. Бой был жестокий. В нём «особенно отличился поручик Мейнц, врубившийся со своим эскадроном в массу турецкой конницы».[365] В результате умелого взаимодействия русской пехоты и кавалерии турки вынуждены были отступить и закрыться в крепости. Такая удача толкнула Бибикова на штурм Анапы. Но неподготовленность атаки, отсутствие штурмовых средств предопределили её исход. Под стенами крепости погибло около 600 русских солдат. Надежд на взятие Анапы больше не оставалось. К тому же горцы снова предприняли нападение на русские подразделения. «Спасли положение майоры Верёвкин и Офросимов. Первый, жертвуя собой, с двумя батальонами пехоты бросился навстречу черкесам и заслонил отступавших товарищей».[366]
Всего три дня простояли русские под стенами крепости. И чтобы не погубить весь корпус, Бибиков вынужден был направить его в обратный переход.
Погода в этот год стояла очень холодная, войско осталось без продовольствия и почти без лошадей. Командующий намерен был вести его обратно кратчайшим путём через горы. Все понимали, что этот маршрут гибельный. Солдаты взбунтовались и отказались идти. Их поддержали некоторые офицеры, в том числе и отличившийся в сражении под крепостью майор Офросимов, которого за категорические возражения арестовали и приковали к пушке.
В конце концов военный совет принял решение возвращаться прежним путём.
Обратный переход был ещё труднее. Голод, холод, частые переправы по горло в ледяной воде, стычки с черкесами, в одной из которых Уральский казачий полк потерял всех лошадей. Тяжёлые орудия приходилось тащить самим артиллеристам. И наконец, переправа через Кубань, разлившуюся как море. Всё это унесло много солдатских жизней. Из 7600 человек, отправившихся в поход, вернулось менее 5000,[367] из которых ещё около тысячи умерло от болезней после возвращения.[368] Но несмотря на страшные трудности, не было брошено ни одного орудия.
В мае 1789 года Ф. Ф. Ушаков со своей эскадрой, согласно ордеру Г. А. Потёмкина, направился к Синопу, разбомбил его, там же заставил выброситься на берег пять турецких транспортов с продовольствием для армии, захватил восемь судов, освободил невольников, которых турки взяли на продажу в Константинополе, и направился к Анапе.
29 мая, при подходе к крепости, турки встретили его артиллерийским обстрелом. Ушаков понял, что Бибикова там нет. Восемь турецких судов под стенами крепости привлекли его внимание. Но наступившая темнота не дала возможности действовать.
Утром Ушаков обрушил всю мощь своей артиллерии на корабли и крепость. Меткий огонь нанёс огромный ущерб туркам, а главное — лишил их заготовленного провианта и снаряжения для высадки десанта в Крыму. Но отсутствие Бибикова не позволило овладеть крепостью.[369] Лишь через два с лишним года, перед самым заключением Ясского мира, в 1791 году Анапа будет взята войсками генерала И. В. Гудовича.[370] А теперь Потёмкин сетовал на неудачу Бибикова: «Сколько сим возгордятся турки!» и писал Екатерине о нём, как о бездарном, недальновидном начальнике и подлеце. Возмущённая императрица отвечала ему: «Экспедиция Бибикова для меня весьма странна и ни на что не похожа; я думаю, что он с ума сошёл, держав людей сорок дней в воде и без хлеба, удивительно, как единый остался жив. Я почитаю, что немного с ним возвратилось; дай знать, сколько пропало — о чём я весьма тужу. Если войска взбунтовались, то сему дивиться нельзя, а более надо дивиться их сорокадневному терпению. Ещё дело схоже с Тотлебеном и Сухотиным в прошедшую войну».[371] Бибиков был отдан под суд и отстранён от службы.
По ходатайству генерал-фельдмаршала Г. А. Потёмкина и по личному указанию императрицы все оставшиеся в живых солдаты — участники этого трагического похода на Анапу, которые, «…невзирая на неизреченные трудности и самый голод, с усердием и терпением беспримерным исполнили долг свой…»,[372] были награждены серебряными овальными медалями с крупной трёхстрочной надписью на оборотной стороне — «ЗА — ВЕРНО — СТЬ», которую императрица сама указала «…проставить на сих медалях…».[373] Это была, пожалуй, единственная награда за неудачный поход и проигранные сражения.
На лицевой стороне изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной. Медаль выдавалась с Андреевской лентой и предназначалась для ношения на груди.
А позже, по заключении Ясского мира, в своём именном рескрипте о награждении медалями «За победу при Мире» императрица ещё раз упомянула о верности этих солдат: «…много и различно прославившихся и верностью к Ея Императорскому Величеству и отечеству преодолевших все трудности…»[374]
Весной 1790 года на Балтике снова развернулись морские сражения, которые принесли новые победы и неудачи русскому флоту.
2 мая шведы атаковали на ревельском рейде запертую льдами эскадру П. В. Чичагова, но, потеряв два корабля от сильного огня русских батарей, ретировались за острова Нарген и Вульф. Сам флагман — герцог Зюдерманландский (брат шведского короля) — едва не попал в плен к русским.
В это время на другой стороне Финского залива другая шведская эскадра во главе с самим королём Густавом III атаковала Фридрихсгам. Но защитники крепости оказали такое яростное сопротивление, что шведы вынуждены были отвести свои корабли в открытое море.
Пользуясь моментом, когда Чичагов находился в ревельском ледовом плену, шведский король решился на отчаянный шаг. Он направил свой флот прямо на Петербург, надеясь разгромить кронштадтскую эскадру из старых судов и снова попытаться взять русскую столицу. Но опытный, поседевший на корабельной палубе Круз — герой Чесмы, а ныне вице-адмирал, командующий кронштадтской эскадрой, встретил шведов у Красной Горки и 23 мая в тяжёлом бою сумел устоять против сильного флота противника. С вырвавшейся из Ревельской бухты, подоспевшей к нему на выручку эскадрой П. В. Чичагова он загнал шведов в Выборгский залив, который с суши контролировала армия Н. И. Салтыкова, сменившего А. И. Мусина-Пушкина.
Казалось бы, наступил конец войне. Сам шведский король со всем своим флотом почти в 200 судов и армией в 14 тысяч десантных войск находился теперь в этой мышеловке. Екатерина II торжествовала. Она не сомневалась, что хвальбишка-кузен теперь у неё в руках. Но случилось иначе. Спустя месяц, 22 июля, шведы всё-таки вырвались из ловушки, потеряв при этом шесть кораблей и четыре фрегата. Во время их прорыва из залива по каким-то необъяснимым причинам Чичагов не предпринял решительных мер и даже не разрешил Крузу преследовать противника. Эта неудача повлекла за собой другую.
После бегства от Выборга шведская флотилия обосновалась у Роченсальма — в шхерах устья Кюмени. Дождавшись подхода Нассау-Зигена и пользуясь неблагоприятными для него условиями, 28 июня, как раз в годовщину прихода к власти Екатерины II, она полностью уничтожила русскую гребную эскадру. Строптивый адмирал чуть сам не погиб в бушующей морской стихии, которая помогла шведам. Это было его первое поражение на службе России. Потрясённый этим, Нассау-Зиген отослал Екатерине II все её пожалования — ордена, шпагу и отличия. Успокаивая, императрица писала ему: «Одна неудача не мешает истребить из моей памяти, что вы семь раз били моих врагов на юге и на севере»[375]
И всё-таки война шла к концу. Истощённая Швеция отошла от союза с Турцией, поражения на море и сложная обстановка внутри страны заставили её 3 августа 1790 года подписать Верельский мирный договор с Россией. Территории обоих государств сохранились в прежних границах.
Конец войны на севере развязал России руки для решительного удара на юге. Через три месяца и восемь дней будет взят турецкий оплот на Дунае — крепость Измаил.
В связи с завершением войны со Швецией всем командующим эскадрами русского флота посыпались царские милости. Офицеры были награждены орденами и очередными чинами, а солдатам армии и нижним чинам флотских экипажей, «принимавших участие в сражениях со шведами в 1788, 1789 и 1790 годах»,[376] были выданы необычные восьмиугольные серебряные медали, размером 39x27 мм. Получил такую медаль как свою первую награду и гардемарин В. М. Головнин — будущий знаменитый адмирал, побывавший в плену у японцев.
На лицевой стороне медали, в овальной рамке, — погрудное, вправо обращённое, изображение императрицы Екатерины II в лавровом венке, под обрезом плеча подпись медальера — «Леберехт»; внизу, под рамкой, лавровая и дубовая ветви, перевязанные лентой. На оборотной стороне, в лавровом венке, помещена надпись в три строки: «ЗА СЛУЖ — БУ И ХРА — БРОСТЬ», а под обрезом — «МИРЪ СЪ ШВЕЦ. — ЗАКЛ. 3 АВГ. — 1790 г.».
В именном указе императрицы от 8 сентября о награждении этой медалью говорится следующее: «…Похваляя весьма храбрые деяния и неутомимые труды сухопутных Гвардий, полевых и морских войск Российских, столь много и различно паки прославившихся и вероятностию к Ея Императорскому Величеству и к отечеству преодолевших все трудности, Ея Императорское Величество в память той их службы повелевает на все войска, кои противу неприятеля в деле были, раздать на каждого человека по медали на красной ленте с чёрными полосами».[377]
Эта Владимирская лента (с двумя чёрными полосами по краям и красной в середине) выдавалась впервые с медалью в связи с учреждением 22 сентября 1782 года ордена Святого Равноапостольского князя Владимира.
Штемпели для изготовления медалей выполнялись Карлом Леберехтом — уроженцем Саксонии, приехавшим в Россию в 24-летнем возрасте. Впоследствии он получил звание академика, дослужился до чина статского советника.[378]
Окончание войны со Швецией было отмечено также памятной медалью (диаметром 62 мм) работы Тимофея Иванова. На аверсе её изображён портрет Екатерины II, развёрнутый вправо, в короне, лавровом венке, мантии, с лентой Андрея Первозванного через плечо. На реверсе — лавровая ветвь в венке из лавровых листьев; вверху — дуговая надпись: «Соседственный и вечный»; внизу, под обрезом — «Миръ съ Швецией) заключенъ 3 августа 1790 года».[379]
В 1789 году А. В. Суворов получил возможность перейти к самостоятельным действиям и, объединившись с союзными войсками австрийского принца Кобургского, 21 июня нанёс поражение туркам при Фокшанах. Не прошло и двух месяцев, как 11 сентября он устроил грандиознейший разгром 100-тысячной турецкой армии на реке Рымник.
На лицевой стороне, в двойной овальной рамке, помещена трёхстрочная надпись: «ЗА — ОТМЕННУЮ — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной, в такой же рамке — «ИЗМАИЛЪ — ВЗЯТЪ — ДЕКАБРЯ 11 — 1790».
Отличившиеся в штурме крепости Измаил нижние чины сухопутных войск и дунайской флотилии были награждены серебряными медалями. Они были отчеканены овальной формы, размером 35x30 мм. На аверсе, как и у Очаковской медали, крупное изображение вензеля Екатерины II, увенчанного императорской короной, но без веточек; на реверсе — восьмистрочная прямая надпись: «ЗА — ОТМЕННУЮ — ХРАБРОСТЬ — ПРИ — ВЗЯТЬЕ — ИЗМАИЛА — ДЕКАБРЯ 11 — 1790».
Эта медаль была утверждена вместе со «Знаком золотым» императрицей, о чём указывается в именном рескрипте, данном 25 марта 1791 года генерал-фельдмаршалу князю Григорию Александровичу Потёмкину-Таврическому[395] накануне заключения Ясского мира. К сожалению, подлинник этого рескрипта, отправленного Потёмкину в Яссы, был затерян во время его последней поездки «в свой Николаев». Причиной тому послужила смерть князя в дороге, как раз в этот период, и установить дословно указание по награждению этой медалью не представляется возможным. Сохранился лишь именной указ от 31 марта 1792 года графу Салтыкову:
«О приведении в надлежащее исполнение Рескрипта, данного покойному Генерал-фельдмаршалу Князю Потёмкину-Таврическому, касательно награждения подвигов Генералов и прочих чинов, отличившихся при взятии города и крепости Измаил». Указ этот подробно передаёт порядок награждения генералов и офицеров, а о награждении нижних чинов упоминается лишь вскользь: «…Нижним чинам, в завоевании означенным городом участвовавшим, жалуем медаль с надписью: „За отменную храбрость“, поручая вам вновь объявить всем и каждому Монаршее к их усердию и неустрашимости благоволение».[396]
Сохранился и более ранний именной указ Екатерины II о награждении участников взятия Измаила от 26 ноября 1791 года, данный кавалерской Думе ордена св. Георгия, в котором вопрос о награждении нижних чинов вообще не упоминается.[397]
После взятия Измаила, напуганные силой русского оружия, Пруссия и Англия стали проводить активную политику, направленную на консолидацию западных государств в целях защиты Турецкой империи. Они начали распространять нелепые слухи о том, что Россия угрожает всей Европе. Премьер-министр Уильям Питт, не желавший усиления русского флота на Чёрном море, снарядил тридцать шесть кораблей для вторжения в Финский залив. Он требовал от России возвращения туркам крепости Очаков. Но благодаря разоблачительным действиям русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова, эта акция двух великих держав была сорвана. Новые кредиты на военные нужды напугали почтенных лордов, голоса их в парламенте разделились. Купцы боялись лишиться своих барышей от балтийской торговли, матросы не имели желания «лезть на неприступный Кронштадт», а народ лондонский писал на стенах домов: «Не хотим войны с Россией».
Усилия господина Питта пропали даром. Не поддержали Пруссию и другие западные державы. Сама же она в единственном числе по опыту прошлых лет не решалась выступить на защиту турецкого султана.
Тем временем, 25 июня 1791 года, генерал И. В. Гудович штурмовал Анапу и после жестокого боя овладел ею, захватив в плен самого предводителя горцев — знаменитого «пророка» Шейха Мансура. Вслед за Анапой пала и приморская крепость Суджук-Кале (Новороссийск).
А турки всё ждали и надеялись на помощь Англии, не решаясь на заключение позорного мира. Они собрали новые силы в районе Бабадага и Мачина (на Дунае) для решительного удара по русским, чтобы вернуть Измаил. Но армия Н. В. Репнина разбила турок.
Командующий тамошними русскими войсками — комендант Измаила М. И. Кутузов вместо оборонительной тактики в ночь на 14 июня тайно переправил войска через Дунай в районе Тульчи, проделал ночной марш-бросок через лесной массив к Бабадагу и утром неожиданно для неприятеля напал на него. Удар был настолько силён, что превосходящие силы турок, потеряв более полторы тысячи убитыми, бросили лагерь со всеми запасами снаряжения и в панике бежали в Базарджик и Шумлу. Не давая туркам опомниться, Кутузов 9 июля искусным манёвром, преодолев 25-километровый переход по болотистой местности, обрушил всю свою мощь на 30-тысячную турецкую армию под Мачином и наголову разбил её. Путь на Балканы был свободен, и впервые в этой войне «Блистательная Порта» запросила мира.
Переговоры велись медленно. Турки явно тянули время, надеясь на сильный султанский флот, который был намерен разгромить русскую эскадру и высадить свои десантные войска на побережье Крыма.
Но 31 июля, утром, Ф. Ф. Ушаков необычной своей морской тактикой разбил турецкий флот у мыса Калиакрия и разметал остатки его по всему Черноморью. Сам флагманский корабль «Капудания»— разбитый, с расстрелянными парусами — еле добрался до Босфора. «Турки даже не знают, куда девались рассеянные корабли, — писал Потёмкин Екатерине II, — (и только) шесть судов вошли ночью в Константинопольский канал весьма повреждённые. Адмиралтейский корабль тонул и просил помощи».[398] Турецкую столицу охватила паника. Султан в страхе экстренно послал гонца с согласием немедленно заключить мир, только бы русский главнокомандующий остановил «Ушак-пашу». А Ушаков действительно направил всю свою флотилию на Константинополь, но при подходе к Варне получил известие князя Н. В. Репнина о предписании перемирия и вынужден был вернуться в Севастополь.
На этот раз турецкие дипломаты стали сговорчивее — разгром флота придал им решительность. В переговорах Репнин пошёл туркам на уступки, чтобы скорее скрепить договор и этим присвоить себе честь завершения войны. Потёмкин опоздал. Прибыв в Галац через сутки, где проводились переговоры, Григорий Александрович, возмущённый случившимся, изорвал договор и перенёс переговоры в Яссы — в свою ставку. Он начал всё сызнова и, намереваясь с турками поступить суровее, потребовал уплаты двадцати миллионов пиастров за понесённые военные расходы. Но довести дело до конца так и не сумел. Застаревшая болезнь резко ухудшила состояние его здоровья. Предчувствуя близкую смерть, 5 октября выехал в свой любимый Николаев, но по дороге умер в степи.
«Великий человек и человек великий; велик умом, велик и ростом…» — отозвался о нём А. В. Суворов, узнав о его смерти. Г. А. Потёмкина в переговорах сменил А. А. Безбородко — секретарь и ежедневный докладчик императрицы по важнейшим вопросам. Переговоры шли медленно, затянулись надолго, и только 29 декабря 1791 года в Яссах был заключён мир. Россия окончательно утвердилась на берегах Чёрного моря. К ней отошли земли всего Северного Причерноморья — от Днестра до Кубани — с Очаковом и Хаджибеем (Одессой). Турция навсегда отказалась от Крыма и целиком признала Кючук-Кайнарджийский мирный договор «Между ея императорским величеством самодержцею всероссийскою и его султановым, их наследниками и преемниками престолов, також между их верноподданными государствами, от ныне и на всегда…».[399]
Этим миром была завершена вековая борьба России за доступ к незамерзающему Чёрному морю, необходимому ей для экономического развития. Попытки Англии ослабить русское государство руками Турции закончились полным провалом.
В память о Ясском мире для нижних чинов армии и флота, участвовавших в войне с Турцией с 1787 по 1791 год, были изготовлены серебряные медали овальной формы, похожие на измаильские, но несколько крупнее размером — 41x32 мм.
На лицевой стороне — вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной; вдоль края медали, между бортиком и обводной линией, расположены равномерно восемь бусинок.
На оборотной стороне помещена прямая пятистрочная надпись: «ПОБЕ — ДИТЕЛЯМЪ — ПРИ МИРЕ — ДЕКАБРЯ 29 — 1791». Бусинок на этой стороне медали насчитывается только семь — под ушком одна отсутствует.
Медаль по неизвестным причинам была утверждена с большим опозданием. В первом пункте Манифеста от 2 сентября 1793 года указывается, что «Похваляя храбрые деяния сухопутных и морских Российских войск, много и различно прославившихся, и верностию к Ея Императорскому Величеству и отечеству преодолевших все трудности, в память той службы их, раздать на все помянутыя войска, которыя в походе противу неприятеля находилися, на каждого человека из нижних чинов по серебряной медали для ношения в петлице на голубой ленте».[400]
В честь заключения Ясского мира была отчеканена и мемориальная медаль работы двух иностранных медальеров — Карла Леберехта из Саксен-Майнингема, резавшего аверс медали, и Иоганна Георга Вахтера из Гейдельберга, работавшего над реверсом.[401]
Нередко встречаются в коллекциях бронзовые и серебряные жетоны в память об этом же событии (диаметром 23 мм), на лицевой стороне которых изображён вензель Екатерины II; край жетонов обрамляет сплошной лавровый венок. На оборотной стороне прямая четырёхстрочная надпись: «Миръ — съ Портою — декабря 29 дня — 1791». Изредка можно встретить точно такие же жетоны, но исполненные в золоте.
На протяжении более двухсот лет царские власти безуспешно пытались подчинить чукчей и заставить их платить в казну ясак.
Впервые попытка привести их в российское подданство была предпринята ещё в 1644 году, когда был основан Нижнеколымский острог. Но кочевая жизнь этого народа на бескрайних просторах тундры и его вольнолюбивый нрав очень усложняли это дело. К тому же получить ясак с чукчей ценными мехами было просто пустой затеей — откуда их взять в тундре. Но зато они могли добыть моржовую кость, один фунт которой равнялся по стоимости примерно одному среднему соболю. Прельщённый такими возможностями Сибирский указ старался любыми средствами замирить Чукотский край и включить его в состав Российской империи. Воеводам давались указания: «…Призывать… чукоч и велеть им за государев ясак платить тем моржевым зубом… сколько кому в мочь».[402]
Но своенравный, воинственный народ упорно не поддавался этому. Все старания якутских воевод оставались безрезультатными.
В 1653 и 1655 годах вновь были попытки покорить «…непослушных… чукчей», но они только ожесточили их. Чукчи подошли к Нижнеколымскому ясачному зимовью, но уже более организованно, «…человек двести и больши за щитами и приступили к зимовью накрепко».[403] Эти нашествия чукчей стали повторяться периодически и особенно в 1659 году, а в 1662 они «Колымское нижнее ясачное зимовье обсадили»,[404] «…служилые люди живут в заперти… от чухоч», — писал в 1679 году десятник Сорокоумов. В 1685 году опять «…чухочи были около Нижнеколымского острога».[405]
С 1682 по 1688 год предпринималось несколько походов, о которых упоминал в своей челобитной казак Фёдоров, находившийся в то время на службе в Анадырском остроге: «…на немирных… чухчи с служилыми людьми ходил, и на многих боях был».[406]
После нескольких столкновений с русскими чукчи начали действовать более решительно. В 1689 году они уже намеревались «…Анадырский острожек и ясачное зимовье взять».[407] В том же году были убиты сборщики ясака, после чего до конца столетия его с чукчей не получали.
К этому времени усиленно осваивалась Камчатка. Открывались новые, более короткие пути к ней через Охотское море; сухопутный же постепенно отпадал. Да и сам Анадырский острог утратил своё былое значение. Снабжение его ухудшалось, и казакам приходилось самим заботиться о продовольствии. Начались новые столкновения с чукчами из-за промысловых мест, и взаимоотношения с ними до крайности обострились. Кроме того, чукчи стали часто нападать на коряков и юкагиров, угонять у них стада оленей и заниматься грабежами тех племён, которые платили в государственную казну ясак. Эти обстоятельства побудили администрацию к решительным действиям.
К 1720 году гарнизон в Анадырске был доведён до 300 человек и стал самым большим из всех гарнизонов якутского воеводства. В марте 1727 года был организован особый сухопутный отряд в 400 казаков, начальником которого Сенат назначил якутского казачьего голову Афанасия Шестакова, а помощником — капитана Тобольского драгунского полка Дмитрия Павлуцкого.[408]
По оперативному плану Шестаков из Охотска, а Павлуцкий из Якутска должны были прибыть со своими отрядами в Анадырск, «…оттуда по Анадырю-реке плыть вниз и призывать… носовых чукоч, а оттуда идти на острова».[409] Шестаков прибыл в Охотск только весной 1729 года, а потом на судне «Восточный Гавриил» направился на северо-восток, в Пенжинскую губу. Но в пути, недалеко от Тауйска, случилась авария, люди высадились на берег и, отдохнув в Тауйском остроге, двинулись к Анадырску на оленях. Их сопровождали более 100 человек якутов, коряков, эвенков. 14 марта 1730 года отряд внезапно столкнулся с чукчами у реки Парень, и в схватке с ними командующий экспедицией Шестаков был убит. Прибывшему в Анадырск Павлуцкому было предписано принять весь состав экспедиции под своё командование, но «чукч… войною до указу… не поступать… а призывать в подданство ласкою».[410] Такая осторожность свидетельствует о растерянности официальных властей. Это же подтверждают и следующие строки из указа от 10 августа 1731 года: «…из Анадырского острогу на немирных иноземцев отправления никакого в поход не иметь».[411]
Пока данное предписание шло из Петербурга на Дальний Восток, Павлуцкий, пользуясь старыми инструкциями, в феврале 1731 года на более семистах оленьих упряжках, взятых у коряков и юкагиров, выступил в поход против чукчей. Отряд двинулся вниз по Анадырю, затем поднялся по реке Белой, перешёл через перевал к побережью Ледовитого океана и повернул дальше на восток вдоль побережья. Во время перехода происходили частые стычки с чукчами.
За 8 месяцев похода у чукчей было отбито 12 табунов оленей, «в коих было по 1 тысячи и по 2». Но все попытки пригнать стадо до Анадырска оказались напрасными — олени постепенно отбивались «по малому числу» и уходили обратно к чукчам. В этом походе были освобождены из плена 42 коряка и двое русских, а также найдены личные вещи Шестакова. Но чукчи так и остались незамирёнными. От этого похода опять же пострадали коряки и юкагиры, у которых было взято для его проведения более трёх тысяч оленей. Последующие обманные грабежи служилых людей вызвали среди коряков и юкагиров волнения. Кроме того, и чукчи не прекращали свои опустошительные набеги на них, продолжали брать в плен людей и угонять в свои края стада оленей. Государственная казна от этого несла немалые убытки, что вызвало серьёзные беспокойства в Сенате.
6 июня 1740 года иркутскому генерал-губернатору Лангу и капитану-командору Берингу был дан указ о решительных действиях против чукчей. Им предписывалось «…разведать подлинно, в каком месте и сколь… чукчи находяца… и, собрав… служилых людей, сколь потребно… идти на тех чукоч военною рукою и всеми силами стараться не токмо верноподданных… коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их, чукоч самих, в конец разорить и в подданство ея императорского величества привесть».[412]
Находясь в это время в Якутске, воевода Павлуцкий имел уже горький опыт прежних лет. Для решения вышепоставленной задачи он предложил свои условия организации экспедиции.
С большими трудностями Павлуцкий со своим отрядом в 407 человек 7 ноября 1743 года добрался из Якутска до Анадыря, потеряв в переходе около тысячи лошадей. 2 февраля 1744 года, присоединив к своему отряду верноподданных коряков и юкагиров, на оленьих упряжках он двинулся вниз по Анадырю.
К лету отряд Павлуцкого оказался в критическом положении. Кончились запасы продовольствия, и даже тех оленей, «… на коих команда следовала, прибили». Потребовались дополнительные запасы из Анадырска. Возвращаясь обратно, отряд опоздал к промысловому сезону охоты на диких оленей, и это повлекло за собой новые несчастья — острог остался на всю зиму без запасов продовольствия. Спасли от голода корякские олени, которых было забито около пяти тысяч голов. От этого похода опять больше всего пострадали коряки. Они не только не получили обратно угнанных чукчами оленей, а потеряли ещё в общей сложности около десяти тысяч голов. А положение с чукчами оставалось прежним. Для выполнения правительственного указа нужно было готовиться к новым походам.
В марте 1746 года в сопровождении коряков и юкагиров Павлуцкий отправился «с оленями и санками» уже в третий поход на чукчей, который оказался совсем неудачным. В пути было встречено всего шесть юрт и взято всего 650 оленей. На это чукчи в марте 1747 года ответили грандиозным набегом на стойбища коряков и из под самого носа гарнизона острога захватили семь табунов оленей, среди которых были и принадлежавшие анадырским казакам. Павлуцкий с небольшим отрядом пустился в погоню и 14 марта настиг чукчей на реке Орловой. В короткой, жестокой рукопашной схватке казаки были перебиты, погиб и сам Павлуцкий. Чукчи захватили оленей, всё снаряжение и даже «пушку с припасы» и ушли в просторы северной тундры.
Карательные экспедиции казаков не остановили чукчей. Они так же продолжали разбойничать и угонять оленьи стада других кочевых народов. Подчинить их и обложить ясаком никак не удавалось. А об «искоренении» их не могло быть и речи. Походы приводили, как правило, только к ещё большему разорению коряков и юкагиров. Русское правительство решило действовать по-другому. Поскольку вторая Камчатская экспедиция капитан-командора Беринга открывала возможности продвижения на восток к американской земле водным путём, то уже не было необходимости вести борьбу с чукчами для прокладывания пути к Берингову проливу по суше. А для защиты ясашных народов от набегов чукчей решено было построить ряд крепостей на естественных границах их земель.
В 1753 году начальником Анадырской партии был назначен секунд-майор Шмалев. Он со своими сыновьями Василием и Тимофеем стал вести в отношении чукчей гуманную, мирную политику, которая впоследствии сыграла большую роль в налаживании нормальных контактов с населением тех мест — Чукотки и Камчатки. В дальнейшем, благодаря проведению подобной политики, сама собой отпала и надобность в строительстве крепостей. Чукчи полностью стали доверять Шмалеву. Зимой 1755 года они прислали в Анадырск делегацию, где обещали «…никаких ссор и кровопролития верноподданному её императорского величества народу не чинить…», а 27 марта «…объявили, что в подданстве быть и ясак платить желают».[413] О причинах таких пожеланий Шмалев сообщил в Иркутск: «…По большей части их настоящее желание к приходу в подданство состоит в том, что им по берегу Анадыра-реки и в других к жилищу их угодных местах жить в покое и в безопасности и к удовольствию их в промыслах».[414]
Чукчам было разрешено обосноваться на южном берегу реки Анадыря. Большую роль в склонении чукчей к миру сыграла, конечно, торговля металлическими изделиями, в которых они крайне нуждались.
Так начали постепенно налаживаться добрые отношения с чукчами. В летний период в промысловых местах русские казаки бок о бок охотились с ними на диких оленей, заготовляя себе на зимний период мясо.
С приходом к власти Екатерины II начальником Анадырска был назначен бывший участник экспедиции Беринга полковник Плениснер. Он присмотрелся к условиям края, к народам Севера, их быту и сделал выводы, с которыми согласился и Шмалев: «…Чукчей в подданство приводить в рассуждении бедного их места, а притом негодного сих народов состояния, никакой нужды не было и ныне нет».[415]
Действительно, Плениснер подсчитал, что только за 53 года существования острога доход был получен меньше затрат на его содержание чуть ли не в двенадцать раз, не считая убытков, нанесённых ясачным народам, которые составляли около миллиона рублей. А государство понесло убыток чуть ли не в полтора миллиона рублей. Плениснер приводил и такие доводы, что коряки и юкагиры от нападения чукчей уже могли защищаться сами. У них в это время уже было огнестрельное оружие, в то время как чукчи его ещё не имели.
5 марта 1764 года Сенатом был представлен указ на утверждение Екатерине II о ликвидации Анадырского острога. Подписан он был только 28 сентября 1766 года, а в 1771 году острог был сожжён «дотла». Сей форпост «…заведением своим был не бесполезен». Только благодаря ему Атласов проник на Камчатку, а затем были открыты Алеутские острова, расширены границы русского государства.
К берегам Чукотки начали приходить иностранные корабли. Эти обстоятельства вынудили Екатерину II отказаться от обязательного обложения ясаком чукчей, войти с ними «ласкою» в миролюбивый контакт и «…на случай прихода туда впредь иностранных судов (императрица) указать изволила сделать гербы и отослать их к чукчам для развешивания в удобных местах их берегов по деревьям и показывания сходящим с судов, чтобы они узнавали через то принадлежность тех земель империи».[416]
Чтобы задобрить чукчей, в октябре 1789 года Екатерина II подписала новый указ о принятии их «…в Российское подданство с правом производить торговлю и промышленность без всяких стеснений».[417] К этому времени прямо на льду реки Анюй открылась Анюйская ярмарка, которая стала основой новых отношений России с северными народами. А уже в 1791 году императрица разрешила выдавать ежегодно по пятьсот рублей на приобретение подарков влиятельным чукчам.
12 ноября того же года «…Иркутскому наместническому управлению было послано предписание с препровождением 20 серебряных и 80 медных медалей — «сих людей приласкать и раздать медали первейшим из них».[418]
В 1794 году место Анюйской ярмарки было по просьбе чукчей перенесено «…к урочищу, называемому Обром», на одном из островов реки Большой Анюй, в 200 верстах от Нижнеколымска. Во время открытия ярмарки «…тойонам были вручены в знак „признавания их верноподданными“ указы наместнического управления с присовокуплением медалей каждому по одной».[419]
Для большего сближения с чукчами сибирские власти стали искать в их среде более надёжную опору. Естественно, передовыми элементами во взаимоотношениях в первую очередь являлись торговые люди из среды самих чукчей. Через них-то и виделась возможность влияния на чукотский народ. Правители Сибири стали «…выдавать им именные печати, щедро награждать медалями, кафтанами, кортиками», наделяя их званиями тойонов.[420]
Известно, что эти медали имели несколько разновидностей. Одни были серебряные, другие — медные; на одних было изображение вензеля Екатерины II — на лицевой стороне и государственного герба (двуглавого орла) — на оборотной; на других — на лицевой стороне был изображён профильный портрет императрицы, а на оборотной — вензель её.
Медали с гербом имели внизу, под «орлом», в обрезе, дату — «1791».
Они служили избранным чукчам знаком власти и предназначались для ношения на шее на соответствующей цепи. Диаметр всех медалей был одинаков — 50 мм. Штемпели резал русский мастер Тимофей Иванов, о чём свидетельствует надпись под портретом.
Но как ни ухитрялось русское правительство задобрить верховных правителей — тойонов, чтобы через них привести чукотский народ в российское подданство, всё было напрасно. Никакие подарки и знаки внимания не помогали продвижению этого дела. Чукчи оставались по-прежнему независимыми. Чукотские тойоны по приглашению сибирских властей приезжали в Якутск, договаривались об условиях, получали подарки, уезжали обратно, и всё оставалось без изменений.
Даже в XIX веке, в царствование Александра II, в 1858 году, в Якутск приезжал главный чукотский Эрем и «…удостоен был всемилостивейших наград: кафтаном, кортиком и серебряною медалью на Анненской ленте», он «…показал менее дикости, чем якутские инородцы, много наблюдательности и при нескрываемом чувстве самостоятельности и своего собственного достоинства показал большое уважение и покорность начальству».[421]
Обещал прислать на учёбу в Якутск своего сына, но всё же в конце концов отказался от своих намерений.
Уже в нашем веке потомки бывших тойонов ещё хранили как семейные реликвии царские награды своих предков — кортики, медали и подобные знаки отличия.[422]
Одни от царского гнева, другие по служебной надобности или в поисках лучшей доли уходили в Сибирь, строили на реках кочи, спускались на них к холодным полярным морям и пускались в плавание вдоль северных берегов России дальше на восток.
Ещё во времена Ивана Грозного ватага новгородцев на кочах проходила через пролив между Азией и Америкой. Но шторм разметал утлые судёнышки по бушующему морю. А один коч унесло далеко за Чукотский нос и выбросило на дикие берега Аляски.
Вышли люди на новый континент и поселились на берегу большой реки, взяли себе в жёны туземок из соседних диких племён и стали приспосабливаться к новой жизни.
Шли годы, люди старились, умирали, и со смертью последнего русского поселенца канула в вечность и память о них. Лишь изредка удивляло жгуче-черноволосых от природы индейцев и алеутов рождение в их семьях белобрысых ребятишек.[423]
Возможно, такой же трагический случай произошёл и в 1648 году с тремя из семи кочей Семёна Дежнёва, о которых он в своём отчете о переходе северного пролива «За Чукотским камнем» не смог сказать ничего определённого. То ли они погибли, то ли были отнесены штормом и льдами к берегам Аляски — об этом никто ничего не знал.[424]
Но слухи о бородатых людях, живущих за проливом — на американской земле, которые «молятся богу и русских называют братьями», упорно ходили по острогам и кочевьям.[425] И слухи эти были не без основания.
Землепроходец и исследователь Тарас Стадухин — современник Дежнёва, говорил, что к востоку от Чукотского носа есть большая земля, на которой живут бородатые люди, которые, как и русские, носят длинную одежду и делают деревянную посуду,[426] «…которая с русской работой во всём сходна».[427] И якобы эти люди просили чукчей, которые у них бывали, привезти им хотя бы одного русского человека.
Узнав об этом, казак Решетников чуть не уехал с торговавшими чукчами к бородатым людям. Он уже сел в байдарку, но подоспевший тойон ясачных чукчей (чукотский начальник) запретил увозить русского. Он не допускал связей с жителями Аляски служилых людей, боясь государственных властей.
Казачий сотник Иван Кобелев, живший в Анадырском остроге, слышал все эти истории от своего отца, а тот от своего — Родиона Кобелева, служившего с 1668 года начальником Анадырской земли и хорошо знавшего Семёна Дежнёва.
Позднее землепроходец Николай Дауркин — чукча-толмач, коротая время в Анадырском остроге, рассказывал Кобелеву о том, как он в 1763 году был у своих родичей на Чукотском носу зимой, когда пролив был скован льдами,[428] и там встречался с островными людьми, которые дали ему подробные сведения о том, что супротив Чукотского носа, прямо за проливом, есть «Большая земля, называемая Кыгман», и на ней устье большой реки Хевуврен, и что живут возле неё люди с большими бородами и имеющие укрепления.[429] Казак сумел побывать и на втором острове пролива, где жили «люди с моржовыми зубами», и привёз в Анадырский острог новые сведения, по которым начертил карту Аляски с изображением русской крепости. На ней показаны «Земля Кыгман», а к югу от неё устье реки Хевуврен. На правом берегу Хевуврена изображена крепость. «…Её охраняет дозор из семи человек… Четыре из них стоят на вышке, два человека… на… стене, а ещё один выглядывает из-за угла крепости… Тела (пяти) белых были окрашены в светло-розовый цвет», а «два остальных человека были изображены темнолицыми». Карта эта впоследствии «воспроизводилась» в печати и помечалась в библиотечных каталогах как «Русская крепость».[430]
Узнав от Дауркина такие подробности, Иван Кобелев не мог оставаться равнодушным к этим сказаниям. Он хотел непременно сам увидеть тех бородатых людей, узнать историю их появления за проливом.
По долгу службы позже он попадает из Гижигинской крепости на Охотское море — на побережье Чукотки — для проверки слухов о приходе иностранных судов Джеймса Кука и их дальнейшем продвижении.[431] Этот одержимый английский мореплаватель уже успел побывать в 1778 году в русских владениях Алеутских островов, встречался там с русским исследователем Тимофеем Шмелевым, которому подарил неизвестный тогда ещё в России прибор для метеорологических наблюдений на острове Уналашка, здесь же он откорректировал свою неправильную карту Алеутских островов у морехода Герасима Измайлова.[432]
Кобелев спешил к устью морской губы, за Ягагинским острожком, куда заходили когда-то корабли Беринга и Чирикова, и который никак не мог миновать капитан Кук. Но казачий сотник опоздал. Иностранные корабли уже давно покинули его. Англичане на трёх шлюпках подходили к берегу и меняли свой бисер и красные платки с белыми крапинками на драгоценные чукотские меха. Теперь залив был пуст.
И вот — 1779 год. В феврале на Гавайях в схватке с туземцами был убит Кук. Все острова Алеутской гряды уже были открыты российскими мореплавателями, они проникли в Кенайский залив и дальше — за Кадьяк — к северо-восточной части Тихого океана с огнедышащей громадой Святого Ильи. Уже велась и разведка к югу — в сторону Северной Калифорнии. Часто стали появляться на Алеутах и иностранные торговые суда. А таинственная земля за проливом так и оставалась неизведанной.
Душа Ивана Кобелева рвалась к ней. Все помыслы его были полны мечтой о поисках русских поселений на Аляске.
26 июля 1779 года он добрался до Чукотского носа, а потом до первого острова в проливе (Ротманова). Там он встретил людей, питавшихся рыбой и мясом морских зверей. Оттуда он сумел перебраться на другой остров (Диомида, а позже Крузенштерна), откуда «…ему и американский берег открылся, куда он отправиться и намерен был».[433] На восточном горизонте виднелась туманная полоска американского берега. До него оставалось всего вёрст тридцать. Но старшина островитян отказался переправить сотника на Аляску. Ему было запрещено (чукотским ясачным тойоном) переправлять через пролив российских служилых людей. Чукчи боялись ответственности перед русскими властями за дальнейшую судьбу казака на американском берегу.
Когда Кобелев ближе сошёлся со старшиной, то узнал от него, что сам он родом с Аляски и что есть там река Хевуврен, «…а при ней стоит острожек Кымговей, где имеют жительства российские люди. Они знают грамоту, почитают иконы и от коренных американских жителей отличаются широкими и густыми бородами».[434] Старшина дал сотнику много новых сведений об американской земле. Слушая его, он вспоминал рассказы своего приятеля-чукчи из одного острожка — казака Ехипки Опухина, который много раз уже бывал на земле за проливом. Кобелев сравнивал их с данными островного старшины. Они вполне подтверждались. Но кроме того, Ехипка ему когда-то рассказывал историю о деревянной доске, которая была исписана с обеих сторон красными и чёрными письменами. Посылали её бородатые люди с того берега через одного островного жителя и велели передать в Анадырский острог. Он сам видел эту доску, но взять не решился, так как она была довольно большая — «…три на пять четвертей, толщиной же с вершок».[435]
Эта давняя история подала мысль Кобелеву связаться с бородатыми людьми посредством письма. Он написал им пространное послание с просьбой ответить ему на целый ряд вопросов:
«Прелюбезные мои по плоти братцы, жительствующие на большой, почитаемой американской земле, если вы веры греческого исповедания, кои веруют в распятого господа нашего Исуса Христа и просвящённые святым крещением люди имеитесь, то изъясняю Вам, что я, во-первых, послан из Гижигинской крепости в Чукотскую землицу для примечания, и ис той землицы, быв на Имагле-острове (Деомида), который против самого Чукотского носу, и через тутошнего старшину Каигуню Мамахунина разведал об Вас…».[436] Дальше он просил их подробнее описать, где они живут, что за река возле них, куда она впадает, и намекал, чтобы они поставили на берегу «на приметном месте высокий деревянный крест так, чтобы его хорошо было видно с моря».[437] И дальше напоминал им о пропавшем в этих местах в давние времена русском коче.
Пребывая на островах, Кобелев изучал их взаимное расположение, исследовал приливы, отливы и течения между ними, собрал новые данные о Большой земле за проливом. По этим сведениям впоследствии была выполнена «Карта северных полярных морей».[438] Но земля за проливом для русских служилых людей так и оставалась пока недосягаемой.
И только спустя двенадцать лет после странствия сотника Кобелева в экспедиции с Беллингсом и Сарычевым по холодным морям и необъятным просторам Чукотской земли осуществилась его давняя мечта.
В 1791 году с сопровождающими казаками на девяти чукотских байдарах Кобелев переправился через пролив и достиг берега американского континента. Он был первым русским человеком, ступившим на этот таинственный берег. Изучая его, он нашёл старое, заброшенное селенье из пяти десятков «юрт»; первым побывал в устье Хевуврена (Юкона), но русских бородатых людей так и не нашёл.
Старания и достижения Ивана Кобелева были высоко отмечены самой императрицей Екатериной II. По её указанию была выполнена персональная золотая медаль для ношения на шее. Штемпели для чеканки её резал Карл Леберехт.
На лицевой стороне медали изображён портрет Екатерины II, в короне, с Андреевской лентой через плечо. А на обороте, во всё поле, помещена многословная надпись (мелкими буквами) в девять строк: «ГИЖИГИНСКОЙ — КОМАНДЫ СОТНИКУ — ПОРУТЧИКУ — ИВАНУ КОБЕЛЕВУ — ВЪ ВОЗДАЯНИЕ ЗАСЛУГЪ — ОКАЗАННЫХЪ ИМЪ ПРИ — СЕВЕРОВОСТОЧНЫХЪ — ЭКСПЕДИЦИЯХЪ — 1793 ГОДА».[439]
Иван Кобелев был человек необыкновенной судьбы. И, конечно, заслуги его не ограничиваются вышеописанными. Он прожил на свете более ста лет. Но жизнь и деятельность Ивана Кобелева пока ещё не изучены. Многое в его жизни остаётся загадкой.
Обширные польские земли в XVII веке в ходе беспрерывных войн стали отходить к соседним государствам. Так, в 20-х годах Швецией была захвачена часть Восточной Прибалтики — Лифляндия с Ригой. Затем в 1657 году Польша вынуждена была отказаться от Восточной Пруссии в пользу Бранденбурга. И наконец в ходе Северной войны она была оккупирована шведскими войсками.[440]
В середине XVIII века на польские земли стали претендовать Австрия и Пруссия, требуя их раздела. Россия была против, но политическая обстановка заставила Екатерину II дать согласие на частичное разделение Польши. Такой ценой она получила возможность благополучно завершить первую турецкую войну в 1774 году. А в 1793 году прусский король вынудил русскую императрицу пойти на второй раздел Польши, в котором Россия получила только часть белорусских земель с Минском и Правобережную Украину.[441] Пруссия заняла свою долю земель и утвердила в ней свои порядки. Со своей стороны Россия ввела в Польшу 8-тысячное войско, на которое опирался полномочный посол Екатерины II генерал И. А. Игельстром.
На угрозу полной ликвидации национальной независимости польский народ ответил организованным восстанием, главными руководителями которого были Тодеуш Костюшко, Игнатий Потоцкий и Колонтай.
Восстание началось 6 апреля 1794 года в Кракове, затем перекинулось на Варшаву и Вильно. Русский гарнизон был застигнут врасплох и понёс огромные потери. Более двух тысяч русских солдат было перебито в узких улицах города и 1764 человека взято в плен. Сам генерал Игельстром с оставшимися успел спастись.
Восстание приняло грандиозные масштабы и превратилось в войну против интервенции сразу двух государств — Пруссии и России. Главнокомандующим польскими войсками был назначен Тодеуш Костюшко — высокообразованный генерал, окончивший рыцарскую школу в Варшаве и военную академию (с отличием) в Париже. В былое время он в чине генерала участвовал в войне за независимость Америки.[442] Своей народной политикой Костюшко привлёк к восстанию основную массу крестьянства. И его войска вначале уверенно одерживали победы над прусскими и российскими войсками. Но шляхта своей несговорчивостью даже в немногих уступках крестьянству предопределила исход восстания.
Прусский король Фридрих Вильгельм II взял Краков и осадил Варшаву, но вскоре вынужден был снять осаду и направить войска в свои районы Польши, которые тоже поднялись против своих поработителей.
Восстание вызвало переполох среди 15-тысячного польского войска, находящегося на русской службе под Белой Церковью. Польские воины решили пробиваться на родину с оружием в руках. Престарелый П. А. Румянцев, командовавший в то время всеми юго-западными пограничными силами от Минска до устья Днестра, приказал Н. И. Салтыкову перекрыть границу, а А. В. Суворова вызвал из Херсона, где тот прозябал в опале, и направил его на укрощение польских полков. 12 июля он излюбленным своим приёмом — внезапностью — ошеломил поляков и сумел без кровопролития разоружить их.[443]
В это время повстанческие войска наносили ощутимые удары по русской армии генерала Ферзена. Фельдмаршал П. А. Румянцев вынужден был без согласия императрицы послать в Польшу А. В. Суворова для соединения с войсками Ферзена, чтобы общими усилиями разгромить повстанческую армию. Костюшко решил предупредить этот манёвр. Он пошёл навстречу войскам Ферзена и при деревне Мациовицы, недалеко от Варшавы, произошло жестокое сражение. «…Поляки… дрались с отчаянным ожесточением, — вспоминал один из русских участников, — …и не раз во время боя виделся их перевес, но все атаки кавалерии разбивались о стойкость русских штыков, и поляки обратились в бегство под градом картечи и были преследуемы по пятам нашей конницей. А казакам удалось взять в плен самого Костюшку, когда его лошадь завязла в болоте. Он был весь изранен и взят после ожесточённого сопротивления… Едва ли четверть всей армии спаслась, остальные погибли или были взяты в плен».[444] И сразу же последовал указ Румянцева: «…по высочайшему повелению е.и.в. (Екатерины II) бунтовщик Костюшко в препровождении лекаря, что его лечит, и другие, кое вы за тех знаете, что в сем возмущении главнейшее возмущение брали, и его секретарь… именно наискорее и без всякой огласки и под надёжным присмотром в Петербург к господину генералу прокурору».[445] Позже, в сопровождении генерал-майора А. И. Хрущева, под усиленным конвоем Тодеуш Костюшко был доставлен в Петербург и заключён в Петропавловскую крепость.
После этого поражения поляки стали стягивать свои силы к Варшаве. Командующим был назначен Макрановский.
Суворов в это время, соединившись с войсками Ферзена, разбил крупное соединение поляков при Кобылке. Добровольно сдавшихся повстанцев он распустил по домам. Согласно приказу Суворова — «Извольте поступать весьма ласково и дружелюбно»[446] — за ранеными поляками был налажен надлежащий уход: найденных приносили на руках к месту сбора, обмывали и перевязывали, поили, кормили их зачастую сами русские солдаты запасами из своих ранцев. Эта политика сыграла впоследствии немаловажную роль.
На пути к Варшаве теперь находилось одно из важнейших препятствий, которое решало исход всей кампании, — это предместье столицы — Прага. Укрепления её были неприступны: шесть рядов «волчьих» ям, с поставленными в них заострёнными спицами, высокие валы (с глубокими рвами), на верху их — башни и обложенные камнем батареи; внизу — тройные палисады, и всё это было нашпиговано сотнями орудий. 30-тысячное войско защищало не только крепость, но и свою национальную независимость.
Подготовку к штурму А. В. Суворов вёл очень тщательно, как в своё время под Измаилом. Но читая приказ перед штурмом Праги, Александр Васильевич предупреждал о том, чтобы «…В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют — царство небесное, живым — слава! Слава! Слава!».[447]
«23 (октября) на рассвете со всех сторон по крепости огонь открыт», — писал в реляции Суворов.[448] Ровно через сутки, 24 октября, в пять часов по сигналу ракеты передовые отряды русских воинов с фашинами, плетнями и лестницами осторожно, без всякого шума устремились к крепости. Было ещё темно. Многочисленные штурмующие колонны были обнаружены поляками уже на подступах к крепости. Вспышки орудийных выстрелов и летящие раскалённые ядра озаряли окрестности Праги с бесчисленными русскими войсками. Начался штурм, успех которого облегчился разбродом среди командного состава защитников. Генерал Вавржецкий, заменивший Костюшко, был паникёром, безвольным и неорганизованным командующим.
Русские войска, завладев внешними укреплениями и не давая полякам опомниться, двинулись дальше; ворвались в крепость, взорвали подземные склады с ядрами и бомбами; «…изгоняя (повстанцев) из улицы в улицу, на плечах их дошли до мосту, — писал Суворов, — …множество положили на месте… и, от мосту отрезав, взяли в плен двух генералов и знатное число мятежников». В это время «Седьмая колонна… очистила занятый лес, перешла через залив, отрезала неприятельскую тамо конницу…»,[449] загнала её на речную косу между Вислой и её болотистым притоком. Подоспевшая артиллерия довершила дело.
Беспощадный в бою А. В. Суворов был великодушен с побеждёнными после сражения. Перед взятием самой Варшавы он обещал всех сдавшихся распустить по домам (офицеров без изъятия у них оружия), не трогать горожан, оставить в сохранности их имущество и «…всё предать забвению».
Слух о гуманности русского генерала давно уже доходил до многих сражавшихся польских отрядов. Он произвёл на повстанцев должное впечатление: они стали уходить из отрядов и сдаваться на милость победителям. Благодаря такой политике Суворова Варшава была сдана русским войскам без лишней крови.[450]
«Ура! — конец. Бог милостлив!» — поздравлял Ферзена с завершением боевых действий Суворов.[451]
«Виват, Великая Екатерина! Всё кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена», — сообщал Румянцеву в своём донесении Суворов.[452]
«Господин генерал-фельдмаршал… поздравляю Вас…» — присвоив, наконец, высший военный чин А. В. Суворову, писала ему Екатерина II.[453] И тут же следующим письмом поясняла: «…Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего, но Вы сами произвели себя фельдмаршалом…».[454]
Суворов был несказанно рад. Он давно мечтал развязать на себе потёмкинские путы. Да и как было не радоваться, когда он скакнул по званию выше своих предшественников — Салтыкова, Репнина, Прозоровского и других генералов.
Как судьба переменчива! Должен быть фельдмаршалом за Измаил, а стал им за такое вынужденное жандармское дело. Но польский народ понимал Суворова, чтил его за гуманность и справедливость. Варшавяне преподнесли ему в подарок золотую, разукрашенную лаврами из бриллиантов табакерку с надписью: «Варшава — своему избавителю, дня 4 ноября 1794».[455]
Суворов воевал против повстанческой армии, не зная помыслов высшей власти России. А за его спиной уже готовился новый раздел Польши, в результате которого к России отошли Западная Белоруссия, Литва, Курляндия (Латвия) и часть Волыни. А Польша перестала существовать как самостоятельное государство.
От прусского короля Фридриха Вильгельма II Суворов получил в награду ордена: Красного Орла и Большого Чёрного Орла. За победы при Крупчице и Бресте 6 и 7 сентября 1794 года («…за суть новые доводы вашего неутомимого к службе нашей рвения, предприимчивости, искусства и мужества…») Екатерина пожаловала ему в награду «Алмазный бант к шпаге… (и) при том три пушки из завоёванных Вами (Суворовым)».[456]
Штаб- и обер-офицеры за взятие Праги были награждены орденами Георгия и Владимира. А те, которые не получили их, были жалованы золотыми крестами с четырёхстрочной надписью на лицевой стороне «ЗА — ТРУДЫ — И — ХРАБРОСТЬ», а на оборотной — «ПРАГА ВЗЯТА — ОКТЯБРЯ 24 — 1794».
В именном рескрипте Екатерины II, данном генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву-Задунайскому от 1 января 1795 года, по поводу награждения этими крестами пишется следующее: «…Получив ныне подробные донесения о сих знаменитых происшествиях, а вместе с совершенным уничтожением сил мятежнических, в руки наши отдавшихся, усматриваем тут и паче следствия добрых и искусных распоряжений Главного Начальства, усердие и храбрость всех от мала до велика, нам служащих, при помощи божьей столь славными успехами увенчанные, — мы воздаём оным Нашею особливою Монаршею милостию и благопризнанием, как-то в росписи у сего приложенной означено… Всем бывшим действительно на штурме Прагском Штаб- и Обер-Офицерам, которые тут не получили орденов военного Святого Георгия и Святого Владимира, жалуем золотые знаки для ношения в петлице на ленте с чёрными и жёлтыми полосами, с тем, что в пользу награждаемого таковым знаком убавляется три года…».[457]
Этот крест по размерам такой же, как Очаковский и Измаильский — 47x47 мм, и отличается от них лишь менее закруглёнными концами. Он стал третьим по счёту из серии подобных наград и представляет собой тоже уникальную редкость, так как его получили всего несколько десятков человек, причём из числа самых бедных офицеров, которые заменяли их при нужде бронзовыми, продавая золотые подлинники.
Для награждения нижних чинов были отчеканены серебряные медали совершенно необычной, квадратной, формы со слегка закруглёнными концами — размером 35x35 мм.
На лицевой стороне её изображён вензель Екатерины II, увенчанный императорской короной, а на обороте — во всё поле медали — помещена мелкая восьмистрочная надпись: «ЗА — ТРУДЫ — И — ХРАБРОСТЬ — ПРИ ВЗЯТЬЕ — ПРАГИ — ОКТЯБРЯ 24 — 1794 г».
Этой медалью награждались не только за взятие Праги, но и за другие сражения на территории Польши в 1794 году.
В именном рескрипте императрицы по награждению этой медалью пишется следующее: «…Что касается до нижних чинов и рядовых, как в сем штурме мужественно подвизавшихся, так и прочих, в течение действий оружия нашего на укрощение мятежа в Польше произведённых, находилися в разных сражениях, Всемилостивейше уважая их усердие и храбрость воинству Российскому сродную и многие труды ими подъятые, жалуем всем таковым, разумея и тех, которые в войсках под начальством Генерала Князя Репнина в различных противу неприятеля сражениях действительно находилися, серебряные медали с надписью: «За труды и храбрость» для ношения в петлице на красной (Александровской) ленте, которые по сделании и собрании ведомостей, велено от вас доставить немедленно…»[458]
Ровно через полгода после смерти Петра I в Петербурге, в Троицкой церкви, совершилось бракосочетание царевны Анны с герцогом Карлом Фридрихом Голштинским. Они остались жить при дворе. Царица Екатерина I предоставила своему зятю высокую должность при Верховном тайном совете.
Вскоре у Анны от брака с герцогом появился сын — Карл Пётр Ульрих — будущий царь Пётр III— «голштинский чертушка», как звала его потом царица Анна Иоанновна.[459] Но сама мать его Анна Петровна 4 марта 1728 года, едва достигнув двадцати лет, скончалась. Тело её перевезли из Голштинии в Петербург и похоронили рядом с отцом, Петром I, в Петропавловском соборе.
В 1735 году в память своей супруги Анны Петровны и в честь десятилетия со дня бракосочетания с ней Карл Фридрих Голштинский учредил орден Святой Анны. На звезде его начертан девиз, который в переводе на русский язык гласил: «Любящим справедливость, благочестие и веру». В первых буквах этих слов «AJPF» был зашифрован титул любимой супруги герцога: «Анна императора Петра дочь». Первым кавалером и гроссмейстером этого ордена стал семилетний сын Анны Карл Пётр Ульрих.
Шло время, сменялись на российском троне правители. Место Петра II заняла курляндская герцогиня Анна Иоанновна — племянница Петра I, на смену ей принесли к трону двухмесячного царя Ивана Антоновича — будущего шлиссельбургского узника; затем его сменила дочь Петра I — Елизавета. После неё единственным представителем петровской крови оставался его внук по женской линии — тот самый «чертушка»— сын Анны Петровны, в память которой был учреждён орден св. Анны. Его-то, тринадцатилетнего, и привезли из Голштинии, где он обитал круглым сиротой, попав в плохие руки к грубому обер-камергеру Брюммеру. В Петербург к Елизавете племянника доставил в феврале 1742 года майор Н. Ф. Корф. Об этом случае вспоминает в своих «записках» его современник В. А. Нащёкин: «…Ея Императорского Величества вселюбезный племянник, государыни цесаревны и герцогини Голстино-Готторпской сын, в Петербург прибыл благополучно». И тут же продолжает — «…От того времени орден Святыя Анны в России оказался: в день его высочества рожденья февраля 10 дня, пожалован многим».[460] А 7 ноября 1742 года в придворной церкви Московского Яузского дворца подросток Карл Пётр был крещён в православие и наречён Петром Фёдоровичем.[461]
Когда ему исполнилось шестнадцать лет, для него подыскали в Германии пятнадцатилетнюю невесту с длиннейшим именем — Софья-Августа-Фредерика-Ангалдт-Цербтская. Это была будущая российская царица Екатерина II. Через год их поженили. Судя по её дневникам, муж удивлял Екатерину умственной и физической недоразвитостью, грубостью и дурными наклонностями. После смерти Елизаветы власть перешла к Петру Фёдоровичу (Петру III). В самом начале царствования он проявил свою несостоятельность в управлении государством, подписав «вечный мир» с Пруссией и возвратив Фридриху II все завоёванные земли; открыто презирал всё русское, умудрился провести целый ряд нелепых реформ, заменил русскую гвардейскую форму прусскими образцами и объявил поход на Данию. Являясь с семилетнего возраста гроссмейстером ордена св. Анны, ввёл его в русскую наградную систему.
После дворцового переворота, в июле 1762 года, когда к власти пришла жена Петра III Екатерина II, гроссмейстером ордена св. Анны стал её сын Павел. В 1773 году императрица отказалась от всех прав на Голштинские владения и титулы. В связи с этим орден св. Анны утратил государственную значимость. Однако Павел сохранил за собой звание гроссмейстера ордена и право награждать им, вернее, подписывать грамоты тем, кого награждала его мать, а она щедро раздавала Голштинский орден. Но тайно от неё Павел тоже пытался жаловать его своим приближённым. Выданные им знаки должны были привинчиваться к эфесу шпаги таким образом, чтобы их всегда можно было прикрыть рукой.
После смерти матери, Екатерины II, русские награды были игнорированы Павлом I, и в день его коронования 5 апреля 1797 года орден св. Анны был окончательно введён в число российских орденов. Вот в этот момент и появилась новая солдатская награда — Анненская медаль, которая по установлению от 5 апреля 1797 года стала относиться к ордену св. Анны как знак его отличия для нижних чинов. Учреждена она была несколько раньше — 12 ноября 1796 года, и в 1797 году ею было уже награждено 6042 человека.[462]
«Знак… состоит из серебряной вызолоченной медали…», диаметром 24 мм, на лицевой стороне изображён красный эмалевый «орденский» крест, с уширенными концами, увенчанный императорской короной, которая разделяет вверху красную эмалевую кайму вокруг него. На оборотной стороне — такая же красная эмалевая кайма вдоль края медали и в середине вырезан тот номер, под которым имеющий знак внесён в список пожалованных знаком».[463]
Этой медалью награждались унтер-офицеры и солдаты за двадцатилетнюю беспорочную службу. Награждённые ею освобождались от телесных наказаний и получали прибавку к жалованью.
В 1800 году Анненская медаль ненадолго уступила место донату Мальтийского ордена, но впоследствии, после смерти Павла I, в связи с изменением сроков службы нижних чинов в армии её статут менялся.
С 11 июля 1864 года награждение за выслугу лет было прекращено. Этой медалью стали награждать только за особые подвиги и заслуги по службе.
С 12 декабря 1888 года по ходатайству военного министра медалью стали награждать и унтер-офицеров, беспорочно прослуживших десять лет на сверхсрочной службе в должностях фельдфебелей, вахмистров и старших унтер-офицеров строевых рот, эскадронов и батарей.
К 1806 году Анненской медалью было уже награждено 45 893 человека, к 1820 году — 94 207 и к 1831 году — 171 841 человек.[464]
Носили медаль в петлице на ленте ордена св. Анны (Анненской — красной с золотистыми краями); награждённые за особые подвиги и заслуги — с бантом из той же ленты, шириной 22 мм, а за выслугу лет — без банта. Жалованную медаль носили и после получения офицерского чина, и даже в случае награждения орденом св. Анны.
С 1844 года на всех знаках, предназначавшихся для награждения «иноверцев», место красного эмалевого креста занял российский государственный герб чёрного цвета.
По статье 486 Свода законов Российской империи «нижние чины, получившие уже знак отличия ордена св. Анны до 11 июля 1864 года за двадцатилетнюю службу, в случае приобретения ими, согласно сему уставу, права на получение того же знака за отличие удостаиваются присоединения банта к имеющемуся у них знаку».
В статье 488 приводятся примеры заслуг, за которые нижние чины могут быть удостоены этим знаком: «1) особые подвиги, последствием коих была очевидна польза правительства; 2) поимка важного государственного преступника; 3) открытие важных сведений, до правительства относящихся, и 4) особенные подвиги самоотвержения, совершённые с опасностью для жизни».
В статье 491 указывается, что награждённым этим знаком «…Назначаются… единовременные денежные выдачи, в различных количествах, соображаясь с подвигами и заслугами… в размере не менее десяти и не более пятидесяти рублей». А в особых случаях выдавали и более этой суммы.
Издавна Россия поддерживала дружеские связи с единоверцами Балканского полуострова — греками, сербами, черногорцами, долматинцами и другими народностями. Они тоже в свою очередь тянулись к России как к дружественной стране, с помощью которой надеялись освободиться от многовекового гнёта турецкого ига.
Ещё в самом начале царствования Петра I, когда он обдумывал планы возвращения старых русских земель Северного Причерноморья, балканцы предлагали ему свою помощь в общей борьбе с Османской империей. «…Если б дойти (тебе) до Дуная, не только тысячи — тьмы нашего народа, нашего языка, нашей веры, и все мира не желают» (с турецкими угнетателями).[465] То есть русский царь может надеяться на основательную поддержку братских народов, находящихся на территории самой Турции. Так разворачивалась история Прутского похода — похода «Московской рати», как называли его западные единоверцы.
Во время подготовки к этой кампании один из русских дипломатов, находившийся в тех местах, просил Петра I изготовить ему наградные медали для поощрения руководителей восставших народов за помощь русским в войне с турками. Он писал по этому поводу: «…Чтобы они (балканцы) склонились к лучшей ревности… потребно… медалей… всякому по одной». И дальше пишет: «…что ежели они зачнут (восстание) как обещают и будут следовать им многие народы, то… надобно иметь патенты и медали, ибо медали придадут немалую крепость тем людям… А как получу для них… медали, то смотря на них, и другие подымутся к тому начинанию и, понеже то касается к их свободе, надеюся, что (они) будут стараться».[466]
И хотя Прутский поход оказался неудачным, Пётр I в 1715 году передал на Балканы через митрополита Данилу Негоша — Черногорского правителя — золотые медали разного достоинства для награждения организаторов борьбы с турками, содействовавших русской армии в этом походе. Часть наград была вручена бывшим бойцам лично, когда они приехали в Россию с миссией Черногорского митрополита. Медали эти имеют овальную форму, на лицевой стороне их изображён погрудный портрет императора Петра I, развёрнутый вправо, а на оборотной — российский герб (двуглавый орёл) с датой под ним — «1711».
По размеру и весу они были разными и выдавались награждаемым в зависимости от знатности и чина.[467]
Связь с балканскими народами поддерживалась и в царствование Елизаветы Петровны. Она по примеру своего отца Петра I жаловала медали видным представителям и членам различных делегаций, приезжавшим в Россию из Балканских стран. А однажды с Черногорским архиереем, прибывшим в Россию со своей делегацией, послала «…к Черногорскому народу 1000 золотых портретов и жетонов (коронационных) ценою, примерно, 1000 (рублей)».[468]
При Екатерине II, в связи с новой полосой турецких войн за обладание Черноморьем, широко развернулась взаимная деятельность Средиземноморской экспедиции Алексея Орлова с населением Греческого архипелага, которое надеялось избавиться от турецких угнетателей с помощью русских моряков. В связи с этим появились золотые и серебряные медали «На нынешний военный случай» разных достоинств для награждения греческих повстанцев за активные военные действия против турок в Морее и за содействие России в русско-турецкой войне 1768–1774 годов.[469]
В связи со второй турецкой войной 1787–1791 годов Екатерина II намеревалась снова отправить экспедицию в Средиземное море в составе 20 кораблей под командованием адмирала Грейга. Решено было заготовить для награждения греков новый запас медалей с использованием старых штемпелей.[470] Но экспедиция сорвалась. Шведы неожиданно развернули военные действия против России, и флот был необходим в Балтийском море для защиты Петербурга. А медали уже были отчеканены, и не прежними штемпелями, а вновь изготовленными — с надписью «За усердие к вере и Отечеству».[471]
Часть этих медалей была передана фельдмаршалу Г. А. Потёмкину «…на предназначенное ему употребление»,[472] а затем они, «…находившиеся для награждения (после смерти) у покойного… князя Потёмкина-Таврического для употребления на пользу службы…»,[473] были «…записаны в расход» в Кавказское наместничество, и дальнейшая судьба их остаётся загадкой.
Кроме того, в конце царствования Екатерины II были изготовлены именные персональные золотые медали для награждения двух балканских капитанов за отличие в боевых действиях при Мачине — Танасия Селионы и Николая Крушевича, а также — «За водворение архипелагских греков в новозавоеванном Гаджибее (ныне г. Одесса) — подполковнику греческого происхождения Афанасию Кес-Оглу».[474]
Две тяжёлые войны за Северное Причерноморье в царствование Екатерины II значительно ослабили Турецкую империю. Это облегчило борьбу балканских народов за своё освобождение. Особенно активно она развернулась в Черногории во времена Петра Петровича Негоша. Этот глава страны, как и его предок Данило Негош, имел тесную связь с российскими государями — сначала с Екатериной II, затем с её сыном Павлом I и позже, в XIX веке, с Александром I. А в процессе последней русско-турецкой войны 1787–1791 годов дружба с русскими особенно укрепилась. Россия поддерживала и поощряла борьбу балканских народов против турок. Ослабленная Турция не могла уже противостоять сопротивлению свободолюбивого черногорского народа, и турецкие войска под командованием скадарского визиря Махмуда-паши Бушатли сначала в июле месяце — при Мартиновицах, а затем 22 сентября этого же 1796 года при Крусах были разбиты. Пётр Негош торжествовал, народ Черногории праздновал свою независимость. Одновременно с черногорцами и сербы добились себе внутренней автономии.
В солидарность с балканскими народами и в честь их побед над турецкими войсками для награждения участников сражения по распоряжению русского императора Павла I были изготовлены специальные золотые и серебряные наградные медали. Они не имели надписей, отражающих события, по чисто дипломатическим соображениям. На лицевой стороне этих медалей — погрудное, профильное, вправо обращённое, изображение императора Павла I с Мальтийским крестом на груди и орденской лентой через правое плечо. Внизу, под обрезом, инициалы: «С.М.Р.» — «Скуднев Михаил резал». По окружности медали, вокруг портрета, надпись: «Б.М. ПАВЕЛЪ I ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОСС.». А на обороте, под государственной короной, — изображение витиеватого вензеля императора Павла I.
Золотые медали были отчеканены двух размеров — диаметром 59 и 39 мм, а серебряные — только малого диаметра.
В 1798 году они были переправлены по дипломатическим каналам в Черногорию и Сербию для награждения особо отличившихся бойцов в сражениях с турками: золотые — для командного состава, а серебряные — для нижних чинов.
Медаль носили на чёрной муаровой ленте Мальтийского ордена.
В том же 1798 году черногорский правитель Пётр Негош получил от Павла I в награду орден Александра Невского, а вскоре, может, даже вместе с орденом, к нему поступили из России ещё 8 золотых и 10 серебряных медалей; но как ни странно, они были подвешены на Александровских (красных) лентах. Скорее всего, это продиктовано было вышеуказанным орденом на «алой» ленте, посланным в награду Черногорскому митрополиту.[475]
Серебряные павловские медали использовались Негошем и в XIX веке для награждения за боевые отличия, вплоть до 1835 года. По-видимому, он сохранил и продолжал использовать старый запас.[476]
Эти же медали при Павле I были приняты в 1800 году и для поощрения начальников иноверческих подразделений иррегулярных казачьих войск на Оренбургской пограничной линии после введения кантонной системы управления. Как подтверждает Ю. В. Иверсен, на основании архивных документов С.-Петербургского монетного двора, медали с вензелем Павла I — точно такие же, какими награждались черногорцы и сербы, — жаловались «…разным начальникам полков Братских иноверцев», то есть «иррегулярных мещерских (мещерякских), калмыцких, башкирских и пр.». Лента и в этих случаях была принята чёрная, муаровая — Мальтийского ордена.[477]
Первые монашеские объединения католиков, называемые орденами (с ударением на букву «о»), начали возникать в Западной Европе ещё в средние века. Они, как правило, размещались в монастырях, имели свои уставы и являлись опорой папства. Ордена способствовали расширению влияния католической церкви. Первым таким объединением ещё в VI веке был орден бенедиктинцев. Позднее, уже в XI и XII веках, в связи с крестовыми походами стали возникать духовно-рыцарские ордена в Прибалтике и Палестине.[478]
Тот же меч, которым завоёвывались чужие земли, служил и крестом, обращающим покорённые народы в свою веру. Так произошло и в Иерусалиме. Вначале приезжавшие туда со своими товарами купцы добились разрешения у фатимидских халифов построить себе пристанище. А уже в 1048 году они основали в Иерусалиме монастырь, построили дом для паломников с капеллой святого Иоанна Крестителя. Обитателей его стали называть иоаннитами. Этот опорный пункт европейцев на Ближнем Востоке пополнялся новыми приезжими и становился год от году всё многолюднее. Наладилась хорошая связь с Европой, странствующие купцы, возвратившись оттуда, рассказывали о несметных богатствах тех краёв. Эти рассказы распаляли воображение западных завоевателей.[479]
В 1096 году папой Урбаном II был предпринят первый крестовый поход, который закончился в 1099 году взятием Иерусалима. В этом немалую роль сыграли иоанниты. При обороне города они ударили в спину защитникам его и открыли ворота крестоносцам. С тех пор и повелось у мусульман называть православных «неверными».[480]
С основанием Иерусалимского королевства монастырская община совместно с крестоносцами постепенно стала складываться в орденскую духовно-рыцарскую организацию, а в 1113 году был принят устав и получено благословение папы.
Так возник и получил свою самостоятельность орден святого Иоанна Иерусалимского. Члены его приобрели полную свободу от имущественных и семейных уз. Это обеспечивало ордену мобильность. Высокая организованность и строгая дисциплина содействовали укреплению ордена, а обязанность каждого участвовать в походах против мусульман с целью приобретения новых владений превращала его в грабительскую организацию. Имелась у рыцарей ордена и своя форма с нашитыми на одежде крестами. Позже эти кресты постепенно превратились в самостоятельные драгоценные ювелирные украшения. Так появились ордена в том смысле, в каком мы их сейчас понимаем, и заняли надлежащее им место на рыцарях-кавалерах. Там, где у бедра висело «оружие господне» — меч или шпага, помещался знак высшей степени ордена, подвешенного на широкой ленте через плечо; а поверх нательного святого креста — «хранителя жизни», висевшего на шее, стал подвешиваться знак ордена степенью пониже.[481]
Главным делом ордена святого Иоанна была война. Она приносила ему огромные богатства и вызывала зависть европейских монархов. Орден приобрёл большие земельные владения на Ближнем Востоке и в Западной Европе, сделался крупной военной силой. Его подразделения появились во многих странах.
В XII веке в Средиземноморье стали нарастать противоречия между европейскими странами. Это повлияло на взаимоотношения внутри ордена и начало ослаблять его единение. Воспользовавшись этим, египетский султан Салах-ад-дин в 1187 году завоевал Иерусалим. До 1291 года орден святого Иоанна ещё удерживался в Сирии, а позже был вынужден перебраться на остров Кипр, в королевство своих соплеменников. Но жизнь с хозяином острова Гвидо Лузиньяном в мире и дружбе не получилась, и иерусалимские иоанниты вынуждены были искать новое прибежище.[482] Они завоевали византийский остров Родос у юго-западного побережья Малой Азии, переселились на него и стали называться родосскими рыцарями. Но в 1522 году под давлением турок орден был вынужден снова покинуть насиженное место. С этого момента начался его упадок. В связи с Реформацией он потерял большие владения в Северной Европе, от него откололась бранденбургская ветвь, и организовался самостоятельный орден. А иоанниты перебрались в Италию и до 1530 года кочевали по её территории, пока не получили в своё владение остров Мальту с близлежащими малыми островами и небольшой клочок земли на африканском побережье с городом Триполи.
Переселившись на отведённые ему земли, орден стал называться Мальтийским.[483] С этого момента корсарские замашки его проявились в полную силу. Пленники становились рабами рыцарей, местные жители строили им крепости и столицу Ла-Валетту.
Орден занимался грабежами, морским разбоем и нападал не только на мусульманские суда, но не гнушался и кораблями христиан. Он делал частые набеги на африканское побережье, воевал с маврами и даже нападал на своих единоверцев. Орден приобрёл сильный флот и политический вес в Европе.
Россия впервые пыталась наладить взаимоотношения с этим орденом в 1698 году. На Мальту был направлен российский военачальник Борис Шереметев для сколачивания союза с рыцарями ордена против османов в войне за Чёрное море.
Прибыл он на Мальту 2 мая и был принят с великим почётом. Как военный стратег, он в первую очередь интересовался строительством военных укреплений. Осматривая одну из крепостей, он с восхищением писал: «…Зело искусно зделана и крепка и раскатами великими окружена, а паче же премногими и великими орудиями снабдена».[484]
Истратив 20 500 рублей, по тем временам колоссальные деньги, он вернулся в Россию рыцарем. «…Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем… с изображением креста на груди; нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почёте у царя».[485] Б. П. Шереметев стал первым русским кавалером Мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского.
В дружбе с орденом Россия имела свои интересы, но не настолько, чтобы очень дорожить им. Взаимные связи поддерживались лишь посланиями по случаю смены наследников престола или избрания гроссмейстера ордена.
Екатерина II была более других заинтересована в этой дружбе. Она видела в рыцарях Мальтийского ордена помощников в осуществлении её заветной мечты — возрождения Византийской империи и непременно зависимой от России. Императрица под всякими предлогами посылала в Ла-Валетту своих офицеров — то для прохождения морской практики на кораблях ордена, то для переговоров об освобождении пленников христианской веры, взятых рыцарями ордена во время морских сражений с турецких кораблей. Поэтому на многих портретах екатерининских флотоводцев и на портретах самой императрицы можно видеть рогатые белые знаки Мальтийского ордена.
Но раздел Польши и некоторые претензии Мальты к тесным отношениям России с греками нарушили и без того слабый союз с иоаннитами. И только после смерти Екатерины II, с приходом к власти её взбалмошного сына Павла I, этот орден нашёл себе надёжного покровителя в лице российского императора.
Будучи всегда в оппозиции к своей матери, он начал теперь проводить крайне реакционную политику, что и привело его в дальнейшем к скорому трагическому концу. Он игнорировал учреждённые матерью русские ордена, заключил в 1797 году конвенцию с Мальтой, ввёл орден св. Иоанна Иерусалимского и сам стал его гроссмейстером.
Мальтийский орден в России занял место высшей награды. Павел I, облачившись в орденское одеяние, любил покрасоваться в обществе сподвижников, придворных дам и иноземных гостей броским восьмиконечником высшего ордена. С мальтийскими крестами он изображён и на многих своих портретах.
Французской революцией ордену иоаннитов был нанесён удар её сторонниками на острове, а в 1798 году последовал окончательный крах — Мальта была захвачена войсками Наполеона Бонапарта. Капитул ордена был перенесён в русскую столицу, а император Павел I получил титул «Великого Магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского». В Петербурге он предоставил ордену прекрасный воронцовский дворец, капеллу на Садовой улице, Инвалидный дом, выделил кладбище, выдал щедрые дотации из государственной казны и даже обещал военную помощь.
Сам знак ордена в русском приорстве остался без изменений — та же чёрная муаровая лента, прежней формы белый эмалевый остроконечный крест под короной. Павел даже ввёл его изображение в государственный герб России.
Официально Мальтийский орден св. Иоанна Иерусалимского был введён в русскую систему награждения по царскому манифесту от 29 ноября 1798 года.[486] Он предназначался для награждения российского потомственного дворянства за военную и гражданскую службу. Знаки ордена были трёх степеней и имели вид белого крестика с раздвоенными концами. Лента чёрная. Награждались этим орденом и женщины высшего дворянского сословия, для них были установлены две его степени — «Большой крест» и «Малый крест».
А в 1800 году в российской наградной системе появился (вместо Анненской медали) донат Мальтийского ордена, как придаток к нему, для награждения нижних чинов — солдат и унтер-офицеров за двадцатилетнюю беспорочную службу.[487] Донат ордена представляет собой маленький, примитивно сделанный латунный крестик с раздвоенными концами, между которыми находятся украшения в виде лилий. Крестик встречается разных размеров, но в пределах 25x25 мм.
С левой стороны из вышепредставленных экземпляров помещён обычный латунный знак (размером 22x22 мм), а справа — уникальный крестик доната, выполненный в золоте (24,5x24,5 мм). Первый напоминает Мальтийский орден в миниатюре — даже концы его, кроме одного верхнего, покрыты, как и у ордена, белой эмалью. Выполнен он, по-видимому, по частному заказу какой-то ювелирной мастерской.[488] Всего было роздано 1129 таких знаков, из них 17 отобрано за преступления.
Носили знак на груди на чёрной шёлковой муаровой ленте ордена св. Иоанна Иерусалимского. Этот донат просуществовал недолго, сразу же после смерти Павла I, в 1801 году, он был снова заменён Анненской медалью.
Император Александр I не пожелал идти по стопам отца. Он сложил с себя звание гроссмейстера этого чуждого для России ордена, убрал знак его из государственного герба и возродил традицию награждения прежними русскими орденами.[489]
К 1811 году Мальтийский орден утратил своё значение и навсегда прекратил существование в России.
С давних пор народы Грузии и Армении тяготели к России. Раздробленные на мелкие царства, они не могли противостоять восточным завоевателям в лице Персии и Турции, которые «…разиня рты свои, как змеи окружают нас, — писал Панину ещё при Екатерине II в 1774 году грузинский царь Ираклий II, — персияне как львы смотрят на нас, а лезгины острят зубы свои против нас, как голодные волки».[490] Перед Грузией невольно встала дилемма — либо быть покорённой отсталыми странами Востока, либо перейти под власть прогрессивной и более доброжелательной России. Но и сама Россия стремилась иметь эти земли как опорный стратегический плацдарм с побережьями сразу двух морей. Все эти причины привели в 1783 году к заключению Георгиевского трактата между русской императрицей Екатериной II и грузинским царём Ираклием II, согласно которому в Грузию были введены военные силы в составе пока что всего двух батальонов. И хотя этих войск было явно не достаточно для охраны Грузии, но всё-таки их присутствие на Кавказе охладило строптивый пыл соседних воинствующих государств.
Однако вскоре война, которую вела Россия в 1784–1791 годах с Турцией и Швецией, отвлекла её внимание от Кавказа, и положение Грузии опять резко изменилось. Начались новые территориальные дробления и удельные распри между правителями. Но самое главное — возобновились нашествия персидских и турецких тиранов. Набеги их завершались грабежами, разгромом селений, массовым истреблением мирного населения — мужчин убивали, а женщин, как правило, продавали в восточные гаремы. В 1795 году во время очередного нашествия персов на столицу Грузии Тифлис (Тбилиси) город за девять дней пребывания захватчиков был полностью разграблен и почти весь уничтожен — «…с каждым рассветом дня толпы персидских войск вместе со своим повелителем устремлялись в столицу Грузии, — свидетельствуют исторические записи. — Там персиане предавались полному неистовству. Они отнимали у матерей грудных детей, хватали их за ноги и разрубали пополам, уводили женщин в свой лагерь, бросая детей на дороге. Река Кура была загромождена трупами».[491] Персидский правитель Ага-Мухамед-хан требовал от Грузии разрыва отношений с русскими и угрожал, что сделает «…из крови российских и грузинских народов реку текущую…».[492] В свою очередь лезгинские феодалы в бесчинствах не отставали от персов и турок. Они совершали нападения на мирное население во время полевых работ. По словам русского современника, бывшего в тех местах, «…грузин большая половина в полон лезгинами брана».[493]
Таким же образом персы властвовали и издевались над населением теперешнего Азербайджана. В 1794 году по велению предводителя Ага-Мухамед-шаха Каджара было ослеплено 20 тысяч азербайджанцев, и в доказательство исполнения приказа ему было доставлено «20 тысяч пар вынутых глаз».[494]
Военная полоса России затянулась надолго. После турецкой и шведской началась война с Польшей. И только после её завершения, в декабре 1795 года, русская императрица Екатерина II отдала распоряжение «…подкрепить царя Ираклия, яко вассала российского, против неприязненных на него покушений».[495] В разорённую Грузию был направлен двухтысячный отряд русских войск. Видя благодеяния России, дагестанские правители тоже обратились к ней за помощью.
В 1796 году была сформирована кавказская армия из трёх корпусов, численностью 21 тысяча человек, из которых 9 тысяч составляла конница. Командование войсками было поручено генерал-поручику графу Валериану Зубову — брату Платона Зубова, фаворита Екатерины II. Так началась война с Персией.[496] Русские войска заняли всё Каспийское побережье — Баку, Шемаху, Ганджу и, переправившись через реку Аракс, начали угрожать даже самой столице Персии — Тегерану. Но смерть Екатерины II и договор с Англией против наполеоновской Франции помешали завершить победоносную войну. По приказу Павла I русские войска вновь были выведены с Кавказа.[497]
В начале 1798 года престарелый грузинский царь Ираклий II умер и новым правителем Грузии стал его сын Георгий XII. С выводом русской армии из Грузии там вновь стала складываться ужасная обстановка. И теперь уже сын Ираклия обратился к Павлу I с просьбой о военной помощи. Он жертвовал ради спасения Грузии всем, даже управлять обязывался «…по тем законам, кои из высочайшего двора даны быть имеют. От себя же (он обязывался) без особого повеления никаких узаконений не вводить».[498]
Накануне XIX века, в ноябре 1800 года, русская армия под командованием генерала Лазарева вступила в Грузию. Её сопровождал полномочный министр при Георгии XII Коваленский, который сосредоточил в своих руках всё управление страной и «…полностью овладел царём», — писал один из высоких воинских чинов на Кавказе.[499] Павел заявил: «Я хочу, чтобы Грузия была Губернией…»[500] Так и случилось. Грузия перешла в подданство России. Колониальное положение её вызвало недовольство народа, стала складываться критическая обстановка, в которой разбираться пришлось уже новому русскому царю Александру Павловичу. 12 сентября 1801 года он обнародовал манифест о присоединении Грузии, в нём указывалось о лишении прав всех царствовавших династий на грузинский престол. Наместником Кавказа и главнокомандующим русскими войсками был назначен 11 сентября 1802 года князь П. Д. Цицианов, перед которым стояла задача расширения русского влияния на Кавказе. Такая политика России должна была привести к войне с Персией. И она случилась.
В начале 1803 года русская армия начала подчинять России районы, расположенные к северу от реки Аракс. Особенно сильное сопротивление оказало Ганджинское ханство — одно из феодальных владений, ранее принадлежащее Грузии. Экспедицию по его покорению возглавил лично главнокомандующий Цицианов. 20 ноября 1803 года русская армия была сосредоточена в 15 километрах от Тифлиса, у деревни Саганчуле, и от неё двинулась в поход. На подходе к Шамхору 29 ноября князь Цицианов послал правителю Ганджи (ныне Гянджа) Джавад-хану ультиматум: «…Вступив во владение Ганджинское, — писал он, — объявляю вам о причинах прихода сюда:
Первое и главное: что Ганджа с ея округом во время царицы Тамары принадлежала Грузии и слабостью царей грузинских была отторгнута от оной. Всероссийская Империя, приняв Грузию в своё высокомощное покровительство и подданство, не может… оставить Ганджу яко достояние и честь Грузии в руках чужих…
Третье: купцы тифлисские, ограбленные вашими людьми, не получили удовлетворения… А по сим трём причинам я сам с войсками пришёл брать город, по обычаю европейскому и по вере, мной исповедуемой, должен, не приступая к пролитию человеческой крови, предложить Вам о сдаче города и требовать от Вас ответ из двух слов по вашему выбору да или нет, т. е. сдадите или не сдадите… Буде же не желаете, то ждите несчастного жребия, коему подпали некогда Измаил, Очаков, Варшава и многие другие города. Буде завтра в полдень не получу ответа, то брань возгорится, понесу под Ганджу огонь и меч, чему Вы будете свидетель и узнаете, умею ли я держать слово».[501]
Но Джавад-хан был хитрым и коварным политиком. Он и раньше, сдавшись графу Зубову, присягал Екатерине II и тут же переметнулся к персам. И теперь он дал русскому командованию неопределённый, уклончивый ответ, чтобы оттянуть время. Цицианов, взяв с собой генерал-майора С. М. Портнягина, с эскадроном Нарвского драгунского полка полковника Корягина, двумя батальонами 17-го егерского полка подполковника Ф. Ф. Симоновича, Кавказским гренадёрским батальоном и семью орудиями выступил на изучение крепости и подходов к ней. В садах, окружавших крепость, среди каменных и глинобитных оград, представлявших собою нечто вроде укреплений, русские встретили сильное сопротивление. Завязалось целое сражение, которое длилось более двух часов. Но упорство воинов Джавад-хана было сломлено, и они отступили в крепость, оставив за пределами её 250 человек убитыми. На сторону русских перешли в качестве пленных 200 шамшадильцев и 300 армян. Цицианов тоже понёс немалые потери — 70 человек убитых и около 30 раненых.
Началась подготовка к осаде крепости — устраивались траншеи, укреплялись засады, устанавливались пушки — всё было устремлено на Ганджу. Взятие её обеспечивало безопасность восточных границ Грузии. Крепость представляла собой внушительное укрепление. Она была обнесена двойными стенами «высотой четыре сажени»[502] — снаружи глинобитной и каменной внутри, с бойницами, шестью башнями; и над всем этим, внутри крепости, возвышалась грозная, неприступная цитадель.
Пять раз князь Цицианов пытался убедить Джавад-хана сдать крепость без лишнего кровопролития, но всё напрасно. Жаль было женщин и детей, которых во множестве нагнали туда в залог мужской верности. Они могли невинно пострадать при бомбардировке и штурме.
Минул старый 1803 год. 2 января на военном совете было решено в ночь провести подготовку, а под утро 3 января начать штурм. Все войска были разделены на две наступающие колонны, в которых находилось около 700 азербайджанских ополченцев и добровольцев из других ханств.[503] Лёгкой татарской коннице, как «…недостойной по неверности своей…»,[504] было приказано оцепить крепость со всех сторон, чтобы никто не мог уйти при штурме. Для подстраховки были дополнительно выставлены пикеты из казахских, шамшадильских, бергаминских, демугасальских ополченцев. Всем штурмующим было приказано не трогать женщин и детей и не совершать грабежей.
3 января 1804 года в 5 часов 30 минут начался штурм. Первая колонна в составе гренадёрского батальона Севастопольского полка, батальона Кавказского гренадёрского полка под командованием Ф. Ф. Симановича и двухсот спешенных драгун генерал-майора С. А. Портнягина подступила к крепости со стороны Карабахских ворот. Вторая колонна — два батальона 17-го егерского полка полковника Корягина — начала вести ложную атаку со стороны Тифлисских ворот. Батальон майора Белавина, при котором находился и Цицианов со всей артиллерией и сотней казаков, составлял резерв.
Штурмующим удалось в предрассветной мгле подойти близко к крепости, где на них обрушился град камней, зазвенели стрелы, загрохотали выстрелы. Первую стену по приставным лестницам миновали солдаты полковника Корягина. В коридор, между стенами, оборонявшиеся бросали пропитанные нефтью, зажжённые бурки и тряпьё. К башням, пробираясь вдоль по стенам, бросился с батальоном майор Лисанович и овладел ими. В одной из них сам Джавад-хан, оседлав огромную пушку, отбивался саблей от наседавших русских и пал в этом бою. С другой стороны крепости Портнягин сумел пробить брешь в глинобитной стене, но ворваться в зону между стенами не удалось. Пришлось штурмовать стены с помощью приставных лестниц. Две попытки были неудачными. Штурмующих опрокидывали вместе с лестницами. И только в третий раз сам генерал Портнягин первым ворвался на стену. За ним ринулись солдаты и бросились к башням. Тем временем Корягин, который вначале предпринимал ложную атаку, уже спустился внутрь крепости и открыл ворота. Ужас охватил оборонявшихся. На площади крепости кричали в страхе и молились около 9 тысяч ни в чём неповинных женщин с детьми. Вой и смятение оглашали крепость. Русские солдаты увели детей и женщин в захваченные башни — подальше от выстрелов и резни. В сражении погиб средний сын Джавад-хана Гуссейн-Кули-ага, но два других, старший и младший, сумели через стены улизнуть из крепости и скрыться.
К полудню всё было кончено. Дорога на Южный Азербайджан была открыта.
За эту славную победу генерал-майор Портнягин был награждён орденом св. Георгия 3-й степени, полковник Корягин получил св. Георгия 4-й степени, а перед смертью, 7 мая 1805 года, он был жалован орденом св. Владимира 3-й степени. Подполковник Симонович был удостоен ордена св. Георгия 4-й степени.[505] Для низших чинов — участников штурма Ганджи были отчеканены серебряные медали необычного размера, диаметром 33 мм.
На лицевой стороне, во всё поле медали, изображён витиеватый вензель императора Александра I, увенчанный императорской короной. На оборотной стороне — прямая семистрочная надпись: «ЗА — ТРУДЫ — И ХРАБРОСТЬ — ПРИ ВЗЯТИИ — ГАНЖИ — ГЕНВАРЯ 3.— 1804 г.».
Кроме этой медали для нижних чинов существовало ещё два типа шейных серебряных медалей неизвестного назначения. На лицевой стороне одной из них погрудное профильное изображение Александра I, а на второй — «грудное изображение (императора) в мундире Преображенского полка». Штемпели для последней медали резал известный мастер саксонец Карл Леберехт. Все эти медали носили на Александровской ленте.[506]
В то же время было отчеканено небольшое количество медалей «За храбрость, оказанную в сражении с персианами 30 июля 1804 г.» (диаметром 50 мм). Они выдавались казакам, отбившим у персов 4 орудия и 4 знамени. Медали эти предназначались для ношения на шее на Александровской ленте. Отчеканено их было всего 50 экземпляров, поэтому они представляют собой большую редкость.[507]
Подобные медали чеканились и в память о сражении с кабардинцами 11 марта 1805 года.[508]
Впервые русская армия столкнулась с Наполеоном при освобождении Северной Италии. Суворов раньше всех определил хватку и замысел строптивого завоевателя и намеревался его «унять». Россия уже тогда предполагала, что в скором времени придётся скрестить оружие в серьёзных сражениях с французской армией.
В начале XIX века в Европе стала складываться напряжённая политическая обстановка. Императору Александру I пришлось по-новому решать вопросы военной подготовки, учитывая превосходство наполеоновской армии.
Во все времена войны вызывали интенсивный рост военной промышленности и производства. Кроме оружия и снаряжения нужно было и обмундирование. Ещё при Павле I, 22 сентября 1800 года, вышел указ о поощрении фабрикантов за повышение производительности труда на их предприятиях, «…кои сверх обязанности их с казною поставят до 50.000 аршин сукна, давать в награждение серебряные медали, а тем, кои поставят до 100.000 аршин, золотые для ношения на шее…».[509]
Нуждалась армия и в продовольствии. И вот в 1801 году, сразу же с приходом к власти императора Александра I, была учреждена медаль «За полезное» для награждения всех слоёв населения за различные заслуги перед государством: купцов — за улучшение торговли, мещан, ремесленников, рабочих, отличившихся в своём труде, и даже крестьян — за повышение урожаев и поставок сельскохозяйственной продукции.[510]
И конечно же, для ведения войны нужно было оружие, основными производителями его были Тульский и Санкт-Петербургский оружейные заводы. На этих военных предприятиях работали талантливейшие русские оружейные мастера. Зачастую многие из них трудились на дому, конструируя и создавая новые образцы. Правительство Александра I поощряло рвение маститых специалистов. Так, например, той же медалью «За полезное» награждали в 1805 году «…за изобретение машин для приготовления листового железа».[511] В 1808 году по представлению самого командира Тульского завода генерал-майора Чичерина медалью «За полезное» были награждены сразу тринадцать оружейников, а один из них даже шейной — золотой на голубой (Андреевской) ленте.[512]
Кроме того, награждали оружейных мастеров и другими медалями: «За усердие и пользу», «За усердие и труды» и наоборот — «За труды и усердие», просто «За труды», «За усердную службу». Был даже случай награждения медалью «За полезное изобретение». Эта уникальная золотая медаль, украшенная бриллиантами, была жалована в октябре 1809 года заводчику Грейсону «…за изобретённый способ отливать свинцовые пули с лучшей для казны выгодой».[513] Все перечисленные медали имеют на аверсе профильное изображение императора Александра I, а на реверсе — соответствующие надписи.
И наконец, главная фигура войны — солдат. Достаточное количество полноценных, обученных, хорошо вооружённых и имеющих большой военный опыт войск — залог победы.
После поражения союзных армий под Аустерлицем в ноябре 1805 года Пруссия была обречена. Русский император понимал, что после взятия Берлина армия Наполеона рано или поздно двинется на Россию. Необходимо было не только увеличить численность русских войск за счёт необученных рекрутов, но и обеспечить призыв в армию уже отслуживших свой положенный срок солдат. Вот в это время, в 1806 году, и появилась новая, необычной величины медалька, диаметром всего 18 мм.
На лицевой стороне её, во всё поле, изображены воинские атрибуты: на круглом боевом щите, на фоне перекрещенных шашки (меча) и приспущенного знамени, боевая каска римского воина; на обороте — горизонтальная четырёхстрочная надпись: «ВЪ — ЧЕСТЬ ЗА — СЛУЖЕННОМУ — СОЛДАТУ»; под обрезом дата — «1806».
Эта медаль была обещана императором Александром I старым отставным солдатам, «…поступившим вновь на службу добровольно».[514] Она чеканилась двух типов — золотая и серебряная. Серебряными награждались старые отставные солдаты за 6 лет вторичной службы. Выдавались они на красной (Александровской) ленте.
Золотыми награждались те же старые отставные солдаты, «…вновь призванные под знамёна, после 10 лет службы, совместно с унтер-офицерским званием и пожизненным пенсионом». Эти медали носили на голубой (Андреевской) ленте.[515] Штемпели для их чеканки резал тогда ещё молодой русский мастер Алексеев Владимир Ефимович, поступивший в 1801 году «…медальерным учеником на Санкт-Петербургский Монетный двор. В 1805 году произведён в медальеры».[516]
Существовала ещё одна точно такая же серебряная медалька «…с воинской арматурой на одной стороне», но совершенно с другой надписью на оборотной — «За усердие к службе», с той же датой под обрезом — «1806». Она предназначалась тем, «…кто добровольно соглашался остаться на сверхсрочную службу» сроком на 3 года и получал её только «…после трёхлетнего пребывания на этой вторичной службе при увольнении».[517]
Эту медаль носили на груди на красной (Александровской) ленте.[518]
Автором последней медали является Шилов Иван Алексеевич — ученик знаменитого Карла Леберехта.[519]
Такие «миниатюрные» регалии впервые появились в России, они послужили прототипом для «фрачных» медалей.
В Западной Европе награды подобного типа были введены значительно позже — только в 1815 году, после сражения при Ватерлоо.
Через год после поражения союзных армий под Аустерлицем была создана новая — четвёртая по счёту — антифранцузская коалиция. В неё входили Россия, Англия, Пруссия, Саксония и Швеция. Нужно было собирать в кулак военные силы, поднимать все возможные резервы России того времени. На повторную службу в армии привлекались в добровольном порядке как нижние чины, так и отставные солдаты. Они были необходимы для ведения войны с опытным и многочисленным наполеоновским войском.
Испокон веков в тяжкие для России времена русский народ вставал на защиту своего Отечества… Здесь можно вспомнить Минина и Пожарского, тогда, в начале XVII века, народное ополчение воевало с польской интервенцией. Позже — при Петре I, в 1708 году — было организовано поголовное вооружение всего мужского населения для защиты Псковских и Новгородских земель от ожидаемого вторжения шведских войск Карла XII.[520]
И вот теперь, в 1806 году, в связи с угрозой вторжения Наполеона в Россию необходимость заставила русского царя обратиться с призывом ко всему российскому народу. Вот как об этом писал популярный журнал «Старая монета» за 1910 год: «…Манифестом от 30 августа 1806 года император Александр I повелел составить из 31 губернии ополчение… названное „внутреннею переменною милицией“, или „Земским войском“». Массовое формирование его началось 30 ноября 1806 года одновременно в 7 округах. Создавалось оно в основном из добровольцев — крепостных крестьян и других податных сословий в возрасте от 20 до 50 лет, каждый из которых впоследствии «…героически боролся за родину, будучи уверен, что завоюет себе свободу, после войны…».[521]
В это грозное для России время было сформировано небывалое по численности ополчение — 612 тысяч человек. Основной единицей этого «Земского войска» являлся батальон численностью 694 человека, который делился на более мелкие подразделения — сотни, полусотни и десятки. Вооружение это народное войско имело никудышное — в основном пики, копья, и только пятая часть владела захудалыми ружьями.
Командный состав ополчения комплектовался, как правило, из офицеров запаса, отставных офицеров старших возрастов, а командиры средних подразделений подбирались из дворянского сословия. Ополчением командовали даже такие знаменитости, как генерал-адмирал Алексей Орлов, брат Григория — фаворита Екатерины, а также генерал от инфантерии А. А. Прозоровский и другие выдающиеся полководцы — герои XVIII века.[522]
Содержалось ополчение в основном на народные пожертвования, которые составляли огромную сумму — 10 миллионов рублей.[523]
Сразу же после манифеста от 30 августа, как сообщает тот же журнал «Старая монета» за 1910 год, «считая себя главою всего русского дворянства и владея в Санкт-Петербургской губернии крестьянами, Государь, желая подать пример точного исполнения Высочайшего повеления, приказал из государственных и дворцовых крестьян набрать также „Земское войско“ и оформить в Стрельне батальон милиции, названный в отличие от прочих батальонов „Императорским батальоном милиции“».[524]
Одним из первых его командиров стал популярный писатель того времени Сергей Николаевич Глинка. Он командовал Сарычевской дружиной в звании бригад-майора «Земского войска». Впоследствии, в 1808 году, эта дружина-батальон была переименована в лейб-гвардии Финляндский полк. Сам же С. Н. Глинка позже стал именоваться первым ополченцем Отечественной войны 1812 года.[525] Вступил в «Земское войско» и родной брат С. Н. Глинки — Фёдор Николаевич, находясь в отставке и несмотря на плохое здоровье. Он «…был избран сотенным начальником народного ополчения».[526] А в дальнейшем стал адъютантом генерала Милорадовича, участвовал в заграничном походе 1813 года, во всех важнейших сражениях, после войны написал знаменитую книгу «Записки русского офицера».[527]
Поэт и учитель А. С. Пушкина К. Н. Батюшков тоже «…вступил добровольцем в ополчение и был ранен в ногу в сражении под Гейльсбергом».[528] А в ходе войны с Наполеоном в 1812–1814 годах он прошагал всю Европу и участвовал во взятии Парижа.[529]
Ополчение показало себя высокоорганизованным отрядом русской армии и наравне с ней активно действовало во многих боевых операциях. Только под Фридландом в июне 1807 года вместе с армией в сражении с Наполеоном участвовало более 4 тысяч русских ополченцев.[530]
После решающего сражения при Прейсиш-Эйлау необходимости в содержании огромного ополчения не было и его сократили до 200 тысяч человек.[531]
За убитых, умерших и пропавших без вести крепостных крестьян — доблестных защитников Отечества, помещики получали зачётные рекрутские квитанции.[532] Все чины Императорского батальона за участие в боях против французов были награждены особо выбитыми серебряными медалями на Георгиевских лентах. Медали эти были выданы 15 апреля 1808 года. На лицевой стороне их — бюст императора Александра I и круговая надпись «АЛЕКСАНДРЪ I ИМП. ВСЕРОСС. 1807», а на оборотной — венок, внутри которого четырёхстрочная надпись: «ЗА ВЕРУ И — ОТЕЧЕСТВО — ЗЕМСКОМУ — ВОЙСКУ».[533]
Были выбиты не только серебряные медали диаметром 29 мм для пожалования нижним чинам «…ополченских частей, участвовавших в боевых действиях».[534] Одновременно с ними 15 марта 1807 года учредили золотые медали для награждения командного состава ополчения.
Золотые медали (тоже диаметром 29 мм) на Георгиевской ленте «…жаловались офицерам „Земского войска“, принимавшим непосредственное участие в военных действиях». Такие же медали, но на Владимирской ленте выдавались офицерам и чиновникам военного ведомства, не участвовавшим в сражениях, но бывшим в это время при войсках.
Учреждена была ещё и третья медаль — маленькая золотая, диаметром 22 мм, с поперечным ушком на Георгиевской ленте, для награждения офицеров казачьих подразделений «Земского войска» — участников сражений.
Штемпели для изготовления этих медалей резал уже известный нам саксонец Карл Леберехт, прибывший в Россию в 1769 году для работы на Санкт-Петербургском монетном дворе в качестве мастера по резьбе печатей.
После разгрома союзных войск под Аустерлицем 20 ноября 1805 года, где было потеряно только русских 21 тысяча человек, Наполеон начал проводить политику захвата Польши. Спекулируя на национальных чувствах поляков, он обещал им после «освобождения» от Пруссии и России восстановить Польшу, предоставив ей автономию. Пруссия, защищая свои интересы, не дождавшись поддержки русских, в сентябре 1806 года столкнулась с наполеоновской армией и уже в октябре была наголову разбита под Йеной и Ауэрштадтом. Таким образом, к началу военных действий России в новой кампании прусской союзницы уже не существовало.
28 ноября Мюрат вступил в Польшу. А 19 декабря в Варшаву под восторженные приветствия населения прибыл как «освободитель» Польши сам Наполеон. Поляки верили ему, не зная о тайных замыслах «благодетеля». А он готовил Польшу в качестве плацдарма для нападения на Россию, а польских солдат — в качестве «пушечного мяса».
Русская армия, к тому времени насчитывавшая до 100 тысяч человек, была сосредоточена в двух корпусах — Беннигсена и Буксгевдена. Необходимо было подчинить их единому командующему. Но кому? Немало в России было крупных воинских фигур, но император Александр I в растерянности разводил руками: «Вот все они, и не в одном не вижу дарований командующего».[535] О Кутузове после Аустерлица он не хотел и слышать. И в конце концов был назначен на этот пост прославленный полководец прошлого века генерал-фельдмаршал М. Ф. Каменский-старший — соратник Румянцева и Суворова. Но он настолько был стар, что даже «…ни одного города на карте сам отыскать не мог».[536] Отказываясь от назначения, Каменский писал императору: «…истинно чувствую себя не способным к командованию столь обширным войском».[537] В решающий момент перед битвой у Пултуска Каменский, не дожидаясь решения о его замене, уехал из армии. И всё-таки, невзирая на отсутствие главного командования, русские войска сумели сдержать наступление Наполеона, идя «…на увечья и смерть без единого стона», — как об этом писали сами французы.[538] «Казалось, — писал Рамбо (француз — участник сражения), — что мы дерёмся с призраками».[539] И более того, после такого жестокого боя Наполеон вообще отказался от дальнейшего наступления, ссылаясь на неудачное время: «…Для Польши господь создал пятую стихию — грязь».[540]
С наступлением зимы военные действия возобновились. Русская армия сдерживала наступление, отходя с упорными арьергардными боями в сторону Кенигсберга, где были сосредоточены все её базы снабжения.
И вот Л. Л. Беннигсен, ставший к этому моменту главнокомандующим, решил проявить свои способности. В январе 1807 года он внезапно врезался со своей армией между французскими корпусами Нея и Бернадота, намереваясь отрезать последнего, окружить и сбросить в море, а затем расправиться с Неем. Задуманный план был сорван стойким сопротивлением французов. Так назревало сражение при Прейсиш-Эйлау.
К месту боёв экстренно прибыл из Данцига сам Наполеон, окинул взглядом окрестности, и у него созрело решение, как писали сами французы: «…обойти левое крыло русских, отрезать отступление и принудить к сдаче».[541] Но Беннигсену повезло. Русские перехватили депешу Наполеона к Бернадоту и сумели предотвратить катастрофу. А чтобы французы не зашли в тыл и не отрезали дорогу к русским границам, Беннигсен отошёл с контрударами под Лансбергом и Гофом к Прейсиш-Эйлау. И вот тут 27 января 1807 года произошло решающее сражение.
Численность русских войск — 70 тысяч при 400 орудиях. У Наполеона — 70 тысяч при 450 орудиях.[542] Русские войска расположились для встречи противника следующим образом: левый фланг — под командованием А. И. Остермана-Толстого, правый — Н. А. Тучкова и центр — Ф. В. Сакена. Но Наполеон не собирался в этот день воевать. Он ждал подхода корпусов Даву и Нея. К тому же бушевала сильная метель. Неожиданно завязалась схватка русских с французскими фуражирами в самом селе Прейсиш-Эйлау. Она переросла в целое сражение, которое скатилось на замёрзшие пруды. В неё втянулись все войска обеих армий. Позже подоспели корпусы Нея и Даву, которые Наполеон направил в обход русских войск, чтобы отрезать им отступление к русской границе. В центр он бросил корпус Ожеро, который из-за снежных вихрей «…неожиданно появился за пятьдесят шагов».[543] Русская артиллерия в упор расстреляла его, и он «…был почти весь истреблён», — так писали сами французы.[544] У Наполеона создалось критическое положение. Русские охватили французов полукругом, артиллерия стихла, и противники сошлись в рукопашной схватке. На русских обрушилась всей своей мощью кавалерия Мюрата. К этому моменту погода прояснилась, буран стих. Наполеон находился у часовни, среди кладбищенских крестов, и следил за ходом сражения, кипевшим внизу, на льду прудов. «Это было не сражение, а резня».[545] Вот как описывал его адъютант П. И. Багратиона Денис Давыдов:
«…Произошла схватка, дотоле невиданная… тысяч(и) человек с обеих сторон вонзали трёхгранное острие друг в друга. Толпы валились. Я был очевидным свидетелем этого гомерического побоища и скажу поистине, что в продолжение шестнадцати кампаний моей службы… я подобного побоища не видывал! Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов, ни в середине, ни вокруг его: слышен был только какой-то невыразимый гул перемешавшихся и резавшихся беспощады тысячей храбрых. Груды мёртвых тел осыпались свежими грудами; люди падали одни на других сотнями, так что вся эта часть поля сражения вскоре уподобилась высокому парапету…»[546] «…Штык и сабля гуляли, роскошествовали и упивались досыта. Ни в каких почти сражениях подобных свалок пехоты и конницы не было…».[547]И вот в этот момент произошло то, чего совсем не ожидал Наполеон. Весь французский центр был вдруг опрокинут конницей Д. В. Голицына, бросившейся на помощь русской пехоте. Французы в панике ринулись по косогору вверх, к кладбищу, где находился Наполеон. Казаки М. И. Платова в пылу преследования ворвались на кладбище «…в ста шагах от Наполеона…»,[548] «и… не быть бы бедам 1812 года, если бы не Мюрат, который подхватил его на ходу, бросившись наперерез русским со своими гвардейцами».[549] О, как о таком случае мечтал Я. П. Кульнев, говоря своему «незабвенному другу и собрату» Денису Давыдову: «…Не выходит у меня из головы поймать Бонапарта и принести голову его в жертву наипервейшей красавице…».[550] Но мечта его, увы, не осуществилась. Он геройски погиб в самом начале войны 1812 года. Жестокое сражение продолжалось. Русский генерал-фельдмаршал Л. Л. Беннигсен, к сожалению, не использовал переломный момент битвы. Не дал свой резерв для подкрепления наступления и сам уехал с поля сражения за помощью к прусскому союзнику генералу Лестоку и, как писали современники, «по дороге заблудился».[551] А в это время на центр русских напирал корпус Сульта с остатками Ожеро, а Ней и Даву обходили с флангов. Заменявший Л. Л. Беннигсена генерал Ф. В. Сакен, командовавший центром, решил отступить. Но тут вмешался находившийся в резерве П. И. Багратион. Решительным ударом он отбросил французов. К тому же удачный манёвр А. И. Кутайсова — тоже из резерва — и помощь подоспевшего прусского корпуса Лестока дали возможность укрепить положение русской армии. Французы бежали, и очень далеко! «…Некоторые искали спасения даже за Торном и, может быть, достигли Одера». Наполеон писал, будто бы его уверяли, «…что между этими беглецами были также и офицеры. Если это правда, то дайте приказание некоторых из них схватить, чтобы показать строгий пример…».[552] Русские потеряли в этом сражении 18 тысяч убитыми и 7900 ранеными, а французы — 29 тысяч убитыми и ранеными, 700 французов были пленены.[553] Денис Давыдов горевал: «…Родной брат мой, тогда двадцатилетний юноша… получил пять ран саблею, одну пулю и одну штыком…».[554] По этим фактам можно представить, какое это было страшное побоище — недаром в пылу боя генерал Ней восклицал с ужасом, как о том позже писали французы: «Что за бойня, и без всякой пользы!».[555] И всё-таки это была победа русских, завоёванная огромной кровью. Наполеон несправедливо пытался присвоить её себе, заявив А. И. Чернышову: «…Я назвал себя победителем при Эйлау потому только, что вам угодно было отступить».[556] А отойти русскую армию заставила необходимость, но Наполеону впервые за все войны не досталось в трофеи ничего. Получив известие о победе, император Александр I написал Беннигсену: «…На вашу долю выпала слава победить того, кто ещё никогда не был побеждён…»[557] Беннигсен был жалован высшей государственной наградой — орденом Андрея Первозванного, а также обеспечен пожизненным пенсионом — 12 тысяч рублей годовых. Для награждения офицеров был учреждён специальный золотой крест (размером 36x36 мм), напоминавший по форме орден св. Георгия.
Он отличался от него более широкой розеткой, на лицевой стороне в которой помещена прямая четырёхстрочная надпись: «ЗА — ТРУДЫ — И — ХРАБРОСТ». Вручался, как и предыдущие три креста этой серии — за Очаков, Измаил и Прагу — на Георгиевской ленте.
В первоначальном именном указе Александра I от 31 августа 1807 года, данном «…Кавалерской Думе Военного Ордена Св. Георгия. — О пожаловании Офицерам, отличившимся в сражении при Прейсиш-Эйлау, золотых знаков для ношения в петлице», говорится следующее: «В ознаменование отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении 27 Генваря сего года при Прейсиш-Эйлау, офицерам армии Нашей, всем тем, кои не получили орденов Военного Св. Георгия и Св. Владимира, но представлены Главнокомандовавшим к получению знака отличия, жалуем золотые знаки для ношения в петлице на ленте с чёрными и жёлтыми полосами, с тем, что в пользу награждаемого таковым знаком убавляется три года службы, как к получению Военного Ордена, так и пенсиона».[558]
Но по каким-то необъяснимым причинам Александр I этот знак, учреждённый ранее им же, запретил выдавать. Об этом написано в документе от 5 марта 1808 года, объявленном «Генералу от Кавалерии Барону Беннигсену Дежурным Генерал-Адъютантом. — О недокладывании Его Императорскому Величеству о пожаловании Офицеров знаками отличия за победу при Прейсиш-Эйлау».
Вот как он трактуется:
«По всеподданнейшему докладу отношения Вашего Высокопревосходительства ко мне от 12 числа минувшего февраля за № 40, с приложением списка Офицерам, удостоивающимся к получению знаков отличия за победу при Прейсиш-Эйлау, Его Императорское Величество, на пожалование им таковых знаков не соизволил и повелел мне и впредь не докладывать».[559]Ну коли самим офицерам отказали в заслуженной награде, то что говорить о нижних чинах? Некоторые из офицеров, пренебрегая отказом, заказывали себе эти кресты в частных мастерских. Но поскольку в таком деликатном случае на золото тратиться было нерезонно, то делали их бронзовыми, покрывая позолотой. Один из таких крестов, как пример, принадлежавший когда-то Денису Давыдову, хранится в Ленинградском военно-историческом музее.[560]
На тильзитских переговорах в 1807 году Наполеон и Александр I договорились не мешать друг другу в проведении военной политики. После заключения договора Наполеон продолжал разбойничать в Западной Европе, а Россия начала военные действия против Швеции, стремясь отодвинуть свои границы как можно дальше к северо-западу, дабы обезопасить Петербург от внезапных вторжений западных держав. Но главная причина этой войны крылась в том, что Швеция, являясь ярой противницей политики Франции, отказалась порвать отношения с Англией, что противоречило военным планам Наполеона в континентальной блокаде Англии.
В ночь с 8 на 9 февраля 1808 года русские войска перешли границу Финляндии. Главнокомандующим русскими войсками был назначен битый Наполеоном при Аустерлице пруссак Ф. Ф. Буксгевден. Он имел 55-тысячную армию против 36-тысячной шведской, находящейся в Финляндии. В сущности, силы были равны. Но если учесть, что у противника имелись солидные укрепления, то преимущество, пожалуй, было на шведской стороне. Но всё же русская армия сравнительно легко и быстро заняла почти всю Финляндию.
Левым крылом русских войск командовал Горчаков (позже Каменский). Он двигался побережьем Финского залива на Гельсингфорс и Свеаборг. Центральной группировкой командовал П. И. Багратион. А правый фланг находился под командованием генерала П. А. Тучкова. Он должен был помешать шведским войскам соединиться с большими силами у Тавастгуса. Под таким натиском шведская армия была вынуждена откатиться до самого Свеаборга. Эта сильно укреплённая крепость слыла неприступной. Но пока шли переговоры о её сдаче, русские войска успели занять главный город Або, Аландские острова и остров Готланд.
17 марта части Н. Н. Раевского вошли в Вазу, а отряды Я. П. Кульнева в это же время, преодолев за 22 дня 600 вёрст, вынудили шведов отойти к Улеаборгу. Так была занята почти вся Финляндия, которая объявлялась провинцией, навсегда присоединённой к России. Император Александр I заявил в специальной прокламации к местному населению, что «…находит себя вынужденным взять землю вашу во владение под своё покровительство».[561] Жителям предлагалось прислать депутатов в Або «…для совещания о всём, что к благу вашей земли учинено быть может».[562]
Однако до конца войны было ещё далеко. Овладев значительной территорией и почти не получая подкрепления, русская армия оказалась разрозненной на мелкие отряды, разбросанные по всей Финляндии, которые стали терпеть поражения. Первые же неудачи при Револаксе и Пухилло открыли дорогу шведским войскам в Восточную Финляндию. Обнаружилась полная несостоятельность главнокомандующего Буксгевдена. Вскоре он был заменён педантичным и осторожным Кноррингом, который позже упустил время для перехода в наступление. В довершение всего к шведским берегам (на помощь шведам) прибыл английский флот с десантом в 14 тысяч человек. От поражения русских в Финляндии спасла лишь весна. Разливы рек и озёр в этом болотистом крае прервали военные действия, и Россия получила передышку.
Со второй половины 1808 года положение русских значительно улучшилось. К этому времени английский флот был отозван к берегам Испании, а из России были переброшены значительные подкрепления. К сентябрю шведские войска были отброшены далеко на север, 17 сентября объявлено перемирие, а после непродолжительных военных стычек 3 ноября была заключена конвенция, согласно которой шведы оставили Улеаборг и отошли за реку Кюмень.
Но это был опять не конец войны, а только передышка. Наполеон, не ожидавший такой быстрой развязки, начал провоцировать Александра I к новым военным действиям, теперь уже на территории самой Швеции. В то же время Англия — ближайшая подруга Швеции — подстрекала её к продолжению войны.
1809 год. Болота, реки и озёра скрыты подо льдом, земля промёрзла, Ботнический залив, насколько хватало глаз, запорошен белыми глубокими снегами. Февраль шёл к концу. День стал прибавляться. Можно было снова разворачивать военные действия, чтобы к весенней распутице довершить разгром Швеции.
Наступление русских войск намечалось вести согласно плану, разработанному генералом Н. М. Каменским, одновременно в трёх направлениях. Корпус П. И. Багратиона из Або должен был двинуться к Аландским островам; корпус М. Б. Барклая-де-Толли — из Вазы, через пролив Кваркен, что в средней части Ботнического залива, к Умео; корпус Шувалова, действовавший на севере Финляндии, — из Улеаборга к Торнео. После занятия Аландских островов и Умео корпусы Багратиона и Барклая-де-Толли должны были объединиться и совместно двинуться на Стокгольм. План этот был чреват опасностями. В случае неожиданной оттепели, а ещё хуже — при южном ветре, пролив мог вскрыться, и тогда можно было погубить всю армию.
Главный удар выпал на корпус П. И. Багратиона. 26 февраля 1809 года он выступил из Або к острову Кумлинге — будущему плацдарму для основного наступления. За пять дней весь корпус был сосредоточен в указанном месте. 3 марта начался знаменитый ледовый переход. Авангардом командовал генерал-майор Я. П. Кульнев, который постоянно находился впереди — среди солдат, вдохновляя их своим примером. Движение по льду Ботнического залива, засыпанному глубоким снегом, было невероятно тяжёлым. Время метелей оправдывало себя. С первых же вёрст на войска обрушился сильный буран. На пути оказывались огромные полыньи, хаотичные ледовые торосы. Отдыхали только по ночам, зарывшись в сугробы. Костры разжигать было нельзя.
Перед походом корпус разделили на пять колонн, четыре из которых двигались прямо на Аландские острова, а пятая обходным манёвром с юга островов создавала обстановку окружения. Шведский генерал Диобелен был вынужден отказаться от обороны, и его войска откатились к родному берегу. «…Следы бегущих колонн неприятельских по всему необозримому пространству от островов Сигнильскера до противулежащих берегов Швеции, — писал Багратион, — покрыты были разбитыми фурами, пороховыми ящиками, ружьями, снарядами, ранцами и партикулярными обозами…».[563]
Аландские острова были заняты. Теперь предстоял переход через пролив, отделяющий побережье Швеции. Кульневу поручили «…испытать дорогу на шведский берег и разведать неприятельские силы». «Господа шведы не единожды у нас гостили, давно пора визит отдать»,[564] — писал ему П. И. Багратион.
За Я. П. Кульневым на всю жизнь закрепилось прозвище «Дон-Кихот». К солдатам он относился с большой заботой. И на этот раз перед походом он дал распоряжение — «…людей обмыть в банях и выкатать в снегу, укрепятся нервы. Онучи и сорочки обмыть: человек свеж и силы удвоятся».[565]
И вот в ночь с 6 на 7 марта кавалерийский авангард Кульнева, состоявший из пяти казачьих сотен и трёх эскадронов кавалерии, выступил в последний переход. А чтобы было веселее двигаться, вперёд послали песенников.
За 8 часов кавалеристы Кульнева покрыли расстояние от острова Сигнильскер до шведского берега и с ходу атаковали неприятельские сторожевые посты. Шведы в растерянности не приняли боя, и древняя крепость Гриссельгамн, расположенная в 100 километрах от столицы Швеции, была взята. «…Столь быстрый и нечаянный переход… кавалерии нашей, непонятный самому неприятелю, — писал в донесении Багратион, — привёл прибрежных жителей в трепет. Сигнал о сем телеграфа ужаснул столицу вандалов; дорога до Штокгольма была покрыта трепещущими жителями… обозами, войсками, которые поспешно шли для защиты берегов; всё сие представляло картину повсеместного смятения и страха и останется незабвенным в летописях времён позднейших и беспримерной славе российского оружия».[566]
Корпус М. Б. Барклая-де-Толли начал продвижение от города Ваза к Умео 20 марта. С юга веяло весной. Лёд давал трещины, хотя и был покрыт глубоким снегом. «…Переход был наизатруднительнейшим, — писал Барклай-де-Толли. — Солдаты шли по глубокому снегу, часто выше колен… Понесённые в сем походе трудности единственно русскому преодолеть только можно».[567]
Но трудный переход был совершён и Умео взят.
Тем временем усиленно развивались наступательные действия на третьем направлении. Двинутые на север воинские части графа Шувалова проделали изнурительный переход к Торнео, находящемуся на самой дальней северной точке побережья Ботнического залива. Преодолев при 30-градусном морозе огромное расстояние от самого Улеаборга, русская армия 13 марта у Каликса отрезала все пути к отступлению 7-тысячному шведскому корпусу, пленив самого командующего генерала Гриппенберга.[568]
После таких поражений шведскому правительству ничего не оставалось делать, как просить Россию о мире. Предложение было принято. По инициативе командующих всех трёх корпусов русские войска немедленно покинули территорию Швеции. Такая необходимость возникла в связи с надвигающимся резким потеплением, которое бы прервало связь и снабжение армии провиантом и снаряжением.
Этим воспользовались шведы, и вскоре военные действия возобновились. Тогда М. Б. Барклай-де-Толли, сменивший к этому времени главнокомандующего Кнорринга, двинул войска вокруг Ботнического залива, через Торнео, вдоль берега и вновь захватил Умео. Угроза Стокгольму была очевидна, и мирный договор был подписан во Фридрихсгаме 5 сентября 1809 года. Швеция уступила России Финляндию и Аландские острова. Таким образом, планы императора Александра I были с успехом осуществлены. Финляндия вошла в состав Российской империи как автономное государство — «Великое княжество Финляндское», управлявшееся по своим внутренним законам.
Участники этих сражений были щедро награждены: штаб- и обер-офицеры за отличия были жалованы орденами и чинами, П. И. Багратион произведён в полные генералы, Я. П. Кульнев — за успешный переход на шведский берег в авангарде корпуса — получил высший знак ордена св. Анны, а «…За вящие заслуги, оказанные на поле брани (за взятие в плен начальника штаба шведских войск генерала Левенгельма), и другие отличия получил орден св. Георгия 3-й степени и золотую саблю «За храбрость».[569]
Для нижних чинов были отчеканены два типа серебряных медалей, с установившимся с этой поры диаметром 28 мм. Аверсы обеих медалей идентичны: на них изображён, во всё поле, вензель Александра I, увенчанный императорской короной. А оборотные стороны разные. Для награждения корпусов П. И. Багратиона и М. Б. Барклая-де-Толли, которые совершили беспримерные переходы по льду Ботнического залива, на медалях была помещена четырёхстрочная надпись: «ЗА — ПЕРЕХОДЪ — НА ШВЕДСКИЙ — БЕРЕГЪ». Под фигурным прочерком — «1809». Вдоль бортика, по всему кругу медали, мелкие бусы.
Для награждения участников перехода в составе корпуса генерала графа Шувалова (из Улеаборга, вдоль берега Ботнического залива, через Торнео, Швецию) медали имели следующую надпись: «ЗА — ПРОХОДЪ — ВЪ ШВЕЦИЮ — ЧЕРЕЗЪ ТОРНЕО». Под точно таким же фигурным прочерком стояла та же дата — «1809».
В указе Александра I о награждении этой медалью пишется следующее: «Его Императорское Величество объявляет совершенное своё удовольствие корпусам войск: Вазовскому под командою Генерала от инфантерии Барклая-де-Толли за отважный и многотрудный переход через Кваркен на Шведские берега и сражение при Умео, а Улеаборгскому под командою Генерал-Адъютанта графа Шувалова за отличие под Торнео и нижним чинам тех корпусов жалует по 2 рубли на каждого человека; а сверх того в память подвигов сих двух корпусов и Авангарда Аландского корпуса под командою Генерал-Майора Кульнева жалует нижним чинам серебряныя медали для ношения в петлице на голубой ленте».[570]
Наполеон считал, что первым врагом России издавна была и есть Турция. В ней он видел значительную потенциальную силу, которую решил использовать в своих грандиозных планах завоевания Москвы… И если с правителями европейских стран он обращался свысока, как хозяин, то к турецкому султану он писал своё обращение с восточной цветистой витиеватостью, пронизанной заискивающей угодливостью и лестью: «…Молю всевышнего, великий, всемудрый, всемогущий, благороднейший и непобедимый властелин, дражайший и наисовершеннейший друг наш, да продлит он дни вашего величества, да преисполнит их славой и благодеянием и ниспошлёт благое завершение всем делам вашим…».[571]
Наполеон обещал после покорения России вернуть Турции Крым и побережье Северного Причерноморья. После такой договорённости Порта пошла на откровенный конфликт с Россией. Она нарушила условия Ясского мира, перекрыла Черноморские проливы русским судам и этим затруднила русскую торговлю; активно взялась за укрепление своих дунайских крепостей, стала усиленно сосредоточивать военные силы у русских границ. Так началась в 1806 году новая, седьмая по счёту, война с Турцией. Велась она вяло, с переменным успехом обеих сторон и затянулась до глубокой осени 1812 года. Это объяснялось тем, что Россия воевала в этот период на нескольких фронтах — в Закавказье с Ираном, на севере — со Швецией, на западных границах — в коалиции с другими странами против Наполеона и, естественно, не могла сосредоточить необходимые силы для нанесения решительного удара по турецкой армии на Дунайском военном театре.
Большую роль в войне с Турцией сыграла эскадра вице-адмирала Д. Н. Сенявина, действовавшая в Средиземном море. Она оттягивала на себя часть сил противника, действовала активно и очень решительно. В 1807 году эскадра выбила турок с острова Тенерос, блокировала Дарданеллы, и при попытке турок прорвать блокаду проливов Сенявин разгромил их и добил в Афонском сражении.
Способствовала успеху России в войне с турками и дружеская связь с Сербией. В ходе войны сербы вели боевые операции в тылу турок и даже взяли после осады в декабре 1807 года город Белград. Россия заключила с Сербией соглашение и стала оказывать помощь национальному освободительному движению. И всё-таки война затянулась и не было видно ей конца.
Но вот в 1807 году Тильзитский мир, остро необходимый и Наполеону, развязал руки России для реализации плана завершения войны с Турцией.
Было решено вначале очистить от противника левый берег Дуная, затем, форсировав реку, начать мощное наступление в сторону Адрианополя и тем самым заставить Турцию сложить оружие.
В 1808 году главнокомандующим Молдавской армией был назначен М. И. Кутузов. Он был хорошо знаком с районом военных действий по прошлой войне 1787–1791 годов и решил принять новую тактику военных действий против турок — не тратить попусту время и силы на осаждение крепостей, а развернуть энергичное наступление. Но князь А. А. Прозоровский, бывший командующий, выступил против такого решения и, использовав антипатию императора к Кутузову, сумел неправедными путями добиться его удаления из армии. Вскоре Прозоровский умер, и с августа 1809 года командование армией принял П. И. Багратион. Он проявил большую активность — быстро захватил все крепости на левом берегу, форсировал Дунай и начал наступление на Шумлу. Но время было упущено. Наступала осень, сказывался недостаток в продовольствии и боеприпасах. Всё это не давало возможности П. И. Багратиону вести дальнейшее наступление, и он вынужден был отвести армию на зиму в Валахию и Молдавию.
В феврале 1810 года командующим Молдавской армией был назначен молодой, но опытный генерал Н. М. Каменский-младший — сын старого фельдмаршала. Он прошёл большую боевую школу ещё при А. В. Суворове, участвовал в Швейцарском походе, воевал против Наполеона в 1805–1807 годах, бил шведов на севере в 1808–1809 годах, был награждён орденами св. Георгия 3-й и 2-й степени.[572]
К весне он увеличил армию почти вдвое, хорошо подготовил её к новому наступлению и в мае с 80-тысячным корпусом, форсировав Дунай, овладел Силистрией, Туртукаем и подступил к Базарджику. Эта крепость (ныне город Пасарджик в Болгарии) находилась на развилке дорог на Варну, Праводы, Шумлу и далее на Адрианополь. Поэтому часто в реляциях тех лет упоминается о том, что битые у Дуная турки «бежали в сторону Базарджика». Да им просто некуда было больше деваться.
Крепость пала 22 мая 1810 года.[573] Но почему ей было уделено такое внимание, что даже были учреждены в честь её взятия две специальные награды? Остаётся загадкой. В этой войне одерживались и более блистательные победы и до и после сражения за Базарджик. Достаточно вспомнить блестяще проведённую Кутузовым операцию по окружению турок под Слободзеей в 1811 году.
Но как бы там ни было, а «…Его Императорское Величество, — как пишется в «Высочайшем» приказе, — за отличную храбрость и усердие, оказанные при штурме Базарджика корпусом войск под начальством Генерал-Лейтенанта Графа Каменского… Всемилостивейше жалует: отличившимся Штаб- и Обер-Офицерам, не получающим кавалерских орденов, золотые знаки отличия, кои прибавляют каждому три года службы к получению военного Ордена и пенсиона…»[574]
Крест четырёхконечный, с раздвоенными концами, как у Мальтийского ордена; на лицевой стороне, в розетке, трёхстрочная надпись: «ЗА — ОТЛИЧНУЮ — ХРАБРОСТЬ», а на обороте — так же в розетке надпись в шесть строк, как продолжение предыдущей фразы: «ПРИ — ВЗЯТИИ — ПРИСТУПОМ — БАЗАРДЖИКА — 22 МАЯ — 1810 г.».
Этот крест был пятым и последним из серии подобных наград с указанием конкретного боевого события. Носили его офицеры на левой стороне груди, в петлице мундира на Георгиевской ленте.
Для нижних чинов были отчеканены серебряные медали диаметром 31 мм «…для ношения в петлице на Георгиевской ленте».[575]
Существовало два различных государственных чекана этой медали. Отличаются они незначительно: портретом императора и наличием на одной из них, под обрезом плеча Александра, подписи медальера Карла Леберехта. На оборотной стороне медали помещена прямая семистрочная надпись: «ЗА — ОТЛИЧИЕ — ПРИ ВЗЯТИИ — ПРИСТУПОМЪ — БАЗАРДЖИКА — 22 МАЯ — 1810 г.».
Кроме вышеуказанных награждений за эту кампанию были и персональные пожалования другими наградными медалями.
За два дня до взятия Базарджика — 20 мая 1810 года — военный министр М. Б. Барклай-де-Толли указывал управляющему кабинетом Д. А. Гурьеву, что сам император соизволил наградить «…золотыми медалями „За усердие и труды“ трёх человек: польского шляхтича Гавриила Венецкого, валахского жителя Кастриция и российского купца Диамантия Диамант-оглу… в награду отличных заслуг и усердия, оказанных ими в нынешнюю кампанию против турок».[576]
Одной из славнейших страниц истории нашей Родины является 1812 год — год тяжких испытаний для российского народа. И не было до того времени другой войны, которая бы вовлекла в свою орбиту столько людей.
Отечественная война 1812 года всколыхнула всю Россию, весь народ — от крестьянства до высших слоёв дворянства. Передовые люди Европы ещё в начале войны восхищались единодушием и самоотверженностью России: «…Невозможно было надивиться той силе сопротивления и решимости на пожертвования, которые обнаружил народ».[577]
Эту особенность русских Наполеон понял слишком поздно. Целью его была Москва. Он всеми силами рвался к ней, надеясь, что со взятием столицы будет покорена вся Россия, как это было с Пруссией, Австрией и другими странами Европы.
Русский император Александр Павлович понимал, что Россия может разбить такую небывало огромную «Великую армию» всей Европы только с участием всего русского народа. Поэтому 6 июля 1812 года он обратился с манифестом ко всей России, в котором призывал всех своих подданных, невзирая на сословия и ранги, встать на защиту родного Отечества: «…При всей твёрдой надежде на храброе наше воинство, полагаем мы за необходимо нужное собрать внутри государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкреплении первой и в защиту домов, жён и детей каждого из всех». Александр I подчёркивал, что обращается «…ко всем сословиям духовным и мирским, приглашая их… единодушным и обоюдным восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдёт он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам». Призывая к всенародному отпору против завоевателя, император напоминал героическую эпоху 1612 года, когда Россия была спасена от иноземного ига благодаря всё тому же народному ополчению: «…Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина». И завершался манифест призывом: «Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремившихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют».[578]
В тот же день Александр I обратился с особым призывом к жителям самой столицы и извещал их о том, что «…неприятель вошёл с великими силами в пределы России» с целью «…разорить Отечество наше… того ради, имея в намерении, для надёжнейшей обороны, собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главою прочих городов российских; она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру её из всех прочих окрестностей текли к ней наподобие крови к сердцу сыны Отечества для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей надобности, как ныне… Да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей обширной России».[579]
Это был призыв к организации народного ополчения. Вот как описывает в своих мемуарах это время участник событий известный писатель и журналист Сергей Николаевич Глинка: «При первой вести о воззвании к Москве, полученной в три часа утра, полетел я в Сокольники к графу Ростопчину с одной мыслью — отдать себя Отечеству за Отечество. К графу приехал я в пять часов утра. Говорю, что мне нужно видеться с графом… «Нельзя»… «Позвольте же мне по крайней мере оставить записку»… Я написал: «Хотя у меня нигде нет поместья; хотя у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности и хотя я — не уроженец московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные. Обрекаю себя в ратники Московского ополчения и на алтарь Отечества возлагаю на 300 рублей серебра». Таким образом, 1812 года июля 11-го мне первому удалось записаться в ратники и принести первую жертву усердия».[580]
Вслед за С. Н. Глинкой одними из первых в народное ополчение вступили, бывшие в ту пору студентами Московского университета, П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, В. А. Жуковский.[581]
И дальше Сергей Глинка пишет о том, как Москва встретила страшную весть о войне: «…Вскоре улицы закипели жизнью и движением. Страх и боязнь не витали по стогнам градским… Тут не проявлялись никакие хвастливые выходки. Не слышно было удалых поговорок: „Мы закидаем шапками! Мы постоим за себя!“… Эта замечательная выдержка народа, свидетельствовавшая о мощи его духа, особенно поражала…
В комитете пожертвований, куда стекались народные жертвы на войну, два главных чиновника, принимавших пожертвования, по неугомонной привычке разговаривали по-французски. Добрые граждане, поспешавшие возлагать на алтарь отечества и сотни, и тысячи, и десятки тысяч, слыша французское бормотание, со скорбными лицами восклицали: „Господи! Боже наш! и о русских-то пожертвованиях болтают и суесловят по-французски!“ Это был не порыв ненависти к французам: нет! В 1812 году мы не питали ненависти ни к одному народу; мы желали только отразить нашествие, но то был праведный голос сынов России».[582]
И продолжает далее: «…В сёлах и деревнях отцы, матери и жёны благословляли сынов и мужей своих на оборону земли Русской. Поступивших в ополчение называли жертвенниками, то есть ратниками, пожертвованными Отечеству не обыкновенным набором, но влечением душевным.
Жертвенники, или ратники, в смурых полукафтаньях, с блестящим крестом на шапке, с ружьями и палками, мелькали по всем улицам и площадям с мыслью о родине».[583]
В ополчение люди приходили из самых разных сословий: студенты, передовая дворянская молодёжь и интеллигенция, ремесленники и отставные офицеры старших возрастов, жители примыкавших к Москве районов, крестьяне из окрестных сёл, а также население, пришедшее из районов, охваченных войной. Основной контингент ополчения составляли крестьяне, которые приходили не только из соседних районов, но и из Костромы, Нижнего Новгорода и даже из Вятки, Пензы и других дальних губерний.
Сергей Глинка, являясь ополченцем номер один, сразу же включился в работу в качестве «народного трибуна». Для этого он использовал журнал «Русский вестник», через который призывал всех вступать в народное ополчение для защиты своего родного Отечества.[584]
Указом от 31 июля 1812 года был создан Особый комитет, который разработал положение о Московском ополчении, получившее название «Состав военной Московской силы». Этим комитетом был определён порядок зачисления в ополчение, его финансирование, обеспечение продовольствием и снаряжением. Сенат выдал дворянству секретную инструкцию о том, чтобы помещики отпускали своих крестьян в ополчение и не тормозили его формирование.[585]
Ополченцы обмундировывались в крестьянскую одежду, которая выдавалась ратникам по положению Особого комитета. Она состояла из шаровар простого сукна, рубахи с косым воротом, серого длинного кафтана, сапог и шапки со сверкающим латунью ополченским знаком.[586] Эти блестящие кресты на шапках ратников, о которых упоминал и Сергей Глинка, назывались «Ополченскими, или милиционными знаками». На них был начертан девиз: «ЗА — ВЕРУ — И — ЦАРЯ»; в розетке креста выбит вензель Александра I — «А-I», а на оборотной стороне знака, на его концах, напаяны проволочные петельки для нашивки его на головной убор. И хотя этот знак не наградная медаль, о нём следует упомянуть в книге, ибо этот первый ополченский знак сохранил свою форму до конца монархии; менялся только размер его и вензеля императоров. В период царствования Александра II к девизу «За веру и царя» было добавлено слово «Отечество» и выброшена буква «и» — «За веру царя Отечество». Впоследствии, при Николае II, 26 сентября 1906 года, был установлен ещё один знак для морского ополчения и назывался он «Ополченский знак в память службы во время русско-японской войны». Изготовлялся он размером 45x45 мм и предназначался для ношения на груди. Он отличался от креста для сухопутных ополченцев только оксидированными якорями, вставленными в промежутки между его концами.[587]
В начале войны 1812 года народное ополчение не могло сразу развернуть свои боевые силы в достаточной мере. В связи с поспешностью формирования оно не имело достаточной военной подготовки и надлежащего оружия. Поэтому использовалось в основном в охране и прикрытии различных объектов, в партизанском движении, в помощь действующей армии при её боевых операциях. Так, например, в Бородинском сражении ополченцы вытаскивали из пекла боя раненых, переносили их в полевые лазареты, перевязывали и отвозили на подводах в Москву.[588] Кроме того, целые подразделения ополченцев использовались во фланговых засадах при боевых операциях для перекрытия обходных путей наполеоновским войскам.[589]
Вот как описывает первоначальное состояние ополченцев в своих записках артиллерист И. Т. Рожицкий: «…22 августа, через сел(о) Бородино, войски вошли в избранную новым полководцем (Кутузовым) позицию, не доходя 8-ми вёрст до Можайска. Тут в первый раз мы увидели народное ополчение: русских мужиков с пиками и ружьями, которых они ещё не умели держать…»[590]
Но несколько позже народное ополчение сыграло свою главную роль. 147 тысяч ратников, как их называли москвичи, принимали непосредственное участие в боях с французами во время их пребывания в сожжённой Москве. И только 46 тысяч придерживалось в резерве. Занятая французами Москва блокировалась целиком силами народного ополчения, что дало возможность армии укрепиться после Бородинского сражения, сосредоточиться и, не распыляясь, готовиться к контрнаступлению.[591]
Геройски проявило себя народное ополчение и позже — при отступлении наполеоновской армии. Ратники били французов, не уступая кадровым армейцам. Об этом писалось немало в нашей литературе. Но куда интереснее узнать подобное из мемуаров самих французских генералов, в которых сказано, что «…под Малоярославцем маршал Бессъер, предлагая начать отступление, говорил о неистовстве, с которым русские ополченцы, едва вооружённые и обмундированные, шли на верную смерть».[592]
Народное ополчение формировалось не только в Москве. Ещё в самом начале войны М. И. Кутузов — будущий главный герой 1812 года, возвратившись в Петербург из своего имения Горошки на Волыни, был избран начальником Петербургского ополчения и с большим успехом начал его формирование. Он сразу же создал два комитета — Устроительный и Экономический. Первый занимался приёмом, организацией и обучением, а другой — приобретением оружия, сбором пожертвований, обмундированием, транспортом и прочими вопросами снабжения.[593]
Ополчение создавалось и в других губерниях. Вот как рассказывает в своих «Письмах русского офицера» Фёдор Николаевич Глинка — брат того самого первого ратника Сергея Николаевича — о подобном формировании ополчения в городе Смоленске: «…Друг мой! наступают времена Минина и Пожарского! Везде гремит оружие, везде движутся люди! Дух народный, после двухсотлетнего сна, пробуждается, чуя угрозу военную. Губернский предводитель наш, майор Лесли, от лица всего дворянства, испрашивал у государя позволения вооружить 20.000 ратников на собственный кошт владельцев. Государь с признательностью принял важную жертву сию. Находящиеся здесь войска и многочисленная артиллерия были обозреваемы самим государем…» И дальше продолжает: «…Старый генерал Лесли, поспешно вооружив четырёх сынов своих и несколько десятков ратников, послал их присоединиться к тому же отряду, чтоб быть впереди. Вчера принят Е.И.В. (Его Императорским Величеством — Александром I) из отставки в службу Г.-М. (Генерал-майор) Пассек и получил начальство над частью здешних войск. Земское ополчение усердием дворян и содействием здешнего гражданского губернатора барона Аша со всевозможной скоростью образуется. Смоленск принимает вид военного города…».[594]
При формировании ополчения положением Особого комитета был решён также вопрос о будущем награждении ратников: «…Все… получают за (проявленную) храбрость медаль, для сего случая от государя императора установленную…»[595]
В литературе прошлого века и до нынешних дней сохранилось утверждение, что нижние чины ополчения были награждены серебряной медалью с надписью «За любовь к Отечеству». Но это оказалось не так. Она была только обещана при формировании народного ополчения, но награждение ею не состоялось. Ратники, принимавшие непосредственное участие в боевых операциях с противником, были награждены на общих основаниях с нижними чинами регулярной армии серебряной медалью «В память Отечественной войны 1812 года» со «всевидящим оком» на лицевой стороне её и с надписью: «Не нам, не нам, а имени твоему» — на оборотной. В манифесте по поводу награждения конкретно указывалось: «…Раздавать (медали) строевым чинам в армиях и ополчениях всем без изъятия, действовавшим против неприятеля в продолжении 1812 года».[596] Об этой медали и награждении ею речь пойдёт ниже.
Имеются в литературе упоминания и о награждении ратников народного ополчения за особые воинские подвиги против неприятеля нововведённым в 1807 году знаком ордена св. Георгия (знаком отличия Военного ордена). Но это бывало в редких случаях, как исключение.[597]
А медаль «За любовь к Отечеству» имела совершенно другое предназначение.
У старого дома в деревне Алексотен, на берегу Немана, сидел бывший «маленький капрал», а ныне грозный покоритель всей Европы. Он пристально вглядывался в противоположный тёмный берег. Там, в туманной, предрассветной дымке, простиралась необъятная, загадочная Россия. Завтра ему предстояло со своим несметным войском ринуться через Неман в эту таинственную страну. Что ему сулит этот поход? Он надеялся встретиться только с русской армией, уступающей ему почти втрое по силе, окружить её охватывающими ударами, разбить по частям, быстрым броском захватить оголённую Москву и… Россия покорена. Но судьба приготовила ему непредвиденный сюрприз. Ему неведомы были русский народ, его неразрывная связь с родной землёй, его пламенная любовь к своему Отечеству. После вторжения в тылу его армии развернулась ещё одна война — «малая», но особенно каверзная.
Крестьяне, понимая, что иноземное нашествие грозит жестоким угнетением и вечным рабством, начали оказывать упорное сопротивление врагу. Сначала они, вооружившись топорами, вилами, дубинами, косами, серпами — кто чем мог, в одиночку и небольшими группами отбивались от захватчиков-мародёров, грабивших и разорявших их дома; затем стали стихийно объединяться в отряды. Ненависть к грабителям росла и одухотворяла простых русских крестьян. Можно привести бесчисленное множество примеров стойкости и мужества их. Вот один из таковых, описанный в религиозном журнале «Кормчий» за 1912 год:
«…Лишь только Наполеон вступил в Смоленскую губернию, жители стали покидать свои жилища, и большая часть их уходила в леса, а другие следовали за русской армией и со всем имуществом, семействами и скотом, предавая пламени всё то, что могло быть полезным неприятельской армии. В одном селении несколько крестьян были захвачены французскими фуражирами, которые привели их к генералу Груши… Он принял их ласково и, приказав заплатить деньги за взятый у них скот, говорил: — Зачем бежите от французов? Ведь мы вас не притесняем. Напротив, император Наполеон пришёл, чтобы дать вам свободу… Долго молчали крестьяне, не отвечая ни слова… Наконец ротмистр 9-го польского уланского полка Пасков ласковым обращением заставил их говорить, и престарелый крестьянин, ободрившись, ответил генералу через переводчика: — Нам свободнее оставаться в наших землях; быть подданными Государя Императора… Где нам, батюшка, отстать от своего быту. А на волю ведь и господин отпустит, коли быть этому. Говорить с вашей милостью мы не умеем. А и у вас, чаю, есть присяга, ну и у нас присягали все государю Александру Павловичу, грешно нам будет, православным, отстать от веры нашей… Воля ваша, делайте что хотите, хоть убейте. Бог примет наши души (перекрестясь), а мы вам подданными никогда не будем».[598]Жестокость и мародёрство неприятеля умножали ответные действия населения, даже у малых детей вызывали ненависть и презрение. Любопытный пример по этому случаю приводит Фёдор Глинка в своих «Письмах русского офицера»:
«…На вчерашнем ночлеге, в избе одного зажиточного крестьянина разговорились о злодейских поступках французов… двенадцатилетняя девочка вслушивалась в наш разговор. „Ну, чтоб вы сделали, когда б французы пришли сюда? — спросил один из нас. — И, барин! — ответила малютка, не задумываясь, — да мы б им, злодеям, дохнуть не дали; и бабы пошли бы на них с ухватами!“»[599]Партизанское движение ширилось и крепло. Мелкие, разрозненные крестьянские отряды объединялись в крупные, стало появляться множество народных героев и талантливых руководителей сопротивления, таких как Герасим Курин, бежавший из плена солдат Ермолай Чертвертаков, гусар Самусь, отставной майор Емельянов, отставной штабс-капитан Тимашев, рядовой Ерёменко, знаменитая старостиха Василиса Кожина и другие. Предводителя одного из отрядов — Шубина, французы сумели захватить под Смоленском, привезли в город закованным, и там, на площади, его демонстративно предали смертной казни. Эти простые самобытные таланты имели в своих отрядах по нескольку тысяч человек и так организовывали и направляли их действия, что наносили огромные потери французской армии. Параллельно, а зачастую совместно с крестьянскими отрядами действовали армейские партизаны, отряды которых создавались преимущественно по инициативе офицеров, таких как Давыдов, Сеславин, Фигнер, Кайсаров, Кудашев, Ефимов, Ожаровский, и многих других. Отряды быстро множились, крепли и действовали во всех оккупированных районах. Вот короткие эпизоды из действий только одного отряда — Дениса Давыдова: «…В самый день вступления Наполеона в Москву, — пишет в „Военных записках“ Давыдов, — узнав, что в село Токарево пришла шайка мародёров, мы на рассвете напали на неё и захватили в плен 90 человек, прикрывавших обоз с ограбленными у жителей пожитками».[600] И тут же — когда сообщили Давыдову, что к Токареву приближается другой отряд, он рассказывает так: «…Мы сели на коней, скрылись позади изб и за несколько саженей от селения атаковали его со всех сторон, с криком и стрельбою ворвались в середину обоза и ещё захватили 70 человек в плен. Тогда я созвал мир… раздал крестьянам взятые у неприятеля ружья и патроны… дал наставление, как поступать с шайками мародёров, числом их превышающих…»[601] А вот достоверный рассказ о его дальнейших смелых действиях:
«…Не проходило дня, чтобы отрядом Давыдова где-нибудь не была перехвачена французская эстафета, не был отбит неприятельский транспорт с оружием или обоз с награбленным провиантом. Случалось приводить в плен разом до двухсот пятидесяти человек. Партизанский отряд, руководимый Давыдовым, с течением времени до того усилился, что под Красным взял в плен двух генералов, множество обозов и до двухсот солдат. 9 ноября Давыдов напал на Копысе на французский кавалерийский склад, охраняемый тремя тысячами человек, овладел складом и, взяв двести восемьдесят пять пленных, вплавь переправился через Днепр и выслал партии к Шклову и Староселью. За эти смелые дела поэт-партизан получил Георгия 4-й степени».[602]Умелые действия армейских партизан поднимали дух населения во всех оккупированных губерниях России. Силы сопротивления разрастались, и партизанское движение превратилось в грозную силу для врага. Назначенный главнокомандующим русской армией М. И. Кутузов высоко ценил действия крестьянских партизан в тылу неприятеля и всемерно содействовал им. Он говорил о крестьянах, что они «…с мученической твёрдостью переносили все удары, сопряжённые с нашествием неприятеля, скрывали в лесах свои семейства и малолетних детей, а сами, вооружённые, наносили поражения в мирных жилищах своих появляющимся хищникам. Нередко самые женщины хитрым образом улавливали сих злодеев и наказывали смертью их, и нередко вооружённые поселяне присоединялись к нашим партизанам, весьма им способствовали в истреблении врага, и можно без преувеличения сказать, что многие тысячи неприятеля истреблены крестьянами».[603] Действительно, в Отечественной войне французская армия от действий партизанских отрядов понесла потери более чем в 30 тысяч человек. В своём письме из России англичанин Терконель сообщал, что «…пленных приводят в таком множестве, что получаемыя неприятелем подкрепления едва ли могут заменить столь значащия ежедневныя потери».[604] Кутузов, как мог, поощрял героев-крестьян, но он не располагал большими возможностями для награждения за смелые их действия. Поэтому, обращаясь к императору 24 октября с ходатайствованием об активных действиях крестьян в Московской и Калужской губерниях, писал ему: «…Многие тысячи неприятеля истреблены… подвиги сии… велики, многочисленны и восхитительны духу россиянина». Он просил Александра I одобрить эти действия официально через печать, чтобы «…возбудить подобное соревнование в жителях прочих наших губерний».[605] Партизанское движение разворачивалось с невероятными успехами. О героических действиях крестьян стали поступать к императору ходатайствования и от других влиятельных лиц с тем, чтобы поощрить героев за их выдающиеся подвиги. О партизанах стала рассказывать периодическая печать — «Сын Отечества», «Северная почта», «Русский вестник», назывались имена крестьян, расписывались их боевые эпизоды. В такой обстановке невольно возникал вопрос о конкретных наградах для партизан. Знак отличия ордена св. Георгия предназначался его статутом только для нижних чинов регулярной армии и не мог быть использован для награждения простых крестьян. Поэтому при представлении Александру I ходатайства Ростопчина о поощрении сразу пятидесяти народных героев-крестьян было принято использовать для их награждения ранее обещанную медаль для народного ополчения «За любовь к Отечеству». Указание Александра I было отправлено министру финансов Д. А. Гурьеву. В нём сообщалось, что «…Государь император по дошедшему до его величества сведению о храбрых и похвальных поступках поселян Московской губернии, ополчившихся единодушно и мужественно целыми селениями против посылаемых от неприятеля для грабежа и зажигательства партий, высочайше повелеть соизволил начальствовавших из них отличить георгиевским пятой степени знаком (солдатским, без степени); а прочих серебряною на Владимирской ленте медалью с надписью „За любовь к Отечеству“».[606] Согласно этому решению 23 человека из пятидесяти были представлены к награждению знаком отличия ордена св. Георгия, «…взятым (и) из таковых имеющихся на лицо без номеров», чтобы не было регистрации награждаемых крестьян-кавалеров в Капитуле орденов. А оставшиеся 27 человек представлялись к награждению медалью «За любовь к Отечеству».[607]
На лицевой стороне её — погрудное, профильное, вправо обращённое, изображение Александра I без каких-либо украшавших его императорских атрибутов; по кругу медали, вокруг портрета, надпись: «АЛЕКСАНДР I. ИМП. ВСЕРОСС.». На оборотной стороне — во всё поле медали, венок из дубовых листьев, перевязанных вверху и внизу лентами; внутри его горизонтальная четырёхстрочная надпись: «ЗА — ЛЮБОВЬ — КЪ — ОТЕЧЕСТВУ», а ниже, под фигурным прочерком, указан год — «1812».
Эта медаль, серебряная, обычного диаметра — 28 мм, предназначалась для ношения на груди на Владимирской (красной посредине и с чёрными по краям полосами равной ширины) муаровой ленте. Награждение ею было оформлено как разовое «всемилостивейшее пожалование» поимённо названных крестьян Московской губернии, чтобы она не приобрела статут массового награждения крепостных крестьян.[608]
25 мая 1813 года в Москве, в губернском правлении в торжественной обстановке, после зачтения царского указа, генерал-губернатор Ростопчин самолично вручил отличившимся крестьянам соответствующие награды. Но… вместо 23 крестов (знаков отличия Военного ордена) и 27 медалей «За любовь к Отечеству» было вручено только 22 креста и 25 медалей. Трое крестьян не дожили до этого торжественного дня, предназначавшиеся им награды были возвращены на монетный двор в переплавку.[609] Остальным кроме регалий были вручены гражданским губернатором Н. В. Обрезковым наградные грамоты, «…на коих изображены в лавровом венке крест и вензель государя императора с надписью „За веру и царя“».
После этого в доме Ф. В. Ростопчина последовало угощение, где поднимались тосты «За здоровье его императорского величества и августейшего его дома». На прощание сам хозяин дома — сиятельный граф, подарил кавалерам Георгиевского креста «синие бархатные шапки, на коих вышиты золотом слова „За бога и царя“», а награждённые медалями получили «синие тонкого сукна шапки с вышитым золотом же крестом и вензелем Государя императора».[610]
Затем во главе с Ростопчиным они посетили приходскую церковь на Лубянке, где при стечении огромного числа зрителей был совершён благодарственный молебен, выслушаны наставления генерал-губернатора. Награждённые крестьяне — Иванов Егор, Прохоров Павел, Колюганов Пётр, Минаев Емельян …и все остальные — были отпущены в свои деревни. А ровно через семьдесят лет, в 1883 году, фамилии этих крестьян можно было увидеть в списках героев, помещённых в золочёных рамах на вечные времена в величественном храме во имя Христа Спасителя, возведённого в столице нашего Отечества — Москве в память потомству грядущих поколений нашего российского народа.[611]
В ночь на 24 июня, переправившись с «Великой армией» через Неман, Наполеон забил мощный клин своей несметной военной силы между русскими армиями М. Б. Барклая-де-Толли и П. И. Багратиона, стараясь как можно глубже расщепить их и затем разбить поодиночке. Единственное спасение русских заключалось в быстрейшем соединении этих армий, что можно было осуществить лишь отводом их в тыл. Этот манёвр удалось совершить только на подходе к Смоленску, но сдержать натиск втрое превосходящих сил Наполеона не представилось возможным. Отступление русских стало неизбежным шагом для сохранения армии и последующего её укрепления с тем, чтобы собраться с силами для решающего удара и перехода в контрнаступление.
В процессе отхода велись упорные арьергардные бои, которые сдерживали продвижение французских войск, изматывали и обескровливали их. Однако при этом сказывалось отсутствие согласованности между командующими — Барклаем-де-Толли и Багратионом. Не было между ними взаимного доверия. Для согласованных действий всех русских военных сил требовался главнокомандующий, который бы сумел возглавить их. Особый комитет выдвинул кандидатуру шестидесятилетнего М. И. Кутузова. Он обладал огромным военным опытом, пользовался непревзойдённым авторитетом и доверием всего народа. И хотя император Александр I был против его назначения, он уступил общему желанию. Вот что писал Александр I об этом своей сестре: «…Зная этого человека, я вначале противился его назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией… мне оставалось только уступить единодушному желанию и я назначил Кутузова».[612]
20 августа был подписан указ о назначении, а 23 он выехал в армию, которая его встретила с восторгом. Солдаты поговаривали между собой — «Едет Кутузов бить французов».[613]
Но вопреки ожиданиям, русская армия продолжала отступление. Объективные причины заставляли Кутузова не спешить с решающим ударом. Ещё силён был неприятель. А вместо обещанного подкрепления русской армии в 100 тысяч человек подошло к ней только 15 тысяч. Кутузов надеялся на новые формировавшиеся кадровые подразделения М. А. Милорадовича и на народное ополчение. Кроме того, он выискивал подходящую позицию для генерального сражения. И такое место было Кутузовым найдено, о чём он писал царю: «…Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, в 12-ти верстах вперёд Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно…»[614]
Бородино! Сколько в этом слове гордости и печали! Сколько об этом сражении написано, сложено стихов и песен! На этом маленьком клочке земли участвовало в небывалом побоище, по последним относительно точным данным, со стороны русской армии 120 тысяч человек при 640 орудиях, с французской — 130–135 тысяч человек при 587 орудиях.[615]
Вот как пишет в своих записках участник сражения А. Н. Муравьёв: «…с 5 часов утра до 9 вечера более 1000 орудий с обеих сторон… разносили смерть между сражавшимися, не говоря уже о более 200.000 ружей и других оружий и штыков, со зверством необыкновенного исступления наносивших смерть на близком расстоянии и в рукопашном бою».[616] А приказ по русским войскам был такой: «…Чтоб… с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки… Артиллерия должна жертвовать собою, пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечью выстрел выпустите в упор и батарея, которая таким образом будет взята, нанесёт неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий».[617]
«Описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным, какая бы кисть или перо не предприняли начертать оное».[618] Да! Невозможно передать картину этого события простому смертному. Можно только в какой-то степени её представить по имеющимся цифрам. Так, по данным начальника артиллерии «Великой армии» генерала ла-Рибоаспера, в Бородинском бою было сделано только с французской стороны выстрелов:
артиллерийских — 43.538,
ружейных — 2.144.000,
что составляет более 60 процентов всего боезапаса артиллерии Наполеона.[619]
На Бородинском поле полегло 94 тысячи человек[620] и 32 тысячи лошадей.[621] Недаром это сражение называлось «битвой генералов» — их у французов выбыло из строя 47, а у русских 22. Вот так «французская армия, — по словам генерала Ермолова, — расшиблась о русскую».[622]
Кутузов в донесении писал Александру I: «Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришёл нас атаковать».[623]
В этом решающем сражении главная задача Кутузова была решена — противник потерял почти половину своего войска и лишился огромного количества боезапасов. Но главное — его непобедимая армия утратила моральный дух, в то время как русские приобрели в Бородинском сражении уверенность в будущем успехе. И хотя Москва была сдана, Кутузов считал дальнейшую победу обеспеченной. На Совете в Филях, противореча собравшимся генералам, он сказал: «…С потерей Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которыя идут к нам на подкрепление. Самым уступлением Москвы приготовили мы гибель неприятелю…»[624] Кутузов гениальным тарутинским манёвром вывел из-под удара армию, поставил свои войска к югу от Москвы, отрезав тем самым Наполеона от южных продовольственных районов. В такой обстановке армия неприятеля не могла оставаться в Москве. Это как раз то, к чему стремился Кутузов.
В Тарутино он укрепился лагерем, стал организовывать подвижные отряды, которые начали разворачивать военные действия на флангах, в тылу и коммуникациях противника. Во всех направлениях стали действовать партизанские отряды. Русская армия была подкреплена народным ополчением. Общими усилиями армии и народа началось уничтожение и изгнание захватнической армии из пределов России.
Тарутинский рубеж стал основной опорой успешного осуществления контрнаступления. 6 октября был нанесён первый удар французской армии, в котором противник понёс серьёзное поражение.
В окружённой партизанами и войсками народного ополчения Москве, голодной и обгорелой, армия Наполеона была обречена на смерть. Узнав о поражении войск Мюрата под Тарутино, французы выкатились из Москвы на 50 000 повозок с награбленным в русских землях добром.
Под Малоярославцем Кутузов преградил им дорогу в южные нереквизированные районы и после 18-часового сражения заставил армию Наполеона двигаться обратно на запад по старой, опустошённой ею Смоленской дороге. Главные силы русских сопровождали её, нанося совместно с партизанами удары по отступающим французам, не давая им свернуть с навязанного маршрута.
22 октября произошло крупное сражение под Вязьмой, где было уничтожено противника более 6 тысяч и 2,5 тысячи взято в плен.
За победу под Красным М. И. Кутузов был титулован Смоленским. В этом бою офицером Байковым был взят маршальский жезл Даву. К концу преследования французской армии главнокомандующий планировал в междуречье окружить остатки измотанных и деморализованных войск неприятеля и окончательно добить их. «…Я полагаю, — писал он, — что главное поражение, которое неприятелю нанести можно, должно быть между Днепром, Березиною и Двиною…».[625] Но нерешительность Чичагова с его казачьим корпусом дала возможность французам 15 ноября прорваться к Березине у деревни Студенки, где при переправе их погибло огромное число. По воспоминаниям одного французского офицера, Березина была настолько забита трупами, повозками, лошадьми, что вышла из берегов.[626] От 40 тысяч неприятельских войск осталось на третий день отступления их с Березины только 9. Сам Наполеон, вырвавшись из окружения и добравшись с личной гвардией до Сморгони, бросил остатки армии под командование Мюрата и возвратился в Париж.
14 декабря через Неман переправилось лишь 1600 безоружных, одетых в лохмотья людей, похожих более на бродяг, чем на солдат. Это всё, что осталось от 640-тысячной «Великой армии» Наполеона.
«Война окончилась за полным истреблением неприятеля», — писал М. И. Кутузов. В обращении к войскам от имени русского народа он благодарил солдат, назвав их спасителями Отечества. Приехавший в Вильно государь император Александр I «…крепко обнял… старого фельдмаршала и осчастливил его продолжительной милостивой беседой. Наивысшая воинская награда — орден св. Георгия 1-й степени — украсила грудь героя».[627] Кроме этого, Кутузов был награждён золотой, украшенной алмазами и бриллиантами, шпагой огромной ценности — стоимостью в 25 125 рублей.[628] А 5 февраля 1813 года вышел указ о пожаловании участникам освобождения русской земли от нашествия Наполеона наградной медали «В память отечественной войны 1812 года», где император Александр I писал:
«Воины! славный и достопамятный год, в который неслыханным и примерным образом поразили и наказали вы дерзнувшаго вступить в Отечество ваше лютаго и сильнаго врага, славный год сей минул, но не пройдут и не умолкнут содеянныя в нём громкия дела и подвиги ваши: вы кровию своею спасли Отечество от многих совокупившихся против него народов и Царств. Вы трудами, терпением и ранами своими приобрели благодарность от своей и уважение от чуждых Держав. Вы мужеством и храбростью своею показали свету, что где Бог и вера в сердцах народных, там хотя бы вражеския силы подобны были волнам Окияна, но все они, как о твёрдую непоколебимую гору, разсыплются и сокрушатся. Из всей ярости и свирепства их останется один только стон и шум погибели. Воины! в ознаменование сих незабвенных подвигов ваших повелели Мы выбити и освятить серебряную медаль, которая с начертанием на ней прошедшаго, столь достопамятного 1812 года, долженствует на голубой ленте украшать непреодолимый щит Отечества, грудь вашу. Всяк из вас достоин носить на себе сей достопамятный знак, сие свидетельство трудов, храбрости и участия в славе; ибо все вы одинакую несли тяготу и единодушным мужеством дышали. Вы по справедливости можете гордиться сим знаком. Он являет в вас благословляемых Богом истинных сынов Отечества. Враги ваши, видя его на груди вашей, да вострепещут, ведая, что под ним пылает храбрость, не на страхе или корыстолюбии основанная, но на любви к вере и Отечеству и, следовательно, ничем непобедимая».[629]22 декабря 1813 года, уже после смерти М. И. Кутузова, вышел именной указ нового главнокомандующего армиями М. Б. Барклая-де-Толли «О раздаче установленной (серебряной) медали в память 1812 годъ». На её лицевой стороне, в середине поля, изображено «всевидящее око», окружённое лучезарным сиянием; внизу указана дата — «1812 года». На оборотной стороне медали прямая четырёхстрочная надпись, позаимствованная из библейского писания: «НЕ НАМЪ, — НЕ НАМЪ, — А ИМЕНИ — ТВОЕМУ». Медаль называлась «В память отечественной войны 1812 года». Слово «отечественной» писалось с малой буквы.
Она была выдана «…строевым чинам в армии и ополчениях всем без изъятия, действовавшим против неприятеля в продолжение 1812 года. Из нестроевых, Священникам и Медицинским чинам тем только, кои действительно находились во время сражений под неприятельским огнём…» И далее следует предупреждение: «…За исключением поименованных… решительно никто не должен носить медалей», кроме особых случаев, при которых «…Его Величество предоставляет Себе давать… позволение на сие…»
В связи с этим строго предписывалось, «…чтобы все те чиновники или чины, кои не подходят под сие правило, носили медали, тотчас оные сняли и возвратили в главное армии дежурство».[630]
Медаль выдавалась на ленте ордена Андрея Первозванного (голубой), и носили её с особой торжественностью все участники боевых сражений от простого солдата до фельдмаршала. Всего было выдано серебряных медалей 250 тысяч штук.[631]
Были изготовлены подобного рода серебряные медали и меньшего размера (диаметром не 28, а 22 мм) с поперечным ушком и продетым в него колечком для подвешивания на ленту. Такие медали носили кавалеристы.
Медаль в память Отечественной войны сначала предполагалось выполнить с профильным портретом императора Александра I. Но по каким-то неведомым причинам вместо этого изображения медаль была отчеканена с лучезарным «всевидящим оком» всевышнего. Но солдаты, глядя на эту медаль, вспоминали о былом великом фельдмаршале — герое войны и «…говорили, будто это „око“ самого Кутузова: „у него, батюшки, один глаз, да он им более видит, чем другой двумя“».[632]
Через восемь месяцев после выдачи серебряной медали, уже в конце всей заграничной кампании, манифестом от 30 августа 1814 года была учреждена ещё одна медаль, выполненная впервые в истории медалистики из тёмной бронзы (меди), но теми же штемпелями, что и ранее серебряная. Она предназначалась для награждения дворянства и купечества, содействовавших победе армии в этой войне. «Благородное дворянство наше, — пишется в манифесте, — …издревле благочестивое, издревле храброе… многократными опытами доказавшее… преданность и любовь к… Отечеству, наипаче же ныне изъявившее беспримерную ревность щедрым пожертвованием не токмо имуществ, но и самой крови и жизни своей, да украсится бронзовою на Владимирской ленте медалию с тем самым изображением, каковое находится уже на (серебряной боевой) медали, учреждённой на 1812 год. Сию бронзовую… медаль да возложат на себя отцы или старейшины семейств, в которых, по смерти носивших оную, остается она в сохранении у потомков их, яко знак оказанных в сем году предками их незабвенных заслуг Отечеству…» Поэтому на некоторых воинских чинах можно было видеть рядом с серебряной и медаль из тёмной бронзы. Её они получали как старшие в дворянском роду.
И далее в манифесте указывается:
«Именитое купечество, принимавшее во всеобщей ревности и рвении знатное участие, да примет из уст Наших благоволение и благодарность. В ознаменование же тех из них, которые принесли отличные и важные заслуги, Повелели Мы рассмотреть оные, и по представлении вознаградим их тою же бронзового… медалию, на ленте ордена Святыя Анны».[633]А ещё через один год и семь месяцев по указу от 8 февраля 1816 года было разрешено носить такие же медали из тёмной бронзы старейшим женщинам дворянского рода. А чтобы выглядели на них награды более пригляднее, разрешалось носить медали уменьшенных размеров. Очень много было изготовлено медалей уменьшенных размеров — вплоть до фрачных (диаметром от 12 до 18 мм) — частным образом. Причём для этого использовались разные металлы, даже светлая бронза.
Словом, появилось множество медалей самых различных вариантов, которые отличались и по расположению треугольника со «всевидящим оком» на поле медали, и по форме, и чередованию лучей сияния, и по шрифту надписей на оборотной стороне и т. д.
В связи с этим 11 сентября 1814 года вышел указ «О запрещении делать медали мимо монетного двора», в котором говорится, что «…разного рода медали выходят в продажу от мастеров золотых и серебряных дел… а через то могут те медали приобретать лица, которым носить их не следует…» Далее наказывается — «…объявить… через полицию всем, чтоб они отнюдь… оных медалей, жалуемых за отличия или в награду… из какого бы то ни было металла, ни вытеснением штемпелями, ни вырезыванием от руки, ни чеканкою не делали и не продавали, под опасением строжайшего взыскания: ибо все медали, установляемые, нигде больше выбиты быть не могут, как на монетном дворе…».[634]
В год 100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года императором Николаем II было (15 августа 1912 года) утверждено положение «О ношении установленных Манифестом 30 августа 1814 года медали… потомками…», согласно которому им представлялось «…право по смерти отцов и старшин семейств… не только хранения, но и ношения медалей 1812 года, как дворянских, так и купеческих…» Такое право распространялось и на особ женского пола.[635] Наследовались и наперсные кресты за 1812 год.
Потомки, не сохранившие подлинных медалей того времени, имели право изготовить их в частных мастерских. Нередко подобные награды выглядели изящнее и добротнее государственных.
Русская православная церковь в тот памятный год возносила молитвы о даровании победы нашему воинству и призывала всех христиан России к участию в защите священной земли от иностранного нашествия. Духовные лица оказывали помощь раненым на поле боя и в госпиталях. В эту деятельность включилось всё русское духовенство от высших духовных санов до скромных сельских священников-пастырей и простых монахов. Они своими проповедями призывали народ к защите нашей православной веры, царя и Отечества и тем самым превращались в пламенных борцов за победу в этой всенародной войне. Церковные пастыри своей службой вселяли дух надежды в народ и ободряли людей в то тяжёлое время. В своих проповедях они использовали пламенные строки императорского манифеста, который призывал весь русский народ к защите своего родного Отечества: «…Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют».[636] Прислушиваясь к этим словам, народ вдохновлялся надеждой и верой в победу, брался за оружие и, не считаясь ни с чем — даже с собственной жизнью, дрался с французскими пришельцами. Вот достоверный яркий пример духовного состояния крестьян в то время:
«…К маршалу Даву привели несколько поселян, захваченных французскими разъездами. Их тот час же употребил проводниками… но отряд французов встречен был на своём пути русскими отрядами; проводники были присуждены к смертной казни, как намеренно заведшие в западню. Маршал Даву хотел знать прежде всего причину, побудившую всех крестьян укрываться от французов в леса, оставляя на жертву свои селения, избы и поля. Мужики молчали. Наконец один ответил: „С тех пор как Россия стоит, мы никогда не призывали других царей, кроме своих православных, наша русская вера велит хранить присягу. Поэтому мы и не можем повиноваться вашей власти“. Даву свирепо крикнул: — Расстреляйте этого человека, он опасный фанатик и шпион! Сей приговор был тотчас выполнен. Прочих крестьян заставили таскать пушки вместо лошадей, бывших под артиллериею…».[637]Православное духовенство зачастую являло собой пример мужества и самоотверженности в жестоких схватках с врагом. Как истинные бойцы, они находились при воинских подразделениях армии и народного ополчения, священнодействовали на их моральный дух, сражались в тылу врага, как в партизанских отрядах, так и в одиночку — в разведывательных целях, доставая порой ценнейшие сведения для русского командования. Один из подобных служителей культа — дьячок Рагозин из деревни Рюхово, стал заправским разведчиком, он так навострился в этом деле, что с его помощью было в разное время взято в плен более 700 французов. Проводил Рагозин свои разведывательные операции между Рузой и Можайском. Узнав о месте нахождения неприятеля, оставлял в лесу свою старую кобылёнку и под видом нищего приходил в лагерь французов. Собрав необходимые данные, спешил в Волоколамск к русским казачьим частям… Бывали и такие церковные служители, которые создавали из крестьян, разбежавшихся по лесам, партизанские отряды и успешно командовали ими. Например, дьячок Савва Крастелев из города Рославля, возглавив такой отряд, бил неприятельские разъезды так, что о нём знала вся губерния, а французы боялись его панически. Долго действовал Савва, защищая местные поселения крестьян. Но однажды отряд его был окружён крупными силами французов, и знаменитый дьячок — боевой командир погиб геройской смертью, не сдавшись врагу. А вот другой предводитель партизан — пономарь из Смоленской губернии Смирягин. Он так же успешно действовал с отрядом крестьян и даже в одном из сражений с французами отбил у них боевое знамя, за что получил от Кутузова знак отличия Военного ордена.[638] На героические дела вдохновлял народ и сам император Александр I своим рескриптом на имя Смоленского епископа Иринея, в котором он поручал ему очередное патриотическое дело: «…Возлагаем Мы на Вас пастырский долг: внушениями и увещаниями собирать их (жителей Смоленска) и не токмо отвращать от страха и побега, но напротив, убеждать, как того требует долг и вера христианская, чтобы они, совокупляясь вместе, старались вооружиться чем только могут, дабы, не давая никакого пристанища врагам, везде и повсюду истребляли их и вместо робости наносили им самый великий вред и ужас».[639] На основании этого рескрипта проводились проповеди и даже была составлена епископом Августином, управлявшим в то время Московской митрополией, специальная особая молитва «Об избавлении от супостатов». Пламенные слова её читались во всех приходах России, они зажигали сердца народа гневом и призывали всех сообща «…препоясаться на великую брань».[640] Деятельность церкви этим не ограничивалась, она занималась и организацией сбора материальных средств. Священный Синод внёс в государственную казну на военные нужды полтора миллиона рублей — огромная сумма по тому времени. Кроме этого, духовенство вело активную работу по формированию народного ополчения и даже издало своё распоряжение по всей Российской империи о том, чтобы «…причетники, дети священно- и церковнослужителей, находившиеся при отцах, и семинаристы увольнялись по желанию в ополчение, получая от церкви пособие на одежду и продовольствие…».[641] А сколько страданий понесли служители церквей и священных храмов, сохраняя их от разрушения и разграбления, а духовные святыни — от поругания. Со вступлением Наполеона в Москву церковные служители оставались при священных храмах. Вполне естественно, что все ценности были скрыты и захоронены от ворвавшихся в город врагов. Зная это, французы старались пытками и издевательствами вырвать у служителей церквей тайну ценных захоронений. Но одухотворённые твёрдой верой и преданные священному русскому Отечеству, церковные служители были непоколебимы. Благодаря их подвигам, были сохранены на Руси бесценные священные реликвии. Вот как рассказывал религиозно-нравственный журнал «Кормчий» об одном таком эпизоде:
«…в день вступления в Москву 2 сентября, к вечеру, поляки первыми заняли Новоспасский монастырь и стали грабить. Затем напали на смежный Сорокасвятский храм. 68-летний старец, священник Пётр Гаврилов, заявил им, что не только не выдаст ключ от дверей храма, но и не допустит в храм, как только через свой труп. Разъярённые враги умертвили его в притворе двери…».[642]Зверскими пытками был замучен московский священник Вельяминов, не проронив ни слова о спрятанных церковных ценностях. Долго его окровавленное тело лежало непогребённым на улице возле церкви. Можно привести множество подобных случаев, когда грабители подвергали священников пыткам прямо на порогах церквей и тут же убивали их за сопротивление; как бросали монахов в Москву-реку, пытаясь добиться у них признания о скрытых ценностях… Словом, духовенство тоже имело своих выдающихся героев войны наравне со всеми другими сословиями нашего Отечества и заслужило право на свои награды. Известно, что на основании приказа главнокомандующего М. Б. Барклая-де-Толли от 22 декабря 1813 года «…Священникам… тем только, кои действительно находились во время сражений под неприятельским огнём…» была вручена серебряная медаль «В память отечественной войны 1812 года». Позже, в конце всей кампании, 30 августа 1814 года, когда уже русские солдаты возвращались из покорённого Парижа, император Александр I обнародовал манифест «Об учреждении (наперсных) крестов для Духовенства…», в котором сообщалось: «…в сохранении памяти беспримерного единодушия и ревности, увенчанных от руки Всевышнего столь знаменитыми происшествиями, возжаловали Мы учредить и поставить… за избавление Державы Нашей от лютого и сильного врага, и в прославление… сего совершившегося… ежегодное празднование в день Рождества Христова…» А «…Священнейшее Духовенство Наше, призывавшее перед Олтарём Всевышнего тёплыми молитвами своими благословение божие на Всероссийское оружие и воинство, и примерами благочестия ободрявшее народ к единодушию и твёрдости, в знак благоволения к вере и любви к Отечеству, да носит на персях своих, начиная от верховного пастыря включительно до священника, нарочно учреждаемый для сего крест с надписью 1812 года».[643]
Этот четырёхконечный наперсный крест был учреждён одновременно с медалью для дворянства и купцов и чеканился из того же металла — тёмной бронзы (меди). Размеры его — 75x45 мм, в перекрестье своём, на лицевой стороне, имеет вид медали «В память отечественной войны 1812 года» — то же «всевидящее око» с лучезарным сиянием и та же дата внизу — «1812 годъ». Концы креста гладкие, не имеющие никаких украшений и надписей.
На оборотной стороне, вдоль горизонтальных концов его, в перекрестье имеется, как у медали, четырёхстрочная надпись: «НЕ НАМЪ, НЕ НАМЪ, А ИМЕНИ ТВОЕМУ».
Крест предназначался для ношения (на шее) на Владимирской ленте. Выдано таких крестов было около 40 тысяч лицам духовного сана, находившимся на службе в 1812 году.[644]
Немало подобных крестов появилось в 1912 году, когда праздновалось 100-летие Отечественной войны и разрешили носить их духовным лицам — прямым потомкам по мужской линии духовных лиц, награждённых ими за 1812 год.
Однажды Наполеон заявил в Варшаве: «Через пять лет я буду господином мира: остаётся одна Россия, но я раздавлю её».[645]
Самая могущественная в Европе армия, имеющая огромный опыт ведения захватнических войн, пересекла границы России. Прошло всего лишь полгода, и от этой «Великой армии» «дванадесяти» языков ничего не осталось. Около полумиллиона солдат, собранных Наполеоном со всех стран Европы, остались покоиться в русской земле. «От великого до смешного только один шаг», — бросил «Великий завоеватель» на ходу Станиславу Потоцкому, удирая из России в декабре 1812 года.[646] Он торопился в Париж, чтобы собрать новую армию и попытаться сохранить свою империю.
1 января 1813 года русские войска перешли границу и вошли в Польшу. В союзе с Россией против наполеоновской Франции выступили Пруссия, Швеция, а затем и Австрия. Наполеон снова собрал армию и даже нанёс поражение союзным войскам под Лютценом и Бауценом. За ними Дрезден. И вновь неудача. В этом сражении 14–15 августа 1813 года союзные войска отступили в южном направлении через Рудные горы в Чехию. Наполеон направил 37-тысячный корпус генерала Вандама в обход через Теплице-Шанов в тыл союзным войскам, чтобы зажать их в долине гор. Но при Кульме (ныне г. Хлумец) 17 августа французы столкнулись с гвардейскими частями А. И. Остермана-Толстого, которые, не считаясь с огромными потерями, жертвуя собой, прикрывали отход союзных войск. В упорном, кровопролитном сражении с превосходящим впятеро противником русские отряды сумели остановить и закрыть его в узком Кульмском дефиле, загородив оба выхода из ущелья. Во время сражения А. И. Остерману-Толстому ядром оторвало руку, и командование войсками принял А. П. Ермолов.[647] Ночью были подтянуты части главных сил союзной армии под командованием М. Б. Барклая-де-Толли, а в тыл войск Вандама был брошен корпус Ф. К. Клейста.
Когда эти награды были выполнены в достаточном количестве — согласно списку гвардейцев — участников Кульмского сражения, включавшему в себя 9 генералов, 415 офицеров, 1168 унтер-офицеров, 404 музыканта и 10 070 нижних чинов, возникла новая проблема. Как выставить целый сундук прусских наград, похожих на бесценный «Железный крест», для раздачи целой иноземной армии на глазах своих подданных? Поэтому сфабрикованные Кульмские кресты, отдалённо напоминавшие прусскую высшую награду, были высланы в Петербург только в 1815 году.[649] А ещё через год, 27 апреля 1816 года, в «Русском инвалиде» появилось сообщение о получении их. В нём писалось следующее: «…24 числа сего месяца получены здесь отличия „Железного креста“. Его Величество Король Прусский Высочайше соизволил определить оные для раздачи тем из Гвардейских частей, которые с отличным мужеством сражались при Кульме в 17 день августа 1813 года. По случаю вручения сих лестных наград командующий Гвардейским Корпусом Господин Генерал от Инфантерии граф Милорадович отдал следующий приказ: „Государь Император и Союзные Монархи вместе с целою Европою отдали полную справедливость непреодолимому мужеству, оказанному войсками Российской Гвардии в знаменитом бою при Кульме в 17-й день августа 1813 года. Но его Величество Король Прусский, желая особенно ознаменовать уважение своё к отличному подвигу сих войск, соизволил наградить их Знаком Отличия Железного креста. Государь Император, отдавая им ту же справедливость, высочайше соизволил, да увенчается мужество их столь лестною наградой. Вам, достойные офицеры и храбрые солдаты Гвардии, сражавшиеся в 17-й день августа, принадлежат сии новые знаки отличия. Да умножат они на груди вашей число тех, которые трудами и кровью приобрели вы в битвах за спасение Отечества, за славу имени Русского и свободу Европы…“» Вручение знаков состоялось на специально организованном в эту честь параде. К этому времени в живых осталось только 7131 участник Кульмского сражения. Командующие гвардейскими отрядами генералы А. И. Остерман-Толстой и А. П. Ермолов получили ордена св. Андрея Первозванного, а «…Преображенцы и Семёновцы пожалованы Георгиевскими знамёнами, Измайловцы и Егеря — Георгиевскими трубами».[650]
В память о героическом сражении при Кульме по указанию австрийского императора Фердинанда в 1835 году был сооружён монумент и в честь освящения его была отчеканена мемориальная медаль с латинскими надписями: на лицевой стороне — «Мужеству Русской Гвардии при Кульме», а на оборотной — «Фердинанд Император Австрийский, по предначертанию блаженной памяти Августейшего Родителя своего Франца, — повелено воздвигнуть памятник 1835».
После разгрома корпуса Вандама под Кульмом войска Наполеона стали откатываться к Лейпцигу, где произошло решающее сражение всей кампании 1813 года, получившее название «Битва народов». Здесь сосредоточилось огромное количество военных сил союзных войск и армии Наполеона. Со стороны коалиции — России, Австрии, Пруссии и Швеции — было выставлено 300 тысяч человек при 1385 орудиях. Армия Наполеона, собранная из французов, итальянцев, поляков, бельгийцев, голландцев и других народов, насчитывала около 200 тысяч человек при 700 орудиях.
На главном направлении действовала 84-тысячная русская армия под командованием М. Б. Барклая-де-Толли против 120-тысячной армии французов. Наступавшие на Ваху союзные войска были опрокинуты мощным ударом французской конницы при поддержке её сильным огнём артиллерии. От полного разгрома их спасли введённые в бой резервы русской гвардии и гренадёров. Одновременное действие с севера Силезской армии Г. Блюхера совместно с частью русских войск и пруссаков заставили Наполеона отступить. Только за один день 4 октября в сражении было убито с обеих сторон 60 тысяч человек.
На другой день после подхода новых союзных войск и армии Л. Л. Беннигсена с 54 тысячами человек, основу которых составляли русские воины, началось новое наступление. Наполеон вынужден был просить о мире, но союзные войска, оставив его просьбу без ответа, продолжали теснить французов к Лейпцигу.
6 октября Наполеон ещё сдерживал натиск союзных войск, но 7-го начал отступление, через Ланденау, дальше на запад — к Рейну. В этом сражении была разгромлена армия Наполеона. Она потеряла 80 тысяч человек.[651] В плен было взято 22 генерала, 37 тысяч солдат и более 300 пушек.[652] Франция лишилась последних территориальных завоеваний в Европе.
Вот как описывал сражение под Лейпцигом его участник — герой Смоленского и Бородинского сражений генерал от инфантерии Д. С. Дохтуров в своём письме в Россию 17 октября 1813 года:
«…Мы шли без отдохновения, поспешая соединиться с главными армиями и наконец пришли к 6 октябрю и участвовали в главном деле, где, кажется, решалась участь всей Германии. Дело было жестокое, злодей везде был опрокинут в нескольких позициях; и ночь уже помешала его совершенному истреблению. На другой день, 7 числа, мы пододвинулись к Лейпцигу и ясно увидели беспорядок его ретирады; тут усилили наши движения и по некоторой обороне вошли в город… Тут ещё, засевши, неприятель в домах и садах защищался, но уже недолго; наши пушки тотчас очистили улицы. Представь себе, друг мой, этот спектакль: все жители в окошках кричат ура, машут платками, кидают на улицы цветы… после сего неприятель спешно ретируется к Рейну и, все пленные утверждают, в большом беспорядке…».[653]В честь победы при Лейпциге была отчеканена в Берлине серебряная наградная медаль овальной формы, размером 30x26 мм, на лицевой стороне которой изображены четыре вертикально стоящих боевых щита с государственными гербами союзных войск, обвитых дубово-лавровыми ветвями. Первым стоит русский щит с двуглавым российским орлом. Своим краем он перекрывает часть стоящего за ним австрийского щита. Далее следует прусский и шведский с тремя коронами. Вверху, над щитами, латинская надпись, которая в переводе на русский язык гласит — «ВСЯКОМУ СВОЁ»; а под щитами другая — «ГЕРМАНИЯ»; под обрезом медали дата: «1813». На оборотной стороне, вверху, изображён лучезарный треугольник на манер нашего «всевидящего ока»; в нём надпись: «ИОГОВА»; а ниже — на две трети медали выбита готическим шрифтом четырёхстрочная надпись, смысл которой — «КРЕПОСТЬ НАША — БОГ».
Сведений по поводу награждения этой медалью авторы этой книги в литературе не встречали. Только полковник Г. фон Гейден в своих трудах, изданных в 1897 году в Менингене (в Германии) за № 561, пишет, что «…она жаловалась немецкими патриотическими обществами за выдающиеся заслуги… (в битве) при Лейпциге в 1813 году, освободившей Германию от чужеземного ига». В «Собрании русских медалей», изданном Археографической комиссией в 1840 году за № 296, указывалось, что она выдавалась в качестве «…награды для воинов за победу при Лейпциге в 1813 году».[654]
В начале XX века появились публикации об этой медали в популярном нумизматическом журнале «Старая монета», сделанные Холодковским и Гаршиным. Первый пишет, что «…Медаль на „Битву народов“ роздана всему составу особого волонтёрского легиона, собранного городами: Гамбургом, Бременом и Любеком для участия в борьбе с Наполеоном…».[655]
В следующей заметке Гаршин уверяет, что Холодковский перепутал и описал медаль «Ганзейского легиона».[656] Так что пока остаётся неясным, кто же конкретно награждался этой медалью. Известно только то, что русские войска её не получали. Вышеуказанной медалью был награждён единственный российский подданный — лихой партизан Виктор Антонович Прендель, биография которого очень богата личными боевыми подвигами против Наполеона.
Его военная карьера начиналась в Черниговском драгунском полку в 1804 году. Во время Аустерлицкого сражения он находился при Кутузове «…для особых поручений», затем командовал партизанским отрядом. В 1809 году стал адъютантом князя Голицына, позже — при русском после в Вене графе Шувалове. Затем был произведён в майоры с переводом в Харьковский драгунский полк и определён в адъютанты к генералу Дохтурову. Вскоре под чужим именем отправился в разведку за границу. В 1812 году активно участвовал в партизанском движении в тылу врага, дошёл до Парижа. В трудный момент для Германии Прендель был назначен комендантом города Лейпцига, где «…его избрали своим почётным гражданином, с поднесением „Лейпцигской овальной медали“…».[657] В 1834 году за «политическую» командировку в Галицию он получил чин генерал-майора, вышел в отставку, поселился в Киеве, где и дожил до 86-летнего возраста. Умер в 1852 году.
В первый же день нового 1814 года русские войска переправились через реку Рейн близ города Базеля (в Швейцарии) и, вступив в земли Франции, стали с боями продвигаться (через Белияр, Везуль, Лангр) в глубь страны, к её сердцу — Парижу. Учитель А. С. Пушкина — К. Н. Батюшков, которому суждено было с войсками дойти до Парижа, 27 марта 1814 года писал Н. И. Гнедичу: «…Мы дрались между Нанжинсом и Провинс… оттуда пошли на Арсис, где было сражение жестокое, но не продолжительное, после которого Наполеон пропал со всей армией. Он пошёл отрезывать нам дорогу от Швейцарии, а мы, пожелав ему доброго пути, двинулись на Париж всеми силами от города Витри. На пути мы встретили несколько корпусов, прикрывающих столицу и… проглотили. Зрелище чудесное! Вообрази себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота густой колонной, скорыми шагами отступает без выстрелов, пуская изредка батальонный огонь. Под вечер сделалась травля французов. Пушки, знамёна, генералы, всё досталось победителям, но и здесь французы дрались как львы».[658]
Медаль предназначалась для награждения всех участников взятия французской столицы — от солдата до генерала. Но она не была им вручена. С восстановлением династии Бурбонов русский император счёл негуманным выпуск в свет этой медали, которая бы напоминала Франции о былом крушении её столицы. И только спустя 12 лет она была роздана участникам кампании 1814 года по велению нового императора Николая I, который «…накануне годовщины вступления русских в Париж, 18 марта 1826 года, повелел освятить эту медаль на гробнице своего брата (Александра I)».[660]
Выдача её участникам началась 19 марта 1826 года и затянулась до 1 мая 1832 года. Всего было выдано более 160 тысяч медалей. Естественно, что на портретах героев Отечественной войны 1812 года, которые были написаны до 1826 года, эта медаль отсутствует среди других наград.
Существовало в основном три её разновидности по размеру: общевойсковая — диаметром 28 и 25 мм и для награждения кавалеристов — 22 мм. Имелось поперечное ушко с продетым в него колечком для подвески награды на ленте. Подобная медаль, принадлежащая знаменитому партизану 1812 года Денису Давыдову, хранится в Ленинградском военно-историческом музее.[661]
Существует также множество разновидностей этой медали уменьшенных размеров — 12, 15, 18 мм. Это фрачные медали для ношения на гражданской одежде.
Носили медаль на груди на впервые введённой комбинированной Андреевско-Георгиевской ленте. Она была обычной ширины, но состояла как бы из двух узких ленточек: Андреевской — голубой и Георгиевской — оранжевой с тремя чёрными полосами.
К 100-летнему юбилею взятия Парижа была выпущена бронзовая позолоченная медаль диаметром 28 мм. Лицевая сторона её представляет собой копию медали «За взятие Парижа», а на оборотной — в точно таком же лавровом венке по всему обводу медали прямая шестистрочная надпись: «Л.ГВ. — КОННО-ЕГЕРСКИЙ — ВЪ ПАМЯТЬ ВЗЯТИЯ — ПАРИЖА — Л.ГВ. ДРАГУНСКИЙ П. — 1814–1914». По-видимому, она была выдана в честь 100-летнего юбилея всем воинским чинам, находившимся к этому времени на службе в указанных на медали полках, бравших в 1814 году Париж.
Армия Наполеона была разгромлена, Париж взят, Европа освобождена от французов. Русская армия возвращалась в Россию. В Петербурге к её встрече были сооружены Нарвские триумфальные ворота, через которые войска торжественным маршем прошествовали в северную столицу для празднования победы. В то время эти ворота были выполнены по проекту архитектора Д. Кваренги из дерева. Но к 20-летнему юбилею они были переделаны В. П. Стасовым в каменные. Правда, первоначальный замысел их был сохранён. А за счёт современной архитектуры и интересных скульптур они приобрели ещё более величественную торжественность. Арку ворот венчает колесница победы, запряжённая шестёркой боевых коней; по обеим сторонам самой арки — между её колонн — статуи русских витязей.[662]
К этой же годовщине славной победы русского оружия в 1834 году на Дворцовой площади была воздвигнута величественная монументальная колонна. Она выполнена по замыслу О. Монферрана из цельного колоссального гранитного монолита весом более 600 тонн. Фигура ангела, венчающая колонну, была исполнена В. Н. Орловским. Скульптор придал ему образ императора Александра I, и колонна получила название Александровской. Но ангел с крестом находится на высоте 47,5 метров, и поэтому черты лица его рассмотреть невозможно.[663] В память об этом событии был отчеканен рубль с изображением колонны и с надписью — «Благодарная Россия 1834».[664]
Через три года в Петербурге, в колоннаде Казанского собора, где в 1813 году был похоронен М. И. Кутузов, открыли два памятника — М. И. Кутузову и М. Б. Барклаю-де-Толли. А внутри собора над надгробием знаменитого генерал-фельдмаршала был установлен уникальный иконостас из трофейного серебра, отбитого атаманом Платовым у отступающих из Москвы французов. Ныне этого иконостаса уже нет. Его «…выкорчевали с „кровью и мясом“ штыками да кувалдами, а потом он пропал неизвестно куда».[665]
В новую годовщину 1839 года на незабвенном Бородинском поле, в десяти километрах от Можайска, был сооружён в честь знаменитой битвы под деревней Бородино чугунный памятник в виде пирамидальной колонны с рифлёным позолоченным куполом и венчающим его шестиконечным крестом. С западной стороны этого памятника, как описывалось раньше, «…сияет икона Спаса Нерукотвореннаго и под нею золотая надпись: „Тобою спасение наше“». На других сторонах перечислены все воинские подразделения и даже неприятельские — французские, итальянские, баварские, вюртембергские, участвовавшие в этом кровавом сражении. Тут же, за оградой, находится могила Багратиона. К открытию этого памятника были отчеканены памятные монеты крупного номинала достоинством в рубль и полтора рубля, на реверсе которых увековечено изображение «Бородинской колонны».[666] (В 1932 году монумент был взорван вместе с могилой П. И. Багратиона.)
Через 70 лет после изгнания Наполеона из России в Москве было завершено строительство грандиознейшего храма Христа Спасителя. Он был возведён по замыслу императора Александра I в память об избавлении Москвы от нашествия французов. Но о нём речь пойдёт ниже.
И вот 1912 год! Прошло ровно сто лет со времени разгрома наполеоновских полчищ, вторгнувшихся в праведные земли нашего Отечества.
25 августа — канун знаменитой Бородинской битвы, к нему приурочено начало юбилейных празднеств. Ярко светило солнце, день был как по заказу. У Спасо-Бородинского собора, возведённого женой погибшего генерала Тучкова, в ожидании прибытия государя собралось многочисленное духовенство во главе с митрополитом Владимиром. Все аллеи возле храма были усыпаны листьями и живыми цветами. У батареи Раевского выстроены воинские части, предки которых участвовали в Бородинском сражении. У могилы Багратиона ожидали начала торжеств высшие воинские чины — генералы, адмиралы, а также офицеры рангом пониже и множество представителей разных ведомств.
Император Николай II прибыл на автомобиле, под колокольный звон собора, со всем семейством — наследником и дочерьми.
После торжественной встречи он побывал в соборе Тучкова, а затем отправился на Бородинское поле, где высились памятники полкам и дивизиям. У батареи Раевского он сел на приготовленного для него коня (семейство заняло роскошные экипажи), и начался объезд войск.
К этим торжествам государственная комиссия готовилась усердно. Задолго до них были сделаны по всей России запросы у губернаторов о наличии живых свидетелей войны 1812 года. Их оказалось всего 25 человек и все в возрасте более 110 лет, за исключением одного И. Машарского, которому исполнилось 108 лет. Он был очевидцем сражения под Клястицами. Самому старшему из этих стариков, бывшему фельдфебелю А. И. Винтонюку, шёл 123-й год. Он был слаб настолько, что не мог ходить без посторонней помощи.[667] На торжества смогли прибыть только пятеро из них. Они сидели на стульях у решётки ограды.
Окончив объезд войск, император в сопровождении свиты подошёл к старикам. Он беседовал с ними, подходил к каждому, спрашивал о прежней службе, о жизни. И когда кто-то из них пытался встать, государь запрещал это делать. Великие князья стояли тут же, перед старыми ветеранами.
Недалеко за полдень к Бородинскому полю прибыл объединённый крестный ход, растянувшийся на четыре километра. Он шёл из самого Смоленска с чудотворной иконой Божьей Матери, той самой, что была в 1812 году в действующей армии, ею благословляли войска на Бородинском поле перед сражением.
Возле главного памятника у братской могилы огромное шествие с хоругвиями (знамёнами) и походной церковью Александра I развернулось и был отслужен благодарственный молебен. К вечеру крестный ход направился к Спасо-Бородинскому монастырю, войска были препровождены на отведённые бивуаки.
Утром 26 августа Бородинское поле огласилось раскатами пушечных выстрелов, которые известили народ о начале торжеств, посвящённых столетию великого сражения.
Празднество началось торжественной литургией в храме Тучковского монастыря. Затем крестный ход направился к могилам героев Бородинского сражения.
В честь юбилея был оглашён приказ, который заканчивался благодарственным обращением к павшим: «..имена ваши и содеянные вами подвиги неизгладимо будут жить в памяти благодарного отечества».[668]
С Бородинского поля праздник переместился в Москву. 27 августа с самого утра народ потянулся к Кремлю. Красное крыльцо у Соборной площади было устлано красными коврами. Через него под звон колоколов состоялся выход всей царской семьи в Успенский собор. Государя и его свиту встречал митрополит Владимир с крестом в руке. Вокруг шумел народ, раздавался звон колоколов, среди которых своим могучим голосом из сорока сороков выделялся колокол Ивана Великого. Царь и его семейство, поклонившись народу, прошли в Успенский собор. Там, из ризницы, были вынесены ветхие, кое-где обожжённые и простреленные пулями боевые знамёна 1812 года. Началась служба и молебен с коленопреклонением к боевым реликвиям.
29 августа торжества продолжились в величественном храме Христа Спасителя, который заполнила высшая государственная знать. «…По правую сторону… у солеи, заняли места лица императорской фамилии, позади лица государственной свиты, правая сторона заполнена военными мундирами. Левую сторону наполнял блеск мундиров сановников. На клиросе синодальные певчие в белых с синим кафтанах. Митрополит Владимир с епископами Анастасием Серпуховским и Василием Можайским в белых серебряных облачениях совершали торжественную литургию…»[669]
Заключительные торжества по случаю этого юбилея состоялись на Красной площади. Они начались крестным ходом к специально установленному шатру с выставленными перед ним боевыми знамёнами под звон всех московских колоколов и гром пушек с Кремлёвской стены.
И вот в один момент всё разом стихло. В наступившей торжественной тишине был зачитан высочайший императорский манифест,[670] затем совершён благодарственный молебен с коленопреклонением под трогательное пение всех московских духовных хоров. Во второй половине дня крестный ход направился через Никольские ворота в Успенский собор, а войска и народ под звуки музыки стали расходиться.
Так завершилась торжественная неделя в честь столетнего юбилея победы 1812 года.
Следует сказать, что комиссия по выработке программы празднования юбилея начала работать задолго до этой даты. Уже в начале 1910 года были известны некоторые её планы. К примеру о том, что «…Ко дню торжественного празднования… имеют быть, по Высочайшем одобрении рисунков, изготовлены на монетном дворе памятные медали:
А) Большая золотая — для возложения на гробницы Императора Александра I Благославеннаго и славнейших Его героев-полководцев — князя Кутузова Смоленского, князя Багратиона и князя Барклая-де-Толли;
Б) Золотые же медали для представления Его Императорскому Величеству Государю Императору, Государыням Императрицам и Наследнику Цесаревичу и, кроме сего, большия светло-бронзовыя — для представления Императорской фамилии… и… нагрудная светло-бронзовая медаль, подобная установленной при праздновании 200-летия Полтавской победы…»
А нумизматический журнал «Старая монета» в своём первом номере за 1910 год писал о том, что в празднование «…100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года предрешено раздать воинским частям, которые участвовали в войне, „Бородинские рубли“ и особыя медали, напоминающия известную медаль 1812 года. Такие же медали предположено раздать в 11 губерниях, входивших в район театра военных действий… (1812 года), всем лицам, состоящим на службе в правительственных и общественных учреждениях, а также волостным старшинам». К этой великой дате «…в память славных подвигов предков, принесших в жертву Отечеству свою жизнь и достояние»[671] было изготовлено около 442 тысяч[672] светло-бронзовых юбилейных медалей, о которых так много говорила пресса. Штемпели для них резал мастер Васютинский Антон Фёдорович.[673]
На лицевой стороне медали погрудное, профильное, вправо обращённое, изображение Александра I без каких-либо императорских атрибутов. На оборотной стороне пространная надпись в семь строк: «1812 — СЛАВНЫЙ ГОД — СЕЙ МИНУЛЪ, — НО НЕ ПРОЙДУТЪ — СОДЕЯННЫЕ ВЪ — НЕМЪ ПОДВИГИ — 1912». Надпись для этой медали была заимствована из старого «Высочайшего приказа войскам…», подписанного императором Александром I 5 февраля 1813 года в главной его квартире в городе Конин.
Медаль предназначалась для ношения на груди на Владимирской ленте. Награждались ею все участвовавшие в празднествах воинские чины от солдата до генерала, состоящие на службе «…в тех войсковых частях… которые участвовали в Отечественной войне 1812 года, от начала её до окончательного изгнания неприятеля из пределов России (т. е. с 12 Июня по 25 Декабря 1812 г.)».[674]
Награждались этой медалью не только военные, но и гражданские служащие, лица духовного звания, принимавшие официальное «…участие в парадах на Бородинском поле и под Москвою», а также служащие императорской канцелярии, предки которых «…по случаю военного времени… следова(ли) в походе за Императором Александром I».[675] Кроме того, она жаловалась «всем лицам, принимавшим… (деятельное участие в подготовке) и по устройству юбилейных празднеств»; а также «всем прямым потомкам по мужской линии (не только воинского звания, но и гражданских ведомств; а также духовенства), участвовавших в Отечественной войне 1812 года… а ровно прямым потомкам, по женской линии, Генерал-фельдмаршала Князя М. И. Кутузова».[676] Все получившие право на награду, должны «…приобретать медаль за свой счёт».[677]
В год 100-летия Отечественной войны 1812 года одновременно с медалью был отчеканен и памятный серебряный рубль, имевший на аверсе ту же надпись, что и на медали.[678]
Помимо этого, для раздачи народу было наштамповано множество разных по форме и металлу жетонов в память об этом событии. Среди них встречаются очень любопытные, например с изображением горящей Москвы, выполненные из бронзы и белого металла, с портретами Александра I и Наполеона и т. п.
После бегства Наполеона 10 декабря 1812 года русские войска вступили в Вильно (ныне Вильнюс) и остановились на отдых. А 22-го числа М. И. Кутузов оповестил народ и армию об окончании Отечественной войны. В это же время в Вильно прибыл сам император Александр I и 25 декабря (6 января 1813 года), в день Рождества Христова, обнародовал особый манифест о строительстве храма Христа Спасителя, под сводами которого обещал увековечить память о великой победе. По этому поводу Александр I писал: «В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, в вечности и любви к Вере, Отечеству, какие в сии трудные времена превознёс себя народ Российский… (во) спасение… от врагов, столь же многочисленных силами, сколь злых и свирепых намерениями и делами, совершенное в шесть месяцев их истребление…
В ознаменование благодарности Нашей к промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились мы в первопрестольном граде нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа…
Да простоит сей храм многие века, да и курится в нём пред святым престолом Божиим кадило благодарности до позднейших родов, вместе с любовью и подражанием к делам их предков».[679]
Был объявлен конкурс на лучший проект храма, и в 1815 году первое место на нём завоевал молодой художник — архитектор Карл Мангус (позже — Александр Лаврентьевич Витберг) — сын живописца Лоренса.[680] Его проект был необычно смелым и оригинальным. Композиционная суть архитектурного решения заключалась в сочетании трёх различных по форме объёмов, размещённых один над другим, составляющих гармоничное единство. Здание храма высотой более 240 метров должен был венчать сферический купол, имеющий в поперечнике более 50 метров. Проект был утверждён, и 12 октября 1817 года на Воробьёвых горах (Ленинские горы) в том месте, через которое французы в 1812 году бежали из Москвы, развернулось строительство.
В нём было занято более четырёх тысяч человек. Строители срыли огромный косогор, перелопатили вручную свыше 100 тысяч кубометров земли, заложили фундамент и уже приступили к возведению стен. Однако воплотить в жизнь своё творение Витбергу не удалось. Подрядчики-дельцы проворовались, и на молодого руководителя строительства — автора проекта была навешена огромная сумма недостачи, подсчитанная ревизорами со скрупулёзной точностью — 292 887 рублей 3 и 1/2 копейки.[681] К этому времени государя Александра I уже не было в живых. Витберг был осуждён (имение конфисковано) и сослан с семьёй в Вятку. А на месте строительства храма возвели здание пересыльной тюрьмы. Так был похоронен гениальный проект храма Христа Спасителя в Москве.
Позже всё началось сначала. На новом конкурсе проектов теперь уже император Николай I одобрил работу своего придворного архитектора Константина Андреевича Тона. Проект отвечал всем желаниям государя. Он предусматривал строительство величественного храма в русско-византийском стиле, который должен был отличаться своей грандиозностью и изящностью отделки внутренних помещений. Ему отводилась роль не только церкви, но и исторического памятника героическому прошлому России. Проект во всех отношениях отвечал этой идее. Небывалая громада храма должна была поражать взор каждого из смертных. Чтобы представить его масштабы, достаточно привести одно сравнение: в храм можно было свободно вместить Кремлёвскую колокольню Ивана Великого (высотой 82 метра), которую храм превышал на 21 метр.[682]
Проект был утверждён 10 апреля 1832 года. Место под строительство выбрал сам царь — недалеко от Кремля, на берегу Москвы-реки, ныне здесь плавательный бассейн «Москва». Раньше на этом месте находился Александровский женский монастырь и Всесвятская церковь, которые были снесены в 1837 году.
Участок освободили от других мелких строений, и началось производство земляных работ, которое затянулось до 1838 года. В процессе рытья котлована были найдены кости мамонта, а выше — на глубине 6,5 метров — две древние восточные монеты чеканки IX века.[683] Было вынуто 107 тысяч кубометров грунта.[684] Фундаменты выкладывали ленточные, из бутового камня. Ширина их под наружные стены составляла более трёх метров. Работы по устройству основания завершились только в 1839 году. Закладка храма была намечена на 10 сентября 1839 года. К этой церемонии подготовили все атрибуты: позолоченную плиту с надлежащей надписью, мраморные плитки с именами высоких особ; с Воробьёвых гор со стороны стройки доставили большой камень с закладной доской, было приготовлено 54 золотых и 120 серебряных монет разного достоинства для традиционной закладки их под стены храма.[685]
Государь прибыл с наследником — будущим Александром II, в сопровождении свиты из великих князей, при множестве духовных лиц и различных иностранных гостей. Торжественная церемония закладки храма Христа Спасителя сопровождалась богослужением, молитвами и хоровым пением синодального хора. К этому торжественному моменту, в память закладки храма, были заготовлены 29 золотых и 100 серебряных медалей (памятных), «…повторявших медаль в память о войне 1812 года со «всевидящим оком».[686] Они были розданы крупным государственным сановникам, руководству строительством, духовным лицам и влиятельным иностранным гостям.
Началось возведение самого здания. Привозили кирпич, клали стены, облицовывали их прекрасным светлым камнем, который добывали у села Протопоповка в Коломне. Для кладки коробки корпуса использовали 45 миллионов штук кирпича. Площадь облицовки наружных стен составляла более 27 тысяч квадратных метров. Эти работы продолжались почти 15 лет.
С 1853 по 1857 год были смонтированы металлические конструкции крыши и куполов. Центральный (в поперечнике 25,5 метров, высота — с учётом креста — 38 метров) смонтировали раньше других. Для золочения медной поверхности только одного этого купола потребовалось около 400 килограммов золота.[687] Под малыми куполами, в звонницах, были подвешены 14 колоколов.[688] Самый большой из них весом в 2,6 тонны имел нижний диаметр юбки 3,55 метров.[689] Все металлические конструкции храма были связаны одной системой и заземлены по последнему слову техники; под землёй, до самой Москвы-реки, проложили толстые медные полосы.[690]
Императору Николаю I не суждено было увидеть своё детище в полной готовности. В 1859 году, уже при императоре Александре II, разобрали леса у наружных стен, и белокаменный величественный храм с пятью шлемовидными золотыми главами предстал в полном своём великолепии. Но внутри работы ещё продолжались.
Для отделки внутренних помещений мрамор, кроме отечественного, завозился из Италии и Бельгии. Внутри храма были установлены леса, по которым сновали как муравьи мастера — облицовщики и штукатуры.
И вот в 1860 году началась самая кропотливая и сложная работа по художественной росписи храма. Более 20 лет велись эти удивительные, неповторимые по своей красоте и оригинальности художественные работы, более тридцати известнейших художников принимало участие в них. В их числе были академики живописи — Кошелев, Васильев, Макаров, Лавров, профессора — Бронников, Плешанов, Сорокин, известные художники — Суриков, Маковский, Прянишников, Горбунов, Корнеев, Крамской, талантливый польский живописец Семирадский и многие другие мастера кисти.
Над горельефными композициями работали знаменитые скульпторы: Клодт, Логановский, Ромазанов, Толстой.
Однофамилец гениального баталиста — живописец В. Верещагин расписывал иконы главного иконостаса,[691] представлявшего по сути своей целую часовню из белого мрамора, отделанную инкрустацией, с бронзовым вызолоченным шатром, суживающимся кверху, с четырьмя ярусами икон и находящимся внутри иконостаса престолом.
Пять лет отдал профессор живописи А. Марков росписи только одной сферы под большим куполом.
Удивительные, неповторимые по своей красоте шедевры русского искусства заполнили своды и стены храма. Вся внутренность его, озарённая золотом и пестротой чистых красок, поражала воображение всякого входящего туда православного человека. Полированные полы отражали золотые росписи в затейливых орнаментах заграничного мрамора. Коридоры, образованные наружными стенами здания и внутренними — главного церковного зала, предназначались для крестных ходов.
На стенах коридоров было размещено более трёхсот мраморных досок, на которых отображались события войны, вся её летопись с 1812 по 1814 год, начиная с первого манифеста и народного призыва до взятия Парижа.
С высоты птичьего полёта храм выглядел в виде огромного креста. На четырёх его идентичных фасадах гармонично размещались 60 окон, 12 массивных бронзовых литых дверей — по три с каждой стороны.[692]
Храм был связан подземным ходом с Кремлём и с домом Пашкова — бывшим двором Ивана Грозного (ныне библиотека им. Ленина). Кроме этого, ход имел связь с Москвой-рекой, через него в 1812 году Наполеон вышел из Кремля. Когда-то этот подземный ход начинался с подворья Малюты Скуратова, находившегося в былые времена вблизи нового храма, и при строительстве он был с успехом использован.[693]
К 1881 году была облицована набережная, облагорожены все подходы к зданию, расставлены фонари. Строительство храма завершилось, и он получил официальное название «Кафедральный во имя Христа Спасителя собор» и мог принять в свою обитель сразу 10 тысяч прихожан. Чтобы легче представить его величину, приведём такое сравнение. Если Большой театр в Москве вмещает 1000 человек, то храм мог вместить 10 таких театров. Стоимость строительства храма вылилась в колоссальную по тому времени сумму — 15 123 163 рубля 89 копеек.[694]
Освящение храма затянулось на целых два года в связи с покушением народников на императора Александра II 1 марта 1881 года. И только 15 мая 1883 года, через 46 лет после начала строительства, пережив трёх царей, храм был освящён, и то благодаря необходимости коронования императора Александра III.
В одно и то же время монетному двору пришлось чеканить две наградные медали — на освящение храма Христа Спасителя и в память коронования нового царя.
Медаль на освящение храма чеканилась серебряной, необычного диаметра — 33 мм и предназначалась для ношения на Александровской ленте.
На лицевой стороне её были изображены вензеля четырёх императоров — Александра I, Николая I, Александра II и Александра III, увенчанные императорской короной и распростёртой над ними лентой.
По краю медали надпись: «В память освящения храма Спасителя», внизу, под вензелями, четырёхстрочная надпись: «ВЪ ЦАРСТВОВАНИЕ — ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА — АЛЕКСАНДРА III — 1883 г.».
На оборотной стороне — изображение храма во всём его величии, вокруг него, по краю медали, надпись: «ХРАМЪ ВО ИМЯ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ ВЪ МОСКВЕ»; под обрезом — в три строки — «ЗАЛОЖЕНЪ 1839 ГОДА — ОКОНЧЕНЪ — 1881 г.».
Наличие вензелей четырёх императоров указывает на то, что строительство задуманного храма велось в период царствования четырёх императоров.
Это последняя медаль из серии наград за строительство дворцов и храмов. Они вручались архитекторам, строителям, художникам, различным чиновникам, связанным со строительством, а иногда и мастеровым. Но почему-то медаль эта была учреждена с большим опозданием — только 4 мая 1884 года, так же как и коронационная.[695]
Освящение храма проходило в торжественной обстановке, под колокольный звон и артиллерийские залпы салюта. В тот же день, 15 мая, был обнародован манифест, по которому храм благословлялся на своё существование: «…Да будет сей храм во все грядущие роды памятником милосердного промысла Божия о возлюбленном Отечестве нашем в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой… не для завоевания, но для защиты Отечества от угрожающего завоевателя…».[696] Из казны на содержание храма было назначено ежегодное ассигнование в размере 66 850 рублей.
Дальнейшая судьба храма Христа Спасителя такова. После революции 1917 года церковь была отделена от государства, ассигнование на содержание храма было снято. И хотя была объявлена свобода совести и вероисповедания, священнослужители преследовались, а церкви разорялись и вскоре стали уничтожаться. Естественно, что сократились и пожертвования прихожан. На такие мизерные деньги не мог, конечно, нормально содержаться такой огромный храм. Он был запущен, появилась в помещениях сырость, стала осыпаться штукатурка, трескались росписи. В руководящие органы страны от населения поступала масса писем с предложением взять здание на баланс государства и превратить его в музей. Это было бы разумное решение. Но некие видные деятели архитектуры того времени сумели убедить высокие правительственные инстанции в том, что якобы этот храм «…грузный, грубый, чуждый всякой оригинальности… холодный и мёртвый», да и вообще не соответствует русско-византийскому стилю, а просто это «…замаскированный луковицами глав и кокошниками входов католический собор…».[697] А дальше — якобы сам архитектор Константин Андреевич Тон в своё время «вступ(ил) на путь дурного вкуса…».[698]
В 1922 году по постановлению Первого съезда Советов было решено построить «…в Москве, как в столице Союза…» Дворец Советов, над которым должен был возвышаться «…Рукой облака рассекающей Ленин», — как писал Е. Евтушенко в своей поэме. Заседание съезда вёл тогда Сергей Миронович Киров, и в то время о сносе храма и не помышляли. Этот вопрос возник гораздо позже — в конце десятилетия, когда начали подыскивать место под строительство. К тому времени уже бесчинствовал созданный в 1925 году Союз воинствующих безбожников во главе с Емельяном Ярославским. Взоры проектировщиков обратились к тому району застройки, где находился храм. Естественно, что Дворец Советов, поставленный вместо него, был бы отлично увязан, по мнению «специалистов», с общим ансамблем центра Москвы. Лучшего места для строительства нельзя было и желать. Решение о сносе было принято. Работы по сносу храма поручили «Союзвзрывпрому». Храм был обнесён высоким, глухим забором, жители из соседних кварталов были эвакуированы, в здание заложили заряды взрывчатки и протянули провода для подачи электрической детонации.
И вот в субботу 5 декабря 1931 года был произведён взрыв. И что же? Храм продолжал стоять непоколебимо. Только внутри его был разрушен один из четырёх столбов, опираясь на которые всё так же высился огромный купол.
Второй взрыв потряс окрестные кварталы Москвы. Рухнул внутри храма ещё один столб. Но огромный золочёный купол, будто удерживаемый неведомой силой, продолжал всё так же увенчивать величественный храм. Взрывник из «Союзвзрывпрома», которому были поручены работы по разрушению храма, сбежал, и замену ему никак не могли подыскать. Из Кремля пригрозили строгим наказанием за «нерадивое и халатное» отношение к делу.
В третий раз ещё большим зарядом взрывчатки начинили здание храма, но никто из рабочих не брался повернуть ручку взрывной машинки… Но самый сильный взрыв всё-таки встряхнул Москву…
19 ноября 1825 года император Александр I скончался. Поскольку у него не было наследников, то царский трон по закону должен был перейти к среднему брату Константину. Народ России принял это как должное, и войска присягнули новому императору, который находился в это время в Польше. Но вдруг неожиданно обнаружился пакет с тайным документом,[700] в котором Константин задолго до смерти старшего брата официально отрёкся от престола в пользу младшего брата Николая Павловича. С новой присягой войск, намеченной на 14 декабря, в Петербурге создалась серьёзная обстановка. Неожиданный переход власти к третьему брату и выступление декабристов воспринялись на Востоке как государственный переворот, который должен был ослабить Россию и надолго отвлечь её внимание от Кавказа.[701] Недаром затягивал персидский шах вопрос размежевания пограничных земель в районе озера Гокча (ныне Севан) после Гюлистанского мира, заключённого ещё в 1813 году. Более 12 лет Фет-Али-шах мечтал о возврате богатых земель, лежащих к северу от его границ, не зря же он заключил союз с Англией и готовился столько лет к этой войне. А теперь вот настал самый подходящий момент.
Чтобы предупредить назревавшие события и как-то отклонить шаха от войны, император Николай I послал в Персию дипломатическую миссию во главе с А. С. Меншиковым — правнуком сподвижника Петра I. Но сама миссия являла собой в глазах шаха слабость России. Переговоры были безуспешными. Война началась раньше, чем Меншиков вернулся обратно. Персидская армия, вымуштрованная английскими инструкторами, ассигнованная сотнями тысяч английских фунтов стерлингов, снаряжённая на европейский лад, 19 июля 1826 года вторглась в пределы русских границ со стороны Эриванского ханства, в районе Карабаха. Аббас-Мирза — наследник шаха — давно накапливал военные силы у русских границ и теперь, командуя армией в 60 тысяч,[702] сопровождаемый огромным числом иррегулярной конницы, намеревался быстрым маршем вклиниться в Закавказье, захватить Тифлис и вытеснить русских из Грузии и Армении.
Нападение произошло неожиданно — в то время, когда А. С. Меншиков ещё вёл переговоры. Его послания в Россию о предполагавшейся неудаче перехватывались агентами шаха. В момент нападения в пограничной полосе находилось всего около трёх тысяч русских солдат, да и те были рассредоточены по аванпостам на большой дистанции друг от друга. Ещё задолго до начала войны наместник Кавказа генерал А. П. Ермолов неоднократно писал в Петербург о возможной войне, требовал дополнительных военных сил для укрепления кавказской армии. Но видя в нём сторонника декабристов, император Николай I откровенно заявил: «Я ему менее всего верю».[703] Он готов был убрать Ермолова с Кавказа, но пока не решался сделать это из-за высокого авторитета и популярности героя 1812 года.
Ермолов мог выставить против огромной армии шаха всего лишь 10-тысячный Отдельный Кавказский корпус. Тем временем главные силы Аббаса-Мирзы ринулись в долину Куры, к Елизаветполю (бывшей Гандже). Но на своём пути к Тифлису Аббас-Мирза столкнулся с несгибаемым сопротивлением мужественного гарнизона крепости Шуша. Расположенная на высокой скале, она была неприступной и испокон веков являлась оплотом Карабаха. Но главной её бедой была недостача воды. Осаждённый гарнизон и население крепости в условиях летней жары оказались в критической ситуации. Однако 1300 русских солдат под командованием полковника Раута были непоколебимы. После получения ультиматума о сдаче крепости Раут писал в приказе «…Остаюсь совершенно уверенным, что всякий из моих сотоварищей по долгу присяги и чести… любви к отечеству неизменно будет исполнять свою обязанность, не щадя себя до последней капли крови, имея в виду непременным правилом победить или умереть…».[704] Рядом с русскими солдатами плечом к плечу «действовали с отличной храбростью» полторы тысячи армянских добровольцев. Один из них — Алтунян, сумел прорваться через окружение Аббаса-Мирзы и доставил в Тифлис донесение от полковника, за что получил от Ермолова в награду знак отличия ордена св. Георгия.[705] Целых 48 дней гарнизон крепости держал возле себя главную армию шаха. Потеряв терпение, предводитель персов оставил крепость и двинулся на Елизаветполь (бывшая Ганджа, ныне Гянджа). Но время было упущено. Ермолов собрал большое количество боевых дружин из добровольцев местного населения. Им же была выделена небольшая группа войск под командованием генерала Мадатова (армянина по происхождению) и направлена в район Шамхара, где действовал со своими войсками Мамед — сын Аббаса-Мирзы. 3 сентября стремительным ударом двухтысячный отряд Мадатова разбил эту группировку противника и обратил остатки её в бегство. А. П. Ермолов писал по этому поводу в своих дневниках: «…Сын Аббас-Мирзы на первых военных подвигах своих уподобился уже родителю, ибо начал их бегством. Сим же отличался родитель его в прежние годы…».[706]
К этому времени на Кавказ прибыл с подкреплением генерал И. Ф. Паскевич, имея при себе царский указ о смещении А. П. Ермолова с поста главнокомандующего.[707] Но прибывший новый генерал не торопился заявить о своих правах. Он был предупреждён самим императором о деликатности этого акта и хранил документ до более подходящего момента. А пока что оба генерала выступили с объединёнными силами навстречу полчищам Аббаса-Мирзы, который шёл от непокорённой Шуши на бывшую Ганджу. Здесь, в четырёх верстах от Елизаветполя, у могилы знаменитого поэта Низами 13 сентября произошло решающее сражение, в котором «могучая, громоносная» армия персов была наголову разбита и отброшена за реку Аракс. Таким образом, район Карабаха был очищен от грабителей и русские войска начали освобождать земли, граничащие с Эриванским ханством.
Участником этих сражений был и знаменитый герой 1812 года Денис Васильевич Давыдов. Он прибыл на Кавказ в середине сентября и возглавил группу войск, которая с большим успехом действовала за Араксом против Гасан-хана.[708]
К этому времени Ермоловым были освобождены города Куба, Баку и все земли до бывшей русской границы. В конце летней кампании он сделал в своём кавказском дневнике последнюю запись: «…если большая часть баев виновна в самой гнусной измене, то простой народ был обрадован изгнанием ханов».[709]
Кампания 1827 года началась (уже без А. П. Ермолова) с самых первых чисел апреля, когда персы и не предполагали о вторжении русских на их территорию. Несмотря на великие трудности перехода через горы, в середине месяца уже был взят Эчмиадзинский монастырь, но осада Эривани 24 апреля была снята из-за неблагоприятных погодных условий: в Араратской долине жара доходила до 40 градусов. Это было сделано по совету Михаила Пущина. Бывший гвардии капитан теперь служил у Паскевича разжалованным — за связь с декабристами — рядовым. Главнокомандующий считался с ним, и в сентябре, когда вновь вернулись к Эривани, назначил М. И. Пущина главным руководителем подготовки штурма, отстранив при этом нерадивого полковника Литова от должности инженера войск со словами: «…Я мог бы тебя сделать солдатом, но не хочу, а его (он указал на Пущина) я хотел бы произвести в полковники, но не могу».[710]
В ходе сильной бомбардировки русской артиллерии 10 октября была разбита восточная угловая башня и часть стены. К этому времени подошли на помощь русским большие силы армянских добровольцев и крепость Эривань была взята в течение нескольких часов. Причём помогло этому население крепости, которое открыло северные ворота.[711]
Пока сам И. Ф. Паскевич занимался Эриванью, генерал Н. Н. Муравьёв со своим отрядом уже подошёл к Тавризу. Не дожидаясь распоряжения главнокомандующего, он с помощью населения, без единого выстрела и жертв, занял крепость; зажёг мощные фейерверки на высокой цитадели, чтобы видели Аббас-Мирза со своими войсками и скакавшие от Паскевича гонцы триумф его победы.[712] Это был сильный удар по самолюбию главнокомандующего, у которого из-под носа увели победные лавры.
Со взятием Тавриза можно было считать, что война выиграна. Вскоре и сама столица Персии — Тегеран, оказалась в «железном кольце русских войск».
10 февраля 1828 года в маленькой деревушке Туркманчай, находящейся между Тавризом и Тегераном, был подписан, составленный А. С. Грибоедовым, мирный трактат.[713] Теперь не только Грузия и нынешний Северный Азербайджан были очищены от персов, но и Эриванское и Нахичеванское ханства перешли в подданство России. На этот раз Фет-Али-шах навсегда отказался от своих притязаний на российские земли, и русские суда теперь могли «…плавать свободно по Каспийскому морю и вдоль берегов оного, как равно и приставать к ним», никакая другая страна «…кроме России, — говорилось в грибоедовском трактате, — …не может иметь на Каспийском море судов военных».[714]
За успешное ведение войны царский любимец генерал Паскевич был щедро награждён и получил титул «графа Эриванского».[715] За битву при Елизаветполе многие рядовые ополченцы из местного населения и командиры их «…были награждены боевыми российскими орденами и медалями, причём большая часть награждённых принадлежала к крестьянам».[716]
Для всех участников войны, как рядовых, так и офицеров, была 15 марта 1828 года учреждена специальная наградная серебряная медаль, впервые отчеканенная диаметром 26 мм, с трёхстрочной надписью на оборотной стороне: «ЗА — ПЕРСИДСКУЮ — ВОЙНУ», с узорной подчёркивающей линией под ней. На аверсе, по обе стороны поля медали, изображены полувенком две лавровые ветви, перевязанные внизу лентой, между которыми указаны в две строки годы войны — «1826, 1827, 1828»; над ними, в самом верху — лучезарное «всевидящее око».
Эта медаль предназначалась только участникам военных действий, выдавалась она на двойной комбинированной Георгиевско-Владимирской ленте.
Существовала медаль такого же размера, но несколько иного рисунка, с поперечным ушком и продетым в него колечком для подвески на ленту. Она предназначалась для награждения кавалеристов.
Подобная медаль была отчеканена и диаметром 22 мм, она является третьей из этой серии наград после вышеописанных — «В память 1812 года» и «За взятие Парижа 1814 г.». Идентичная медаль, принадлежавшая когда-то Денису Давыдову, хранится в Ленинградском военно-историческом музее.
Встречаются также медали «За Персидскую войну» из светлой посеребрённой бронзы, по-видимому, изготовленные частным образом, взамен утраченных. Существовали и миниатюрные — фрачные медали из серебра и светлой бронзы, диаметром 12 мм.
Целая коллекция памятных медалей, отражающих события персидской войны, была выполнена непревзойдённым мастером Ф. П. Толстым. Такие из них, как «Битва под Елизаветполем 1826 г.», «Занятие Тавриза 1827 г.», на заключение мира с Персией в 1828 году и другие являются священными реликвиями истории России.[717]
С 1453 года греки томились под турецким игом, сохраняя при этом свою веру и национальную культуру. Они помнили былую славу своей страны и не теряли надежду на освобождение. Время шло, менялась международная обстановка. В начале XIX века Оттоманская империя, переживавшая внутренний кризис, начала распадаться на самостоятельные области. Недж, Хиджаз, Алжир, Тунис уже почти не признавали власти турецкого султана. Сербия и Черногория, ещё при поддержке русского императора Павла I, получили внутреннюю автономию; Валахия и Молдавия уже по Бухарестскому договору 1812 года находились под покровительством России. Маленький, но воинственный народ Эпира в горах Пинда и знаменитая Македония в 1820 году развернули национально-освободительное движение против турецкого султана и призывали греков последовать их примеру.
Наступил долгожданный момент для выступления народов Греции против завоевателей. В 1821 году восстание разом охватило всю страну, его руководителем стал Александр Ипсиланти — сын молдавского господаря, служивший при русском дворе генерал-адъютантом Александра I. Все взоры греков были устремлены в сторону единоверной России. Но русский царь, связанный обязательствами Священного союза с влиятельными государствами Европы, при всём своём желании не мог оказать поддержку греческим повстанцам. Восстание окончилось неудачей, а его руководитель Ипсиланти бежал в Вену, там был схвачен и посажен в темницу. Но дело его не пропало даром. Поднялись на борьбу за своё освобождение греки Мореи (ныне Пелопоннес) и островов архипелага. Этот патриотический подъём вызвал небывалый гнев турецкого султана. Началось массовое истребление греческого населения даже в Константинополе. Сам православный константинопольский патриарх и три митрополита «…были повешены в полном облачении»[718] «перед церковью в Светлое воскресенье»,[719] «…умерщвлено было 80 епископов и архимандритов».[720] Повсюду на материке и на островах начались зверские расправы над греками. Только на одном острове Хиос были уничтожены или проданы в рабство тысячи православных жителей. Турки свирепствовали повсюду, и только Морея, охваченная пламенем восстания, не поддавалась им. Тогда султан направил к мятежному полуострову своего египетского наместника Магмета-Али.
Огромная эскадра, состоявшая из 54 кораблей, подошла к юго-западному берегу Мореи и встала в Наваринской бухте. Предстояла жестокая расправа с восставшими. Такие действия турок вызвали возмущение передовых стран Европы, и они начали выступать в защиту единоверного греческого населения. Стали создаваться специальные комитеты по сбору пожертвований, набирались добровольцы, среди которых был и знаменитый английский поэт лорд Джордж Байрон.
Россия более других сочувствовала национально-освободительному движению греков. И если Александр I не решился нарушить Священный союз, то пришедший к власти его брат Николай I отнёсся к этому иначе. Он не давал никаких обязательств и решил поднять авторитет России среди народов Балкан и «…положить конец восточному делу».[721] Но тут всполошились члены Священного союза. Они не хотели самостоятельного выступления России против Турции и, чтобы взять под контроль её действия, включились в совместные операции в Средиземном море для поддержки греческого восстания.
Согласно принятой конвенции трёх держав Турции были предъявлены требования: прекратить военные действия против греков, предоставить им автономную свободу вероисповедания, торговли и самостоятельного управления. Но султан воспротивился этому, более того, когда союзная англо-франко-русская эскадра 8 октября 1827 года вошла в Наваринскую бухту, турецко-египетский флот обстрелял её. Посланный к туркам английский парламентёр был убит. Надежды Англии и Франции лишь на «дружескую демонстрацию силы» объединённой эскадры перед Османской империей потерпели крах. Пришлось драться.
Союзники заняли фланговые позиции, предоставив русской эскадре центр боевой линии, на который приходился главный удар противника. Командующий русской эскадрой контр-адмирал Л. П. Гейден поставил согласно диспозиции впереди боевого порядка лучшие корабли России — «Азов», «Гангут», «Иезекииль» и «Александр Невский». Первым в бой вступил линейный корабль «Азов» под командованием М. П. Лазарева. Его превосходный экипаж, среди которого находились будущие легендарные адмиралы — П. С. Нахимов, В. А. Корнилов, В. И. Истомин, заслужил самую высокую оценку адмирала Гейдена. Испытывая нестерпимую жару у раскалённых пушек, моряки проявляли чудеса храбрости и мужества.
Нахимов, в то время лейтенант, командовавший батареей носовых орудий, писал своему другу об этом сражении: «…Казалось, весь ад развергнулся перед нами. Не было места, куда бы не сыпались книппели (специальные снаряды), ядра и картечь… Надо было драться именно с особым мужеством, чтобы выдержать весь этот огонь и разбить противников…».[722] А Лазаревым он просто восхищался: «…Я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было на него смотреть, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался… и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана».[723]
В Наваринском сражении в течение четырёх часов был разбит весь флот Магмета-Али. Но и русские корабли немало пострадали. Только на одном «Азове» насчитывалось 153 пробоины от 60- и 36-фунтовых ядер, в том числе семь подводных.[724] «Азов» был первым кораблём в истории флота, экипажу которого был вручён «….кормовой флаг со знаменем св. Георгия в память достохвальных деяний начальников, мужества и неустрашимости офицеров и неустрашимости нижних чинов». Размеры его внушительные — 14,5x8,5 метров, что составляет площадь в 120 квадратных метров.[725]
Корабль «Азов» закончил свою жизнь в 1831 году. После его списания Георгиевский флаг по традиции передавался с корабля на корабль с именами «Азов» или «Память Азова» вплоть до 1917 года. Теперь он хранится в Государственном Эрмитаже.
Гнев турецкого султана Махмуда II за Наваринское сражение обрушился на Россию как извечного его врага. Он говорил, что «…русские в течение 60 лет пользовались всяким удобным случаем, чтобы нападать на Турцию, а теперь составили заговор с греками и вооружили других европейцев, чтобы стереть имя мусульманское с лица земли…».[726] Он порвал соглашение по Аккерманской конвенции от 1826 года и стал призывать своих подданных к «священной войне».[727] На такие действия султана русский император ответил манифестом от 14 апреля 1828 года, на основании которого была составлена особая декларация для европейских государств. В ней Николай I извещал о том, что, «…прибегая с прискорбием» к войне, как «к последнему средству удовлетворения», Россия «не умышляет разрушения Турецкой империи», а только хочет добиться от неё «…соблюдения прежних договоров относительно внутренней самостоятельности Сербии, Молдавии, Валахии и дарования независимости Греции».[728] Но султан, не дав ответа, перекрыл черноморские проливы русским судам, и 14 апреля 1828 года началась очередная русско-турецкая война.
Она развернулась по обеим сторонам Чёрного моря — на Придунайском театре и на Кавказе. Огромная русская армия под командованием престарелого фельдмаршала П. X. Витгенштейна численностью 95 тысяч двигалась в направлении Балкан. 26 апреля она перешла в трёх местах реку Прут и, захватив Молдавию и Валахию, обложила крепость Браилов на левом берегу Дуная. Её осада потребовала много сил. Третью часть армии пришлось оставить возле неё. 27 мая главные силы были переправлены через Дунай и начали действовать в районе Добруджи. Здесь русская армия захватила ряд мелких крепостей, среди которых особо значительной была Кюстенджа. Она находилась на берегу моря и обеспечивала хорошую связь с Россией. 7 июня капитулировала оставленная в тылу крепость Браилов. Но за это время турки сильно укрепили Варну и Шумлу, которые находились на пути продвижения русских войск к Бургасу, по дороге на Адрианополь. Силистрия тоже не могла оставаться в тылу. В итоге вся армия Витгенштейна была рассредоточена вокруг этих трёх крепостей, гарнизоны которых даже превышали численность русских войск. Осадные орудия находились ещё на левом берегу Дуная у Браилова. Доставка их по никудышным дорогам болотистой местности требовала много времени, и турки, зная это, спокойно отсиживались в своих крепостях. Несмотря на бездействие, русская армия несла большие потери. Страшная жара, доходившая до 45 градусов, недостаток воды и к тому же ещё занесённая чума косили людей. Нужно было предпринимать какие-то меры. Сосредоточив основные силы под Варной, Витгенштейн сумел взять её только 29 сентября с большим трудом и жертвами. Но зато на зимние квартиры войска возвращались морем, оставляя в Валахии и Добрудже небольшие армейские гарнизоны. Так, не имея особых успехов, закончилась летняя кампания 1828 года в районе Дуная.
На Кавказе в это время действовал особый корпус, которым командовал генерал И. Ф. Паскевич. Численность его была значительно меньше придунайской армии, но действовал он с гораздо большим успехом. Это объяснялось не столько одарённостью командующего, сколько наличием в кавказской армии передовых русских офицеров, многие из которых служили разжалованными солдатами за декабрьские выступления 1825 года. К 1827 году в кавказскую действующую армию было сослано 2800 солдат-декабристов. Среди них были такие известные люди, как бывший генерал-майор Н. Н. Раевский — сын знаменитого героя 1812 года, гвардии капитан М. И. Пущин, В. Д. Волховский, А. А. Бестужев-Марлинский, брат поэта А. С. Пушкина — Лев Сергеевич.[729] Благодаря им быстро налаживались тесные, дружественные связи с местным населением, в полках существовала крепкая спаянность, а в сражениях проявлялась большая инициатива. Горцы с удовольствием шли на службу в ополчения, поскольку и сам И. Ф. Паскевич «…поощрял командующих отрядами конных ополчений, щедро вознаграждая их подарками, деньгами, чинами, боевыми орденами и медалями».[730] И как писал потом Н. Н. Муравьёв, они «…служили хорошо и были грозою для турок, совершая победы… с удивительной быстротой и неотступностью».[731]
Военные действия на Кавказе развернулись только два месяца спустя после объявления войны, но велись очень активно. 17 июня 1828 года армия Паскевича подошла к неприступной, первоклассной турецкой крепости Карс, сооружённой английскими инженерами, и уже через пять дней взяла её. Штурм был трудным. Недаром иностранцы сравнивали эту крепость с Гибралтаром. «Трофеями победы были 151 орудие, 700 пудов пороха, множество снарядов и других запасов».[732] Во взятии Карса участвовало 2700 конно-пеших ополченцев — азербайджанцев, более тысячи армян, множество грузин и других добровольцев из числа кавказского населения. Они внесли вместе с русскими солдатами большой вклад в эту знаменитую победу.
При дальнейшем продвижении армии были взяты укрепления Тепрак-кола, Диадин, а 27 августа после упорного боя с татарской конницей подразделением генерала А. Г. Чавчавадзе был занят Зангезур. Конечным этапом летней кампании 1828 года на Кавказе был штурм сильно укреплённой крепости Баязит.
Во время зимнего отдыха войск Англия на Востоке начала сколачивать антирусский блок, в который намеревалась вовлечь и Персию, чтобы склонить её к новой войне с Россией. Русский посол в Тегеране А. С. Грибоедов пытался урезонить английских резидентов, убеждая Фет-Али-шаха оставить помыслы о новой войне и не поддаваться провокационным влияниям Запада. Он, как уполномоченный, говорил шаху: «…Уважение к России и её требованиям, вот мне что нужно».[733] Под влиянием английских тёмных сил, которым неугодна была такая пропаганда, зять шаха Аллаяр-хан и глава иранского духовенства Муджетехид Мирза-Масих сумели спровоцировать нападение фанатичной мусульманской толпы на здание русского посольства в Тегеране. Русская дипломатическая миссия была разгромлена, все члены её и сам Грибоедов были зверски убиты.
Летняя кампания 1829 года на Дунае началась активнее предыдущей. Устаревший и нерешительный Витгенштейн был отстранён ещё в феврале месяце. Командующим армией стал И. И. Дибич, который заранее разработал план новой кампании с переходом через Балканские горы к Константинополю.
Военные действия начались в апреле с осады Силистрии. Но турецкие войска во главе с Рашид-Мехмедом-пашой выступили из Шумлы навстречу русской армии. Дибич был вынужден оставить осаду крепости и принять сражение, которое после жестокой схватки у селения Кулевичи завершилось полным разгромом турок. Теперь нужно было брать Шумлу, но нельзя было оставлять в тылу Силистрию. Пришлось бросить все силы к этой крепости. 18 июня Силистрия сдалась без боя, так как исход её был предрешён — башни и стены во многих местах были разрушены бомбардировкой осадной артиллерии.
Чтобы ускорить ход событий и осуществить задуманный план завершения кампании, Дибич разделил войска на две части, одну из которых оставил у Шумлы для осады, а с другой направился через Балканы. Переход был сложным и требовал большого напряжения. Продвижение войск велось вдоль береговой полосы, чтобы иметь возможность получения продовольствия морем. Но как бы ни был труден горный переход, 10 июля передовые отряды армии вышли в долину Бургасского залива, где их уже дожидались русские корабли. Турция в это время чувствовала себя спокойно за могучим горным хребтом. Неожиданное появление русских парализовало местные гарнизоны вокруг залива. За два дня все укрепления этого района были заняты, 13 июля с ходу была взята крепость Айдос, а утром 8 августа Дибичу были вручены ключи от Адрианополя. До столицы Турецкой империи Константинополя было уже рукой подать.
На Кавказском театре военных действий летняя кампания 1829 года началась 1 мая кровопролитным сражением под Ахалцыхом, при укреплении Цурцкай.[734] Русским войском командовал Бурцов. Он разбил 5-тысячный отряд турок, «…которые смешались, рассеялись и побежали. В преследовании их по горам на пять вёрст отличились наиболее мусульмане карабахские (всадники)… Один из них убил байрактара (знаменосца) и привёз знамя в Карс к главнокомандующему, который наградил его знаком «Военного ордена» и десятью червонцами».[735]
Взятие прошлой осенью Баязета открыло дорогу на Эрзерум. «Арзрум, — как утверждал А. С. Пушкин во время своего пребывания у Паскевича, — почитается главным городом в Азиатской Турции. В нём считалось до 100 000 жителей… Дома в нём каменные, покрыты дёрном, что даёт городу чрезвычайно странный вид…».[736] Но сама цитадель с минаретами смотрелась довольно внушительно. Накануне взятия крепости, 26 июня, Пушкин очутился среди боевого движения войск. Он видел раздетые, обнажённые и обезглавленные трупы русских казаков. В своих записках об этом он писал: «Турки отсечённые головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатывают на своих знамёнах».[737]
С утра 27 июня, в день годовщины Полтавского сражения, русские войска с восточной стороны Эрзерума начали наступление на высоты Топ-Дага, где была установлена турецкая артиллерия, и к вечеру русское знамя уже развевалось над цитаделью. Но гарнизон следующей крепости Бейбурт оказал серьёзное сопротивление. «Завладев высотами, мы кинулись в город, — писал разжалованный в солдаты декабрист А. Бестужев оставшимся в Сибири соратникам, — ворвались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих, и наконец вёрст пять далее вступили в дело с лозами, сбили их с горы, и пошла рукопашная».[738]
К началу августа И. Ф. Паскевич уже готовил наступление на Трапезунд и Батуми, но в это время войска И. И. Дибича, действующие за Балканами, уже оказались в 60 километрах от Константинополя. Брать столицу Турецкой империи русский император не разрешил, боясь политических осложнений, ибо «выгоды сохранения Оттоманской империи в Европе превышают его невыгоды».[739]
2 сентября 1829 года был подписан Адрианопольский мирный трактат. Россия не претендовала на занятые территории, что весьма удивило Европу. Лишь на Кавказе береговая полоса от Анапы до Поти да устье Дуная отошли к России. Зато в трактате была оговорена широкая автономия балканским странам, что через полгода привело к полной независимости Греции. Таким образом, императором Николаем I был поднят престиж России среди стран Европы в освобождении балканских единоверцев от многолетнего турецкого ига.
За удачные действия в этой войне генерал И. И. Дибич был произведён в фельдмаршалы и получил персональный титул «Забалканского». Офицеры за отличия в сражениях были награждены орденами и внеочередными чинами. Поскольку Наваринское морское сражение относилось к этой же войне, то стоит упомянуть о награждениях героев-моряков. За смелый подвиг при командовании кораблем «Азов» М. П. Лазарев был произведён в контр-адмиралы, лейтенант П. С. Нахимов — в капитан-лейтенанты, удостоившись ордена св. Георгия 4-й степени; к тому же ещё он получил от союзных держав три боевых ордена.[740] И. П. Бутенев был удостоен ордена св. Георгия 4-й степени, мичман В. А. Корнилов произведён в следующий чин и получил орден св. Анны 4-й степени, гардемарин В. И. Истомин был также произведён в следующий чин и удостоен ордена св. Георгия 4-й степени. Всех матросов «Азова» наградили знаками отличия ордена св. Георгия.
Что касается экипажа брига «Меркурий», то его капитан А. И. Казарский, согласно именному указу Николая I, получил чин капитана 2 ранга и звание флигель-адъютанта с вручением ордена св. Георгия 4-й степени. Все остальные офицеры были жалованы очередными чинами и были награждены орденами св. Владимира 4-й степени «с бантом». Все «низшие чины» были жалованы знаками отличия ордена св. Георгия.[741] Кроме всего того, что было упомянуто выше, экипажи кораблей, участвовавшие в Наваринском сражении, — от самого низшего чина до адмирала — были награждены специальной серебряной медалью (диаметром 26 мм) на Георгиевской ленте.
По этому случаю в «…Высочайшем Указе Начальника Морского Штаба от 6 октября 1829 года» сказано, что медалью награждаются «…участвовавшие в военных действиях, возникших в Средиземном море до объявления войны Портой Оттоманской…».[742]
На аверсе её изображён православный шестиконечный крест в лучезарном сиянии, стоящий на поверженном мусульманском полумесяце. По обе стороны креста указаны даты: слева — «1828», справа — «1829». На реверсе — в лавровом венке, перевязанном внизу лентой, трёхстрочная надпись: «ЗА — ТУРЕЦКУЮ — ВОЙНУ».
Медаль эта была учреждена 1 октября 1829 года, награждались ею не только нижние чины, но и весь офицерский состав армии, флота и добровольческих ополчений, принимавших участие в военных действиях против Турции в 1828 и 1829 годах.
Была отчеканена подобная медаль и уменьшенного размера, диаметром 22 мм, для кавалеристов, став четвёртой по счёту в серии подобных наград.
За время русско-турецкой войны у Паскевича на Кавказе было сформировано большое количество конно-пеших отрядов народного ополчения из местных жителей. Так вот, различные архивные документы указывают на множество награждений боевыми орденами и медалями России представителей различных народностей Кавказа за их добровольное участие в сражениях с турками. Например, более 20 кавказских всадников конных ополчений, «…отличившихся особенно в сражениях под Ахалцыхом, равно 7-го и 17-го числа августа 1828 года были награждены орденом св. Георгия 5-й степени» (солдатским знаком ордена св. Георгия).[743] Сам главнокомандующий И. Ф. Паскевич в одном из документов указывает, что только за сражения 17 июня на реке Хункерчай, а также 19 и 20 июня за уничтожение корпуса сераскира Арзрумского было роздано «…в сии полки 52-х знаков… отличия ордена св. Георгия».[744] А за 1829 год «…конные и пешие ополченцы из местного населения, 162 человека, были награждены георгиевскими крестами, серебряными медалями с надписью «За храбрость» на Георгиевской ленте…».[745] Как видно из документов, к этому времени уже появилась медаль «За храбрость» с изображением на аверсной стороне портрета Николая I. Но о ней речь пойдёт ниже.
Проводились и коллективные награждения целых подразделений. Например, четырём конным кавказским полкам были вручены победные знамёна, а многие добровольцы «…за храбрость и боевые отличия в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. были награждены боевыми российскими орденами и медалями».[746]
Целая серия памятных медалей великолепного русского мастера Ф. П. Толстого посвящена славным боевым событиям 1828–1829 годов, таким как героический подвиг брига «Меркурий» 14 мая 1828 года, взятие Карса 23 июня 1828 года, штурм и битва под Ахалцыхом 15–16 августа 1828 года, взятие Эрзерума в конце августа 1828 года и крепости Эривани в 1828 году, переход через Дунай, сдача турками крепостей Браилов, Варна и других, разгром двух корпусов турецкой армии, переход через Балканы, заключение Адрианопольского мирного договора с Турцией 2 сентября 1829 года.[747]
Войдя в Польшу в качестве «освободителя» в 1807 году, Наполеон превратил её в зависимое от Франции Герцогство Варшавское. Но после его разгрома в 1815 году на Венском конгрессе был произведён новый раздел Польши — по счёту уже четвёртый, на котором четыре пятых Герцогства Польского было передано в русское подданство. Россия создала на этой территории Царство Польское со своей конституцией и сеймом. Остальная же часть Польши была поделена между Австрией и Пруссией.
Русский император Александр I простил полякам их выступление против России: в 1812 году Польша выставила в составе наполеоновской армии своё 80-тысячное войско. В стране был наведён порядок и спокойствие, быстро стало развиваться материальное благосостояние народа, что дало толчок быстрому росту населения. Россия также не забывала о народном образовании и культурном росте Царства Польского — в Варшаве был основан университет, «две военные академии, женский институт, школа земледелия и сельского хозяйства и другие учебные заведения».[748] Брат императора Александра I Константин Павлович любил Польшу, знал в совершенстве её язык и, являясь с 1814 года главнокомандующим польской армией, всемерно укреплял её. Позже, после первого наместника — генерала Зайончека, став сам наместником Царства Польского, он женился на польской графине И. Грудзинской и даже стоял за полную независимость Польши.[749] Константин был вполне доволен своей судьбой и, возможно, поэтому в 1823 году отрёкся от русского престола в пользу младшего брата Николая Павловича.
Документы по этому делу были заранее заготовлены Александром I и в тайне хранились по одному экземпляру в Синоде, Сенате, в Государственном Совете и в Успенском соборе Кремля, на запечатанных конвертах была собственноручная царская подпись: «…хранить до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого действия, в чрезвычайном собрании».[750] Так Константин окончательно порвал с престолонаследием и посвятил себя Польше. Сами поляки говорили о своём благосостоянии с большим удовлетворением: «…Польша никогда не была так счастлива, как во времена Александра I, и если бы продолжала идти по этому пути, то скоро забыла бы 200 лет своей анархии и стала бы наряду с образованнейшими государствами Европы».[751]
Ещё после Венского конгресса в 1815 году Александр I даровал полякам конституцию. Проявление оппозиции началось с того, что Польша, имея, благодаря стараниям Константина, своё национальное войско, начала стремиться к отделению от России и даже была намерена присоединить к себе огромную часть территории российских земель, составлявших Украину, Белоруссию и Литву. Такое заявление на сейме возмутило русского императора, и он стал ограничивать его деятельность, растягивать сроки между его сборами, а затем была отменена публичность сбора сейма, и в основном его заседания стали проходить при закрытых дверях. Такое нарушение конституции повлекло за собой организацию сети тайных обществ, которые взялись за особое воспитание подрастающей молодёжи и подготовку к будущему восстанию.
С течением времени образовались две основные партии: аристократическая — во главе с князем Адамом Черторыйским и демократическая — с профессором истории Виленского университета Лелевелем. Их разделяли планы будущего переустройства Польши, но объединяли текущие — как можно быстрее подготовиться к восстанию для борьбы за национальную независимость Польши. Они даже пытались связаться с декабристами в России, но переговоры не привели к желаемым результатам.
К этому времени на Западе начало разгораться пламя революции. Во Франции была сметена династия Бурбонов, возмутилась Бельгия, с востока повеяло ветерком волнений русского крестьянства. Подготовка к восстанию в Польше стала перезревать — начались доносы, аресты. Откладывать выступление дальше было нельзя. Последним, решающим, толчком к восстанию послужило включение польских войск в состав русской армии для похода в Бельгию на подавление революционного движения.
В холодную осеннюю ночь на 17 ноября группа заговорщиков из молодых офицеров и воспитанников военных школ под предводительством Набеляка, Тржасковского и Гощинского ворвалась в Бельведерский загородный дворец с криками: «Смерть тирану!» Сонного Константина растолкал камердинер, и тот успел скрыться, а затем уйти к русскому войску. Но многие русские генералы, офицеры, приближённые Константина и прислуга вместе с верными России поляками были перебиты.
Заговорщики разломали двери арсенала и начали вооружать армию повстанцев, у которых разжигали злобу провокационными криками, «…что русские режут поляков и жгут город». В это время другая группа пыталась захватить казармы, но перестрелка затянулась, и дело сорвалось. Воинских сил для переворота явно не хватало, так как было вовлечено небольшое количество подразделений. Тогда организаторы бросились с призывом в рабочие кварталы, и было поднято всё население города. Толпы людей устремились к арсеналу. В короткое время восстание охватило всю Варшаву. Константин в это время, отпустив верные ему польские отряды, отошёл со своими русскими войсками от города, давая возможность полякам понять, что русские настроены миролюбиво. Он посчитал момент начала восстания небольшой вспышкой и ждал, что она само собой погаснет. Но вследствие такого бездействия восстание охватило всю Польшу. Быстро развивающиеся события напугали верхушку польской аристократии. Срочно было создано временное правительство во главе с бывшим министром и другом императора Александра I Адамом Черторыйским. Он уговорил генерала Хлопицкого, служившего когда-то в наполеоновской армии, взять на себя руководство восстанием, чтобы не дать ему развиваться стихийно. И тут же новое правительство и сейм отправили в Петербург свои требования о соблюдении конституции и восстановлении Польши в границах до первого её раздела, т. е. с присоединением к ней «западно-русских областей». В ответ на «дерзкое» заявление Николай I не стал вести переговоры, а заявил: «…что он обещает амнистию полякам, если они немедленно покорятся; но если они дерзнут поднять оружие против России и законного своего государя, то сами они и их пушечные выстрелы ниспровергнут Польшу».[752]
Но повстанцы не сложили оружия. Тогда русский император направил свои войска на укрощение «бунтовщиков» под командованием фельдмаршала Иоганна Дибича-Забалканского. Но поскольку восстание в Польше оказалось для России неожиданным, то для подготовки армии к военным действиям потребовалось около 3,5 месяцев. А пока что там действовал один корпус барона Розена, который под напором поляков постепенно сдавал свои позиции.
Наступил новый 1831 год. Русского императора в Польше объявили низложенным, народ вышел на улицы и требовал полного отделения Польши от России. В знак солидарности с русскими революционерами 1825 года они демонстративно отслужили по казнённым декабристам панихиду и «…выдвинули лозунг, обращённый к русскому народу, — „За нашу и вашу свободу“».[753]
Русские карательные войска были на подходе. Польша усиленно готовилась к военным действиям. Первоначальная её армия в 35 тысяч выросла до 130, но для настоящих действий годилась едва ли половина. В самой Варшаве под ружьём находилось до четырёх тысяч национальных гвардейцев. Имея большой опыт, генерал Хлопицкий уже предвидел исход восстания. Он с самого начала никак не хотел браться за руководство и отказался от роли диктатора. Вёл выжидательную политику, чтобы при случае выйти из игры. Хлопицкий даже не воспользовался отсутствием главных сил русской армии, чтобы разбить 6-й литовский корпус генерала Розена. В конце концов он был заменён князем Михаилом Радзивиллом.
Русская армия численностью 125,5 тысяч вступила в Польшу. 24 января Дибич вклинил её несколькими колоннами между Наревом и Бугом, чтобы разрезать польскую армию и одним решающим ударом разбить её по частям. Но распутица помешала его планам. Чтобы не завязнуть в болотах междуречья, он вышел на Брестское шоссе. 13 февраля Дибич разбил армию поляков под Гроховом, но не стал их добивать при переправе через Вислу и дал возможность уйти к Праге. На другой день, подойдя к крепости, которую когда-то брал Суворов, он убедился, что её невозможно взять без специальных осадных средств.
Обеспечив базу и укрепив тылы, 12 апреля Дибич начал решительное наступление. Узнав об этом, главнокомандующий польскими силами Скржинецкий стал уходить со своими войсками из-под удара, но 14 мая был настигнут и разбит при Остроленке. После поражения польская армия сосредоточилась у Праги. Дибич двинулся к ней, но по дороге умер от холеры, которая свирепствовала не только в Польше, но и в центральных районах России.
13 июня командование русскими войсками принял генерал И. Ф. Паскевич-Эриваньский. На Брестское шоссе двигался со своей армией генерал Н. Н. Муравьёв. Поляки оттянули к Варшаве армию в 40 тысяч человек, кроме того, был объявлен поголовный призыв в ополчение. Но всё было тщетно. К 1 августа ушёл с поста главнокомандующего Скржинецкий. Его заменил Дембинский — четвёртый по счёту предводитель войска польского. Все трое предыдущих главнокомандующих — Хлопницкий, Радзивилл и Скржинецкий были обвинены в измене и посажены в тюрьму. Поляки требовали их казни, но правительство отмалчивалось. Тогда толпа разъярённых горожан ворвалась силой в тюрьму и самосудом казнила арестованных генералов. Начались народные выступления против правительства, которое в свою очередь растерялось. Адам Черторыйский оставил пост главного правителя и бежал из Варшавы в Париж. Сейм экстренно назначил вместо него генерала Круковецкого, и началась расправа с народными выступлениями. Были казнены некоторые участники демонстраций против польского правительства и наиболее ярые участники расправы над бывшими командующими в тюрьме. Были попытки начать новые переговоры с Паскевичем, но он не принял никаких условий, категорически заявив, чтобы повстанцы сложили оружие и прекратили сопротивление. Заявление русского командующего было отвергнуто. Поляки решили драться до конца.
25 сентября Паскевич решительными действиями армии нанёс удар по западному предместью Варшавы и захватил её пригородную часть — Волю, а на другой день была сдана и вся Варшава. Часть польских войск под командованием Рыбинского, не пожелавшего сложить оружие, отступила на север Польши. Преследуемые армией Паскевича, польские отряды 20 сентября перешли границу Пруссии и там были разоружены. Вскоре сдался воинский гарнизон Медлина, а за ним 9 октября — Замостье. Зачинщики и активные участники были сосланы в Сибирь, польский сейм разогнан, конституция упразднена. Она была заменена «Органическим статутом», согласно которому отныне и навсегда Польша должна была являться неотъемлемой частью Российской империи. Название Царство Польское было сохранено, но оно как самостоятельное государство перестало существовать. Наместником этой российской провинции был назначен генерал Паскевич, получивший титул князя Варшавского. При нём был учреждён совет из главных чиновников края, заменивших прежних министров. Вместо сейма был утверждён Государственный Совет Царства Польского из сановников, назначенных самим императором Николаем I. Во всех официальных сферах деятельности был введён в обязательном порядке русский язык.
Через три года сам русский император заявился в Варшаву и на приёме делегации от населения прямо заявил: «…По повелению моему воздвигнута здесь цитадель (крепость Александровская для русского гарнизона), и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город…».[754]
В целях предупреждения в дальнейшем организации польских тайных обществ и идеологического влияния поляков на западные области России были закрыты университеты в Варшаве, Вильно, а также Крменецкий лицей, а вместо них был основан в Киеве университет св. Владимира.
С большим сочувствием было воспринято Российским Синодом ходатайство униатского епископа Иосифа Семашко о воссоединении с русской православной церковью униатских церквей русского населения западных областей, находящихся под влиянием польского католицизма. Немалую роль в этом деле сыграл высочайший иерарх и выдающийся богослов того времени Московский митрополит Филарет.[755]
Такое событие, как разгром польского восстания, не осталось незамеченным в истории награждений. Все участники военных действий против польских повстанцев были жалованы особой наградой — специальным крестом, отчеканенным на манер польского боевого ордена «Virtuti Militari». Этот русский знак — «оборотень» — польского ордена отличия за военные заслуги был специально введён императором Николаем I для оскорбления национального достоинства польского народа.[756] Он подобно польскому ордену имеет уширенные концы и изображение в розетке лицевой стороны польского одноглавого орла, вокруг которого по окружности помещён сплошной венок из лавровых листьев. На концах креста надписи: на левом «VIR», на правом «TUTI», на верхнем — «MILI», на нижнем — «TARI». На оборотной стороне, в точно такой же розетке с венком, трёхстрочная надпись: «REX — ET — PATRIA» (Правитель и Отечество); ниже, под сферической чертой, дата — «1831». На концах креста — изображение вензелей начальных букв — SAPR (Stanislav August Rex Polonia), но порядок их расположения необычен: на верхнем — «S», левом — «A», правом — «R» и нижнем — «P». Эта надпись напоминает о последнем польском короле Станиславе Августе Понятовском, который царствовал в своё время при поддержке русской императрицы Екатерины II и в политике Польши ориентировался на Россию. Умер он в Петербурге в 1798 после отречения от Польской короны.[757]
Крест русского чекана подразделялся на пять классов:
знак 1-го класса — золотой, с эмалью, выдавался с плечевой лентой и звездой командующему армией и корпусным командирам;
знак 2-го класса — золотой, с эмалью, на шейной ленте — генералам рангом ниже корпусных;
знак 3-го класса — золотой, с эмалью, для ношения на нагрудной ленте — штаб-офицерам;
знак 4-го класса — золотой, но уже без эмали — по типу солдатского, размером 28x28 мм — обер-офицерам;
знак 5-го класса — серебряный, размером 28x28, предназначался для награждения нижних чинов.[758]
Учреждая этот крест в 1831 году, император Николай I «…повелел считать его за медаль…».[759] Лента для всех крестов была принята одинаковой (расцветки польского национального ордена) — синего цвета с чёрными полосами по краям. После появления русского знака, напоминающего по форме польский орден, тот фактически прекратил своё существование. И лишь через несколько десятилетий был снова возрождён польским буржуазным правительством.
Кроме этих знаков была также учреждена 31 декабря 1831 года специальная серебряная медаль, диаметром 26 мм. На её лицевой стороне, во всё поле, помещено изображение Российского Государственного герба (двуглавого орла), в центре которого под королевской короной порфира с изображением польского герба (одноглавого литовского орла); поверху, вдоль бортика медали, мелкая надпись: «ПОЛЬЗА ЧЕСТЬ И СЛАВА».
На оборотной стороне, внутри венка из двух лавровых ветвей, перевязанных внизу лентой, четырёхстрочная надпись: «ЗА ВЗЯТИЕ — ПРИСТУПОМЪ — ВАРШАВЫ — 25 и 26 авг.»; внизу, у перевязи, год — «1831». В самом верху, между концами веток (над надписью), помещён лучезарный шестиконечный крест.
Медалью награждались нижние чины, участвовавшие в штурме польской столицы, а также священники и медицинский персонал, исполнявшие свои обязанности в боевой обстановке.
Такие медали были и меньшего диаметра — 22 мм. Они предназначались для награждения кавалеристов. Это последняя — пятая — из серии подобных кавалерийских наград. Носили их на той же ленте, что и польские знаки — синей с чёрными полосами по краям.
Существует чекан медали «За взятие приступом Варшавы» из белого металла, диаметром 26 мм, несколько отличный по изображению. Это одна из первых медалей, выполненных из белого металла.
История русской наградной медали далеко не полностью освещена в нашей литературе. Исчерпывающей информации, какого-либо фундаментального труда на эту тему пока нет. Среди российских наградных медалей есть такие, о которых мы знаем очень немного. К ним относятся две медали (русская и турецкая), отчеканенные для награждения участников босфорских событий 1833 года.
В 1832 году возник серьёзный конфликт между турецким султаном Махмудом II и правителем Египта пашой Муххамедом-Али. Турецкий султан обещал отдать своему наместнику в Египте в награду за участие в Наваринской битве Сирию, но Муххамед-Али её не получил. Тогда его сын Ибрагим, разбив турок, вошёл с египетским войском в Сирию и готов был двинуться на Анатолию. Египетский же флот запер в заливе Мармарице турецкую эскадру. У Махмуда не было средств собрать и противопоставить взбунтовавшемуся паше достаточное количество войск. Турецкой империи грозил крах, а султану — свержение.
Сложившаяся ситуация обеспокоила Николая I. Турция к тому времени утратила своё боевое могущество, и возрождение мощной Оттоманской империи во главе с умным и дальновидным Муххамедом-Али не устраивало Россию. Кроме того, царь не мог спокойно относиться к бунтовщикам, посягающим на власть монарха. Направить в Турцию русские войска? Но как отнесётся к этому недавний враг султан Махмуд?
Опытный и осторожный вице-канцлер К. В. Нессельроде даёт совет царю: послать сначала к султану, а потом и к паше генерал-майора Н. Н. Муравьёва и решить конфликт дипломатическим путём. Николай I недолюбливал Муравьёва, состоявшего в родстве и связанного дружбой с декабристами, но генерал проявил замечательные дипломатические способности при путешествии в Хиву. К тому же Николай Николаевич хорошо изучил своих недавних противников и даже свободно говорил по-турецки. Кандидатура Муравьёва была хороша ещё и тем, что он не принадлежал к дипломатическому корпусу: его секретная миссия не должна была вызвать неудовольствие и подозрение со стороны Англии и Франции.
И царь через вице-канцлера поручает Н. Н. Муравьёву убедить турецкого султана в дружеском к нему расположении, а затем поехать в Египет и, остановив военные действия войск под командованием Ибрагима, договориться с Муххамедом-Али о мире.
9 декабря 1832 года Н. Н. Муравьёв прибыл на фрегате «Штандарт» в Босфорский пролив, где корабль стал на якорь неподалеку от резиденции русского посла А. П. Бутенева. Посол сообщил Муравьёву, что в случае необходимости разрешено пообещать турецкому султану помощь в виде эскадры Черноморского флота. Это оказалось главным доводом, убедившим султана, поскольку положение становилось для него угрожающим.
Н. Н. Муравьёву удалось довольно быстро договориться с султаном Махмудом, и 23 декабря он отплыл в Египет.
Прибыв в Александрию 1 января 1833 года, генерал Муравьёв мгновенно сориентировался в обстановке: понял, что разворачивающиеся события есть результат закулисных интриг англичан и французов. Хитрый и коварный паша Муххамед-Али стал юлить и оттягивать свой ответ. И тогда Муравьёву пришлось заявить: «Я не могу дальше ждать вашего ответа. Черноморский флот, коему дано предписание оказать в случае необходимости помощь султану, готов к отплытию…». Паше больше ничего не оставалось, как сказать: «…Я пришлю на днях султану доверенное лицо с изъявлением своей покорности… уверяю, что мы с ним поладим!».[760]
Н. Н. Муравьёв возвращается в Константинополь, а в Босфор, вопреки всем предпринятым англичанами и французами проискам, входят военные корабли контр-адмирала М. П. Лазарева. Неподалеку от дворца султана высаживается 10-тысячный десант и поступает под начало Н. Н. Муравьёва. Генерал заявляет, что останется здесь до тех пор, пока войска Ибрагима не уйдут из Малой Азии. Султан с пашой заключают знаменитый в истории дипломатии Ункяр-Искелесийский договор, миссия Н. Н. Муравьёва успешно завершена, победа достигнута без войны. Муравьёв производится в генерал-лейтенанты.
Николай I решил пожаловать русскую наградную медаль турецким войскам, стоявшим в одном лагере с русским десантом. Он запросил на этот счёт мнение графа Нессельроде, и тот ему ответил 11 мая 1833 года: «Я бы полагал преимущественнее дать медали на красных лентах, а не на зелёных, ибо красный цвет наиболее приятен туркам, и при том, сообразуясь с понятием их, дать офицерам золотые, а солдатам серебряные и над изображением вензеля или вовсе не помещать короны или поместить оную без креста…».[761]
Царь одобрил предложение своего вице-канцлера, но дал указание монетному двору «на короне, которая помещается над вензелевым изображением Государя Императора, чтоб сделан был крест весьма малый».[762] 1 июня рисунок был высочайше утверждён, и медальеры приступили к резанию штемпелей.
Серебряной медалью «Турецким войскам в Ункяр-Искелеси» награждались нижние чины босфорского отряда, а золотой — турецкие офицеры. Лента для турецкой медали учреждена была красная (Александровская).
На лицевой стороне медали изображён, под императорской короной, вензель Николая I, а на оборотной — лавровый венок, перевязанный внизу лентой, и дата — «1833». Над датой и под ней — горизонтальные фигурные прочерки.
Медали чеканились на Петербургском монетном дворе, и к августу 1833 года их отправили в Константинополь. Всего было изготовлено 168 золотых и 2265 серебряных медалей, а восемь золотых наград, предназначенных для высших турецких сановников, украсили бриллиантами (в зависимости от предназначения). Самую драгоценную медаль, усыпанную бриллиантами, стоимостью в 30 тысяч рублей получил Сераскир-паша.[763]
Султан Махмуд II тоже не остался в долгу, в конце февраля 1834 года он послал в Россию свои медали. Об этом упоминается в письме русского посла в Константинополе А. П. Бутенева к военному министру графу А. И. Чернышеву: «Милостивый государь граф Александр Иванович! Вскоре по прибытии в Босфор российской эскадры под начальством контр-адмирала Лазарева султан дал повеление выбить особенную медаль в память сего происшествия, служащего торжественным залогом великодушного расположения Государя Императора к Оттоманской Порте. Золотой оттиск той медали вручён от имени султана контр-адмиралу Лазареву при посещении им Монетного Двора. Другие же, меньшей величины, золотые и серебряные розданы гг. Штаб- и Обер-офицерам эскадры».
«Затем Рейс-эфенди, — продолжает Бутенев, — препроводил ко мне прилагаемую у сего большую золотую медаль с просьбой о доставлении оной от имени Его Султанского Величества к Вашему Сиятельству на память вышеозначенного события».[764]
Медаль «Русскому десанту на Босфоре» так же редка в коллекциях, как и медаль «Турецким войскам в Ункяр-Искелеси». Анонимный автор, подписывающийся под своими статьями о медалистике буквами «А. О.», писал: «Ни описания, ни рисунка этой интересной медали найти мне не удалось, но, может быть, среди читателей журнала найдётся знающий или видевший упомянутую медаль и не откажется поделиться своими сведениями на странницах „Старой монеты“ с теми, кого она интересует».[765]
Известны три разновидности турецкой медали: серебряная, золотая и золотая, осыпанная бриллиантами. Турецкой медалью награждались все без исключения участники событий; серебряной — нижние чины, золотой — офицеры, а золотой с бриллиантами — генералы и адмиралы. Точными данными о числе изготовленных медалей мы не располагаем, но, исходя из численности нашего десанта, можно предположить, что серебряных было около 11 тысяч, золотых — около 250, а бриллиантовых — до 10. Какое-то число золотых и серебряных медалей, помимо того, было пожаловано Черноморской эскадре.
Турецкие медали не имели ушка для ношения, в них надо было пробивать отверстие. Иные награждённые припаивали к ним ушко на русский манер. Присланы они были без лент. Граф А. Ф. Орлов докладывал по этому поводу из Константинополя: «Не лишним считаю присовокупить, что вместе с сим разрешением нужно было бы установить и форму лент, на которых следует носить медали. При их раздаче не могли отыскать в Константинополе приличных орденских лент, в чём Сераскир и прочие Паши турецкие неоднократно извинялись предо мною от имени Султана».[766]
Для турецкой медали, как и для русской, была учреждена лента красного цвета (Александровская). Комиссариатскому департаменту повелели обеспечить всех награждённых Александровскими лентами за счёт казны.
Как же выглядела эта редкая медаль?
На лицевой её стороне изображён связанный лентой лавровый венок, а в середине — многоугольная звезда с вензелем (тугрою) султана Махмуда II. Под ним, в овале, проставлена арабскими цифрами дата: «1249», что по мусульманскому летоисчислению равняется 1833 году от Рождества Христова. На оборотной стороне — полумесяц с восьмиконечной звездой (герб Турции) в лавровом венке, а под ним, в овале — «1833».
В заключение приведём слова того же анонимного автора «А.О.»: «Прошло всего несколько десятилетий, и от немаловажного для России события осталось воспоминанием лишь несколько медалей, да и то настолько забытых всеми, что даже редкий русский нумизмат мало что-либо о них знает».[767]
К концу русско-турецкой войны 1828–1829 годов вся территория Закавказья — от Чёрного до Каспийского моря, являлась законным российским владением. Но сам Кавказский хребет, с прилегающими к нему труднодоступными горными районами, являлся естественным природным барьером в связях с новой провинцией. Главная беда заключалась в том, что его мусульманское население — свободолюбивые горцы Чечни, Дагестана, Адыгеи, оставалось непокорённым ещё более тридцати лет. Они были ярыми противниками какой бы то ни было власти. Этому их обязывало исламское учение — «мюридизм», которое проповедовало среди горцев основную заповедь: «…Кто мусульманин, тот должен быть свободный человек…».[768] Духовенство Кавказа использовало это учение, как призыв к «священной войне» (газавату) против «неверных» (русских), занимающих Кавказ. Каждый ревностный почитатель пророка — «мюрид» должен ненавидеть всех русских.
В декабре 1828 года первым «имамом» (вождём) мюридов стал Гази-Мухаммед. В зону его влияния входила восточная часть горного Кавказа — Чечня и Дагестан. Он старался превратить эту область в самостоятельное государство — «имамат», напоминающее собой средневековый халифат. И вот этот первый имам стал собирать конные отряды своих мюридов и нападать на казачьи станицы по Тереку, Кубани и даже сумел однажды захватить и разграбить целый город Кизляр. Девиз Гази-Мухаммеда, что «…между всеми мусульманами должно быть равенство»,[769] находил большой отклик среди горцев. Он организовывал и сплачивал их в грозную боевую силу против Кавказской армии России. Но судьба предначертала первому имаму недолгий срок правления. В 1832 году он был убит в сражении у аула Гимры. Его преемник — аварский бек Гамзат, не протянул в этом сане и двух лет, он был убит своими же, состоящими в заговоре, приспешниками.[770]
Третьим и знаменитым имамом стал Шамиль — ученик одного из первых проповедников мюридизма в Дагестане. По характеристике современника, Шамиль был «…человек учёный, набожный, проницательный, храбрый, мужественный, пловец, бегун, одним словом, никто ни в чём не мог состязаться с ним».[771] Он повёл борьбу не только с русскими завоевателями, но и с местными феодалами, поддерживаемыми Россией. Призыв имама — «Магометанин не может быть ничьим врагом или подданным и никому не должен платить податей, даже мусульманину»,[772] ясно указывал выгоду простому народу. И естественно, что политика Шамиля нашла великую поддержку среди населения Дагестана и Чечни. Горцы надеялись под его руководством завоевать для себя независимость и благополучие. Недаром А. П. Ермолов в своё время писал: «…Кавказ — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном».[773] Проблема покорения Кавказа пока оставалась неразрешимой.
Сразу же после завершения русско-турецкой войны 1828–1829 годов император Николай I писал своему наместнику на Кавказе генералу Паскевичу: «…Кончив таким образом одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее — усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных».[774] И началась многолетняя война с Шамилем, которая протянулась четверть века. При поддержке народа и местного духовенства новый имам сосредоточил в своих руках всю власть, в том числе и духовную, посвятив всю свою жизнь борьбе с «гяурами» (неверными). С конными отрядами горцев он успешно начал свои военные действия. Все преимущества были на его стороне. В то время как русская армия не могла развернуться в горах в непривычной для неё обстановке, Шамиль лёгкими отрядами, зная свои родные места, наносил русским неожиданные удары. Неприступные горы и девственные дремучие леса были надёжным укрытием для горцев. Но распри с другими горскими народами портили Шамилю всё дело. Своей жестокостью и беспощадностью он вызвал против себя в 1834 году выступление аварцев. Этим воспользовался главнокомандующий Кавказской армией барон Г. В. Розен. Он поддержал аварцев и послал к ним помощь — отряд с генералом Ланским. А когда эти силы оказались недостаточными, то направил новое подразделение под командованием генерала Клюкке-фон-Клюгенау. Объединёнными силами русских и аварцев под Кунзахом конная армия Шамиля была разгромлена. Остатки её бежали в горы. За имамом была послана погоня, но захватить Шамиля не удалось.[775]
Объединив почти все народы Восточного Кавказа, Шамиль представлял серьёзную военную силу. Он был неуловим среди хаоса гор, покрытых густыми лесами, в бесконечных лабиринтах ущелий с быстрыми горными реками. Нужно было искать новые методы ведения горной войны. Тогда началась вырубка просек в лесных дебрях, стали строить дороги и ставить крепости. Горцы мужественно сражались за каждый аул, но под давлением русской армии вынуждены были отступать и уходить всё дальше в горы.
Тем временем, чтобы поддержать борьбу горцев против России, Турция и Англия тайно доставляли морем к Кавказскому побережью для Шамиля оружие. В 1836 году в бухте Суджук-Кале русские патрульные корабли захватили английское судно «Виксен» с контрабандным военным грузом. Все трюмы его были забиты оружием. Чтобы предупредить дальнейшие возможные внешние связи Шамиля с агентами иностранных держав, в 1837–1839 годах было построено 17 укреплений «Черноморской береговой линии», протянувшейся от Сухуми до Анапы, начальником которой стал контр-адмирал Серебряков. В 1837 году император Николай I, отправив сына цесаревича Александра в путешествие по России, сам прибыл на Кавказ, посмотреть, как ведётся война с горцами. В сопровождении добровольческого конного конвоя из местного населения — грузин, кабардинцев, армян, сопровождавших его в турне, он объехал почти весь Кавказ. Один из его современников по этому поводу оставил такую запись: «…так я нашёл, что во время его пребывания в Ахалкалаках и Эчмиадзине при нём состояла охрана из пятидесяти армян; в Тифлисе даже занимали внутренние караулы грузинские дворяне, а во Владикавказ прибыл он под охраной кабардинских старшин…»[776]
По указанию императора были заранее специально заготовлены особые серебряные медали (диаметром 28 мм), которыми он лично награждал конвойные команды из местных горцев.[777]
На лицевой стороне этих медалей помещён в профиль молодой не по возрасту лик Николая I с круговой надписью: «Б. М. НИКОЛАЙ I ИМП. ВСЕРОСС.». Здесь же стоит заметить, что в надписях на всех медалях периода правления этого императора, как правило, отсутствует по неизвестным причинам слово «самодержец». Оборотная сторона этой награды представлена одним только словом — «КАВКАЗЪ», над которым помещена маленькая пятиконечная звёздочка, а под фигурной разделяющей чертой, ниже надписи, поставлена мелкими цифрами дата — «1837 годъ». Штемпели для изготовления этих медалей резал бывший ученик Карла Грилихеса, к этому времени уже академик — А. А. Клепиков.[778] Медаль вручалась горцам на Анненской ленте.
В войне с Шамилем русские войска развивали всё большую активность. Несколько раз имам со своими отрядами попадал в окружение, но всякий раз ему удавалось уходить. В 1837 году генерал К. К. Фези со своим отрядом занял Хунзах, Унцукуль, а также захватил основную базу Шамиля — аул Ахульго и, чтобы не было возврата к этому естественному в своём роде укреплению, разрушил его до основания. В период пребывания государя императора Николая I на Кавказе из-за больших потерь и недостатка продовольствия генерал Фези 3 июля 1837 года заключил с Шамилем перемирие и вышел из замирённых районов. Это, по сути, являлось поражением русских войск. Главнокомандующий Розен был заменён Е. А. Головиным, и началось активное строительство крепостей на Северном Кавказе.
Но перемирие с имамом было недолгим. Создав себе авторитет (вынужденным отказом русских от военных действий) и завоевав поддержку горцев, он снова начал предпринимать нападения на русские гарнизоны. Тогда по приказу Головина генерал П. X. Граббе со своей армией повёл решительное наступление на горную область Дагестана, где скрывался Шамиль. В июне 1839 года он загнал имама в его укреплённую и неприступную резиденцию Ахульго, которую тот успел за два года перемирия не только восстановить, но и основательно перестроить, разместив её на двух рядом стоящих утёсах, превратив их в два Ахульго. Вместе взятые, утёсы составляли высоченный скалистый полуостров, омываемый с трёх сторон горной рекой Андийским Койсу. С четвёртой стороны он соединялся узким скалистым гребнем с соседним горным хребтом. И чтобы навсегда покончить с Шамилем, нужно было взять это труднодоступное «орлиное гнездо». А оно представляло собой каменный замок, «…состоящий из нескольких башен, связанных толстой каменной стеной… с бойницами в 2 ряда. Внутри замка были построены сакли в 2 этажа, из коих нижний был врыт в землю и совершенно безопасен от выстрелов орудий. Сакли же были сообщены между собой прикрытыми ходами, а верхняя часть одной из них возвышалась в виде башни и командовала всем укреплением…».[779]
Русские войска обложили утёс, их блокадная линия растянулась на четыре километра. Сурхаева башня нового Ахульго торчала на скале и контролировала всю округу. От неё некуда было укрыться. Все манёвры русских войск были перед Шамилем как на ладони. Нельзя было скрытно установить даже артиллерийские батареи. И чтобы взять оба Ахульго, нужно было сначала захватить эту Сурхаеву башню. Но в ней собралось более ста мюридов, самых фанатичных и отчаянных приверженцев Шамиля.
Четыре дня, с 25 по 28 июня, велась подготовка к штурму. На соседнюю гору была спешно пробита дорога, и на её склоне, напротив нового Ахульго, устанавливались орудия, для защиты от камней во время штурма заготовлялись деревянные щиты, воины обшивали себя войлоком. В военном журнале генерала Граббе сделана такая запись:
«…29 числа с рассветом батарея из шести орудий открыла прицельный огонь по Сурхаевой башне… В короткое время часть стены, обращённой к наиболее доступной стороне башни, обрушилась: камни и брёвна посыпались вниз и образовалась довольно удобная брешь. Тогда я приказал… полковнику Пулло направить войска на штурм. Утром 2 батальона Апшеронского и (два батальона) Куринского полков, под прикрытием батареи, с трёх сторон начали подниматься колоннами по крутизне утёса, имея охотников впереди… Храбрые войска с чрезвычайным усилием поднимались по скользким и почти отвесным скалам, осыпаемые градом больших камней, огромных брёвен, которые выбивали целые ряды из строя и увлекали их за собой, но следующие немедленно занимали места передних. Так дошли колонны до последнего верхнего уступа и до подошвы укрепления. Поручик Кабардинского полка князь Аргутинский и… казак Отченашенко пытались подняться по крутой осыпи к самой вершине, влезли на оную и вступили в рукопашный бой… Остальные охотники… подойдя к середине стены, состоящей из огромных камней, увидели, что не было возможности подойти к бреши, и остановились. В это время горцы… закидывали их (камнями)… и поражали… убийственным оружейным огнём. Полковник Пулло дал приказ к отступлению, а артиллеристам приказал возобновить огонь, чтобы сделать брешь удободоступнее…»[780]Так неудачно завершился первый штурм. Вторым заходом командовал полковник Лабынцов, «…но ни мужество войск, ни отважный пример (командиров), ни распорядительность полковников Пулло и Лабынцова не могли победить природу».[781] Безуспешно прошёл и второй штурм этого дня. Под старым Ахульго одна часть войск продолжала осадные работы, другая — прокладывала дороги подхода подкреплений, устанавливала новую батарею с восточной стороны Сурхаевой башни. 1 июля от лазутчиков стало известно, что бомбардировкой нанесены большие разрушения — побито много мюридов, первому помощнику Шамиля Алибеку оторвало руку, а сыну нанесено тяжёлое ранение картечью. 3 июля к русским прибыло подкрепление с новыми орудиями, а на рассвете следующего дня мюриды предприняли неудачную вылазку с целью уничтожения сокрушающей их русской батареи. Между тем под Сурхаевой башней велась тщательная подготовка к очередному штурму. 5 июля в 14 часов началась новая бомбардировка укреплений Шамиля. Она продолжалась до 17 часов, а затем тремя колоннами отряд пошёл на штурм. Под градом летящих сверху камней солдаты добрались по скалам к основанию башни, но проникнуть в неё было невозможно физически. И только благодаря действиям артиллерии, когда у стены образовалась высокая осыпь, русские солдаты ворвались во тьме ночи через пробитую брешь в укрепление. Взятие башни открывало возможность для дальнейшего штурма всего Ахульго. Генерал Граббе писал в своём журнале: «…Кроме того, нижнего, уступа утёса, на котором стоит башня, дают нам хорошую… позицию против старого Ахульго. С божией помощью Шамиль и его сообщники не долго будут противиться оружию его императорского величества».[782] Но генерал ошибся. Ещё семьдесят дней после этого первого успеха русские войска безрезультатно топтались у подножия Ахульго, хороня своих павших товарищей в тёмных ущельях чужих гор. Все попытки взять крепость штурмом кончались большими потерями солдат. Русское командование вынуждено было обратиться к Шамилю с выгодными предложениями о сдаче, но тот упорно отказывался. Тогда к Ахульго были подтянуты огромные военные силы и крепость была подвержена жесточайшей артиллерийской бомбардировке. Среди этого кромешного ада погибло около двух тысяч горцев и почти все сподвижники Шамиля. Сам он был ранен, но сумел с жалкими остатками мюридов, под покровом ночи, проскочить скалистым гребнем в соседние горы и уйти в Чечню. Умный и энергичный, он ещё целых двадцать лет смог противостоять огромной регулярной российской армии. Такое историческое событие, как взятие Ахульго, было отмечено учреждением специальной серебряной медали диаметром 26 мм. Носили её на самой почётной — Георгиевской ленте. На лицевой стороне медали, под императорской короной, во всё поле, изображён вензель Николая I; по краю, вдоль бортика, проходит ряд мелких бус. На оборотной — прямая, горизонтальная, надпись в четыре строки: «ЗА ВЗЯТИЕ — ШТУРМОМЪ — АХУЛЬГО — 22 АВ. 1839 г.», вдоль края — такие же бусы.
Существует и второй вариант государственного чекана, отличающийся от первого лишь количеством и величиной бус, расположенных вдоль бортика.
Медаль «За взятие Ахульго» считается довольно редкой, так как ею были награждены всего несколько рот Апшеронского, Куринского, Кабардинского полков и артиллеристы, принимавшие непосредственное участие во взятии Ахульго. Встречается и фрачный вариант медали, диаметром 12 мм.
Кроме этой медали участники, отличившиеся как при взятии крепости, так и в различных других боевых операциях, были награждены знаками отличия ордена св. Георгия, учреждёнными в 1807 году.
В войне с Шамилем участвовало множество представителей местных народностей иного вероисповедания, служивших в ополчениях кавказской милиции. За особые отличия, проявленные в сражениях с горцами Шамиля, они жаловались «малыми» медалями «За храбрость» на Георгиевской ленте, с изображением на лицевой стороне императора Николая I.
1848 год отмечен в истории Европы революционными событиями, которые прокатились мощным шквалом почти по всем её государствам вплоть до российских границ.
Начались они с революционного взрыва во Франции. Известие о свержении короля Луи Филиппа, младшего из династии Бурбонов, застало русского императора на дворцовом балу высшего петербургского света. Ярый монархист, он не терпел каких-либо государственных беспорядков, особенно после декабрьского восстания на Дворцовой площади. И на этот раз он готов был ринуться со своими военными силами на подавление Французской революции. Тревожные вести из Парижа потрясли Николая I, но он не подал вида и, как большой «…любитель эффектных жестов, распахнул двери в зал, дал знак умолкнуть музыке и, обращаясь к присутствовавшим гвардейским офицерам, произнёс: „Господа, седлайте коней; во Франции провозглашена республика“».[783]
Но «седлать коней» не пришлось. Революционное движение, мощное, как девятый вал, набирало силу и устремилось на восток. Оно перекинулось почти во все германские государства — Баварию, Пруссию, Баден; затем революция подняла венгров против национальных притеснений династии Габсбургов, сначала в самой столице Австрии — Вене и тут же сразу в Будапеште; охватила Галицию, Воеводин, Хорватию; против турецкого ига поднялись валахи и молдаване… Такое положение в Европе остудило разгорячённый пыл Николая I. Теперь ему было уже не до Франции. Пожар революции подкатывался к его апартаментам, и нужно было готовиться «тушить» его в собственном доме. Напуганный быстро развивающимися революционными событиями в соседних с Россией странах Европы, он писал Паскевичу: «…Мы должны оставаться в оборонительном положении и обращая самое бдительное внимание на собственный край…»[784]
Широкий размах европейских революций разъединил реакционные силы государств и заставил их действовать порознь в своих пределах. Такая обстановка сложилась и в Австрии, где правительственные войска, действуя в одиночку, не могли без посторонней помощи справиться с революцией, разворачивающейся во всех областях.
Многонациональная Австрийская империя являлась в то время страной, в которой господствовали немногочисленные, но политически более развитые немцы. Они угнетали все другие нации империи. В Венгрии ещё с 1812 года правители династии Габсбургов запретили созывы венгерского сейма, «старая венгерская конституция» была в загоне, венгерские крестьяне в провинциях пребывали в полной власти немецких феодалов, городская беднота находилась в бесправии и повсюду притеснялась полновластными немцами.
Ещё в 30-х годах началась борьба в дворянских кругах за автономию Венгрии. Под руководством публициста Лайоша Кошута была выдвинута особая программа постепенной отмены крепостничества и установления государственной автономии Венгрии в рамках австрийского ведомства. За свою деятельность Кошут вместе с другими политическими лидерами Венгрии угодил в 1836 году в тюрьму, откуда был выпущен только в 1840 году, благодаря давлению на австрийские власти со стороны общественности. Выйдя на свободу, он сразу же взялся за издание оппозиционной газеты «Пешти Хирлап», в которой продолжал снова настойчиво требовать политического равноправия Венгрии.
Одновременно с борьбой дворянских мелкобуржуазных кругов росло демократическое движение закабалённых крестьян и городской бедноты. Передовая венгерская интеллигенция и молодёжь, обозлённые колониальной политикой австрийского правительства, вставали в ряды борцов движения «Молодой Венгрии», организованного поэтом Шандором Петефи. Его песни, такие как «На виселицу королей» или «Нации»,[785] распевала венгерская молодёжь, а яркими патриотическими стихами зачитывались студенты.
Первый факел восстания загорелся в столице Австрии после выступления Лайоша Кошута на заседании сейма, где он в своей речи разнёс правительство Меттерниха, наложившее «…тяжёлый гнёт на Венгрию, тормозящий её свободное развитие…».[786] Убедительные заявления Кошута заставили сейм принять «Обращение к императору и королю» с требованием предоставления Венгрии самостоятельности. Однако правительство Меттерниха категорически отвергло законные требования венгров, более того, австрийский император грозился «…пресекать всякие стремления к свержению законного порядка в стране».[787]
11—12 марта в Вене началось выступление рабочих и студентов под лозунгом «…парижских братьев — свобода, равенство и братство…».[788] Был организован «Союз борьбы за свободу», в который кроме венгров входили представители многих других национальностей. Выступление переросло вскоре в восстание, охватившее всю Вену. Площадь перед сеймом была заполнена народом. На заседании сейма правительство разрешило допустить всего 12 представителей революционного движения, но в двери с ними прорвалась силой большая группа борцов за свободу. На улицах города события стали принимать угрожающие масштабы. Люди митинговали, ораторы, стоя на плечах своих друзей, призывали народ к вооружённой борьбе. Со всей Вены спешили патриоты к дворцовой площади, запасаясь по дороге камнями.
Правительство бросило на усмирение восставших воинские части, дворцовый гарнизон был усилен артиллерийской батареей, началось избиение безоружных граждан. Но повстанцы не сдавались, выкрикивая в неравной схватке: «Пусть я погибну, но дальше так продолжаться не может».[789] Солдаты правительственных войск стреляли в демонстрантов, конные соединения разгоняли народ. Противоборство разгоралось, солдаты стали применять штыки, что лишь усилило решимость восставших. Народ бросился к цейхгаузу, и хотя склады с оружием были оцеплены войсками, восставшие захватили их. Опасность угрожала императорскому дворцу, который повстанцы грозили взять штурмом. Сложившаяся обстановка заставила правительство пойти на уступки. Меттерних был отстранён от власти, и правительственные чиновники приступили к разработке проекта «Конституции отечества Венгрии».
Революционное выступление в Вене было поддержано жителями всей Венгрии. Оно нашло широкий отклик и в славянских землях — в Хорватии и Воеводине, где изгонялись местные органы власти, которые заменялись выборными народными председателями. В столице Венгрии Будапеште народ тоже вышел на улицы, требуя свободы и соединения с Трансильванией. Под руководством Шандора Петефи 15 марта демонстранты с прибывшими из провинций крестьянами захватили часть столицы — Пешт и двинулись через Дунайский мост в Буду. Австрийские гарнизонные войска не в силах были справиться с нахлынувшими массами повстанцев, которые собрались перед ратушей, предъявив муниципальному совету требования, состоящие из «12 пунктов». В это время восставшие под руководством Танчича освободили из тюрьмы политзаключённых и захватили в свои руки весь Будапешт. На площадях и улицах звучали призывные песни Шандора, органы местной габсбургской власти перестали существовать.
В Трансильвании революционную борьбу возглавил Балческу, призывавший румын к совместной с венгерским народом борьбе против колониальной политики Австрии. Особенно решительные боевые действия развернулись там между австрийскими правительственными войсками под командованием генерала Пухнера и венгерской народной армией, командующим которой был назначен талантливейший польский генерал и революционер Юзев Бем. Он сумел не только противостоять выступлению австрийской армии, но и разбил её в начале декабря, заняв главный город Трансильвании — Клуж. После этого Бем с войсками повернул к Буковине. 5 января 1849 года он разбил у Дона-Ветра северную группу австрийских войск и выбил их остатки из пределов Трансильвании. 15 февраля в сражении у Пишки генерал Бем снова разбил подкреплённую свежими силами армию Пухнера. Тогда австрийский генерал обратился за помощью к командующему русским корпусом Лидерсу, стоящему в это время в соседней Валахии. Тот не замедлил ввести войска в Трансильванию, оккупировал города Брашов и Сибиу, создав тем самым преимущества для австрийской армии, которая, имея вдвое превосходящие повстанцев силы, настигла Бема у Медиаши. И, казалось бы, не избежать разгрома народной венгерской армии. Но находчивый Бем сумел ускользнуть с войсками в горы и, преодолев их труднодоступными путями, вышел к Сибиу и Брашову. Оставленные в этих городах русские гарнизоны генерала Лидерса вынуждены были снова отступить в Валахию. Усилив свою армию народным ополчением, генерал Бем окончательно разбил австрийские войска Пухнера и изгнал их остатки из Трансильвании в Валахию. Тем временем румынские крестьяне в трансильванских горах под руководством Янку добивали остатки австрийских карательных отрядов.
А в Венгрии народная армия Кошута наносила серьёзные удары австрийским войскам. 29 сентября у Шукоро силами венгерского ополчения была отброшена армия Елачича, которая рвалась к Будапешту. Венгры, служившие в австрийских регулярных частях, стали переходить большими группами на сторону революции и примыкать к народной армии. К весне 1849 года она уже насчитывала около 90 тысяч человек, не считая ополченцев.
Венгерская революция имела полный успех, в любой момент она могла перерасти национальные границы и дать толчок новому революционному подъёму в Европе. События в Венгрии поставили габсбургскую империю на грань катастрофы. Дальнейшее продвижение революционных сил к Вене грозило полным крахом австрийскому абсолютизму. Последнее, что ещё можно было предпринять Габсбургам — это обратиться за помощью к российскому императору, предлагавшему ещё в 1846 году «создать единый фронт реакционных сил в европейском масштабе» «для борьбы с революцией».[790]
Николай I в свою очередь рассматривал венгерские успехи как непосредственную угрозу «собственному дому», который необходимо было защитить от соседского «пожара». В письме Паскевичу 8 апреля он писал, касаясь просьбы австрийского императора о помощи: «…верно, не вмешивался бы, ежели б своя рубаха не была ближе к телу, то есть, ежели бы не видел в Беме и прочих мошенниках в Венгрии не одних врагов Австрии, но врагов всемирного порядка и спокойствия… которых истребить надо для нашего же спокойствия».[791]
В марте 1849 года начались переговоры между Николаем I и Францем Иосифом. Они состоялись в Варшаве. «Доверенное лицо австрийского императора генерал-лейтенант граф Кабога на приёме публично бросился на колени перед царским наместником Польши князем Паскевичем и, целуя ему руки, умолял спасти Австрийскую империю».[792] Английский лорд Пальмерстон писал 28 марта, комментируя положение Австрии в этот момент, что «…она держится в настоящую минуту за Россию, как плохой пловец за хорошего… Мы не можем помешать России в этом деле… но с течением времени… я не сомневаюсь, что мы выживем русских из княжеств».[793] Это говорит о том, как Англия боялась влияния России в Австрийской империи.
26 августа 1849 года был опубликован царский указ о посылке русских войск в Венгрию, куда под командованием Паскевича прибыла 140-тысячная армия. Пользуясь численным превосходством, она начала теснить народную армию венгров. Тот же Пальмерстон из Лондона кричал: «Кончайте скорее» любыми средствами, используя подкуп руководителей восстания и предательство командующих.[794] И предатели нашлись. Одним из них оказался сам главнокомандующий войсками венгерской народной армии генерал Гёргей. Ещё до вступления армии Паскевича в Венгрию он умышленно сорвал наступление на Вену и теперь, после нескольких столкновений с русскими войсками, вступил в тайные переговоры с Паскевичем, приняв решение капитулировать. На равнине, между местечком Заране и деревней Сёллёш, венгерская народная армия по приказу Гёргея сложила оружие. Гёргей был «взят в плен» и там ещё корчил из себя «патриота». Но вскоре Паскевич передал его австрийскому императору Францу Иосифу, который за услуги правительству назначил ему пожизненную пенсию.
Одновременно со вступлением армии Паскевича в Венгрию, со стороны Нижнего Дуная, через Молдавию и Валахию была введена в Трансильванию другая группа войск. В ней находился и цесаревич, будущий Александр II, в звании «командира гвардейского пехотного корпуса».[795] Генерал Бем, командовавший народной армией в Трансильвании, на этот раз, не дожидаясь подкреплений, напал под Сигишором на русские войска, но силы были не равны… Ещё одна попытка, уже 6 августа под Сибау, привела Бема к полному разгрому его многонациональной народной армии. Так сложился неминуемый в такой политической обстановке трагический финал Венгерской революции.
Шандор Петефи — пламенный борец за дело революции, адъютант генерала Бема — погиб в битве с царскими казаками при Шесбурге.[796] Лайош Кошут, передав народную армию под командование Гёргею, эмигрировал за границу. Был заочно приговорён к смерти.[797] Юзев Бем сумел скрыться в Турции, где принял ислам, и впоследствии воевал в Крымской войне против России в высоком турецком чине.[798]
22 января 1850 года в честь этой победоносной, но позорной жандармской кампании против Венгерской революции императором Николаем I была учреждена наградная серебряная медаль (диаметром 30 мм) на двойной, комбинированной Андреевско-Владимирской ленте, которая выдавалась поголовно всем воинским чинам — от генерала до солдата, участвовавшим в разгроме революционных сил в Венгрии и Трансильвании в 1848–1849 годах. Этими же медалями жаловались священники, чиновники и медики, состоявшие на службе в различных ведомствах и исполнявшие свои обязанности в войсках, принимавших участие в военных действиях против повстанцев. На лицевой стороне медали помещено крупное изображение российского герба (двуглавого орла), над ним, под самым ушком, находится мелкое изображение «всевидящего ока», которое разделяет надпись: «С НАМИ — БОГЪ». Дальше по кругу, возле бортика, мелкая надпись славянской вязью: «РАЗУМЕЙТЕ ЯЗЫЦЫ И ПОКОРЯЙТЕСЯ». На оборотной стороне — прямая надпись в шесть строк: «ЗА — УСМИРЕНИЕ — ВЕНГРИИ — И — ТРАНСИЛЬВАНИИ — 1849».
Подобная серебряная медаль встречается и диаметром 26 мм. Это частная работа.
При награждении генералов и высших штаб-офицеров одновременно с наградной медалью жаловалась очень красивая памятная серебряная медаль, диаметром 70 мм, а остальным офицерам вручалась такая же, но выполненная в бронзе. На её лицевой стороне под лучезарным «всевидящим оком» изображён двуглавый российский орёл, терзающий трёхглавого змея; по окружности та же надпись, что и на наградной медали; а на оборотной стороне — «Российское победоносное войско поразило и усмирило мятеж в Венгрии и Трансильвании в 1849 г.». Авторами этой медали были знаменитые мастера Ф. Толстой и А. Лялин.[799]
За особую храбрость русские офицеры и рядовые награждались и австрийскими золотыми и серебряными медалями с изображением Франца Иосифа и надписью: «Dez Tezferkeit» («За храбрость»). В свою очередь для австрийских войск русское правительство вначале хотело отчеканить наградные медали, подобные нашим, с надписью: «С нами — Бог». Князь Меншиков, известный остряк (правнук сподвижника Петра I), советовал сделать на этой медали надпись не «С нами — Бог», а «Бог с вами». В конечном итоге, особо отличившихся австрийских солдат наградили номерными Георгиевскими крестами.[800]
В 1941 году Советский Союз перед самым началом Великой Отечественной войны вернул Венгрии взятые Паскевичем боевые знамёна Венгерской революционной армии тех лет.
Большие успехи России на Востоке вызывали ревностное отношение к ней западных стран. Англия и Франция намеревались вытеснить её с восточных рынков, а Россия в противовес им направляла свои действия на обладание черноморскими проливами для выхода в Средиземное море. Это основной фактор политических противоречий, втянувший в войну против России целую коалицию западных держав.
Однако непосредственным поводом к войне послужил спор между католиками Франции и православным духовенством России за право владения Святыми местами в Палестине, где по преданию родился Иисус Христос, и там же, в Иерусалиме, находился гроб господень. Россия уже владела этим правом, но главной претенденткой на эти места испокон веков была Франция. Она-то и заполучила у султана ключи от Вифлеемского храма. С претензиями от России был срочно направлен в Турцию А. С. Меншиков. Но не добившись никаких результатов, он в мае 1853 года заявил о разрыве дипломатических отношений, и 80-тысячная армия под командованием князя М. Д. Горчакова заняла Молдавию и Валахию. После ряда взаимных пререканий султана Абдул Меджида с русским императором Николаем I Турция 16 октября 1853 года объявила войну России. В то же время Англия и Франция, нарушив конвенцию 1841 года, ввели свои корабли через пролив Дарданеллы в Мраморное море и стали следить за развитием дальнейших событий.
Крымская, или, как её ещё называли, Восточная, война происходила одновременно на нескольких театрах военных действий — на Кавказе, на Балканах, Белом и Балтийском морях, на Камчатке. Главный же её удар приняли на себя Крым, Севастополь.
В ночь перед объявлением войны турки на 80 гребных лодках достигли русского побережья севернее Батуми и неожиданно в темноте ночи напали на пограничный пост Св. Николай (Шекветили). Весь гарнизон поста был зверски перебит, в том числе погиб и целый отряд гурийских ополченцев. 23 октября первые артиллерийские залпы с южного берега Дуная по русской речной флотилии возвестили о начале военных действий. Турция сосредоточила в этом районе 150-тысячную армию. Горчаков же разбросал свою 82-тысячную по левому, северному, берегу Дуная для отражения атак, и началась долговременная оборона российских территорий, в боях за которые, при подавляющем превосходстве турок, русские солдаты показали образцы мужества и самоотверженности. 5 ноября у Босфора произошёл первый в истории бой паровых судов — между русским фрегатом «Владимир» и турецким пароходом «Перваз-Бахри», который закончился победой русского корабля. Из-под самого Константинополя турецкий пароход был уведён в плен.
Султан сосредотачивал на Чёрном море свои силы для высадки десанта на Кавказское побережье в целях поддержки своей армии, действующей в направлении Грузии. На поиски турецкого флота из Севастополя вышла эскадра П. С. Нахимова с решительным и твёрдым намерением — разбить в ближайшем бою превосходящего противника. 18 ноября русский адмирал обнаружил его у Анатолийских берегов стоящим в Синопской бухте. На взгорье торчали мощные береговые батареи, прикрывающие турецкий флот. Сражение было особенно трудным, поскольку русским канонирам пришлось вести огонь и по кораблям, и по дальнобойным береговым батареям. Бой длился четыре часа. «…Корабли противника, — указывалось в донесении, — поражаемые огнём русских бомбических пушек, один за другим загорались, взрывались и выбрасывались на берег».[801]
Весь турецкий флот, сосредоточенный в бухте, был уничтожен. Лишь одному пароходу в пылу сражения удалось ускользнуть из Синопской гавани. Сам командующий флотом Осман-паша вместе со всем своим штабом и переодетыми английскими офицерами попал в плен. Нахимов не потерял ни одного корабля. За время боя было выпущено только русской эскадрой 16 800 снарядов.[802] Турки потеряли убитыми и утонувшими более трёх тысяч человек, русские — 38 убитыми и 235 ранеными.[803] Это была такая победа, что султан до 1854 года больше не выпускал в Чёрное море ни одной из своих эскадр. Сражение при Синопе, как отозвался о нём В. А. Корнилов, — «Битва славная, выше Чесмы и Наварина».[804]
В то же самое время на Кавказе генерал В. О. Бебутов с 10-тысячным войском разгромил 36-тысячную турецкую армию Абди-паши под Карсом, захватив весь его лагерь с орудиями и полным снаряжением. Такое крушение турок на Кавказе, совпавшее с Синопской катастрофой, всполошило Англию и Францию. «…Я не вижу, как мы можем… воздерживаться далее от входа в Чёрное море», — писал в Лондон из Константинополя командующий английской эскадрой, стоящей в Мраморном море в ожидании приказа.
Было ясно, что Россия опять берёт реванш в решении восточной проблемы. Объединившись «военно-оборонительным союзом», Англия и Франция выступили в качестве «защитников» Турции, и в конце декабря 1853 года они ввели в Чёрное море свои эскадры с тем, чтобы подавить действия русского флота. Одновременно России был предъявлен ультиматум — вывести свои войска из Дунайских княжеств. Военные действия 1854 года начали разворачиваться не только на Чёрном море, где было предпринято нападение на Одессу, но и в Балтийском, на севере и даже на далёкой Камчатке.
В Белом море к Соловецким островам подошли английские корабли и обстреляли монастырь. На требование английского капитана выдать ключи от монастыря архимандрит ответил отказом. Но стены и башни Соловецкого монастыря из многотонных валунов были неприступны. К тому же монахи неплохо били из пушек, так, что у флагмана повредили ходовое управление. В память об этом событии, по завершении войны, император Александр II подарил Соловецкому монастырю огромный — в 72 пуда весом — колокол «Благовестник», который был подвешен на низенькой колокольне перед «Святыми воротами». На колоколе была выполнена надпись, повествующая об истории обороны обители. Усиленно готовился к обороне и порт Архангельск, но нападение на него у англичан сорвалось.
Военные действия англо-французской коалиции развернулись и на Тихом океане. С получением известий о начавшейся войне небольшой гарнизон порта Петропавловска-Камчатского под руководством контр-адмирала В. С. Завойко подготовился к встрече неприятеля. Кроме армейцев в городе был сформирован боевой отряд из гражданского населения, установлено 7 батарей с 40 орудиями, а одна пушка была даже поднята на маяк. Фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», находящиеся в бухте, были развёрнуты бортами так, чтобы встретить англичан и французов из всех имеющихся орудий. Пушки с противоположных бортов были сняты на устройство береговых батарей.
17 августа на горизонте появилась вражеская эскадра в составе шести кораблей, а 18-го она вошла в Авачинскую бухту под английским и французским флагами и начала бомбардировку. Русские береговые батареи отвечали всеми возможными средствами. Но орудия были устаревшие, к тому же каждое из них располагало только 67 выстрелами, на большее не было снарядов. Когда батареи гарнизона были разбиты, корабли противника высадили десант в 600 человек. Но отряд Завойко, численностью 200 защитников, штыковой атакой заставил противника отступить. 24 августа была предпринята новая десантная атака, и снова героический гарнизон, несмотря на четырёхкратное превосходство противника, заставил его бежать обратно к шлюпкам. Так закончились трагические события на Камчатке. У подножия Никольской сопки и теперь возвышаются два холма, в одном из которых находится братская могила защитников Петропавловска-Камчатского, а в другом — похоронено более 400 участников англо-французского десанта.[805]
На западе объединённая эскадра противника вошла в Балтийское море, заняла Аландские острова, пыталась атаковать Кронштадт, но вынуждена была отступить. Затем она обстреляла Свеаборг, побывала и у других портов, но повсюду встречала упорное сопротивление русских гарнизонов.
К этому времени на Кавказе турецкая армия была полностью разгромлена у Курюк-Дара и эпицентр войны переместился на Крымский полуостров, где располагалась главная военная база Черноморского флота. В самом начале сентября объединённый флот трёх держав из 356 судов начал переброску англо-франко-турецких войск из Варны, где они были сосредоточены, через море в район Евпатории. 6 сентября союзная армия численностью 62 тысячи уже шествовала вдоль морского берега к Севастополю в сопровождении флота, который с моря прикрывал её своей артиллерией. У реки Альмы её поджидала русская армия, готовая встретить неприятеля во всеоружии. Но оружие-то у русских было гладкоствольное и стреляло всего на 300 метров, в то время как у английских егерей оно было нарезным и поражало на расстоянии до 1300 метров. Кроме того, Меншиковым была плохо разработана диспозиция. Враг обошёл армию и с сопок начал расстреливать русских солдат, как куропаток на открытой местности, не подвергаясь никакому риску. Невольно получилось так, что русские впервые в истории прибегли к рассыпному строю. В этом сражении большую роль сыграло и преобладание противника в живой силе. Русская армия составляла всего 33 тысячи человек. Сражение при Альме было проиграно.
Но и союзные войска встревожили огромные потери, и они не решились с ходу штурмовать Севастополь. Герцог Кембриджский, участник событий, заявил, что «…ещё одна такая победа, и у Англии не будет армии».[806] Меншиков отвёл войска в Бахчисарай, оставив в Севастополе для обороны 18 тысяч моряков и 8 тысяч армейцев. Союзная армия после сражения при Альме предприняла обходной марш на Балаклаву, что дало дополнительное время защитникам Севастополя на устройство оборонительных укреплений. Чтобы преградить союзному флоту доступ на Севастопольский рейд, при входе в него (на фарватере) были затоплены парусные корабли, которые всё равно не могли бы дать существенной пользы в сражении с мощными винтовыми судами промышленных держав Европы. Закалённые в сражениях и, казалось бы, очерствевшие в трудностях, моряки плакали, прорубая днища своих кораблей. И сами суда никак не хотели тонуть, даже загруженные камнями. Пришлось прибегнуть к помощи артиллерии. Так, 130-пушечный корабль «Три святителя» затонул только после того, как «Громобой» сделал в упор по нему 27 орудийных выстрелов.[807] Вице-адмирал В. А. Корнилов успокаивал моряков, обращаясь к ним с воззванием: «…Грустно уничтожать свой труд!.. но надо покориться необходимости! Москва горела, а Русь от этого не погибла! напротив, стала сильнее…»[808]
Огромная армия союзников обложила город и готовилась к штурму. С этого момента началась героическая оборона Севастополя, руководство которой было сосредоточено у В. А. Корнилова. Город кипел. Непрестанно, днём и ночью, всё население его работало на строительстве оборонных сооружений: носили камни, землю, насыпали куртины, возводили бастионы, строили укрепления, подкатывали и устанавливали пушки, подвозили и укладывали боеприпасы. Под руководством талантливого военного инженера Э. И. Тотлебена за короткий срок город принял вид крепости. 5 октября 1854 года началась первая бомбардировка Севастополя. В 6 часов утра со всех сторон — и с суши, и с моря — из более чем 1400 орудий было выпущено по городу около 63 тысяч снарядов. Как вспоминали очевидцы, в этот миг всё перемешалось за русскими окопами. Все ждали страшного начала и всё-таки оно потрясло своей страшной неожиданностью. Вслед за залпом противника наши артиллеристы открыли огонь из всех своих 118 орудий.
Началось невообразимое, не поддающееся описанию побоище. Раскаты залпов более полутора тысяч орудий слились в единый страшный гул, потрясающий и сушу и море. Пороховой дым окутал город и окрестности. Снаряды рвали мостовые, выворачивая и раскидывая камни, прошибали стены, срывали крыши домов, валили деревья, разносили в прах лёгкие матросские постройки, одно ядро угодило даже в котёл с кашей в госпитале для раненых. В этот день выбыло из строя сразу 1250 защитников. Был убит и адмирал В. А. Корнилов, в руках которого находилось руководство обороной. С тех пор бомбардировка продолжалась ежедневно, унося тысячи жизней севастопольцев, забивая все сохранившиеся помещения ранеными.
Широко известно имя дочери простого матроса — Дарьи Ткач (Даши Севастопольской). Ещё перед сражением на реке Альме она продала весь свой скарб, оставшийся от покойной матери, собрала всё, что могло пригодиться для перевязки раненых, оделась в матросскую куртку и отправилась за русской армией, сказав соседям: «А чего бояться! Ведь не дурное дело задумала. А убьют меня — добрым словом люди помянут».[809] В пылу боя при Альме она на своей повозке организовала первый перевязочный пункт, и долго потом вспоминали солдаты красивого «паренька», который под огнём неприятеля оказывал помощь пострадавшим бойцам. После этого случая многие севастопольские женщины, такие как Варвара Велижева, Ефросиния Прокофьева, последовали её примеру. И теперь в громе боя они оттаскивали с боевых позиций и перевязывали раненых защитников. Дети тоже помогали взрослым: подносили воду, снаряды, исполняли самые разные поручения.
20 октября союзники сосредоточили силы и обрушили удар на четвёртый бастион. Бомбардировка была настолько сильной, что каждый миг казался концом существования: с громом и оглушительным треском разрывались снаряды, с грохотом слетали с лафетов орудия, свист пуль, вскрики раненых — и всё это под осенним непрекращающимся дождём и холодным ветром. Укрыться было негде и некогда. Одежда защитников поизносилась и нередко из-под неё просвечивало тело. Но несмотря на это, солдаты и матросы проявляли подлинный героизм. Многие из них были уже раненные, едва удерживались на ногах, но не покидали своих орудий. Лев Николаевич Толстой, будучи участником обороны, писал брату из Севастополя: «Дух в войсках выше всякого описания. Во время древней Греции не было столько геройства. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батарей…»[810]
Шло время. По всем признакам было видно, что неприятель готовится к общему штурму. И чтобы предупредить его, главнокомандующий Меншиков 24 октября провёл со своей армией Инкерманскую операцию. Русские потерпели поражение, но цель была достигнута — враг отказался от штурма.
Наступала зима. Холод загнал защитников в сырые землянки, людей стали косить болезни. Снабжение армии было никудышным. Грунтовые дороги разбиты, поклажу перевозили на волах и лошадях, которые тащили арбы, утопая по брюхо в грязи. Легче было английской армии доставить продовольствие и боеприпасы из далёкого Лондона по морям, чем русским защитникам — из России.
12 ноября в Севастополь прибыл знаменитый хирург Н. И. Пирогов. Он поразился происходящему в городе. Каждый второй встречавшийся прохожий был с перебинтованной головой или с перевязью, поддерживающей искалеченную руку. А хромых было не счесть.[811] Весь Севастополь был забит ранеными, девать их было некуда. Они лежали в бараках — на нарах вдоль стен, зачастую просто на одной соломе; в набитых госпиталях валялись на голом полу, во дворах — под открытым небом и даже на улицах. Раненые перемежались с тифозными, повсюду свирепствовала гангрена. Помещений под госпитали не хватало. Зато генерал-губернатор один занимал огромное здание. На вопрос Пирогова — не уступит ли он половину, тот обещал подумать и выделил для раненых городские конюшни.[812]
С Пироговым из Петербурга прибыли несколько его коллег-хирургов и отделение сестёр милосердия Крестовоздвиженской общины, основанное на личные средства добродетельной женщины Елены Павловны — вдовы князя Михаила Павловича, который был самым младшим братом царствующего Николая I. Вот с ними-то Пирогов за 12 дней навёл порядок в госпиталях и сделал многое для спасения раненых защитников Севастополя. Он поднимал и безнадёжных. Севастопольцы принимали его за волшебника-исцелителя.
Однажды солдаты принесли ему даже обезглавленный труп своего друга и попросили пришить, подавая отдельно голову. Это было величайшим признанием: «Он всё может!»[813]
В последние месяцы предзимья в крымские госпитали прибыло пять отделений сестёр милосердия.
Сёстры милосердия отнюдь не то же самое, что медицинские сёстры в нашем современном представлении. В их общину после двухлетнего испытательного срока (по уходу за больными) могли войти девицы и вдовы хорошего происхождения в возрасте от 20 до 40 лет. После этого они проходили обучение медицине в учреждениях Красного Креста. Ради своего служения девушки отказывались от семьи, а работали они безвозмездно. От общины они получали только еду и одежду. Перед отправкой сестёр из Петербурга «Великая Княгиня Елена Павловна лично беседовала с каждой», чтобы убедиться в их благонадёжности.
Сёстры милосердия оказывали серьёзную помощь хирургу в организации госпитального обслуживания. Но и не только в этом. Они буквально выбивали из складов лекарства и перевязочные материалы, обличали мироедов-интендантов и воров. Как-то раз сёстры, ревизуя одну из аптек, обнаружили хищение. Аптекарю-вору грозил расстрел по законам военного времени. Так он, не дожидаясь суда, сам застрелился. Одна из наиболее деятельных сестёр милосердия Екатерина Бакунина — внучатая племянница М. И. Кутузова — способна была сутками не отходить от операционного стола. Однажды она бессменно провела 50 ампутаций подряд, помогая сменяющимся хирургам. Здесь же, в осаждённом Севастополе, находилась и сестра погибшего посла в Тегеране и автора «Горя от ума» баронесса Екатерина Будберг. Эти бесстрашные женщины посвятили себя служению отечеству, своему народу.
Наступил новый 1855 год. В войну с Россией была вовлечена Сардиния. Четвёртая союзница направила под Севастополь свои военные силы в 30 тысяч человек. Из Европы шли суда с боеприпасами и снаряжением для союзников. А что могли дать защитникам три российских пороховых завода со старой технологией и допотопным оборудованием?
18 февраля почил император Николай I и на престол вступил его сын Александр II. Он снял с поста главнокомандующего армией Меншикова и, чтобы как-то улучшить организацию армии, заменил его генералом Горчаковым — нерешительным и безынициативным. В Севастополе от таких перемен никакого проку не было.
С рассветом 28 марта началась очередная беспрерывная десятидневная бомбардировка городских укреплений. В основном она была направлена на четвёртый бастион и прилегающие редуты. За этот период по Севастополю было выпущено 169 тысяч снарядов. Но ужасы бомбардировки уже делались привычными. Люди не припадали от каждого выстрела к земле, как раньше. Севастопольские ребятишки собирали по городу ядра согласно объявлению, зарабатывая по копейке серебром за штуку. Даже малыши доставляли их катом на пункты сбора. А дети моряков, что постарше, целыми днями находились на батареях под сильным неприятельским огнём, помогая артиллеристам. Некоторые из них, такие как 12-летний сын матроса 37-го флотского экипажа Максим Рыбальченко, добились зачисления на Камчатский редут в качестве прислуги к орудиям. В рапорте от 17 апреля 1855 года главнокомандующий Горчаков докладывал военному министру о том, что он «…назначил (за героическое отличие) Максиму Рыбальченко серебряную медаль с надписью „За храбрость“ на Георгиевской ленте, имею честь уведомить в том ваше сиятельство».[814] А вот сын матроса 30-го флотского экипажа Кузьма Горбаньев с самых первых дней обороны вынудил коменданта четвёртого бастиона взять его к себе на батарею. Вскоре Кузя был ранен, но по выздоровлении вновь вернулся к орудиям.[815]
27 марта был убит матрос Пищенко. Его десятилетний сын, оставшись один, пришёл на четвёртый бастион, где научился стрелять из мортир. А когда перебило всю прислугу, он один продолжал наносить удары по передовым окопам противника. Этот юный защитник также был награждён серебряной медалью «За храбрость», а к концу осады заслужил даже знак отличия ордена св. Георгия.
Обстановка в Севастополе всё больше накалялась. Обе воюющие стороны готовились к решающей схватке. Днём артиллерия противника разрушала линию укреплений, но утром следующего дня союзники с удивлением обнаруживали, что за ночь всё было восстановлено и защитники снова готовы к бою. Противник перешёл к навесному огню из мортир, мешая производить восстановительные работы.
7 марта на Камчатском редуте разрывом неприятельского ядра был убит контр-адмирал В. И. Истомин. П. С. Нахимов, посылая брату известие о его гибели, писал: «…Вы знали наши дружеские отношения и поэтому я… посылаю вам кусок Георгиевской ленты, бывшей на шее у покойного в день его смерти; самый же крест (Георгиевский 2-й степени) разбит на мелкие части…»[816]
26 марта Нахимову было присвоено звание полного адмирала, и теперь на него одного навалились все трудности и заботы обороны.
Мартовская бомбардировка унесла огромное количество жизней защитников Севастополя. Только раненых через руки Пирогова прошло около пяти тысяч. Он не уходил с главного перевязочного пункта, находившегося в здании Дворянского собрания, всё это время. Днём и ночью «резал» и штопал людей. Целые лужи крови расплывались на паркете, их просто не успевали вытирать. Огромные деревянные бочки были заполнены отрезанными людскими конечностями.[817] Дом Гущина прозвали «Мёртвым домом». Туда, после сортировки раненых, отправляли безнадёжных, и это было равносильно смертному приговору.
А Севастополь пылал пожарами, и тушить их было некому. Все, кто ещё мог держаться на ногах, работали на восстановлении линии укреплений. 6 июня 1855 года после очередной бомбардировки союзники предприняли общий штурм. Защитники города с великим трудом отбили наседавшего противника. Сказывалась нехватка людей и боеприпасов. Гарнизон Севастополя имел всего лишь 43 тысячи человек, а осаждавшие насчитывали до 175 тысяч.
Но сколько было совершено севастопольцами героических подвигов! Например, матрос 30-го флотского экипажа Пётр Маркович Кошка наводил по ночам ужас на передний край осаждавшего противника. Он предпринимал самые невероятные по дерзости ночные вылазки в стан врага и почти никогда не возвращался без трофеев и ценных сведений для командования. (110 лет спустя его внук, обладая такими же боевыми качествами, погиб, защищая Севастополь от фашистских захватчиков.) Подобные подвиги совершали и многие другие: матросы Ф. Заика и А. Рыбаков, солдаты И. Шевченко и А. Елисеев, простые жители города. Они проводили ночные рейды на передней линии противника, уничтожали артиллерийскую прислугу, заклепывали пушки и выводили из строя вражеские батареи. Упорная война велась и под землёй. Под позиции противника было прорыто 7 тысяч метров подземных галерей и совершено с помощью эффективного электрозапала 94 крупных минных взрыва.
28 июня 1855 года Севастополь постигло неутешное горе. На Малаховом кургане был смертельно ранен Павел Степанович Нахимов. Пуля пробила ему голову, и он скончался, не приходя в сознание. Но гарнизон не сдавался. К августу город казался вымершим. Почти все его здания были разрушены. Но среди руин всё так же несгибаемо держались из последних сил его защитники.
5 августа 1855 года началась последняя, но самая сильная бомбардировка. На каждом километре вражеских позиций, напротив линии севастопольских укреплений, было сосредоточено до 150 орудий — небывалая по тем временам плотность огня… Задрав жерла, они за три недели бомбардировки выпустили по Севастополю сотни тысяч снарядов. Только за это время город потерял 20 тысяч защитников. Против одного Малахова кургана вели огонь 110 орудий противника.
27 августа в обеденное время начался последний штурм севастопольских укреплений. Второй бастион с гарнизоном 1100 человек отбивал атаки целой дивизии Дюлака. 1400 защитников Малахова кургана сражались до последнего момента с 8 тысячами штурмовавших. И только неприятельский снаряд, угодивший в пороховой погреб, решил разом судьбу сражения. Страшный взрыв потряс Малахов курган, и всё было кончено…
Потеря ключевой позиции обороны решила дальнейшую судьбу Севастополя. Срочно был наведён через Южную бухту плавучий мост, и в ночь на 26 августа, взорвав сохранившиеся бастионы и затопив оставшиеся суда, гарнизон перешёл на Северную сторону, оставив врагу лишь развалины Южной стороны города. Так окончилась героическая 349-дневная оборона Севастополя.
Только за один последний день и только на одном Малаховом кургане полегло 1697 русских защитников.[818]
Узнав о сдаче колыбели Черноморского флота, император Александр II писал главнокомандующему Горчакову в Крым: «…Как ни тяжела материальная потеря Севастополя и унижения нашего… флота, но я сожалею гораздо более о дорогой крови, которая ежедневно проливалась героическим гарнизоном Севастополя. Поэтому я не могу не одобрить Вашу решимость очистить Южную сторону, что было исполнено очень удачно, благодаря плавучему мосту… Не унывайте, а вспомните 1812 год… Севастополь — не Москва, а Крым — не Россия. Два года после пожара московского победоносные войска наши были в Париже. Мы те же русские…»[819]
В октябре император Александр II сам прибыл в Крым в действующую армию. Обходя войска, благодарил солдат за мужество и стойкость. «…Именем покойного государя, — говорил он, — именем отца моего… благодарю вас…» В госпиталях Александр II обходил раненых солдат и матросов, «…благодарил лично за труды и страдания, раздавал подарки и награждал отличившихся. У Севастопольского кладбища, где мирно спят защитники города, государь с обнажённой головой вышел из экипажа, осеня себя крестным знамением, подошёл к могильному холму и, упав на колени, долго и неутешно рыдал».[820]
Больше месяца он провёл в Севастополе, находясь среди солдат. Там же своим приказом по армии, отданным 31 октября 1855 года, император установил специальную медаль для награждения защитников города. Он писал: «…Храбрые воины Крымской армии! свидание с вами доставило мне невыразимое удовольствие… Мне отрадно было видеть вас и любоваться вами… В память знаменитой и славной обороны Севастополя я установил, собственно для войск, защищавших укрепления, серебряную медаль на Георгиевской ленте для ношения в петлице.»[821] Эта медаль (диаметром 28 мм) стала первой наградой Крымской войны. На лицевой стороне её изображены рядом два вензеля — Николая I и Александра II, увенчанных императорскими коронами. А на оборотной стороне, под лучезарным «всевидящим оком», мелкая четырёхстрочная надпись: СЪ 13 СЕНТЯБРЯ — 1854 — ПО 28 АВГУСТА — 1855». Её окружает броская надпись, выполненная крупным шрифтом, вдоль края медали: «ЗА ЗАЩИТУ СЕВАСТОПОЛЯ».
Эта медаль предназначалась для награждения всех без исключения защитников Севастополя, в том числе и женщин, «…которые несли службу в госпиталях или во время обороны оказывали особые услуги». Впоследствии право на получение этой медали распространилось различными дополнениями к приказу вплоть до вручения их «…наёмным и собственным людям военных офицеров, находившимся на Южной стороне Севастополя при его защите…»[822]
В собраниях коллекционеров встречается странная «гибридная» медаль «За защиту Севастополя» из светлой бронзы, лицевой стороной которой является вензелевая сторона медали «В память Крымской войны» со «всевидящим оком» над коронами. Возможно, эта медаль была пробной и осталась не утверждённой.
50 лет спустя, к юбилейной дате Севастопольской обороны, была отчеканена наградная медаль (диаметром 28 мм) из серебра и светлой золочёной бронзы.
На лицевой стороне её, в лучах сияния «всевидящего ока» изображён крупный равноконечный крест, в центре которого, в венке из дубовых листьев, указано число дней продолжавшейся осады Севастополя — «349»; внизу, под крестом, вдоль края медали даты — «1855–1905». На оборотной стороне — горизонтальная надпись, славянской вязью, в четыре строки: «НА ТЯ ОУПОВАША, — ОЦЫ НАШИ: — ОУПОВАША, И — ИЗБАВИЛЪ ЕСИ Я». Эта надпись относится непосредственно к оборотной стороне бронзовой медали за Крымскую войну, о которой речь пойдёт ниже.
Эта юбилейная медаль была учреждена императором Николаем II 5 октября 1904 года. Серебряная — предназначалась для награждения всех оставшихся в живых защитников города Севастополя, включая и тех, кто находился в это время в городе по обязанностям службы, в том числе священников и женщин, которые несли службу в госпиталях. Кроме того, ею были награждены все оставшиеся в живых участники сражений при Альме, Балаклаве, Инкермане и Чёрной речке. Носили серебряную медаль на Георгиевской ленте.
Медаль из светлой золочёной бронзы была вручена членам исторической комиссии, которая к юбилейным празднествам составляла полное описание Севастопольской страды. Эти медали носили на Владимирской ленте. Писатель Лев Николаевич Толстой был награждён сразу обеими медалями. Как добровольный участник защиты Севастополя, воевавший на четвёртом бастионе, он получил серебряную юбилейную медаль. А за свои правдивые «Севастопольские рассказы» (очерки) — бронзовую, золочёную.
К юбилейным торжествам были заготовлены штемпели интереснейшей мемориальной медали в память 50-летия обороны Севастополя. Резал их сын знаменитого мастера Грилехеса А. Г. — Авраам Авенирович. С лицевой стороны он изобразил портреты императоров Николая I и Александра II, а на оборотной — искусно показал план осаждённого Севастополя. К сожалению, сама медаль по каким-то причинам не была выпущена в свет.
Во время одиннадцатимесячной осады города простые севастопольские женщины с самоотверженностью героинь перевязывали раненых и выносили их из боя. Многие из них были представлены адмиралом П. С. Нахимовым к награждению серебряными медалями «За усердие», а в особых случаях даже медалью «За храбрость».
Севастопольская сестра милосердия Даша Ткач, душа гарнизона, «…За самоотверженную заботу о раненых… была награждена золотым нагрудным крестом с надписью „Севастополь“ и медалью».[823]
За особые отличия, проявленные в ночных боевых рейдах на неприятельские позиции, защитники Севастополя жаловались знаками ордена св. Георгия и медалями «За храбрость». Так, легендарный матрос «…Пётр Маркович Кошка… за свои подвиги… был награждён тремя Георгиевскими крестами (солдатскими знаками отличия ордена св. Георгия) и четырьмя медалями».[824]
Для сестёр милосердия, работавших в Крыму во время войны, была отчеканена специальная серебряная медаль диаметром 39 мм, установленная по велению «Её Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны (жены Николая I)». На лицевой стороне её, под императорской короной, изображён вензель императрицы — «А. Ф.», его окружает разделённая «растительным орнаментом» надпись: вверху, над короной — «Крым», справа — «1854», внизу — «1855» и слева — «1856». На оборотной стороне, под сиянием, исходящим от «всевидящего ока», пятистрочная надпись, выполненная славянской вязью: «Аминь глаголю вам понеже сотвористе единому сих братий моих меньших мне сотвористе», под надписью, внизу — восьмиконечный крестик.
В. Г. фон Рихтер в своих трудах по русской медалистике выпиской из специальной литературы подчёркивает, что «…Все они (сёстры милосердия), работавшие в Крыму во время войны, получили серебряные медали с надписью „Крым — 1854–1855—1856“, а знаменитая Даша Севастопольская была награждена не серебряной, а золотой медалью».
Всего в Крыму действовало 9 отрядов сестёр, общей численностью 100 человек. Из них не вернулись домой 17.[825] Всего в этой войне принимали участие 250 сестёр милосердия.
Сёстры милосердия Крестовоздвиженской общины, созданной по инициативе хирурга Пирогова, получили кроме вышеописанных наград ещё и по одной серебряной медали такого же размера — 39 мм «…от Её Императорского Величества Великой Княгини Елены Павловны в память милосердного служения страждущей братии во время Крымской кампании».[826]
На лицевой стороне этих медалей изображён лучезарный восьмиконечный крест, вокруг которого надпись славянской вязью: «Болен бех и посетисте мене»; внизу, концентрично краю медали, даны названия городов, где работали в госпиталях сёстры милосердия общины: «Севастополь, Перекоп, Бельбек, Бакчисарай, Херсон, Николаев, Симферополь». На оборотной стороне — горизонтальная шестистрочная надпись: «Въ память милосердного служения страждущей братии», вокруг неё другая надпись: «Крестовоздвиженская община сестёр попечения о раненых».
Существует ещё одна медаль подобного рода из светлой бронзы, её отличие от этой лишь в перечне городов, в которых работали сёстры милосердия — «Финляндия Выборг Свеаборг и Або». Этой медалью награждались сёстры милосердия той же общины, но работавшие во время Крымской, или Восточной, войны на Балтике.
Самому же хирургу Пирогову был прислан орден Белого Орла, и он по этому поводу писал: «…„За Веру, Царя и Закон!“ — значится на моей новой звезде, причём „За Веру“, по прежнему статуту сего ордена, означает веру в непорочное зачатие святой девы… Как же бы… я стоял за этот важный догмат… не говоря своим больным правды?».[827]
В честь самой покровительницы Крестовоздвиженской общины Елены Павловны была выпущена памятная односторонняя медаль (диаметром 80 мм) с погрудным, влево обращённым, изображением «Великой Княгини».
Ещё в апреле 1854 года был обнародован указ о добровольной записи в морское ополчение и о формировании «Резервной гребной флотилии» для использования её в обороне береговых границ России на Балтийском море. Кроме того, в разгар боёв за Севастополь, перед самой кончиной императора Николая I, вышел его «Высочайший манифест» (1 февраля 1855 года) о формировании государственного подвижного ополчения. Среди крепостных крестьян быстро распространились слухи — будто бы записавшихся в ополчение после войны освободят от крепостного права. И это казалось вполне вероятным, так как император Николай I с приходом к власти уже занимался этим вопросом и провёл целый ряд мероприятий, издав в том числе закон об «обязанных крестьянах». Естественно, что в Москву народ повалил валом, бросив свои заботы в деревнях на произвол судьбы. Генерал-губернатор Москвы граф Закраевский писал по этому поводу шефу жандармов А. П. Орлову: «В Москву приходят ежедневно… для определения в… ополчение большие партии самовольно отлучившихся из имений помещиков крестьян и дворовых людей Тамбовской, Рязанской, Владимирской, Новгородской и Пензенской (губерний)».[828]
Движимые патриотическим чувством и желанием немедленно освободиться от крепостника-помещика, крестьяне торопились стать ратниками, получить «…крест на (форменную) фуражку из жёлтой латуни и жалование (иногда более) 2 р. 70 к. в год».[829]
Этот ополченский знак был подобием креста Отечественной войны 1812 года и по форме и по размерам — 67x67 мм, за исключением сменившегося в его розетке вензеля «А-I» на «Н-I».
После падения Севастополя союзный флот пытался прорваться в Николаев, но в Днепровско-Бугском лимане натолкнулся на упорное сопротивление Кинбурнской крепости. Имея всего 13 пушек, бывшая суворовская цитадель целых два дня оказывала сопротивление полутора тысячам корабельных орудий противника. Это предупредило дальнейшие действия союзного флота.[830] Была попытка противника высадиться на Таманском полуострове, но и там он встретил упорное сопротивление. В его руках, кроме Севастополя и Кинбурна, оказались Керчь и Евпатория. Но зато на Кавказе, пока велась защита Севастополя, генерал Н. Н. Муравьёв сумел без всякой государственной помощи собрать дополнительные войска, организовать оборону Мигрелии и, сдержав горцев имама Шамиля, разбить турецкую армию, завладев основными опорными крепостями этого края — Ардаганом и Карсом.
После длительных переговоров в Париже 18 марта 1856 года главы правительств подписали мирный договор, согласно которому Севастополь и другие города Крыма были обменены на Карс и турецкие владения в Закавказье, захваченные в последний период войны генералом Н. Н. Муравьёвым. Многое потеряла Россия по договору. Кроме Южной Бессарабии и устья Дуная она лишилась участия в покровительстве христианских народов Балкан и Дунайских княжеств. Но главное — потеряла на Чёрном море военный флот и базы, без которых российские берега становились совершенно беззащитными. Так России пришлось познать не только радость побед, но и горечь тяжёлых поражений.
Через месяц после заключения Парижского договора в «Указе Правительствующему Сенату» от 11 апреля 1856 года «Положением о роспуске государственного подвижного ополчения» был введён новый, по типу наградного, знак в память «…о службе в ополчении». По своей форме крест остался таким же, как и предыдущие, но размеры его были уменьшены до 46x46 мм, а вензель Николая I — «Н-I» — заменён на «А-II». Девиз был дополнен словом «отечество», приобретя глубокий смысл: «За веру, царя, отечество».
В «Положении…» говорится о том, что этот знак «…представляется генералам, штаб- и обер-офицерам… урядникам и ратникам носить по увольнении из ополчения… только тем… которые к тому будут представлены начальниками ополчения».[831] «Относительно ношения креста ополчения, по увольнении чинов в отставку…» были установлены особые правила: «Урядникам и ратникам, вернувшимся в первобытное состояние, дозволить носить фуражку с крестом, но фуражки того образца, который был утверждён для государственного подвижного ополчения. Генералам, штаб- и обер-офицерам», уволенным в отставку, полагалось «…носить крест на груди…». Этот крест имел штифт на оборотной стороне для крепления его на одежду. Кроме того, «Положением…» также определялось, что «…подвергшиеся впоследствии суду должны быть лишены сего знака отличия».[832]
Через пять месяцев после подписания Парижского мирного договора император короновался в Успенском соборе Кремля. Александр II был человеком высоконравственного воспитания. Учитель его — известный писатель В. А. Жуковский много сил и энергии потратил, чтобы сделать из него умного и добродетельного государя. В этот знаменательный день — 26 августа 1856 года — в день своих торжеств он включил в «Высочайший манифест… о милостивейшем даровании народу милостей и облегчений по случаю коронования…» разрешение на выезд из Сибири сосланных его отцом декабристов и даже «…многим из них возвращено утраченное дворянское достоинство».[833]
Дополнениями к этому манифесту от 26 августа 1856 года были учреждены наградные медали «В память Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг.». Медали были отчеканены двух разновидностей — из светлой и тёмной бронзы, диаметром 28 мм. На их лицевой стороне изображены вензеля императоров Николая I и Александра II, увенчанные императорскими коронами и осенённые лучами «всевидящего ока», находящегося над ними. Внизу, под вензелями, вдоль бортика медали, даты: «1853–1854—1855—1856». На оборотной стороне горизонтальная надпись в пять строк: «НА ТЯ — ГОСПОДИ — УПОВАХОМЪ, ДА — НЕ ПОСТЫДИМСЯ — ВО ВЕКИ».
Носили эти награды на четырёх различных орденских лентах — в зависимости от степени участия награждаемых в войне. Медали из светлой бронзы на Георгиевской ленте были выданы всем воинским частям, действовавшим на Кавказе и на дунайском направлении, а также участникам Синопского морского сражения и защитникам Петропавловского порта на Камчатке.
Такой же медалью на Андреевской ленте были награждены все воинские чины — участники военных действий, не получившие медали на Георгиевской ленте, а также чины государственного подвижного ополчения и малороссийских казачьих полков, принимавшие непосредственное участие в боевых сражениях, и сёстры милосердия, исполнявшие свои обязанности во время сражений на боевых позициях.
Медали из тёмной бронзы на Владимирской ленте выдавались всем воинским чинам и даже потомственным дворянам — старшим в роду, но последним — только для хранения в память о войне с последующей передачей потомству.
Такой же медалью, но на Анненской ленте, награждались купцы и состоятельные почётные граждане, «…которые отличили себя приношениями на издержки войны или на пособия раненым и семействам убитых».
Вместе с вышеописанными медалями в память о Крымской войне «Высочайшим манифестом» был учреждён также особый наперсный крест на Владимирской ленте. Эта награда чеканилась из тёмной бронзы, размером 95x58 мм. На лицевой стороне креста, в перекрестии, в лучезарном сиянии помещена в натуральную величину лицевая сторона медали в память о Крымской войне. Все четыре уширенных конца креста оформлены фигурными вырезами. Оборотная сторона его гладкая, но в перекрестии, точно так же, как и на лицевой, в лучезарном сиянии помещена оборотная сторона медали в память о Крымской войне.
Этим крестом награждалось духовенство всех христианских вероисповеданий — от священника до митрополита, — которые несли службу как в военных, так и в других ведомствах России. А духовные лица, которые принимали участие в сражениях, награждались, кроме наперсного креста, ещё и медалью из светлой бронзы в память о Крымской войне. После смерти награждённого крест передавался старшему в роду или помещался на вечное хранение в божий храм — церковную ризницу.
В самый разгар Крымской войны была отчеканена ещё одна серебряная медаль, диаметром 28 мм. Она связана с кончиной 18 февраля 1855 года императора Николая I и является большой редкостью. Эта медаль была вручена на Андреевской ленте небольшому числу офицеров — депутации от подшефного «6-го Прусского Королевского кирасирского имени Его Императорского Величества Николая I Бранденбургского полка», — прибывших на похороны своего шефа.
На лицевой стороне медали — погрудное, вправо развёрнутое, изображение Николая I без каких-либо императорских атрибутов. Вокруг него, вдоль края медали, помещена немецкая надпись, означающая в переводе — «Николай I император России». На оборотной — внутри лаврового венка, под императорской короной, вензель Николая I; под ним указан год смерти — «1855»; а по сторонам венка — даты пребывания депутации на похоронах в России: слева — «18-го февраля» (по-немецки), справа — «5-го марта».
Медаль была учреждена 5 марта 1855 года — по отбытии прусской депутации из России.[834]
В своё время император Николай I часто наведывался в Пруссию в свой подшефный Бранденбургский полк, благоволил к нему, привозил множество различных подарков и даже награждал его офицеров российскими орденами. Осенью 1834 года он прибыл со своим сыном цесаревичем Александром в Берлин. Будущий император Александр II (ему тогда было 16 лет) получил от прусского короля Фридриха Вильгельма чин полковника прусских войск и был, по примеру своего отца, назначен шефом 3-го, уже его имени, уланского полка и 10 ноября принял командование им на парадном смотре.[835]
Предчувствуя кончину, в самый разгар Севастопольской обороны Николай I наказывал сыну: «Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот. Мне хотелось принять на себя всё трудное и тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе». И последними его словами к сыну были: «Служи России».[836]
Здесь следует сказать, что в память о царствовании Николая I была отчеканена ещё одна наградная медаль — в 1896 году. Она предназначалась для поощрения всех воинских чинов, служивших при Николае I.
После взятия Ахульго в 1839 году на Черноморском побережье началось строительство новых укреплений — Лазаревское, Головинское. Укреплялась и береговая линия от устья реки Кубани до Мингрелии. Но не успели завершить эти работы, как вспыхнуло восстание черкесов Западного Кавказа, и они захватили часть форпостов «Черноморской береговой линии». За этим событием последовала целая серия поражений Кавказского корпуса. Шамиль, собрав большие силы, продолжал наступление, быстро расширяя границы своего имамата. Замена главнокомандующего Головина в 1842 году генералом А. И. Нейгардтом и подкрепление Кавказского корпуса свежими силами дало возможность на некоторое время остановить горцев. Но через год, набрав армию в 20 тысяч всадников, Шамиль снова развернул наступление. Он захватил большую часть Дагестана, выбил русские войска из Аварии и к 1844 году расширил свои владения более чем вдвое. Никакие старания генерала Нейгардта не помогали.
В это самое время А. П. Ермолов из Москвы писал Н. Н. Муравьёву, находящемуся в опале у императора и коротавшему время в уединении в своём имении: «…О Кавказе здесь различные слухи, но все не весьма хорошие». Он уже тогда, в 1844 году, прочил Муравьёва в наместники вместо Нейгардта и уверял его, что более подходящей кандидатуры государь не отыщет: «…так ведь твои неоспоримые достоинства не только нам, но и высоким особам ведомы. Ты же кроме дарований своих над всеми этими Герштейцвейгами и Нейгардтами ещё одно великое преимущество имеешь: железную волю и непреоборимое терпенье, против которого ничто устоять не может. Я знаю, что ты в походе ведёшь жизнь солдатскую, а с сухарём в руке и луковицею, коими ты довольствуешься, наделаешь таких чудес, какие им и не снятся. Никто из них самоотвержением, подобным твоему, не обладает». Но судьба распорядилась иначе. Наместником на Кавказ в 1844 году был назначен М. С. Воронцов. На первых порах, в 1845 году, он сумел потеснить Шамиля и даже захватить и разрушить его резиденцию — аул Дарго. Но за это чуть сам не поплатился жизнью. С трудом вырвался из окружения горцев, потеряв всю артиллерию, обоз и три с половиной тысячи солдат и офицеров. С этого момента новый наместник повёл более основательную ермоловскую тактику, благодаря которой постепенно русские войска вытеснили горцев из Чечни в горный Дагестан. У повстанцев складывалась тяжёлая обстановка. Отрезанные от плодородных земель Восточного Кавказа, они начали голодать.
В это самое время, после сопровождения своего батюшки — Николая I в его поездках по западным границам России, цесаревич Александр (в возрасте тридцати двух лет) предпринял своё первое путешествие на Кавказ. Его поездки сопровождали целые отряды войск с артиллерией и множеством «туземной милиции». Однажды во время перехода из Воздвиженской крепости в Ахчай в сопровождении самого наместника Воронцова произошла небольшая стычка с разъездом горцев. Цесаревич стал невольным свидетелем преследования неприятеля; видел труп убитого горца, оружие которого было тут же преподнесено ему в память об этом случае. В донесении Воронцов писал государю о том, как он со страхом увидел, «…с какою быстротою цесаревич бросился в цепь… Беспокойство моё обратилось в истинную радость, когда я увидел, что обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем деле…». В заключение наместник Кавказа просил удостоить наследника престола «…украшением достойной груди Его Императорского Величества знаком ордена храбрых».[837] Так будущий император Александр II получил свою первую боевую награду — орден св. Георгия 4-й степени. А чуть позже, по возвращении в Петербург, участвуя 26 ноября в ежегодном празднестве св. Георгия, он получил из рук короля Виртембергского «орден третьей степени за военные достоинства».[838]
Вслед за отбывшим с Кавказа цесаревичем Воронцов отправил 20 сентября государю прошение об учреждении наградных медалей для поощрения «азиатцев за службу в милициях на Кавказе». И уже «…в 24 день Сентября (император Николай I) Высочайше повелеть соизволил: …Азиатцам, не имеющим офицерских чинов, за службу в милициях на Кавказе, смотря по их достоинствам и подвигам, назначить медали меньшего размера золотые и серебряные, для ношения в петлице (помимо медали „За храбрость“ на Георгиевской ленте, ранее используемой… на Анненской и Владимирской за усердие и полезное)».[839] Это те же самые медали, которые служили для награждения «…при представлении к пожалованию сельских обывателей… за успехи в улучшении хозяйства… (с надписью „За полезное“)»[840] и государственных крестьян «…за отличие по общественной службе (с надписью „За усердие“)».[841] Помимо малых (нагрудных) медалей крестьяне награждались и шейными на разных лентах в зависимости от заслуг — Анненской, Владимирской, Александровской и Андреевской. Как видно из рисунка, медали идентичны, разница лишь в надписях в концентрических окружностях.
Жизнь на Кавказе протекала в боевых сражениях. Шамиль стал возлагать надежды на турецкого султана. Оружие к нему всё так же тайно поступало из-за моря. С ещё большим рвением имам стал проповедовать среди горцев политику «газавата» — священной войны, но теперь уже за мировое торжество ислама. Духовенство внушало горцам необходимость перехода в подданство Турции ввиду её поддержки в войне с «неверными». Шамиль писал султану: «…Считаем себя слабыми твоими подданными… Мы решили повиноваться (О, великий и всемогущий султан, тебе) до последней минуты жизни…»[842]
В это время на южных границах назревали события, толкавшие Россию к войне с Турцией. И когда начались военные действия, Шамиль предпринял попытку соединиться с турецкой армией, но при прорыве на Лезгинской линии, у Закаталы, потерпел неудачу. В 1854 году англо-французская армия заняла Анапу и намеревалась захватить весь Кавказ. Турецкие войска Омер-паши, подготовленные английскими военными инструкторами, повели наступление на Тифлис. А Шамиль прорвался всё-таки через Лезгинскую линию в Кахетии. В новом своём звании генералиссимуса, присвоенном ему султаном, он захватил Цинандали, и судьба Грузии висела уже на волоске.
Генерал М. С. Воронцов не годился в такой ситуации для роли главнокомандующего. Император Николай I вынужден был пригласить к себе Н. Н. Муравьёва и лично просил его принять командование Кавказской армией. Приехав на Кавказ в 1855 году, он сумел собрать все внутренние резервы края для нанесения решительного удара по туркам, не прося у казны дополнительных средств. Огромную роль сыграла его дипломатическая тактика по отношению к Шамилю, которая способствовала удержанию имама в бездействии весь остаток войны. Не возымели действия даже обещания султана определить «…каждому горцу по десяти рублей в месяц».[843] Шамиль, благодаря вернувшемуся к нему сыну, служившему ранее офицером в русской армии, несколько изменил свою позицию. Между русскими и горцами начались пограничные мирные встречи, где в процессе контактов с воинами Шамиля, включая обмен товаром, устанавливались дружеские отношения и связи. Даже сам Шамиль, одобряя политику наместника Муравьёва, прислал ему «…с прибывшим для переговоров об обмене пленных чиновников изъявление своего почтения».[844]
К концу Крымской войны, когда турецкая армия была разгромлена, Шамиль окончательно потерял надежду на положительный исход событий. Русская армия была сильна, и борьба с ней предстояла трудная. Но главная сложность заключалась в том, что имамат претерпевал глубокий кризис. К этому времени все влиятельные мюриды Шамиля — наибы, уздени и шейхи — обогатились от присваиваемых крестьянских взносов на священную войну и превратились сами в типичных феодалов. Всё это происходило на глазах простых горцев, положение которых только ухудшалось. Авторитет имамата падал. Социальные противоречия, большие людские потери за долгую войну и само жестокое правление Шамиля вызывали возмущение простых горцев. Они стали отходить от войны с русскими и даже восставать против самого имама.
После завершения Крымской войны Кавказская армия была доведена до 200 тысяч человек. Началось решительное наступление на горные районы Чечни с прочным закреплением занятых территорий. Шамиль был оттеснён войсками генерала Евдокимова в горные районы Дагестана. Отрезанный от Чечни, он лишился продовольственной базы. В горах, где скрывались воинственно настроенные горцы, начался повальный голод. Под давлением русской армии районы Дагестана постепенно стали превращаться в мирные поселения, и только имам, отступая всё дальше в горы, продолжал с горсткой мюридов оказывать сопротивление. Но дни его свободы уже были сочтены. 1 июля 1859 года русские войска выбили его из аула Ведено, и он с оставшимися своими 400 отчаянными приверженцами бежал в своё последнее убежище — хорошо укреплённый аул Гуниб, находящийся в горном Дагестане и расположенный на высокой горе.
Предстояло жестокое сражение. Командующий русскими войсками, обложившими укрепление, генерал-адъютант князь А. И. Барятинский 22 августа направил в аул письмо с обращением, в котором писал: «…Чтобы избежать нового пролития крови для окончательного водворения в целом крае спокойствия, я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие. Если он исполнит моё требование, то я… объявляю ему… на Гунибе полное прощение…» И тут же — «По сдаче Шамиля Государь Император сам изволит определить размер денежного содержания ему с семейством… Если же Шамиль до вечера завтрашнего дня не воспользуется великодушным решением Императора… то бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявляемых ему мною милостей».[845] Но предложение Шамилем было отвергнуто. Три дня с горсткой мюридов и одной пушкой он ожесточённо отбивался от осаждавших, хорошо вооружённых русских войск. 25 августа 1859 года Гуниб был взят штурмом. Сам Шамиль вынужден был сдаться с горсткой оставшихся в живых людей. «30 августа пушечные выстрелы с Метехского замка… возвестили о взятии Шамиля и покорении Восточного Кавказа, — писали армяне генералу Барятинскому, — и мы от мала до велика были в упоительном восторге от успехов русского оружия».[846] Подобные поздравления посыпались на имя Барятинского от других народностей Кавказа.
В честь такой знаменательной победы 15 июля 1860 года императором Александром II была учреждена серебряная медаль, диаметром 28 мм.
На её лицевой стороне, под императорской короной, изображён во всё поле вензель Александра II. На оборотной — вдоль бортика медали, круговая надпись: «ЗА ПОКОРЕНИЕ ЧЕЧНИ И ДАГЕСТАНА»; внизу, между началом и концом надписи, изображена маленькая восьмилепестковая розетка. В середине медали указаны (в четыре строки) даты продолжения военных действий после Крымской войны: «ВЪ — 1857, 1858 — И — 1859.»
Награждались ею все участники событий — от генерала до рядового, — в том числе все чины кавказской милиции, различные волонтёры, а также священники, медики, чиновники и нестроевые чины, находившиеся во время военных экспедиций и исполнявшие свои обязанности при войсках.
Медаль вручалась на комбинированной Георгиевско-Александровской ленте.
Встречаются подобные награды, выполненные из светлой бронзы.
Отличившиеся в сражениях нижние чины были награждены знаками отличия ордена св. Георгия различных степеней, а представители иноверческого населения (мусульмане) отмечались такими же «малыми» медалями, что и при Николае I, с той лишь разницей, что на лицевой стороне их теперь уже помещалось профильное изображение императора Александра II. Вручались медали с теми же лентами, что и при прежнем государе.
Пленение Шамиля произвело паническое воздействие на остальных воинственно настроенных горцев. Племя абадзехов сразу же добровольно сложило оружие, и с этого момента началось покорение Западного Кавказа.
Ещё в 40-х годах русские оттеснили от прибрежной полосы Чёрного моря коренных жителей тех мест — убыхов и натухайцев, или черкесов, как они именовали себя сами, и построили по всему побережью укрепления «Черноморской линии». Оттеснённые в горы и глухие прибрежные ущелья, черкесы часто нападали на форпосты с русскими гарнизонами, чтобы вернуть себе выход к морю. В 1840 году они даже сумели ненадолго отвоевать большую часть береговой полосы «Черноморской линии» с четырьмя укреплениями. Такому сопротивлению горцев активно содействовали Англия и Турция, стараясь разжечь пожар до восстания всего населения Северо-Западного Кавказа. Через различных авантюристов, таких как известный английский контрабандист Джемс Белл, который наведывался к берегам Кавказа под видом посланника английского короля, тайно поставлялось оружие местному населению. С другой стороны, Шамиль пытался призвать всех адыгейцев под свои знамёна. С этой целью он направил на Западный Кавказ своего наместника наиба Мухаммеда-Эмина, который вошёл в доверие к влиятельным адыгейцам и сумел организовать в 1851 году крупное черкесское восстание. Во время Крымской войны он пытался склонить горцев к выступлению против России на стороне Турции. Но адыгейцы отказались от провокационных планов чужого шефа. Простой народ понимал, какая тяжёлая судьба будет их ожидать с приходом турок.
Однако и после завершения Крымской войны население Северо-Западного Кавказа продолжало оказывать сопротивление русской армии. Узнав о поимке Шамиля, Мухаммед-Эмин со своими горцами добровольно сложил оружие, но садзы, населявшие ущелья прибрежной полосы между Адлером и Гагринским мысом, чухачи, жившие в долине реки Мзымта, и черкесы — в долине реки Сочи, продолжали упорное сопротивление. В 1861 году в этом районе в целях координации борьбы с русскими был создан «меджлис вольности черкесской». Это что-то вроде совета местных властей территории, разделённой на округа. Было установлено положение, по которому от каждых двадцати дворов снаряжалось для черкесской армии сопротивления по одному всаднику.
11 сентября 1862 года, желая лично узнать положение дел на Кавказе, в Тифлис прибыл Александр II, теперь уже как полновластный государь. За время своего пребывания на Кавказе он принял около 60 депутаций[847] от непокорённых ещё горских племён, которые являлись с просьбой принять их в российское подданство. В это же время явились к царю на аудиенцию и представители сочинского «меджлиса». Чтобы не было больше тревог на форпостах «Черноморской береговой линии», император предложил черкесам навсегда переселиться за горный хребет в прикубанскую долину. Но горцы отказались покинуть свои родные приморские места. И снова началась упорная борьба.
В 1863 году Барятинский вследствие болезни оставил пост наместника Кавказа, а на его место император назначил своего брата Михаила Николаевича. Огромные военные силы были брошены на покорение западной части хребта и прилегающих к нему районов. Дело усмирения горцев двигалось довольно быстро. К концу 1863 года была уже покорена вся Кубанская область. И только приморские черкесы, населявшие долины рек Мзымты (у Адлера), Сочи и находящиеся между ними глухие ущелья, оказывали упорное сопротивление, принимая на себя порой безысходную, жестокую участь. Когда некуда уже было отступать, они, связанные между собой ремнями, целыми гроздьями бросались в пропасть, только бы не попасть в плен. Женщины-горянки дрались с особым остервенением, не уступая мужчинам в сражениях с русскими. И только в мае следующего года было подавлено это последнее сопротивление. 21 мая 1864 года русские войска заняли урочище Кбааду (ныне Красная Поляна). Этот день вошёл в историю как дата завершения многолетней борьбы за объединение всего Кавказа и его присоединение к России.
По завершении этой долгой войны императором Александром II была учреждена 12 июля 1864 года наградная серебряная медаль, диаметром 28 мм. На её лицевой стороне — погрудное, влево обращённое, изображение Александра II без каких-либо надписей и императорских атрибутов. Под обрезом плеча видна мелкая надпись медальера — «Н. Козин Р.» (Н. Козин Резал). На оборотной — круговая надпись: «ЗА ПОКОРЕНИЕ ЗАПАДНАГО КАВКАЗА»; внизу медали, между началом и концом надписи, помещена четырёхлепестковая розетка; в середине — указаны (горизонтально) годы ведения основных наступательных действий до полного присоединения Кавказа: «1859–1864».
Медалью награждались все чины армии, в том числе и войска местной кавказской милиции, различные волонтёры, а также чиновники, священники и весь медперсонал, находившиеся при войсках в период военных действий и исполнявшие свои обязанности во время боевых экспедиций. Существует и второй вариант серебряной медали — без подписи медальера, на которой портрет императора существенно отличается от того, что изображён на козинской медали. Эта прекрасная работа принадлежит неизвестному частному мастеру. На ушке медали стоит клеймо «ДНД». Такой экземпляр представляет крайнюю редкость. Медали подобного рода встречаются также из светлой и даже тёмной бронзы. В официальных источниках они не числятся, а поэтому назначение и роль их непонятны.
Одновременно с медалью «За покорение Западного Кавказа» 12 июля 1864 года был учреждён наградной крест «За службу на Кавказе». Отчеканено было четыре его разновидности, три из которых — золотой, серебряный и из светлой бронзы — одинакового размера — 48x48 мм. Отличаются они лишь качеством исполнения. Два первых изготовлены с накладными мечами, розеткой и надписями; на оборотной стороне они имели штифты для крепления к одежде. Бронзовый чеканился из цельной заготовки и на обороте имел простую булавку. Четвёртая разновидность — уменьшенный крест из светлой бронзы, размером 34x34 мм. Награждались крестами все чины армии, принимавшие активное участие в войне с горцами с 1859 по 1864 год. Награждение тем или иным крестом проводилось в зависимости от чина и заслуг.
Бронзовым крестом награждались все нижние воинские чины, в том числе и местной кавказской милиции, волонтёры, принимавшие участие в различных сражениях, а также все чиновники, священники и медики, исполнявшие свои обязанности во время боевых операций против горцев.[848]
Крест четырёхконечный, с уширенными концами, в центре его круглый щит с изображением российского государственного герба (двуглавого орла), щит пересекают два скрещённых, рукоятями вниз, меча; на концах креста надписи: на левом — «ЗА СЛУЖБУ», на правом, как продолжение надписи, — «НА КАВКАЗЪ»; на верхнем конце помещён вензель Александра II, на нижнем — «1864». Оборотная сторона креста гладкая, имеется лишь булавка для крепления к одежде. Носили крест на левой стороне груди, ниже всех орденов.
Впоследствии форма этого креста перекочевала в полковые знаки нескольких воинских подразделений, отличившихся в своё время в сражениях с горцами на Кавказе, и стала их фоном, а в некоторых случаях даже составной частью накладных элементов. Например, в знаке 18-го драгунского Северского полка крест является фоном, на котором размещены составляющие знак накладные элементы: дата, вензеля, корона и прочее. Другой пример, когда «Кавказский крест» стал накладным элементом полкового знака, помещённым на фоне золотого венка в виде лавровых и дубовых ветвей, связанных внизу лентой с надписью «51 пех. Литовск. полк» (51 пехотный Литовский Его Императорского Величества Наследника Цесаревича полк).[849] Подобной составной частью он является ещё в четырёх полковых знаках, но это особая тема.[850]
Ко всем вышеописанным наградам кавказской эпопеи необходимо присовокупить ещё одну медаль, которая как бы завершает эту наградную серию. В 1871 году, после завершения крестьянских реформ, император Александр II в третий раз пустился в путешествие, теперь уже по окончательно замирённому Кавказу, чтобы ознакомиться со сложившейся там обстановкой. Его, как и отца Николая I в своё время, сопровождал большой конвой конных горцев из местного населения. По примеру своего покойного батюшки он тоже приехал на Кавказ не с пустыми руками. По его личному распоряжению были заготовлены серебряные медали, диаметром 28 мм, такие же, какие были в 1837 году.[851] Разница заключалась только в смене портрета на лицевой стороне, добавлении в круговую надпись слова «САМОД.» (самодержец) и изменении на обороте даты — «1871 ГОДА». По сравнению с другими наградами Кавказской войны эта медаль, как и её подобие — «Кавказъ 1837 года», является очень редкой ввиду относительно малого числа награждённых ею горцев.
Наше повествование осталось бы незавершённым, если бы мы не сказали о дальнейшей судьбе главного действующего лица Кавказской войны — Шамиля.
Аул Гуниб после трёхдневного сопротивления имам всё-таки сдал «на почётных условиях»,[852] после чего был отправлен в Петербург, а затем (вместе со своей семьёй) на поселение в Калугу, где вёл беспокойную для окружающих жизнь.
В 1870 году он добился от государя императора разрешения на выезд из России и отправился на богомолье в Мекку, где через год умер от открывшихся многочисленных ран.
После подавления Польского восстания 1831 года началось жестокое преследование его активных деятелей. Они были вынуждены эмигрировать за границу, но борьбу за независимость своей родины продолжали и там, организуя центры освободительного движения. Так, в Париже в 1832 году было создано ПДО (Польское демократическое общество), в Лондоне в 1835 году — революционно-демократическая организация «Люд польский». Этим объединениям польских патриотов противостоял самостоятельный монархический центр во главе с князем Черторыйским, который все надежды добиться успеха в очередном революционном выступлении против России возлагал на помощь западных стран.[853] В свою очередь Англия и Франция готовились использовать его для ослабления России, надеясь прибрать к своим рукам польские земли. Такова была политика Запада.
В Царстве Польском тем временем создавались многочисленные тайные организации и общества. Усилиями незаурядных руководителей — Э. Домбровского, X. Каменьского — был организован «Союз плебеев», во главе которого стал В. Стефаньский. Была даже создана тайная крестьянская организация под руководством П. Сцегенного, пытавшегося в 1844 году самостоятельно поднять всеобщее восстание.[854] Но железный режим И. Ф. Паскевича — наместника Царства Польского не допускал никаких выступлений. Любое, даже незначительное волнение немедленно пресекалось. Ещё в 1833 году для предупреждения подобных случаев в Польше было введено военное положение, длившееся вплоть до смерти самого Паскевича.
Сменил его в 1856 году бывший командующий Крымской армией, защищавшей Севастополь, генерал Горчаков. Его либерализм позволил вскоре тайным обществам начать открытые выступления. В мае 1856 года в Варшаву прибыл сам государь Российский Александр II, чтобы ознакомиться со сложившейся обстановкой. Принимая у себя польскую депутацию, он заявил: «Господа, я прибыл к вам с забвением прошлого, одушевлённый наилучшими намерениями для края. Но прежде всего я должен вам сказать, что взаимное наше положение необходимо выяснить. Я заключаю вас в сердце своём так же, как финляндцев и прочих моих русских подданных, но хочу, чтобы сохранён был порядок, установленный моим отцом. Итак, господа, прежде всего оставьте мечтания. Тех, кто хотел бы оставаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать их мечтам выступать из пределов воображения. Счастье Польши зависит от полного слияния её с народом моей империи. То, что сделано моим отцом, хорошо сделано, и я поддержу его дело.
Финляндия и Польша одинаково мне дороги, как и все прочие части моей империи. Но вам нужно знать, для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьёй русских Императоров. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваше дело — облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: господа, оставьте мечтания».[855]
Нужно заметить, что положение Польши с приходом к власти императора Александра II стало много лучше, чем было при его батюшке, и он дал обещание в будущем позаботиться о новых благах польскому народу. По возвращении в Россию государь сразу же провёл амнистию участникам Польского восстания 1831 года и дал им возможность вернуться на родину.
Но поляки требовали самостоятельности и возрождения старой Польши в границах двухсотлетней давности — с землями Белоруссии, Украины и Литвы. Волнения перерастали в отдельные вспышки открытых выступлений. Под различными предлогами устраивались манифестации. Участники их выходили толпами из храмов с пением политических гимнов под видом церковных, осмеивали и подвергали оскорблениям попадавшихся навстречу русских подданных. И даже однажды «…Во время пребывания государя императора в Варшаве вместе с Австрийским императором и принцем Прусским царская ложа во время народного спектакля была облита купоросом…»[856]
Александр II в мае 1862 года назначил наместником Польши своего мягкохарактерного брата Константина. Судьба ему предначертала ту же участь. На другой же день по приезде в Польшу — 21 июля 1862 года — на него было совершено покушение. Выстрел оказался не смертельным, пуля задела плечо.[857] Всё лето Константин проводил «половинчатую»[858] политику переустройства края, чем вызвал ещё большее возмущение поляков, он вынужден был покинуть Польшу в октябре 1862 года. Летом, ещё до его отъезда, был создан ЦНК (Центральный национальный комитет), который взял на себя всю подготовку восстания. Ему подвластны были комитеты в Литве и Правобережной Украине. Правление ЦНК связалось в Лондоне с русскими издателями «Колокола», а также с Петербургским ЦК «Земли и воли», и был оформлен русско-польский революционный союз.
Массовые волнения проходили по всей Польше и вот-вот готовы были вылиться во всеобщее восстание. Чтобы вырвать активных организаторов его, 3 января 1863 года новым царским ставленником маркизом А. Велепольским был объявлен рекрутский набор.[859] Причём в списки были включены самые ярые манифестанты. Это был последний толчок к началу вооружённых действий. На Велепольского было предпринято два, но безуспешных, покушения.[860] Уклоняясь от рекрутского набора, повстанцы уходили в леса, вооружались охотничьими ружьями, саблями, косами, организовывали боевые отряды, которые быстро возникали по всему краю и даже проникали в Белоруссию и Литву. Было создано первое народное правительство «Ржонд народовой», руководителем которого стал Бобровский — бывший член народного комитета. Этот Ржонд, получив благословение папы римского, стал забирать народные пожертвования в соборах на новые образцы вооружения и обмундирования для народных ополчений. Для ведения более успешных действий поляками была принята тактика партизанской войны, в которой они вначале немало преуспевали. А чтобы привлечь к борьбе крестьянство, Ржонд издал манифест о наделении их землёю, возложив выплату полагающейся помещикам компенсации на государство. Сами крестьяне были освобождены от крепостного права ещё Наполеоном при образовании Герцогства Варшавского в 1807 году.
24 марта состав Ржонда сменился на более активный. Под руководством Маевского он стал более совершенным организующим центром восстания, были даже намерения создать флот, чтобы Запад признал Польшу воюющей страною.
Польское восстание поддерживалось западными странами. Англия, Австрия и Франция вступили в сговор и вручили России свои правительственные ноты, одна из которых — английская, была наиболее дерзкой. Но Горчаков раскусил, что их намерения не пойдут дальше угроз. И дал совет императору действовать против повстанцев более решительно. Но русский царь снова обратился в день святой Пасхи к восставшим, склоняя их к мирному исходу. Он писал в своём манифесте: «…В наших заботах о будощности края мы готовы все предшедшие смуты покрыть забвением и, вследствие того, в горячем желании положить конец кровопролитию, столь же бесцельному для одних, сколько тягостному для других, даруем вполне прощение тем из числа вовлечённых в мятеж подданных наших в Царстве Польском, которые, не подлежа ответственности за какие-либо иные уголовные или по службе в рядах наших войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 1-го будущего мая».[861] И на этот призыв император получил прежний ответ. Ржонд отверг царские милости и требовал независимости Польши. Все меры к мирному исходу были исчерпаны. Предстояла боевая развязка.
Ещё в январе 1863 года Горчаков подписал с прусским канцлером Бисмарком конвенцию, по которой войскам обеих сторон разрешалось «…переходить границы для преследования восставших…».[862] Пруссия тоже была напугана готовившимся в то время восстанием в её польских пределах. Поэтому на вручённые России ноты западных держав она ответила, что не останется безучастной в случае объявления ими войны. Учитывая все эти обстоятельства, Александр II в мае месяце дал указание принять решительные меры к подавлению восстания. Главнокомандующим русскими войсками в Польше был назначен граф Ф. Ф. Берг, а в Литву — М. Н. Муравьёв.
Самый разгар восстания, судя по количеству боевых столкновений, пришёлся на лето 1863 года. По официальным данным их произошло в тот год 547, а в 1864 году — всего 84. Это восстание по своей продолжительности превосходило все остальные.
Количество русских войск к июню 1863 года, участвовавших в боевых операциях, составляло 164 тысячи.[863] Судя по таким силам, разгром восстания был неминуем. К зиме 1864 года основные отряды повстанцев были разгромлены. Последнее из крупных соединений, под командованием Босака, было разбито 11 февраля. Самый последний отряд ксендза Бржоска продержался в лесах до половины апреля 1864 года. На этом кончились боевые действия и началась расправа с активными деятелями восстания. Члены последнего Ржонда в составе Траугута, Краевского, Точинского, Езеранского 24 июня были казнены. Жестокая расправа продолжалась до февраля 1865 года. Множество поляков скрылось за границей, а ещё больше было сослано в далёкую Сибирь на вечное поселение.
Память об этом восстании осталась запечатлённой в наградных медалях участников его усмирения. Медаль, как таковая, была учреждена 1 января 1865 года. Она имела две разновидности — из светлой и тёмной бронзы, диаметром 28 мм.
На лицевой стороне медали, во всё поле, помещено изображение российского государственного герба — двуглавого орла, увенчанного императорской короной, со скипетром и державой в лапах. На оборотной — крупная круговая надпись: «ЗА УСМИРЕНИЕ ПОЛЬСКАГО МЯТЕЖА»; внутри неё указаны в одну строку даты продолжительности военных действий — «1863–1864»; внизу, между началом и концом круговой надписи, помещена маленькая четырёхлепестковая розетка.
Медалью из светлой бронзы награждались все чины армии, пограничной стражи, а также конные казачьи полки и конные сотни, составленные из местной милиции Динабургского и Режицкого уездов, принимавшие непосредственное участие в боевых операциях. Этой же медалью награждались и лица всех сословий — вплоть до крестьян, действовавших непосредственно в боевой обстановке с оружием в руках против повстанцев.
Медалью из тёмной бронзы (меди) жаловались все воинские чины и чиновники военных ведомств, находившиеся на территории военных действий, но не принимавшие участия в боевых операциях.
Носили медали на одинаковых лентах — государственных российских цветов — с чёрной, оранжевой и белой полосами равной ширины.
Существовали подобного рода медали и частной работы, но в отличие от первых они выполнены много рельефнее, с очень выпуклым изображением двуглавого орла, выступающим далеко за плоскость бортика медали. В самом изображении орла имеются существенные отличия от государственного чекана, особенно в изображении его хвоста. Он выглядит пышным букетом, с крутыми завитками перьев вниз — в противоположность изображению на государственных экземплярах. Встречаются медали и из тёмной бронзы, но позолоченные.
Помимо всех вышеописанных вариантов в коллекциях любителей миниатюр можно встретить бронзовые фрачные медали различных размеров — диаметрами от 12 до 16 мм.
Для самих повстанцев, действовавших с оружием в руках против российских войск, временное правительство Польши выпустило наградную медаль (с ушком для подвески) с изображением венка из двух ветвей — лавровой и дубовой, перевязанных внизу лентой; внутри венка помещена трёхстрочная надпись на польском языке: «Товарищу по оружию 1863/4»; вверху, над надписью, помещена маленькая шестиконечная звёздочка.[864]
Кроме этой медали был ещё выпущен наградной четырёхконечный крест (55x35 мм), выполненный из олова. Им временное правительство награждало повстанцев православной веры в восточных окраинах Польши — украинцев, белорусов и русских.[865]
После подавления восстания начался период преобразований, превращающих эту страну в одну из многочисленных провинций России. Польша была разделена на десять губерний и получила официальное название Привислинского края (произошло от реки Вислы). Все ранее существовавшие правительственные учреждения были отменены и учреждены новые, действующие на общих основаниях со всеми российскими губерниями; русский язык был повсеместно введён во все правительственные и административные учреждения, вплоть до преподавания во всех учебных заведениях.[866]
После подавления восстания генерал-губернатор М. Н. Муравьёв весь состав административных учреждений набрал исключительно из русских чиновников, во всех школах сразу же был введён русский язык.[867]
Так Польша потеряла последние крохи своей автономии. Но зато польские крестьяне, которые приобрели личную свободу ещё при Наполеоне в 1807 году, теперь были наделены землёй. Кроме тех участков, которые были у них отрезаны в 1846 году и снова возвращены помещикам, они по новому закону от 19 февраля 1864 года получили в свою собственность дополнительные наделы. Эта земля была взята у помещичьих хозяйств и передана вместе с «живым и мёртвым инвентарём» крестьянским семьям. Кроме этого, все крестьянские недоимки были сняты, к тому же сельское население получило право свободного пользования господскими угодьями. За изъятую землю помещики получили компенсацию от государства, а крестьяне стали платить государству поземельный налог.
Для осуществления всех этих дел были созданы сельские органы управления — волостные гмины, в члены правления которых выдвигались и сами крестьяне.
Вопросами проведения крестьянских реформ в Царстве Польском (всё-таки пользовались старым названием) занимался государственный сенатор Н. А. Милютин (брат военного деятеля Д. А. Милютина) со своими соратниками по делу российских реформ — князем В. А. Черкасским и Ю. Ф. Самариным. Имея большой опыт, они без особых конфликтов сумели провести свои проекты крестьянской реформы в жизнь Привислинского края, после чего Милютин был назначен членом Государственного Совета и главным начальником Канцелярии по делам Царства Польского.
Владычица морей Англия завоевала полмира. Её колонии, разбросанные по всему земному шару, находились на всех континентах, в том числе и в Азии. К середине XIX века она превратила Персидский залив в своё «английское озеро», захватила Индию и добралась до Афганистана. Дальнейшие её намерения были направлены на захват земель, находящихся у русских границ, восточнее Каспия и у Аральского моря. Англию привлекал этот край торговыми рынками и богатым сырьём для своей текстильной промышленности.
В свою очередь Россия с давних пор вела продвижение в Среднюю Азию с севера. Ещё в XVIII веке казахи, истерзанные постоянными междоусобными войнами между ханствами, по своей доброй воле стали переходить в российское подданство. А в первой половине XIX века — в 1846 году фактически весь Казахстан был уже присоединён к Российской империи. Частью его земель некогда владело самое крупное в Средней Азии ханство Кокандское. Оно собирало с казахов непомерные поборы и постоянно подвергало грабежам население этого края. Теперь же на русских границах были построены укрепления для охраны их от частых набегов среднеазиатских племён. Утрата казахских земель вызвала гнев кокандского правительства, и оно начало войну против России. Тогда-то русские войска повели активное наступление на Кокандское ханство.
Летом 1853 года оренбургский генерал-губернатор В. А. Перовский двинул свои войска к Аральскому морю с северо-запада. Он достиг реки Сырдарьи, разгромил по её берегам киргизские племена, поднялся по реке до укрепления Ак-Мечеть, взял его штурмом и на этом месте построил форт (ныне Кзыл-Орда). По берегам Сырдарьи он соорудил целый ряд укреплений и назвал их Сырдарьинской линией.
Одновременно с северо-востока, со стороны Семипалатинска, к озеру Балхаш вёл наступление отряд полковника Верёвкина. Он быстро занял Заилийский край и построил в 1854 году на реке Алма-Ате укрепление Верный (ныне Алма-Ата). От него до Семипалатинска была построена Сибирская военная линия укреплений. Перовск и Верный стали первыми основными форпостами для дальнейшего продвижения русских в Среднюю Азию.
В это же самое время, используя афганского эмира в качестве посредника, Англия прилагала все старания, чтобы привлечь на свою сторону среднеазиатские ханства, стремилась подорвать установившиеся их торговые связи с Россией и даже пыталась объединить все племена на борьбу против русских. После того как она прибрала к рукам Афганистан, сразу же устремилась к верхнему течению Амударьи. Английские владения уже доходили до Туркестана и Бухарского эмирата. А их товары стали заполнять рынки Коканда, Хивы, Бухары. Для России рынок сбыта имел в это время первостепенное значение. Её товары тогда не выдерживали конкуренции с более развитой промышленностью западных держав. Рынки Балканских стран, зависимых от Австро-Венгрии, были забиты её товарами. Русская торговля с Китаем, которая шла через Кяхту, уже была подорвана вездесущими англичанами. Поэтому Средняя Азия для России была крайне необходима и как поставщик сырья — хлопка и шёлка-сырца для особенно развитой в это время текстильной промышленности. Раньше в Россию хлопок завозился из США, но теперь там шла война, и завоз его вообще прекратился. Теперь оба государства — Англия и Россия — ревностно спешили проникнуть в Среднюю Азию. Такое соперничество между ними в конечном результате должно было неминуемо привести к их столкновению.
Средняя Азия жила своей замкнутой, своеобразной жизнью постоянно враждовавших между собою ханств, правители которых являлись самовластными деспотами, творящими произвол и насилие над своими подданными. Это вызывало постоянные массовые выступления народа против своих деспотов. Простой народ всё чаще бросал взоры в сторону России, лелея надежду на лучшее будущее с приходом русских правителей.
Под самый новый 1864 год появился царский указ, по которому намечалось решительное наступление на Кокандское ханство. К этому времени пограничные линии охватывали с севера и востока полукольцом всю территорию Средней Азии. В мае 1864 года подготовка к походу была закончена, и командующий Сырдарьинской линией полковник Верёвкин направился со своим отрядом на Туркестан. С северо-востока повёл наступление Зачуйский отряд под командованием специально приглашённого из Петербурга, по рекомендации самого военного министра Д. А. Милютина, полковника М. Г. Черняева. Его сопровождал в походе штаб-ротмистр Чокан Валиханов.
4 июня Черняев дошёл со своим отрядом без особых столкновений с ханскими вооружёнными отрядами до крепости Верный и после двухчасового сражения взял её. Почти в то же самое время полковник Верёвкин у Туркестана наткнулся на сильное сопротивление гарнизона. Пришлось начать осаду, во время которой происходили частые боевые вылазки кокандцев. При одной из них 12 июня Верёвкин с отрядом ворвался в крепость и рассеял сарбазов. Сам бек Туркестана Мирза Давлет с частью своих войск ушёл по дороге на Ташкент. Чтобы поладить с населением и показать лояльность русских, Верёвкин обещал жителям отменить налоговые поборы с них сроком на 3–4 года. Он сдержал слово и добился от правительства документа, подтверждающего отмену налогов.
За оперативность и успехи в боевых операциях Черняев и Верёвкин получили чин генерала, многие офицеры были награждены орденами и всем было объявлено «высочайшее благоволение».[868]
После новых присоединений создали и новую военную линию, проходившую от реки Чу до крепости Яны-Курган на Сырдарье, названную Новококандской. Начальником её был назначен, теперь уже генерал, Черняев. Используя свои полномочия, он начал выискивать пути дальнейшего наступления на Кокандское ханство, доказывая правительству несостоятельность политики сдерживания военных действий. Пока шла переписка о перспективном развитии отношений между Россией и ханствами, бухарский эмир, сосредоточив свои войска в Самарканде, в начале 1865 года двинул их на Коканд. Обстановка благоприятствовала успешным действиям русских войск, и Черняев в апреле выступил с армией к Ташкенту.
В ночь с 14 на 15 июня 1865 года русские войска пошли на штурм. Численное превосходство было на стороне гарнизона, но большая разбросанность укреплений и противодействие местного населения кокандским сарбазам дало возможность штурмующим сломить сопротивление и захватить Ташкент. Жители его 27 августа приняли русское подданство. Впоследствии здесь создали городскую управу, городскую думу и ввели «городовое положение». Ташкент стал в Средней Азии основным экономическим и военно-политическим центром России.
1867 год ознаменовался включением в состав Российской империи обширных среднеазиатских территорий. Решено было отделить их от оренбургского подчинения и образовать отдельное Туркестанское генерал-губернаторство с административным центром в Ташкенте. В него вошли Сырдарьинская (Южный Казахстан) и Семиреченская области. Генерал-губернатором был назначен крупный государственный деятель, имеющий большой опыт в подобной работе, генерал-адъютант К. П. Кауфман.
Взятие Самарканда — древней столицы Тамерлана произошло почти бескровно. Страдавшие от жестокого насилия и террора жители города открыли русским ворота. Со вступлением их в Самарканд более 10 тысяч рабов эмира получили свободу.
После покорения Кавказа стал доступен старый и удобный морской путь (по Каспийскому морю и Красноводскому заливу и далее караванным путём по старому руслу Амударьи (Узбою) в глубь Средней Азии). Он был много короче и удобнее сухопутной караванной дороги, через киргизскую степь, на Сырдарью. Доставка товаров морским путём уменьшала стоимость их перевозки почти в три раза, что, естественно, облегчало конкуренцию с Англией. Но для налаживания торговли нужно было иметь на Амударье хотя бы какой-то опорный пункт. Расширение торговли в этом районе быстро бы наладило частное пароходство и по морю, и по Амударье. Вопрос ставился даже об изыскании возможностей повернуть Амударью на старое русло и заставить её течь в Каспийское море.
22 августа 1869 года император Александр II подписал разрешение на организацию укреплений фактории в Красноводском заливе. Высадку наметили в Муравьёвской бухте осенью этого же года. Командиром десантного отряда был назначен рекомендованный Кауфманом генерал Н. Г. Столетов. К началу ноября подготовка экспедиции закончилась, вопрос о занятии земель на восточном побережье Каспийского моря был предварительно согласован с Ираном, и 5 ноября 1869 года русские войска высадились в Красноводском заливе. Они заняли все окружающие залив земли, заселённые туркменами. Из этой территории был образован Зеравшанский округ, а на северном берегу залива был заложен город Красноводск, как опорный пункт для дальнейших торговых связей с центральными районами Средней Азии.
Попытка овладеть Хивой была предпринята ещё Петром I, затем пытались проникнуть в это ханство со своими отрядами Бекович-Черкасский и Перовский. Но сыпучие пески безводных пустынь надёжно охраняли спокойствие Хивы. В Хиве укрывалось множество грабителей торговых караванов, следовавших из Оренбурга в страны Востока и в обратном направлении; продолжались нападения на казахские кочевья. До последнего момента существовала работорговля. С этим пора было кончать. На требования генерал-губернатора Кауфмана прекратить разбойничьи набеги, незаконный сбор налогов с казахских племён, угон в рабство русских подданных и вернуть всех пленных хивинский хан продолжал отмалчиваться и по-прежнему творил свои чёрные дела.
В феврале 1873 года русские войска согласованными действиями начали наступление на Хиву сразу с четырёх сторон. Туркестанский отряд в 5000 человек под командованием Головачёва вышел из Ташкента в сторону Джизака, со стороны Красноводска — от Каспия был двинут отряд в 4300 человек во главе с Маракозовым. (Столетов и Скобелев были удалены из Красноводска за самодеятельные авантюристические действия. Скобелев был переведён в Оренбург и участвовал в Хивинском походе вместе с Верёвкиным.) Из Оренбурга отряд в 3400 человек под командованием Верёвкина направился через Эмбинский форт в центр Средней Азии, четвёртый — кавказский отряд — около 2000 человек двинулся на Хиву со стороны Мангышлака. Сам командующий всей операцией — генерал-адъютант К. П. Кауфман находился при Туркестанском отряде Головачёва.
В Хивинском походе участвовала и Аральская флотилия в составе двух пароходов и трёх барж. Общая численность русских войск составляла более 12 тысяч человек при 56 орудиях. Против такой силы отсталое Хивинское ханство не могло устоять. Но до него нужно было ещё добраться. Красноводский отряд 17 апреля по безводной пустыне дошёл до колодца Иглы, но не найдя в нём воды и потеряв значительную часть верблюдов, вынужден был вернуться назад. Аральская флотилия тоже прекратила своё движение к Хиве из-за мелководья Амударьи. Итак, в действии почти с самого начала похода были только три отряда русских войск, основным из которых был Туркестанский с главнокомандующим Кауфманом.
Двумя колоннами он вышел в середине марта из Джизака и Казалинска и, преодолев 600 вёрст по голой степи, соединился на колодцах Аристан-Бек-Кудук в пустыне Кызылкум. Дальше насколько хватало глаз простирались барханы сплошных тяжёлых песков. Вот как описывал один из участников этого похода продвижение Туркестанского отряда по бескрайним пескам: «…Свыше 5 тысяч солдат — пехотинцы, конница, медперсонал и маркитанты — на 10 тысячах верблюдах двинулись, увязая по колено в барханах. Всей этой лавине предстояло сделать бросок в 120 вёрст по совершенно безводной местности до колодцев Адам-Крылгак, где по сообщению разведки стояли передовые отряды хивинцев. На занятие колодцев командующий выслал три роты пехоты и 50 казаков… По расчётам, воды должно было хватить на трое суток. Но барханные пески оказались столь тяжелы для похода, что войско одолевало за день не более 20 вёрст. При продвижении Туркестанского отряда по пустыне его преследовали хивинцы со своим предводителем Садыком. На подходе к Амударье стычки с ними случались по нескольку раз в день, поэтому приходилось двигаться в полном боевом порядке — …впереди стрелки, по бокам и сзади сомкнутые в каре роты при орудиях».[869]
В то же время Оренбургский и Мангышлакский отряды, первый с севера, а второй с северо-запада, продвигались уверенно к Хиве, несмотря на сопротивление. Они соединились в районе Кунгарда и 26 мая подошли к Хиве. К этому моменту подоспел со своим отрядом с юго-востока и сам командующий Кауфман. На подступах к столице Оренбургский отряд встретил упорное сопротивление хивинского войска. Командующий отрядом Верёвкин был тяжело ранен. Командование на себя принял капитан Скобелев М. Д. — будущий знаменитый генерал. Он артиллерийским ударом разнёс огромные Шахабадские ворота в городских стенах, ворвался с пехотой и казаками в Хиву, порубил саблями сопротивляющихся хивинцев и окружил ханский дворец.
Но хан Мухаммед Рахим II со своими приближёнными успел ускакать в пустыню. За ним была послана погоня, после чего он был возвращён в столицу и снова восстановлен на ханский престол. 12 августа 1873 года в благоухающем Гандеминском саду, близ Хивы, был подписан подготовленный Кауфманом трактат мирного договора. Отныне хивинский хан признавал свою зависимость от Российской империи, которая урезала его земли по правый берег Амударьи и часть их передала Бухарскому эмирату. Трактат предписывал плавание по Амударье только русским судам. Российские купцы были освобождены от каких-либо пошлин и получили право беспрепятственного доступа во все уголки Хивинского ханства. С этого момента кончилось время рабства и разбойничьих набегов хивинских отрядов на русские купеческие караваны. К тому же был положен конец и английскому посягательству на Амударью с целью продвижения на север — в центр Азии.
Войны как таковой с Хивинским ханством фактически не было, а была лишь демонстрация военной силы русской армии. Но этот знаменательный, непревзойдённый дотоле, поход по голым, сыпучим пескам пустынь оставил след в истории завоевания Средней Азии в виде первой наградной серебряной медали, диаметром 28 мм.
На лицевой стороне её, во всё поле, под императорской короной, изображён вензель Александра II. На обороте же — в середине, крупными цифрами указан год события — «1873»; у края, вдоль бортика медали, круговая надпись: «ЗА ХИВИНСКИЙ ПОХОДЪ»; внизу, между началом и концом её, помещены две скрещённые, лавровая и дубовая, ветви — знаки миролюбия и мужества.
Этой медалью были награждены все участники похода от высшего командного состава до нестроевых нижних чинов Туркестанского, Оренбургского, Мангышлакского и даже Красноводского отрядов и Аральской флотилии. Кроме военных чинов эти награды получили гражданские чиновники различных ведомств, находившиеся в этих отрядах, а также священники, медики, волонтёры, участвовавшие в походе; местные джигиты, находившиеся при русских войсках.
Медаль была учреждена 22 июля 1873 года и выдавалась на комбинированной Георгиевско-Владимирской ленте.
Оставленный на престоле Коканда Худояр-хан вёл себя очень послушно, соблюдая договор 1868 года и различные распоряжения туркестанского генерал-губернатора Кауфмана. Русские купцы могли теперь свободно разъезжать по всему ханству и торговать без всякой опаски. Худояр-хан беспрекословно выдавал правителю Туркестана укрывавшихся в Коканде противников Российской империи. Всё, казалось бы, складывалось в пользу русских властей. Наместник Туркестана был весьма доволен ходом дел в подвластном ему ханстве и писал в Петербург: «…Дальнейшие отношения наши к Коканду теряют… характер внешних сношений и принимают значение домашних, более близких, чем существующие между двумя соседними губерниями…»[870]
Однако спокойствие в Коканде было обманчивым. Ханские чиновники изыскивали всё новые и новые способы выколачивания денег из без того нищего населения, увеличивая троекратно налоги и различные подати. Они безвозмездно конфисковывали имущество своих подданных и доводили население до полного разорения. Документы свидетельствуют, что главным организатором такого поголовного грабежа был сам Худояр-хан. Жадность его не знала границ, а он всё более изощрялся в тонкостях грабежей. В ханстве не осталось ни одного продукта, который бы не был обложен налогом. Дело дошло даже до того, что налоги брались «…с колючки, растущей в степи и собираемой населением, с камыша, с пиявок из озёр и пр.».[871] Очень метко о нищенском положении населения выразился известный таджикский писатель А. Айни — у местного трудового народа «…от рубашки остался лишь ворот, от кальсон — один пояс, а от тела — только кости».[872]
За неуплату налогов Худояр-хан даже приказывал исполнителям своей воли отбирать детей и продавать их в чужие края в качестве рабов. Кроме бесчисленных налогов население несло и натуральные повинности, которые оно выполняло под палочным присмотром. А если кто из предупреждённых не являлся на работу, то их зарывали по шею в землю. И как показывает один из документов — около тридцати дехкан «…оставили в таком положении, пока они не умерли».[873]
Жестокое насилие привело к тому, что в различных районах Кокандского ханства начали происходить народные волнения, особенно среди кочевников Южной Киргизии. Гонимые нуждой, они большими группами покидали обжитые земли и уходили в Россию. Наместнику Кауфману и его заместителю военному губернатору Семиреченской области Колпаковскому стали поступать из различных районов коллективные жалобы населения на своих правителей. Прибывали представители от населения Намангана, Чертока, Чуста и других городов Кокандского ханства с просьбой о принятии их в российское подданство. Но вся государственная политика в Средней Азии сводилась к сохранению автономии ханств, поэтому русские администраторы вынуждены были отклонять прошения и терпеливо уговаривать посланцев подчиняться требованиям местных властей и оставаться верными своему хану.
Положение в Коканде начинало резко обостряться. Кауфман предостерегал Худояр-хана: «…Если Вы не перемените образа вашего управления народом… то я Вам предсказываю дурной конец». И он вскоре наступил. В 1873 году в ханстве началось восстание. И хотя в середине 1874 года Худояр-хану удалось на короткое время с помощью кровавых репрессий утихомирить своих подданных, но полного успеха он уже достигнуть не мог. Восстание начало разрастаться с новой силой. Оно задело феодальную знать, которая примкнула к восставшим вместе со своим руководителем Абдуррахманом Афтобачи. Тот связался с агентами Англии, и по их наставлению был объявлен «газават». После этого восстание приняло религиозно-националистический характер.
К середине 1875 года восстание охватило не только Ферганскую долину, но и докатилось до главной русской ставки — Ташкента. С объявлением «газавата» в него включились все слои населения Кокандского ханства. Этому немало способствовали английские тайные агенты, старавшиеся разжечь восстание ещё шире и превратить его в войну против России.
22 августа русские войска вступили в район Махрама и под личным руководством наместника разбили повстанцев. Довольно лёгкая победа была определена нежеланием основной массы простого народа сражаться против русских за права своих же эксплуататоров. Поэтому кокандские войска при первом же столкновении пустились в бегство. После поражения новый хан Насреддин с нарочной депутацией прислал туркестанскому наместнику сообщение о своей капитуляции. Кауфман быстро ввёл войска в Коканд и, сохранив престол за Насреддином, пересмотрел границы Кокандского ханства. Он урезал часть земель ханства, а Наманганское бекство присоединил к Туркестану под видом Наманганского отдела, начальником которого был назначен М. Д. Скобелев. Тем самым были отодвинуты границы от Ташкента со 100 до 250 вёрст, а также укреплены позиции в горной Киргизии.
В начале 1876 года Кауфман срочно выехал в Петербург. Там он 3 февраля в обход всех административных инстанций получил от самого императора Александра II санкцию на упразднение Кокандского ханства и присоединение его к Российской империи как составной части. 19 февраля 1876 года был обнародован указ о ликвидации Кокандского ханства и о включении его территории в состав Российской империи в качестве Ферганской области Туркестанского края.[874] Это среднеазиатское событие было отмечено второй наградной медалью, которая была учреждена 26 ноября 1876 года. Она была выполнена из светлой бронзы (диаметром 28 мм) и выдавалась на той же ленте — Георгиевско-Владимирской, как и за Хивинский поход.
На лицевой стороне, во всё поле медали, под императорской короной с развевающейся лентой изображён витиеватый вензель Александра II. На обороте, в середине поля, указаны годы военных действий русских войск в Кокандском ханстве: «1875–1876»; у края, вдоль бортика медали, помещена круговая надпись: «ЗА ПОКОРЕНИЕ ХАНСТВА КОКАНСКАГО»; а в самом низу, между началом и концом надписи, поставлена маленькая пятиконечная звёздочка.
Медалью были награждены все воинские части, вплоть до нестроевых, Туркестанского края, в том числе и волонтёры, которые принимали участие в покорении Кокандского ханства с 5 августа 1875 по 15 сентября 1876 года. Этой же медалью поощрялись и гражданские чиновники разных ведомств, а также священники, медицинские работники, местные джигиты, находившиеся при войсках.
Всё началось с Герцеговины, заселённой малочисленными славянскими народностями — сербами и хорватами. Доведённые до крайности непосильными поборами и бесправием, они первыми в июле 1875 года оказали сопротивление турецким поработителям. Их поддержала соседняя, такая же маленькая страна, Босния. В апреле 1875 года поднялись болгары, и началась неравная борьба с их могущественной владычицей — Турцией. Плохо подготовленное восстание подверглось жестокой расправе. В результате массовой резни в Болгарии погибло более 30 тысяч человек. Турки варварски сжигали и уничтожали селения. Не было пощады ни женщинам, ни детям. Такая дикая жестокость вызвала взрыв негодования единоверцев соседних княжеств — Сербии и Черногории. Их правители Милан IV и Николай I объединёнными силами 18 июля 1876 года выступили против султана. Они возлагали надежды на помощь единоверной братской России, которая издавна поддерживала и помогала освободительному движению славянских стран.
И на этот раз события на Балканах нашли широкий отклик среди русского народа. По всей стране стали создаваться комитеты помощи по сбору средств. И тогда даже «…самые бедные русские люди отдавали свои последние гроши на помощь страждущим братьям-славянам».[875] Началось формирование добровольческих отрядов, из государственной казны были выделены немалые средства. Продовольствие, винтовки, пушки и многое другое отправлялось эшелонами и морским транспортом на Балканы. Тайно от властей в столицу Сербии Белград выехал покоритель Туркестана отставной генерал М. Г. Черняев, он принял на себя командование всеми объединёнными войсками. Туда же прибыл и знаменитый профессор С. П. Боткин со своим медицинским персоналом: врачами и медсёстрами; в качестве военного корреспондента — известный писатель Г. И. Успенский. На Балканы выехали художники К. Е. Маковский, В. Д. Поленов, писатели-революционеры С. М. Степняк-Кравчинский, Д. А. Клейменц и другие известные в России люди. Например, санитарным отрядом в Черногории руководил знаменитый хирург Н. В. Склифосовский.
Основной состав добровольцев, прибывших на Балканы, состоял из солдат и офицеров русской армии. Желающим принять добровольное участие предоставлялась возможность получить временную отставку. В качестве волонтёров они переправлялись через Одессу и Кишинёв в Сербию и Черногорию. Путь их пролегал через Румынию на Турн-Северин. А дальше, переодевшись в сербское платье, со спрятанным в поклажу оружием плыли они вверх по Дунаю.
Среди добровольцев были люди удивительной судьбы. Скажем, солдат Василий Кочетков. «…Родившийся в 1785 году, он участвовал в Отечественной войне 1812 года, сражался при Бородине, Лейпциге, вошёл в 1814 году в Париж. Воевал в русско-турецкую войну 1828–1829 годов, принимал участие в военных действиях в Польше и на Кавказе, где был трижды ранен. Во время Крымской войны снова ранен в Севастополе, на знаменитом Корниловском бастионе. После выздоровления служил в Средней Азии, участвовал в Хивинском походе. В 1877 году, сражаясь на Шипке, снова был ранен, лишился ноги и был отправлен в бессрочный отпуск. Участвуя в 10 войнах и кампаниях, В. Н. Кочетков был шесть раз ранен и заслужил 32 знака отличия, в том числе три солдатских Георгиевских креста. Умер он в 1892 году в возрасте 107 лет».[876]
В этой войне участвовало «…более 6 тысяч русских добровольцев».[877] В их число входила целая тысяча русских офицеров, о храбрости которых писал один турецкий полковник, участвовавший в боевых схватках с противной стороны: «…Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат, с обнажённой шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один вооружённый вид их должен воодушевить солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!»[878]
Объединённая армия Сербии и Черногории насчитывала около 120 тысяч человек, но вся беда была в том, что она состояла, за исключением черногорцев, из плохо обученных ополченцев и, естественно, не могла рассчитывать на успех в войне с опытной, значительно превосходящей её армией султана. Пять месяцев бились объединённые силы славян, проявляя в сражениях образцы героизма и мужества. И хотя в начале они добились значительных успехов, исход войны был уже предрешён. Под напором огромной турецкой армии сербы были вынуждены отступить в глубь своей страны, и 29 октября 1876 года, в сражении под Дюнишем, несмотря на все старания, оборона их была прорвана. Турки уже были готовы раздавить Сербию… И только Россия решительными действиями спасла её от полного краха. Часть русской армии под командованием генерала М. И. Драгомирова уже готова была к выступлению на южных границах России. Ультимативное заявление императора Александра II о прекращении военных действий против Сербии от 19 октября 1876 года остановило Турцию от дальнейшей расправы со славянским народом.
Для награждения воинов сербской армии и добровольческих ополчений братских славянских народов, выступивших на стороне сербов и проявивших личную храбрость в боевых действиях против турок, были отчеканены золотые и серебряные медали, диаметром 26 мм. На лицевой стороне их, по кругу, снизу вверх, в виде полувенка изображены лавровая и дубовая ветви, нижние концы которых в перевязи прикрыты боевым щитом. В середине медали, между ветвями, надпись в две строки: «ЗА — ХРАБРОСТ» (без мягкого знака); ниже дата — «1876». На оборотной стороне — прямая, горизонтальная трёхстрочная надпись: «МИЛАН — М. ОБРЕНОВИЧ IV — КНАЗ СРПСКИ» (князь Сербский); ниже, под ней, фигурный прочерк. Существует и другая подобная медаль, но несколько большего размера — 32 мм, ушко для ношения у неё в отличие от первой поперечное, с продетым в него колечком, за которое медаль подвешивалась к ленте. Этими медалями награждались и русские добровольцы, сражавшиеся с турецкими угнетателями за свободу сербского народа. Носили такие медали на ленте сербских цветов — красной с синей каймой. Сам князь Сербский Милан IV в 1878 году был награждён русским правительством орденом св. Георгия 4-й степени.[879]
От правителя Черногории князя Николая I русские добровольцы тоже получили награды подобного рода, выполненные из разного металла.
На лицевой стороне этих медалей — погрудное, вправо обращённое, изображение князя Черногорского, которое окружает надпись: «НИКОЛА I КНЬАЗ ЦРНОГОРСКИ». На оборотной — в таком же полувенке, как на сербской медали, надпись: «ЗА — РЕВНОСТ» (без мягкого знака). Как и Сербский, Князь Черногорский Николай I был награждён русским орденом св. Георгия 4-й степени. Этим же орденом были жалованы ещё 4 серба и 24 черногорца.[880]
Гусарский ротмистр Евгений Максимов в своих записках того времени упоминает об одной из подобных славянских медалей: «…К моему удивлению и восторгу, встретил я в своём отряде несколько русских солдат, уже исправно здесь воевавших. Особенно поразил меня бравый молодец, отставной пехотной унтер-офицер родом откуда-то из-под Шуи, с достоинством носивший на груди черногорскую золотую медаль „За храбрость“…».[881]
После прекращения военных действий в Сербии император Александр II пытался уладить отношения с Турцией дипломатическим путём. Под его руководством в Ливадии неоднократно проводились совещания. Было выработано особое положение о христианских подданных в Османской империи, но на международной конференции в Константинополе Турция, под влиянием Англии, наотрез отказалась от этих условий. На аудиенции русский царь открыто заявил английскому послу Августу Лофтусу, что если его правительство «…не примет …энергичных мер против Турции, то он будет действовать один…»,[882] но не для того, чтобы завладеть Константинополем, а с намерением заставить Турцию принять условия, защищающие славянские народы Балкан.
12 апреля Александр II подписал манифест об объявлении войны.
За форсирование Дуная румынское правительство учредило специальный крест «За переход через Дунай». Крест железный, чёрного цвета, четырёхконечный, каждый конец которого с прямоугольным уширением в средней части являет собой как бы самостоятельный крестик; чекан двухсторонний, с рифлёной поверхностью, имеет окантовочный бортик по всему обводу креста. На лицевой стороне его, в круглой розетке, под государственной короной, вензель румынского князя Карла из династии Гогенцоллернов (Кароль I). А на оборотной, в середине точно такой же розетки, помещена дата — «1877», вокруг которой надпись на румынском языке, означающая в переводе «ЗА ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ДУНАЙ». Этого знака отличия наряду с румынскими были удостоены десятки тысяч русских солдат, офицеров и генералов — участников переправы 15 июня через Дунай, боёв при Плевне, Шипке, Шейнове и других сражений этой освободительной войны (1877–1878 годов).[883] Все русские солдаты и унтер-офицеры за переправу через Дунай получили из казны по 2 рубля. Кроме того, для десантников, отличившихся в сражении на правобережном плацдарме и за Систовские высоты и город Систово, в дивизию Драгомирова были присланы знаки отличия ордена св. Георгия: «…в Волынский и Минский полки по пять крестов на роту, в Подольский полк — по четыре креста и в Житомирский — по три креста на роту. В санитарную роту было выдано шесть крестов, гребцам понтонов — 12 крестов». Эти награды по старой русской боевой традиции были распределены самими солдатами между достойными.
Георгиевскими кавалерами позднее стали и некоторые солдаты румынской армии, проявив свою отвагу под Плевной. А румынский князь Карл и двое его подданных были награждены русским правительством орденами св. Георгия 4-й степени.[884]
Сразу же после объявления войны русская армия вступила в пределы закавказской территории Турции. Вся армия была разделена на четыре отряда со своими наступательными задачами. Так, ахалуихское подразделение Кавказской армии к 15 мая уже захватило Ардаган, кобулетский отряд двигался на Батум, эриванский — взял крепость Баязет и, соединившись с главными силами, блокировал главную турецкую цитадель — Карс. После безрезультатных атак сильных турецких укреплений под Зевиным русская армия вынуждена была отказаться от дальнейшего наступления, но и удержаться на занятых позициях она уже не смогла.
Подошедшие огромные силы турок заставили снять осаду Карса, отступить до первоначальных рубежей и перейти к обороне. В этот самый момент турки окружили небольшой русский гарнизон крепости Баязет, оставленный для её охраны. Обороняясь за стенами мощной цитадели под командованием капитана Ф. Э. Штоковича, русские воины отбивались от многочисленных атаковавших турецких войск, оставшись без запасов продовольствия и воды. Ручей за пределами крепости, из которого с риском для жизни по ночам брали воду, турки отравили, завалив его выше по течению трупами лошадей. 23 дня гарнизон упорно удерживал крепость, пока не подоспел эриванский отряд и не спас оставшихся в живых.
На Дунайском театре военных действий после форсирования Дуная русская армия повела наступление сразу в трёх основных направлениях: на запад — к Никополю, на восток — к Рущуку и на юг — к Балканам. Последнее направление было главным, по нему двинулся со своей армией генерал И. В. Гурко. Внезапным ударом он овладел Тырновом — древней столицей Болгарии, но Шипкинский перевал был взят только после его обхода — одновременным ударом с фронта и тыла. Это был огромный успех. Но в то же самое время неожиданно резко осложнилась обстановка на западном направлении.
Отряд Криденера быстро овладел Никополем и с ходу мог бы легко взять Плевну, оборонявшуюся малыми силами турок. Но дав трёхдневный отдых войскам, он упустил время. К Плевне подошли большие силы турок под командованием одного из талантливых и смелых турецких военных предводителей Османа-паши, приковав к себе почти на полгода всю главную русскую армию. Промах генерала Криденера стоил русским огромных потерь в живой силе. Трижды армия пыталась штурмом взять Плевну, но все попытки оканчивались лишь большой потерей солдат.
На Шипкинском перевале военные действия тоже были насыщены драматическими событиями. С южного склона к Шипке подступили пятикратно превосходящие силы Сулейман-паши. Началась героическая оборона Шипкинского перевала. С 9 по 12 августа велись непрерывные атаки турецких войск. Сулейман-паша вводил в штурм всё новые и новые резервы. У защитников перевала уже кончались боеприпасы, атаки часто приходилось отбивать штыками и камнями. И в самый критический момент, когда уже остатки русского отряда с небольшой дружиной болгар были окружены и все попытки спасти положение казались безнадёжными, подошла долгожданная помощь от генерала Ф. Ф. Радецкого. Вот как описывал эту оборону один из её участников М. А. Газенкампф: «…Трудно себе представить, что вынесли наши на Шипке. Против сорока турецких батальонов было только три батальона Орловского пехотного полка и четыре болгарские дружины. Эти семь батальонов и отбили десять приступов вшестеро сильнейшего неприятеля… 9 августа наши расстреляли все патроны; значительная же часть ружей и три орудия пришли в негодность от непрерывной стрельбы.
Но если нашим было плохо, то туркам было ещё труднее карабкаться вверх по шипкинским кручам. Нельзя не удивляться железной энергии Сулеймана и беззаветной храбрости его войск, хотя эта фронтальная атака — верх нелепости…»[885]
А вот запись В. И. Немировича-Данченко: «Наши били на выбор, артиллерийские снаряды выхватывали сотни жертв, трупами набились все лощины, случалось, что треть колонны ляжет, не достигнув вершины, кажется, вот-вот пойдут назад, нет — идут новые и свежие колонны, и бой кипит на том же месте, а там, глядишь, с диким криком лезут на наши скалы слева целые ряды красных фесок, и из лесу справа сверкают тысячи ружей, поднимающихся сюда же…»[886]
Турки были отброшены, и началось пятимесячное «Шипкинское сидение». Всю осень и зиму защитники находились в горах, будучи оторванными от основной армии, своих тылов, брошенными на произвол судьбы. Теперь уже не вражеские атаки косили русских и болгарских солдат, а наступившие морозы и метели. Вот как писал в своём дневнике один из офицеров, находившихся в то время на Шипке: «…1 ноября. Буря на горе Николая столь сильна, что несколько часовых было опрокинуто… и унесено в овраг… 1 декабря. Весь день откапывали из-под снега свои жилища, а ночью поднимали на руках в гору артиллерию… 7 декабря… 24 градуса мороза. Снежный ураган… Одежда промёрзла насквозь. 17 декабря. Ночью опять поднялась снежная буря, достигшая… степени урагана… Всю ночь люди были в движении, наблюдая друг за другом, чтобы кто-нибудь не замёрз… костров развести невозможно. Огонь задувает. Ружья и одежда покрыты сплошной снежной корой…»[887]
Но Радецкий доносил: «На Шипке всё спокойно». А за этими донесениями скрывалось множество жертв от холода и болезней. Но несмотря на все нечеловеческие трудности, русские солдаты совместно с болгарскими дружинниками сумели отстоять Шипкинский перевал и предупредить удар Сулеймана-паши в тыл русской армии.
У Плевны тем временем русская армия продолжала ждать дополнительных подкреплений из России. Только один третий штурм Плевны стоил русским 13 тысяч солдат и свыше трёхсот офицеров. Были предложения оставить Плевну до будущего года, но начальник штаба Левицкий заявил, что «…после нового поражения отступление немыслимо ни в политическом, ни в нравственном отношении».[888] После этого Плевну окружили «железным кольцом», пресекли все возможные внешние связи, тщательно провели под руководством Г. Э. Тотлебена, героя Севастополя, осадные работы. Это вынудило турок к активным действиям. Они пытались прорваться сквозь кольцо осаждавших и даже завладели первой линией траншей, но были отрезаны с флангов. Сам предводитель Осман-паша был ранен в ногу и сдался со своей армией. Так кончилась пятимесячная борьба за Плевну.
Последние события воодушевили русских. Командование, несмотря на зиму, повело решительное наступление дальше на юг тремя группами войск. 13 декабря генерал Гурко со своим корпусом двинулся через Балканы к Софии, которую турки надеялись превратить во вторую Плевну. В исключительно тяжёлых условиях, в сильные морозы, по занесённым снегом горным перевалам, прошли русские войска через Балканский хребет, взяли прикрывавшую Софию позицию Ташкисен, а затем сам город и продолжали с боями двигаться к Филипполю и Андрианополю.
Тем временем другой отряд через Троянов перевал вышел за Балканы. К Радецкому на Шипке присоединились Скобелев и Святополк-Мирский. Часть войск была оставлена для охраны Шипки, а другая, перевалив через горы, 27 декабря окружила турецкую армию под Шейново двойным кольцом. 30 декабря 1877 года с армией Весселя-паши было покончено. После этого русские войска, использовав конницу, начали сбивать заслоны и с ходу брать турецкие укрепления. 8 января был взят Андрианополь, а через десять дней русская армия вышла к Сан-Стефано вблизи Константинополя. Это событие потрясло всю Европу. Русские войска уже готовы были захватить столицу Турции, но Англия с Австрией всполошились и стали снова угрожать России войной, как это было уже не раз.
Славной страницей русского военного искусства стало и взятие Карса. К началу войны крепость была реконструирована под руководством английских военных инженеров. Оборонительные сооружения состояли из мощных фортов, каменной стены, опоясывающей город, и цитадели. После того как главные силы турецкой армии были разбиты в Алдажинском сражении, в октябре русские войска возобновили осаду Карса. Штурм крепости был тщательно подготовлен — ему предшествовала 8-дневная бомбардировка фортов — и начался в ночь на 8 ноября. Русские войска предприняли атаку одновременно пятью колоннами, пути подхода подкреплений противника были перекрыты кавалерией… К утру русский флаг уже развевался над цитаделью крепости.
Ночной штурм Карса был необычен и много изучался зарубежными военными деятелями. Он являлся образцом военного искусства.
В феврале 1878 года, после продвижения с боями в юго-западном направлении, война закончилась взятием Эрзерума. К этому времени русские войска на западе стояли под самым Константинополем и ждали правительственного решения. Угрозы западноевропейских держав заставили Россию отказаться от занятия турецкой столицы. Переговоры велись в Сан-Стефано, где 19 февраля был подписан мирный договор. Условия его для России и балканских славян был выгодными, но договор был опротестован Австрией. На Берлинском конгрессе трактат был пересмотрен и значительно изменён в угоду западным державам. Но не принять его России было нельзя — это грозило новой войной с целой коалицией стран. Однако большая часть славянских народов Балкан всё же получила независимость. Россия вернула почти все ранее потерянные земли в Причерноморье и на юго-западных границах.
За участие в этой войне к награждению было представлено огромное число воинов как русской регулярной армии, так и союзных войск, различных ополчений и дружин. В качестве наград в документах фигурируют ордена, медали, нагрудные знаки, бронзовые ленточки на головные уборы с отличительными надписями, георгиевские петлички на воротники и рукава, наградные знамёна, штандарты, серебряные трубы, рожки, чины, деньги и прочее. Многие солдаты были удостоены самых популярных и почётных наград — знаков отличия ордена св. Георгия различных степеней от 4-й до 1-й.
Интересно будет отметить такой случай. За штурм Карса Иван Кравцов был представлен к 4-й степени «Георгия». Но ему полагалась 1-я степень, так как три креста у него уже имелись. Ошибка была исправлена только 25 лет спустя, когда он стал отставным фельдфебелем. Он получил знак 1-й степени, но уже с большим номером, став 450-м полным георгиевским кавалером, хотя в действительности входил во второй десяток.[889]
Представители славянских народов, находившиеся в составе различных ополчений и отличившиеся в сражениях против турок вместе с российскими частями, были так же представлены к награждению этими знаками. Только одна 3-я Болгарская дружина, не говоря о всех других, получила 34 знака, в том числе 10 крестов за бои на Шипке.[890]
Отличившиеся в сражениях воины мусульманского вероисповедания награждались особым Георгиевским, специально для них чеканенным, солдатским крестом, в розетке которого вместо изображения св. Георгия на коне, поражающего копьём дракона, помещён с обеих сторон знака российский государственный герб: двуглавый орёл. Его зачастую попросту называют «иноверческим крестом». Он представляет большую редкость из-за малого числа награждённых им. Гораздо чаще встречаются медали с надписью «За храбрость», которыми также награждались представители мусульманских народностей, состоявшие в иррегулярных частях и конно-пеших ополчениях Кавказской армии.[891] Эти медали не имели ни степеней, ни номеров, а подразделялись на нагрудные — золотые и серебряные, диаметром 28 мм, и такие же шейные — 50 мм. Выдавались они на Георгиевской ленте.
На лицевой стороне этих наград по традиции помещалось погрудное, профильное, изображение Александра II с круговой титульной надписью; на оборотной, в две строки — «ЗА — ХРАБРОСТЬ», а ниже — фигурный прочерк. Награждение той или иной медалью производилось в зависимости от заслуг награждаемого.
Но основной наградой этой войны являлась медаль (единого образца) диаметром 26 мм, отчеканенная из серебра, светлой и тёмной бронзы (меди). Она выдавалась на двойной комбинированной Андреевско-Георгиевской ленте и предназначалась для ношения на груди.
На лицевой стороне медали изображён (на фоне лучезарного сияния) шестиконечный христианский крест, попирающий турецкий полумесяц; по сторонам его указаны годы войны: слева — «1877», справа — «1878». На оборотной стороне, между двумя лавровыми ветвями, перевязанными внизу лентой, прямая, горизонтальная, четырёхстрочная надпись из библейской фразы: «НЕ НАМЪ, — НЕ НАМЪ, — А ИМЕНИ — ТВОЕМУ».
Серебряной медалью в первую очередь награждались участники обороны Шипки, затем только защитники крепости Баязет. Сам начальник оборонявшегося гарнизона капитан Ф. Э. Штокович, как указывает документ, «…за храбрость и распорядительность, оказанные во время блокады Баязита…» был произведён в чин майора и представлен к награждению орденом св. Георгия 4-й степени.[892]
Позже, только в 1881 году, особым приказом по военному ведомству было установлено дополнительное награждение серебряными медалями всех участников штурма Карса… Всего было выдано 70 тысяч серебряных медалей.[893]
Медаль из светлой бронзы выдавалась всем участникам военных действий — от генерала до рядового, как русским, так и представителям союзных частей и ополчений. Кроме того, такие же медали были выданы врачам, сёстрам милосердия, санитарам и священникам, исполнявшим свои обязанности в боевой обстановке. Всего таких наград было выдано более 600 тысяч.
Медаль из тёмной бронзы (меди) предназначалась для награждения как частей русской регулярной армии, так и союзных, а также различных ополчений, находившихся в зоне военных действий, но не принимавших непосредственного участия в сражениях. Таких медалей было выдано вдвое меньше, чем предыдущих.
Не забыло русское командование и о награждении местного балканского населения за его разностороннюю помощь русским войскам во время войны. Для этого использовались ранее учреждённые русские медали. За проведение разведок и сбор ценных сведений о противнике, за конкретную помощь в операциях, за особые старания в переводах с других языков на русский, за снабжение продовольствием и за другие подобные виды содействия многие представители дружественных славян награждались золотыми и серебряными медалями «За усердие».[894] Эти медали подразделялись на шейные — диаметром 50 мм и нагрудные — 28 мм и выдавались на различных лентах в зависимости от заслуг — на Станиславской, Анненской, Владимирской и Александровской.
Такие же медали выдавались и русским унтер-офицерам за многолетнюю срочную и сверхсрочную непрерывную воинскую службу.
Помимо солдатских Георгиевских крестов за проявленную личную отвагу в боевых сражениях бойцам союзных подразделений и ополчений выдавались медали «За храбрость»,[895] такие же, как и представителям мусульманского происхождения в Кавказской армии.
19 декабря 1878 года был установлен «Знак отличия Красного Креста… в награду особам женского пола, которые, посвятив себя попечению о раненых и больных воинах, своею деятельностью и рвением на сем поприще оказывают особые заслуги и известны притом своими высокими нравственными качествами».[896]
Статья 649 Свода законов Российской империи гласит: «Знак отличия Красного Креста имеет две степени; первая, или высшая, степень: эмалевый красный крест в круглом золотом ободе; вокруг обода, на лицевой стороне, изображена надпись: „За попечение о раненых и больных воинах“; и вторая степень: такой же крест, но в круглом серебряном ободе, с такою же надписью».[897]
За время войны первую степень заслужило всего несколько десятков женщин, а вторую получили сотни участниц войны.
Однако в войне с Турцией в деле заботы о раненых отличились и представители мужского пола, которых тоже необходимо было отметить. Поэтому в 1879 году появился ещё один знак Красного Креста, увенчанный царской короной, в виде изящно сложенной в красивую розетку ленты, внутри которой помещён красный эмалевый крест, по обе стороны его на ленте указаны годы войны: слева — «1877», справа — «1878».[898] Этот знак предназначался для награждения представителей обоего пола, и не только тех, кто непосредственно оказывал помощь раненым и больным, но и помогавших им «материальным содействием».
Позднее, 6 августа 1879 года, был учреждён ещё один знак Красного Креста, но уже в качестве награды для русских должностных лиц «по гражданскому управлению в Болгарии». По положению знак этот «…носится на полукафтане и вице-полукафтане на левой стороне груди. При звёздах и других… знаках, Знак Красного Креста носится ниже (особо оговорённых)…».[899]
После наступательных походов 60—70-х годов в Средней Азии были присоединены земли на огромных пространствах — от Каспийского моря до Тянь-Шаня и от Аральского моря до Памира. Из трёх среднеазиатских ханств двум из них была сохранена независимость, и лишь одно из них — Кокандское — правительство России вынуждено было включить в состав своей империи как часть Туркестанского края.
Неосвоенной территорией Средней Азии оставался лишь самый крайний юго-западный, туркменский, участок, примыкавший к восточному побережью Каспийского моря и граничивший (с юга) с Ираном и Афганистаном. Он был крайне необходим России. Очень метко выразился по этому поводу военный министр Д. М. Милютин: «…Без занятия этой позиции Кавказ и Туркестан будут всегда разъединены, ибо остающийся между ними промежуток уже и теперь является театром английских происков, в будущем же может дать доступ английскому влиянию непосредственно к берегам Каспийского моря».[900]
И действительно, Англия ревностно следила за дальнейшим продвижением России в Туркмению. Предметом её особого внимания был Мервский оазис, расположенный в Мургабской долине. Мерв был больным местом для России. Любые действия русских войск, под каким бы то ни было предлогом, в его сторону были категорически запрещены правительством. Даже самые небольшие намёки на его покушение могли вызвать решительные действия со стороны Англии, которая засылала в Мервский оазис под различными видами политических эмиссаров и тайных агентов разведки.
Командование Закаспийским краем было поручено М. Д. Скобелеву. Новый наместник в Красноводске начал развивать бурную деятельность. Его активные и чересчур смелые действия, граничащие с авантюризмом, пугали даже высокие правительственные круги, а жестокие предприятия, проводимые в Закаспийском крае, настраивали туркменов против русских. Он предпочитал решительные боевые действия дипломатическим изысканиям.
Такой обстановкой воспользовалась английская разведка, чтобы разжечь ненависть местного населения и толкнуть его на войну против России. Агитация подкреплялась и делом. В Туркмению тайно провозились новые образцы огнестрельного оружия. Воинственные текинцы на своих прекрасных конях стали всё чаще делать набеги на русские гарнизоны.
По мере продвижения русских в глубь Туркмении возводились укрепления, создавались базы, от Красноводска началось строительство железной дороги. Всё это проделывалось основательно, без спешки. Текинцы, со своей стороны, тоже готовились достойно встретить сурового генерала с его войском.
И вот в мае 1880 года 13-тысячный русский отряд, имеющий 79 орудий, после тщательной подготовки под руководством М. Д. Скобелева вышел из Красноводска и, перевалив через Небит-Даг, двинулся на Геок-Тепе. Его сопровождал караван из 10 тысяч верблюдов с продовольствием и снаряжением. Вся эта живая масса людей и животных двигалась медленно по голым песчаным степям и под палящими лучами солнца. По ночам на отдыхающий караван текинцы предпринимали смелые боевые набеги. Но такую огромную силу невозможно было остановить. Отряд уверенно продвигался на юго-восток вдоль северного подножия хребта Копет-Даг, который высился вдоль горизонта ломаной линией вершин.
В середине декабря текинцы увидели со стен Геок-Тепе приближающиеся русские войска. Весь гарнизон крепости высыпал на стены, стремясь разглядеть «прославленного» русского командующего в этой огромной живой массе.
Овладеть крепостью Скобелев намеревался ускоренной осадой, отрезав все возможные пути сношения её гарнизона с внешним миром. 23 декабря крепость была оцеплена, расставлены посты, и осада началась. Первые дни прошли относительно спокойно, затем начались смелые вылазки текинцев. Но они не могли существенно повлиять на ход событий. В крепости в то время укрывалось почти всё население Ахалтекинского оазиса, вооружённое пятью тысячами ружей. У осаждённых имелось всего лишь три орудия, и они надеялись главным образом на рукопашную схватку и свою изворотливость в ней. В течение трёх недель продолжались ожесточённые стычки.
Под прикрытием мощной русской артиллерии скобелевские подрывники подкапывались под валы крепости и закладывали заряды. И вот 12 января 1881 года, подорвав стены крепости, 7 тысяч солдат бросились на штурм. Одной из колонн руководил командир туркестанской стрелковой бригады генерал А. Н. Куропаткин. Бой внутри крепости был жестокий. Но силы были неравны. Текинцы вынуждены были оставить Геок-Тепе и отступить в пески пустыни. Потери русских были огромны — до четверти всего состава штурмовавших крепость.
Через неделю после падения Геок-Тепе, 18 января, русские войска без сопротивления заняли большой аул Ашхабад, а затем и другие соседние селения туркмен.
Скобелев оправдал надежды правительства и был за эту экспедицию произведён в генералы с вручением ему ордена св. Георгия 2-й степени. В связи с победным триумфом Милютин отметил, что таковое событие «…несомненно, поправит наше положение не только в Закаспийском крае, но и в целой Азии».[901]
1 марта 1881 года было совершено покушение на императора Александра II, и представление кавказского наместника на административную реорганизацию вновь приобретённых земель в Средней Азии было утверждено уже его сыном Александром III 6 июня 1881 года. Согласно положению Ахалтекинский оазис вместе с Закаспийским военным отделом образовали Закаспийскую область с административным центром в Ашхабаде. Сама область, как и ранее Закаспийский отдел, была подчинена кавказскому наместнику.
Взятие крепости Геок-Тепе, как знаменитое событие в истории присоединения Туркмении к России, было отмечено очередной медалью (диаметром 28 мм), выполненной в двух вариантах — из серебра и светлой бронзы. Учреждена она была за 9 дней до смерти императора Александра II 19 февраля 1881 года. На лицевой стороне её, под императорской короной, изображён вензель Александра II; у края медали, вдоль всего бортика, помещён ряд мелких бус. На обороте — надпись в пять строк: «ЗА ВЗЯТИЕ — ШТУРМОМЪ — ГЕОКЪ-ТЕПЕ — 12 ЯНВАРЯ — 1881 ГОДА».
Серебряной медалью были награждены все воинские чины, даже нестроевые чины армии и милиции, принимавшие непосредственное участие в осаде и штурме самой крепости Геок-Тепе. Эти же медали вручались волонтёрам, священникам, медицинским работникам, состоявшим при войсках, бравших крепость и исполнявших свои обязанности непосредственно в ходе сражения.
Медалью из светлой бронзы награждались все воинские чины, а также волонтёры, милиционеры и различная вольнонаёмная прислуга при воинских частях, не принимавшие участия в штурме крепости, но служившие в 1877–1880 годах в Закаспийском военном отделе.
Обе медали продолжили серию наград на среднеазиатские события XIX века. Носили их на Георгиевских лентах.
Встречаются подобные награды и частного чекана, выполненные так же из серебра и светлой бронзы, но несколько меньшего диаметра — 26 мм. Их отличает неровность букв в надписи и отсутствие бус на лицевой стороне. Серебряная медаль имеет клеймо на ушке.
Не редкость и медали из тёмной бронзы (меди), диаметром 28 мм, чеканенные государственными штемпелями по заказу СФА (Советской филателистической ассоциации) для коллекционеров.
Присоединение Россией среднеазиатских ханств и эмиратов взбудоражило все высшие правительственные круги и восточную агентуру Великобритании. В Индии английский вице-король объявил мобилизацию. Из Афганистана в Туркмению вступили афганские войска и вышли на левый берег реки Кушки, в район Теш-Кепри, где уже стоял русский отряд под командованием генерала Комарова. Теперь две враждующие стороны разделяла только мелководная пограничная речонка. Перевес в силах был на стороне афганских войск. Они начали обход отряда Комарова, стараясь взять его в кольцо, но встретили решительный отпор. После сражения 8 марта 1885 года афганские войска во главе с английским командованием обратились в бегство, а преследовавший их отряд Комарова занял Кушку и «афганский городок Пенже на дороге к Герату, этим северным воротам в Афганистан».[902]
После столкновения на Кушке между Англией и Россией возникла ситуация войны. В Лондоне поднялась газетная шумиха, английское правительство намечало планы нападения на Владивосток, и даже были попытки прорваться в Чёрное море для диверсий против Одессы. Но Турция послужила амортизатором. Выполняя требования Берлинского трактата мирного договора 1878 года, она не пропустила английскую эскадру в Чёрное море и, более того, начала укреплять пролив Дарданеллы. В связи с этим создалась ещё одна конфликтная ситуация, между Турцией и Англией, в которой последняя, разъярённая неудачами, напала на подвластный Турции Египет и оккупировала его.
Англия была возмущена захватом афганской территории — Пенжинского оазиса — отрядом Комарова. Но сам эмир Афганистана Абдуррахман-хан прямо заявил английским дипломатам: «Афганский народ не питает доверия к вам… Необходимо сообщить членам вашей комиссии, чтобы они уступили России те части границ Афганистана, которые ныне являются предметом распри между нами и русскими… Я считаю необходимым поступить так потому, что земли и жилище туркменов-сарыков моими владениями, а они сами моими подданными в действительности никогда не были; и их делами я никогда не ведал… Та часть границы, которая теперь должна отойти к России, не принадлежит к территории Афганистана».[903] Прижатая справедливыми доводами, после долгих дипломатических проволочек Англия была вынуждена 10 сентября 1887 года подписать протокол о точном определении русско-афганской границы, в черту которой вошли все ранее занятые Россией земли. Неясным оставалось положение высокогорного Памира.
Ещё во время покорения Кокандского ханства среднеазиатский наместник Кауфман способен был на законных основаниях занять Восточный Памир, так как он являлся составной частью ханства. Но он не мог идти вразрез с политикой правительства России, которой было в то время не до заброшенной, труднодоступной нищенской области, находящейся в поднебесье, на краю света. Только после определения и установления точных границ с Ираном и Афганистаном со стороны Закаспийского края Россия приступила к изучению обстановки на Памире.
В середине 1892 года правительство направило в этот высокогорный район известного географа Б. Л. Грамбчевского, который ранее занимался изучением этих краёв. Он копался в истории этого края, беседовал со стариками и почётными представителями, интересовался управлением и другими сторонами жизни местного населения. По сути дела, это была самая обычная разведка. Полковник Грамбчевский в своих отчётах расписывал о грабительских набегах на Памир бандитских отрядов Якуб-бека, цинских феодалов из Кашгара, о беспощадных грабителях Щугнана и Вахана, о кровавых самосудах местных феодалов. Много было сказано и об афганских вторжениях на Памир, о восстаниях свободолюбивых горцев.
Задолго до Грамбчевского на Памире побывало много англичан. Не проходило и года, чтобы туда не наведывался кто-либо из английских военных представителей. Только за последние годы, начиная с 1887 года, там немало поработал подполковник А. Дюранд. Он проводил военно-разведывательную деятельность до 1889 года. Затем его сменили майор Кумберленд и лейтенант Боуэр. В 1890 году на Памир прибыл «на охоту» Литтльдель, и, наконец, туда снаряжались целые экспедиции. Англия собиралась разделить Памир с китайцами, отдав часть его в ведение подвластного ей Афганистана…
В январе 1896 года «…новая государственная граница была утверждена царём» Николаем II.[904] На этом была поставлена точка в присоединении Средней Азии к Российской империи.
В честь завершения всей этой эпопеи была отчеканена последняя — четвёртая — награда, как бы обобщающая всю эту серию медалей, посвящённых завоеванию Средней Азии. Именной указ по этому поводу от 14 июля 1896 года гласил:
«В ознаменование особой признательности к доблестным подвигам войск Наших, которые участвовали в походах и экспедициях в Средней Азии с 1853-го по 1895 год, выказав в полном блеске стойкость, храбрость и непоколебимое мужество в перенесении трудов и лишений среди песчаных пустынь и горных высей, признали Мы за благо установить медаль с надписью: „За походы в Средней Азии 1853–1895 гг.“ для ношения на груди на ленте, составленной из Георгиевской и Владимирской. Медаль эту: серебряную — жалуем всем чинам, участвовавшим в боевых действиях во время походов и экспедиций в Средней Азии с 1853-го по 1895 год, и светлобронзовую — всем прочим лицам, принимавшим участие в этих походах и экспедициях. Утвердив ныне Правила, на основании которых медаль должна подлежать выдаче, Мы поручаем… объявление означенных Правил и доставление медалей по изготовлении их в распоряжение начальства участников этих походов. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано: Николай».[905]Медаль была отчеканена диаметром 28 мм. На лицевой стороне её изображены, под императорскими коронами, четыре вензеля царей, при жизни которых проводилось завоевание Средней Азии: вверху — Н-I, слева — А-II, справа — А-III и снизу — Н-II. На оборотной стороне — четырёхстрочная надпись: «ЗА — ПОХОДЫ ВЪ — СРЕДНЕЙ АЗИИ — 1853–1895 гг.».
Конкретно об условиях награждения этой медалью говорят утверждённые «Правила».
Серебряной медалью были награждены все воинские чины, а также волонтёры и милиционеры, принимавшие участие в среднеазиатских походах в какие-либо годы с 1853 по 1895, непосредственные участники сражений. Этой же медалью награждались священники и весь медицинский персонал, находившиеся в экспедициях при войсках и исполнявшие свои обязанности непосредственно в боевой обстановке.
Медали из светлой бронзы вручались всем поголовно воинским чинам, милиционерам, волонтёрам, которые не принимали участия в сражениях, но являлись участниками экспедиций в Среднюю Азию. Эти же бронзовые медали жаловались священникам и всему медицинскому персоналу, а также гражданским чиновникам, вольнонаёмному персоналу и, как указано в «Правилах», «…лицам всех сословий, оказавшим в походах какие-либо особые заслуги, по удостоверению этих лиц начальником тех войск, при которых они состояли в течение экспедиций».[906]
Встречается подобная медаль и из тёмной бронзы (меди). Она была отчеканена для коллекционеров по заказу СФА (Советской филателистической ассоциации).
По Айгунскому и Пекинскому договорам с Китаем в 1858 и 1860 годах дальневосточные районы Приморья и Уссурийского края были подтверждены как извечные владения Российской империи. Рассчитывая на поддержку Америки в борьбе за ликвидацию тяжких условий Парижского мирного договора по итогам Крымской войны, Россия продала ей в 1867 году Аляску вместе с Алеутскими островами за 7,2 миллиона долларов, что составляло в переводе на русские деньги менее 11 миллионов рублей. Затем для окончательной нормализации положения в бассейне Тихого океана Россия уступила Японии в 1875 году всю гряду Курильских островов в обмен на признание японцами острова Сахалин как территории, полностью принадлежащей Российской империи. С тех пор до окончания военных действий, проводимых до 1895 года в Средней Азии, Россия не ввязывалась ни в какие международные дела на Дальнем Востоке.
Тем временем Япония строила планы захвата Филиппин, Тайваня, Кореи, а у России надеялась отобрать весь Дальний Восток, чтобы стать полновластной хозяйкой на Тихом океане. В 1894 году она начала осуществлять свою грандиозную программу, развязав при поддержке США захватническую войну против Китая. Пользуясь его слабостью, она быстро овладела Кореей, захватила остров Тайвань, Ляодунский полуостров с Порт-Артуром (ныне Люйшунь) и стала угрожать Пекину. Китай был вынужден подписать в городе Симоносеки мирный договор, согласно которому Японии передавался весь Ляодунский полуостров, острова Тайвань и Пэнхуледао. От Китая отошла также под влияние Японии и Корея.
Симоносекский мир положил начало борьбе многих западных держав за раздел Китая. Под видом его «защиты» началась оккупация китайских территорий: США захватили Филиппины, Англия — Вейхайвей, Германия — Циндао, Франция — Гуанчжоувань. И даже Италия с большим запозданием стала требовать своей доли в этом дележе. Она надеялась получить для себя порт Санмунь. Все эти «хищники… смотрят на нас глазами тигра, — так метко выразился Сунь Ятсен, — с вожделением зарятся на наши… богатства… Они готовы разрезать Китай словно тыкву, разделить на доли словно бобы».[907]
Россия строила на территории Маньчжурии Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД), идущую от Байкала к Владивостоку. Опасное соседство с Японией на материке вызывало беспокойство России, и она 11 апреля 1895 года предъявила Японии ультиматум, требуя ухода с Ляодунского полуострова. Франция и Германия, имевшие на Дальнем Востоке сильный флот, поддержали в этом вопросе Россию, как союзницы, и Япония была вынуждена уступить.[908] В декабре 1897 года российская эскадра боевых кораблей вошла на рейд Порт-Артура, а 15 марта следующего года под дипломатическим нажимом китайские власти подписали конвенцию на аренду части Ляодунского полуострова — района Квантуна вместе с Порт-Артуром сроком на 25 лет. Таким образом, Россия получила незамерзающий порт на Дальнем Востоке, который давал возможность круглый год отправлять и принимать торговые суда.
Тем временем работы по строительству железной дороги, начатые ещё в 1895 году, велись сразу в пяти направлениях: от Харбина — на юг, восток и запад, от Порт-Артура и Никольска-Уссурийска — к Харбину. За два года было проложено 1300 вёрст, не считая временных и станционных путей. Река Сунгари была приведена в судоходное состояние, и по ней в Харбин подвозили стройматериалы. Строились дома, станционные и складские сооружения. Из малой заброшенной деревушки, теперь оказавшейся на пересечении дорог, Харбин быстро превращался в крупный торговый центр на Дальнем Востоке. На морских берегах Ляодуна строились причалы, приёмные пункты, пакгаузы и другие портовые сооружения. Возникло своё пароходство. Тридцать больших торговых судов уже курсировали в водах Жёлтого моря. Порт Далянь на восточном берегу Ляодунского полуострова был переименован в Дальний (ныне снова Далянь). В его роскошную застройку, на удивление всему миру, были вложены огромные средства. Скверы и парки озеленялись дивными экзотическими растениями, завозимыми чуть ли не со всех континентов земного шара, всё в нём делалось необычно, чтобы стянуть к нему всю торговлю Дальнего Востока.
Полоса отчуждения КВЖД в Маньчжурии быстро застраивалась жилыми посёлками для служащих и дорожной охраны. На железных дорогах уже работало около 6 тысяч русских служащих. Китайцев было привлечено 60 тысяч, с оплатой по 10 копеек в день. В Яньтайских и Вафандянских копях добывался уголь. От них уже велись железнодорожные ветки к основной южно-маньчжурской линии. Промышленность процветала — заводы и новые предприятия росли как грибы после дождя. Колоссальные капиталы вкладывала Россия в освоение Маньчжурии. Под предлогом «дружбы» с Китаем, под видом различных «концессий», «аренды», с обещанием «компенсаций» она закреплялась в Маньчжурии, стремясь наглухо закрыть туда двери иностранному капиталу, надеясь утвердиться в этих новых районах навсегда. Но незаметно надвигалась беда. В конце 1899 и начале 1900 года она обрушилась сразу всей мощью китайского народного восстания…
Безапелляционное нашествие империалистических держав чуть ли не всей Европы породило возмущение китайских народных масс. Вторжение европейской цивилизации с дешёвыми промышленными товарами подорвало конкурентоспособность мелких китайских торговцев, кустарей, ремесленников; новые виды транспорта оставили без работы возчиков, лодочников, грузчиков, кули. Первые вспышки народного гнева начались ещё в 1895 году, затем они переросли в 1896 году в восстание «Больших мечей», которое в 1897–1899 годах охватило многие районы Китая. Тайный союз восставших — «Отряды справедливости и мира» — представлял собой мистико-религиозную организацию, члены которой собирались в старых, заброшенных сараях, пещерах, лачугах и прочих тайных местах, называемых «алтарями». Там они коллективно заучивали заклинания, которые твердили во время кулачных боевых тренировок, считая, что бой с определёнными заклинаниями имеет магический смысл и такой человек становится «…неуязвимым или даже приобретает бессмертие».[909] Кулак по-китайски — туань, а подпольный союз назывался «Ихэтуань», откуда пошло название «восстание ихэтуаней». Иностранцы называли его «боксёрским».
Союз ихэтуаней призывал народ к избиению иностранцев и изгнанию их из Китая. Шандунь сделался центром восстания, затем оно переместилось в провинцию Чжили. Предводителем его стал солдат Ли Лайчжун. Под его руководством восставшие разрушали государственные учреждения, железные дороги, линии связи, христианские храмы, новый европейский транспорт. В июне они столкнулись с правительственными войсками царицы Цыси. Часть солдат перешла на сторону восставших. Преодолев сопротивление, повстанцы ворвались в Пекин, осадили посольский квартал и держали его в кольце целых 56 дней. Дело дошло до убийства чиновников. 11 июня был убит секретарь японского посольства,[910] затем немецкий посланник Вильгельма в Китае дипломат Кетлер. Вспыхнул пожар, который «…в один миг уничтожил прекрасный цветущий район, строившийся 200 лет. В это же время иностранные солдаты в полном боевом снаряжении… охраняли восточный и западный концы улицы, где размещались посольства…».[911] Царица Цыси со своей придворной свитой бежала в Сиань.
В конце июня восстание перекинулось в Маньчжурию, охватив всю её территорию вплоть до русских границ, и стало угрожать Благовещенску. Повстанцы начали громить посёлки, разрушать линию КВЖД, промышленные предприятия и прочие русские сооружения. Почти вся железная дорога была приведена в негодность. Россия понесла убыток от разрушений, нанесённых ихэтуанями, на огромную сумму — 70 миллионов рублей.[912]
Под видом подавления восстания в Китай были двинуты огромные соединения войск Германии, Англии, Франции, США, Японии, Австро-Венгрии, Италии и России.
Ещё в середине 1900 года Петербург был извещён о том, что в Пекине весь квартал, заселённый иностранными дипломатами, находится под угрозой ихэтуаней. Колония иностранцев в Пекине насчитывала в то время около тысячи жителей. Когда это случилось, английский посланник слёзно умолял М. Н. Муравьёва (министра иностранных дел) спешно выслать десант из Порт-Артура, где у России находился гарнизон в 12 тысяч человек. Чтобы предупредить вторжение японских войск, русское правительство незамедлительно направило в Тянь-Цзинь 4-тысячный вооружённый отряд. Одновременно в России была проведена дополнительная мобилизация. 150 тысяч русских войск вошли в Маньчжурию. Дошли они и до Пекина, но вскоре были отозваны.
Карательная экспедиция иностранных держав «наводила порядок» в Китае до самого апреля 1901 года. Россия в это время вынуждена была держать свою армию в Маньчжурии вдоль линии КВЖД. Она заявила, что выведет их, как только в Маньчжурии «…будет установлен прочный порядок».[913]
После расправы над восставшими правительства одиннадцати государств 25 августа 1901 года предъявили Китаю «заключительный протокол», согласно которому он должен был уплатить убытки, понесённые иностранными государствами, в размере 500 миллионов рублей. Из этой суммы России приходилось около 184 тысяч.[914]
Указом № 140, подписанным императором Николаем II 6 мая 1901 года, была установлена «…особая медаль в память подвигов, оказанных войсками нашими во время походов в пределы Китая и перенесённых трудов… в 1900–1901 годах…»
Учреждено было две разновидности этой медали — серебряная и светло-бронзовая, обе диаметром 28 мм.
На лицевой стороне медали помещалось крупное изображение витиеватого вензеля Николая II (под императорской короной); на оборотной — по горизонтальному диаметру — даты похода — «1900–1901»; на фоне вертикально стоящего якоря — скрещенные винтовка со штыком и шашка; по окружности, вдоль края медали, надпись: «ЗА ПОХОДЪ В КИТАИ».
Серебряной медалью награждались все участники событий, в том числе и народные добровольцы, принимавшие непосредственное участие с оружием в руках в военных действиях против ихэтуаней при взятии Тянь-Цзиня, Таку, столицы Китая — Пекина, а также находившиеся в Зазейском районе и участвовавшие в защите города Благовещенска. Этой же медалью награждались священники, медперсонал и различного рода чиновники, находившиеся на службе в воинских частях, действовавших в вышеуказанных районах.
Медаль из светлой бронзы выдавалась только воинским чинам армии и флота, не участвовавшим в боевых операциях против повстанцев, но находившимся в пределах Китая и в зоне, переведённой на военное положение. Носили медаль на груди на комбинированной Андреевско-Владимирской ленте.
Встречаются медали, выполненные из белого металла и из тёмной бронзы. Они, как правило, имеют на обеих сторонах тонкую обводку, которая подчёркивает бортик и делает медаль более изящной. Это поделки частных мастеров. Они отличаются от государственных рельефностью изображения вензеля, особенно это касается медалей из светлой бронзы.
Среди медалей частного чекана есть и серебряные с обязательным клеймом имени изготовителя и пробы металла на ушках. Некоторые из них — прекрасные образцы подлинного ювелирного искусства. Среди подобных работ из серебра встречаются и выполненные под алмазную россыпь в изображении вензеля Николая II.
После подавления восстания «ихэтуаней» в 1901 году борьба за господство в Китае между империалистическими державами возобновилась с новой силой. Главными соперниками в Корее и Маньчжурии выступили Япония и Россия. За их спинами стояли крупные державы Запада, политика которых сводилась к стремлению втравить в войну два эти государства и тем самым ослабить их дальнейшее влияние на Дальнем Востоке, чтобы затем самим укрепиться в Северном Китае.
Япония давно жаждала не только взять под своё влияние Корею и Маньчжурию, но и намеревалась в дальнейшем отхватить у России Дальний Восток, чтобы стать безраздельной хозяйкой на Тихом океане. Её стремление вытеснить Россию из Северного Китая было в интересах Англии. 17 января 1902 года между ними был заключён договор, согласно которому Англия обязывалась поддерживать Японию во всех отношениях и оказывать ей всестороннюю помощь.
Россия же стремилась при поддержке Германии и Франции укрепиться на Ляодунском полуострове в незамерзающем Порт-Артуре, сделать его главной базой на Дальнем Востоке, подтянуть туда железную дорогу, ветку от которой соединить с Пекином.
США, в свою очередь, под видом сохранения целостности Китая проталкивали свою доктрину «Открытых дверей», ратуя за предоставление равных возможностей для всех государств в торговле с Китаем. Они протестовали против монополистической политики России в его северных областях. Под дипломатическим нажимом Англии, США и Японии Россия вынуждена была весной 1902 года начать подготовку к выводу своих войск из Маньчжурии. Стараясь сохранить там военные силы для охраны КВЖД, она вместе с тем добивалась от правительства Китая, чтобы в Маньчжурию был закрыт доступ иностранцам. Такое требование вызвало протест со стороны её противников. Япония проявила столь агрессивный нрав, что стала угрожать России войной. В связи с этим русское командование прекратило эвакуацию своих войск, более того, Мукден и Инкоу, из которых уже были выведены войска, снова были оккупированы русскими. 30 июля 1903 года наместником на Дальнем Востоке был назначен начальник Квантунской области Е. И. Алексеев (внебрачный сын Александра II). Ему были предоставлены широкие полномочия дипломатических сношений от имени царя. Его ставка до войны находилась в Порт-Артуре, который в то время только ещё укреплялся.
Япония понимала, что Россию можно вытеснить из Китая только посредством вооружённой силы. Поэтому после заключения союзного договора с Англией она развернула широкую подготовку к войне. Японские моряки обучались в Англии военно-морскому делу, японские корабли, построенные на английских верфях и оснащённые американским военным снаряжением, бороздили моря, набираясь в постоянных учениях боевого опыта; сухопутные войска постигали новые немецкие приёмы наступательной тактики. Японские шпионы под видом китайцев проникали во все районы дислокации русских войск. Нередко японские офицеры генерального штаба в качестве различных гражданских специалистов засылались в Порт-Артур и другие воинские гарнизоны. Англия, США и даже Германия предоставляли Японии огромные кредиты, которые в конечном счёте составили 410 миллионов рублей и покрыли половину всех её расходов на войну.[915] К началу войны японская армия насчитывала 375 тысяч человек, имела 1140 орудий, в то время как у России на Дальнем Востоке было всего 122 тысячи солдат и 320 орудий. Японский флот составлял 122 боевые единицы против 66 русских. Американское вооружение на японских эскадрах превосходило русское по боевым качествам. Россия не была готова к этой войне, но надеялась, что она будет «маленькой и победоносной». И это шапкозакидательство дорого обошлось ей.
27 января 1904 года Япония без объявления войны напала на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура. В первые дни военных действий два русских военных корабля — крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» — оказались вдали от своей эскадры, в корейском порту Чемульпо. Русские решительно отвергли ультиматум японского адмирала, отказались сдать корабли врагу и вступили в бой, в неравный бой с японской эскадрой, состоявшей из четырнадцати кораблей. Японцы противопоставили двум русским кораблям 181 мощное орудие и 42 торпедных аппарата, т. е. в шесть раз больше, чем у русских. Несмотря на это, вражеской эскадре был нанесён большой урон, корабли её получили серьёзные повреждения, а два крейсера даже нуждались в немедленном доковом ремонте.
Пострадал и «Варяг». Крейсер получил четыре пробоины, почти все орудия оказались разбитыми, половина орудийной прислуги выведена из строя. Вот как описал этот бой Н. Руднев — сын командира крейсера «Варяг» В. Ф. Руднева — в своей книге об отце: «…Снаряды ложились у борта, засыпали палубу многочисленными осколками, наносившими людям тяжёлые ранения. В периоды особого напряжения в сторону „Варяга“ посылались ежеминутно не менее двухсот снарядов различного калибра. Море буквально кипело от взрывов, вздымались десятки фонтанов, обдавая палубу осколками, каскадами воды.
Один из первых крупных снарядов, попавший в крейсер, разрушил мостик, вызвав пожар в штурманской рубке, перебил фок-ванты, вывел из строя дальномерный пост № 1. Мичмана Нирода, определявшего по дальномеру расстояние, разорвало на куски. От него осталась только рука, опознанная по кольцу на пальце. Убиты были также матросы Василий Мальцев, Василий Оськин, Гавриил Миронов. Находящиеся на дальномерном посту другие матросы оказались ранеными. Следующий снаряд вывел из строя шестидюймовое орудие № 3, убил командира Григория Постнова, остальных ранил…».[916]
В. Ф. Руднев, поддержанный всем экипажем, принимает решение затопить крейсер, чтобы он не достался врагу. «Варяг» и «Кореец» заходят в нейтральный порт Чемульпо, где стоят корабли других стран. Японцы требуют немедленной выдачи русских моряков как военнопленных, но английские, французские и итальянские моряки, ставшие свидетелями небывалого боя, не выдали героев, всех оставшихся в живых русских матросов перевезли они на свои корабли. Последним «Варяг» покинул его раненый и контуженый командир. Сходя на катер, он поцеловал поручни трапа, и крейсер был затоплен. На «Корейце» ещё оставалось около 1000 пудов пороха. Взорванная лодка распалась на части, и они ушли под воду.
Героям боя при Чемульпо 19 мая была устроена торжественная встреча в Одессе, куда они прибыли на пароходе «Малайя». Ещё в море к ним подошёл катер «Тамара», на котором начальник порта доставил награды.
«…Радостной и торжественной была встреча в Одессе. Прямо на палубе парохода героям Чемульпо прикрепили на грудь Георгиевские кресты, в их честь салютовала батарея в Александровском парке, суда на рейде и в порту подняли флаги расцвечивания. Праздничным ликованием был охвачен весь город. Столь же торжественно принимал моряков и Севастополь… 10 апреля специальным эшелоном 30 офицеров и 600 матросов „Варяга“ и „Корейца“ выехали из Севастополя в столицу… На всех станциях и полустанках ждали люди прохождения эшелона с героями Чемульпо. Из дальних губерний и городов шли приветствия и поздравления. 16 апреля эшелон прибыл в Петербург. На перроне Николаевского вокзала моряков встречали все высшие чины флота… Здесь же находились родственники моряков, представители армии, городской думы, земства и дворянства, морские атташе… Празднично украшенный Невский проспект, по которому торжественным маршем шли моряки, был до отказа запружен жителями города. …Под непрерывный гром оркестров и не утихавшей ни на минуту восторженной овации проделали моряки свой путь славы по Невскому проспекту… Царский смотр на Дворцовой площади и молебен во дворце, обед в Николаевском зале… приём в городской думе подарков города — именных серебряных часов каждому матросу, спектакли и торжественные ужины сменяли друг друга. Каждый из варяжцев получил „высочайший сувенир“ — специальный „георгиевский“ прибор, которым он пользовался на обеде царя».[917]Во время этого торжества всем героям Чемульпо были жалованы серебряные медали диаметром 30 мм на специальной, неповторимой ленте «Андреевского флага» (с белым полем и косым Андреевским крестом синего цвета на нём). На лицевой стороне, посередине, внутри венка из двух лавровых ветвей, перевязанных внизу лентой, изображён крест св. Георгия Победоносца на орденской ленте; между венком и бортиком медали помещена круговая надпись: «ЗА БОЙ «ВАРЯГА» И «КОРЕЙЦА» 27 ЯНВ. 1904 г. — ЧЕМУЛЬПО —». Последний знак тире замыкает фразу с её началом так, что можно читать её и со слова «Чемульпо».
Оборотная сторона медали впервые за период XIX и начала XX веков отчеканена по петровской традиции — с изображением морского боя. На переднем плане композиции помещены крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец», идущие в бой навстречу японской эскадре, корабли которой видны справа медали, над линией горизонта; вверху — в облаках, под самым ушком, помещён четырёхконечный крест как символ христианской веры.
Медаль была учреждена 10 июля 1904 года и вручена всем участникам морского боя с японской эскадрой Уриу под Чемульпо. «Рудневу вручили её по возвращении из отпуска, — как писал его сын Руднев Н. — Он невесело пошутил: „Это мне последняя серебряная пилюля!“» Ему был жалован, как и всему офицерскому составу экипажей, орден св. Георгия 4-й степени, хотя по статусу полагался третьей.[918] Кроме того, Рудневу присвоили звание флигель-адъютанта, согласно которому он стал состоять в царской свите императора Николая II и обязан был нести «…один-два раза в месяц суточные дежурства в царском дворце при особе монарха».[919]
Однажды в одно из таких дежурств императора Николая II навестил проездом персидский шах и пожелал лично увидеть «русского героя-патриота». При представлении ему Руднева он выразил герою своё благоволение и неожиданно для всех присутствующих высших персон наградил его орденом «Льва и Солнца» 2-й степени с бриллиантовой звездой. «…Это слабительная пилюля моим недоброжелателям», — пошутил Руднев, вернувшись домой.[920] А вскоре после той встречи японское правительство выразило признание командиру «Варяга», переслав в Россию почётный японский орден «Восходящего Солнца», который был вручён Рудневу лично посланником микадо. Этот знак японских почестей в «…чёрной лакированной шкатулке с государственным гербом на крышке» он никогда не носил, убрав его куда-то далеко, чтобы он не попадался на глаза и не напоминал ему Уриу, Мураками и те чёрные дни войны.[921]
После вероломного нападения на русские корабли в Порт-Артуре и Чемульпо Япония начала беспрепятственную переброску своих войск через море и высадку их в Корее и на Ляодунском полуострове, с тем чтобы начать наступление против главных сил русской армии в Маньчжурии и развернуть действия против Порт-Артура. Воды Жёлтого моря постоянно бороздила японская эскадра адмирала Того, выискивая способы уничтожения русских кораблей, закрывая им выход из бухты. В морских операциях Россия терпела одну неудачу за другой. В конце концов оставшиеся корабли поставили на прикол в Порт-Артуре, сняли с них орудия и установили их на береговых укреплениях.
Героическая оборона Порт-Артура, которая по своим масштабам превосходила Севастопольскую в шесть раз, в результате преступной деятельности коменданта крепости Стесселя и начальника обороны Фока закончилась её сдачей. Довершило всё Цусимское сражение.
Война была позорно проиграна. Однако «Высочайшим указом от 21 января 1906 года на имя Военного министра (данным) Государю Императору благоугодно было установить особую медаль в ознаменование Монаршей признательности войскам, участвовавшим в войне с Японией 1904–1905 годов, для ношения на груди на ленте, составленной из Александровской и Георгиевской».[922]
На лицевой стороне медали помещено «всевидящее око», окружённое сиянием; внизу, вдоль бортика, даты: «1904–1905». На оборотной — пятистрочная надпись славянской вязью: «ДА — ВОЗНЕСЕТЪ — ВАСЪ ГОСПОДЬ — ВЪ СВОЕ — ВРЕМЯ».
Медаль была отчеканена одного образца, но подразделялась на серебряную, светло-бронзовую и тёмно-бронзовую (медную). Серебряная предназначалась, по сути, только для защитников Квантунского полуострова (на юго-западной оконечности Ляодуна, где и находился Порт-Артур). Ею были награждены все лица, участвовавшие при защите подступов к крепости на Цзиньчжоуском перешейке и обороне Порт-Артура. Такая же серебряная медаль была выдана всем чинам различных ведомств, находившимся в осаждённом Порт-Артуре по обязанностям службы; а также медицинским работникам, священникам, состоявшим на службе, и даже жителям Порт-Артура, участвовавшим в его защите.
Медаль из светлой бронзы получили все чины военного и морского ведомства, государственного ополчения и добровольцы, которые побывали хотя бы в одном сражении против японцев на суше или на море.
Медали из тёмной бронзы (меди) были вручены воинским чинам, «не принимавшим участия в боях, но состоящим на службе в действовавших армиях и в приданных им учреждениях… расположенных во время войны… по день ратификации мирного договора на Дальнем Востоке и вдоль Сибирской и Самаро-Златоустовской железных дорог, в местностях, объявленных на военном положении, а именно:
1. Всем вообще: военным, морским, пограничной стражи и ополчения.
2. Священникам, врачам и прочим медицинским чинам… лицам, не принадлежащим к военному званию, если эти лица находились по обязанностям службы при войсках и врачебных заведениях».[923]
Далее указывается ещё много пунктов о награждении этой медалью. Она жаловалась «…вообще лицам всех сословий, оказавшим в течение войны с Японией какие-либо особые заслуги, по удостоению этих лиц начальством тех войск и учреждений, при которых они в то время состояли».[924] А 1 марта 1906 года вышло дополнительное «Высочайшее повеление», в котором указывалось о предоставлении права «…ношения банта при медалях в память войны с Японией 1904–1905 годов, из присвоенной этим медалям ленты, всем лицам, получившим ранения и контузии в сражениях с японцами».[925]
Много раз рассказывалось в периодической печати о курьёзности в надписи этой медали, но наиболее правдоподобно и убедительно написал об этом участник русско-японской войны А. А. Игнатьев в своей книге «50 лет в строю»:
«…— А вот почему вы медали за японскую войну не носите? — спросило меня начальство. Медаль представляла собой плохую копию медали за Отечественную войну, бронзовую вместо серебряной; на оборотной стороне её красовалась надпись: „Да вознесёт вас Господь в своё время“.
— В какое время? Когда? — попробовал я спросить своих коллег по генеральному штабу.
— Ну что ты ко всему придираешься? — отвечали мне одни. Другие, более осведомлённые, советовали помалкивать, рассказав по секрету, до чего могут довести услужливые не по разуму канцеляристы. Мир с японцами ещё не был заключён, а главный штаб уже составил доклад на „высочайшее имя“ о необходимости создать для участников маньчжурской войны особую медаль. Царь, видимо, колебался и против предложенной надписи: „Да вознесёт вас Господь“ — написал карандашом на полях бумаги: „В своё время доложить“.
Когда потребовалось передать надпись для чеканки, то слова „В своё время“, случайно пришедшиеся как раз против строчки с текстом надписи, присоединили к ней».[926] (Следует, однако, отметить, что слова «Да вознесёт Вас Господь в своё время» являются точной цитатой из «Нового Завета».)
Но пробная медаль из светлой бронзы с трёхстрочной надписью: «ДА — ВОЗНЕСЕТЪ — ВАСЪ ГОСПОДЬ» имела место. Она редко, но встречается в собраниях коллекционеров.
Надо полагать, что вместе с «докладом» на «высочайшее имя» были для наглядности преподнесены императору Николаю II и пробные образцы этой медали. А как же иначе?
Наряду с официальной медалью за русско-японскую войну была выпущена большая масса всевозможных разновидностей бронзовых и медных медалей. Они отличаются от государственных и размерами треугольника «всевидящего ока», и его положением на поле относительно центра, и формой лучезарного сияния, и шрифтом надписи с оборотной стороны, и даже количеством строк в ней. Но наиболее популярной среди коллекционеров является медаль с полной четырёхстрочной (узаконенной) надписью: «ДА — ВОЗНЕСЕТЪ ВАСЪ — ГОСПОДЬ ВЪ СВОЕ — ВРЕМЯ». Шрифт выполнен старославянской вязью.
Кроме общевойсковой медали в память русско-японской войны была учреждена ещё серебряная медаль Красного Креста, «Высочайше утверждённое положение» о которой от 19 января 1906 года было объявлено Министерством юстиции. В «Положении» сообщается, что «…Медаль Красного Креста… установлена для выдачи лицам обоего пола в воспоминание участия, которое они во время войны против японцев 1904 и 1905 годов принимали в деятельности Российского Общества Красного Креста, состоящего под Высочайшим Покровительством Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны (матери Николая II)».[927] В положении, к сожалению, не указываются размеры этой медали, но чаще всего она встречается диаметром 24 мм с плоским крестом, залитым красной (рубиновой) эмалью. На оборотной стороне, как указывается в положении, «…помещены надписи: „РУССКО-ЯПОНСКАЯ“ — полукругом у верхней части обода, „1904–1905“ — прямым шрифтом посередине и „ВОЙНА“ — у нижней части обода».[928]
Большой редкостью является подобная медаль диаметром 28 мм. Встречается два её варианта. В одном крест выполнен плоским — по принципу медали диаметром 22 мм, а в другом — он круто выгнут и припаян к полю медали только кончиками крыльев, так, что под ним образован просвет. Встречается также подобная медалька уменьшенного размера — диаметром 21 мм.
Структура поля в основании эмали на кресте медалей художественно обработана по-разному. У 24-миллиметровых, как правило, в виде узких штриховых лучей, идущих от центра к краям. У 28-миллиметровых — мелких прямоугольников — «кирпичиков»; у малых, диаметром 21 мм, без подготовки основания — в тон рубиновой эмали. На всех медалях Красного Креста на ушках для подвески имеются пробные клейма.
Медалями Красного Креста награждались все лица, принимавшие участие в деятельности Российского Общества Красного Креста: члены всех управлений, комитетов и общин, «…лица, служившие в их Канцеляриях, заведывавшие складами и трудившиеся в них; уполномоченные, агенты… врачи, фармацевты, сёстры милосердия, студенты… фельдшера, санитары, артельщики, лазаретная прислуга, так и на пунктах разного наименования — перевязочных, приёмных, санитарных, питательных и ночлежных, а равно и служивших по эвакуации».[929] Этими же медалями награждались и «…лица, сделавшие более или менее значительные существенные приношения деньгами и вещами, а также содействовавшие поступлению пожертвований».
Медаль носили «…на Александровской ленте на левой стороне груди по желанию при всякого рода одежде. При орденах и иных знаках отличия медаль эта (должна подвешиваться) левее таковых, непосредственно вслед за жалуемыми правительством медалями».[930]
Чеканились они по «…распоряжению Главного Управления Российского Общества Красного Креста», и при выдаче её с награждаемых удерживали в пользу Главного Управления Красного Креста «заготовительную стоимость её».[931]
Были случаи, когда сёстры милосердия получали по нескольку наград. Например, Санникова, Максимович, Симановская и Батанова выдержали осаду Порт-Артура. Помимо медалей Красного Креста и серебряных медалей за войну, предназначенных для защитников Порт-Артура, они при представлении «…7 июля Е.И.В. (её императорскому величеству) Принцессе… Ольденбургской, на даче Её Высочества в Старом Петергофе… (были) награждены серебряными медалями, с надписью „За храбрость“, на Георгиевских лентах».[932]
Эти молодые женщины несли тяготы войны наравне с мужчинами. Они находились в самом пекле войны и очень часто подвергались неожиданным превратностям жестокой судьбы.
После окончания войны, 26 сентября 1906 года, были учреждены бронзовые кресты «…Государственного ополчения Сибирского военного округа и дружин, сформированных по военным обстоятельствам на Дальнем Востоке…».[933]
Подобные знаки появились ещё при императоре Александре I и сохранили свою традиционную форму до русско-японской войны. Лишь размеры их были уменьшены да несколько изменён девиз — вместо «за веру и царя» стал «ЗА ВЕРУ, ЦАРЯ, ОТЕЧЕСТВО». Окончательный рисунок знака размером 43x43 мм сформировался ещё при Александре III, в 1890 году.[934]
Эта награда представляет собой крест с уширенными концами, в розетке которого под короной изображён вензель императора Николая II. На концах его, вдоль окантовки, по всему периметру, мелкие бусы и надписи: на левом — «ЗА», на верхнем — «ВЕРУ», на правом — «ЦАРЯ» и на нижнем в две строки — «ОТЕ — ЧЕСТВО».
На основании «Правил», утверждённых 26 сентября 1906 года, жаловался он «…В знак памяти о службе в Государственном ополчении Сибирского военного округа, а равно в дружинах, сформированных во время Русско-Японской войны по военным обстоятельствам, представляется генералам, штаб- и обер-офицерам и работникам, состоявшим на службе в названных ополчениях и дружинах…» На основании того же «Высочайшего» административного циркуляра «…право ношения ополченского знака распространяется также на тех ссыльно-каторжных, находившихся в составе дружин, сформированных на Дальнем Востоке, кои за время своей службы в дружинах были перечислены в крестьяне из ссыльных».[935] И пунктом «6» указывается, что «…Ополченский знак носится на левой стороне груди».
Во время русско-японской войны было мобилизовано много судов частных предпринимателей, на которых в различных военных операциях — разведке, переброске войск, а то и в сражениях, участвовало морское ополчение. Для них был введён специальный знак. По форме он идентичен знаку сухопутного ополчения, но в промежутки между концами креста были добавлены «оксидированные якоря».[936]
Оба ополченских знака имели с обратной стороны штифты для крепления к одежде.
Оборона Порт-Артура в сентябре месяце достигла наивысшей точки, а на далёкой Балтике эскадра З. П. Рожественского только подтягивалась к порту Либава (ныне Лиепая). 2 октября 1904 года она в составе 7 броненосцев, 8 крейсеров, 8 миноносцев, 2 пароходов «Добровольного флота» и отряда транспортов в 25 вымпелов тронулась в далёкий путь (через три океана) длиной около 34 тысяч километров. Задачей её было соединиться с порт-артурской эскадрой и развернуть военные действия против японцев, чтобы «…завладеть Японским морем».
Не успели русские корабли выйти в просторы Северного моря, как начались неприятности. Среди ночи у Доггер-Банки эскадра приняла гулльские рыболовные суда за японские миноносцы и расстреляла их. Заодно, не разобравшись в темноте, досталось и своим. За «гулльский инцидент», который ославил русский флот на весь мир, Россия выплатила 650 тысяч золотых целковых за нанесённый ущерб.[937]
На Танжерском рейде, у Гибралтарских ворот, небольшая часть судов с мелкой осадкой была отделена от эскадры и направлена через Средиземное море к Суэцкому каналу и дальше — через Красное море в Индийский океан. Основные же силы пошли на юг по Атлантике. Огибая огромный материк Африки, корабли то попадали в полосу проливных тропических дождей, то шли в густом молочно-белом тумане, подавая сигналы утробным рёвом, то монотонно качались на мёртвой зыби под невыносимо палящими лучами тропического солнца, то входили в полосу непрерывных многодневных штормов, когда всё вокруг беспрестанно ревело и клокотало под ураганным ветром. Строй кораблей растягивался на сотню миль, транспорты отставали и часто выходили из строя из-за каких-либо неполадок. А они случались очень часто. Вот как высказывался об этом командир одного из отрядов эскадры Добровольский: «…Ни одно судно прилично не оборудовано, всё сделано кое-как, на живую нитку… Смешно сказать, наш отряд два месяца в пути, а машины наших крейсеров… всё ещё не могут развить и половины той скорости, которая для них была обязательна…»[938]
Условия перехода были невыносимо тяжёлыми, уголь зачастую приходилось грузить с немецких угольщиков вручную, прямо в открытом море, в страшную тропическую жару — день и ночь, грязные и уставшие матросы буквально валились с ног. За простой судов немцы взимали по 500 рублей за сутки, а сама цена на уголь была астрономической.
Топливом запасались до предела, им заваливались все углы и даже жилые помещения, уголь самовозгорался, и на кораблях возникали частые пожары.
У острова Сент-Мария, вблизи Мадагаскара, эскадра попала в страшный шторм. Огромные броненосцы кидало словно игрушки, «Дмитрий Донской» в этой дикой пляске океана потерял катер, из походного строя вывалился буксир «Русь», на броненосце «Князь Суворов» загорелся уголь, у «Авроры» сорвало и унесло в океан вельбот…
В Несси-бе, на Мадагаскаре, были получены известия о сдаче японцам Порт-Артура и гибели Тихоокеанской эскадры. Дальнейшее следование к Порт-Артуру теряло смысл. Экипаж эскадры проводил ремонт, матросы надеялись на возвращение обратно на Балтику. Командующий эскадрой Рожественский, недавно получивший чин вице-адмирала, хорошо понимал нецелесообразность и гибельный конец этого предприятия, но не смел возразить императору Николаю II, сказать о слабости его эскадры перед силами японского флота, который был взлелеян сильнейшими странами Европы и США. В подкрепление Рожественскому из Либавы была отправлена 3 февраля 1905 года ещё одна эскадра, под командованием контр-адмирала Н. И. Небогатова, в составе всего пяти вымпелов — одного старого броненосца, такого же крейсера и трёх малых броненосцев береговой обороны, которые матросы прозвали «самотопами». Они были низкобортны и предназначались только для действий в тесных шхерных условиях Финского залива, но никак не для эскадренных боёв.
Ожидание подкрепления на Мадагаскаре затягивалось. Чтобы ограничить японцам время для подготовки к «встрече» русской эскадры, Рожественский назначил рандеву с Небогатовым на 26 апреля недалеко от бухты Ванг-Фонга и двинул свою огромную флотилию через Индийский океан. В ночные часы среди бескрайних океанских просторов эскадра напоминала своими разноцветными ходовыми огнями сказочный город. И если бы не чувство напряжённого ожидания предстоящей жестокой развязки, этот поход мог бы сойти за увлекательное путешествие. Но суровая действительность постоянно напоминала о себе. Трудности были невероятными, помощи ждать было неоткуда. Даже союзники-французы не дали эскадре (9 апреля) передохнуть в своей бухте Камп-ранг, заставили её покинуть порт, боясь осложнений с японцами.[939]
После встречи с Небогатовым, корабли которого лишь незначительно увеличили силы русских, объединённая эскадра направилась на север, к месту гибели, держа курс на Корейский пролив. Немецкие угольщики, снабжавшие эскадру, боялись проникать в воды восточных морей после японского предупреждения, и русская эскадра шла дальше, перегруженная углём сверх всякой меры.
Японцы, узнав, что русская эскадра направилась, не меняя курса, на Корейский пролив, сосредоточили у Цусимских островов три эскадры и — для более успешных действий — разделили каждую ещё на два-три отряда. Корабли у них были в основном новые, построенные по последнему слову техники.
«…Один броненосец „Микаса“, водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн — колосс, равного которому нет во всей русской армаде, — пишет Г. Халилецкий. Далее он красноречиво характеризует японские преимущества. — …Да, Европа уж расстаралась для ниппонской империи! Пушки на японских кораблях — систем, подозрительно похожих на германские, навигационные приборы — близнецы британским, аппараты для… минных атак, говорят, до этого были запатентованы в Северо-Американских Соединённых Штатах. Даже лоции, если их сличить с теми, которые отпечатаны в Лондоне, отличаются только разве тем, что вместо строчек английских названий — на них узкие столбики иероглифов…»[940]
А вот что говорит о преимуществе вооружения японского флота С. М. Белкин в своей книге «Рассказы о знаменитых кораблях»:
«…Японцы располагали мощными фугасными снарядами, обладавшими сильным взрывным действием, и расстреливали наши корабли от 5,5 до 17,5 км. (По словам самого адмирала Небогатова наши снаряды взрывались только в 25 %.) Кроме того, японские были скорострельнее, если русские могли в минуту произвести 134 выстрела, то японцы до трёхсот. В японских снарядах было больше взрывчатки. А в качестве стрельбы (преимущество) было ещё значительней. Русские выстреливали в минуту около 200 кг взрывчатого вещества, в то время как японцы до 3.000 кг».[941]
Японцы ждали русскую эскадру ещё в январе, и у них было предостаточно времени на подготовку к решающему сражению.
12 мая, не доходя до острова Чеджудо, перед Корейским проливом от русской эскадры были отделены шесть транспортов, в том числе три торговых судна добровольного флота. Их отправили в сопровождении крейсеров «Днепр» и «Рион» в обратный путь. Теперь, перед боем, они были лишней обузой боевым кораблям. В тот же день эскадра направилась к восточному проходу Корейского пролива между Японией и Цусимскими островами. В ночь на 14 мая она прошла сторожевую линию японцев без огней, но два освещённых госпитальных судна выдали японцам маршрут её движения.
Утро над проливом вставало хмурое, неспокойное. Пелена тумана, клочьями висевшая над водой, начинала рассеиваться. Экипаж эскадры жил тревожным ожиданием нападения японцев.
Дальнейший ход событий лучше проследить глазами самих участников Цусимского сражения — на основании документов, дневников и воспоминаний. Вот как описывает этот бой очевидец, находившийся на крейсере «Аврора».
«…После того, как расстрелянный флагман „Князь Суворов“ огромным горящим костром вывалился из строя, на смену ему явился броненосец „Александр III“, с именем которого навсегда останутся связанными наиболее жуткие воспоминания об ужасах Цусимы… На этот броненосец обрушился весь огонь двенадцати японских кораблей. А он, приняв на себя всю тяжесть артиллерийского удара, ценою своей гибели спасал остальные наши суда… сильно накренившись, он вышел из строя. Вид у него в это время был ужасный: с массой пробоин в бортах, разрушенными верхними надстройками, он весь окутался чёрным дымом. Из проломов, из кучи разбитых частей вырывались фонтаны огня. Казалось, что огонь вот-вот доберётся до бомбовых погребов крюйт-камер и корабль взлетит на воздух… Достаточно было ему подвергнуться ещё нескольким ударам крупнокалиберных снарядов, чтобы окончательно лишиться последних сил. На этот раз он выкатился влево. Очевидно, у него испортился рулевой привод, руль остался положенным на борт. От циркуляции получился сильный крен. Вода, разливаясь внутри броненосца, хлынула к накренившемуся борту, и сразу всё было кончено… С крейсеров „Адмирал Нахимов“ и „Владимир Мономах“, следовавших за броненосцем, видели, как он повалился набок, словно подрубленный дуб. Многие из его экипажа посыпались в море, другие, по мере того как переворачивалось судно, ползли по его днищу к килю. Потом он сразу перевернулся и около двух минут продолжал плавать в таком положении. К его огромному днищу, поросшему водорослями, прилипли люди, полагая, что он ещё долго будет так держаться на поверхности моря, на него полезли и те, которые уже барахтались в волнах. Издали казалось, что это плывёт морское чудовище, распустив пряди водорослей и показывая рыжий хребет киля. Ползающие на нём люди были похожи на крабов. Оставшиеся корабли, сражаясь с противником, шли дальше. Свободно гудел ветер, уносясь в новые края. Там, где был „Александр III“, катились крупные волны, качая на своих хребтах всплывшие обломки дерева, немые призраки страшной драмы. И никто и никогда не расскажет, какие муки пережили люди на этом броненосце: из девятисот человек его экипажа не осталось в живых ни одного».[942]Когда броненосец «Александр III» вышел из строя и стал тонуть, «…За главного остался „Бородино“. Отстреливаясь, он шёл вперёд, едва управляемый оставшимися мичманами… Японцы и на этот раз применили к русским первоначальную свою тактику — бить по головному кораблю. До сих пор „Бородино“, несмотря на повреждения и большие потери в людях, держался стойко. На нём ещё действовали кормовая двенадцатидюймовая башня и три шестидюймовые башни правого борта. Подводных пробоин корабль, по-видимому, не имел. Но теперь под залпами шести неприятельских кораблей энергия его быстро истощалась. Казалось, на него обрушились удары тысячепудовых молотов. Он запылал как деревянная изба. Дым, смешанный с газами, проникал во все верхние отделения… Наверху из строевого начальства не осталось ни одного человека… Куда он (корабль) держал курс? Неизвестно… Пока на нём исправно работали машины, он просто шёл по тому румбу, на какой случайно был повёрнут. А вся эскадра… плелась за ним, как за вожаком… Вдруг броненосец весь затрясся от попавшего в него неприятельского залпа и стал быстро валиться на правый борт…» (Из рассказа единственного спасшегося матроса.)[943] Дальше об этой трагедии повествуют авроровцы: «„Бородино“, опрокинувшийся вверх килем, уже не казался грозным броненосцем, вооружённым почти шестьюдесятью орудиями. Его днище, покрытое ракушками, скорее напоминало днище огромной старой баржи, отжившей свой век. Мощный корабль — настоящий бронированный город с сотнями людей на борту — ушёл в пучину Цусимского пролива. Вода сомкнулась над ним, над гигантской братской могилой». (Из 900 человек экипажа… только одному матросу суждено было остаться в живых. Вырвался из подводной могилы матрос Семён Юшин.)[944]
«А между тем (расстрелянный ранее флагман) „Суворов“ подвергался (тоже) страшной участи. В конце дневного боя… с японской стороны появились миноносцы и, как стаи гончих, набросились на некогда могучего, а теперь умирающего зверя… зайдя (к нему) с носу и выйдя из-под обстрела кормового каземата, японцы смогли выпустить свои мины почти в упор. Три или четыре удара одновременно получил и без того истерзанный броненосец, на момент высоко выбросил пламя, и, окутавшись облаками чёрного и жёлтого дыма, быстро затонул».Спасённых не было. (Остались в живых только офицеры, сошедшие на миноносец «Буйный», которые сопровождали раненого адмирала Рожественского, в том числе и Кржижановский, донесение которого хранится в ЦГАВМФ.)
«А в пяти кабельтовых от „Суворова“ через несколько минут сложила свою голову и „Камчатка“. Она пыталась защитить свой флагманский корабль, имея у себя на борту всего лишь четыре маленьких 47-миллиметровых пушки. Большой снаряд разорвался в её носовой части, и она стремительно последовала на дно за броненосцем. С „Камчатки“, на которой плавали преимущественно вольнонаёмные рабочие, мало осталось свидетелей…»[945]Так погибли главные силы эскадры, в то время как «…Рожественский со своим штабом, покинув флагманский броненосец, спасался на миноносце „Буйный“, потом на миноносце „Бедовый“ и сдался японцам. Пушки „Бедового“ были позорно зачехлены». Контр-адмирал Небогатов «вместо андреевского флага поднял простыню». Так зло и горько говорили об адмиральской капитуляции. Иной была участь русских кораблей, не запятнавших своей чести. Миноносец «Быстрый» взорвал себя, но не сдался врагу. «Дмитрий Донской» обрёк себя на смерть у берегов острова Дажелет — команда затопила крейсер, но не покорилась, не спустила боевого флага. Броненосец «Адмирал Ушаков» сражался до последней возможности; когда эти возможности были исчерпаны, командир приказал открыть кингстоны. Командовал броненосцем брат мужественного учёного и путешественника капитан первого ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай. Он покинул борт «Ушакова» последним, раненный, поддерживаемый матросами, плыл, пока хватило сил, и предпочёл плену смерть в водах Цусимского пролива. Крейсер «Светлана» достойно сражался и достойно погиб, открыв кингстоны. Сотни матросов спаслись в воде. Японский крейсер «Отава», мстя непокорным, не только не взял на борт терпящих бедствие, но и прошёл в гуще плывущих, разрывая в клочья винтами беспомощных и безоружных людей…[946] И в заключение несколько статистических данных: из 30 боевых вымпелов русской эскадры удалось прорваться во Владивосток только крейсеру «Алмаз» и двум эскадренным миноносцам — «Бравому» и «Грозному». Среди ночи сумели вырваться с погашенными огнями из окружения японских миноносцев три крейсера: «Олег», «Жемчуг», «Аврора». Они ушли в Манилу (на Филиппинах) и там были интернированы американскими властями. Все остальные русские корабли были потоплены или взяты японцами в плен. Несмотря на трагический финал Цусимского сражения, которого — по его масштабам — ещё не знала история, сам по себе 220-дневный переход огромного соединения кораблей через три океана в исключительно тяжёлых условиях являлся подвигом. В ознаменование этого события, а также в знак признания доблести русских моряков в грандиозном Цусимском сражении «Государь Император, в 19 день Февраля 1907 года, Высочайше соизволил повелеть установить, согласно прилагаемым при сем описанию и рисунку, медаль в память плавания вокруг Африки 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием Генерал-Адъютанта Рожественского для ношения на груди офицерами и нижними чинами, находившимися на судах, совершивших этот переход».[947] Ниже в документе даётся её описание:
«Медаль из тёмной бронзы. Лицевая сторона медали — с изображением земного полушария и с обозначением пути следования эскадры. Оборотная сторона медали — с изображением якоря и цифр 1904 и 1905. Лента к медали согласно прилагаемому при сем рисунку (бело-жёлто-чёрная)».[948]
Тёмный цвет медали как бы подчёркивает трагичный конец похода. Некоторые из таких медалей, выполненные частными мастерами, специально тонированы в тёмный цвет траура. Они, к сожалению, нередко грешат искажениями изображения на них.
Подобные медали частной работы встречаются также из металла золотистого и белого цветов. Все они, в том числе и государственного чекана, имеют в диаметре 28 мм.
В собраниях коллекционеров встречаются иногда и медали «За поход эскадры…», выполненные из тёмной бронзы и более крупного размера — 30 мм. Они тоже сработаны частным образом. Существуют и миниатюрные — фрачные медали, сделанные из белого металла, диаметром 12 мм.
И последняя, покрытая тайной, любопытная медаль периода русско-японской войны, отдельные экземпляры которой хранят коллекционеры, — «За походъ въ Японию». Имеются три её разновидности — из серебра, светлой бронзы и белого металла.[949]
Медаль эта не утверждённая, она, скорее всего, была выполнена по типу медали «За поход в Китай 1900–1901 гг.» и отличается от неё только надписью и мелкими деталями.
На лицевой стороне её, под императорской короной, крупное изображение витиеватого вензеля Николая II. На обороте, вдоль канта бортика медали, круговая надпись: «ЗА ПОХОДЪ ВЪ ЯПОНИЮ», внутри которой указаны даты: «1904–1905», а под ними, на фоне вертикально стоящего якоря, помещены скрещенные винтовка со штыком и шашка.
Некоторые знатоки считают, что несколько экземпляров этой медали являются пробными (проектными) образцами, отчеканенными в то время, когда правительство, ослеплённое былой славой русского оружия, предполагало сбросить японскую армию в море, высадить десант на берегах Японии и, сокрушив врага, подписать мир не иначе как в японской столице. Об этом гласит и сама надпись на медали. Естественно, что лента для неё не была определена.[950]
И снова к Порт-Артуру заставляет нас вернуться теперь уже одна из иностранных медалей.
Поскольку правительство России не посчитало нужным учредить для награждения доблестных защитников Порт-Артура специальную награду, то её союзница Франция попыталась восполнить этот пробел. Французское население, восхищённое стойкостью и мужеством русских солдат, по призыву газеты «L’echo de Paris» собрало деньги и на эти средства частным образом были изготовлены специальные медали (единого образца) для награждения защитников Порт-Артура: серебряные с позолотой — для награждения всех офицерских чинов военных и морских ведомств, просто серебряные — для унтер-офицеров и светло-бронзовые — для награждения солдат, матросов и прочих участников обороны.
Вместо традиционного ушка вверху гурта этих медалей сделана специальная подвеска в виде двух дельфинов со скобкой для ленты французских национальных цветов.
На лицевой стороне этой медали интересное по композиции изображение: на переднем плане два русских солдата на фоне разбитых крепостных укреплений и поверженных орудий. Один из них, во весь рост, с винтовкой, другой с саблей в правой руке и опирающийся левой на щит с российским гербом (двуглавым орлом); за ними — справа, видна перспектива рейда, со стоящими на нём русскими военными кораблями. Над фигурами солдат — аллегорическое изображение Франции в виде витающей женщины с лавровыми венками в обеих руках, и у самого бортика круговая надпись: «Defense de Port-Arthur 1904».
На оборотной стороне, ниже середины, изображён щит с подвешенным на нём лавровым венком и надписью: «От Франции генералу Стесселю и его храбрым солдатам»; по бокам — орлы, в профиль, с развёрнутыми при взлёте крыльями; над щитом — изображение гордо стоящего льва, «…положившего свою правую лапу на корону и знамя».
Медали эти в количестве 30 тысяч штук были пересланы в Россию и долгое время находились в Морском министерстве, где не могли решить, как с ними поступить. Ведь там упоминалось имя генерала Стесселя, который предательски сдал крепость с сильным вооружением, большим запасом огневых средств и продовольствия и, наконец, с боеспособным, многочисленным гарнизоном. Комендант крепости был предан суду, и вдруг эти медали, прославляющие его как героя?
Как сообщала в 1910 году пресса, «…Министерство согласно было выдать их кружку защитников Порт-Артура при том условии, что на средства кружка будут удалены с медалей надпись: „Генералу Стесселю“, и ушки, чтобы их нельзя было носить как ордена».[951] В этом случае награды теряли своё значение и превращались в обычные памятные жетоны. Естественно, что кружок портартурцев на это не пошёл. Но и возвращать медали обратно во Францию было не разумно. Ушки с них были всё-таки отломлены и, по словам журнала «Старая монета», их выдавали участникам обороны «без права ношения». Но мотивировалось это уже не наличием на медалях имени Стесселя, а тем, что они частной поделки.
И ещё об одной порт-артурской награде. Мы уже упоминали, что такое выдающееся событие, как одиннадцатимесячная оборона Порт-Артура, не было отмечено специальной наградой. Вместо неё защитникам крепости Квантунского полуострова вручалась общевойсковая «курьёзная» медаль.
После завершения русско-японской войны был выработан статут о специальном знаке отличия для награждения участников обороны крепости, но какие-то неведомые силы сдерживали его утверждение. Возможно, эта награда так и осталась бы благой задумкой, если бы не иностранная медаль, отчеканенная на пожертвования французского народа. Конфликт, возникший по поводу её вручения с кружком портартурцев, толкнул министерство к утверждению давно подготовленного статута. Но только к юбилейной дате — десятой годовщине обороны, 19 января 1914 года, за шесть месяцев до начала первой мировой войны, специальный крест «За Порт-Артур» украсил грудь оставшихся в живых защитников крепости.
Имелось две разновидности этого знака: серебряный — для награждения офицерского состава и светло-бронзовый — для нижних чинов.
Концы креста (42x42 мм) уширены на манер Георгиевского, но со скрещенными в центре мечами (рукоятями вниз); в розетке, стилизованной под шестибастионный многоугольник крепости, на белой эмали изображён чёрный силуэт эскадренного броненосца с хорошо различимыми бортовыми орудиями.
На двух горизонтальных концах креста помещены крупные выпуклые надписи: на левом — «ПОРТЪ», на правом — «АРТУРЪ»; на обороте знака имеется штифт для крепления его на одежду.
Встречаются подобные кресты и из светлой бронзы, несколько отличающиеся от вышеописанного. Они не имеют в розетке эмали, корабль на них изображён в профиль (правым бортом).
Этим знаком завершается серия наград, относящихся к периоду русско-японской войны.
В период царствования Николая II было учреждено огромное количество различных наград. О том, как они менялись и переустанавливались, убедительно свидетельствует такой документ. «…Государь Император, в 12 день февраля 1904 года, Высочайше повелеть соизволил: в надписи „За спасение погибавших“, изображённой на медали, жалуемой за подвиги человеколюбия, слово „спасение“ заменить на впредь словом „спасание“».[952] Только этой медали «За спасение (спасание) погибавших» насчитывается более семи разновидностей, а уж «За усердие» — несколько десятков: шейные, нагрудные, золотые, серебряные, бронзовые, медно-золочёные, из белого металла и т. д. Но по юбилейным медалям Николай II превзошёл всех своих предшественников. Начиная с 1902 года, такие награды сыпались как из рога изобилия: «100 лет Министерству Иностранных дел. 1802–1902 гг.»; «50 лет Севастопольской обороны. 1855–1905 гг.»; «200 лет Полтавской победы. 1709–1909 гг.»; «25 лет существования церковно-приходских школ. 1884–1909 гг.»; «100 лет Отечественной войны. 1812–1912 гг.»; «В память 300-летия дома Романовых. 1613–1913 гг.» (к этому же юбилею было выпущено несколько разновидностей креста для священнослужителей) и, наконец, медаль «В память 200-летия битвы при Гангуте. 1714–1914 гг.».
Об этом периоде награждений его современник русский дипломат А. А. Игнатьев пишет так:
«…Ни в одно из прежних царствований не раздавалось, кажется, столько медалей и различных знаков, как при Николае II. Начав службу, я носил при парадной и служебной форме только маленькую серебряную медаль на голубой Андреевской ленточке «за коронацию». Потом присоединил к боевым орденам маньчжурскую медаль. В 1912 году, уже совсем без заслуг с моей стороны, мне прислали медаль с надписью: «1812. Славный год сей минул, но не пройдут содеянные в нём подвиги». Надпись мне понравилась. Медали, отмечающей трёхсотлетие дома Романовых, я не успел купить (её мне не прислали): я уже служил за границей и был избавлен от необходимости участвовать на торжествах по этому поводу. Я всё больше сознавал, что династия, судя по её последним представителям, не заслуживает почёта. Конец империи ознаменовался столетними, двухсотлетними и даже трёхсотлетними юбилеями, по случаю их каждый полк, каждое учебное заведение выдумывали какой-нибудь значок, лишний раз продырявливалась левая сторона мундира. Высшие учебные заведения при этом старались подражать рисунку значка Генерального штаба, который когда-то был единственным в русской армии, носившимся не на левой, а на правой стороне груди…»[953]После русско-японской войны, в 1909 году, была заготовлена, казалось бы, безымянная по своему назначению, малоизвестная медаль — «За особые воинские заслуги». Действительно, она была предусмотрена для использования в соответствии с надписью на её оборотной стороне, но по каким-то неясным соображениям её отклонили. В это сложное время, учитывая причины катастрофы в русско-японской войне, правительство взялось за совершенствование военной промышленности. Для организации материально-технического снабжения армии и флота стали создаваться целые синдикаты. В 1909–1910 годах была проведена модернизация железнодорожной ветки ораниенбаумского направления, имевшей важнейшее стратегическое значение. Она обеспечивала снабжение и передислокацию войск не только в районе крепости Ораниенбаум (ныне город Ломоносов), но и Кронштадта, а следовательно, и фортов Красная Горка, Серая Лошадь и других укреплений, расположенных на южном берегу Финского залива. И вот ту самую медаль, «За особые воинские заслуги», выдали в 1911 году «…Особо отличившимся лицам при постройке артиллерийских укреплений на побережье Балтийского моря».[954] Но кроме этого, она была также выдана и «…некоторым частям инженерных войск за построение (самих) стратегических путей на ораниенбаумском берегу…»[955] Эти медали представляют большую редкость, так как выдали их не более пяти тысяч штук. Чеканились они из светлой бронзы, диаметром 28 мм.
На лицевой стороне медали изображён погрудный, профильный, влево обращённый, портрет Николая II без каких-либо императорских атрибутов; надписи отсутствуют.
На обороте — в середине — государственный герб (двуглавый орёл), а вокруг него помещена надпись: «ЗА ОСОБЫЯ ВОИНСКИЯ ЗАСЛУГИ», замкнутая маленькой пятилепестковой розеткой. Бортика по краю медали нет.
Нельзя не упомянуть и о юбилейных медалях в память выдающихся побед русского воинства. Две из них — в память 100-летия Отечественной войны 1812 года и 50-летия Севастопольской битвы были описаны ранее. А вот на двух других, представляющих несомненный интерес и не упоминавшихся, остановимся подробнее. Первая была приурочена к юбилейным торжествам, посвящённым памяти знаменитой Полтавской баталии с армией Карла XII, а вторая — первой морской победе Петра I у мыса Гангут над шведской эскадрой адмирала Эреншельда.
В документе от 17 июня 1909 года записано: «…В ознаменование памяти 200-летнего юбилея Полтавской победы устанавливается светло-бронзовая медаль для ношения на груди на Андреевской ленте».
На лицевой стороне её изображён портрет Императора Петра Великого, а на другой — надпись «ПОЛТАВА 1709» и слова из приказа Царя Петра, отданного в день Полтавской битвы: «А О ПЕТРЕ ВЕДАИТЕ, ЧТО ЖИЗНЬ ЕМУ НЕ ДОРОГА ЖИЛА БЫ ТОЛЬКО РОССИЯ».[956]
Медалью награждались все без исключения воинские чины и гражданские чиновники «…тех войсковых частей, которые участвовали в Полтавском бою и, — как указывало положение, — существуя в настоящее время, сохраняют то наименование, которое носили в 1709 году». Эту же медаль могли получить и лица, давно отслужившие в этих воинских частях, «…но с условием приобретения её за свой счёт». Кроме того, медалью были награждены все чины и официальные представители, присутствовавшие на юбилейных торжествах в городе Полтаве, а также члены комиссии по подготовке этих празднеств и прямые потомки «…мужского пола генералов и командиров… частей, участвовавших в Полтавском бою».[957]
Кроме вышеуказанной награды члены депутаций, «…участвовавшие… на полтавских торжествах, получили настольные большие медали из тёмной бронзы. На одной стороне медали изображена голова Петра Великого, а на оборотной — сцена Полтавской битвы, с фигурой царя».[958]
Полтавская победа была настолько популярна в народе, что появилось огромное количество всевозможных частных повторений наградной медали. Иные из них с бортиком и очень рельефным изображением портрета Петра.
Накануне первой мировой войны, 12 июня 1914 года, была учреждена последняя юбилейная медаль, посвящённая 200-летию морской победы при мысе Гангут. Чеканилась она из светлой бронзы стандартного для того времени диаметра — 28 мм, и выпуск её был приурочен к юбилейным торжествам на Балтийском море.
На лицевой стороне медали — погрудное, вправо обращённое, изображение Петра I в лавровом венке, доспехах и с плечевой орденской лентой. Вокруг царской головы эллипсная надпись: «ПЕТРЪ ВЕЛИКИ. ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОС.». На оборотной — диспозиция русских и шведских кораблей в последний момент перед сражением. Под обрезом — двухстрочная надпись: «ИЮЛЯ 27 ДНЯ — 1714». В верхней половине медали, между её бортиком и концентрической линией, надпись — краткое изречение самого Петра I: «ПРИЛЕЖАНИЕ И ВЕРНОСТЬ ПРЕВОСХОДИТЪ СИЛЬНО», а внизу аналогично первой помещена другая надпись: «ПЕРВАЯ МОРСКАЯ ПОБЕДА ПРИ ГАНГУТЕ». Изображение морского боя на оборотной стороне медали выполнено по образцу петровской медали 1714 года. В своё время оно было позаимствовано самим Петром I с гравюры из «Книги Марсовой».
В 1914 году все флотские офицеры получили юбилейную медаль с золотой цепочкой, подвешенной (поверх Андреевской ленты) двумя концами к противоположным верхним углам колодки.
Все нижние чины флотских экипажей — от матроса до гардемарина, — состоявшие на действительной службе к дню юбилея, были награждены этими же медалями, но без цепочки.
Встречается в основном четыре разновидности данной награды, которые отличаются друг от друга лишь незначительными деталями да изображением портрета Петра I. Одна из медалей имеет вид самого посредственного жетона — тонкая, с маленьким вытянутым ушком.
Нередко в собраниях коллекционеров можно увидеть художественно оформленные плакетки из тёмной бронзы (меди) с прекрасным высокохудожественным изображением морского боя у мыса Гангут. Очень редко встречаются такие же плакетки «В память 200-летия Гангута», выполненные из серебра.
Вскоре после празднования 200-летия Гангутской победы, 16 июля 1914 года, император Николай II подписал приказ об общей мобилизации на войну с Австрией для защиты братских славянских народов Балкан. А случилось это следующим образом.
В Европе накануне мирового конфликта велась острая дипломатическая грызня между двумя крупнейшими военно-политическими блоками. Все страны, входившие в них, в той или иной мере имели захватнические устремления. Главным зачинщиком войны выступал германский империализм. Стремясь к переделке мира, Германия сумела поднять свой военный потенциал настолько, что к 1914 году значительно превосходила своим вооружением все страны Европы. Она была, как никогда, готова к войне и искала лишь повод для её развязывания. И он нашёлся.
15 июня, в день национального траура сербского народа, в городе Сараево был убит наследник австро-венгерского престола герцог Франц Фердинанд. Германия не преминула воспользоваться этим и заставила Австрию объявить Сербии войну. Россия, издавна поддерживавшая дружественные связи с балканскими народами и являвшаяся покровительницей Сербии, решила встать на её защиту.
17 июля официально была объявлена всеобщая мобилизация. Это и послужило долгожданным поводом для Германии в развязывании войны, которую она объявила России 19 июля 1914 года. Царь вызвал к себе в Петергофский Большой дворец великого князя Николая Николаевича и назначил его главнокомандующим.
Через два дня Германия объявила войну Франции и Бельгии, а 22 июля Англия — союзница России объявила войну Германии. Эта цепная реакция вовлекла в свою орбиту 38 государств с населением 1,5 миллиарда человек. Так началась первая мировая война.
Самой распространённой наградной медалью этого периода стала медаль «За храбрость», названная Георгиевской. За год до первой мировой войны, 10 августа 1913 года, был утверждён новый «Статут императорского Военного ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия, принадлежащего к сему ордену Георгиевского креста и причисляемых к тому же ордену Георгиевского оружия и Георгиевской медали». Медаль «За храбрость» стала номерной.
Медалями с такой надписью награждали в России ещё во второй половине XVIII века. С 1807 года — после учреждения знака отличия Военного ордена — медалью «За храбрость» стали награждать солдат-иноверцев, жалуя её вместо креста. К середине XIX столетия медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте становится наградой для нижних чинов за различные воинские отличия. Иногда ею награждали гражданских лиц, недворян за мужество, проявленное в боевой обстановке.
В 1878 году была учреждена медаль «За храбрость» для награждения отличившихся чинов пограничной и таможенной служб. Эта медаль, как и знак отличия Военного ордена, подразделялась на четыре степени: 1-я степень — золотая с бантом; 2-я степень — золотая без банта; 3-я степень — серебряная с бантом; 4-я степень — серебряная без банта.
Медали нумеровались и носились на Георгиевской ленте левее знака отличия Военного ордена, но правее всех остальных медалей. Лицевая сторона медали имела профильное изображение императора, а оборотная — надпись «За храбрость» и номер.
Но были медали и без номера: ими награждались «за подвиги мужества на войне» женщины, гражданские лица и воины народов Средней Азии и Кавказа. Такая медаль могла быть не только нагрудной, но и шейной. С 1896 года она стала выглядеть несколько иначе: изображение Николая II на ней было повёрнуто влево, а на оборотной стороне появились лавровая, дубовая и пальмовая ветви (по окружности), перевитые лентой. С 1910 года этой медалью стали награждаться нижние чины полиции и охранки «за подвиги храбрости, оказанные при борьбе с вооружёнными нарушителями порядка».
Массовой же медаль «За храбрость» становится лишь с началом войны 1914 года. По новому статуту видоизменённая медаль с номером стала называться Георгиевской и предназначалась для всех родов войск. Ею награждали солдат и унтер-офицеров за мужество и храбрость в бою. Могли получить такую медаль и невоенные люди, проявившие мужество и храбрость в военное время. Так, во время первой мировой войны ею часто награждались медицинские сёстры. В период от Февральской до Октябрьской революции на медали «За храбрость» вместо профиля императора было изображение Георгия Победоносца. Из сохранившихся медалей «За храбрость» большинство относится к периоду империалистической войны.
В пункте 170 статута от 10 августа 1913 года было сказано: «По окончании войны обо всех удостоенных Георгиевскими медалями, с утверждения высшей в армии и во флоте власти, отдаётся особый почётный приказ по армии и флоту, с подробным описанием подвигов и нумерами пожалованных медалей против фамилий отличившихся…»
Во время войны первые степени Георгиевских медалей, как и Георгиевских крестов, стали делать уже не из червонного золота, а из белого, с крепким поверхностным золочением. Но и такими они оставались недолго. 10 сентября 1916 года вышло постановление, запрещающее изготовление орденов и других наград из драгоценных металлов. Всего на 23 ноября 1916 года солдатскими Георгиевскими медалями было награждено 1505 тысяч человек.
Спустя пять месяцев после начала войны в петербургской газете «Новое время» от 20 декабря 1914 года появилась заметка, в которой сообщалось следующее:
«Как мы слышали в подлежащих сферах возбуждён вопрос об учреждении особой наградной медали „За труды по мобилизации 1914 года“. Присвоением права ношения этой медали имеется в виду отметить „безукоризненную“, выше всякой похвалы, деятельность лиц, прикосновенных к отлично проведённой мобилизации, вызванной войной, и ту трогательную напряжённость, с какой несли свои собственные обязанности низшие органы различных ведомств».А через два месяца в той же газете от 16 февраля 1915 года уже сообщалось, что «…13 февраля удостоилось Высшего утверждения положение Совета Министров об установлении особой наградной медали за труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года. По положению медаль жалуется всем лицам, которые по своим служебным обязанностям принимали участие в подготовительных и мобилизационных работах 1914 года, предшествующих нынешней войне». Была учреждена только медаль из светлой бронзы, диаметром 28 мм. Лицевая сторона её идентична аверсу медали «За особые воинские заслуги», на которой выполнено погрудное, влево обращённое, изображение Николая II без каких-либо императорских атрибутов; надписи отсутствуют. На оборотной стороне, во всё поле медали, прямая, пятистрочная надпись: «ЗА ТРУДЫ — ПО ОТЛИЧНОМУ — ВЫПОЛНЕНИЮ ВСЕОБЩЕЙ — МОБИЛИЗАЦИИ — 1914 ГОДА».
Этой медалью награждались не только лица, принимавшие непосредственное «…участие в подготовительных и мобилизационных работах», но и участники перевозок войск и военных грузов. Она сама по себе является единственной медалью, которая выдавалась на тёмно-синей ленте ордена Белого Орла, и считается последней, завершающей медалью Российской империи, отображающей конкретное событие русской военной истории.
В ходе первой мировой войны нижние чины награждались Георгиевскими крестами и медалями «За храбрость» различных степеней, которые согласно положению Совета Министров от 10 октября 1916 года и на основании статьи 87 были заменены на дешёвые знаки из простого жёлтого и белого металлов вместо золота и серебра.[959]
В период войны с 1914 по 1917 год была выпущена Российским обществом нумизматов (РОН) целая серия интереснейших медалей, посвящённых различным событиям мировой войны: «Гордость России — русский солдат», «Слава русской женщине», «Братьям славянам», «Русские армянам», «Русские братьям полякам», «Бельгийскому народу» и т. д. Эта роновская серия — масштабная и многоликая — имеет огромное познавательное значение.
В память о войне было выпущено также множество жетонов, различных по металлу и форме. Наиболее популярным из них является красивый бронзовый жетон на тему Брусиловского прорыва. На лицевой стороне его изображён (в три четверти фаса) портрет Брусилова с орденом св. Георгия 2-й степени на шее; под ним надпись: «Ген. Ад. А. А. Брусилов»; на обороте, в середине поля — боевое орудие; над ним надпись: «Слава Союзникамъ 1914–1915—1916»; внизу, в обрезе, в три строки, перечислены члены военного блока — «Россия Франция Англия — Италия Бельгия — Сербия Япония»; под надписью — лавровый венок.
Одним из первых декретов Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров стал декрет от 10 ноября 1917 года «Об уничтожении сословий и гражданских чинов». С изданием 16/29 декабря 1917 года декрета ВЦИК и СНК «Об уравнении всех военнослужащих в правах» «все ордена и прочие знаки отличия» отменялись. Существовавший при министерстве императорского двора Капитул Российских орденов, ведавший всеми наградами, был упразднён постановлением № 4 Народного комиссариата имуществ республики, опубликованным 9 января 1918 года. Так наградные медали и другие знаки отличия Российской империи одним росчерком пера превратили в исторические реликвии.