Пол Макоули (р. в 1955 г.) — английский писатель, часто обращающийся к жанру твердой научной фантастики. Ему, равно как и Стивену Бакстеру, Питеру Гамильтон, Иэну Бэнксу, мы обязаны возрождением твердой научной фантастики и космической оперы в 1990-е гг. Зоолог и ботаник по образованию, Макоули долгое время занимался наукой в Великобритании и Лос-Анджелесе. Лишь несколько лет назад, получив звание профессора, он оставил преподавательскую деятельность и полностью посвятил себя литературе. «Я испытываю и всегда испытывал своего рода наркотическую зависимость от науки, — говорит он. — Если бы я изначально занялся литературой, думаю, я все равно писал бы о науке и не уставал удивляться тому, насколько вселенная богата чудесами. Полагаю, научная работа приучила меня тщательно продумывать любые действия, не бояться исследований и доводить начатое до конца. Я стараюсь писать о биологии и научной этике — то есть о том, в чем разбираюсь». Первый роман Макоули, «Четыреста миллиардов звезд» («Four Hundred Billion Stars»), в 1998 г. получил премию Филипа К. Дика, разделив ее с «Мокруха. ехе» («Wetware») Руди Рюкера. С тех пор Макоули опубликовал несколько научно-фантастических романов, в том числе «Волшебную страну» («Fairyland», 1994), удостоенную премий Артура Кларка и Джона У. Кэмпбелла, а также «Ангел Паскуале. Страсти по да Винчи», ставший лауреатом премии «Сайдвайз» как лучший роман в жанре альтернативной истории. Перу Макоули также принадлежит научно-фантастическая трилогия «Слияние» («Book of Confluence»), состоящая из трех книг: «Дитя реки» («Child of the River», 1977), «Корабль древних» («Ancient of Days», 1998) и «Звездный оракул» («The Shrine of Stars», 1999). В 2001 г. писатель опубликовал два новых романа: «Секрет жизни» («Secret of Life»), научно-фантастический футурологический триллер, и «Весь мир» («Whole Wide World»), в котором интрига выстраивается вокруг технических достижений. Кроме того, Макоули выпустил два сборника малой прозы: «Король горы и другие рассказы» («The King of Hill and Other Stories», 1991) и «Невидимая страна» («The Invisible Country», 1996). В одном из интервью, отвечая на вопрос, почему он относит себя к авторам «радикальной твердой научной фантастики», Макоули, в частности, сказал, что приписывает этому жанровому термину весьма широкое значение. Он считает, что твердая фантастика учитывает достижения традиционной научной фантастики, в чем-то развивая их, но в то же время отталкивается от предшествующей волны. По словам писателя, для него особенно важно следующее различие: традиционная фантастика, как правило, описывает мир после какого-то одного крупного изменения (например, открытия бессмертия), а твердая фантастика рассказывает о мире, который меняется постоянно, в сотнях различных аспектов. Именно так понимают жанр твердой фантастики и большинство авторов, представленных в данной антологии. Рассказ «Генные войны», где речь идет о биотехнике, вышедшей из-под контроля человека, — это, разумеется, история о меняющемся мире и плодах генной инженерии. Как и в «Схизматрице» («Schismatrix») Брюса Стерлинга, персонажи Макоули трансформируются до неузнаваемости. Кроме того, — и это тоже характерная черта твердой фантастики, — произведение затрагивает политические темы, в частности, движение против глобализации и генетически модифицированных продуктов. Подобная тематика объединяет многие произведения современной фантастики, но в то же время является отголоском фантастики начала и середины 1980-х гг.
Ким Стэнли Робинсон (р. в 1952 г.) начал писать научную фантастику в 1970-е гг. и к моменту получения докторской степени в 1982 г. успел опубликовать уже с десяток рассказов. Следует отметить, что позже его диссертация была издана как монография «Романы Филипа К. Дика» (1984). Робинсон прославился благодаря своему дебютному роману «Дикий берег» («The Wild Shore») — посткатастрофическому произведению, выдержанному в стейнбековских тонах. К несчастью, этой книге не повезло: она увидела свет в том же году, что и «Нейромант» («Neuromancer») Уильяма Гибсона, оттеснивший ее с первых ступеней литературных наград. Однако гораздо хуже то, что все произведения Робинсона стали восприниматься как оппозиция киберпанку. И хотя писателю удалось получить ряд значительных премий и престижных номинаций, судьбу его работ последующего десятилетия определяли соображения литературной политики. Среди этих книг «Золотое побережье» («The Gold Coast», 1988), «У кромки океана» («Pacific Edge», 1990), вошедшие в трилогию об Оранжевой стране, а также «Айсхендж» («Icehenge»), «Память о белизне» («Memory of Whiteness») и «Побег из Катманду» («Escape from Kathmandu», 1989). Позже, в 1990-е, Робинсон создал марсианскую трилогию: романы «Красный Марс» («Red Mars», 1992), «Зеленый Марс» («Green Mars», 1994) и «Голубой Марс» («Blue Mars», 1996), причем все три произведения были удостоены наград и номинаций. К этому же периоду относятся роман «Антарктика» («Antarctica», 1997) и сборник рассказов «Марсиане» («The Martians», 1999). Марсианская трилогия, завоевавшая Робинсону славу одного из ведущих авторов твердой фантастики, по праву считается одним из литературных шедевров 1990-х, в основном благодаря любовно прорисованным деталям декораций и повседневного труда ученых. В интервью журналу «Locus» Робинсон заявил, что научная фантастика редко представляет науку реалистично, со всей ее медлительностью и монотонностью работы, поскольку писать о науке как она есть очень сложно. Кроме того, в свою марсианскую трилогию он привнес немало политической тематики, рассуждений левого толка и утопически-социалистических идей. Проблемы колонизации, к которым Робинсон питает особый, типичный для американца интерес, также нашли отражение в его произведениях. Созданный им Марс сильно отличается от традиционно сложившегося образа мира, легко поддающегося покорению, — это не фантастический Марс Эдгара Раиса Берроуза, Рэя Брэдбери или Филипа К. Дика, а, скорее, реалистичная планета из программы исследования Марса, развернутой НАСА. Рассказ, представленный в данной антологии, взят из сборника «Марсиане». Он повествует о том, как фанат бейсбола пытается приспособить горячо любимую игру к марсианским условиям.Это был высокий тощий марсианский парнишка, сутулый и застенчивый. Неуклюжий, как щенок. Почему он играл у них на третьей базе[4] — ума не приложу. Опять же, и меня они назначили шортстопером,[5] а ведь я левша и не могу перехватить граундер.[6] Вот что значит изучать спорт по видео. Для нас, американцев, некоторые вещи настолько очевидны, что мы даже не задумываемся над ними. Например, никому сроду и в голову не придет поставить на шортстоп левшу. Но на Марсе все было внове. Многие люди там влюбились в бейсбол, заказали экипировку, раскатали несколько полей, и пошло-поехало. Вот и мы там оказались — я и этот малыш Грегор — и пошли вытаптывать левую сторону внутреннего поля. Он выглядел таким юным, что я спросил, сколько ему лет, а он ответил: «Восемь», — и я подумал: «Черт побери, „юный“ — не то слово», но потом понял, что он имел в виду, конечно же, марсианские года, так что ему было лет шестнадцать-семнадцать, но казался он младше. Он откуда-то недавно перебрался на Аргир[7] и снимал квартиру то ли вместе с родственниками, то ли с друзьями, — я никогда не мог толком понять, — но он казался мне очень одиноким. Тренировок Грегор никогда не пропускал, хотя считался худшим игроком в какой-то ужасной команде, и было слишком заметно, как он сокрушается из-за всех своих оплошностей и страйк-аутов[8]. Меня всегда удивляло, зачем он вообще выходит на поле. А уж какой застенчивый; и эта сутулость; и прыщи; а как он запинался о собственные ноги, краснея и что-то бормоча, — определенно, Грегор был неподражаем. Английский не был его родным языком. То был не то армянский, не то моравский, не то что-то еще в этом роде, во всяком случае, на нем никто не говорил, за исключением пожилой пары, с которой он вместе жил. Так что бормотал Грегор какую-то неразбериху, которая на Марсе сходила за английский, а иногда даже пользовался транслейтором, но в основном старался не оказываться в ситуации, где ему пришлось бы говорить. И делал ошибку за ошибкой. Должно быть, смотреть на нас со стороны было потешно — я ростом ему по пояс, и мы оба дружно пропускаем катящиеся мимо мячи, — цирк, да и только! А еще мы пинали их, расшвыривали во все стороны и гнали аж за пределы первой базы. Аут нам очень редко удавался. Бывало, это бросалось в глаза, за исключением тех случаев, когда все остальные тоже играли не лучше. Бейсбол на Марсе отличался крупным счетом. Но все равно это была превосходная игра. Нет, в самом деле, все выглядело как во сне. Прежде всего — горизонт. Когда вы находитесь на плоской, такой как Аргир, равнине, то он от вас, скорее всего, лишь в трех милях, а не в шести. Это очень заметно глазу землянина. Потом эти площадки — у них просто сверхъестественные размеры ближнего поля, ну а дальнее поле — так и вовсе громадное. У моей команды оно было примерно девятьсот футов в длину и семьсот — в ширину. Стоишь на этой тарелке, и изгородь на границе дальнего поля кажется тонкой зеленой линией под пурпурным небом, почти у самого горизонта, — вот я и говорю вам, что бейсбольная площадка покрывала почти все видимое пространство. Это было так здорово! Они играли с четырьмя аутфилдерами[9], как в софтболе[10], и все равно коридоры между игроками были широкими. А воздух там почти такой же разреженный, как в базовом лагере Эвереста, и низкая гравитация. Поэтому когда вы бьете по твердому мячу, он летит так, будто его ударили длинной клюшкой для гольфа. Даже при таких больших полях в каждой игре было по несколько хоум-ранов[11]. На Марсе игры редко заканчиваются всухую. Мне, во всяком случае, до сих пор не приходилось быть тому свидетелем. Я занялся бейсболом после восхождения на гору Олимп, где помогал основать новый научно-исследовательский почвенный институт. Им хватило ума не пытаться изучать эту проблему по видео. Поначалу в свободное время я взбирался на горы Харит, но потом ударился в бейсбол и оказался слишком занят. «Прекрасно, я стану играть, — ответил я, когда меня попросили. — Но тренером не буду. Не люблю указывать людям, что им делать». Поэтому я вместе со всеми выходил и проделывал футбольные упражнения, разогревая даже те мышцы, которые никогда не понадобятся. Потом Вернер принимался отрабатывать подачу на ближнем поле, а мы с Грегором начинали отбиваться. Мы походили на матадоров. Время от времени налетали на мяч и посылали его аж за первую базу, и изредка бейсмен[12], верзила ростом выше двух метров с комплекцией цистерны, брал наши подачи, и тогда мы с Грегором торжествующе хлопали перчаткой о перчатку друг друга. Проделывая это изо дня в день, он уже меньше стеснялся меня, хотя и не намного. И я видел, что он бросает мяч чертовски резко. Рука у него была такой длины, как все мое тело, она казалась бескостной, как щупальце кальмара, поэтому настолько свободно поворачивалась в запястье, что Грегор прямо-таки выстреливал мячом. Конечно, иногда мяч поднимался и проходил метров на десять выше головы первого бейсмена, но в том, что он летел в нужную сторону, сомнений не было. Я начинал понимать, что Грегор играет не только затем, чтобы находиться среди людей, с которыми ему не обязательно разговаривать, но и потому, что это давало ему возможность подняться в собственных глазах. Я понял, что он не столько застенчив, сколько угрюм. Или — и то и другое вместе. В любом случае, наши броски были не броски, а посмешище. Удары битой шли чуть получше. Грегор научился подрезать их и отбивать граундеры до самой середины поля; это было довольно эффектно. Ну а я начал работать над своим чувством времени. После нескольких лет игры в софтбол с его медленными подачами я неделю спустя с таким остервенением замахивался битой на все, что попадалось под руку, что, уверен, глядя на это, мои товарищи по команде думали: не иначе, им достался умственно отсталый американец. А поскольку у них было правило ограничивать количество землян в команде двумя игроками, то, без сомнения, они чувствовали себя разочарованными этим обстоятельством. Но постепенно я приспособился выверять момент удара и после этого бил уже довольно прилично. Дело было еще в том, что их питчерам[13] не грозили травмы. Эти амбалы возвышались у тебя за спиной и вбрасывали с такой силой, на какую только были способны, как и Грегор, — от них ведь требовалось лишь заколотить противнику штрафное очко. Было немного боязно, потому что они частенько шарахали прямо в тебя. Но если мяч несся тебе под дыхало, то единственное, что могло спасти, — это точно рассчитанный момент удара. И если тебе это удавалось, то как мяч летел! Всякий раз, когда я соприкасался с ним, это было словно чудо. Казалось, если правильно ударить, то ты можешь запустить его на орбиту, и именно таким у них было одно из прозвищ хоум-рана. «О, этот орбитальный», — бывало, говорили они, наблюдая, как мяч уходит за пределы поля, направляясь к горизонту. У них имелся маленький колокол, наподобие судового, прикрепленный к стенке позади «дома»[14], и в таких случаях кто-нибудь сильно бил в него до тех пор, пока тебя не окружали базовые игроки. Очень славный местный обычай! Так что мне это нравилось. Прекрасная игра, даже когда ты весь избит. Сильнее всего после тренировки болели мышцы живота, я даже не мог смеяться. Однако я делал успехи. Принимая мячи, летевшие с правой стороны, я разворачивался и отбивал их первому или второму бейсмену. На зрителей подобный трюк производил впечатление, хотя, конечно же, выглядело это нелепо. Ты походил на одноглазого в стране слепых. И знаете — не сказать, чтобы они были плохими спортсменами, но никто из них не играл так, как играют дети, они оказались начисто лишены бейсбольного чутья. Им просто нравилось играть. И я мог их понять: огромное, как мир, зеленое поле под пурпурными небесами с летающими туда-сюда желто-зелеными мячами — это было прекрасно. Мы замечательно проводили время. Я начал давать Грегору советы, хотя поклялся себе не втравляться в тренерство. Не люблю указывать людям, что им делать. Эта игра и без того слишком жесткая. Но, случалось, от моего удара мяч летел к аутфилдерам высоко над игровым полем, и было трудно удержаться и не сказать им, чтобы они не следили за мячом, а заходили под него и, подняв вверх перчатку, ловили, но не бежали всю дорогу с торчащими вверх, как у статуи Свободы, руками. Или когда принимали мячи с лета (это труднее, чем кажется), давал им под руку советы. Мы с Грегором отрабатывали броски в течение всей разминки, так что, просто следя за мной и стараясь попасть в такую низкую цель, как я, он совершенствовал свое мастерство. Определенно, Грегор был очень настойчив. И я видел, что в целом броски его становились все качественнее. Мячи летели ко мне каждый раз по новым траекториям, да и неудивительно, если принять во внимание, что запястье у него вращалось, как на шарнирах. Я должен был глядеть в оба, чтобы не пропустить мяч. Парень был непредсказуем, но явно обладал большим потенциалом. И по правде говоря, наши питчеры никуда не годились. Я любил этих парней, но они не могли выиграть ни одного очка, если вы отбивали их мячи. За каждую игру они отправляли в пробежку по десять — двадцать бьющих, а игры эти состояли из пяти иннингов[15]. Вернер, бывало, проследит, когда Томас упустит десятого нападающего, и с легкой душой сам берется за дело, чтобы продуть еще десяток очков. Порой они проделывали это дважды, а мы с Грегором стоим себе, пока раннеры[16] другой команды проходят мимо, как на параде или в очереди у зеленщика. А когда Вернер направляется к горке, я встаю рядом с Грегором и говорю: — Знаешь, Грегор, ты мог бы вбрасывать лучше этих парней. У тебя хорошая рука. А он с ужасом глянет на меня и забормочет: — Нет, нет, нет, нет, это невозможно. Но как-то раз во время разминки он отколол такой поистине подлый удар, что угодил мне в запястье. Потирая ушибленное место, я шагнул к нему. — Ты видел, как этот мяч загнулся? — спросил я. — Да, — ответил он, глядя в сторону. Извини. — Не извиняйся. Это называется крученый мяч, Грегор. Он может быть полезен. Ты в последний момент выгнул кисть, и мяч прошел над ней — вот так, понимаешь? Ну-ка, попробуй еще раз. Так мы понемногу начали осваивать этот удар. В старших классах каких только бросков я не делал: и крученые, и скользящие, и сплит-фингеры, и с перехватом. Я понимал, что большинство из этих ударов у Грегора получаются чисто случайно, но чтобы не смущать его, я просто продолжал отрабатывать у него крученые. Я говорил ему: — Просто брось мяч мне, как ты это сделал в первый раз. — Я думал, ты не собирался тренировать нас, — сказал он. — А я и не тренирую тебя! Просто брось, как в тот раз. А потом в игре бросай прямо. Как можно прямее. Он поворчал немного на своем моравском, не глядя мне в глаза. Но проделал это. И некоторое время спустя выдавал уже добротные крученые. Конечно, воздух на Марсе более разреженный, а значит, не требовалось большого усилия, чтобы подрезать мяч. Но я заметил, что на мячах в синюю крапинку швы были несколько рельефнее, чем на мячах с красными точками. Игроки пользовались и теми и другими, не видя между ними разницы. Но она была. Поэтому я взял это на заметку и продолжал работать с Грегором. Тренировались мы подолгу. Я показал ему, как бросать с оттяжкой, решив, что возбуждение, которое в нем чувствовалось, свидетельствовало о том, что он понемногу раскрепощается. И к середине сезона он бросал этот крученый с оттяжкой. Мы никому об этом не говорили. Грегор просто неистовствовал с этим ударом, но загибался он у него здорово; удар получился и вправду слишком крутым, чтобы его можно было легко взять. Это помогало мне и на шортстопе. Хотя в конце концов в одной игре при счете, как обычно, 20:0 бьющий отбил высокий мяч, и я рванул за ним. Ветер уносил мяч, а я несся вслед, пока, догнав его, не растянулся там между нашими перепуганными центровыми. — Может быть, тебе лучше играть аутфилдером, — сказал Вернер. Я возблагодарил господа. Так что после этого случая я играл левым или правым центровым и всю игру то гонял катившиеся по полю мячи к изгороди, то отбрасывал их назад на шортстопера. Или, что было чаще, стоял там и наблюдал, как другая команда делает перебежки. Я по привычке что-то выкрикивал, пытаясь поболтать с другими, но потом заметил, что на Марсе никто не кричит во время игры. Как будто играют глухонемые. Так что мне пришлось бы обмениваться репликами с командой с расстояния двухсот метров от центра поля, выслушивая вдобавок критические судейские замечания. Мне было плохо видно площадку, но все лее я делал свое дело лучше них, и они это тоже знали. Смех, да и только. Люди проходят мимо и говорят: «Эй, да это американец там». Однажды после очередного проигрыша на своей площадке, кажется, со счетом 28:12 все пошли обедать, и один только Грегор остался, глядя куда-то вдаль. — Ты собираешься идти? — спросил я его, показывая на других, но он покачал головой. Грегор должен был идти домой и работать. Я и сам собирался вернуться на работу, поэтому пошел вместе с ним в город, такой же длинный и узкий, как одно местечко у нас в Техасе. Я остановился перед его кооперативным жилищем. Это был большой дом со множеством маленьких квартирок. Я никогда не мог отличить на Марсе одно такое здание от другого. Грегор застыл, как фонарный столб, и я уже собирался уйти, когда вышла пожилая женщина и пригласила меня внутрь. Грегор говорил ей обо мне, сказала она на ломаном английском. Меня представили людям, сидевшим в кухне, в большинстве своем они оказались невероятно высокими. Грегора, судя по всему, ужасно смущало мое присутствие, поэтому я постарался как можно скорее уйти. Мужчина и женщина, похоже, были дед и бабка Грегора. Молоденькая девушка, примерно того же возраста, что и Грегор, окинула нас ястребиным взглядом. Грегор даже не посмотрел на нее. На следующей тренировке я спросил: — Грегор, это были твои дедушка и бабушка? — Вроде как. — А эта девушка, кто она такая? Ответа не последовало. — Кузина или что-то в этом роде? — Да. — Грегор, а твои родители — где они? Он только пожал плечами и начал подавать мне мячи. У меня создалось впечатление, что они живут где-то в другой части этого дома, но наверняка я этого никогда так и не узнал. Многое из того, что я видел на Марсе, мне нравилось, — например, то, как они сообща управляются со своими делами, в такой тесноте, но живут при этом спокойнее, чем мы, земляне. Что касается их родственных связей — дети воспитывались группами сородичей или одним из родителей, или еще как-нибудь — в этом я не очень-то разбираюсь. Но если вы меня спросите, я отвечу, что при таком воспитании возникают проблемы. Компания подростков готова избить кого угодно. Им не важно, чем вы занимаетесь. Как бы то ни было, сезон близился к концу, а по окончании его я собирался вернуться на Землю. Рекордным для нашей команды стал счет 3:15, и по результатам сезона мы заняли последнее место. Но во время уик-энда они устроили турнир для всех команд Равнины Аргир, состоявший из серии трехиннинговых игр, поскольку нашлось много желающих принять в них участие. Мы с ходу продули первую игру и шли в хвосте. Потом и следующую сдали, и все, главным образом, из-за пробежек. Вернер на какое-то время снял с игры Томаса, но потом, когда это не помогло, Томас вернулся на горку. Я побежал к ним туда от самого центра и сказал Вернеру: — Посмотри на своих парней. Позволь вбрасывать Грегору. — Грегору! — воскликнули они хором. — Ни за что! — Он будет еще хуже нас, — возразил Вернер. — Куда еще хуже? Вы, парни, только что завалили одиннадцать подач. Ночь наступит, прежде чем до Грегора дойдет очередь. Они вынуждены были согласиться. Как вы можете догадаться, оба они были обескуражены. Так что я подбежал к Грегору и сказал: — Ну-ка, теперь ты попробуй. — Ой, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет. Он был решительно против. Потом бросил взгляд на трибуны, откуда за нами наблюдало сотни две зрителей, в основном друзья, родственники да несколько любопытных прохожих. И тогда я увидел, что его «вроде как дедушка с бабушкой» и «кузина или что-то в этом роде» тоже сидят там. Грегор мрачнел с каждой минутой и становился похожим на висельника. — Давай, Грегор, — сказал я, вкладывая мяч в его перчатку. — Я сам стану ловить. Все будет, как на разминке. Просто швыряй свои крученые мячи. — И я потащил его к горке. Итак, Вернер разминал его, а я тем временем переходил на кэтчерскую[17] позицию, а по пути, натягивая экипировку, передвинул поближе коробку с мячами в синюю крапинку — из судейского запаса. Я видел, что Грегор волнуется, как и я сам. Я никогда прежде не играл кэтчером, как и он — питчером, а все базы были заняты, и никто не стоял за их пределами. Это была необычная бейсбольная ситуация. Наконец я экипировался и подбежал к Грегору. — Не старайся бросать слишком сильно, — сказал я. — Просто посылай крученый мяч прямо в мою перчатку. Не обращай внимания на бьющего. Я буду подавать тебе знак перед каждым броском: два пальца — крученый удар, один — быстрый. — Быстрый? — переспросил он. — Ну это когда ты сильно бросаешь. Не беспокойся об этом. Все равно мы будем заколачивать крученые. — А еще говорил, что не собираешься быть тренером, — с горечью сказал он. — Так я и не тренирую, я кэтчую. С тем я и вернулся и занял позицию в дальней части кэтчерской зоны. — Следи за кручеными мячами, — сказал я судье. — Кручеными? — удивился он. Итак, мы начали. Грегор стоял на горке, сгорбленный, как большой жук-богомол, мрачный, раскрасневшийся. Первый мяч просвистел к ограничительной стенке поверх наших голов. Объявили счет, а я подобрал мяч и, обогнав раннера, перебегавшего с первой на вторую базу, подлетел к Грегору. — Все нормально, — сказал я, — базы очищены, а мы получили аут. Давай-ка просто брось теперь. Прямо в перчатку. Точно так же, только пониже. Он так и сделал. Грегор направил мяч прямо на бьющего, тот отпрыгнул, и мяч врезался мне в перчатку. Судья онемел. Я развернулся и показал ему, что мяч у меня в руке. — Это был страйк[18], — сказал я ему. — Страйк! — заорал судья и ухмыльнулся мне: — Он ведь загнулся, верно? Черт подери, так оно и было. — Эй, — выговорил опешивший от неожиданности бьющий. — Что это было? — Мы вам снова покажем, — ответил я. И после этого Грегор пошел загибать удар за ударом. Я показывал ему два пальца, и он посылал крученые мячи. Это вовсе не означало, что все они становились страйками, но их оказалось достаточно, чтобы бьющие не слишком часто делали перебежки. Все мячи были в синюю крапинку. Судья начал выкидывать их из той самой коробки. А в промежутке между двумя бьющими я оглянулся и увидел, что зрители и все команды, не игравшие в тот момент, столпились у задней стенки, чтобы следить за подачами Грегора. До сих пор никто никогда не видел на Марсе крученых мячей, и теперь люди давились там, позади, раскрывая от изумления рты и захлебываясь от хвалебных возгласов при каждом броске. Бьющий отскакивал или слегка отшатывался и с широкой ухмылкой оглядывался на толпу, как бы говоря: «Ну что, видели? Это был крученый!» Так что мы сумели отыграться. Грегор так и оставался питчером, поэтому и три следующие игры мы тоже выиграли. В третьей он забросил ровно двадцать семь мячей и вывел в аут всех девятерых бьющих, каждого с тремя штрафными очками. Однажды, когда мы играли в школе, Вальтер Феллер вышиб всех двадцать семь бьющих; теперь и Грегор сделал то же самое. Толпе это нравилось. Лицо у Грегора уже не было таким красным, и он почти выпрямившись стоял на своей позиции. Он все еще отказывался смотреть куда бы то ни было, кроме как на мою перчатку, однако взгляд его, прежде полный мрачного ужаса, теперь стал невероятно сосредоточенным. Может, Грегор и был тощий, но зато какой высокий! Там, на горке, он выглядел чертовски внушительно. И вот мы снова взгромоздились на победный пьедестал, теперь нам предстоял полуфинал. В перерывах между играми люди толпами тянулись к Грегору с просьбой расписаться на бейсбольных мячах. Удивленное выражение почти не сходило с его лица, но в какой-то момент я заметил, что он мельком улыбнулся, бросив взгляд на свое семейство и помахав им. — И как только у тебя рука выдерживает? — спросил я его. — Что ты имеешь в виду? — уточнил Грегор. — Ничего, все нормально, — ответил я. — Теперь послушай. Я хочу в этой игре снова встать аутфилдером. Ты сможешь подавать Вернеру? Видишь ли, в команде, с которой мы будем играть, есть два американца, Эрни и Сезар, а они, как я подозреваю, умеют закручивать удары. Просто у меня такое предчувствие. Грегор кивнул, и я понял, что ему все равно, — лишь бы была перчатка, в которую можно бросать. Так что я согласовал это с Вернером и в полуфинале снова встал правым центровым. К тому времени мы уже играли при зажженном свете. Под пурпурным сумеречным небом поле расстилалось во все стороны, словно большое бархатное покрывало. Из центра внешнего поля фигуры игроков казались крошечными. И, похоже, предчувствие меня не обмануло, потому что я перехватил у Эрни сильный прямой мяч, а затем сделал еще одну пробежку через середину, как мне показалось, за тридцать секунд, прежде чем достал отбитый Сезаром мяч под рукой у высоченного техасского легионера. Даже Грегор между иннингами подбежал и поздравил меня. И вы знаете, давно известно, что хорошая игра в поле ведет к хорошему выходу на биту. Уже в предыдущих играх я бил прилично, но теперь, в этом полуфинале, я ударил высокий, с силой пущенный мяч так жестко, что, казалось, я вообще его не касался, а он летел себе и летел. Этот хоум-ран прошел над центром изгороди и исчез где-то в сумерках. Я потерял его из виду еще до того, как он упал. Потом в финале я проделал это снова в первом иннинге, спиной к спине с Томасом, — его мяч ушел влево, а мой — опять по центру. Это получилось у меня два раза подряд, и мы выигрывали, а Грегор только успевал загибать мячи. Так что, когда начался второй иннинг, я чувствовал себя на высоте, и люди кричали, требуя очередной хоум-ран. У питчера команды противника был поистине непреклонный вид. Этот здоровенный парень одного с Грегором роста, но с мощной, как у многих марсиан, грудью возвышался позади меня и первым же своим мячом запустил мне в голову. Не нарочно, просто он не владел собой. После этого я едва отбил несколько подач за боковую линию, с запозданием отшатываясь, с трудом увертываясь от его неистовых ударов до самого страйк-аута и апатично думая про себя: «Какого черта, страйк-аут — ну и пусть, выбил парочку за изгородь, и то ладно». Потом я услыхал, как Грегор орет: — Давай, тренер, ты можешь это сделать! Держись! Соберись! Догадываюсь, что вся наша команда со смеху покатывалась над тем, как он, надо сказать, довольно сносно подражал мне. Думаю, я раньше выдавал им подобные словечки, хотя, конечно же, это была всякая чушь, которую вечно автоматически выкрикиваешь во время игры и которая ровным счетом ничего не значит. Я даже не знал, что люди меня слышали. Но сам-то я теперь ясно слышал, как Грегор подбадривает меня. Я сделал шаг назад и подумал: «Послушайте, да мне вовсе не нравится быть тренером, я отыграл десять игр на шортстопе и не пытался вас, ребята, тренировать». Я чувствовал такое раздражение, что едва соображал, когда увидел летящий на меня мяч, однако все-таки отбил его прямехонько за пределы изгороди, даже выше и дальше, чем первые два. А ведь это была сильная подача, точно в зону страйка[19], выше колен. Эрни мне потом сказал: «Ты сделал этого парня». Мои товарищи по команде били в маленький судовой колокол во время моих перебежек по базам, а на пути от третьей базы до «дома» я обменялся со всеми ребятами хлопками и чувствовал, что не могу сдержать довольной ухмылки. А потом я сидел на скамье и все еще чувствовал на ладонях их удары. А перед глазами у меня проплывал улетающий вдаль мяч. Итак, в финальном иннинге мы вели со счетом 4:0. Команда противника была полна решимости отыграться. Грегор наконец начал уставать, он сделал пару перебежек, потом навесил крученый, а их громила перехватил мяч и швырнул его намного выше моей головы. Теперь-то я нормально контролирую прямые удары, но в ту минуту совершенно растерялся, увидев летящий выше меня мяч, поэтому я повернулся к нему спиной и помчался к изгороди, пытаясь на бегу вычислить, уйдет ли он за пределы поля, или я подберу его у ограждения, но потом потерял его из виду. Видите ли, бег на Марсе — очень странная штука. Ты разгоняешься, а потом тебя несет вперед, как на велосипеде с проколотыми шинами, — того и гляди, врежешься лицом в землю. Так я и летел, стараясь удержаться на ногах, когда, почти добежав до изгороди, оглянулся и увидел падающий мяч. Я подпрыгнул, пытаясь оттолкнуться точно вверх, но, понимаете, сила инерции была слишком велика, а я совсем забыл о гравитации, поэтому меня подбросило, и я, к своему удивлению, схватил мяч, но тут же обнаружил, что лечу прямо над изгородью. Я упал и покатился, взметая в воздух пыль с песком, зато мяч прочно застрял в моей перчатке. Перепрыгнув обратно через ограждение на поле, я поднял мяч над головой, чтобы всем было видно, что он у меня. Но судьи все равно отдали хоум-ран другому питчеру по той простой причине, что ты должен оставаться в квадрате, когда принимаешь мяч, такое уж у них правило. Мне было все равно. И что ни говорите, а вся соль игры в таких вот именно штучках. А то, что тот питчер тоже заработал очко, было справедливо. Мы снова поднялись на пьедестал, и Грегор запустил мячом в сторону. Мы выиграли турнир. Нас окружила толпа. Особый успех выпал на долю Грегора. Он оказался настоящим героем дня. Всем хотелось, чтобы он написал им что-нибудь на память. Он был все так же немногословен, но теперь уже не сутулился. На лице его застыло удивленное выражение. Потом Вернер взял два мяча, и все расписались на них, чтобы сделать нам с Грегором своеобразные подарки. Позже я разглядел, что половина имен на моем трофее были шутливыми. «Микки Мантл»[20], и остальные в том же духе. А Грегор написал: «Салют тренеру Артуру, с уважением, Грегор». Этот мяч до сих пор лежит у меня на письменном столе.
Британский писатель Стивен Бакстер (р. в 1957 г.) вошел в литературу в 1980–1990-е гг. как один из представителей нового поколения фантастов, с которыми знакомил публику журнал «Interzone». Перу Бакстера принадлежит множество романов и рассказов в жанре твердой фантастики. Среди ранних произведений можно назвать «Плот» («Raft», 1989), «По ту сторону времени» («Timelike Infinity», 1992), «Поток» («Flux», 1993), «Кора» («Rind», 1994). Прославился Бакстер очень быстро — как говорится, проснулся знаменитым. Когда его спросили, чем он объясняет внезапный расцвет жанра, писатель, в частности, выдвинул предположение, что причиной тому — разочарование людей в ходе освоения космоса. По его мнению, фантасты рассказывают о том, как все могло бы быть, и сглаживают это разочарование. В 1995–1996-м гг. Бакстер получил международную известность, поскольку его книги начали публиковаться за пределами Великобритании. В США были переизданы ранние работы, а роман «Корабли времени» («The Time Ships», 1995) оказался в числе претендентов на премию «Хьюго». Он является продолжением классической «Машины времени» Герберта Уэллса и был издан к столетию со дня ее выхода. С середины 1990-х Бакстер писал примерно по 10 рассказов в год и печатался в лучших журналах. В начале 1997 г. в США и Великобритании вышел его новый роман «Путешествие» («Voyage»). На сегодняшний день Бакстер — одна из крупнейших фигур в твердой научной фантастике, лауреат премий Филипа К. Дика, Джона У. Кэмпбелла, премии Британской Ассоциации Научных Фантастов и др. «Энциклопедия научной фантастики» высоко оценила его вклад в литературу. Только в 2000 г. Бакстер опубликовал четыре романа: «Длинный бивень» («Longtusk») (продолжение «Мамонта» («Mammoth»)), «Пыль реальности» («Reality Dust»), «Бесконечность времени» («Manifold: Time») и «Свет иных дней» («The Light of Other Days»), написанный в соавторстве с Артуром Кларком. В том же году он вторично получил премию Филипа К. Дика, на этот раз за сборник «Вакуумные диаграммы» («Vacuum Diagrams»). В 2001-м Бакстер выпустил пять новых книг, в том числе документальное произведение «Далекое будущее» («Deep Future») — гипотезы о вариантах развития будущего — и новый сборник рассказов. Среди знаменитых романов Бакстера следует также особо отметить «Титан» («Titan», 1997) и «Лунное семя» («Moonseed», 1998). Рассказ «На Линии Ориона» посвящен традиционной для космической оперы теме краткости человеческой жизни на фоне многолетней галактической войны. Особенно интересно то, что написан он с точки зрения недалекого подростка — не вполне традиционный для твердой фантастики ход, хотя, с другой стороны, это позволило автору на законных основа-ниш включить в текст множество разъяснений. В то же время невежество персонажа своеобразно оттеняет затронутые в рассказе вопросы морали и этики.«Живущий кратко горит ярко» оторвался от эскадры. Мы гнались за кораблем призраков, и мы его настигали. Жилой купол «Ярко» был прозрачный, так что капитан Тейд в своем большом кресле, ее офицеры и их аппаратура, а также несколько низших чинов вроде меня словно плавали в пространстве. Слабо светилось скопление горячих молодых звезд, яркой полоской горели огни оставшейся позади эскадры, а вдали сияли ослепительные новые звезды. Там, в шести тысячах световых лет от Земли, проходила Линия Ориона — цепочка из тысячи огней, протянувшаяся по внутреннему краю спирального рукава Ориона, — и вспышки звезд отмечали места, где много лет назад проходили сражения. А совсем рядом скользил сквозь пространство, спеша к дому, корабль призраков. Больше всего он походил на кокон, смотанный из серебристых бечевок. На бечевках висели сотни призраков. Видно было, как они перебираются с места на место, будто не замечая пустоты вокруг. Призраки держали курс к маленькой желтой звезде. Наш ручной академик, Паэль, по каким-то отклонениям в спектре опознал в ней звезду-крепость. Но чтобы узнать крепость вблизи, не надо быть академиком. С борта «Ярко» я и невооруженным глазом видел окружающую ее бледно-голубую клетку — свободную решетку с ячеями в полмиллиона километров, выстроенную призраками для каких-то своих целей. У меня хватало времени поглазеть. Я ведь просто рядовой. Возраст — пятнадцать лет. Определенных обязанностей на тот момент у меня не было. Полагалось быть под рукой и на подхвате, если кому понадобится помощь — скорее всего, первая медицинская помощь, если мы ввяжемся в бой. Сейчас из всей компании рядовых при деле была лишь Хэлл. Она гонялась за лужицей, которую натошнил наш академик Паэль, единственный штатский на мостике. Обстановка на «Ярко» ничем не напоминала то, что приходится видеть в фильмах по виртуалке. Все тихо и спокойно, всякий знает свое дело. Слышались только негромкие голоса команды и урчание аппаратуры да шипение рециркулируемого воздуха. Ничего драматического — скорее это походило на операционную. Раздался тихий предупредительный гудок. Капитан подняла руку, подзывая академика Паэля, старшего помощника Тилла и Джеру — приписанного к кораблю комиссара. В их узком кругу шло обсуждение — и вроде бы спор. Я смотрел, как мерцающий свет новой играет на бритой макушке Джеру. Сердце у меня забилось чаще. Все знали, что означает этот гудок: мы приближались к крепостному кордону. Надо или отказываться от преследования, или гнаться за призраками дальше, внутрь их невидимой крепости. А все знали, что ни один корабль флота, проникший за крепостной кордон в десяти световых минутах от центральной звезды, обратно еще не вернулся. Так или иначе все должно было решиться очень скоро. Капитан Тейд резко прекратила дебаты. Она подалась вперед и обратилась к экипажу. Голос, разносившийся по кораблю, звучал дружелюбно и бодро, как шепоток вербовщика. — Все вы видите, что нам не поймать этот рой призраков по нашу сторону кордона. И всем известно, чем мы рискуем, проходя за кордон. Но чтобы прорвать блокаду, нам рано или поздно придется научиться взламывать их крепости. Так что мы идем дальше. Займите свои места. Ее речь не вызвала бурного ликования. Я поймал взгляд Хэлл. Она ухмылялась. Кивнула на капитана, сжала кулак и изобразила, будто что-то накачивает. Я разделял ее чувства, но с анатомической точки зрения она допустила неточность, так что я поднял средний палец и подергал им взад-вперед. За что немедленно схлопотал подзатыльник от комиссара Джеру. — Безмозглые сопляки, — буркнула она. — Простите, сэр… За извинения я получил еще одну затрещину. Джеру — высокая плотная женщина — носила бесформенную монашескую одежду, введенную, говорят, еще тысячу лет назад основателями Комиссии Исторической Истины. Но, по слухам, до вступления в Комиссию Джеру накопила немалый боевой опыт, и я этому охотно верил, судя по ее силе и скорости реакции. Мы приближались к кордону, и академик Паэль угрюмо начал обратный отсчет. Геометрические линии корабля призраков и обернутой в блестящую мишуру звезды-крепости понемногу заполняли все небо. Все замолчали. Самое поганое время — пока не дошло до дела. Пусть даже вам видно и слышно, что происходит, но делать-то нечего, вот и остается только думать. Что с нами станет, когда мы пересечем этот неосязаемый барьер? Может, мгновенно окажемся в окружении целой эскадры призрачных кораблей? Или какое-нибудь таинственное оружие просто сотрет нас с лица космоса? Я поймал взгляд старшего помощника Тилла. Этот был ветераном, двадцать лет службы. Волосы у него начисто обгорели в какой-то давней схватке, когда меня еще и на свете не было, и он носил шрамы на голове как корону. — За дело, юнга, — пробурчал он. И страх пропал. Меня переполняло чувство товарищества. Пусть в дерьме, но мы вместе. Я больше не думал, о смерти. Только бы скорей началось. — Да, сэр! Паэль закончил отсчет. И свет погас. Закружились колесом звезды. И корабль разлетелся на куски.
Английский писатель Артур Кларк (р. в 1917 г.) живет на острове Шри-Ланка. В 1999 г. он был удостоен рыцарского звания, что, по признанию самого писателя, воспринял как честь, оказанную английской королевой всему жанру фантастики как таковому. Кларк дважды возглавлял Британское Межпланетное Общество (в 1946–1947 гг. и в 1950–1953 гг.), а в 1945-м выдвинул идею о том, что спутники можно использовать как средства связи. Первый научно-фантастический рассказ Кларка, «Лазейка» («Loophole»), был опубликован в 1946 г. в журнале «Astounding». Затем последовали «Пески Марса» («The Sands of Mars», 1951), «Острова в небе» («Islands in the Sky», 1952), «Не дай наступить ночи» («Against the Fall of Night», 1953) и «Конец детства» («Childhood's End», 1953). В первый из сборников рассказов, «Экспедиция на Землю» («Expedition to Earth»), вошел рассказ «Часовой» («The Sentinel»), послуживший основой для фильма Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001» (1968) и впоследствии развернутый Кларком в знаменитый роман «2001». Артур Кларк всегда воспевал космос и технику, однако, как заметил Грегори Бенфорд, у Кларка гораздо больше общего с Генри Торо, чем с Робертом Хайнлайном. Для Кларка красота космоса — прежде всего красота природы, а освоение космоса диктуется жаждой знаний, интересом к неведомому, к открытию новых земель. Техника же, по мнению писателя, лишь средство, помогающее постичь мир. Кроме того, с точки зрения Кларка, артефакты могут быть красивы, таинственны и привлекательны сами по себе. В его рассказах основное внимание уделяется не столько могуществу, которое приносят познание и открытия, сколько эмоциональному удовлетворению. В 1990-е гг. Кларк работал в соавторстве с Грегори Бенфордом, Джентри Ли и Стивеном Бакстером, причем на последнего он оказал существенное влияние. Интересно также, что Кларк неоднократно вступал в яростные научные споры с Робертом Хайнлайном, например, в 1984 г. у них состоялась бурная дискуссия по поводу спутников и освоения космоса, что в определенной степени обозначило раскол между британской и американской научной фантастикой. Рассказ «Молот Господень», впервые опубликованный в журнале «Time» в 1992 г., посвящен столкновению астероида с Землей. Это дидактическая история с едва очерченными персонажами, которая разворачивается в масштабных космических декорациях. По мнению составителей данной антологии, этот рассказ — настоящий шедевр и ранее был незаслуженно обойден вниманием. Его публикация в свое время вызвала горячие споры в правительстве США о том, что предпринять, если подобное столкновение действительно будет угрожать планете.Он вошел в атмосферу вертикально, проделав в ней дыру шириной в десять километров, и температура при этом поднялась настолько, что сам воздух начал гореть. Когда он ударился о землю неподалеку от Мексиканского залива, скалы расплавились и потекли, образовав гигантские волны, и растопленный камень застыл лишь после того, как образовал кратер диаметром двести километров. Это было лишь началом катастрофы; теперь развернулась настоящая трагедия. С неба хлынули оксиды азота, превратив морскую воду в кислоту. Облака сажи от сгоревших лесов затмили небо, солнце скрылось на несколько месяцев. На всей Земле температура стремительно падала, при этом погибла большая часть растений и животных, переживших само столкновение. Хотя некоторые виды продержались еще тысячелетия, царству гигантских рептилий пришел конец. Часы эволюции включились: начался обратный отсчет времени до возникновения человека. Это случилось приблизительно за шестьдесят пять миллионов лет до нашей эры.
Джеймс Патрик Келли (р. в 1951 г.), еще будучи начинающим писателем, услышал от своих преподавателей на семинаре «Clarion», что рассказы в жанре научной фантастики требуют тщательного продумывания и подготовки. Он принял это к сведению, и позже, когда выяснилось, что далеко не всегда его коллеги затрудняют себя научными изысканиями, подобный метод работы уже вошел у Келли в привычку. В твердой научной фантастике его больше всего привлекает многообразие ситуаций, которые позволяет создавать этот жанр, их драматические возможности. Келли прекрасный стилист, а его герои всегда наделены яркой и запоминающейся индивидуальностью. Имя Келли зачастую ассоциируется с писательским семинаром «Sycamore Hill», который в 1980-е являлся гуманистической оппозицией киберпанку; однако, как это ни парадоксально, составляя антологию киберпанка «Зеркальные тени» («Mirrorshades: The Cyber-Punk Anthology»), Брюс Стерлинг включил в нее произведения Келли, считая того ярким представителем данного направления. Перу Келли принадлежит немало произведений в жанре твердой научной фантастики, интересных самому широкому кругу читателей. В основном писатель предпочитает малую форму, но на его счету также несколько романов: «Планета шепотов» («Planet of Wispers», 1984), «Заглянуть в Солнце» («Look into the Sun», 1989), «Дикая природа» («Wildlife», 1994). Рассказы Келли составили три сборника: «Героини» («Heroines», 1990), «Думать, как динозавр и другие рассказы» («Think Like a Dinosaur and Other Stories», 1997), «Странный, но не сторонний» («Strange But Not a Stranger», 2001). Рассказ «Несделанное» («Undone», 2001) был номинирован на премию «Небьюла». В последнее время Келли обратился к драматургии и написал пять пьес для радиопостановок — частично по мотивам своих произведений. Он также делает ежемесячный обзор Интернет-материалов для журнала «Asimov's». Рассказ «Думать, как динозавр» в 1996 г. получил премию «Хьюго». Он выдержан в классическом духе научной фантастики и, затрагивая проблемы пола, вступает в полемику с «Неумолимым уравнением» («Cold Equations») Тома Годвина.Камала Шастри вернулась в этот мир такой же, какой оставила его, — обнаженной. Она неуверенно шагнула наружу из сборщика, стараясь сохранить равновесие в слабом притяжении станции «Туулен». Я подхватил ее, одновременно заворачивая в халат, а затем опустил на надувную подушку. Три года, проведенные на другой планете, переменили Камалу. Она похудела, стала мускулистее. Ногти на руках отросли сантиметра на два, по левой щеке тянулось четыре параллельных шрама, наверное, они соответствовали гендианским канонам красоты. Но что поразило меня больше всего — вопиющая отчужденность во взгляде. Это место, такое привычное для меня, кажется, едва не повергло ее в шок. Словно она сомневалась в этих стенах и скептически воспринимала местный воздух. Она научилась думать, как инопланетянин. — Добро пожаловать обратно! Надувная подушка зашуршала, потом громко зашипела, когда я потащил ее по коридору. Камала с трудом глотнула, и мне показалось, что она сейчас заплачет. Три года назад она заплакала бы. Многие странники чувствуют себя опустошенными, когда выходят из сборщика, это потому, что нет никакого перехода. Несколько секунд назад Камала была на Генде, четвертой планете той звезды, которую мы называем Эпсилоном Льва, и вот она уже здесь, на лунной орбите. Почти дома, самое большое приключение ее жизни подошло к концу. — Мэттью? — спросила она. — Майкл. — Я невольно ощутил себя польщенным — она меня помнит. В конце концов, она изменила мою жизнь.
Бен Бова (р. в 1932 г.) в юности занимался журналистикой, затем писал сценарии научно-популярных фильмов, участвовал в проекте «Vanguard» — первой американской программе по запуску искусственных спутников, работал менеджером по маркетингу в исследовательской лаборатории. В 1959 г. опубликовал свой первый научно-фантастический роман. С 1971 по 1978 г. Бова был редактором журнала «Analog», а с 1978-го по 1982 г. — журнала «Omni», после чего полностью посвятил себя писательской деятельности. В фантастике Бова идет по стопам Джона У. Кэмпбелла, а своим девизом считает изречение Эйнштейна: «Самое таинственное во Вселенной — то, что она поддается пониманию». Среди научно-фантастических произведений Бова — «Сага о Кинсмене» («The Kinsman Saga», 1976–1979), с которой начались его книги о космосе, цикл «Путешественники» («Voyagers», 1981–1990), ряд взаимосвязанных романов — «Марс» («Mars», 1992), «Восход луны» («Moonrise», 1996), «Лунная война» («Moonwar», 1998), «Возвращение на Марс» («Return to Mars»,1999), «Венера» («Venus», 2000), «Юпитер» («Jupiter», 2001), «На краю пропасти» («The Precipice», 2001), «Старатели» («The Rock Rats», 2002). Сам писатель утверждает, что воспринимает свои книги как исторические произведения о том, чего еще не случилось, и говорит, что в числе его читателей не только поклонники научной фантастики, но и люди с техническим образованием, которых интересуют подробности межпланетных путешествий. Бова серьезно подходит к работе над романами: так, решив сделать главного героя «Марса» наполовину индейцем племени навахо, он специально поехал в Мексику для сбора материала. Действие приключенческого рассказа «Олимп» разворачивается на Марсе: главные герои направляются к самой высокой горе на планете и в процессе полета узнают много нового о Марсе и о самих себе. Как всегда, Бова воплощает классическую хайнлайновскую идею о неизведанных просторах и необыкновенных возможностях, которые может предложить первопроходцам космос.Самая высокая гора в Солнечной системе — гора Олимп, расположенная на Марсе. Она представляет собой массивный щитовой вулкан, уснувший десятки, а возможно, и сотни миллионов лет назад. Но когда-то здесь происходили самые мощные извержения на планете. Со временем лава образовала купол, в три раза превышающий по высоте Эверест, а основание горы по площади сравнимо с территорией штата Айова. Основание окружено острыми базальтовыми скалами высотой более километра. На вершине горы, на высоте почти двадцати семи километров над окружающей равниной, находятся три огромные кальдеры, образованные провалившимися кратерами, из которых когда-то изливалась расплавленная порода. На такой высоте углекислый газ, основная составляющая атмосферы Марса, замерзает и конденсируется на холодном, голом камне, покрывая его тонким прозрачным, слоем сухого льда.
Чарлз Шеффилд (1935–2002), физик и писатель, родился в Великобритании, образование получил в Кембридже, но с 1960-х гг. жил в США. В 1998 г. он женился на известной писательнице Нэнси Кресс. Фантастику Шеффилд начал публиковать в 1970-е гг. и быстро завоевал репутацию восходящей звезды и продолжателя дела Артура Кларка. Он работал в разных жанрах фантастики, но неизменно сохранял положительный взгляд на науку как способ решения любых задач. По словам самого Шеффилда, «без научного содержания научная фантастика превращается просто в фэнтези». Шеффилд — весьма плодовитый автор: он писал в среднем больше чем по одному крупному произведению в год. Среди них романы «Единение разумов» («The Mind Pool», 1993) и его продолжение «Небесные сферы» («Spheres of Heaven», 2001). В 2002 г. вышли сразу две книги — «Темнее дня» («Dark as Day»), продолжение «Холоднее льда» («Cold as Ice», 1992), и «Неподражаемый доктор Дарвин» («The Amazing Dr. Darwin»). За роман «Брат драконам» («Brother to Dragons», 1992) Шеффилд удостоился премии Джона У. Кэмпбелла, а рассказ «Мыслями в Джорджии» («Georgia on My Mind», 1993) был выдвинут одновременно на две премии — «Хьюго» и «Небьюла». Рассказы Шеффилда составили несколько сборников, в частности, «Векторы» («Vectors», 1979), «Скрытые перемены» («Hidden Variables», 1981), «Магистр Эразм» («Erasmus Magister», 1982), «Хроники Мак-Эндрю» («The McAndrew Chronicles», 1983), «Мыслями в Джорджии и других местах» («Georgia on My Mind and Other Places», 1996). Кроме того, Шеффилд написал документальную книгу «Границы науки: как мыслить подобно ученому и писать научную фантастику» («Borderlands of Science: How to Think Like a Scientist and Write Science Fiction», 1999). Рассказ «Леди исчезает» — едкая сатира на государственные разведывательные службы. В его основе история о том, как одаренная женщина-ученый открывает секрет невидимости и исчезает с намерением бросить работу в ФБР. Судя по тексту, автор хорошо разбирался не только в оптике, но и в работе спецслужб.В чем абсурдность картины? Полковник Уолкер Брайнт стоит в дверях Отдела конечного хранения. Он улыбается и держит под мышкой книгу. Ответ: картина абсурдна в целом. Полковник Брайнт — именно тот человек, кто назначил (вернее, сослал) меня в Отдел конечного хранения по причинам, которые он счел убедительными и достаточными. Но сам он никогда здесь не бывал. Его можно понять: отдел расположен на шестом подземном этаже под зданием Разведывательного управления Вооруженных сил на военно-воздушной базе в Боллинге, в подвале, куда можно попасть только пешком и которого, если верить пульту управления в лифте, вообще не существует. Здесь обитают крысы, пауки и я. Кроме того, Уолкер Брайнт улыбается лишь тогда, когда что-то обстоит не так; и я ни разу не видел, чтобы он читал что-либо, кроме разведывательных донесений и спортивных страничек газет. Полковник Брайнт с книгой — примерно то же самое, что мать Тереза с автоматом АК-47. — Доброе утро, Джерри, — сказал он, бросил в рот мятный леденец, положил на стол книгу и уселся. — Я только что прикатил из Пентагона. Наверху чудесный весенний день. — Откуда мне об этом знать! — Я вложил в свой ответ максимальный заряд сарказма, но у Брайнта непробиваемая носорожья шкура. Он всего лишь крякнул. — Ты сам знаешь, Джерри, что тебя перевели сюда не для того, чтобы испортить жизнь. Я сделал это для твоего же блага: пользуйся простором и полной свободой. В общем, я узнал кое-что небезынтересное для тебя. Проработав с человеком достаточно долго, учишься улавливать скрытый смысл его речей. «Кое-что небезынтересное для тебя» означало: «Я понятия не имею, в чем тут дело. Может, хоть ты разберешься?» Я подался вперед и взял со стола его книгу. Это был «Человек-невидимка» Герберта Уэллса. — Вы это читаете? Я не называю Уолкера Брайнта «сэр», хоть режьте меня, и он, как ни странно, не протестует. — Конечно, — кивнул он. — Прямо так и читаете, сами? — Пока только пролистал. На первый взгляд, не больно интересно, но я все равно собираюсь прочесть книгу толком, как только выкрою время. Я подметил, что книга библиотечная и взята три дня назад. Если она имела отношение к нашей встрече, то полковник Брайнт владел новостью, представляющей для меня интерес, уже не меньше трех дней. — О книге мне сказал генерал Аттуотер, — продолжил он, неодобрительно поглядывая на цитату из Суинберна, которую я повесил на стену своего кабинета: «Сюда уходят годы, отмирая, в лохмотьях бед». Я решил, что это подходящий девиз для Отдела конечного хранения, все равно что «Оставь надежду, всяк сюда входящий». — Генерал у нас эрудит, вроде тебя. Я подумал, что уж ты-то непременно читал «Человека-невидимку». Ты ведь все время читаешь. Смысл последнего высказывания гласил: «Ты слишком много читаешь, Джерри Маседо, потому твоя башка и набита всякой чепухой вроде этой надписи на стене». — Читал, — сознался я. Наш разговор принимал чудной оборот. Генерал Джонас Аттуотер принадлежал к военно-воздушным силам и возглавлял целых три из числа крупнейших «черных» программ — тайных разработок с собственным колоссальным бюджетом, о которых понятия не имел американский налогоплательщик. — Тогда ты знаешь, что тут рассказано о парне, который что-то принимает и становится невидимым, — сказал Брайнт. — Трое ученых из светил, работающих на генерала Аттуотера, сегодня утром на совещании утверждали, что с точки зрения науки это невозможно. Мне стало любопытно, что скажешь ты. — Я согласен с учеными. Видя его разочарование, я взялся объяснять: — Поразмыслите об этом минуту-другую — и сами поймете, почему это невозможно. Тут даже не надо вдаваться в физику. Лекарство должно так изменить ткани человеческого тела, чтобы коэффициент отражения у него стал таким же, каким обладает воздух. Тогда ваше тело не будет поглощать и рассеивать свет. Свет начнет проходить сквозь вас, не отражаясь, не преломляясь, вообще никак не изменяясь. Но если ваши глаза не поглощают свет, вы становитесь слепцом, потому что зрение — результат воздействия света на сетчатку. А пища, которую вы съели и которой надо перевариться? Было бы видно, как она претерпевает изменения в вашем пищеварительном тракте, попадая из пищевода в желудок, а оттуда в кишечник. Увы, полковник, все это — фантазии чистой воды. — Видимо, да. — Мои слова его не очень расстроили. — Я тебя понял: невозможно, и точка. — Он встал. — Поднимемся ненадолго ко мне в кабинет. Я тебе кое-что покажу — если ты, конечно, не слишком занят. Смотря что понимать под словом «занят»… Как всегда по утрам, я просматривал готовящиеся к печати данные по физическим наблюдениям. С конденсатами Бозе — Эйнштейна и макроскопическими квантовыми системами творилось что-то странное, но процесс протекал так стремительно, что мне пока было трудно в нем разобраться. Каждый день происходило что-то новое. Через неделю-другую должна была появиться обобщающая статья, после которой многое встанет на свои места. Я не питал надежд сказать свое слово в этой сфере, поэтому мог отложить чтение и проследовать за Брайнтом на верхний этаж. «Я тебе кое-что покажу» прозвучало почти как «Эврика!». Я терялся в догадках. Подчиненные полковника не обратили на меня внимания. Сам Брайнт никогда ко мне не спускался, но довольно часто вызывал к себе наверх. Как ни страшно об этом подумать, полковник, кажется, питает ко мне симпатию. Что еще хуже, я тоже ему симпатизирую. По-моему, в глубине его души кроется печаль. Мы прошли к нему в кабинет. Он запер дверь и жестом предложил сесть. Можно было подумать, что мы по-прежнему находимся на одном из подвальных этажей: в этом кабинете проводились совещания настолько секретные, что ни о каких окнах не могло идти речи. — Что ты можешь сказать мне о Луизе Берман? То, что я мог и что хотел сказать, — две разные вещи. Брайнту было известно, что, поступив в Управление, доктор Луиза Берман сначала работала под моим руководством в научно-исследовательском подразделении. Потом она стремительно взлетела вверх, тогда как я опускался вниз, хотя и не столь резко. — Ее послужной список, — стараясь придерживаться фактов, начал я, — звание доктора после окончания Лос-Анджелесского университета, потом два года у Беркнера в «Карнеги-Меллон». К моменту прихода в Управление имела двадцать восемь патентов. Одному богу известно, сколько их у нее теперь. Специализируется в областях материаловедения и оптики. Не знаю, над чем она работает в настоящий момент, но это — умнейшая женщина, с какой мне доводилось знаться. Поразмыслив над своей последней фразой, я внес редакторскую правку: — Умнее человека я вообще не встречал. — Тебя можно упрекнуть в необъективности. Есть данные, что вы с ней в свое время встречались. — С тех пор прошло уже около года. — Ходят также настойчивые слухи, Что вы были любовниками, но подтверждений этому не получено. Я ничего не ответил. Он продолжал: — Происходило это в нерабочее время, у вас одинаковая форма секретности, поэтому никто не забеспокоился. Теперь сотрудники генерала Аттуотера считают, что тебе больше, чем кому бы то ни было, понятны мотивы ее поступков. Это важно. — Что-то я не пойму… Наши с ней жизни больше не пересекаются. — С ней вообще никто больше не пересекается. В том-то и беда. — Я озадаченно уставился на него, не в силах расшифровать последнее высказывание. — Неделю назад Луиза Берман куда-то исчезла. Я начал приподниматься. — Ты сиди, Джерри. Она не просто пропала из дому или что-нибудь в этом роде. — Он стоял у демонстрационного проектора. — Во вторник двадцать пятого июня она, как обычно, явилась на работу. Луиза занималась проектом, для которого требовались особые условия. Единственное подходящее для этого место — Рестон. Там строжайшие меры безопасности, круглосуточная охрана, непрерывное видеонаблюдение. Единственный вход-выход, за исключением пожарных. Каждый, кто переступает порог здания, немедленно регистрируется, процедура повторяется на выходе. Все это фиксирует видеокамера. Перед тобой на столе лежит фотокопия листка прихода-ухода от двадцать пятого июня. — Я потянулся к бумаге. — Можешь в нее не заглядывать, поверь мне на слово. Доктор Берман явилась в восемь часов двадцать две минуты и больше не уходила. Одного листка мало, тут у меня полный набор видеозаписей приходов-уходов. Камера реагирует на движение. Если пожелаешь удостовериться сам, можешь сделать это потом. Суть ясна: ее честь по чести пропустили в здание. Выход зафиксирован не был. — Значит, она там осталась. — Мысль пренеприятнейшая: если Луиза пробыла там неделю, то, скорее всего, ее уже нет в живых. — Внутри ее тоже нет — ни живой, ни мертвой, — сказал полковник, словно читая мои мысли. — Здание новехонькое, люди Аттуотера располагают его исчерпывающей схемой. Там нет никаких ниш и прочих мест, куда можно было бы спрятаться. Весь комплекс тщательно прочесали четыре-пять раз. Безрезультатно. Она где-то разгуливает, но мы не знаем, каким образом она ускользнула. — И я не знаю. На самом деле мой ответ означал: «Непонятно, при чем тут я». Видимо, между строк читали мы оба, потому что Брайнт сказал: — Насколько известно, ты — последний, с кем доктор Берман состояла в близких личных отношениях. Не знаю, сумеешь ли ты нам помочь, но попытаться должен. Сегодня с десяти утра по распоряжению генерала Аттуотера мы с тобой имеем еще три дополнительных допуска к СКИ. Я заерзал в кресле. СКИ — специальные категории информации. У меня и так было многовато допусков. Уолкер Брайнт включил проектор и вставил слайд. — Согласно документации, доктор Луиза Берман занималась в Рестоне разработкой секретной технологии «стелс» по обнаружению изображений.
Брюс Стерлинг (р. в 1954 г.) дебютировал романами «Глубинные течения» («Involution Ocean», 1977) и «Искусственный ребенок» («The Artificial Kid», 1980). В начале 1980-х он привлек внимание читающей публики, начав выпускать любительский журнал «Cheap Truth» под псевдонимом Винсент Омниаверитас. Первый номер содержал яростные нападки на жанр фэнтези: «Американская фантастика погрузилась в гибернацию, как огромная рептилия, а ее младшая родственница фэнтези — пронырливая вездесущая скользкая ящерица вроде геккона — вскарабкалась уже на все книжные полки». В дальнейшем Стерлинг оставался не менее пристрастным и язвительным критиком, в пух и прах разнося в своем журнале все, что ему не нравилось, и превознося все, что приходилось по душе. Например, книгу Ларри Нивена «Мир вне времени» («А World out of Time») он назвал «воодушевляющим доказательством того, что Нивен еще не совсем выдохся как художник». К шестому выпуску журнал превратился в рупор киберпанка — еще до того, как жанр с подачи Гарднера Дозуа получил это название. Стерлинг трактовал киберпанк как переосмысление научной фантастики, а остальные черты жанра, как то: внимание ко всякого рода технике, специфическое видение мира и т. д., были отмечены и описаны гораздо позже. Из всех авторов, чьи имена ассоциируются с ранним киберпанком, Стерлинг больше прочих интересовался наукой. Настоящую славу ему принес роман «Схизматрица» («Schizmatrix», 1985), переизданный в 1996-м под одной обложкой с известными рассказами. В соавторстве с Уильямом Гибсоном Стерлинг написал «Машину различий» («The Difference Engine», 1990), после чего превратился в общественно значимую фигуру и увлекся журналистикой, однако в 1995 г. вновь обратился к литературе. Его перу принадлежат немало романов и рассказов, в том числе «Дурная погода» («Heavy Weather», 1994), «Священный огонь» («Holy Fire», 1996), «Распад» («Distraction», 1998). Парадоксально, но факт: один из относительно недавних романов Стерлинга «Дух времени» («Zeitgeist», 2000) создан в жанре фэнтези. Рассказ «Велосипедный мастер» впервые появился в антологии «Intersections» под редакцией Джона Кессела и Марка Ван Нейма, выпущенной писательским семинаром «Sycamore Hill». Это произведение можно отнести к киберпанку, однако в тексте наблюдается определенная ирония в адрес жанра, и в то же время в нем присутствуют черты классической научной фантастики. Стерлинг раскрывает перед читателем параноидальный мир будущего, перегруженного техникой.Спавший в гамаке Лайл проснулся от противного металлического стука. Он со стоном сел и оглядел свою захламленную мастерскую. Натянув черные эластичные шорты и взяв с верстака замасленную безрукавку, он поплелся к двери, недовольно косясь на часы. Было 10:04:38 утра 27 июня 2037 года. Лайл перепрыгнул через банку с краской, и пол загудел у него под ногами. Вчера дел было столько, что он завалился спать, не прибравшись в мастерской. Лакокрасочные заказы неплохо оплачивались, но пожирали уйму времени. Лайл был сильно утомлен работой, да и жизнью тоже. Он распахнул дверь и оказался перед глубоким провалом. Далеко внизу серела бескрайняя пыльная площадь. Голуби пикировали в огромную дыру в закопченном стеклянном перекрытии. Где-то в темной утробе небоскреба они вили свои гнезда. Стук повторился. Юный курьер в униформе слез со своего трехколесного грузового велосипеда и ритмично колотил по стене свисающей сверху колотушкой — изобретением Лайла. Лайл зевнул и помахал курьеру рукой. Отсюда, из-под чудовищных балок пещеры, бывшей некогда атриумом, взору открывались три выгоревших внутренних этажа старого комплекса «Чаттануга Архиплат». Элегантные прежде поручни превратились в рваную арматуру, обзорные площадки — в смертельные ловушки для неосторожных: любой неверный шаг грозил провалом в стеклянную бездну. В бездне мерцало аварийное освещение, громоздились курятники, цистерны с водой, торчали флажки скваттеров. Опустошенные пожаром этажи, искривленные стены и провисшие потолки были соединены кое-как сколоченными пандусами, шаткими лесенками, винтовыми переходами. Лайл заметил бригаду по разбору завалов. Ремонтники в желтых робах устанавливали мусорососы и прокладывали толстые шланги на тридцать четвертом этаже, возле защищенных от вандализма западных лифтов. Два-три раза в неделю город посылал в зону разрушения бригаду, делавшую вид, что она работает. Лицемерно отгородившись от любопытных глаз козлами и лентами с надписью «Проход воспрещен», компания лентяев бездельничала на всю катушку. Лайл, не глядя, налег на рычаг. Велосипедная мастерская с лязгом спустилась на три этажа и встала на четыре опоры — бочки, залитые цементом. Курьер был знакомый: то и дело показывался в Зоне. Как-то раз Лайл чинил его грузовой велосипед; он отлично помнил, что менял, что регулировал, но имени парня вспомнить не мог, хоть убей. На имена у него совсем не было памяти. — Какими судьбами, приятель? — Не выспался, Лайл? — Просто дел по горло. Парень наморщил нос. Из мастерской действительно убийственно несло краской. — Все красишь? — Он заглянул в электронный блокнот. — Примешь посылочку для Эдварда Дертузаса? — Как всегда. — Лайл поскреб небритую щеку с татуировкой. — Если надо, конечно. Парень протянул ему ручку. — Распишись за него. Лайл устало сложил на груди голые руки. — Э, нет, братец. Расписываться за Ловкача Эдди я не стану. Эдди пропадает в Европе. Сто лет его не видел. Курьер вытер потный лоб под фуражкой и оглянулся. Скваттерский муравейник служил источником дешевой рабочей силы для выполнения разовых поручений, но сейчас там не было видно ни души. Власти отказывались доставлять почту на тридцать второй, тридцать третий, тридцать четвертый этажи. Полицейские тоже обходили опасные участки стороной. Не считая бригады по разбору завалов, сюда изредка забирались разве что полубезумные энтузиасты из системы социального обеспечения. — Если ты распишешься, мне дадут премию. — Парень умоляюще прищурился. — Наверное, это непростая посылка, Лайл. Сам понимаешь, сколько денег отвалил отправитель за доставку. Лайл оперся о дверной косяк. Давай-ка взглянем, что там. Посылка представляла собой тяжелую противоударную коробку, запаянную в пластик и покрытую европейскими наклейками. Судя по количеству наклеек, посылка не меньше восьми раз передавалась из одной почтовой системы в другую, пока не нашла путь к адресату. Обратный адрес, если он вообще существовал, трудно было разглядеть. Возможно, она пришла откуда-то из Франции. Лайл поднес коробку к уху и встряхнул. Внутри что-то брякнуло. — Будешь расписываться? — Пожалуй. — Лайл начертал нечто неразборчивое на пластинке и покосился на курьерский велосипед. — Тебе надо отрегулировать переднее колесо. Парень безразлично пожал плечами. — Что-нибудь передашь на «большую землю»? — Ничего, — проворчал Лайл. — Я больше не выполняю заказы по почте. Слишком сложно, и есть опасность, что обжулят. — Тебе виднее… — Парень сел на велосипед и помчался как угорелый прочь из Зоны. Лайл вывесил на двери табличку «Открыто» и надавил ногой на педаль. Крышка огромного мусорного бака откинулась, и он бросил коробку в кучу прочего имущества Дертузаса. Но закрываться крышка не пожелала. Количество мусора, принадлежавшего Ловкачу Эдди, достигло критической массы. Ловкач Эдди ни от кого не получал посылок, зато постоянно отправлял их самому себе. Отовсюду, где он останавливался, — из Тулузы, Марселя, Валенсии, Ниццы и особенно из Барселоны, — поступал вал дискет. Из одной Барселоны он переправил столько гигабайтов, что позавидовал бы любой киберпират. Эдди использовал мастерскую Лайла в качестве сейфа. Лайла это устраивало. Он был перед Эдди в долгу: тот установил в его мастерской телефон, систему виртуальной реальности и всевозможные электронные примочки. Кабель, продырявив крышу тридцать четвертого этажа, впивался в разводку тридцать пятого и исчезал в рваной дыре, проделанной в алюминиевой крыше передвижного домика Лайла, подвешенного на тросах. Соответствующие счета оплачивал неведомый знакомый Эдди, а довольный Лайл только переводил наличные анонимному абоненту почтового ящика. То был редкостный и ценный выход в мир, где имелась организованная власть. В мастерской Лайла Эдди посвящал много времени марафонским виртуальным заездам. Кабели опутывали его по рукам и ногам, как тесемки смирительной рубашки. В один из таких заездов Эдди завел непростой роман с немкой, которая была заметно старше его. Родители Эдди без особой симпатии наблюдали за всеми взлетами и падениями этого виртуального романа. Немудрено, что Эдди покинул родительский кондоминиум и переселился к самозахватчикам. В велосипедной мастерской Эдди прожил в общей сложности год. Лайлу это было на пользу, поскольку его гость пользовался немалым уважением у местных скваттеров. Ведь именно он был одним из организаторов гигантского уличного празднества в Чаттануге в декабре 35-го года, вылившегося в вакханалию и оставившего три этажа комплекса «Архиплат» в их теперешнем виде. Лайл учился с Эдди в одной школе и был знаком с ним много лет; они вместе выросли в «Архиплате». Несмотря на юный возраст, Эдди Дертузас был чрезвычайно хитроумным, имел связи и солидный выход в Сеть. Жизнь в трущобах была для обоих хорошим вариантом, но когда немка проявила интерес к Эдди не только в виртуальном обличье, он улетел первым же рейсом в Германию. Лайл и Эдди расстались друзьями, и Эдди получил право отсылать свой европейский информационный мусор в велосипедную мастерскую. Все данные на дискетах были тщательно зашифрованы, и никакие представители властей никогда не сумели бы их прочесть. Хранение нескольких тысяч дискет было для Лайла мелочью по сравнению с невольным участием в сложной, компьютеризированной личной жизни Эдди. После неожиданного отъезда Эдди Лайл продал его вещи и перевел деньги ему в Испанию. Себе он взял экран, медиатор и дешевый виртуальный шлем. Насколько Лайл понял их уговор, все, что осталось от Эдди в мастерской, за исключением программ, принадлежало теперь ему, Лайлу, и могло использоваться по его усмотрению. По прошествии некоторого времени стало абсолютно ясно, что Эдди никогда не вернется в Теннесси, а у Лайла накопились кое-какие долги. Лайл выбрал подходящий инструмент и вскрыл посылку Эдди. Среди прочего в ней оказался кабельный телеприемник, смешная древность. В Северной Америке чего-либо похожего было не сыскать; за подобным антиквариатом пришлось бы наведаться к полуграмотной баскской бабуле или в бронированный бункер какого-нибудь индейца. Лайл поставил телевизор рядом с настенным экраном. Сейчас ему было не до игрушек: наступило время для настоящей жизни. Сначала он заглянул в крохотный туалет, отгороженный от остального помещения занавеской, и не спеша отлил, потом кое-как почистил зубы облезлой щеткой и смочил лицо и руки водой. Чисто вытершись маленьким полотенцем, он обработал подмышки, промежность и ноги дезодорантом. Живя с матерью на пятьдесят первом этаже, он употреблял старомодные антисептические дезодоранты. Удрав из матушкиного кондоминиума, он многое понял. Теперь Лайл пользовался гель-карандашом с полезными для кожи бактериями, которые жадно поглощали пот и выделяли приятный безвредный запах, напоминающий аромат спелых бананов. Жизнь упрощается, если наладить отношения с собственной микрофлорой. Потом Лайл сварил себе тайской лапши с сардиновыми хлопьями. Помимо этого его завтрак состоял из немалого количества «Биоактивной кишечной добавки д-ра Бризейра». После завтрака Лайл проверил, высохла ли краска на раме велосипеда, с которым он возился перед сном, и остался доволен сделанным. Чтобы так хорошо поработать в три часа ночи, надо обладать незаурядными способностями. Покраска неплохо оплачивалась, а ему позарез нужны были деньги. Но, конечно, собственно к ремонту велосипедов такая работа имела мало отношения. Здесь все диктовалось гордыней владельца, что вызывало у Лайла отвращение. Наверху, в пентхаузах, хватало богатых ребят, увлекающихся «уличной эстетикой» и готовых платить за украшение своих машин. Но боевая раскраска не сказывается на достоинствах велосипеда. Важнее сама конструкция рамы, крепления, правильная регулировка. Лайл подключил свой велотренажер к виртуальному рулю, надел перчатки и шлем и на полчаса присоединился к гонкам «Тур де Франс» 2033 года. Пока дорога вела в гору, он оставался в «пелетоне», но потом на целых три минуты оторвался от участников-французов и догнал самого Альдо Чиполлини. Чемпион был настоящим монстром, сверхчеловеком со слоновьими ляжками. Даже в дешевой игре, без костюма, дающего всю полноту ощущений, Лайл не рискнул обогнать Чиполлини. Он вышел из виртуальной реальности, проверил свой сердечный ритм на ручном хронометре, слез с тренажера и осушил пол-литровую бугылку противостарителя. Жизнь казалась гораздо легче, когда у него был партнер. Второй сосед Лайла, вернее, соседка была из компании велосипедистов, опытная гонщица из Кентукки. Звали ее Бриджитт Роэнсон. Лайл сам, считался неплохим гонщиком, пока не запорол себе стероидами почку. От Бриджитт он не ждал неприятностей: она разбиралась в велосипедах, обращалась за помощью к Лайлу в починке своей двухколесной машины, не гнушалась тренажером и была лесбиянкой. В гимнастическом зале и за пределами гонок она была спокойной и неполитизированной особой. Однако жизнь в Зоне сильно повысила градус ее эксцентричности. С начата она стала пропускать тренировки, потом прекратила нормально питаться. Скоро в мастерской начались шумные девичники, быстро превратившиеся в наркотические оргии с участием татуированных «штучек» из Зоны, которые заводили непотребную музыку, лупили друг друга чем попало и воровали у Лайла инструменты. Лайл вздохнул с облегчением, когда Бриджитт упорхнула из Зоны, заведя обеспеченную ухажерку на тридцать седьмом этаже. И без того скудные финансы Лайла успели к этому времени полностью иссякнуть. Лайл покрыл часть рамы еще одним слоем эмали и отошел, чтобы дать ей подсохнуть. Поддев крышку древнего аппарата, присланного Эдди, он, даже не будучи электронщиком, не обнаружил ничего опасного: стандартная начинка и дешевый алжирский силикон. Он включил медиатор Эдди, но тут на настенном экране появился видеоробот его матери. Экран был так велик, что лицо этого компьютерного творения походило на рыхлую подушку, а галстук-бабочка — на огромный башмак. Оставайтесь на связи. Вас вызывает Андреа Швейк из «Карнак Инструментс», — елейно проговорил видеоробот. Лайл ненавидел видеороботов всей душой. Подростком он сам завел такого и установил на телефон кондоминиума. Видеоробот Лайла, подобно всей этой братии, выполнял единственную функцию: перехватывал ненужные звонки чужих роботов. Так Лайл скрывался от консультантов по выбору профессии, школьных психиатров, полиции и прочих напастей. В свои лучшие времена его видеоробот представлял собой хитрющего гнома с бородавками, гнусавого и истекающего зеленым гноем. Общаться с ним было неприятно, что и требовалось. Однако Лайл не уделял ему должного внимания, и это привело к трагическому исходу: дешевый робот впал в безумие. Удрав от матери и примкнув к когорте самозахватчиков, Лайл прибег к простейшей самообороне: почти перестал включать телефон. Но это было половинчатым решением. Он все равно не смог спрятаться от ушлого, дорогого корпоративного видеоробота матушки, который с неусыпным механическим рвением ждал, когда оживет его номер. Лайл со вздохом вытер пыль с объектива медиатора. — Ваша мать выходит на связь, — предупредил робот. — Жду не дождусь, — пробурчал Лайл, поспешно приглаживая волосы. — Она распорядилась вызвать ее для немедленного общения. Она очень хочет с вами поговорить, Лайл. — Потрясающе! — Лайл не мог вспомнить, как называет себя матушкин робот: то ли мистером Билли, то ли мистером Рипли, то ли каким-то еще дурацким именем. — Вам известно, что Марко Сенгиалта выиграл летнюю гонку в Льеже? Лайл привстал и заморгал. — Ну да? — У велосипеда мистера Сенгиалты керамические колеса с тремя спицами и жидким наполнением. — Видеоробот сделал паузу, учтиво ожидая реплики собеседника. — Он был обут в дышащие бутсы «Келвар-микролок». Лайл терпеть не мог манеру этого видеоробота узнавать об интересах абонента и соответственно строить беседу. При полном отсутствии человеческого тепла этот разговор был тем не менее поразительно интересным и притягивал — такой бывает иногда реклама в глянцевом журнальчике. На получение и обработку всей статистики по льежским гонкам у матушкиного видеоробота ушло не больше трех секунд. Потом Лайл увидел мать. Она завтракала в своем кабинете. — Лайл? — Привет, мам. — Лайл помнил, что говорит с единственным человеком в целом свете, способном в случае чего внести за него залог и освободить до суда. — Какими судьбами? — Как обычно. — Мать отставила тарелку с проростками и тиляпией. — Захотелось узнать, живой ли ты. — Пойми, мам, быть скваттером вовсе не так опасно, как утверждают полицейские и домовладельцы. Я в полном порядке, сама видишь. Мать поднесла к носу секретарские очки на цепочке и внимательно осмотрела сына компьютеризированным взглядом. Лайл навел объектив медиатора на алюминиевую дверь мастерской. — Видишь, мам? Это электрическая дубинка. Если кто-то вздумает меня донимать, то получит удар в пятнадцать тысяч вольт. — А это законно, Лайл? — Вполне. Заряд не убивает, а просто надолго вырубает. Я отдал за эту штуковину хороший велик. У нее много полезных защитных свойств. — Звучит ужасно. — Дубинка совершенно безопасна. Видела бы ты, чем теперь вооружены фараоны! — Ты продолжаешь делать себе инъекции, Лайл? — Какие инъекции? Она нахмурилась. — Сам знаешь какие. Лайл пожал плечами: — Это тоже безопасно. Гораздо лучше, чем мотаться в поисках знакомства. — Особенно с такими девицами, что болтаются там у вас, в Зоне бунта. — Мать боязливо поежилась. — Я надеялась, что ты останешься с той приятной гонщицей — кажется, Бриджитт? Куда она подевалась? — Женщина с таким прошлым, как у тебя, могла бы понять значение этих инъекций, — игнорировал вопрос Лайл. — Речь идет о свободе от воспроизводства. Средства, устраняющие половое влечение, дают человеку истинную свободу — от потребности к размножению. Ты бы радовалась, что у меня нет сексуальных партнеров. — Я не возражаю против отсутствия партнеров, просто обидно, что тебя это вообще не интересует. — Но, мам, мной тоже никто не интересуется! Никто! Что-то не заметно, чтобы женщины ломились в дверь к механику-одиночке, живущему в трущобе. Если это произойдет, ты узнаешь первой. — Лайл радостно улыбнулся. — Когда я был гонщиком, у меня были девушки. Я уже через это прошел, мам. Если у человека в голове мозги, а не сплошные гормоны, то секс — пустая трата времени. Освобождение от секса — это главная форма движения за гражданские права в наше время. — Глупости, Лайл. Это противоестественно. — Прости, мам, но тебе ли говорить о естественности? Ты ведь вырастила меня из зиготы в возрасте пятидесяти пяти лет! — Он пожал плечами. — И потом, для романов я слишком занят. Мне хочется как можно лучше разобраться в велосипедах. — Когда ты жил у меня, ты точно так же возился с велосипедами. У тебя была нормальная работа и нормальный дом с возможностью регулярно принимать душ. — Да, я работал, но разве я когда-нибудь говорил, что хочу работать? Я сказал, что хочу разбираться в велосипедах, а это большая разница. Зачем мне вкалывать, как какому-то рабу, на велосипедной фабрике? Мать промолчала. — Я ни о чем тебя не прошу, мам. Просто мне не нужно начальство, учителя, домовладельцы, полицейские. Здесь мы один на один — я и моя работа с великами. Знаю, власть не выносит, когда человек двадцати четырех лет от роду живет независимой жизнью и делает только то, что ему хочется, но я стараюсь не привлекать к себе внимания, и пусть никто мной не интересуется. Мать побежденно вздохнула: — Ты хоть нормально питаешься, Лайл? Что-то ты осунулся. Лайл показал объективу свое бедро. — А это видала? Скажешь, перед тобой недокормленный, болезненный слабак? — Может, навестишь меня, в кои-то веки нормально поужинаешь? — Когда? — Скажем, в среду. Я пожарю свиные отбивные. — Может быть. Посмотрим. Я еще позвоню, ладно? — Лайл первым повесил трубку. Присоединить кабель медиатора к примитивному телевизору оказалось нелегко, но Лайл был не из тех, кто пасует перед простой технической загвоздкой. Покраска была отложена на потом: он покопался в мини-зажимах и вооружился резаком для кабеля. Работая с современными тормозами, он научился справляться с волоконной оптикой. Наладив телевизор, Лайл убедился, что его возможности до смешного скромны. Современный медиатор обеспечивал навигацию в бескрайнем информационном пространстве, тогда как по этому ящику можно было смотреть всего лишь «каналы». Лайл успел забыть, что в Чаттануге можно принимать старомодные каналы даже по оптико-волоконной сети. Каналы финансировало правительство, которое всегда отставало по части овладения информационными сетями. Интересоваться ерундой на каналах общественного доступа мог только закоренелый ретроград, зануда и тугодум, не поспевающий за современными веяниями. Оказалось, что телевизор может транслировать только политические каналы. Их было три: Законодательный, Судебный, Исполнительный. Для всех существовала только Североамериканская зона свободной торговли — НАФТА. Законодательный канал усыплял парламентскими дебатами по землепользованию в Манитобе; Судебный — адвокатскими разглагольствованиями о рынке прав на загрязнение воздуха; Исполнительный канал показывал толпу, собравшуюся где-то в Луизиане в ожидании некоего события. По телевизору нельзя было узнать о политических событиях в Европе, в Сфере, на Юге. Ни перечня, ни «картинки в картинке». Приходилось пассивно ждать, что покажут дальше. Вся трансляция была построена так безыскусно и примитивно, что даже вызывала извращенное любопытство, словно вы подглядывали в замочную скважину. Лайл остановился па Исполнительном канале, так как на нем ожидалось событие. Рассчитывать на то, что монотонная жвачка по другим каналам сменится чем-то побойчее, не приходилось, он даже решил вернуться к покраске. На экране появился президент НАФТА, доставленный вертолетом к месту сборища толпы. Из людской гущи выбежала многочисленная охрана, в облике которой странным образом сочеталась деловитость и ледяная невозмутимость. Внезапно по нижнему краю изображения побежала текстовая строка из старомодных белых букв с неровными краями. «Смотрите, он не знает, где встать! Почему его толком не подготовили? Он похож на бездомного пса!» Президент пересек бетонную площадку и с радостной улыбкой пожал руку кому-то из местных политиков. «Так жмет руку только отъявленная деревенщина. Этот южанин-остолоп — бомба под твои следующие выборы!» Президент побеседовал с политиком и со старухой, видимо женой политика. «Скорее прочь от этих кретинов! — бесновалась строка. — Быстрее на трибуну! Где твои помощники? Опять наширялись? Забыли о своих обязанностях?» Президент хорошо выглядел. Лайл давно заметил, что президент НАФТА всегда хорошо выглядит, словно это его профессиональное качество. Европейские руководители все время казались погруженными в свои мысли интеллектуалами, политики Сферы убеждали своим видом, что скромны и преданы делу, руководители Юга напоминали злобных фанатиков, а президент НАФТА будто только что поплавал в бассейне и побывал на массаже. Его широкая, лоснящаяся, жизнерадостная физиономия была испещрена мелкими татуировками: на обеих щеках, на лбу, над бровями, еще несколько буковок на каменном подбородке. Не лицо, а рекламный плакат сторонников и заинтересованных групп. «Он что, думает, что нам нечего делать? — не унимался текст. — Что за пустота в эфире? Неужели исчезли люди, способные как следует организовать трансляцию? И это называется информировать общественность? Если бы мы знали, что „инфобан“ кончится подобным идиотизмом, то никогда бы на него не согласились». Президент повернул к трибуне, заставленной ритуальными микрофонами. Лайл заметил, что президенты питают слабость к старым пузатым микрофонам, хотя существуют микрофоны с маковое зернышко. — Ну, как делишки? — с улыбкой осведомился президент. Толпа приветствовала его воодушевленным криком. — Подпустите людей поближе! — внезапно распорядился президент, обращаясь к фаланге телохранителей. — Давайте, братцы, подходите! Садитесь на землю. Мы тут все равны. — Президент благодушно улыбался плотной толпе в шляпах, сгрудившейся вокруг и не верящей своему счастью. — Мы с Мариэттой только что отменно пообедали в Опелузасе, — сообщил президент, похлопывая себя по плоскому животу. Он сошел с трибуны и смешался с луизианским электоратом. Пока он пожимал тянущиеся к нему руки, каждое его слово фиксировалось спрятанным у него в зубе микрофоном. — Лопали темный рис, красную фасоль — ох и острая! — и устриц, да таких, что проглотят любого лангуста! — Он прищелкнул языком. — Ну и зрелище, доложу я вам! Я глазам своим не поверил. Президентская охрана, не привлекая к себе внимания, обрабатывала толпу портативными детекторами. Нарушение протокола, допущенное президентом, не застало молодцов врасплох. «Все понятно: опять собирается разразиться болтовней насчет генетики!» — гласили титры. — В общем, у вас есть право гордиться сельским хозяйством своего штата, — сказал президент. — Агронаука у вас хоть куда! Я знаю, конечно, что на севере, в «снежном поясе», есть узколобые луддиты, которые долдонят, что мелкие устрицы лучше… Смех в толпе. — Заметьте, я не против. Если есть ослы, готовые расходовать честно заработанные деньги на мелких устриц, мы с Мариэттой не возражаем. Ведь правда, дорогая? Первая леди улыбнулась и помахала рукой в перчатке. — Но, братцы, мы-то с вами знаем, что эти нытики, сетующие на убывание естественной пищи, устриц в глаза не видели! Естественная пища — скажите пожалуйста! Кого они пытаются обвести вокруг пальца? Да, у вас тут не город, но это не значит, что ДНК вам неподвластна. «Он неплохо выстроил региональный уклон. Для уроженца Миннесоты это успех. Но почему так бездарно работают операторы? Неужели всем на все наплевать? Что творится с нашими некогда высокими стандартами?» К обеду Лайл покрыл велосипед последним слоем эмали. Потом подкрепился кашей из тритикале и сжевал богатую йодом и прочими минералами губку. После обеда он, усевшись перед настенным экраном, занялся инерционными тормозами. Лайл знал, что инерционные тормоза принесут большие деньги — когда-нибудь, где-нибудь, кому-нибудь. От самого принципа пахло будущим. Лайл вставил в глаз лупу и стал копаться в механизме. Ему нравилось превращение кинетической энергии в электрическую. Энергия, затраченная на торможение, снова шла в дело. В этом было заключено волшебство. Лайл видел будущее в инерционных тормозах, улавливающих энергию и возвращающих ее с помощью цепной передачи — непосредственно к мускулам ездока, без помощи опостылевшего бесплотного электричества. Если у него получится, велосипедист, ощущая естественность, будет одновременно чувствовать себя немножко сверхчеловеком. Система должна была быть простой, поддающейся несложному ремонту. Всякие выкрутасы не годились, с ними велосипед потерял бы свою сущность. У Лайла было много конструкторских идей. Он не сомневался, что претворил бы их в жизнь, если бы не выбивался из сил, пытаясь удержать на плаву мастерскую. Многие велосипеды оснащались теперь микросхемами, но между настоящим велосипедом и компьютером все равно нет ничего общего. Компьютеры — просто коробки, принцип их работы не виден глазу. К велосипедам же люди испытывают сентиментальные чувства; когда речь заходит о велосипедах, в человеке просыпается романтик. Поэтому на рынке не прижились велосипеды с лежачим положением ездока, хотя у них было много механических преимуществ. Людям не захотелось сложных велосипедов. Они испугались, как бы велосипеды не стали вредничать, жаловаться, ныть, требовать внимания и постоянного усовершенствования, как это происходит с компьютерами. Велосипед — сугубо личный предмет и обязан служить долго. Лайл услышал стук в дверь и пошел открывать. Внизу стояла рослая брюнетка в шортах, синей безрукавке, с волосами, собранными в хвост. Под мышкой у нее был легкий тайваньский велосипед. — Это вы — Эдвард Дертузас? — спросила она, задрав голову. — Нет, — спокойно ответил Лайл. — Эдди в Европе. Она подумала и сказала: — Я недавно в Зоне. Сможете заняться моим велосипедом? Я купила его подержанным и думаю, что его надо подправить. — Конечно, — отозвался Лайл. — Вы обратились к кому следует: Эдди Дертузас не умеет чинить велосипеды. Он просто жил здесь. А мастерская принадлежит мне. Давайте-ка свой велик. Лайл нагнулся, ухватил руль и втянул велосипед в мастерскую. Женщина уважительно смотрела на него снизу вверх. — Как вас зовут? — Лайл Швейк. — А меня — Китти Кеседи. — Она помялась. — Мне можно войти? Лайл взял ее за широкое запястье и помог забраться в будку. Ее нельзя было назвать хорошенькой, зато она была в отменной спортивной форме, как горная велосипедистка или мастер триатлона. На вид ей можно было дать лет тридцать пять, но внешность обманчива. Косметические операции и биокорректировка получили такое распространение, что определение возраста превратилось в серьезную проблему. Тут требовался вдумчивый, прямо-таки медицинский анализ век, верхнего слоя кожи и прочего. Она с любопытством огляделась и тряхнула своим коричневым хвостом. — А вы откуда? — спросил Лайл, уже успевший забыть ее имя. — Я родилась в Джуно. Это на Аляске. — Значит, канадка? Здорово! Добро пожаловать в Теннесси. — Вообще-то Аляска была штатом США. — Кроме шуток? — удивился Лайл. — Я, конечно, не историк, но карту с американской Аляской не видел. — Надо же, у вас тут умещается целая мастерская! Поразительно, мистер Швейк! Что за этой занавеской? — Свободная комната, — ответил Лайл. — Раньше там жил мой сосед. — Дертузас? — Он самый. — А теперь кто живет? — Теперь никто, — грустно ответил Лайл. — Теперь у меня там склад. Она кивнула и с явным любопытством продолжила осмотр. Что это за трансляция? — Трудно сказать, — ответил Лайл и выключил телевизор. — Какая-то несусветная политическая чушь. Он осмотрел ее велосипед. Все серийные номера были спилены. Типичный велосипед из Зоны. — Первым делом, — начал он, — надо подогнать его под ваш рост и фигуру: отрегулировать высоту седла, педалей, руля. Потом я перетяну цепь, выровняю колеса, проверю тормоза и подвеску, все подкручу, смажу. В общем, все как обычно. Седло надо бы сменить — это мужское. У вас кредитная карточка? Она кивнула и сразу нахмурилась. — Только кредита уже немного. — Не беда. — Он открыл потрепанный каталог. — Здесь то, что вам нужно: выбирайте любое дамское седло. Его доставят завтра утром. А потом, — он полистал каталог, — закажите вот это. Она подошла ближе и взглянула на страницу. — Набор керамических гаечных ключей? — Да. Я чиню вам велосипед, вы покупаете мне набор — и мы в расчете. — Идет! Это совсем недорого. — Она улыбнулась. — Мне нравится ваш подход, Лайл. — Проживите в Зоне с мое — тоже привыкнете к бартеру. — Раньше я не была скваттершей, — задумчиво молвила она. — Вообще-то мне здесь нравится, но, говорят, здесь опасно? — Не знаю, как в других городах, но в трущобах Чаттануга совсем не опасно, если, конечно, вы не боитесь анархистов, которые опасны, только когда напьются. Самое худшее, что может произойти, — вас время от времени будут обворовывать. Ну, бродит тут парочка крутых парней, хвастающих, что у них есть пистолеты, но я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь пустил в ход огнестрельное оружие. Старые пистолеты раздобыть нетрудно, но для того, чтобы наделать боеприпасов, нужно быть настоящим химиком. — Он тоже улыбнулся. — А вы, кажется, способны за себя постоять. — Я беру уроки танцев. Он понимающе кивнул и вынул из ящика рулетку. — Судя по тросам и блокам у вас на крыше, вы можете поднять свою мастерскую? Подвесить где-то наверху? — Могу. Это спасает от взлома и нежелательных визитов. — Лайл посмотрел на электрическую дубинку на двери. Она проследила за его взглядом, и в ее глазах отразилось уважение. Лайл измерил ей руки, торс, расстояние от паха до пола и все записал. — Готово. Приходите завтра днем. — Лайл? — Я вас слушаю. — Он выпрямился. — Вы не сдаете угол? Мне нужно безопасное местечко в Зоне. — Прошу извинить, — вежливо ответил он, — но я так ненавижу домовладельцев, что никогда не буду сам выступать в этом качестве. Мне нужен сосед и партнер, который мог бы работать наравне со мной в мастерской. Чтобы поддерживал жилище в порядке или вместе со мной чинил велосипеды. Да и вообще, если бы я взял с вас деньги или назначил квартплату, у налоговой полиции появился бы дополнительный повод ко мне привязаться. — Это верно, но… — Она помолчала, потом томно взглянула на него из-под ресниц. — Со мной вам было бы лучше, чем в пустой мастерской. Лайл удивленно приподнял брови. — Я женщина, умеющая приносить мужчине пользу, Лайл. Пока что никто не жаловался. — Вот как? — Представьте себе. — Она отбросила смущение. — Я обдумаю ваше предложение, — сказал Лайл. — Как, говорите, вас зовут? — Китти. Китти Кеседи. — Сегодня у меня полно работы, Китти, но мы увидимся завтра, хорошо? — Хорошо, Лайл. — Она улыбнулась. — Подумайте, ладно? Лайл помог ей спуститься и смотрел, как она шагает по атриуму и исчезает в дверях переполненного трущобного кафе. Потом он позвонил матери. — Ты что-то забыл? — спросила она, оторвавшись от рабочего дисплея. — Знаешь, в это трудно поверить, но только что мне в дверь постучала незнакомая женщина и предложила себя. — Ты, видимо, шутишь? — Надо полагать, в обмен на кров и стол. Я же обещал, что, если это случится, ты узнаешь первая. — Лайл… — Мать подыскивала нужные слова. — По-моему, тебе надо меня навестить. Давай вместе поужинаем дома! Поедим, обсудим твои дела. — Идет. Все равно я должен доставить один заказ на сорок первый этаж. — Все это мне не слишком нравится, Лайл. — Ладно, мам, увидимся вечером. Лайл собрал свежевыкрашенный велосипед, переключил подъемное устройство на дистанционное управление и покинул мастерскую. Сев на велосипед, он нажал кнопку. Мастерская послушно взмыла в воздух и, слегка покачиваясь, повисла под черным от пожара потолком. Лайл покатил к лифтам — туда, где прошло его детство. Сначала он вернул велосипед счастливому идиоту — заказчику, а потом, спрятав заработанную наличность в ботинок, отправился к матери. Там он принял душ, побрился. Они полакомились свиными отбивными и выпили. Мать жаловалась на конфликт с третьим мужем и плакала навзрыд, хоть и не так долго, как обычно, когда всплывала эта тема. У Лайла создалось впечатление, что она скоро совсем остынет, а там и подберет себе четвертого муженька. В районе полуночи Лайл отклонил ритуальное материнское предложение пополнить его гардероб и устремился обратно в Зону. После матушкиного хереса у него все плыло перед глазами, и он провел некоторое время у разбитой стеклянной стены атриума, глядя на тусклые звезды в подсвеченном городскими огнями небе. Ночью пещерная темнота Зоны привлекала его, как ничто другое. Тошнотворное круглосуточное освещение, которым был залит весь остальной «Архиплат», здесь, в Зоне, так и не было восстановлено. По ночам в Зоне кипела жизнь: все нормальные люди принимались обходить здешние подпольные пивнушки и ночные заведения; о том, что там происходило, можно было только догадываться — все двери были предусмотрительно затворены. Редкие красные и синие сполохи только добавляли загадочности. Лайл вынул прибор дистанционного управления и опустил мастерскую. Дверь оказалась взломанной. Его последняя клиентка лежала без сознания на полу. На ней был черный комбинезон военного образца, вязаная шапочка, специальные очки и альпинистское снаряжение. Первое, что она сделала, вломившись в заведение Лайла, — это вытащила из чехла висевшую у двери электрическую дубинку. За что и поплатилась разрядом в пятнадцать тысяч вольт и смесью краски с разрешенными к применению нервно-паралитическими химикатами, ударившей ей в лицо. Лайл обезвредил со своего дистанционного пульта сделавшую свое дело дубинку и аккуратно вернул ее в чехол. Незваная гостья еще дышала, но иных признаков жизни не подавала. Лайл попробовал вытереть ей платком нос и рот. Парни, продавшие ему чудо-дубинку, не зря хихикали, говоря о «несмываемости». Лицо и горло женщины были теперь зелеными, а на груди красовалось пятно, отливавшее всеми цветами радуги. Половину лица закрывали ее диковинные очки. Подбирая для нее подходящее сравнение, Лайл остановился на еноте, повалявшемся на мольберте пейзажиста. Попытка снять с нее испорченную одежду традиционным способом успехом не увенчалась, и он сходил за ножницами по металлу. С их помощью Лайл избавил женщину от толстых перчаток и перерубил шнурки ее пневмореактивных башмаков. У черной водолазки оказалась абразивная поверхность, а грудь и спину незваной гостьи закрывала кираса, которую вряд ли удалось бы пробить даже из пушки. В ее брюках он насчитал девятнадцать карманов, набитых всякой всячиной. Там было электро-паралитическое оружие, аналогичного с его дубинкой действия, фонарик, пакетики с порошком для снятия отпечатков, нож с несколькими десятками лезвий, какие-то лекарства, пластмассовые наручники, а также мелкие деньги, четки, расческа и косметичка. В ушах у женщины Лайл обнаружил крохотные микрофонные усилители; их удалось извлечь с помощью пинцета. После этого он сковал ей руки и ноги цепочкой для парковки велосипедов. Лайл боялся, как бы она, очнувшись, не принялась бесчинствовать. Часа в четыре утра она разразилась кашлем и сильно задрожала. Летними ночами в мастерской действительно бывало зябко. Лайл придумал, как решить проблему: принес из свободной комнаты теплосберегающее одеяло. В середине одеяла, он, как в пончо, прорезал дыру для головы и надел на свою гостью. Потом, сняв с нее велосипедные кандалы (они бы ее нее равно не остановили), Лайл наглухо зашил все одеяло снаружи прочнейшей седельной нитью. Прикрепив края пончо к ремню, он набросил ремень ей на шею, застегнул и для верности повесил на пряжку замок. Тело оказалось в мешке, из которого торчала одна голова, хрипевшая и пускавшая слюни. Не пожалев суперклея, Лайл намертво приклеил мешок с женщиной к полу. Одеяло было достаточно прочным; если гостья все равно сумеет освободиться, пустив в ход ногти, — значит, она даст фору самому Гудини, и Лайлу здесь делать нечего. Он смертельно устал и вполне протрезвел. Лайл выпил глюкозы, заглотнул три таблетки аспирина, сжевал шоколадку и завалился в гамак. Проснулся Лайл в десять утра. Пленница сидела в мешке с бесстрастным зеленым лицом, красными глазами и слипшимися от краски волосами. Лайл встал, оделся, позавтракал и починил сломанный дверной замок. Он помалкивал — отчасти потому, что надеялся на молчание как на способ привести ее в чувство, отчасти потому, что опять забыл, как ее зовут. К тому же он сомневался, что она сказала настоящее имя. Починив дверь, он повыше подтянул колотушку — чтобы их не беспокоили. Сейчас им надо побыть наедине. Наконец Лайл включил настенный экран и антикварный телеприемник. При появлении дурацких титров женщина заерзала. — Кто ты такой? — выдавила она. — Я ремонтирую велосипеды, мэм. Она фыркнула. — Полагаю, ваше имя мне ни к чему, — сказал Лайл. — Важнее узнать, кто вас послал и зачем, а также что я сам смогу извлечь из этой ситуации. — Ничего не выйдет. Возможно, — согласился он. — Но вы-то полностью провалились. Я всего-навсего механик двадцати четырех лет из Теннесси, — чиню велосипеды и никого не трогаю. Зато на вас столько всяких штучек, что их хватило бы на пять таких мастерских, как моя. Он открыл зеркальце из ее косметички и показал ей, как она выглядит. Зеленое лицо напряглось еще больше. — Лучше расскажите, что вы замышляли. — И не мечтай! — огрызнулась она. — Если вы надеетесь на подмогу, то вынужден вас разочаровать: надежды тщетны. Я вас хорошенько обыскал, нашел все приспособления, которые на вас были, и повынимал из них батарейки. — Некоторые я вижу впервые и понятия не имею, зачем они и как работают, но батарейка — она батарейка и есть. Прошло уже несколько часов, а ваши коллеги все не торопятся. Вряд ли они знают, где вас искать. На это она ничего не ответила. — В общем, — подытожил он, — вы провалили операцию. Вас поймал полный профан, и вы попали в положение заложницы, которое может длиться сколь угодно долго. Моих запасов воды, лапши и сардин хватит на несколько недель. Если в вашу берцовую кость вмонтировано какое-нибудь тайное устройство, вы можете связаться хоть с самим Президентом, но мне все же кажется, что у вас возникли серьезные проблемы. Она еще немного повозилась в своем мешке и отвернулась. — Наверное, дело в этом антенном приемнике? Она промолчала. — Вряд ли он имеет какое-то отношение ко мне или к Эдди Дертузасу. Прислали-то его, видать, для Эдди, но он вряд ли об этом просил. Просто кому-то — может, его психованным дружкам в Европе — захотелось, чтобы у него был этот ящик. Раньше Эдди принадлежал к политической группе КАПКЛАГ — слыхали о такой? Не приходилось сомневаться, что она слышала это название не в первый раз. Лично мне эти типы всегда были не по душе, — продолжал Лайл. — Сначала я клюнул на их разглагольствования про свободу и гражданские права, но достаточно разок побывать на их собрании на верхних этажах в пентхаузах и послушать, как они изрекают: «Мы должны подчиняться технологическим императивам или окажемся на свалке истории», — и сразу становится ясно, что это просто никчемные богатенькие зазнайки, не умеющие завязать собственные шнурки. — Это опасные радикалы, подрывающие национальную безопасность. Лайл прищурился: — Чью национальную безопасность, если не секрет? — Вашу и мою, мистер Швейк. Я из НАФТА. Я федеральный агент. — Почему же тогда вы вламываетесь в чужой дом? Разве это не запрещено Четвертой поправкой? — Если вы имеете в виду Четвертую поправку к Конституции Соединенных Штатов Америки, то этот документ отменен много лет назад. — Ну да? Что ж, вам виднее… Я не очень-то внимательно слушал учителей. Простите, вы называли свое имя, но я… — Я говорила, что меня зовут Китти Кеседи. — Ладно, Китти, мы сидим тут с тобой нос к носу и решаем нашу личную проблему. Как ты думаешь, что я должен сделать в этой ситуации? Чисто практически. Китти раздумывала недолго. — Немедленно меня освободить, вернуть все, что забрал, отдать мне приемник и то, что к нему относится, — записи, дискеты. Потом ты должен тайком провести меня Через «Архиплат», чтобы из-за краски на лице меня не остановила полиция. Еще мне бы очень пригодилась сменная одежда. — Ты считаешь? — Такое поведение было бы наиболее разумным. — Она прищурилась. — Ничего не могу обещать, но это самым благоприятным образом отразилось бы на твоем будущем. — А ты не скажешь, кто ты, откуда явилась, кто тебя послал, что все это значит? — Не скажу. Мне запрещено раскрываться при любых обстоятельствах. Да тебе и не нужно ничего знать. Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, зачем тебе все это? — Не желаю всю жизнь оглядываться, опасаясь, что ты выскочишь из темного угла. — Если бы я хотела причинить тебе вред, то сделала бы это при первой же встрече! Кроме нас с тобой, здесь никого не было, и я могла бы запросто тебя нейтрализовать и забрать все, что мне требовалось. Так что лучше отдай мне приемник с дискетами и прекрати нелепый допрос. — Представь, что я вломился в твой дом, Китти. Что бы ты со мной сделала? — Молчание. — Так у нас не получится. Если ты не скажешь, что здесь происходит, мне придется прибегнуть к крутым мерам. Она презрительно скривила губы. — Что ж, сама напросилась. — Лайл взял медиатор и сделал голосовой вызов. — Пит? — Видеоробот Пита слушает, — ответил голос в телефоне. — Чем могу вам помочь? — Передай Питу, что у Лайла Швейка крупные неприятности и я жду его у себя в мастерской. Пускай приведет с собой ребят покрепче из «пауков». — Что за неприятности, Лайл? — С властями. Крупные. Больше ничего не могу сказать. Боюсь прослушивания. — Будь спок. Дело на мази. Бывай, братан. Лайл сердито сбросил с верстака велосипед Китти. — Знаешь, что меня больше всего злит? — сказал он. — Что ты не пожелала обойтись со мной по-человечески. Поселилась бы здесь честь по чести — и могла бы утащить свой дурацкий ящик и что угодно в придачу! Но у тебя не хватило порядочности. Кстати, тебе даже не пришлось бы ничего красть, Китти! Достаточно улыбнуться, вежливо попросить — и я сам вручил бы тебе приемник и любые другие игрушки. Я все равно ничего не смотрю. Терпеть не могу эту дребедень. — Это был экстренный случай. Времени на дополнительное обследование и внедрение не было. Так что перезвони своим гангстерам и скажи, что произошла ошибка. Пусть лучше не приходят. — Ты готова к серьезной беседе? — Никаких бесед! — Что ж, посмотрим. Через двадцать минут у Лайла зазвонил телефон. Прежде чем ответить, он выключил экран. Звонил Пит, один из «городских пауков». — Эй, где твоя колотушка? — Прости, я втянул ее в мастерскую, чтобы не беспокоили. Сейчас спущу мастерскую. Пит был высок ростом и худ, как и положено верхолазу. У него были загорелые руки и колени и огромные башмаки-прыгуны с крючками на носках. На кожаном комбинезоне без рукавов было полно зажимов и карабинов, за плечами болталась здоровенная матерчатая сума. На левой щеке, заросшей щетиной, красовалось целых шесть татуировок. Пит глянул на Китти, приподнял заскорузлыми пальцами очки и внимательно изучил пленницу. — Ну и ну, Лайл! Никогда бы не подумал, что ты так влипнешь. — Да, дело серьезное, Пит. Пит повернулся к двери и втащил в мастерскую женщину в костюме с кондиционером, в длинных брюках, ботинках на молнии и очках в металлической оправе. — Меня зовут Мейбл. — А меня Лайл. Там, в мешке — Китти. — Ты говорил, что тебе нужна тяжелая артиллерия, вот я и захватил с собой Мейбл, — объяснил Пит. — Она социальный работник. — Как я погляжу, ты держишь ситуацию под контролем, — сказала Мейбл, почесывая в затылке и озираясь. — Что случилось? Она проникла в мастерскую? Лайл кивнул. И первым делом схватилась за твою электрическую дубинку, — догадался Пит. — Я же предупреждал: воры сразу тянутся к оружию. — Пит довольно поскреб у себя под мышкой. — Главное, оставить его на виду. Вор никогда не избежит такого соблазна, — Он осклабился. — Срабатывает как часы. Пит из «городских пауков», — объяснил Лайл Китти. Эта мастерская построена его ребятами. Как-то темной ночью они подняли мой дом на высоту тридцать четвертого этажа посреди «Архиплата» — и никто даже слова не сказал, никто ничего не видел; они бесшумно проделали в стене дыру и втащили через нее мой домик. Потом загнали в стену арматуру и подвесили мастерскую. «Пауки» — фанатики верхолазания, как я — фанатик велосипедов, только они относятся к своему занятию еще серьезнее, чем я, и их очень много. Они были среди первых скваттеров Зоны. Это мои друзья. Пит встал на одно колено и заглянул Китти в глаза. — Я люблю вламываться в разные места, а ты? Самое милое дело — взять и куда-нибудь вломиться. — Он порылся в своей суме и вытащил фотоаппарат. — Только воровать — это неспортивно. Разве что прихватить трофеи как доказательство, что вы где-то побывали. — Он сделал несколько снимков. — Но вы, мэм, не устояли перед алчностью, висели дух собственничества и присвоения в наше прекрасное дело и тем его предали. Вы поставили пятно на наш спорт. — Он выпрямился. — Мы, «городские пауки», не любим заурядных грабителей, особенно тех, кто проникает с корыстными целями в жилища наших клиентов, вроде Лайла. А больше всего — безмозглых воров, застигнутых на месте преступления, как вы. Пит нахмурил кустистые брови. — Знаешь, как бы я предложил поступить, старина Лайл? Давай обмотаем твою приятельницу кабелем с ног до головы, вынесем на людное место и повесим вниз головой под куполом! — Не очень-то человеколюбиво! — серьезно заметила Мейбл. Пит оскорбленно засопел. — Учти, я не собираюсь брать с него плату! Представь, как изящно она будет вращаться при свете сотен фонарей, отражаясь в бесчисленных зеркалах! Мейбл опустилась на колени и заглянула Китти в лицо. — Она пила воду после того, как лишилась чувств? — Нет. — Ради бога, Лайл, напои бедную женщину водой! Лайл подал Мейбл пластмассовую бутылку. — Кажется, вы оба так и не врубились, — сказал он. — Полюбуйтесь, чего я с нее поснимал! — Он показал им очки, ботинки, оружие, перчатки, альпинистское снаряжение и все прочее. — Ух ты! — Пит нажимал на своих очках кнопки, чтобы рассмотреть инвентарь в мельчайших подробностях. — Это не простая грабительница, а прямо уличный самурай из «Пташек войны» или того почище! — Она называет себя федеральным агентом. Мейбл резко выпрямилась и отняла у Китти бутылку. — Шутишь? — Спроси у нее сама. — Я социальный работник пятой категории из Управления городского развития. — Она показала Китти удостоверение. — А вы кто? — Я не готова к немедленному разглашению подобной информации. — Прямо не верится! — Мейбл убрала потрепанное голографическое удостоверение обратно в фуражку. — Как я погляжу, ты поймал члена правореакционного секретного формирования! — Она покачала головой. — У нас в Управлении только и слышишь о правых военизированных группах. Но я никогда не видела их боевиков живьем. — Внешний мир полон опасностей, мисс социальный работник. — Она еще будет мне рассказывать! — возмутилась Мейбл. — Я работала на «горячей линии», уговаривала самоубийц не расставаться с жизнью, а террористов — не казнить заложников. Я профессиональный социальный работник! Я видела столько ужаса и страдания, сколько тебе и не снилось. Пока ты отжималась в своем тренировочном лагере, я имела дело с реальным миром. — Мейбл машинально глотнула из бутылки. — Что тебе понадобилось в скромной велосипедной мастерской? Китти не соизволила ответить. — Кажется, дело в этом телеприемнике, — подсказал Лайл. — Его доставили сюда вчера. Через несколько часов явилась она и давай со мной заигрывать, намекать, что хочет здесь пожить. У меня сразу возникли подозрения. — Естественно, — откликнулся Пит. — Промашка, Китти. Лайл сидит на антилибидантах. Китти презрительно покосилась на Лайла. — Теперь понятно! — выдавила она. — Вот, значит, во что превращается мужичок, перестав интересоваться сексом: в бесполое существо, ковыряющееся в гараже! Мейбл вспыхнула. — Слыхали? — Она пнула мешок с Китти. — Какое ты имеешь право издеваться над чужими особенностями и интересами? Особенно после попытки превратить человека в объект сексуальной манипуляции в своих противозаконных целях? Совсем совесть потеряла? Да ты… Тебя надо судить! — Попробуй. — И попробую! — Вот и давай подвесим ее за ушко на солнышке! — подхватил Пит. — И созовем прессу! Нам, «паукам», очень пригодится ее инвентарь: все эти уши-телескопы, порошок для снятия отпечатков пальцев, подслушивающие устройства, присоски для лазания, специальный трос — все вместе! Только не ее военная обувка. — Все это мое, — серьезно предостерег Лайл. — Я первым это увидел. — Давай так, Лайл: ты уступаешь нам ее барахло, а мы прощаем тебе должок по монтажу мастерской. — Держи карман шире! Одни ее боевые очки стоят всей этой мастерской. — А меня интересует этот телеприемник, — алчно заявила Мейбл. — Кажется, это не слишком сложное устройство? Оттащим-ка его парням из «Синего попугая» и попросим разобрать на части. Запустим схему в сеть и подождем, что выпадет из киберпространства. — За ужасные последствия столь глупого и безответственного поступка будешь отвечать сама, — прошипела Китти. — Ничего, я рисковая, — беззаботно ответила Мейбл, заламывая фуражку. — Пусть моя либеральная головка от этого немного пострадает, зато твоя фашистская башка треснет, как гнилой орех. Китти отчаянно завозилась в мешке. Все трое с интересом наблюдали, как она пускает в ход зубы и ногти, как молотит ногами. Результат был нулевым. — Ладно, — прохрипела она, отдуваясь. — Я сотрудница сенатора Крейтона. — Кого-кого? — спросил Лайл. — Джеймса П. Крейтона, он сенатор от вашего Теннесси на протяжении последних тридцати лет. — А я и не знал, — признался Лайл. — Мы анархисты, — объяснил Пит. — Я, конечно, слыхала об этом старом маразматике, — сказала Мейбл, — но сама я из Британской Колумбии, а мы там меняем сенаторов, как вы — носки. Если вы тут, конечно, меняете носки. — Сенатор Крейтон чрезвычайно влиятелен! Он был сенатором США еще до избрания первого сената НАФТА. У него огромный штат из двадцати тысяч опытнейших и преданных делу сотрудников. К нему прислушиваются в комитетах по сельскому хозяйству, банковскому делу, телекоммуникациям. — Ну и что? — А то, что нас, повторяю, целых двадцать тысяч. — Голосу Китти недоставало бодрости. — Мы работаем не одно десятилетие и добились хороших результатов. Сотрудники сенатора Крейтона заправляют важными делами в правительственных структурах НАФТА. Если сенатор отойдет отдел, это повлечет нежелательные политические потрясения. Возможно, вам странно слышать, что сотрудники сенатора могут быть так влиятельны, но если бы вы потрудились разобраться, как функционирует власть, то поняли, что я нисколько не преувеличиваю. — Ты хочешь сказать, что даже у какого-то паршивого сенатора есть собственная карманная армия? — спросила Мейбл, почесывая в затылке. Китти оскорбленно вскинула голову. — Он прекрасный сенатор! Когда у тебя двадцать тысяч сотрудников, вопрос о безопасности стоит очень остро. В конце концов, у исполнительной власти всегда были свои силовые формирования. А как же баланс властей? — Кстати, твоему старикашке уже лет сто двадцать или около того, — напомнила Мейбл. — Сто семнадцать. — Как бы о нем ни заботились лучшие медики, ему осталось совсем чуть-чуть. — Вообще-то его уже, можно сказать, нет… — призналась Китти. — Лобные доли отказали. Он еще способен сидеть и повторять то, что ему нашептывают, если подпитывать его стимулирующими препаратами. У него два вживленных слуховых аппарата, и вообще… им управляет его видеоробот. — Видеоробот? — задумчиво переспросил Пит. — Очень хороший видеоробот, — сказала Китти. — Он тоже стар, но его надежно обслуживают. У него твердые моральные устои и отличный политический нюх. Робот почти ничем не отличается от самого сенатора в расцвете сил. Но старость есть старость: он по-прежнему предпочитает старомодные информационные каналы, все время смотрит официальную трансляцию, а в последнее время совсем свихнулся и начал транслировать собственные комментарии. — Всегда говорю: видеороботам доверия нет, — вставил Лайл. — Ненавижу! — И я, — подхватил Пит. — Но даже роботы бывают приличнее политиков. — Не пойму, в чем, собственно, проблема, — озадаченно произнесла Мейбл. — Сенатор Хиршхеймер давно уже находится на прямой нейронной связи со своим видеороботом, и у него самый обнадеживающий избирательный рейтинг. То же самое — у сенатора Мармалехо из Тамаулипаса: она, конечно, немного рассеянная, все знают, что бедняжка подсоединена к медицинской аппаратуре, зато она активный борец за права женщин. — По-вашему, такого не может быть? — спросила Китти. Мейбл покачала головой: — Не собираюсь судить об отношениях индивидуума и его цифрового воплощения. Насколько я понимаю, это один из важнейших элементов неприкосновенности личности. — Я слыхала, что в свое время это вызывало страшные скандалы. Возникала паника, когда становилось известно, что крупный правительственный чин — не более чем ширма для искусственного интеллекта. Мейбл, Пит и Лайл переглянулись. — Вас удивляет это известие? — спросила Мейбл. — Нисколько, — ответил Пит. — Велика важность! — поддакнул Лайл. Китти, устав сопротивляться, уронила голову на грудь. — Эмигранты в Европе распространяют приемники, способные дешифровать комментарии сенатора — то есть его видеоробота. Робот говорит так, как когда-то говорил сам сенатор — не на людях, конечно, и не под запись. В стиле его дневниковых заметок. Насколько известно, робот исполнял роль дневника… Раньше это был его портативный персональный компьютер. Он просто переводил файлы, совершенствовал программы, обучал его новым штукам вроде узнавания голоса и письма, потом оформил ему кучу доверенностей… В один прекрасный день робот вырвался на свободу. Мы считаем, что робот принимает себя за сенатора. — Так велите ему заткнуться, и дело с концом! — Невозможно. Мы даже не знаем наверняка, где он физически находится и как вставляет свои саркастические комментарии в видеорепортажи. В былые времена у сенатора было полно друзей в видеоиндустрии. Робот может вещать из множества разных мест. — И это все? — расстроился Лайл. — Весь твой секрет? Почему ты сразу не рассказала нам про приемник? Зачем понадобилось вооружаться до зубов и высаживать мою дверь? Твой рассказ меня убеждает. Я бы с радостью отдал тебе ящик. — Не могла, мистер Швейк. — Почему? — Потому, — ответил за нее Пит, — что она представляет надутое чиновничество, а ты нищий механик из трущоб. — Мне твердили, что здесь очень опасно, — сказала Китти. — Вовсе не опасно! — возразила Мейбл. — Нисколечко. Для того чтобы представлять опасность, у них нет сил. Здесь просто общественная отдушина. Городская инфраструктура Чаттануги перегружена. Сюда долго вкладывали слишком большие деньги. Городская жизнь полностью утратила свою непосредственность. Моральная атмосфера стала удушливой. Поэтому все втайне радовались, когда бунтовщики устроили пожар на трех этажах. Убытки были возмещены по страховке. Первыми сюда пришли мародеры, потом здесь стали прятаться дети, жулики, нелегалы. Наконец настал черед постоянного самозахвата. Дальше стали появляться мастерские художников, полулегальные мастерские, заведения под красным фонарем, кафе, пекарни. Скоро здесь станут открывать свои офисы и кабинеты адвокаты, консультанты, врачи, благодаря этому будет починен водопровод, восстановлено центральное энергоснабжение. Цены на недвижимость подскочат, и вся Зона превратится в пригодный для жизни, благоустроенный город. Такое происходит сплошь и рядом. Мейбл ткнула пальцем в дверь: — Если вы хоть что-нибудь смыслите в современной городской географии, то понимаете, что подобное спонтанное возрождение городской среды — обычнейшее явление. Пока хватает энергичной наивной молодежи, которая обитает в таких трущобах, с иллюзией, будто она свободна от остального мира, это будет происходить и дальше. — О!.. — Представьте себе! Такие зоны удобны всем. Некоторое время люди могут баловаться нестандартными мыслями и позволять себе экстравагантное поведение. Поднимают голову разные чудаки и безумцы; если им удается зашибить деньгу, они обретают легальность, если нет — падают замертво в спокойном местечке, где считается, что каждый отвечает за себя сам. Ничего опасного в этом нет. — Мейбл засмеялась, потом посерьезнела. — Ну-ка, Лайл, выпусти эту дурочку из мешка. — Она там абсолютно голая. — Значит, прорежь в мешке дыру и накидай ей туда одежды. Живее, Лайл! Лайл сунул в мешок велосипедные шорты и безрукавку. — А как же мой инвентарь? — спросила Китти, одеваясь на ощупь. — Значит, так, — постановила Мейбл. — Пит вернет тебе его через неделю, когда его приятели все перефотографируют. Пока что пусть инвентарь остается у него. Считай, что так ты расплачиваешься с нами за наше молчание. А то возьмем и расскажем, кто ты и чем здесь занимаешься. — Отличная мысль! — одобрил Пит. — Разумное, прагматичное решение. — Он стал сгребать имущество Китти в свою сумку. — Видал, Лайл? Всего один звонок старому «пауку» Питу — и все твои проблемы решены. Мы с Мейбл умеем разрешать кризисные ситуации, как никто другой! Вот и еще одна конфронтация, чреватая жертвами, сведена на нет без кровопролития. — Пит застегнул сумку. — Все, братцы! Дело сделано. Лайл, дружище, если потребуется подсобить, только свистни! Держи хвост пистолетом. — Пит вылетел в дверь и понесся прочь со всей скоростью, какую ему помогали развить реактивные башмаки. — Большое спасибо за передачу моего снаряжения в руки общественно опасных преступников, — сказала Китти. Потом, высунувшись из дыры и схватив с верстака резак, она стала вспарывать мешок. — Это побудит вялых, коррумпированных, плохо финансируемых полицейских Чаттануги более серьезно относиться к действительности, — сказала Мейбл, сверкая глазами. — К тому же глубоко недемократично делать специальные технические сведения достоянием тайной военной элиты. Китти попробовала пальцем керамическое лезвие резака, выпрямилась и прищурилась. — Мне стыдно работать на то же правительство, что и ты. — Ваша традиция, именуемая глубокой правительственной паранойей, безнадежно устарела. Раскрой глаза! Нами управляет правительство из людей с острым шизофреническим раздвоением личности. — Какая низость! Я презираю тебя больше, чем могу выразить. — Она указала на Лайла. — Даже этот спятивший евнух-анархист в сравнении с тобой выигрывает. По крайней мере, он ни у кого ничего не просит и ориентируется на рынок. — Мне он тоже сразу понравился, — беззаботно откликнулась Мейбл. — Хорош собой, в отличной форме, не пристает. К тому же умеет чинить мелкие приборы и имеет свободную квартиру. Переезжай к нему, детка. — Ты это к чему? Считаешь, что я не смогу устроиться в Зоне так удачно, как ты? Думаешь, что у тебя авторское право на жизнь не по закону? — Нет, просто тебе лучше засесть с дружком за запертыми дверями и не высовываться, пока не сойдет с лица краска. У тебя вид отравившегося енота. — Мейбл развернулась на каблуках. — Займись собой, а обо мне забудь. — Она спрыгнула вниз, села на свой велосипед и укатила. Китти вытерла губы и сплюнула ей вслед. — Ты когда-нибудь проветриваешь помещение? — окрысилась она на Лайла. — Смотри, не доживешь даже до тридцати, так и подохнешь здесь от запаха краски. — У меня нет времени на уборку и проветривание. Я слишком занят. — Значит, уборкой займусь я. Приберусь тут и проветрю. Все равно мне придется здесь побыть, понял? Может, довольно долго. — Как долго? — осведомился Лайл. Китти уставилась на него. — Кажется, ты не принимаешь меня всерьез. Учти, мне не нравится, когда меня не принимают всерьез. — Ничего подобного! — поспешно заверил ее Лайл. — Ты серьезная, даже очень. — Слыхал что-нибудь о поддержке мелкого бизнеса, дружок? О стартовом капитале, например? О федеральных субсидиях на исследования и развитие? — Китти пристально смотрела на него, взвешивая слова. — Обязательно слыхал, мистер Спятивший Технарь. Считаешь, что федеральной поддержкой пользуется кто угодно, только не ты? Учти, Лайл, дружба с сенатором переводит тебя совсем в другую категорию. Улавливаешь, куда я клоню? — Кажется, да, — медленно ответил Лайл. — Мы еще об этом побеседуем, Лайл. Надеюсь, ты не станешь возражать? — Какие могут быть возражения! — Здесь, в Зоне, творится много такого, чего я сперва не понимала. Это очень важно. — Китти смолкла и стряхнула с волос каскад зеленых хлопьев высохшей краски. — Сколько ты заплатил этим гангстерам-«паукам» за подвешивание твоей мастерской? — Это была бартерная сделка, — ответил Лайл. — Как ты думаешь, они сделают то же самое для меня, если я заплачу наличными? Сделают? Мне тоже так кажется. — Она задумчиво кивнула. — Эти «пауки» вроде бы неплохо оснащены. Ничего, я избавлю их от этой ведьмы-левачки, прежде чем она превратит их в революционеров. — Китти вытерла рукавом рот. — Ведь мы находимся на территории, подопечной моему сенатору! Мы совершили глупость, отказавшись от идеологической борьбы только из-за того, что здесь живут отбросы общества, не посещающие избирательные участки. Именно поэтому здесь важнейшее поле битвы! Эта территория может сыграть ключевую роль в культурной войне. Сейчас же позвоню в офис и все обговорю. Мы не можем оставить этот участок в лапах самозваной королевы мира и справедливости. — Она фыркнула и вытащила из спины занозу. — Немного самоконтроля и дисциплины — и я спасу этих «пауков» от них самих и превращу их в поборников законности и порядка. За дело!
Дэвид Брин (р. в 1950 г.), физик по образованию, дебютировал в 1980 г. романом «Прыжок в солнце» («Sundiver») за год до того, как закончил работу над диссертацией. Его роман «Звездный прилив» («Stardive Rising», 1983) завоевал премии «Хьюго» и «Небьюла». «Война за Возвышение» («Uplift War», 1987) также получила премию «Хьюго». Один из последних романов Брина, «Глина» («Kiln People», 2002), — научно-фантастический детектив, который разворачивается в мире, где люди для повседневных дел научились создавать себе глиняных дублеров. Помимо крупных произведений, Брин пишет рассказы. В частности, выходили такие сборники его малой прозы, как «Река времени» («The River Of Time», 1986) и «Чуждость» («Otherness», 1994). В последние годы Брин активно пытается заинтересовать научной фантастикой юного читателя. Совместно с журналом «Analog» он спонсирует конкурс «Webs of Wonder», призванный поощрять сайты, которые сочетают образовательные цели с качественной научной фантастикой. Брин, оптимист и футурист по воззрениям, в 1998 г. опубликовал книгу «Прозрачное общество. Заставит ли технический прогресс нас выбирать между частной жизнью и свободой?» («The Transparent Society: Will Technology Force Us to Choose Between Privacy and Freedom»). В качестве персонажей своих произведений Брин, как правило, представляет обычных людей, и стиль изложения предпочитает очень простой, лишенный орнаментальных изысков, тем самым продолжая традицию Джона У. Кэмпбелла и Роберта А. Хайнлайна. Выбор персонажей он объясняет так: «Я считаю, что нужно писать об обычных людях, которые оказываются в водовороте героических событий. Терпеть не могу идею „сверхчеловека“, все эти суперменские штучки, которыми прямо-таки кишит научная фантастика. По-моему, никакой супергерой не справится с делом так, как это сможет крепкая команда из двадцати сообразительных и упорных тружеников». В прозе Брина всегда присутствует элемент научной игры, он любит ставить перед читателем математические, логические и словесные загадки и, возможно, в этом идет по стопам Льюиса Кэрролла. Такие загадки, наряду с особым юмором, ставшим традиционным благодаря Л. Спрэгу де Кампу, Генри Каттнеру и др., являются отличительной чертой твердой научной фантастики и позволяют хитроумно закручивать сюжет. В рассказе «Красный сеет», впервые опубликованном в журнале «Analog» в 1996 г., межпланетное путешествие становится причиной расширения Вселенной, и следящие за экологическим балансом инопланетяне просят путешественников вести себя прилично. Разумеется, это произведение с подтекстом.Мы спокойненько направлялись к скоплению Геркулеса, никого не трогая, когда капитан сообщил по интеркому, что нас преследуют. Я как раз читал лекцию по основам имплозивной геометродинамики: растолковывал устройство звездного двигателя юнцам, которые восемь лет назад по корабельному времени, когда мы взошли на борт «Фултона», были несмышлеными младенцами. — Древняя научная фантастика, — говорил я, — предлагала множество самых невероятных способов превзойти скорость света. Некоторые способы казались теоретически возможными, особенно после того, как мы научились воздействовать на пространственно-временной континуум, порождая микроскопические сингулярности. К сожалению, практика частенько расплющивает теорию в лепешку: чтобы воздействовать на континуум в требуемых масштабах, необходимо столкнуть между собой две галактики. Посему мы перемещаемся в пространстве в полном соответствии со старым добрым законом Ньютона — каждое действие предполагает противодействие. Правда, нашим предкам и не снился тот способ, каким… Изложить принципы физической геометрии мне не удалось. — Судя по всему, нас преследуют, — разнесся по отсекам голос капитана. — Кроме того, неопознанный звездолет требует, чтобы мы сбросили скорость и дали ему возможность приблизиться.
Дэвид Нордли (р. в 1947 г.) живет в Калифорнии. В свое время он учился на астронома, однако в 1967 г. поступил на службу в американские Военно-Воздушные силы, чтобы избежать призыва во Вьетнам. Главным образом Нордли занимался расчетами для запуска спутников. В этот период он познакомился с физиком и писателем Робертом Л. Форвардом, во многом повлиявшим на его дальнейшую судьбу. В 1989 г. Нордли вышел в отставку в звании майора, а год спустя начал публиковать рассказы. В 2002 г. появился электронный сборник его малой прозы под названием «После викингов. Истории о Марсе будущего» («After the Viking: Stories of a Future Mars»). Произведения Нордли посвящены освоению космоса, а главная их тема, как правило, — драматические аспекты жизни людей в далеком будущем. Нордли считает, что термин «твердая» применительно к научной фантастике следует понимать как «точная» в смысле фактов и описаний. Сам он предпочел бы термин «научный реализм», и, по его мнению, даже если писателю-фантасту приходится изобретать новые законы природы, все же необходимо придерживаться правдоподобия, а не жертвовать им ради эффектности. Нордли утверждает, что фантастам следует ориентироваться на традицию Дж. Оруэлла, Жюля Верна и Артура Кларка, на фантастику-предсказание, которая заставляет читателя думать о том, что может быть. Кроме того, Нордли полагает, что наука в научной фантастике играет такую же роль, как юриспруденция в детективе или история в историческом романе. «В пещерах Миранды», как и «Олимп» Бена Бовы, — рассказ об освоении космоса. Особенно любопытно в произведении представлено то, как природа чужой планеты заставляет человека менять поведение и влияет на закономерности выживания.
Грег Иган (р. в 1961 г.) — один из самых прогрессивных и противоречивых представителей твердой научной фантастики 1990-х гг. В одном из интервью он заявил: «В моих произведениях происходит своего рода размывание границы между наукой и метафизикой. Собственно, я пытаюсь расширить область науки, но не отказаться от этого понятия». В интервью для журнала «Gigamesh» писатель отозвался о рассказе «Причины для счастья» как об одном из самых значимых и противоречивых своих произведений: «В последнее время я пишу медленнее, чем раньше. Над этим рассказом я работал три месяца, однако должен признать, что прекрасно провел время и доволен каждым словом в тексте. Конечно, я не могу сказать, что никто не сумел бы сделать лучше, но когда в написанном ничего не хочется изменить, — это чертовски приятное чувство». По сравнению с героем представленного в этой антологии рассказа Теда Чана «Понимание» герою Игана повезло больше: его жизнерадостность и способность быть счастливым все-таки восстановились. Однако, получив возможность выбирать, как относиться к миру и что чувствовать, он тем не менее не научился управлять отношением окружающего мира к себе. Одна из главных тем рассказа — противоречия и согласованность, которые присутствуют в отношениях человека и мира, материи и разума.
Майкл Суэнвик (р. в 1950 г.) — один из ведущих современных фантастов. Его литературным дебютом, состоявшимся в 1980 г., стали рассказы «Гинунгагап» («Ginungagap») и «Праздник святой Дженис» («The Feast of St. Janis»). Название «Гинунгагап» содержит отсылку к северной мифологии и буквально означает первичный хаос, а метафорически — черную дыру. Рассказ появился в специальном выпуске журнала «Triquarterly», посвященном научной фантастике. «Праздник святой Дженис», своеобразный реверанс Джину Вулфу, был опубликован в антологии «Новые измерения 11» («New Dimensions 11») под редакцией Марты Рэндалл и Роберта Сильверберга. Первый роман Суэнвика, «В зоне выброса» («In the Drift», 1985), написан в жанре альтернативной истории и посвящен последствиям ядерной катастрофы. Он вышел в серии Терри Карра «Асе Specials», представлявшей таких мастеров слова, как Уильям Гибсон с «Нейромантом» («Neuromancer») и Ким Стенли Робинсон с «Диким берегом» («Wild Shore»). С тех пор Суэнвик пишет по роману в три-четыре года. Среди них «Вакуумные цветы» («Vacuum Flowers», 1987); «Путь прилива» («Stations of the Tide», 1991), завоевавший премию «Небьюла» как лучший роман; «Дочь железного дракона» («Iron Dragon's Daughter», 1993) — «техно-фэнтези», по определению самого автора; остросатирический «Джек Фауст» («Jack Faust», 1997) и «Кости Земли» («Bones of Earth», 2002), в основу которого лег рассказ «Скерцо с тираннозавром» («Scherzo with Tyrannosaur»), получивший премию «Хьюго». Рассказы Суэнвика объединены в сборники «Ангелы гравитации» («Gravity Angels», 1991), «География неведомых земель» («Geography of Unknown Lands», 1997), «Лунные гончие» («Moon Dogs», 2000), «Сказания Старой Земли» («Tales of Old Earth», 2000), «Букварь Пака Элешира» («Puck Aleshire's Abecedary», 2000). Кроме того, перу Суэнвика принадлежит два серьезных критических эссе: одно о научной фантастике — «Постмодернизм: руководство пользователя» («User's Guide to the Postmoderns», 1985), другое о фэнтези — «В традиции…» («In the Tradition…», 1994). Наконец, Суэнвик известен как лучший современный рецензент фантастики малой формы. О рассказе «Яйцо грифона» сам автор говорит следующее: «Мне запомнилась картинка, которую как-то принес домой мой отец-инженер. На ней был изображен лунный кратер, стены которого имели форму террас. Четверть века спустя этот образ стал зерном, из которого проклюнулся рассказ о лунной колонии. Этот кратер всегда казался мне чем-то очень реальным — как будто в детстве мне пообещали, что я увижу его наяву». По завершении работы над рассказом Суэнвик планировал приступить к написанию романа «Дочь железного дракона» и знал, что не скоро вновь обратится к научной фантастике, поэтому вложил в «Яйцо грифона» огромные усилия и, по его словам, собрал колоссальное количество научного материала, который использовал лишь частично. Писатель даже рисовал карты и схемы. Чтобы создать нечто убедительное и объемное, говорит Суэнвик, нужно детально изучить это нечто и убедить себя в том, что оно реально.
Луна? Яйцо грифона, и она —Взгляни — округла тоже и бледна.В яйце таится завтрашняя ночь.Мальчишки крик восторга превозмочьНе в силах будут, — слышишь их толпу? —Когда грифон проклюнет скорлупу,Расправит крылья, небо заслонит,Но девочек он в бегство обратит:Испуганные, прячутся, дрожат,Мальчишкам смех — а девочки визжат[47].Вэчел Линдзи
Питер Уоттс (р. в 1958 г.) — канадский фантаст, живет в Торонто. Его статьи, посвященные проблемам, морских млекопитающих, быстро получили признание в научных кругах, а вот литературный успех пришел далеко не сразу, и Уоттс собрал целую «коллекцию отказов», в основном от цитадели твердой научной фантастики — журнала «Analog». Самой частой причиной отказа была «чрезмерная негативность» произведений. Однако Уоттс не сдавался и продолжал работать «в стол». В 1990 г. он пишет рассказ «Ниша», посвященный проблемам морской экологии, карьерного продвижения и сексуальных оскорблений, — и вновь получает отказ. Махнув рукой на американский литературный рынок, который он тщетно пытался покорить в течение почти десяти лет, Уоттс, «чтобы оправдать расходы на бумагу и ленту для пишущей машинки», предлагает свою прозу менее избалованным канадским издательствам и в одночасье становится знаменитостью. В частности, рассказ «Ниша» не только мгновенно опубликовали, но и наградили премией «Аврора», после чего он многократно переиздавался в канадских антологиях фантастики. Вдохновленный успехом., Уоттс переработал «Нишу» в роман «Морская звезда» («Starfish», 1999), который поразил читателей и критиков развернутыми описаниями морского дна, получил положительный отзыв в «New-York Times» и был отмечен особой наградой в рамках премии Джона У. Кэмпбелла. Уоттс гордится тем, что русские и немецкие издательства отказались приобретать права на перевод его прозы, назвав ее «слишком мрачной»: это ведь надо сочинить такое, чтобы даже русские испугались! Продолжение романа «Морская звезда» последовало в 2001 г., и в новом романе «Водоворот» («Maelstrom») действие разворачивается уже в основном на суше.Когда на станции «Биб» гаснет свет, становится слышно, как стонет металл. Лени Кларк прислушивается, лежа на своей койке. Над головой, за трубами, за проводами, за скорлупой обшивки — трехкилометровая черная толща океана, стремящегося раздавить ее. Она ощущает под собой Разлом, подвижки океанского ложа, достаточно мощные, чтобы сдвинуть с места материк. Она лежит в своем хрупком убежище и слышит, как микрон за микроном поддается броня станции, слышит ее скрип, низкий, на самом пороге человеческого восприятия. В отношении Разлома Хуан де Фука бог-садист, и имя ему — Физика. «И как они умудрились меня уговорить? — задумывается она. — Как это я согласилась сюда спуститься?» Впрочем, ответ ей известен. Она слышит шаги Баллард в коридоре. Кларк завидует Баллард. Баллард никогда не заводится, она, кажется, неизменно владеет собой, сама решает, как жить. Похоже, она чуть ли не счастлива здесь. Кларк скатывается с койки и нашаривает выключатель. Каюту заливает тяжелый свет. Стены рядом с ней не видно из-за трубок и панелей управления: на глубине трех тысяч метров не до эстетики. В первую очередь — функциональность. Она оборачивается, и в зеркале на переборке мелькает отражение скользкого черного тритона. Да, такое все еще случается изредка. Иногда ей удается забыть, что с ней сделали. Требуется сознательное усилие, чтобы ощутить механизмы, затаившиеся там, где прежде были ее легкие. Она так привыкла к хронической боли в груди, к легкому сопротивлению пластика и металла при каждом движении, что почти не замечает их. Но она все еще способна вспомнить, что значит быть вполне человеком, и порой путает воспоминания с истинными ощущениями. Такое возвращение в прошлое никогда не затягивается надолго. На «Биб» повсюду зеркала: предполагается, что они создают ощущение пространства. Случается, Кларк закрывает глаза, чтобы спрятаться от бросающихся на нее со всех сторон отражений. Не помогает. Закрывая глаза, она чувствует под веками линзы, прикрывающие роговицу, как гладкие бельма. Кларк выбирается из каюты и по коридору направляется к кают-компании. Там ее ждет Баллард. На ней гидрокостюм, и на лице неизменная уверенность в себе. Она встает. — Готова к выходу? — Ты командуешь, — отзывается Кларк. — Только на бумаге, — улыбается Баллард. — Что касается меня, Лени, мы с тобой на равных. Они уже два дня провели в Разломе, но Кларк никак не может привыкнуть к постоянным улыбкам Баллард. Ей только дай повод поулыбаться. На самом деле так не бывает. Что-то врезается в «Биб» снаружи. Улыбка Баллард тает. Звук повторяется: влажный глухой удар по титановой кожуре станции. — Сразу не привыкнешь, — замечает Баллард. — Верно? Опять… — Я хочу сказать, судя по звуку, что-то здоровенное! — Может, лучше выключить свет? — предлагает Кларк. Она не ожидает согласия. Наружные прожекторы «Биб» горят круглые сутки: электрический костер, разгоняющий мрак. Изнутри им не видно, на «Биб» нет иллюминаторов, но от сознания, что свет горит, почему-то становится спокойнее. Пум-м! …Почти всегда. — Помнишь курс подготовки? — вставляет Баллард меж ударами. — Как они уверяли нас, что абиссальная[54] фауна должна быть исключительно мелкой?.. Голос у нее срывается. Некоторое время обе прислушиваются, но удары не повторяются. — Должно быть, притомилась, — говорит Баллард. — А казалось бы, они должны были предвидеть… Она подходит к трапу и спускается по нему. Кларк, досадливо поморщившись, следует за ней. Неудачная атака какой-то сбившейся с пути рыбешки представляется ей не самым угрожающим звуком на станции. Ей слышится, как ведут переговоры о капитуляции сплавы корпуса. Она чувствует, как океан выискивает пути проникновения внутрь. Что если найдет? Тогда вся тяжесть Тихого океана ворвется сюда и превратит ее в студень. В любую минуту. Лучше встретиться с угрозой снаружи, лицом к лицу. А здесь остается только ждать, пока это случится.
Тед Чан (р. в 1967 г.) родился в штате Нью-Йорк, живет в Бельвью, штат Вашингтон. Он любит кино и комиксы, а также, по его собственным словам, смотрит телевизор «больше, чем следовало бы». Чан пишет учебники для пользователей компьютеров и уверяет, что это самые известные его книги. Однако научно-фантастические рассказы этого автора неизменно либо номинируются на литературные премии, либо получают их. В 2002 г. у Чана вышел сборник «История твоей жизни и другие рассказы» («Stories of Your Life and Others»). Рассказ «Понимание», впервые опубликованный в «Asimov's», посвящен глобальным проблемам — сверхразуму и Интернету как продолжению человеческого ума. Его очевидный литературный первоисточник — произведение Дэниэла Киза «Цветы для Элджернона» («Flowers for Algernon»). Можно подумать, что Чан, прочитав текст, задался вопросом: «А что стало бы с главным героем, если бы он все умнел и умнел и этот процесс был бесконечным?» Ответ — появление сверхразумного героя. Интересно сравнить трактовку аналогичной проблемы у Грега Игана в рассказе «Причины для счастья»: оба писателя изображают далекое будущее, когда лечение неврологических заболеваний приводит к непредсказуемым последствиям.Лед: царапает щеку, но не холодит кожу. Держаться не за что: перчатки просто скользят по гладкой поверхности. Вижу мечущихся наверху людей, но они ничего не могут сделать. Пытаюсь разбить лед кулаками, но руки движутся медленно-медленно, легкие разрываются, голова кружится, мысли туманятся, и я чувствую, что исчезаю… Просыпаюсь с криком. Сердце стучит, как отбойный молоток. Господи. Откидываю одеяло и сажусь на край кровати. Раньше я не мог вспомнить весь сон. Помнил только падение сквозь толщу льда; доктор говорит, мой разум подавлял остальное. Теперь я помню, и это худший кошмар из всех, что я когда-либо видел. Натягиваю на плечи скомканное стеганое одеяло и чувствую, что дрожу. Пытаюсь успокоиться, дышать ровнее, но всхлипывания продолжают вырываться на волю. Это было так реально, что я ощущал все: ощущал, каково это — умереть. Я пробыл в воде почти час; когда меня вытащили, я был овощем почище любого настоящего овоща. Здоров ли я? Впервые клиника испробовала свое новое лекарство на человеке с такой глубокой травмой мозга. Подействовало ли оно?
Привет, доктор Шu. Полагаю, вы меня ищете.Секундное удивление, но только секундное; самообладание тут же вернется к нему, и он поднимет по тревоге охрану, приказав им обыскать здание и проверять все отъезжающие машины. Затем он продолжит читать:
Можете отозвать своих костоломов-санитаров, которые караулят у моей квартиры: не хочу, чтобы они тратили зря свое бесценное время. Наверное, вы собираетесь натравить на меня полицию. Предвидя это, я взял на себя смелость запустить вирус в компьютер DMV[71] который подменит информацию, если кто-то запросит номер моего автомобиля. Конечно, вы можете дать им описание моей машины, но вы же даже не знаете, как она выглядит, не так ли? ЛеонОн позвонит в полицию и предупредит, чтобы их программисты занялись вирусом. Он, основываясь на наглом тоне записки, на ненужном риске возвращения в клинику, чтобы оставить ее, и на бессмысленном откровении о вирусе, который иначе мог бы остаться не разоблаченным, решит, что у меня мания величия. Ши так решит — и ошибется. Все эти действия направлены на то, чтобы заставить полицию, и ЦРУ недооценивать меня — тогда я смогу надеяться на то, что они не предпримут адекватных мер предосторожности. Вылечив компьютер DMV от моего вируса, программисты оценят мое искусство программирования как хорошее, но не потрясающее, и запустят резервную программу, чтобы извлечь настоящий номер моей машины. Это действие активирует второй вирус, гораздо более утонченный. Он изменит и дублирующую систему, и действующую базу данных. Полиция удовлетворится полученным и пустится в погоню за подсадной уткой. Моя следующая цель — достать еще одну ампулу с гормоном К. К сожалению, сделав это, я дам ЦРУ точное представление о моих настоящих способностях. Если бы я не послал записки, полиция обнаружила бы мой вирус позже, когда уже знала бы, что для его искоренения следует предпринять нетривиальные меры. В этом случае у меня, возможно, никогда не получилось бы стереть номер моей машины из их файлов. Тем временем я остановился в гостинице и работаю на комнатном терминале с выходом в Сеть.
Вернор Виндж (р. в 1944 г.) — мастер твердой научной фантастики, в последние годы ставший одним из известнейших авторов этого жанра. Математик по образованию, Виндж начал писать еще в 1960–70-е гг., но долгое время оставался неизвестным. Он является, пожалуй, единственным из представителей твердой фантастики, кто на протяжении многих лет следил за развитием компьютерных технологий и действительно разбирается в теме. В отличие от Уильяма Гибсона, создавшего настолько убедительный образ, что он был внедрен в реальный компьютерный мир, Виндж по-настоящему компетентен в данной области и в своих произведениях умудряется делать очень точные технические прогнозы. Последние пятнадцать лет оказались особенно плодотворными для писателя. В этот период вышли сборники «Ложная тревога» («The Collected Stories of Vernor Vinge», 2001) и «Истинные имена» («True Names», 2001), а также его лучшие романы: «Затерянные в реальном времени» («Marooned in Realtime», 1986), «Пламя над бездной» («А Fire Upon the Deep», 1992), «Глубина в небе» («А Deepness in the Sky», 1999), причем два последних были удостоены премии «Хьюго». В настоящее время Виндж полностью посвятил себя литературе. «Горячая пора в Файрмонт-колледже» — рассказ о компьютерах и системе образования в ближайшем будущем, где господствует здоровая конкуренция. Герои-подростки знают, что требуется для выживания в подобной опасной обстановке, знают, что зачастую побеждает мошенник и плут, но если тебя уличили в обмане — ты пропал. Это на самом деле страшный рассказ, особенно для некоторых родителей.Хуан держал маленькие голубые таблеточки в невидимом углу спальни. Они и вправду были малюсенькие, изготовленные на заказ в лаборатории, которая не зарубалась на инертных наполнителях и красивой обертке. И Хуан был в общем-то уверен, что таблеточки голубые, хотя из принципа старался не смотреть на них, даже когда не находился в сети. Всего одна таблеточка в неделю — и он в полном порядке.
В правом углу всплыло крошечное меню. Мигало предупреждение о том, что батарея разряжена. Повозившись с ремешком, Хуан отыскал кнопку перемещения курсора.
— Ну вот, теперь с цветами и яркостью все в порядке. Только разрешение паршивое. — Он на мгновение отвернулся, потом, смеясь, посмотрел на Мири. — Знаешь, окошко меню совершенно дурацкое. Просто висит перед глазами. Как прикрепить его к стене или какому-нибудь объекту?
— Никак. Я лее говорила, что все очень старое. Не умеет переключаться. А если бы и умело, все равно не успевало бы подстраивать изображение, мозги-то с горошину.
— А… — Хуан кое-что знал об устаревших системах, но пользоваться ими ему почти не приходилось. Да, с таким снаряжением фантастических проекций не получишь. Даже интерьер дома придется видеть как есть.
Коробок было еще полно, а вот инвентарного списка не нашлось. Часть коробок, наверное, принадлежала Тупице: на них виднелись надписи от руки, вроде «проф. и миссис Уильям Гу, филол. факульт., университетский колледж Дэвис» или «Уильям Гу, Рэйнбоуз-Энд, Ирвин, Калифорния». Эти коробки Мири бережно отставила в сторону.
— Когда-нибудь Уильям решит, что с ними делать. Или бабушка передумает и согласится нас навестить.
Они вскрыли еще одну упаковку и порылись в ней. Внутри лежали жилеты полевой формы — столько карманов не нашлось бы во всей школе. Хуан решил, что карманы предназначались для боеприпасов.
— Для Гепебе, — возразила Мири.
Сегодня надо было захватить как можно больше батареек — при проверке даже самые свежие мигали: «Батарея разряжена». Хуан и Мири распотрошили Гепебе и набили карманы двух самых маленьких жилетов батарейками. На поясе Хуан обнаружил кнопки управления.
— Ха, к концу ночной вылазки мы научимся шевелить пальцами, как взрослые.
Коробок осталось немного. Мири вскрыла следующую. Та оказалась набита чем-то вроде яиц камуфляжной раскраски. Из каждого торчало по три шипа короткой антенны.
— Фи! Сетевые узлы. В миллион раз хуже наших, а пользоваться ими в парке все равно запрещено.
Мири отодвинула несколько коробок, помеченных таким же кодом. За ними стояла последняя, гораздо больше остальных. Мири открыла ее и… застыла в преувеличенном восторге.
— Ну вот! Я надеялась, что Билл их не выкинул. — В ее руке Хуан увидел предмет с коротким стволом и пистолетной рукоятью.
— Оружие! — Но предмет не походил ни на что в «Справочнике Джейн».
— Не-а, посмотри без сенсоров. — Она подхватила оставшуюся батарейку и вставила ее в ствол. — Ручаюсь, далее с полной зарядкой из него и муху не убьешь. Это универсальный активный зонд. Сонар и поверхностный георадар. Рентгенофлуоресцентное отражение. Импульсный лазер. Такого не купишь в магазине спорттоваров. Он слишком хорош для нахального вынюхивания.
— И еще к нему приложение!
Мири снова нагнулась над коробкой и вынула металлический стержень, расширяющийся на конце.
— Да, это к радару; он вставляется вот сюда. Его полагалось использовать для обзора тоннелей. — Она заметила, как Хуан пожирает глазами их последнюю находку и ехидно усмехнулась:
— О, мальчишки!.. Там в коробке еще один. Бери на здоровье. Только не испытывай здесь, а то сработает сигнализация.
Через несколько минут они в жилетах, нагруженные батарейками и зондами, уставились друг на друга сквозь выпуклые очки.
— Ты похож на насекомое из ужастика, — хихикнула девочка. В инфракрасном свете очки выглядели большими черными стрекозиными глазами, а жилеты, слабо мерцающие там, где размещались действующие батарейки, напоминали хитиновую броню.
Хуан взмахнул пистолетом-зондом:
— Ага! Убийца насекомых! Хмм. Только знаешь, у нас в этих костюмах такой нелепый вид… Бьюсь об заклад, если в парке мы столкнемся с парнями из «Foxwarner», то наверняка попадем в шоу.
Такое случалось, хотя, как правило, потребители всего лишь подбрасывали идеи относительно содержания и развития сюжета.
Мири расхохоталась.
— Я же говорила, проект что надо!
— Что ты хотела испытать?
— Поверхностный георадар. — Она указала «пистолетом» на стену каньона. — Добавь своей мощности, а смотреть будем вместе.
Хуан повозился с управлением. Радар издал слабый щелчок, посылая импульс в скальную стену.
— Ага!
На инфракрасном изображении десантных очков появилась лавандовая россыпь. Снимки, сделанные при дневном свете, которые Хуан успел закачать, демонстрировали скалу белого песчаника с выемками и зазубринами, оставленными ветром и водой. Микроволновый импульс показал то, о чем можно было только догадываться: влагу, разъедавшую и подтачивавшую скалу изнутри.
— Наведи пониже.
— Сейчас.
Он снова выстрелил.
— Видишь, там, внизу? Похоже на высеченные в скале тоннели.
Хуан присмотрелся к лавандовому узору. Он отличался от рисунка выше, но все-таки…
— Наверное, там просто вода сочится.
Мири уже сбегала по ступенькам.
— Брось еще одну какашку!
Пол Левинсон (р. в 1947 г.) пишет научную фантастику, фантастические детективы, научно-популярную литературу. Его дебютный роман «Шелковый код» («The Silk Code», 1999) повествует о древней войне, в которой задействовано генетически модифицированное оружие. Второй роман, «Чужие приливы» («Borrowed Tides», 2001), — о межпланетном путешествии и духовности американских индейцев. Научно-фантастический триллер «Чума сознания» («The Consciousness Plague», 2002), действие которого разворачивается в Нью-Йорке, посвящен проблемам политики и медицины, а главный герой, судебный следователь Фил Д'Амато, является сквозным персонажем ряда произведений, в частности романа «Шелковый код». Помимо литературы Левинсон также занимается интернет-преподаванием. До недавнего времени он работал редактором журнала «Journal of Social and Evolutionary Systems», в 1997 г. опубликовал научный труд, посвященный естествознанию и будущему информационной революции. Его книга «Цифровой Маклюэн: Справочник по информационному тысячелетию» («Digital McLuhan: a Guide to the Informational Millenium», 1999) получила премию Льюиса Мамфорда. Рассказ «Дело о менделевской лампе» впервые был опубликован в журнале «Analog», а позже переработан в первые главы романа «Шелковый код». Произведение отчасти напоминает «Уолдо» («Waldo») Хайнлайна, но в то же время написано в лучших традициях научно-фантастического детективного рассказа, в котором разгадку удается отыскать благодаря научным знаниям и методам.У большинства людей слово «фермер» ассоциируется с Калифорнией или Средним Западом. Мне же сразу вспоминается Пенсильвания, ее красная почва и сочная зелень в любое время года. Небольшие поля томатов и кукурузы, яркие пятна сохнущей на веревках одежды, а неподалеку обязательно отыщется домик фермера. Дженна улетела в Англию на конференцию, выходные у меня оказались свободными, и я решил принять приглашение Мо и съездить к нему в гости в Ланкастер. Сперва через мост имени Джорджа Вашингтона, затем по загазованной Теринайк; далее — еще один мост, потом — щербатое, заляпанное маслом шоссе, а там уж — поворот на проселочную дорогу, где я смог наконец опустить боковое стекло и вдохнуть полной грудью. Мо, его жена и две дочки — хорошие люди, а сам он просто исключительное явление среди судебно-медицинских экспертов. Возможно, причиной тому редкость преступлений в этой части страны, где немалую долю населения составляют эмиши[105], отрицающие насилие. А может, его душу смягчает постоянная овощная диета. Но в любом случае Мо лишен той грубоватости и цинизма, которые приобретает большинство тех, кто регулярно имеет дело с мертвыми и искалеченными. Мо даже удалось сохранить некоторую наивность и восхищение перед наукой. — Фил! — Одной рукой Мо хлопнул меня по спине, другой подхватил сумку. — Фил, как дела? — услышал я из дома голос его жены Корины. — Привет, Фил! — окликнула меня из окна его старшая дочка Лори (ей, наверное, уже все шестнадцать), и я успел заметить, как за стеклом мелькнули ее клубнично-рыжие волосы. — Привет… — начал было я, но Мо уже поставил мою сумку на крыльцо и подталкивал меня к своей машине. — Ты приехал рано, и это хорошо, — произнес Мо тоном школьника-заговорщика, свидетельствующим о том, что перед Мо вновь открылось некое новое и многообещающее научное направление. Экстрасенсорное восприятие, НЛО или обнаруженные в неожиданном месте руины майя не интересовали Мо совершенно. Его коньком были сила первозданной природы и исконная мудрость фермера. — Хочу, чтобы ты привез Лори подарочек, — добавил он шепотом, хотя услышать нас Лори никак не могла. — А заодно и покажу тебе кое-что. Ты не очень устал? Выдержишь короткую поездку? — Куда от тебя денешься? Выдержу. — Отлично, тогда поехали. Я наткнулся на одну идею эмишей… короче, сам увидишь. Тебе понравится.
Сара Зеттел (р. в 1966 г.) живет в Мичигане вместе со своим мужем Тимом. Писательница выпустила пять научно-фантастических романов: «Рекламация» («Reclamation», 1996), «Война дурака» («Fool's War», 1997), отмеченный «New York Times», «Изображая бога» («Playing God», 1998), «Тихое вторжение» («The Quiet Invasion», 2000) и «Королевство клеток» («The Kingdom of Cages», 2001). Кроме того, Зеттел работает и в жанре фэнтези — в 2002 г. вышел роман «Наследие чародея» («Sorcerer's Treason»), являющийся первой частью трилогии. Удача пришла к писательнице далеко не сразу — после «шести лет проб и миллиардов отказов», в 1991 г. «Analog» наконец опубликовал ее рассказ «Влекомый лунным светом» («Driven by Moonlight»). Отказы, по воспоминаниям Зеттел, главный редактор Стэн Шмидт мотивировал обнаруженными в произведениях неточностями: ошибка в лунном календаре, невероятные с научной точки зрения механизмы, несуществующие рыбы и т. д. О себе Зеттел говорит: «Когда утверждали, что я пишу научную фантастику, я очень удивлялась: я обожаю фантастику, но терпеть не могу науку. Но потом я поняла, что не выношу только физику, которая мне смертельно скучна. Вот биология, антропология, химия, археология — другое дело, о них я пишу с удовольствием». Рассказ «Чужаки» традиционное для «Analog» произведение, сюжет которого построен вокруг необходимости решить определенную проблему. Однако в то же время в «Чужаках» затрагиваются вопросы, которые обычно остаются за пределами внимания фантастов. Например, почему бы экипажу звездолета, обреченного на гибель, не впасть в депрессию?Марго Раш распахнула люк, ведущий в лазарет «Сорок девятого». — Пол? — окликнула она, ощущая, как предчувствие беды все сильнее стискивает горло. Оттолкнувшись от края люка, она вплыла в белый стерильный модуль. И медленно перевела взгляд в центр, не желая верить тому, что открылось ее глазам. Посреди модуля в воздухе зависло вялое и безжизненное тело Пола — широко раскрытые глаза, бледная кожа. Возле руки все еще парил шприц, обвиняюще указывая на труп иглой. — Господи… — выдохнула Марго, нашаривая поручень. С негромким шелестом включились вентиляторы. Слабый поток воздуха подхватил труп, увлекая его к дальней стене модуля. Марго уловила едкий запах экскрементов. Она едва не утратила с трудом обретенный самоконтроль, но бежать было некуда, а винить некого. Здесь находились только она, труп и плоский экран интерфейса для связи с корабельным искусственным интеллектом. — Черт побери, Реджи, почему ты ничего не предпринял?! — рявкнула она, прекрасно сознавая, насколько глупо кричать на ИИ, но не в силах сдержаться. — Я не знал, что делать, — ответил Реджи через терминал. — Для таких ситуаций у меня нет типовых сценариев. — Верно, нет, — устало согласилась Марго. — Для таких ситуаций точно нет. Экипаж корабля уже три месяца знал, что им предстоит погибнуть. Все семеро считались гордостью НАСА, они возвращались из первой пилотируемой экспедиции к поясу астероидов. Команда открыла для человечества новые рубежи — по графику и в рамках бюджета. Два с половиной года из четырехлетней миссии им сопутствовал успех, и теперь они направлялись домой. Возникло несколько проблем, пару раз загорались красные индикаторы. Пыль из астероидного пояса пробралась в механизмы антенны связи и радиотелескопа. Ничего страшного — Эд Макэвой и Джин Крамер в два счета заменили поврежденные детали. Ведь это проект НАСА. У них есть сменные блоки. Даже если модуль ориентации, в котором для коррекции курса использовались традиционные метаново-кислородные ракеты, каким-то образом полностью вышел из строя, это стало бы для проекта лишь мелкой неприятностью. Для полетов на большие расстояния использовался магнитный парус — гигантская петля из сверхпроводящего даже при высоких температурах керамического кабеля, внутри которого циркулировал поток заряженных частиц. Могло отказать что угодно, но парус доставит их домой. — Марго! — послышался из интеркома голос Джин. — У тебя все нормально? Марго стиснула поручень и уставилась на труп. Тот медленно поворачивался, увлекаемый воздушными течениями. «Нет, не все». Однако магнитный парус все же оказался уязвим. Комбинация из космического излучения и медленно разрушающейся термоизоляции подняла температуру его оболочки слишком высоко, и сотни километров керамического кабеля утратили сверхпроводимость. Корабль продолжал лететь даже без паруса. Разумеется, как же иначе? Но летел он по медленной эллиптической орбите, даже близко не подходящей к намеченной точке вблизи Земли. Они могли сжечь до последнего атома все имеющееся на борту горючее для двигателей ориентации и исследовательских шлюпок и все равно оказались бы раз в пять дальше от того места, где их смог бы перехватить челнок с Марса. Отчаянный обмен сообщениями с Хьюстоном не принес решения. Корабль был обречен. — Марго! — снова позвала Джин. — Сейчас вернусь. — Марго надеялась, что Джин не расслышит, каким голосом она это сказала. Она взглянула на висящий в воздухе пустой шприц. «Использовал все и не оставил мне ни капельки. — Она с трудом сглотнула. — Прекрати, Марго. Сейчас же прекрати». — Другие запросы будут? — осведомился Реджи. Марго прикусила губу. — Нет. Других запросов не будет. Марго оттолкнулась, перелетела в соединительный отсек и задраила за собой люк. Она понимала, что с телом нужно что-то сделать: закрыть покойнику глаза, обернуть его простыней или нечто в этом роде, но не сумела заставить себя обернуться. Слезы щипали ей глаза. Вместе с Полом она летала четырежды. Они просидели целую ночь, попивая кофе-эспрессо и обмениваясь байками, пока комиссия утверждала окончательный состав экипажа «Сорок девятого». Они проводили в полете долгие часы, споря о политике или слушая старые джазовые записи. Она думала, что хорошо знает его. Уж он-то продержится! Впрочем, точно так же она думала об Эде и Трейси. Трейси Коста, главный специалист по минералам, покинула их первой. Они ни о чем не подозревали, пока Ник не заметил в иллюминатор замерзший труп неподалеку от корабля. Затем точно так же покончил с собой Эд, хотя клялся Джин, что никогда не оставит ее в беде. А теперь Пол. Перебираясь от поручня к поручню, Марго двинулась по коридору, проплывая мимо шкафов с оборудованием и панелей доступа. Маленькое треугольное окошко выглядывало в вакуум, в эту бесконечно терпеливую темноту, дожидающуюся, пока все они откажутся от борьбы. «Прекрати, слышишь!» Она оторвала взгляд от окошка и сосредоточилась на простой задаче — на продвижении по коридору. Командный модуль корабля являл собой комбинацию корабельного мостика, центра связи и главной обсерватории. Там уже собрались все оставшиеся члены экипажа. Командир миссии Николас Дили — песочные волосы, смуглая кожа, темные глаза — сидел за одним из компактных терминалов Реджи, размышляя над тем, что видел на плоском экране. Том Меррит, превратившийся за последние две недели из цветущего розовощекого мужчины в бледное привидение, стучал по клавишам управления радиотелескопом — он выполнял обязанности астронома и специалиста по связи. Именно он отвечал за то, чтобы команда получала сообщения из дома. И еще Джин. Несколько прядей волос выбились из ее туго заплетенной каштановой косы и теперь витали вокруг головы, придавая женщине встревоженный и какой-то беспомощный вид. Она стояла у другого терминала, что-то сосредоточенно набирая на клавиатуре. Марго остановилась на пороге, стараясь привести в порядок мысли и чувства. Ник поднял голову, взглянул на нее. Марго открыла рот, но комок в горле не пропускал слова. Теперь к ней повернулись Том и Джин. И без того бледное лицо Тома стало белым как бумага. — Пол? — прошептал он. Марго кашлянула. — Умер, — выдавила она. Джин отвернулась, но Марго успела заметить, как отчаянно она сдерживается, чтобы не зарыдать. Ник стиснул кулаки. Том лишь устало взглянул на Ника и спросил: — Ну, и что нам теперь делать? Ник вздохнул. — Ладно, ладно. — Он пригладил волосы, — Пойду займусь… телом. Том, можешь связаться с центром управления? Они ведь захотят уведомить его семью. Я потом напишу письмо… В этом был весь Ник. Поручить каждому дело, но руководство оставить за собой. Когда накрылся парус, он не спал двое суток, помогая Эду и Джин дюйм за дюймом осматривать кабель в поисках участков с уцелевшей изоляцией, которые можно было бы вырезать и смонтировать в штормовой парус. Когда же эта задача оказалась невыполнимой, он все равно продолжал наваливать на каждого как можно больше дел. Ник до капли выдаивал из центра управления любые оптимистичные новости. Разрабатываются планы. Весь мир молится об их спасении. От семей и друзей регулярно поступают ободряющие послания. Будет сделана попытка их спасти. Они найдут дорогу домой. Надо лишь продержаться. — А тем временем… — продолжил Ник. — А тем временем радиация сожрет нас изнутри, — горько проговорил Том. — Это безнадежно, Ник. Мы все уже покойники. Ник неловко сменил позу, хрустнув «липучками» на подошвах. — Я все еще дышу и в ближайшее время не собираюсь прекращать это привычное занятие, — заявил он. Лицо Тома исказила ярость: — А чем ты станешь дышать, когда скрубберы выработают ресурс? Что станешь делать, когда кончится вода? Или когда у нас появятся опухоли? «Том, пожалуйста, не надо!» — мысленно взмолилась Марго, но вслух ничего не сказала, осознав, насколько бессильны слова против такой вспышки гнева. Том боялся болезни, боялся слабости. Да, но разве остальные не боялись? Главной обязанностью Пола была профилактика рака. Одной из основных опасностей продолжительного космического полета считалось длительное воздействие жесткой радиации. Магнитный парус, когда он работал, создавал зонтик, отражающий заряженные частицы, и это замедляло процесс. Медицина уже поднялась до такого уровня, когда могла компенсировать вред, нанесенный организму быстрыми нейтронами и гамма-лучами. Пол Лак ухаживал за культурами регенеративных стволовых клеток, взятых у всех членов экипажа. Каждую неделю он измерял уровень предраковых индикаторов в пробах из важнейших участков тела. Если этот уровень становился слишком высоким, он отслеживал «горячие точки» и делал инъекции здоровых клеток, напоминая кости, органу или коже, какими им полагается быть. Теперь же система, которую поддерживал Пол, окончательно отказала, и единственной надеждой стали медицинская экспертная система компьютера и знания, полученные экипажем во время аварийных тренировок. Пока признаков рака ни у кого не наблюдалось. — У нас есть время, — спокойно произнес Ник. — Мы не должны сдаваться. Возьми себя в руки, Том. Что сказала бы Кэрол, если бы услышала от тебя такое? Марго вспомнила, что Ник был на свадьбе у Тома. Они были друзьями. — Она повторит то, что скажут ей психологи НАСА! — рявкнул Том. — А пока, — он выделил эти слова, — мне придется наблюдать за тем, как она стареет на десять лет каждый день, который мы проводим здесь. И долго мне еще так над ней издеваться? А ты сам — долго ли еще будешь заставлять страдать свою семью? Впервые за все время самообладание Ника дало трещину. Его лицо окаменело, превратившись в маску ярости и отчаяния, но голос остался твердым и спокойным. — Моя семья узнает, что я умер в борьбе. — Ну, наконец-то и ты признал, что мы умрем, — подловил его Том. — Нет… — начала было Джин. — Внимание, — произнес странный тихий голос. Все обернулись. Голос доносился из терминала. Говорил Реджи. — Поступает сигнал. Источник неизвестен. Не могу отфильтровать. Инкогерентная система отказала. Ошибка три-шесть-пять… Что-то заскрежетало, лязгнуло. Голос Реджи оборвался. — Проверка систем! — гаркнул Ник. Марго оттолкнулась от стены и подлетела к своему рабочему месту — пульту управления навигацией. — У меня на выходе бред, — выдохнул рядом Том. — Куски машинного кода, сообщения об ошибках. Реджи свихнулся. Марго приклеила подошвы к «липучке» па полу и принялась яростно барабанить по клавиатуре, запуская диагностику. — У меня все в порядке, — сообщила она, потом повернула голову и посмотрела в главный иллюминатор, отыскивая взглядом звезды и точечки планет. — Подтверждаю. Системы позиционирования работают. — Аппаратура вроде бы тоже в порядке, — подтвердила Джин. — Схожу проверю генераторы, потом доложу. Ник резко кивнул, разрешая. Джин отстегнулась от кресла и выскользнула в коридор. — Есть хоть какой-нибудь когерентный сигнал? — Ник оттолкнулся от пола и завис над плечом Тома. — Ничего. Со своего места Марго различала лишь потоки случайных символов, мелькающие на терминале Тома. — Реджи, что случилось? — прошептала она. — Не знаю, — ответил компьютер через ее терминал. Марго вздрогнула. — Не могу получить доступ к внешней системе связи. Многочисленные сбои… Искажение программного кода… Ошибка три-четыре… — Голос компьютера снова оборвался, сменившись всплеском статики. Опять статика, тишина, снова статика. — Марго, ты видишь антенну связи? — спросил Том. Его руки все еще мелькали над клавиатурой. Марго прижалась щекой к холодному иллюминатору, вывернула шею и прищурилась, пытаясь взглянуть вдоль корпуса корабля. — Да, вижу. Краешек. — А можешь рассмотреть ориентацию? Марго снова прищурилась. — Кажется, отклонилась от оси градусов на десять. — Она сдвинулась, — сказал Том в паузе между импульсами статики. — Поэтому мы и услышали тот шум. — Энергостанция в порядке. — Джин скользнула через люк и снова пристегнулась на своем рабочем месте. — Во всяком случае, новых неисправностей там нет… — Она не договорила. — Что это? Марго и остальные замолчали, прислушиваясь. Марго уловила лишь негромкое гудение корабельного оборудования и импульсы статического шума, все еще доносящиеся из терминала Реджи. Короткие и быстрые импульсы: один, один, два, один, два, один, один, один, два. — Это код? — спросил Ник. — Механическая неисправность, — ответил Том. — Наверняка. Реджи накрылся. Один, один, два, один. — А кто-нибудь слышал о том, что отказ компьютера проявляется именно так? — спросила Марго. Один, два, один. — Реджи? Диагностика первого уровня. Доложи, — приказал Ник. Один, один, два. — Может, мы сумеем получить четкую диагностику, запустив другую экспертную систему? — предложила Марго. Реджи не был компьютером с одним процессором, а представлял собой сеть из шести взаимосвязанных систем. У каждой имелась своя специализация, совсем как у членов экипажа. Терминалы в различных модулях корабля давали доступ к разным экспертным системам. — Возможно, — отозвался Ник. — Пусть Том попробует отследить неисправность отсюда. Вы с Джин попытайтесь сделать то же самое из лаза… из энергомодуля. — Марго мысленно поблагодарила Ника — он вовремя вспомнил, что сейчас находится в лазарете. Один, один, один. Джин и Марго перебрались по коридору в энергоблок. Как Джин и доложила, индикаторы всех действующих после потери магнитного паруса приборов светились зеленым. — Во всяком случае, это уже что-то новенькое, — пробормотала Джин, запуская терминал Реджи — тот самый, за которым она и Эд провели множество часов, когда отказал магнитный парус. — Напомни, чтобы я тебе потом рассказала, в каких условиях работала моя бабушка на старом «Мире», — сказала Марго. — Вот там полет был настоящим приключением. Джин улыбнулась, и Марго ощутила теплую волну благодарности. Хоть кто-то из них еще остался таким же, как прежде. — Реджи, — произнесла Джин в микрофон терминала, — у нас серьезная неисправность в наружной системе связи. Ты можешь ее проанализировать, пользуясь этой системой? Пока она говорила, Марго нажала на стене кнопку интеркома, чтобы ответ услышали в командном центре. — Массивные искажения данных и многочисленные ошибки при их обработке, — отозвался Реджи механическим голосом. — Попробую восстановить интерфейс. — Ник, ты слышал? — произнесла Марго в интерком. Вдоль стен коридора шепчущим эхом доносились импульсы статики из командного центра. — Слышал, — отозвался Ник. — Я получаю сообщения о внешнем сигнале, — заговорил Реджи. — Внутренний отказ, внутренний отказ, внутренний отказ… Джин выключила динамик. — Что за чертовщина? — спросила она Марго. Та лишь покачала головой. — Внешний сигнал? Но как такое возможно? Это не может быть передача из Хьюстона! Взгляд Марго скользнул к черному треугольнику иллюминатора. Из коридора все еще доносились еле слышные одиночные и парные импульсы статики. — В каком языке всего два компонента? — спросила Марго. — В двоичном, — ответила Джин, удивленно уставившись на нее. — А что мы, по сути, передаем во время сеансов связи? И что может тот, кто не знает более совершенного языка, послать нам в ответ? Джин побледнела. — Марго, ты сошла с ума. Марго даже не стала отвечать. Она оттолкнулась, вылетела в коридор и направилась к командному центру. — Том, ты слышал? Том даже не взглянул на нее. Он держал блокнот и ручку. Когда слышался очередной импульс статики, он записывал в блокнот единичку, а после двойного импульса — ноль. Вскоре он бросил блокнот прямо в воздухе, словно ему было все равно, куда тот улетит, и его пальцы замелькали над клавиатурой. — О да, слышал. Ник тоже сидел за своим терминалом и тоже стучал по клавиатуре. — Кажется, механизмы наружной системы действуют, — сказал он. — Возможно, мы сумеем провести анализ… — Он ввел серию команд. В помещении все еще слышались статические импульсы, настолько настойчивые, что жилки на висках Марго начали пульсировать синхронно с ними. — Тут что-то есть, — пробормотал из-за терминала Том. Голос его звучал напряженно, с интонацией, которую Марго не сумела распознать. — Но чтобы понять, что именно случилось, надо немало времени. Реджи сейчас все записывает. — Он взглянул на Ника. — Пока он еще не окончательно накрылся… Марго и Джин тоже повернулись к Нику. Марго показалось, что она прочла в его взгляде облегчение. «Сейчас ему хотя бы не нужно придумывать для нас работу». — Хорошо, — начал отдавать распоряжения Ник. — Том, ты попытайся понять, что это было. Джин, ты займись неисправностью Реджи. Выясни, какие системы исправны, а какие — нет. — Он перевел взгляд на Марго. — Я позабочусь о Поле. А ты, Марго… — А я проверю, работает ли периферия, — сказала она. — Мы ведь не знаем, что еще может случиться. Ник кивнул. Марго последовала за Ником по коридору. Она старалась не смотреть, когда он поворачивал запорное колесо на люке, ведущем в лазарет. Марго заставила себя пролететь через помещение и направиться дальше, к грузовому отсеку. Этот отсек представлял из себя комбинацию трюма и рабочего помещения. Здесь хранились тщательно запечатанные контейнеры с образцами минералов, но здесь же имелось и все необходимое для работы вне корабля. Сразу возле выходного шлюза ждали исследовательские шлюпки, прочно прикрепленные к корпусу зажимами, — небольшие легкие суденышки, весьма смахивающие на кривоватые коробчатые воздушные змеи, с которых содрали ткань обшивки. Фактически это были просто рамы с креплениями для контейнеров с образцами, роботов, которые эти образцы собирали, или космонавтов. Их спроектировали для подлета к астероидам и посадки на них. Марго вспомнилось ощущение почти детского восторга, когда она сажала такой кораблик на астероид. Она любила свою работу, эту миссию и свою жизнь, но такие впечатления не сравнить ни с чем. Вскоре после отказа паруса у них возник план использовать эти кораблики как буксиры, способные вытянуть корабль на такую орбиту, где их смогут перехватить спасатели с одной из марсианских станций. Но Реджи смоделировал ситуацию и доказал, что это невозможно. У этих малюток попросту не хватит мощности. Поэтому они так и остались на своих местах за бортом, а Марго теперь сидела внутри, окруженная бурильным и геологическим оборудованием и зарядами взрывчатки, и ей оставалось лишь ждать, что произойдет дальше. «Держись, Марго. Проживи еще минуту, потом еще и еще. Такая нынче игра, верно? А если нарушишь правила, то последуешь за Полом, Эдом и Трейси». Она нажала кнопку интеркома, чтобы услышать импульсы статики и негромкое бормотание Тома. Эти звуки напомнили ей, что жизнь продолжается и что-то действительно происходит. На сердце немного потеплело. Перед ее мысленным взором засветился огонек. Ведь Том сказал, что в звуках статики что-то есть. И это может оказаться помощью. Какой угодно, но помощью. Мелкие дела не давали ей бездельничать все две недели после потери паруса, и такие же мелкие задачи ждали ее сейчас. Марго проверила герметизацию контейнеров с образцами. Провела компьютерный контроль шлюпок и убедилась, что элементы на них полностью работоспособны, а баки под завязку заправлены топливом. У Марго появилось искушение — учитывая нынешнее состояние Реджи — надеть один из ярко-желтых скафандров, выйти наружу и проверить все системы вручную, но она его преодолела. Она могла пригодиться для чего-то более важного на корабле. Марго пересчитала баллоны с воздухом и проверила в них давление. На всякий случай. Раз у Реджи поехала крыша, не исключено, что им придется выйти наружу и направить антенну на Землю вручную. А если эта последняя и странная надежда окажется ложной… Она все еще не попрощалась со своим женихом Джорданом и хотела это сделать. Она не желала расставаться с ним молча. Голос Реджи заставил ее вздрогнуть и оторваться от своих мыслей. — Помощь, — сказал Реджи. — Я. Помощь. Я. Мы. Ты. Помощь. Марго помчалась обратно по коридору. До командного модуля она добралась последней. Она ухватилась за поручень, вслушиваясь, как Реджи бормочет слово за словом. — Есть. Помощь, — произнес Реджи, рублено и резко. Темп его речи постепенно нарастал. — Есть. Помощь. Комета. Тянет. Тащит. Вас. К вам — комета. Пролетит близко. К вашему миру — с помощью кометы. Это возможно. Есть помощь. У Марго отвисла челюсть. Том взглянул на свой блокнот: — Реджи сказал, что мы получаем двоичный сигнал из неизвестного источника. Если принять одиночный импульс за единицу, а двойной за ноль, то получится чушь, но если одиночный принять за ноль, а двойной за единицу, то получается некая версия компьютерного языка. Одна из экспертных систем сумела его декодировать. Он стиснул ручку, явно борясь с желанием отшвырнуть ее. — Это невозможно! Такое никак не могло произойти. — Но ведь произошло, — пожала плечами Марго. — И все равно не могло, — прорычал Том. — Инопланетяне, способные создать компьютерный язык, причем такой, что Реджи справился с ним всего за четыре часа? Невозможно. — Если только они уже давным-давно нас не слушают, — отметила Джин. Том постучал ручкой по блокноту. Один, два, один. — Но как… Марго нетерпеливо прервала его. Ведь это помощь, надежда на жизнь. Почему же он пытается эту надежду разрушить? — Мы уже более ста лет передаем в космос все подряд. Возможно, с тех пор нас и слушают. — Она ощутила, как сомнение Тома просачивается и в ее сознание, но подавила его усилием воли. Джин скрестила руки на груди: — Сейчас мне все равно, кто они такие, — пусть даже Демоны из седьмого круга ада. Главное, что они есть. — Господи… — выдохнул Ник и добавил уже более спокойно: — Ладно. Марго, вам с Джин придется выйти наружу и развернуть антенну, чтобы мы смогли послать сообщение в Хьюстон. — Мы не можем сообщать об этом в Хьюстон, — резко возразила Джин. — Что? Теперь Джин обхватила себя за плечи и пояснила: — Они решат, что все мы дружно сошли с ума. — Да какая разница, что они там решат! — Ник развел руками. — От них ничего не зависит. — Зато они могут сообщить нашим семьям, что мы рехнулись, — невозмутимо парировала Джин. — А я, например, не желаю, чтобы мои родители такое услышали. Им и без того тяжело. Ник медленно кивнул. — Ладно, — согласился он. — Пусть это останется нашим маленьким секретом. Но если нам удастся вернуться, то в центре управления после такой новости начнется истерика. Том перевел взгляд с Ника на Джин, и Марго заметила в его глазах нечто странное. Он посмотрел на Марго: — Этот фокус с кометой… он действительно осуществим? Марго открыла было рот, но тут же захлопнула. Комета с коротким периодом обращения вокруг Солнца. Если они перехватят ее на обратном пути… если сумеют прицепить к ней трос (сотни километров бесполезного теперь кабеля были намотаны на барабан, прикрепленный снаружи к корпусу), то теоретически это могло перевести их на более короткую орбиту. Но нагрузки на корпус будут невообразимые. Как минимум несколько g. Выдержит ли он? И как закрепить кабель? Даже если у исследовательских шлюпок хватит мощности и скорости, приземлиться на комету нельзя. Вокруг пыль и каменные обломки, они испускают струи газа, плюются кусками льда. Посадка на астероид — совсем другое дело, ведь это всего лишь огромные каменные глыбы, дрейфующие в пустоте. А кометы живые, и они лягаются. Но может быть… — Сперва нужно отыскать эту комету, — сказала она наконец. — Узнать ее курс, расстояние, скорость. Без этого мы не сумеем рассчитать, смогут ли двигатели ориентации приблизить нас к комете настолько, чтобы за нее зацепиться. А для реальной работы нам, скорее всего, понадобятся шлюпки… — Мы можем приспособить магнитный парус, — проговорила Джин, покусывая ноготь. — Его кабель станет буксирным тросом. Но еще нам нужен гарпун или нечто в этом роде… — Гарпун? — изумился Том. Джин пояснила: — Чтобы закрепить кабель на комете. Может, это удастся сделать с помощью взрывчатки. Ник еле заметно улыбнулся. Марго увидела, как впервые за несколько дней мускулы его лица расслабились. — Джин, пошли в грузовой отсек. Посмотрим, что можно придумать. Том, ты и Марго начинайте искать комету. — Его улыбка стала шире. — И держите ухо востро — вдруг наши соседи захотят сказать что-то еще? — Нет проблем, — отозвалась Марго. Она подняла руку и свистнула: — Такси! Джин рассмеялась. Марго улыбнулась в ответ. Ник и Джин вылетели в коридор. Марго закрепилась пятками на коврике с «липучкой» рядом с Томом. — Посмотрим, есть ли у нас еще доступ к базе данных, — сказала она, протягивая руку над его плечом к клавиатуре. — Нам необходимо сузить диапазон… Том сидел, не сводя глаз с экрана. — Это фальшивка, Марго, — прошептал он. Рука Марго замерла на полпути к клавиатуре. — Что? — Маленькие зеленые человечки, чтоб мне провалиться, — процедил он. — Держи карман шире. Все это туфта. Это Ник придумал, чтобы мы не заскучали. Марго ощутила, как от ее лица отхлынула кровь, а из сердца испарилась надежда. — Откуда ты знаешь? — Знаю. — Том впервые за все это время взглянул на нее. — Сейчас Ник готов пойти на что угодно, лишь бы мы не раскисли, лишь бы и дальше командовать нами, лишь бы не создалось впечатление, что у него тоже не осталось вариантов, как и у нас — простых смертных. Марго посмотрела в злые голубые глаза Тома и увидела, что вместо человека, рядом с которым она провела долгие месяцы, перед ней сидит чужак. — У тебя есть доказательства? Том покачал головой, но выражение уверенности на его лице не изменилось. — Я проверил контрольные файлы в поисках подозрительных записей, следов вирусной активности, ввода шифрованной информации. Ничего. Но на нашем корабле никто не смог бы сделать незаметную вставку данных — кроме меня или Ника. — Если только это вставка, — возразила Марго, — а не настоящий сигнал. Том фыркнул и мягко, сочувственно проговорил: — Теперь и ты заговорила как Джин. Она так и не пришла в себя после смерти Эда. Будь реалисткой, Марго. Если где-то там есть инопланетяне, то почему они не стучат нам в дверь? Почему посылают закодированные сообщения о комете? Не проще ли подбросить нас до дома? — Они же инопланетяне. Откуда мне знать? — Марго развела руками. — Может, они дышат метаном. Может, они находятся слишком далеко. Космос большой. Возможно, они хотят проверить, справимся ли мы самостоятельно, и убедиться, что мы достойны членства в Галактической федерации. Лицо Тома передернулось. Марго заподозрила, что он подавил усмешку. — Ладно, но если это инопланетяне, то почему я сумел расшифровать их сообщение настолько быстро? Может, у них есть экземплярчик «Компьютерные языки НАСА для чайников»? Марго возмущенно всплеснула руками: — Если Ник все это подделал, то зачем он настаивал на отправке сообщения в Хьюстон? Том раздраженно пошевелил челюстью: — Да потому, что иначе это сразу вызвало бы подозрения! И еще он знал, что Джин станет возражать, а это даст ему повод для отступления. Может, она заодно с ним! Марго сжала кулаки: — Это шанс, Том. И весьма неплохой шанс, если мы сумеем провести компьютерное моделирование и сделать все расчеты. Так что совершенно не важно, откуда исходит идея! — Нет, важно! — хрипло прошептал Том. — Нас используют. Он не хочет нам признаваться, что оказался в тупике и не видит выхода. Поэтому он и изобрел этих всезнающих инопланетян. — Так напиши на него кляузу, когда вернемся домой, — посоветовала Марго дрогнувшим от отчаяния голосом. — Мы не вернемся домой! — Том стукнул кулаком по панели. — Мы умрем. Ник затеял дурацкую игру, чтобы помешать нам слишком быстро покончить с собой. Он твердо решил не позволять нам делать это, пока не созреет сам. Марго наклонилась к Тому — так близко, что увидела каждую пору на его бескровно-белых щеках. — А теперь послушай меня, — выдохнула она. — Хочешь покончить с собой? Тогда катись в лазарет. Пол наверняка оставил, что-нибудь для таких, как ты. Может, ты и прав, и нам осталось лишь выбрать одно — как умереть. Но я верю, что мы сможем воспользоваться кометой и отбуксировать корабль на более короткую орбиту. И я попробую это сделать. Да, я могу при этом погибнуть, но это мое решение. А что станешь делать, ты? Ну? — Она ухватила его за воротник. — Если это проделки Ника, то да, согласна, — затея не очень красивая. Ну и что с того? Ведь это первая хорошая идея, которая появилась у нас за целый месяц. И ты допустишь, чтобы гордость убила тебя? Том отцепил ее руку. — Я не позволю ему обращаться со мной как с ребенком. Он поочередно оторвал подошвы от «липучки» на полу, извернулся в воздухе и поплыл в сторону коридора. Марго покачала головой, но догонять его не стала. «Пусть немного поварится в собственном соку. А потом я приведу его в чувство». Она пристегнулась к креслу перед терминалом. — Реджи? — Функционирую, — отозвался искусственный интеллект. — Нам нужно проверить одну идею. — Она потерла лоб. — Открой все доступные тебе базы данных по кометам. Необходимо отыскать любую, которая пройдет в пределах тысячи километров от проекции курса корабля в течение следующих нескольких месяцев. Динамик выплюнул импульс статики — Реджи словно кашлянул. — Несколько — величина неконкретная. — Тогда пусть будет шесть месяцев. И добавь еще возможность полного или частичного включения двигателей ориентации для того, чтобы приблизить нас к траектории полета кометы. Сможешь это сделать? Еще два быстрых импульса статики. — Попробую, — ответил Реджи. — Поиск начат. Марго откинулась на спинку кресла и принялась ждать, прислушиваясь к гудению механизмов корабля и собственному дыханию. Никаких иных звуков. Ника и Джин не слышно. Тома тоже. В сознание начала закрадываться тревога. А что если он избрал кратчайший путь избавления от всех забот? Или настолько разозлился на Ника, что решил прикончить его? «Нет. — Она покачала головой. — Том просто сорвался. Ведь они друзья». Но так ли это? Она вспомнила чужака, смотрящего на нее глазами Тома. Узнает ли этот чужак Ника? Узнает ли Ник его? Она нервно обернулась. В коридоре никого не было. Она перевела взгляд обратно на экран. Реджи уже показывал список: названия, параметры орбиты, местонахождение, размеры и подсказку для вывода на дисплей карты взаимного расположения кометы и корабля. Первой в списке, выделенная цветом, значилась комета Ковальски-Райса. «Ну и название». Марго снова оглянулась. Коридор и сейчас был пуст, а в корабле по-прежнему царила тишина. Комета Ковальски-Райса оказалась периодической, с ядром примерно три километра в длину и от одного до трех километров в ширину. Она уже прошла афелий и теперь возвращалась к Солнцу. Сейчас от корабля ее отделяло 2,9 миллиона километров, но это расстояние сокращалось. Марго посмотрела параметры орбиты и быстро произвела вычисления. «Мы израсходуем пятьдесят… ладно, пусть для верности шестьдесят процентов оставшегося топлива, и это выведет нас на орбиту, проходящую в 750 километрах от орбиты кометы. И будем мы там…» Марго решила в уме несколько уравнений. Потом она проверит результат с Реджи или Ником — смотря кто из них окажется более надежным. «Мы будем там примерно через сто пятьдесят девять часов, а скорость кометы относительно корабля составит около двух километров в секунду. У нас может получиться. Да, может». Тишина, если не считать гудения механизмов и ее дыхания. Марго выругалась. «Мне это не нравится». — Реджи, ты знаешь, где сейчас Том? — Том Меррит в лазарете. — Нет! — Марго высвободила ноги и оттолкнулась от панели. — Ник! Джин! В лазарет! Скорее! Она оказалась там первой, крутанула запорное колесо и распахнула люк. Навстречу ей вылетел красный шарик. Марго инстинктивно отмахнулась, и шарик разбился о ее ладонь, брызнув во все стороны темно-красными капельками. Том пристегнулся к смотровому столу и перерезал себе горло. От его шеи поднимались облачка пузырьков цвета бургундского и натыкались на парящие рядом ножницы. — Том! Марго нырнула в люк и прижала пальцы к ране. Тяжело дыша, она лихорадочно вспоминала курс экстренной медицинской помощи. Кровь темная, а не красная, сочится, а не брызжет, каротидная артерия цела, перерезано несколько вен!.. «Том, ты идиот. Ты настолько помешался, что даже не смог убить себя». Далее события замелькали одно за другим. Марго показалось, что Ник, Джин и Реджи выкрикивают что-то одновременно. Кто-то сунул ей в руку тампон, чтобы остановить кровь[108]. Реджи равномерно выдавал четкие и ясные инструкции о том, как обработать и закрыть длинную тонкую рану. Ник и Джин выполняли его указания, руки у них тряслись. Глаза Марго щипало от слез и крови. Когда они закончили, Том так и остался лежать, пристегнутый к столу, — без сознания, смертельно бледный, но живой. Медицинская система оказалась исправной — Реджи без проблем считывал показания всевозможных датчиков, которыми они облепили Тома, и это, несмотря на потерю крови, давало ему хорошие шансы. — Пошли отсюда, — сказал наконец Ник. — Пропылесосим все потом, когда будет время перевести дух. Джин не стала спорить и направилась к люку. Марго очень сильно захотелось заползти куда-нибудь в уголок и там тихо вывернуть желудок. Она последовала за Ником и Джин и заперла за собой люк. — Боже… — Ник пригладил волосы, — Не могу поверить, что он это сделал. — На его лице появилось непривычное выражение — неуверенность. Марго отвела взгляд. Очередной чужак. Еще один. Как Том, как остальные. «Нет! — хотелось завопить ей. — Не ты! Я знаю тебя. Ты рекомендовал меня для этой миссии. У тебя лицо игрока в покер, и ты распеваешь в душевой песни в стиле кантри, да еще так громко, что никакая звукоизоляция не помогает. Ты хранишь игры любимых команд твоих детей в своем компьютере! Кроме жены, для тебя не существует других женщин! Я знаю Николаса Александра Дили!» Но она не знала человека, раздираемого усталостью, злостью и сомнениями, который смотрел на нее глазами Ника. Того, кто мог оказаться невероятным лжецом. И сколько времени понадобится этому чужаку, чтобы полностью завладеть Ником? Марго взглянула на Джин. Ее лицо, руки, волосы и комбинезон усеивали пятнышки крови. В настороженных глазах притаился страх. А страх порождает чужак. Джин станет следующей. Чужаки всех их погубят. Том был прав. Люди мертвы. Остались в живых лишь чужаки и Марго Раш. — В чем дело, Марго? — спросил Ник. «Что ему ответить? Кто впустил чужака в Тома? Я или он сам? — Она облизнула губы. — Что ж, меня они не получат. Не получат, и все!» — Ни в чем. — Марго ухватилась за поручень и оттолкнулась в сторону командного центра. — Я найду эту комету. В конце концов, ведь чужаки хотят от нее именно этого. И надо выполнять то, что они говорят. А если она не станет… Посмотрите, что они сделали с Томом. И кто знает, что сделают с ней? «Но меня они не получат».
Аллен Стил (р. в 1958 г.), в прошлом профессиональный газетный журналист, в своих произведениях зачастую задумывается о влиянии научной фантастики на науку и технику. Стил дебютировал в 1989 г. романом «Сокращение орбиты» («Orbital Decay»), за ним последовали «Округ Кларк. Космос» («Clarke County, Space», 1991) и «Лунное падение» («Lunar Descent»), действие которых также происходит в «ближнем космосе», между Луной и Землей. Интересно отметить, что в романе «Хронокосмос» («Chronospace», 2001) в качестве второстепенного персонажа фигурирует Грегори Бенфорд. Рассказы Стила составили три сборника: «Грубые астронавты» («Rude Astronauts», 1993), «Такой американский пришелец» («All-Amencan Alien Воу», 1996), «Секс и насилие в Zero G» («Sex and Violence in Zero G», 1999), причем в последнем в хронологической последовательности представлены произведения о ближнем космосе. Сам писатель утверждает, что его рассказы — своего рода ответ на «Истории ближнего космоса» («Tales of Known Space») Нивена или далее «Прошлое через завтра» («Past Thmugh Tomorrow») Хайнлайна. В 1990-е гг. Стил признан одним из самых ярких молодых фантастов. Его произведения отличаются талантливым реализмом и описывают космические будни. Стила даже называют «фантастом рабочего класса», поскольку, как правило, его персонажи — простые люди. Рассказ «Хорошая крыса» — типичная твердая научная фантастика из «Analog», хотя Стил больше публикуется в «Asimov's». Это произведение любопытным образом контрастирует с «Сестрами» Грега Вира. Основная идея проста: в будущем все лабораторные испытания будут проводиться не на подопытных животных, а на людях-добровольцах, и это превратится в особого рода заработок.Снова дома после двух отпадных недель в Таиланде и Непале. Обалденный загар с пляжа Кох Самуи[110], куча дешевых безделушек из Катманду[111]. Полный рюкзак всякого хлама. Славные каникулы, только вот конец им. Денежки по закладной на почки ёк, почтовый ящик набит счетами и уведомлениями об отключении за неуплату. Пора снова искать работу. Звоню агенту, оставляю сообщение на ее автоответчике. Днем она перезванивает. Немного болтаем о путешествии; обещаю, что пошлю ей деревянную маску. Благодарит, но говорит, занята — пытается сосватать еще пару крыс для экспериментов «Procter & Gamble». Спрашивает, зачем звоню. Говорю, мол, на мели. Нужна работа. Нужно оплачивать счета. Ладно, чирикает, я этим займусь, созвонимся, чао — и бросает трубку. Стоит послать ей самую безобразную маску из моего рюкзака. После суток в самолетах ни черта не соображаю. Часовые пояса и прочая мура. Следующие два дня дрыхну, в промежутках пялюсь в телевизор. Во вторник звонит матушка, спрашивает, где меня носит весь последний месяц. Она, типа, провода обрывает, меня разыскивая. О Кох Самуи и Катманду — ни слова. Вру про вечернюю школу при частном колледже. Коррективный курс английского и основы программирования. Учусь, мол, обращаться с компьютерами и читать. Она малость успокаивается. Спрашивает про работу. Хочу наплести что-нибудь, но в трубке щелчки. Говорю, еще кто-то звонит. Пока-пока. Ненавижу врать маме. На проводе агент. Спрашивает, в хорошем ли состоянии мои ноги. Отвечаю — в чертовски хорошем. Десяток дней пехом по Аннапурне[112], еще бы не в хорошем. А чё? А то, что частному испытательному центру в Бостоне нужна крыса для опытов первой фазы[113]. Они делают какую-то мазь от мозолей на ногах. Нужен кто-то в хорошей физической форме, чтобы запустить на беговую дорожку. Развлечение на две недели. Справишься? Черт знает. И так полно синяков. Горы тебе не хухры-мухры. А сколько платят? Сотню баксов в день, говорит, минус пятнадцать процентов ее комиссионных. Не худо. Не блеск, но и совсем не худо. А как насчет билета на самолет? Ага, туристический класс в «Континеитале»[114]. Вот как, говорю, зашибись, только эти синяки штука капризная. Может, в первом классе TWA[115] им и полегчает. Ну, говорит, еще перезвоню, чао, — ту-ту-ту. Возвращаюсь к телевизору, щелкаю каналы, пока не нахожу мультики. Тупой Койот[116] в сотый раз кувыркается со скалы, когда перезванивает агент. Спрашивает — бизнес-класс TWA сгодится? Думаю, а не выторговать ли еще пару десятков билетов в ложу на игру «Ред Сокс»[117], но решаю не испытывать судьбу. Лады, отвечаю, синяки не против. Когда вылет? Через два дня. О'кей, говорю. Билеты завтра доставит «Америкэн Экспресс»[118], сообщает она, только не говори никому о синяках, ладно? Да нет никаких синяков, отвечаю. Просто дело принципа раздобыть приличное местечко в самолете. Обзывает меня и снова хлоп трубку. Даже без своего дурацкого «чао». Решаю совсем не посылать ей маску. Пусть чешет в Катманду и покупает сама.
Фредерик Пол (р. в 1919 г.) — один из лучших писателей и выдающихся издателей в истории научной фантастики. Он выступал в качестве редактора журналов «Galaxy», «If», антологии «Star Science Fiction» и научно-фантастической серии издательства «Bantam Books». В те далекие времена, когда фантасты, словно сектанты, собирались в подвалах и пытались всерьез предсказать будущее, Фредерик Пол примкнул к самой левой группировке, футурианцам. В своей автобиографии он вспоминал, что кое-кто из этой компании был убежденным коммунистом. Научная фантастика выстроила гипотетическое будущее, в котором, по общему соглашению, неизбежно должны были присутствовать атомная энергия и космические корабли, освоение космоса и покорение его человечеством, утверждающим свое господство над галактической империей. В 1950-е и научные фантасты обнаружили, что этот жанр дает возможность писать социальную и политическую сатиру, и Пол с единомышленниками оказался в первых рядах нового направления, критикуя маккартизм. Именно тогда Кингсли Эмис назвал Фредерика Пола «самым способным писателем, какого когда-либо порождала фантастика». Двадцатилетний Пол в 1940–41 гг. издавал дешевые фантастические журналы вроде «Astonishing Stories», но в 1950-е он уже прославился романами, написанными в соавторстве с С. М. Корнблатом, в том числе классическим «Торговцы космосом» («The Space Merchants», 1953). Его перу также принадлежат яркие сатирические рассказы, среди них «Чума Мидаса» («The Midas Plague», 1954) и «Туннель под миром» («The Tunnel Under the. World», 1955). В этот же период Пол осуществил издание шести томов антологии «Star Science Fiction» (1953–1959). Новый расцвет его творчества начался в 1970-е гг. с произведений «Человек плюс» («Man Plus»), «Золото на конце звездной дуги» («The Gold at the Starbow's End»), «Врата» («Gateway», 1977), и больше в его карьере спадов не было. Практически все поздние работы Пола входят в цикл «Хичи» («Heechee»), повествующий о взаимоотношениях земной расы с древними и могущественными созданиями. Интересно сравнить с ним цикл Стивена Бакстера «Ксили» («Xeelee»). Хотя Пола всегда интересовали политика и социология, а также психология и психиатрия, лучшие его вещи позволяют ставить писателя в один ряд с Хайнлайном, Азимовым, Кларком и Гербертом. Рассказ «Проклевывающийся Феникс» повествует о том, как экипаж космического корабля хичи вместе с людьми отправляется наблюдать за сверхновой.
Грегори Бенфорд (р. в 1941 г.) в свое время написал для антологии «Новые легенды» («New Legends») эссе о том, как менялось соотношение между наукой, научной фантастикой и политикой с 1940-х гг. и до наших дней. Эта проблема живо интересовала его еще со студенческих лет и нашла отражение во многих произведениях писателя. Как утверждает Бенфорд, развитие науки определяет развитие фантастики. В какой-то момент фантасты сплотились, освещая тему освоения космоса, однако проблема ядерной войны разобщила их и, в частности, вызвала взаимные трения и разногласия между Азимовым и Хайнлайном, например по вопросу политической ангажированности писателя как такового. В рассказе «Погружение» главный герой-математик и его подруга забавы ради «погружаются» в сознание шимпанзе, однако враги подкупают владельца этого своеобразного аттракциона, чтобы убить героя. Рассказ с яркой социобиологической тематикой предоставляет читателю уникальную возможность увидеть мир глазами обезьяны.Африка встретила их густыми ароматами и сухой, колючей жарой, сулящей что-то примитивное, древнее, неведомое. Келли настороженно окинула взглядом пейзаж, открывающийся за внушительными стенами. — А мы тут в безопасности? Звери не нападут? — Полагаю, нет. Стены высоки и охраняются собаками. Квазипсами, кажется, так они называются. — Хорошо. — Она улыбнулась, и он понял, что сейчас всплывет какая-то тайна. — Я уговорила тебя приехать сюда, только чтобы ты оказался подальше от. Хельсинки. — А мне казалось, чтобы изучать шимпанзе. — О, это может быть полезным… или, что еще лучше, забавным, — заметила Келли со свойственной ей бесстрастностью. — Просто, если бы ты остался в Хельсинки, полагаю, сейчас ты мог бы быть уже мертв. Он оторвался от созерцания пейзажа. Келли говорила серьезно. Погружение. — Думаешь, они бы?.. — Они могли, и этого достаточно для того, чтобы действовать, а не гадать, поступили бы они так или нет. — Ясно. — Ему было не ясно, но он привык доверять ее мнению во всем, что не касалось его научной деятельности. — Значит, «Империал Индастри»… — Прикончила бы тебя за то, что ты пошатнул ее положение? Конечно. Но эти люди проявили бы осторожность. — Но дело завершено. Все улажено. Он сделал успешные социометрические прогнозы политических и экономических тенденций Центральной Европы. Его репутация была достаточно высока, чтобы вызвать падение ряда товарных рынков. Экономика все больше и больше напоминала моду: спрос на товары широкого потребления менялся, как длина юбок. «Империал Индастри» понесла значительные убытки — такое случается даже с транснациональными корпорациями. Они обвинили его в манипулировании рынками, хотя он — честное слово — всего лишь пытался опробовать новую модель социоистории. Его репутация в эконометрических кругах помогла раскрутке прогноза. «„Империал Индастри“, — подумал он, — ведет себя просто по-детски. Вскоре благоразумие восторжествует, иначе и быть не может». — Ты хочешь продолжить эту работу, так? — спросила жена. — Ну, как только я получу новые параметры… — Вот. И тогда они снова могут понести потери. «Империал» не любит убытков. — Ты преувеличиваешь. — Он махнул рукой, отметая тему. Но, подумал он, отпуск ему не помешает. Пожить в суровом, не оторванном от природы мире… За годы прозябания в Хельсинки он и забыл, какой яркой может быть дикая местность. Зеленое и желтое так и бросалось в глаза — после десятков лет среди серости стали и никчемного блеска роскоши. Здесь небо было немыслимо бездонным, не исчирканным следами пролетевших самолетов; оно всецело принадлежало птицам. Крутые утесы и гребни гор выглядели так, словно их в спешке вылепили шпателем. За стеной станции виднелось одинокое дерево, которое качалось под напором сильного ветра. Наконец особенно сильный порыв сорвал пучок листьев с его вершины и понес их, дрожащих и кувыркающихся, над угрюмой равниной, точно перья разодранной в клочья птахи. Желтые полосы на склонах выветренных столовых гор[150] ближе к лесу приобретали опаленно-оранжевый оттенок, наводящий на мысль о ржавчине. На другой стороне лощины, там, где обитали шимпанзе, словно колыхался потрепанный ветром серый полог низких облаков. Там шел мелкий холодный дождь, и Леон задумался, каково это — ежиться под мерзкой моросью без надежды на кров и тепло. Возможно, полная предсказуемость Хельсинки была лучше, но разве не чудесно вдыхать этот остро пахнущий воздух? Леон показал на далекий лес: — Мы пойдем туда? — Ему нравилось новое место, хотя джунгли и выглядели зловеще. Много воды утекло с тех пор, когда он работал руками еще с отцом, на ферме. — Только не надо сразу делать выводы. — Я предвкушаю. Она усмехнулась: — У тебя всегда найдется слово подлинней моего, вне зависимости от того, что я сказала. — Эти походы какие-то, ну… туристические. — Конечно. Мы же туристы. Горные вершины врезались в небо, острые, как края вскрытой консервной банки. За далекой рощей туман разбивался о серые гладкие скалы. Даже здесь, высоко на склоне внушительного хребта, Экскурсионную станцию окружали деревья с толстой скользкой корой, растущие словно из глубоких сугробов мертвых черных листьев. Воздух тут так пропитался запахом гниющей древесины, похороненной во влажных толщах, что казалось, вдыхаешь опиумные пары. Келли, допив свой коктейль, встала: — Идем, пора готовиться к жизни в коллективе. Леон покорно последовал за ней и тут же понял, что совершил ошибку. Большинство тех, кто находился в помещении, разгуливали в изодранной одежде в стиле сафари. Лица гостей пылали от возбуждения или, возможно, просто от спиртного. Леон отмахнулся от официанта с подносом, уставленным бокалами с шампанским: ему не нравилось, как этот напиток притупляет сознание. Тем не менее Леон улыбнулся и попытался поддержать светский разговор. Что оказалось совсем не просто. — Вы откуда? О, Хельсинки! И как оно там? А мы из (вставьте нужный город) — слыхали? — Конечно же, не слышал. Тут жили в основном примитивисты, привлеченные возможностью получить уникальный опыт. Леону казалось, что каждое третье слово в их разговорах — «природный» или «жизненный» и произносились они как мантра. — Какое облегчение — оказаться вне прямых линий, — заявил тощий мужчина. — Э… в смысле? — произнес Леон, пытаясь выказать интерес. — Ну, прямых линий в природе не существует. Их создают люди. — Мужчина вздохнул. — Как здорово освободиться от прямизны! Леон подумал о сосновых иглах; о напластованиях метаморфических пород; о внутренней грани полумесяца; о шелковых сетях паука; о черте на изломе океанской волны; о гранях кристалла; о белых кварцевых прожилках в гранитной глыбе; о далеком горизонте за безбрежным прохладным озером; о ногах птицы; о шипах кактуса; о пикирующем стрелой соколе; о стволах молодых быстрорастущих деревьев; о полосах высоких облаков, несомых ветром; о трещинах во льду; о ровном клине перелетных птиц; о сосульках. — Это не так, — только и ответил он. Леон привык к лаконичным высказываниям, но его короткие фразы терялись в бурной беседе: алкоголь брал свое. Все болтали, воодушевленные перспективой погрузиться в жизнь созданий, бродящих по долине внизу. Леон, заинтригованный, слушал, не комментируя. Некоторым хотелось посмотреть на мир глазами стадных животных, кто-то мечтал об охоте, кто-то о крыльях. Они говорили так, словно пришли поучаствовать в каком-то спортивном мероприятии, а он смотрел на все это совсем иначе. И тем не менее он молчал. Наконец они с Келли сбежали в маленький парк возле Экскурсионной станции, предназначенный для ознакомления гостей с местными условиями до того, как они отправятся в настоящие походы или погружения. Здесь находились загоны для домашних животных. Уникальные экземпляры, генетически измененные и улучшенные звери, конечно же, размещались в другом месте. Леон остановился, разглядывая загоны, и вновь задумался о социоистории, рассматривая ее с разных точек зрения. Он никогда не препятствовал потоку своих мыслей.