Она вздохнула и отложила газету в сторону. — Вы меня удивили, мистер Молден. Какой нормальный человек поверит написанному в «Daily Mirror»? Это же ультра–желтизна, по сути — таблоид, узорчатая туалетная бумага. Касси покачал головой. — Там есть ссылки на серьезные издания, показания очевидцев, официальные документы, акты международных комиссий и, наконец, фото–факты. Начните с них. — Ладно, — Жанна еще раз вздохнула и стала просматривать фотографии.
«Daily Mirror», Лондон. «Преступная генная инженерия. 100 лет под знаком свастики». Черная биоинженерия. Нацистский врач–убийца Рашер пьет жизнь из своих жертв. Меганезия и хартия неофашизма. Военные патрули Waffen–SS на «островах свободы». От Бенито Муссолини до Микеле Карпини. Итальянский неофашизм шагает в ногу. Коричневый коммунизм. «Римское чудовище» Сю Гаэтано выводит расу сверхлюдей. Остров ужаса в Тихом океане. Черные и белые рабы для «ученых» — неонацистов. Неонацизм в сердце Англии. Загадка доктора Линкса, идеолога «научного» расизма. Трагедия Африки. Кто вы, команданте Хена? Блицкриг фашистского режима в Мпулу. Расправа с «Red Cross and Red Crescent». «Низшие расы» — это еда. 5000 жертв за день. «Чистая» мега–бомба обер–фюрера Торреса. В каком мире вы проснетесь завтра?
— Фото №5 я уже видела!– решительно сказала Жанна. На фото была группа офицеров в форме ВМФ Меганезии вокруг электронных весов, на которых стояла ужасно худая голая чернокожая девушка, почти подросток. Табло весов показывало 36,89 кг. Офицеры весело улыбались. Лишь один (анфас к фотографу) смотрел на табло с серьезным видом. — Вполне возможно, — Касси кивнул, — Этот кошмар уже опубликован в нескольких масс–медиа. Если я не ошибаюсь, его даже показывали по ABC. — Я видела это не в медиа. Это фото из частного фото–альбома. Оно имеет к концлагерю меньше отношения, чем… — Жанна на миг задумалась в поисках аналогии, — Чем башня Space–needle к инопланетянам. — Гм… В чьем фото–альбоме, если не секрет? — В частном — значит не в публичом, — отрезала Жанна, — Владелец альбома не давал мне разрешения обсуждать с прессой его фото. Уж извините, это — этика. — Знаете, мисс Ронеро, у многих нацистских офицеров в частных альбомах были фото из концлагерей. Я хочу сказать, что такое фото не может быть частным делом. — Ни это фото, — медленно сказала канадка, — ни состояние девушки на нем, не имеют ни малейшего отношения ни к какому концлагерю. Я понятно выразилась? — Да, — ответил Касси, — Непонятно только, почему вы в этом так уверены. Жанна одним глотком допила остывший кофе. — Не хочу показаться грубой, мистер Молден, но у вас меньше причин не доверять мне, чем у меня – не доверять вам. Одно фото из десяти – точно фэйк. Два фото 40–х годов не имеют отношения к делу. Теракт в Риме, термоядерный взрыв над океаном и одна из ста локальных войн в Африке — притянуты за уши. Женщина–инкубатор – тоже. По восемь близнецов рождалось и в США: Хьюстон, 1998 и Бэлфлауэр, 2009. И что бы помешало сделать такую же надпись под фотографиями их мам? Разве что, страх, что затаскают по судам. Пирамида черепов на берегу острова – это, извините, Голливуд. Итого: из всей этой кучи, только два фото имеют значение, и только вместе: долгожитель Рашер и эти заключенные за колючей проволокой. Если первое не связано со вторым, то мы имеем просто факт геронтологии (редкий, но не уникальный). В журанале «Nature»… — А сами по себе голые люди за колючей проволокой? – перебил Касси. — Я знаю частный нудистский пляж во Флориде, который обнесен такой же колючкой, да еще и под напряжением – чтобы не лезли папарацци. Даже специальная табличка висит. Касси трижды хлопнул в ладоши. — Браво, мисс Ронеро. Вы отправили «Daily Mirror» в нокаут в первом же раунде. Все это было бы верно – если бы не свидетельство репортера, который пытался выяснить, что же на самом деле происходит на острове Такутеа. Збигнев Грушевски из «Trwam–media». Он едва ушел оттуда живым. Его чуть не схватил военный патруль Waffen–SS, потом в него стреляли, ему пришлось бросить лодку в открытом море. Он бы точно погиб, если бы не рыбак–полинезиец, который вытащил его из воды и вывез, спрятав под кучей рыбы. — И этот поляк привез кучу фото, — с неприкрытой иронией продолжила Жанна, — Патруль белокурых бестий в черной форме со свастиками и серебряными черепами на лацканах, ствол пулемета, нацеленный прямо в камеру и, конечно, штрихи трассирующих пуль, как по заказу, летящих мимо цели. Кстати, последнее – это типичная ошибка таких жуликов. Если фото–оператора обстреливают, то картинка трасс выглядит иначе, а именно… — Стоп! – Касси поднял верх ладонь, — Позвольте ответить. Грушевски не привез никаких фото. Аппаратуру ему пришлось бросить, и он несколько часов пробыл в морской воде. Потом он сдался меганезийской полиции на острове Атиу, и ждал дубликат паспорта из Польши – тот паспорт, что был у него в кармане, превратился в мокрую промокашку. — Вот как? И полиcменам он, конечно, не стал рассказывать эту историю? — Напротив, мисс Ронеро. Он все рассказал и написал официальное заявление. — Сомнительно, — произнесла она. — Это я как раз проверил, — сообщил Касси, — Мне добыли копию этого заявления, а его оригинал лежит в полицейском участке на Атиу без всякой реакции властей. Жанна задумчиво покрутила в руке пустую кофейную чашечку. — Пожалуй, это уже становится интересным… …
Фото 1: «1943, Нацистский преступник, доктор Зигмунд Рашер». Фото 2: «1942, концлагерь Дахау. Доктор Рашер убивает свою жертву замораживанием». Фото 3: «Доктор Рашер сегодня. Старейший монстр на Земле». Фото 4: «Концлагерь Такутеа, Меганезия. Голые узники за колючей проволокой». Фото 5: «Заключенная концлагеря Такутеа на последней стадии истощения». Фото 6: «Концлагерь Такутеа. Черепа жертв, сваленные на берегу острова». фото 7: «Африка. Кости 5000 людей «низшей расы». Жертвы команданте Хена». Фото 8: «Рим. Последствия террористического акта, произведенного Сю Гаэтано». Фото 9: «Меганезия. Как выводят «сверхчеловека». Женщина–инкубатор в гетто». Фото 10: «Взрыв меганезийской «чистой» бомбы во время войны за Клиппертон».
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -— Эти меганезийцы мягко стелют, не так ли? — сказал он, кивая на буклет. — Выглядит красиво, — согласилась Жанна. — Красиво. Пока не столкнешься с INDEMI. — А что это такое? – спросила она. — Это меганезийское гестапо, — пояснил страховой агент, — тех, кто попал к ним в когти, больше никто никогда не видит. — А вы уже бывали в Меганезии? — Да. Транзитом. Я часто летаю так в Новую Зеландию. Они ее называют Аотеароа. У нашей фирмы филиал в Окленде. Меганезийские рейсы дешевле. Это бизнес… Студент, не поворачивая головы, произнес: — Я балдею, когда люди рассуждают, как знатоки Меганезии, хотя ни разу не вышли из зала для транзитных пассажиров. Это по–настоящему круто. — Вы меганезиец? — холодно спросил страховой агент. — Нет, американец, — ответил парень и, повернувшись к Жанне, добавил, — я из Фриско, Калифорния, а учусь в Гонолулу. Декс Мелвин. А вы, мисс? — Жанна Ронеро, Галифакс, Новая Шотландия, Канада. — Тоже транзитом через Меганезию? — Нет, — ответила она, — Как раз наоборот. Я журналист, еду делать репортаж о стране. — Осторожнее там, — буркнул страховой агент, — А то оглянуться не успеете… — А я лечу под парусом пройтись, — сказал Декс, не замечая его реплики — Ребята из университета Аваруа пригласили. — Вы не первый раз в Меганезии? — спросила Жанна. — Второй, — ответил он, — В прошлом году мы ходили по островам Гилберт. Но тогда я летел через Тарава, так удобнее. А в этот раз идем от Тинтунга, на двух катамаранах, зигзагом по Островам Кука, сначала — по Верхним, потом — по Нижним, а домой мы полетим с Раротонга. Остальные наши подтянутся завтра, а я, как бы, в оргкомитете. Сидящие впереди парень и девушка, похожие на малайцев, синхронно обернулись. — На Аитутаки будете? – спросил парень. — Наверное, будем. А что? — По ходу, мы там живем, — пояснила девушка. — Упс! — сказал Декс, — O vai to oe ioa? — O Tairi tou ioa, e o Haoto oia, — ответила она, и после пузы добавила — E pai i teie mahana Rapatara, pae i muri iho ua fare, y tiai haere mai oe. Декс развел руками (разговорника из tour–guide тут было не достаточно) и сказал: — Aita iau. Молодые меганезийцы рассмеялись, и Хаото пояснил: — Таири говорит: мы сейчас на 5 дней летим на Рапатара, а потом вернемся домой на Аитутаки, и ждем вас в гости. — Нас 7 человек, — предупредил американец, — Четверо наших и трое ваших. — А у нас канистра самогона и полная лагуна рыбы, — невозмутимо ответил меганезиец. — Заметано, — сказал Декс, и они хлопнули по рукам. Таири, тем временем, повернулась к Жанне, — Если хотите, полетели с нами. — На Рапатара? — уточнила та. — Ну, да. Это один из островов Тубуаи. — Но это ведь, кажется, довольно далеко. — 800 миль отсюда, — сообщил Декс. — Aita pe–a, — ответил Хаото, — Нет проблем. У нас «Reikan–Re». Легко долетим за 3 часа. Тамошний ariki, в смысле король, отличный дядька, и вообще там весело… — Король? – переспросила Жанна. — Мы, по ходу, ему помогаем с инженерией, — пояснила Таири, и скромно добавила – не бесплатно, ясное дело. — Настоящий король острова… Звучит заманчиво. Страховой агент вытащил из портфеля прозрачную папку и пробурчал. — Смотрите, мисс, как бы вас там не изнасиловали и не съели. Про этот Рапатара даже в прессе написано. — Непременно изнасилуем, — весело пообещала Таири, — потом съедим без соли, а кости бросим акулам. — Почему без соли? — спросила Жанна. — Для драматического эффекта, — пояснила меганезийка. — Вы, все–таки, прочтите на всякий случай, — сказал страховой агент и протянул канадке распечатку с сайта «Evangelical Times». Она задумчиво хмыкнула и прочла вслух: — Клайв Уилсон. Ужасающие человеческие жертвоприношения в Меганезии. Под маской ультра–модернизации на «Островах Свободы» процветают дикие ритуалы каннибалов и демонопоклонников. Автор увидел все это своими глазами на острове Рапатара. Слово «Rapatara» происходит от искаженного на туземный манер слова «raptor». Остров назван так потому, что он посвящен культу хищников–людоедов… — Чего–чего?! – хором воскликнули Хаото и Таири. — По ходу, Rapa–tara на утафоа значит: «место, где растет кукуруза», — сообщил один из пассажиров–меганезийев. — Я читаю, что написано, — пояснила Жанна, демонстрируя ему распечатку. — Что за бред! — возмутился Хаото и достал из кармана жилетки–military миниатюрный ноутбук, — как там? Evangelical Times, «The horrific human sacrifice in Meganezia?». Ага! — Читай вслух! – потребовала Таири. — Легко, — сказал он, — Значит, так. Остров Рапатара это один из самых глухих уголков пользующегося дурной славой архипелага Тубуаи. Именно тут в 1790 году туземцами были съедены несколько моряков с британского корабля «Баунти». Автор этих строк, отправившись с научно–исторической миссией по маршруту «Баунти», смог попасть на запретный остров только благодаря приказу, подписанному координатором Меганезии. Эта бумага служила нам охранной грамотой: нарушителей приказа координатора здесь расстреливают без суда вместе с семьями… Joder, foa, хватит ржать! Или читайте сами! Это было обращение к группе молодых меганезийцев, сидевших в трех рядах впереди. Они захихикали после слов: «запретный остров», а фраза про расстрел нарушителей вызвала у них громкий хохот, хлопки и свист. Шум затих, и Хаото стал читать дальше. — Эта бумага позволила нам попасть на берег лагуны в полнолуние, когда проводится главный и самый страшный ритуал: жертвоприношение девственницы большой белой акуле. На наших глазах четверо сильных мужчин втащили на помост, укрепленный над водой, отчаянно сопротивляющуюся туземку лет 20. С нее сорвали всю одежду. Ноги несчастной развели далеко в стороны, и привязали к двум перекладинам бамбукового креста. Жрец, лицо которого было скрыто под ужасающей акульей маской, наклонился над юной туземкой и проверил, что она девственна… Тут Хаото и Таири заржали хором, а следом захохотали те молодые меганезийцы, что смеялись полминуты назад. Четверо меганезийцев постарше, сидевшие в хвосте салона, тоже включились. Они звонко хлопали себя по коленям и громко комментировали. — Joder! Cuando se encontraron en Meganezia 20–ano virgen?! — De puta madre! Autor trajo el una virgen desde America! — Que en America no podia su jodan? Ella esta tal terrible? Под новый взрыв хохота, Таири стала объяснять Жанне: — Понимаешь, найти в Меганезии 20–летнюю девственницу это как поймать в Канаде живого динозавра. Люди говорят: автор привез девственницу с собой из Америки, она была такая страшная, что ее никто не… — Хей! Слушайте дальше! — перебил ее Хаото, — …Убедившись, что туземка еще не знала мужчины… (снова взрыв смеха), — …Жрец дал знак, по которому крест стали опускать в воду. Когда девушка была погружена по пояс, в воде появился огромный самец белой акулы, не менее 20 футов в длину. Морской хищник описал вокруг жертвы несколько кругов, перевернулся на спину, и стал виден его чудовищный мужской орган… Идущая между рядами девушка согнулась от приступа смеха, потеряла равновесие, и шлепнулась на парня из меганезийской компании, который сидел рядом с проходом. — Ani oe, bro! — Aita pe–a, — ответил он, — ты откуда, гло? — Атафу, Токелау, — сказала она, — а ты, бро? — Манра, Феникс–Кирибати. Почти соседи. Хаото восстановил дыхание и продолжил чтение: … — Девушка завопила от ужаса и боли, когда самец акулы стал грубо совокупляться с ней, но через несколько минут потеряла сознание. Тогда крест вытащили на помост, и жрец, 5–ю ударами каменного топора отрубил несчастной жертве конечности и голову. Затем разрубил на части туловище. В это время, самец акулы, возбужденный запахом крови, попавшей в воду, плавал вокруг помоста. Туземцы начали кидать в воду куски жертвы, и акула мгновенно их проглатывала, пока от тела девушки не остались только сердце и печень. Их туземцы разрезали на мелкие части и съели сырыми. Вслед за тем, началась отвратительная сексуальная оргия. У меня нет слов, чтобы это описать… — Joder, — выругалась девушка из Атафу, — на предыдущее у него слов хватило, однако. Молодой парень — меганезиец из компании, сидевшей впереди, пригляделся к Жанне. — Iri, glo! Я видел тебя по TV, на пресс–конференции координатора Торреса в Монреале. Ты на пари хотела снять с него ошейник безопасности и чикнула по шее отверткой. — Пилочкой для ногтей, — уточнила канадка, — Я случайно. Эта штука была скользкая. — Ты, гло, не за ту штуку хватала! — вмешалась девчонка, тоже сидевшая впереди. Парень возразил: — Я читал в «Ontario Scan», что до той штуки она тоже добралась. Жанна знала, что из этого инцидента, какие–то особо наглые пресс–стрингеры за 3 дня раздули порно–роман о ней и координаторе правительства Меганезии. — «Ontario Scan», — фыркнула она, — в этой желтой херне легко напишут, что королева Англии трахалась с лохнесским монстром. — А я бы попробовала по приколу, — заметила девчонка. — С Торресом или с монстром? – уточнил парень. — Ну… — она задумалась, — … Я бы начала с Торреса, хотя… Жанна покачала головой и улыбнулась. — Я поступила скромнее: поставила ему бутылку «viking–vine» после TV–эфира. — За такую ерунду целую бутылку? — удивилась девчонка, — Да мужчине надо гордиться, что его царапнула красивая женщина. Тем более, так эротично, прямо в студии! Один из меганезийцев постарше привлек к себе внимание громким свистом, и спросил: — Eo orivaa pahi–pai flyka hamani–haapii no Rapatara? — E reira, — ответила Таири. Тут чуть ли не все меганезийцы, находившиеся в самолете наперебой закричали что–то крайне доброжелательное и одобрительное, а кое–кто даже захлопал в ладоши. — В чем дело–то? — поинтересовалась Жанна. — Дядька вспомнил, что на Рапатара сконструировали палубную флайку «Orivaa». Это дешевая модель, популярная у рыбаков. Она может взлетать с юта мини–траулера. — На тросе, как воздушный змей, — уточнил парень с Манра, — При встречном ветре или, если штиль, при скорости судна 7 узлов. Но флайка зачетная, за такую цену. — Статейка–то, выходит, заказная, — заметил долго молчавший Декс, — лично я, на месте той фирмы, которая делает флайки, подал бы в суд на эту сраную газетенку. Нечестная конкуренция. Я бы выбил из этого гребаного сочинителя все дерьмо! — Янки дело говорит, — поддержала девушка из Атафу — Надо будет сказать королю, — согласился Хаото, — А ты быстро соображаешь, бро. — Ха! — сказал студент, — Не зря же в нашей стране даже у кошки есть адвокаты! Двое молодых американцев в переднем–правом ряду начали неудержимо ржать. Таири повернулась к Жанне. — Так что, гло, летим с нами к каннибалам–акулопоклонникам. — При такой интриге? Еще бы! — ответила канадка. …Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №1.
Aloha, foa. На пути в страшную Меганезию.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Меганезийский округ Ист–Кирибати соприкасается со штатом Гавайи, США, не на 15 параллели Северной Широты, как записано в Сайпанском Пакте, а прямо в яхтенной гавани Ала–Ваи, которую можно увидеть из окон высотных зданий Гонолулу. Именно Здесь швартуются легкие флаеры–амфибии меганезийской ассоциации «Waikiki Mega Rickshas» (WMR), конкурирующей с американской компанией «HAL» за пассажиров южного и западного направлений. «WMR» в два с половиной раза дешевле, но «HAL» летают почти вдвое быстрее. Кто из них безопаснее — никто точно сказать не может. Таксист, который везет меня из Honolulu International Airport в Ala Wai Yacht Harbor, шутит: «Конкуренция рулит! За 10 лет наши авиа–перевозчики скинули 20 процентов цены, а меганезийские этажерки прибавили 30 узлов скорости». На мой осторожный вопрос: «Почему этажерки?» он коротко отвечает: «Увидите, мисс», и смеется… Когда я вижу этот флаер, пришвартованный к пирсу, то решаю, что он похож, все–таки, скорее не на этажерку, а на 30–футовый прогулочный катер с остекленным салоном и дизайном «Hi–Tech». Если следовать этой аналогии, то поперек катера, над ютом и над баком, приделаны по овальному крылу (так что, если смотреть сверху, вся конструкция оказывается похожа на литеру «H»). Кроме того, над ютом торчит высокий киль, а над баком – труба, похожая на турбореактивный агрегат обычного авиалайнера. Этажерка стоит на воде, у пирса, делая вид, что она действительно катер. Впрочем, по борту идет яркая надпись зеленым по белому: «US Honolulu – MZ Palmyra–Atoll — MZ Lanton – MZ–Tonga–Nukualofa — NZ Auckland». Не верится, что эта штука может пересечь по воздуху половину Тихого океана (пусть и с тремя посадками), но видимо, все–таки, может. Рядом с этим флаером, двое копов–янки болтают с гавайцем, одетым в лимонно–желтые шорты и пеструю красно–бело–черную рубашку. Я отвлекаю их от этого занятия своим вопросом: «Где тут регистрация, контроль, посадка и все такое». Оказывается, прямо здесь. Копы фиксируют мой выезд из США. Субъект в желтых шортах, оказавшийся не гавайцем, а меганезийским пилотом, смотрит на листок, который я распечатала, когда покупала по интернет место на этот рейс, улыбается, и говорит: «Ваше место 3B. Это правое кресло с левой стороны. Хотите — проходите, садитесь, а хотите – постойте пока здесь, покурите или позагарайте. Мы полетим (он смотрит на часы) через 24 минуты». Постояв четверть часа, и послушав болтовню пилота с копами (о девушках и о барах, в которых этих девушек лучше всего клеить), я лезу в салон флаера. Внутри он похож на маленький автобус. По пять рядов двойных кресел справа и слева. Кабина водителя отделена от салона только прозрачной полу–перегородкой. В хвосте дверца. Табличка «WC». Под ней плакатик: «Don’t use the toilet for exit! Hole is too narrow!». Юмор… Я улыбаюсь, устраиваюсь на месте 3B, засовываю свой небольшой багаж под кресло, предварительно достав ноутбук и кое–какие бумажки, которые намерена прочитать по дороге, и настраиваюсь на работу. Все–таки, я уже на борту меганезийского судна…. Еще несколько минут. Пилот занимает водительское кресло, бросает короткий взгляд в салон (19 мест из 20 заняты и, видимо, больше ждать уже некого), и громко объявляет: «Aloha, foa! Мы летим на Пальмиру, потом в Лантон, потом на Тонга, и финишируем в Окленде, на Аотеароа. Если кому–то это не подходит, лучше скажите об этом сейчас!». Одни пассажиры смеются, другие растеряно молчат. Я присоединяюсь к первым. Затем раздается негромкое гудение, за окном видно, как быстро удаляется берег острова Оаху. Этажерка отрывается от воды и, постепенно набирая высоту, разворачивается к югу. Я открываю новый файл на своем ноутбуке и пишу: «Меганезия: первые впечатления». Личных впечатлений пока нет — до атолла Пальмира 800 миль. Еще раз перечитываю памятку от правительства США (специально для туристов, прилетающих на Гавайи): *** Note: Меганезия, как страна с экстремистским политическим режимом, признана особо неблагоприятной для туризма. Отправляясь туда, вы подвергаете свою жизнь опасности! *** Затем я начинаю листать цветной буклет «Welcome to Meganezia» с фото атоллов. Мое занятие тут же привлекает внимание соседей. Слева, у окна — молодой парень, судя по эмблеме на футболке (зеленое колесо с синим ободком и надписью «HPU — Holomua Me Ka Oiaio»), студент Hawaii Pacific University. Справа, через проход — мужчина лет 30, в деловом костюме, похожий на страхового агента. Он–то и начинает разговор… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №2.
Меганезия – первое знакомство. Дети природы.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - С высоты птичьего полета атолл Пальмира похож на толстую, зеленую в красную крапинку канцелярскую скрепку. Вообще–то эта скрепка имеет длину 5 миль – по океанийским меркам это изрядный кусок суши. Зеленый цвет происходит от густой растительности, а красные крапинки – это крыши домиков. Дороги и километровые взлетно–посадочные полосы базы ВВС по обе стороны лагуны, достаточно темные и бросаются в глаза только перед самой посадкой. Этажерка приводняется в лагуне и подруливает к причалу Большого Моста (арки, переброшенной через канал, который соединяет открытую в океан западную часть лагуны с почти замкнутой восточной). Формальностей — ноль. Пилот открывает дверь флаера и мы спокойно выходим на территорию Меганезии, не предъявляя никому никаких бумаг. Девушка в широких бриджах, синей майке с белой надписью «Police» и черной матерчатой портупее с торчащей из кобуры рукоятью какого–то внушительного стреляющего инструмента, улыбается нам, говорит традиционное «Aloha foa» и начинает флиртовать с пилотом. Я растерянно спрашиваю у Таири, что теперь делать, и получаю прагматичный ответ: «завтракать, viti–viti, очень быстро, потому что через полчаса мы полетим дальше». В порядке пояснения, меганезийка указывает рукой на скопление столиков под навесом рядом с основанием арки Большого Моста в 200 метрах от причала. Хаото и Таири уже ведут себя так, будто мы с Дексом их гости. Или здесь так принято, или просто мы им чем–то понравились. Хаото подходит к стойке, обменивается с парнем–барменом двумя короткими фразами, бросает в прозрачную коробку несколько купюр (я соображаю, что это – меганезийские фунты), и сообщает нам: «Берите чашки, тарелки, и набирайте туда все, что нравится. Это, типа, как шведский стол». Ну, вот, нас уже угощают… Мы с Дексом набираем себе более–менее знакомых блюд (салат, яичница с беконом) и наливаем какао (по рекомендации Таири). По ходу дела, я интересуюсь, что означает аббревиатура «RSE» на входе в кафе. Таири объясняет: «Recuzo Sin Explica — Отказ без объяснений. Если персонаж антипатичен, то его тут не обслужат. У нас это почти везде. Обычное дело. У вас в Северной Америке так же в клубных кафе, ага?». Но от меня так просто не отвяжешься. Я уточняю свой вопрос: что означает несколько перечеркнутых пиктограмм рядом с обсуждаемой табличкой? Таири пожимает плечами: «Это просто! Здесь не обслуживают в стельку пьяных людей, людей с крупными домашними животными, мусульман и практикующих миссионеров». На мою реплику, что в цивилизованных странах запрещена дискриминация по признаку религии, дается ответ: «Мы по–другому цивилизованы». Декс спрашивает, не боится ли владелец кафе проблем с мусульманами из–за этого значка? Хаото отвечает: «Не боится, нет исламиста – нет проблемы» и делает поясняющий жест указательным пальцем, при этом звонко цокнув языком. Таири делает драматически–серьезное лицо: «Здесь у нас военно–фашистский произвол, вы не знали?!». Декс смеется — я не понимаю, почему… Тут, как раз под реплику о произволе, к лестнице, спускающейся от кафе прямо к воде, подкатывает какая–то плавучая военная машина, покрытая сине–зелеными разводами морского камуфляжа, и похожая на 20–футовую треугольную голову плывущей змеи из голливудского триллера про гигантских мутантов. По бокам головы торчат два гребня, что еще более усиливает ассоциацию с голливудским монстром. Я делюсь этим своими впечатлениями с Таири, и она дает альтернативную версию: «А, по–моему, не змеиная голова, а кошачья: у нее же ушки! Эту модель называют «MoonCat». Классная штука». На «голове», тем временем, открывается люк, оттуда прямо на лестницу выпрыгивает парень в мешковатом комбинезоне болотного цвета, бегом поднимается, берет из рук бармена мешок с какими–то прозрачными контейнерами, кричит «Mauru–roa!», прыгая через ступеньку, спускается обратно, и ныряет в люк, который тут же захлпывается. В потрохах машины раздается тихий металлически–шелестящий звук, она поворачивает свой нос в сторону середины лагуны, внезапно срывается с места и, проглиссировав по спокойной воде, взлетает и свечкой уходит в бело–голубое небо. Хаото, проводив ее взглядом, сообщает: «Океанский магистральный патруль. Зашли за хавчиком. Не летать же пол–дня голодными». И они с Дексом начинают экспрессивно спорить о сравнительных качествах меганезийского «MoonCat» и нового «Sea–Stealth» вооруженных сил NATO. Мужчинам только дай повод поговорить об оружии… Таири, заметив мой интерес к снующим по лагуне маленьким лодкам, начинает объяснять мне разницу между разными «proa»: традиционными «vaa–hoeie» и модерновыми «ahi–reoo». Потом она смотрит на часы и решительно говорит «Horo!». Полчаса почти прошли. Мы возвращаемся к нашей этажерке. Рядом с ней сейчас пришвартована лодка, которая ближе к «vaa–hoeie», хотя 2 ее поплавка надувные, а не бамбуковые и, помимо паруса, у нее имеется ультра–модерновый компактный подвесной движок. Пилот снова курит, но уже не с девушкой–копом (та осматривает чей–то недавно прибывший гидроплан), а с колоритной толстой пожилой туземкой, одетой лишь в серебристый платок, обернутый вокруг монументальных бедер. Четверо подростков лет 12, трое мальчишек и девчонка, таскают из лодки в багажный отсек этажерки какие–то увесистые пластиковые мешки. Подростки совершенно голые, если не считать ярких матерчатых браслетов на левом плече, над бицепсом. Пассажиры–американцы (те, что с первого ряда) наблюдают эту сцену не без некоторого чувства превосходства: «Дикари», — негромко говорит один из них другому. «Дети природы, — соглашается тот, — Туземцы–утафоа, их тут оберегают». В этот момент что–то мелодично звенит. Девчонка–подросток резко останавливается на пол–пути от этажерки к лодке, вынимает из браслета какую–то яркую круглую штучку, прижимает ее к щеке чуть ниже уха, замирает, прислушиваясь, а затем говорит: «Ua te parao este chineese oper–sys joder teie». Снова прислушивается и говорит: «Clean it up oe bene install kiwi–OS… Aita pe–a e o maita juntas global upgrade per software compartible». Дети природы. Туземцы… Девчонка убирает мобайл в браслет и бегом бежит к лодке. …
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -… Жанна еще раз окинула взглядом фантастический мост королевы Лаонируа, как будто уходящий от обзорной площадки на Дороге Кенгуру куда–то в бесконечность (место в миле отсюда, где мост соединялся с островком Катава, было не разглядеть). — Конструкция тоже ворованная? – поинтересовалась она. — По ходу, слизали с норвежского Skarnsund Bridge, — ответил Хаото, — только с учетом новейших достижений… В общем, вышло проще, дешевле и почти вдвое длинее. Ну, пришлось сделать его узким – опять же, чтобы дешевле. Но все равно красиво, ага? — Красиво, — согласилась она, — Хорошо, что архитектуру у вас не запретили вслед за литературой. — Ты чего, гло? – возмутилась Таири, — У нас этой литературы сколько угодно. Если не веришь, давай зайдем в Лантон–сити в book–shop, там эой литературы… (меганезийка провела ладонью примерно на уровне ноздрей)… Там есть книги, за которые у тебя в Канаде сажают в каталажку. А у нас — пожалуйста. Потому, что свобода. Хартия. — Библия и коран там тоже есть? – уточнила канадка — Ну, да. Если будешь брать сразу и то и другое — торгуйся. За две книги 5% discount. — Странно. Я читала в «Human Rights Watch Reports», что литература у вас запрещена Верховным судом сразу, как только приняли Хартию. Хаото задумчиво почесал в затылке… — А, я догнал. Это про литературу в школе. Ее Трибунал запретил. При Конвенте. — И до сих пор запрещена? – спросила Жанна. — Еще бы. Сама прикинь: как в свободной стране можно учить детей таким вещам? — Каким – таким? — Мне мама про это рассказывала, — сообщила Таири, — Типа, читаешь книжку, а потом тебя спрашивают какую–то херню. Например, почему такой–то тип из книжки поступил хорошо или плохо? А ты должен научиться думать таким образом, чтобы твои ответы совпали с эталоном. 5 лет тебе вбивают в голову, мораль оффи, а потом ты выходишь с пробитыми мозгами и уже не можешь жить по–человечески. Мама говорит, даже такой вопрос задавали: Для чего живет человек? Прикинь? И, если ответил неправильно, то получаешь плохой аттестат, и на хорошую работу тебя уже не принимают. — Правильно этих уродов расстреливали при Конвенте, — заключил Хаото. — Зря, — не согласилась Таири, — Можно было ссылать в Антарктиду. — Как? Тогда там еще не было нашей колонии. — Ну, можно не в Антарктиду. Можно на плавучий поселок. Там бы они быстро поняли, для чего живут, и какая реальная цена их жизни. В фунтах и сантимах. Жанна посмотрела на своих гидов с полнейшим непониманием. — Ребята, объясните, кого и за что расстреливали. — Очень просто, — сказал Хаото, — Когда Трибунал вынес постановление, то на учебники, где была вся эта хрень, сделали надпечатки «запрещено использовать в преподавании». Копы заходили в школы и в библиотеки, и ставили печати. В интернет было вывешено постановление. Там черным по белому: за нарушение — ВМГС. — Книги нельзя запрещать, — добавила Таири, — Если ты просто хочешь почитать старый учебник, то нет проблем. Но запрещено преподавать это дерьмо. — Ничего себе свобода… — протянула Жанна, — в школе нельзя читать литературу…. — Я же тебе объясняю: читать можно. Даже нужно. Есть специальный предмет: страны мира. Читаешь на языках разных стран, заодно узнаешь про их обычаи. Там про Канаду тоже есть. Лонгфелло «Песня о Гайавате». Это про ваших индейцев. Забойно, кстати. — ОК. Вот ты прочла Лонгфелло. Учитель может спросить: что ты поняла из этой книги? Что тебе понравилось, или кто тебе понравился? И почему? — Да легко, — ответила меганезийка, — Даже тест есть: выбрать правильные ответы. Кто с кем дружил, кто кого грохнул, или съел, кто с кем спал, и кто куда ездил. Типа, учителю надо видеть, что ребята поняли сюжет. Про понравилось — это по желанию, на экзаменах по пересказу. Я на английском пересказывала «Маугли» Киплинга. Там зачетный питон. — Питон просто был продвинутый, в смысле знания психологии, — заметил Хаото. — Слушайте, — сказала канадка, — я не поняла, что именно запрещено преподавать. Таири удивленно подняла брови (вопрос явно показался ей слишком простым). — Так, мораль. Прикинь: какой–то тип начинает всех учить, что хорошо, а что – плохо. Мало ли, что ему лично не нравиться? А другому — нравится. О вкусах не спорят. — Да, но ведь детям надо давать воспитание, — возразила Жанна. — Для этого, — сказала меганезийка, — у детей есть мамы и вообще семья. А школа — для того, чтобы давать актуальные знания. Учителю за это платят, а не за его вкусы. — Прикинь, — вмешался Хаото, — Ты наняла парня, чтобы погрузить багаж в лодку, а он начинает тебе рассказывать, что твоя лодка — говно, тряпки — отстой, а сама ты вообще улитка тормозная. Тебе оно надо? Аналогичный случай. Вот Конвент и реформировал школу по принципу: «Ni bu yao, bu yao». Что не нужно, то не нужно — Чтобы не отнимать у детей время на всякую фигню, не забивать им мозги мусором и неактуальной информацией, и не тратить на это деньги, — добавила Таири. — А про Хартию в школе преподают? — поинтересовалась Жанна. — Да. Это в «Основах социально–экономического управления». — И чему там учат? — Тому, как управлять экономическими объектами, безопасностью и гуманитарными ресурсами, — ответила меганезийка, — У нас как предмет называется, про то там и учат. Канадка повторила про себя услышанную фразу, пришла к выводу, что ни на какой из знакомых ей школьных курсов это не похоже, и потребовала разъяснений: — Таири, а чему конкретно учат на этом курсе? Что человек, в итоге, умеет делать? — Это и умеет. Управлять домашним хозяйством, или каким–нибудь бизнесом. Ну, там, лавкой, или фабрикой, или мэрией, или координирующим правительством, или каким–нибудь социально–экономическим фондом. Оценивать работу других. Типа, например, какая–то фирма, или правительство, или мэрия, как–то строили стратегию, и что у них получилось, и почему. Правительство, мэрия или фонд публикуют полные отчеты о деятельности, составленные так, чтобы удобно было разбирать. Правда, нужно знать математическую экономику, но ее проходят параллельно, это часть математики. — Ты про суд забыла, – заметил Хаото, — Упадет на человека жребий, и ему надо будет разбирать конфликтные ситуации, собирать всякую дополнительную информацию, а потом, выносить постановления. Значит, ему должно быть понятно, как все устроено. — Короче, — подвела итог Таири, — если ребенок умеет играть в «Х–fenua», то пол–дела сделано. А для второй половины надо ходить в школу, хотя бы виртуально, и делать уроки, хотя бы иногда. — Минутку–минутку! «Х–fenua» — это какая–то игра? Таири утвердительно кивнула. — «Fenua» — значит «страна», на утафоа. Ну, по ходу, это игра про виртуальную страну, которая как–то управляется. Люди, ресурсы, фермы, фабрики, рынок, законы, культура, вокруг – соседи, с ними торгуют или воюют. Ты за 100 часов развил там цивилизацию, ушел, и смотришь: как быстро все это грохнется. Или не грохнется. Стратегия. Если, хочешь – можешь посмотреть примеры. Там есть банк древних систем управления, по странам, которые уже грохнулись. Ассирия всякая, или империя инков, или Спарта. И начинаешь соображать: можно вложить ресурс в производство, чтобы произвести еще ресурс, можно — в образование, чтобы увеличить эффективность. Или в мораль, чтобы меньше платить рабочим, но скоро упадет эффективность, потому что от морали они отупеют. Или вложить в армию и грабить соседей. Или рэкетировать — это выгоднее. — Значит, в этой игре, мораль – это чтобы меньше платить рабочим? – уточнила Жанна. — Ну, да. Или чтобы вводить высокие налоги. По ходу, как в реальной жизни. — Ты считаешь, что мораль, этика, культура, служат только для обмана? — Зачем же в одну кучу? — удивилась меганезийка, — Культура — это про все. Как строить лодку, ловить рыбу, выращивать овощи. Нужная штука. Мораль — это выдумка оффи. Огромное говно. Из–за морали миллионы людей стали дебилами, а потом погибли или покалечились. А этика — это базисная гуманитарная технология. На «Основах личной безопасности» это объясняют сразу, в 1–м классе. Типа: есть два человека, у одного — коробок, у другого — спички. Чтобы разжечь костер, между ними должна быть этика. — Вообще–то, — сказал Жанна, — я считала, что этика и мораль это почти одно и то же. — Главный трюк оффи, — ответил Хаото, — Когда они хотят тебя надуть, то смешивают этику с моралью. Раз – и твои деньги у них в кармане. Жанна покачала головой и вздохнула. — Ребята, но нельзя же все переводить на деньги. Есть же ценности другого рода. — Например? – спросил Хаото. — Например, любовь. — О! – обрадовался меганезиец, — Я люблю Таири. Для меня это – ценность. А Таири… — Тоже, — лаконично подтвердила его подруга. — Это классно! – продолжал он, — Это не выражается в деньгах, и обществу это по фигу. Но когда мы с Таири взяли участок, построили fare, и занялись бизнесом, обществу это стало интересно, потому что появились товары и услуги, а значит — деньги. Когда Таири кого–то родила, обществу тоже интересно, потому что этот кто–то имеет гуманитарный ресурс. Опять деньги, только будущие. Но наша с Таири любовь, как не выражалась в деньгах, так и не выражается, и обществу до нее нет никакого дела. А, если какой–то моралист лезет в то, как, где и почему мы занимаемся сексом, и пытается навязать нам свои правила, то обществу это снова становится не безразлично, потому что Хартия. И нанятый обществом коп берет этого гребаного моралиста за хобот, и тащит его в суд, а там ему лепят штраф в несколько тысяч фунтов в нашу пользу. — А если у моралиста не хватит денег? – поинтересовалась канадка. — Тогда на каторгу до выплаты суммы, или за решетку. Свободный выбор. Хотя, за этих типов обычно платит их религиозная корпорация. В первые годы Хартии на этом легко срубались денги. В Аваруа студенты раздели пуритан–конгрегационалистов почти на 20 миллионов фунтов. Group–sex в сквере, напротив церкви, скандал, копы, и вся мировая пуританская община скидывалась на штрафы. Потом мировые пуритане пожадничали, а здешние, соответственно, сели в каталажку, и тема ушла… Жаль, классная была тема. — Неужели суд не заметил, что это провокация? – удивилась Жанна. — В каком смысле? – спросила Таири. — В смысле, что эти сексуальные упражнения специально делались, чтобы оскорбить религиозные чувства и вызвать острую реакцию верующих. — Разумеется, все это понимали. Но у студентов было полное право заниматься сексом в общественном сквере, а пуритане нарушали Хартию, когда пытались им это запретить. — У вас можно заниматься сексом в общественном сквере? — Легко. Лично меня это не прикалывает, а кому–то нравится. Дело вкуса. Если хочешь, сейчас снимем тебе какого–нибудь симпатичного парня, и попробуешь. Меганезийка кивнула в сторону четверых парней в ярких спортивных шортах и майках с эмблемами «Meganezian Universidad La Tecnologia», куривших в двух десятках шагов от них, рядом со своими электро–скутерами — почти игрушечными на вид, пластмассовыми машинками на маленьких колесах. Судя по призывным надписям на корпусах скутеров «Tantric orgasm magister», «Best smart penis in Pasific» и т.п., реализовать предложение Таири было проще простого – но Жанна таким желанием не горела. — Может, лучше посмотрим сити? – предложила она. — ОК, — сказал Хаото, — А сексом ты и на Рапатара можешь занятся. Там парни не хуже.Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №3.
Алюминиевая революция. Столица произвола
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Въездной контроль в Меганезии занимает примерно 10 секунд для иностранцев и 5 для граждан. Такое впечатление, что тут никого не интересует, кто и зачем въехал в страну. Электронный фейс–контроль и штамп. Все. Декса мы потеряли на входе в зал прибытия: девушка — melano (видимо, меганезийская часть его экипажа) схватила его, как оса — гусеницу и тут же уволокла куда–то. Он успел лишь махнуть нам рукой и крикнуть «Встретимся на Аитутаки». Таири и Хаото крикнули «Aloha viti!», и переключились на меня. Таири взяла трицикл в автоматическом rent–сar, и мы двинулись на экскурсию. … Тинтунг, на котором расположена столица Меганезии — это атолл, в который входят три крупных острова: южный Мотуко, северный Вале и западный Катава. Они образуют треугольник со сторонами примерно по 6 миль вокруг поразительно красивой лагуны. Мотуко и Вале соединяет «Дорога Кенгуру» — дугообразная дамба, примерно четверть мили шириной и 3 мили длиной, построенная поверх барьерного рифа. Название было придумано в конце 2–го года Хартии, после «Битвы за директиву судьи Малколма». В тот год бурные экономико–социальные процессы, вызванные технической политикой правительства Иори Накамура, привлекли в страну множество гастарбайтеров, часть которых (т.н. дешевые чернорабочие) были мусульманами из бедных восточных районов Индонезии и Малайзии. Как часто бывает в подобных случаях, часть кварталов трущоб, существовавших тогда вокруг морского порта и аэропорта на острове Мотуко, мгновенно превратились в исламский анклав. Жители трущоб, не склонные к этой религии, вдруг обнаружили, что на улице опасно торговать свининой и алкоголем, а женщина, выходя из дома с не особенно прикрытым телом, или даже просто с открытым лицом, рискует быть избитой. Плюс к этому, мусульманские кварталы порождали огромное количество грязи. Другие кварталы трущоб тоже не были особенно чистыми, но там соблюдалась кое–какая гигиена, а здесь кучи пищевых отходов гнили прямо на улице. Последней каплей стал поджог исламистами одного из Y–клубов (меганезийской разновидности дома свиданий). Жители обратились в местный суд, а тот запросил разъяснение у Верховного суда. Так появилось постановление Верховного суда, названное по имени автора его проекта, «Директивой судьи Малколма». Оно содержало, в частности, следующий принцип: «На территории и в акватории Меганезии запрещается распространение и демонстрация политических и религиозных убеждений, требующих ограничить свободу жителей сверх ограничений, записанных в Великой Хартии или следующих из нее. Любые покушения такого рода, в т.ч. соучастие в ассоциации с подобными целями – это попытка учредить государство. Она должна пресекаться высшей мерой гуманитарной самозащиты». Ни одна идеология или религия, не были здесь прямо названа, но из–за фона, на котором принималось постановление, ясно было, что речь идет, в первую очередь, об исламе, или, как минимум, о его ортодоксальных течениях. На следующий день, молодой мусульманин, арестованный за бросок камня в «нескромно оформленную» витрину фотостудии, был за 15 минут приговорен местным судом к ВМГС, и еще через 10 минут расстрелян во дворе полицейского участка. Мусульманская община ответила акцией протеста. Одна группа около 500 человек, блокировала порт, а другая, около 1000 человек, двинулась по дамбе на остров Вале, в Лантон–сити, с достаточно характерными плакатами «Islam will dominate the world», «Stop sinful «Magna Carta» и даже: «Death to judge Malcolm». Будь здесь Европа или Британия – правительство и суд дрогнули бы. Будь здесь Северная Америка – возможно, дело бы дошло до рукопашной с полицией, а потом до какого–то компромисса. Будь здесь Китай – произошло бы столкновение с войсками и сколько–то жертв, зато потом – денежный дождь из международных правозащитных организаций: «помощь жертвам гонений на свободу совести». Организаторы выступлений мечтали о первом варианте, рассчитывали на второй, но были готовы даже на третий. Они не учли специфику Меганезии, как страны из тысяч маленьких островов, рассеянных в огромной акватории. Массовое силовое выступление против основы основ политической системы, в трехмильных окрестностях столицы, отдаленной на сотни миль в ту или иную строну от других крупных центров, воспринимается тут, как попытка вооруженного переворота. Не исключено, что еще можно было сгладить ситуацию, если бы не гибель двух полисменов, попытавшихся задержать толпу на дамбе, и еще одного — в столкновении у транспортных ворот порта. После этого командир лантонского гарнизона получил от Верховного суда приказ: «вооруженный мятеж пресечь, в переговоры не вступать, пленных не брать». Гарнизон столицы в то время состоял из шести 20–метровых портовых тагботов «Ville», переделанных в канонерские лодки (один такой кораблик сохранился — на нем катают туристов и пускают феерверки), пяти 3–метровых японских танкеток «Type–94–TeKe» (брошены в 1945, восстановлены в автомастерской) и авиаотряда из десяти «SkyEgg». О SkyEgg надо сказать несколько слов. Возьмите большое яйцо, метра 3 в длину, сзади приделайте к нему пропеллер, а сверху — крыло размахом 7 метров. От крыла протяните назад, по обе стороны пропеллера, две 3–метровые оглобли, и на них прилепите второе крыло, размахом 3 метра с двумя вертикальными рулями по бокам. Все, машинка готова. Модель была краденная, причем многократно. Ее исходную версию — «Hammond Y1S», создали в США в 1937. Из–за Великой Депрессии бизнес не удался, а единственный (и то сломанный) образец продали по бросовой цене в Нидерланды. Там компания «Schedle», в 1940, сделала из этой конструкции универсальный прототип для целого класса военных самолетов разного назначения. Легкий вспомогательный «Schedle–20» с движком 160 л.с. не отличался по силуэту от скоростного истребителя «Schedle–21» с движком 1100 л.с. После нападения Гитлера на Нидерланды, чертежи были вывезены в Швецию, и этот истребитель, в усиленном варианте, получил имя «SAAB–21». После окончания войны, исходная документация «Schedle» попала в США. В 1987, на ее базе появилась изящная авиетка «Sadler–Vampire» с весом полтора центнера, движком 30 л.с. и скоростью до 85 узлов. Затем ВВС Турции вдруг обнаружили в ней военный потенциал (какой сюрприз – если учесть, что «Schedle» была военной моделью). В 1997 «Sadler–Vampire» с движком 450 л.с. (разгонявшим ее до 200 узлов), бронепанелями, 2 пулеметами и 4 базуками под крыльями, стала легким штурмовиком «Yarasa». В XXI веке, военно–техническое бюро «Creatori» Народного флота Меганезии поставило на «Sadler–Vampire», движок 150 л.с. и шестиствольный пулемет M134–Minigun 7,62–мм. Эта «трещетка» была старой моделью (созданной еще в 1962, для вьетнамской войны), но давала 100 выстрелов в секунду. Как решили в Народном флоте Меганезии: «сойдет для сельской местности». По военным меркам начала XXI века, «SkyEgg» годилась только для музея технического абсурда, но против толпы людей, вооруженных только обрезками труб и несколькими дробовиками, 10 таких флаек было более, чем достаточно. Около тысячи манифестантов, оказавшихся в момент атаки на дамбе, умерли, не успев даже понять, что происходит. Из пятисот человек, блокировавших порт, кое–кто прожил дольше — портовые сооружения мешали пилотам вести непрерывный огонь, и порядка двухсот участников акции успели разбежаться. В следующие полчаса, полиция, при поддержке танкеток «зачищала» их в трущобах. Неизвестное количество людей попыталось уйти в море на двух маленьких старых сейнерах, но их, конечно, заметили с воздуха. Никто не выяснял, сколько там виновников беспорядков, а сколько — испуганных мусульман, решивших скрыться на всякий случай. Сейнеры расстреляли и пустили ко дну в нескольких милях от берега. Последний аккорд. Авиация возвращается на базу. В эфире — болтовня пилотов, которую начальство не пресекает (надо же ребятам сбросить напряжение). И тут кто–то говорит: а прикиньте, наша дамба похожа на кенгуру! В Австралии аборигены рисуют кенгуру точь–в–точь такими. Ну, схематично: хвост и спина — дугой, лапки, мордочка, ушки. С подачи этого пилота, трехмильную дамбу с Мотуку на Вале и стали называть «Дорога Кенгуру». А «SkyEgg» теперь (как пояснили мои гиды) – популярная гражданская модель, одна из самых дешевых и безопасных. Пулемет на нее, конечно, не ставят. Вот такая история… Сейчас Дорога Кенгуру гораздо шире, чем была тогда. По ней идет шоссе и монорельс для трамвайчика, а со стороны лагуны остается полоса в полста метров, застроенная линией необычных таунхаусов. Они представляют собой разноцветные 40 и 20–футовые грузовые контейнеры поставленные в два — три этажа, с прорезанными окнами, приделанными лестницами, широкими балконами и выходящими в лагуну пирсами. Этот жилой массив был экспериментом Алюминиевой революции по расселению трущоб. Получилось очень удачно, так что подобным способом продолжают строить до сих пор. Теперь для этого специально производят жилые модули из материалов, более подходящих для жилища, но «контейнерный стандарт» (кратность горизонтальных размеров 20 или 8 футам, а высоты — 8,5 футам) остался. Под него есть популярные архитектурные решения, с которыми тут не хотят расставаться, хотя в Меганезии метрическая, а не британская система единиц. Справедливости ради, надо сказать, что контейнерное жилье изобретено не в Меганезии. Первые microflat с площадью 40–футового контейнера (320 кв. футов или 30 кв. метров) появились в середине XX века, в еще существовавшем тогда СССР. Там они строились из тонких бетонных блоков и назывались «cross–show». В конце XX века в Мексике и Перу начали строить таунхаусы уже собственно из списанных контейнеров. В начале XXI века эту моду переняли в Нидерландах (для дешевых отелей и студенческих кампусов). Тогда же компактные жилые дома — пакеты из microflat в форме 40–футовых контейнеров были созданы в Англии, как рецепт для перенаселенного Лондона. Кстати, название «Lanton» происходит от искаженного «London» (до Алюминиевой революции нынешняя столица Меганезии официально называлась «New South London»). Вот такие гримасы истории… Из середины «Дороги Кенгуру» на остров Катава переброшен поражающий воображение узкий висячий мост с пролетом длиной в милю — «Мост королевы Лаонируа». На острове Катава находится университет и кампус — архитектурный комплекс, напоминающий по виду скопление застывших пузырей грязевого гейзера (аналогия верна, поскольку купола всех зданий выдуты из бетона–пластика, а окна и двери пропилены в стенках). Изнутри такое сооружение выглядит, как хорошо благоустроенная пещера. Мои гиды пояснили, что отсутствие прямых углов и линий должно было (по мысли авторов) стимулировать неординарное инженерное творчество. На практике это стимулировало ехидные шутки студентов. Так, аббревиатуру MULT (от официального «Meganezian Universidad La Tecnologia») стали расшифровывать, как «Motu Urb La Troglodidas» (Островной Город Троглодитов). Сразу после революции, во времена Конвента, здесь был «Militar Tecnic Creatori». В шутку его называли «Crematori», т.к. в нем создавались простые и дешевые средства уничтожения (делать сложное было негде, дорогое — не на что). От «Creatori» сохранился лишь один маленький корпус — там сейчас «Atomic Autodefenca Museo». Кроме Вале, Мотуку и Катава, в архипелаг Нельсон входят еще два острова: Тока–Таолу и Нгалеву. Крошечный Тока–Таолу находится в 4 милях к западу от Катавы, и представляет собой аппендикс атолла Тинтунг. Он застроен сплошным «контейнерным» таунхаусом, причем часть домов стоит практически вне островка, на сваях, вбитых в подводную часть рифа. Остров Нгалеву лежит в 50 милях к юго–востоку от основной части архипелага. Это военный форт, который с воздуха похож на ступенчатую пирамиду, возведенную прямо в открытом океане. Какой–то остряк написал, что форт Нгалеву — это увеличенная ровно в 4 раза копия пирамиды Хеопса, но по форме он ближе к пирамидам майя в Мексике. Это не дань эстетике, а функциональность. Ступеньки — это взлетно–посадочные полосы. Нижние, длинные — для тяжелой авиации. Верхние, более короткие – для легкой. Какая проза… Наша экскурсия началась с южного острова Мотуко (где расположен международный аэропорт и морской порт). Раньше к ним прилегали трущобы и допотопный заводик по переработке рыбы. Через несколько лет после Алюминиевой революции то, и другое снесли, аэропорт и морской порт расширили, а на оставшемся пятачке площадью менее квадратного километра, в соответствие с координаторской политикой «Cyber Revolucion Industrial Machineri» (CRIM) построили «Robot Experimental Fabrica» (REF). Из–за явного созвучия «CRIM» с «crime», и из–за столь же явной ориентации новой политики на грубое воровство технологий, REF стали в шутку называть «Robbery, Expropriation and Falsify». Шутка, впрочем, удалась: за счет интеллектуального грабежа Меганезия быстро заняла лидирующие позиции в мировом Hi–Tech. Разработки часто воруются через «brain drain» (путем переманивания молодых специалистов, владеющих важными know–how), поэтому вокруг REF построили квартал «Nido Cereb» (гнездо мозгов), куда этих ребят можно было поселить сразу по приезде. Через пару лет, получив хорошие деньги, они покупают более комфортабельное жилье, а их место в «гнезде» занимает новая партия свежих мозгов. На первый взгляд «Nido Cereb» похож на причудливо расколовшиеся пчелиные соты, из которых вытек мед. Каждая сота – это торец модуля microflat с балконом, торчащий под углом к плоскости фасада (сама плоскость фасада существует лишь теоретически). Как можно увидеть (если не полениться заглянуть в интернет), такая «живая» конфигурация mictoflat–house является почти точной копией английского «лондонского проекта» начала века. Разница только в увеличенных балконах (это и понятно: здесь температура воздуха почти никогда не бывает ниже 25 Цельсия, так что балкон является второй living–room). Комплекс «REF — Nido Cereb» финансируется одним из самых крупных меганезийских публичных инвестиционных фондов «Hawaika Energi y Tecnica Nova». Он тесно связан с кампусом Университета и, как утверждают мои гиды, продолжает оставаться довольно доходным предприятием. Что бы не писали о развитии меганезийских научных школ, а факты свидетельствуют о том, что интеллектуальный грабеж продолжает оставаться для Меганезии важной (если не главной) формой приобретения научно–технических знаний. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -… Энергичный мужчина лет 30, одетый в легкие джинсы и футболку с эмблемой «Ballista matai partnership», вероятно менеджер, размахивал руками чуть ли не перед носом у флегматичного молодого полисмена. — Как же ваша сраная система видео, мать ее, сканирования? За что, мы платим гребаные взносы на полицейскую технику! Полисмен тоже за словом в карман не лез. Поправив на плече ремень пистолет–пулемета, он поинтересовался: — А откуда у воров ваша сраная униформа, мать ее? Вы думаете, мы в полиции держим полк телепатов, чтобы отличать воров от ваших сотрудников? — Не надо было быть долбаным телепатом, чтобы понять, что это ограбление! — ответил менеджер. — Охереть, какой вы умник! Посмотрите, блин, запись! Эти парни меняли один модуль на другой. Откуда нам знать, что это не профилактическое обслуживание? — На какой, блин, другой! Там картонные коробки с песком! — На них ни хера не написано, что они с песком! Жанна протолкалась поближе, сняла на портативную камеру ролик и несколько кадров, затем включила микрофон и спросила у Хаото, который успел пролезть в первые ряды чуть быстрее: — Ты не объяснишь, что здесь случилось? — Обнос авиа–рынка, — ответил тот, — Какие–то ребята в фирменных комбинезонах рано утром подъехали на катере, спокойно свинтили силовые модули из–под капотов восьми новеньких флаек, и смылись. 10.000 фунтов как селедка хвостом смахнула. — Фишка в том, что эти новые авиетки модульные, — заметила подоспевшая Таири, — Все потроха — просто прямоугольные коробки. Удобно для ремонта или для комплектации. — И для обноса тоже, — добавил Хаото. Тут Жанну заметил менеджер. — О, пресса! Отлично! Девушка, идите сюда, — он махнул рукой в сторону ряда из восьми маленьких гидропланов, покачивающихся на воде у пирса, — снимите, пожалуйста, то, что сейчас лежит под капотами. Пусть шеф полиции объяснит, как это дерьмо можно спутать с силовым модулем! — Вот–вот, — охотно согласился полисмен, — идите сюда! А вы (он повернулся к менеджеру) принесите из вашей конторы настоящий силовой модуль. Чтобы тоже попал на фото. Флаг вам в руки доказывать, что одно дерьмо на вид отличается от другого! Жанна решительно перешагнула через оранжевую ленточку и направилась к пирсу. — Вы из какой прессы? — спросил менеджер. — «Green world press», Галифакс, Канада. — Отлично! — воскликнул тот, — Пусть канадцы тоже знают, какой бардак в Лантонской полиции. А то понтов на весь мир: лучшая система слежения, бла–бла–бла… — Несите сюда модуль! — рявкнул полисмен. — Да пожалуйста! Диас, Оган, кончайте считать ворон! Тащите сюда движок от «Ifrit–4», тут кино снимают для канадской криминальной хроники. — Сейчас я покажу вам камеры слежения, — сказал полисмен, галантно взяв Жанну под левую руку, — а вы сами посмотрите, можно оттуда понять, что ставят в капот, или нет. — Между прочим, — добавил менеджер, заходя справа, — «Ifrit–4» одна из самых лучших авиеток на современном рынке по критерию цена–качество–безопасность. И, конечно, простота в управлении… Рэй! Рэй! Сделай пробный круг на «Ифрите». Да не тяни ты! Бросай на хрен эту долбанную сигарету и взлетай, пресса же снимает! — Он гонит про цена–качество, — заметила Таири, когда Жанна через четверть часа вышла за ленточку, — Ifrit, конечно, неплохая машинка, но и только. А на нее такой ценник, как будто она может в космос летать. — Наш «Reikan» не хуже, — добавил Хаото, — Скорость ниже, зато грузоподъемность выше вдвое, а про надежность и говорить нечего. Reikan строили для войны в океане, прикинь! — Я не очень разбираюсь в самолетах, — сказала Жанна. — Чего тут разбираться? Флайка она и есть флайка. Взлетел, и все сразу ясно. — Короче, пошли грузиться, — резюмировала Таири.Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №4.
Алюминиевая революция. Let my people go.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Пока мы переезжаем по «Дороге Кенгуру» на северный остров Вале, в Лантон–Сити, гиды дают мне историко–демографическую справку. До Алюминиевой революции на Тинтунге жило 4000 человек, причем всего около 600 (администрация, военно–полицейский корпус, и лояльная к колониальным властям племенная аристократия) - в благоустроенном Сити. Остальные ютились в трущобах на Мотуко и в нагромождении хижин на Катава и Тока–Таолу. Сейчас население, с учетом кампуса и «гнезда», достигло 20.000, но его рост уже прекратился. Идет только ротация — ежегодно состав жителей обновляется процентов на 10 — 15, а число старожилов (живущих тут более 10 лет) не превышает 5000. Достопримечательностей на Вале немного. Старой застройки практически не осталось из–за специфики Алюминиевой революции. Обитатели трущоб, экстремисты из перуанского Движения Тупак Амару и филиппинской Новой Народной Армии, африканские наемники хуту и вьетнамские военспецы, не стремились погибнуть на баррикадах. Они отошли от традиций революционной романтики и, в одну ночь, уничтожили своих политических оппонентов, подложив под их дома заряды аммонала — взрывчатой смеси из аммиачной селитры и металлического алюминия (за что революция была названа «алюминиевой»). Если бы революции в Старом Свете происходили по такому сценарию, мы видели бы Лувр, Эскуриал, Тауэр, Дворец Дожей и Собор Святого Петра только на рисунках. Старый Лантон вместе с собором XVII века, виллами XVIII века, административными зданиями XIX века и военным городком, полностью разрушен. Сейчас на его месте парк с невообразимым количеством ярких цветов, посреди которого — центральная площадь с сохранившимся куском цоколя губернаторского дворца. Этот обломок старой эпохи стал постаментом для памятника королеве Лаонируа. Одни говорят, что она была наследницей гавайских королей из династии Камеамеа, другие считают ее авантюристкой, приехавшей в начале века из Америки. Бесспорны только два факта: она была необычайно красива, и она погибла в возрасте около 25 лет здесь, в Лантоне, от случайной пули колониального полицейского, когда исполняла на площади песню Луи Армстронга «Go down, Moses» (теперь это официальный гимн Меганезии). Смерть королевы Лаонируа стала приговором для колониального правления. На следующий день толпа на площади скандировала «Let my people go» — строку из песни, и из библейской книги Exodus. Полиция отвечала на это водометами и слезоточивым газом. В библейской истории Мозес 10 раз повторял фараону требование «Отпусти мой народ». Здесь история была гораздо короче: После наступления темноты повстанцы привезли на барже 500 тонн аммонала и заминировали город. Ночью прогремели взрывы, и «старый режим» был в буквальном смысле стерт с лица земли… Памятник королеве Лаонируа — это скульптурный портрет, отлитый из алюминия по 3d модели, которая сделана путем обработки видеоклипа, снятого на чей–то мобильный телефон во время того самого выступления на площади. Девушка, одетая только в набедренный платок «lava–lava» и легкие сандалии, кажется, делает шаг вперед и протягивает перед собой раскрытую ладонь, как будто защищая кого–то. На грубом постаменте нет ни имени, ни титула, а есть всего четыре слова: «Let my people go»… Лантон застроен в основном 5 — 6 этажными домами в стиле «pueblo nova». Классические латиноамериканские пуэбло — это маленькие поселки–крепости: площадь, окруженная стеной, к которой изнутри пристроены жилые дома с плоской крышей, служащей для отдыха, и для надстройки по мере роста семьи. Если пуэбло оказался успешным, то дома дорастают до верха стены, и возникают ступенчатые террасы из крыш. Затем дома уже начинают пристраиваться с внешней стороны стены, и там образуется такая же система крыш–террас. Крепости жителям Лантона не нужны, здесь очень эффективная полиция, а стиль пуэбло любят за возможность постоянной достройки, и за крыши–террасы. Когда стал массово применяться композитный бетон–пластик (beta–plast), строительство «pueblo nova» крайне упростилось. Конечно, в городе невозможно расширять пуэбло за границы участка — там улица, но по договоренности с соседями на другой стороне улицы, можно соединить два пуэбло мостом на уровне 4–го этажа, и тогда застройка продолжается уже над улицей. На многих крышах устроено нечто наподобие back–yard, за счет чего пуэбло становится похож на заросший зеленью холм. Из–за этого, некоторые жилые кварталы Лантона кажутся очень старыми, чуть ли не средневековыми, хотя первые «pueblo nova» начали строиться на этих участках всего лет 20 назад. Многие здания в деловом центре тоже построены, как пуэбло, ведь и фирмам свойственно разрастаться по мере развития. Самое высокое сооружение в Лантоне – 1000–метровая «Hawaika Air Tower» (HAT). Она была бы высочайшим зданием планеты, но это не здание, а инсталляция из тонкостенных надувных цилиндров с горячим воздухом, компенсирующих собственный вес по тому же принципу, что и монгольфьер. HAT в точности повторила судьбу парижской Эйфелевой башни: Она была возведена только на время технической выставки, но жители настояли, чтобы это чудо было сохранено. Сейчас здесь TV–ретраслятор студии Lanton–online. До этого момента речь шла только об истории и архитектуре, но это все лишь декорации к яркому и какому–то стремительному стилю жизни людей в этом небольшом, очень плотно населенном городе. Мои гиды говорят, что для приезжих (предполагающих поселиться в Лантоне надолго) гораздо сложнее привыкнуть не к плотности жителей (в несколько раз более высокой, чем в любом другом городе страны), а именно к принятым здесь темпам. Анекдот: парень возвращается из Лантона домой на Фунафути, и рассказывает: Ну, мы познакомились, пошли к ней, начали make love. По ходу, она набирает SMS на мобайле — ладно. Начала говорить по второму мобайлу — ладно. Пальцем ноги (по ходу make love) включила видео с уроками японского — ладно. Звонит третий мобайл. Она говорит «Это Тутти, поболтай с ней, пока я гляну в e–box, что ответило Bla–Bla inc. на наши резюме». Это — гипербола, но вот реальная картина: едут парень с девушкой на роликах, на ходу смотрят кино по ноутбуку в руке у парня. Девушка одновременно трещит с кем–то по мобайлу. Второй ее мобайл мигает в прозрачном чехле на ремешке вокруг бицепса, а на поясе, в аналогичном чехле, еще какой–то коммуникатор. Здесь это в порядке вещей. Если бы тут были автомобили, клиники оказались бы переполнены травмированными. Но автомобилей (как таковых) тут нет. Только легкие «минивэны» и «квадры», или «трайки» вроде нашего, мини–скутеры, велосипеды, и ролики. Грузовой колесный транспорт есть, но его очень мало, он ездит медленно и очень осторожно. Зато прямо над домами, быстро движутся cargo–bubble — 30–метровые тепловые дирижабли с дистанционным управлением – основное средство доставки не очень крупных грузов в резидентную зону Лантон–сити. Отдельная тема — одежда лантонских прохожих (и проезжих). Про это тоже есть анекдот. Французский модельер побился об заклад, что оденется настолько вызывающе, что его эпатаж заметят на Lanton–Ramble (здешней центральной улице). Прилетев из Парижа, он раздевается догола, на голову водружает хэллоуиновскую тыкву с прорезями для глаз, рисует на всем теле красные звезды, черные свастики и синие черепа со скрещенными костями, обувается в ярко–зеленые женские туфли на полуметровом каблуке — шпильке, для завершения композиции застегивает браслет часов на половом члене и в таком виде выходит на Рамбль. Никто не обращает внимания. Он ходит взад–вперед полчаса, и… удача! На его член с недоумением смотрит дама в деловом костюме… И говорит: «бро, может это не мое дело, но ты не перевел часы с европейского времени на гавайское». Кстати, даму в очень элегантном деловом костюме мы встретили. Она сидела за рулем скутера. Позади нее находился кавалер, совершенно голый, если не считать браслета с мобайлом, и небрежно переброшенного через плечо «дутого» полярного комбинезона. Конечно, такие контрасты встречаются редко. Большинство прохожих одеты в самые обычные шорты и футболки, или же в lava–lava (яркие полосы материи, тем или иным способом обвязанные или закрепленные на липучках вокруг тела, обычно — на бедрах). В «Britanica T–guide», в info о Меганезии сказано: «на улицах Лантона вы можете быть шокированы обилием голых людей». На самом деле, это обилие наблюдается лишь в парке (в основном, это школьники или студенты, лежащие на травке с ноутбуком, или люди постарше – с газетой или журналом). Голых людей на улице довольно мало. Они встречаются недалеко от полосы пляжа – это просто те, кто не пожелал вытерется или высохнуть после купания, и идет домой, в магазин или в кафе с одеждой в пакете или в руках (купальники тут используются редко). Вообще, понятно, что количество одежды на среднем прохожем, здесь, меньше, чем в Америке или Европе. Правда, маленькие дети обходятся радикально без одежды. Мои гиды, на мой вопрос кратко ответили: «Так гигиеничнее». Только на самостоятельно бегающих детях есть радиобраслеты. Для совсем мелкого потомства здесь используют «Tamaete» — надувные рюкзаки–люльки. Будущие мамы с изрядными животиками носят т.н. «Tiaiho» — по сути, это надувные спасжилеты, сделанные достаточно элегантными. Они служат для безопасности не в воде (там они местным дамам как раз ни к чему), а в городе, на улице. Достаточно один раз увидеть леди–тинэйджер, месяце на 7–м или 8–м, катящуюся по улице на электро–скейте, чтобы понять: без этого защитного пузыря ее нельзя выпускать из дома. То же касается и рюкзаков–люлек для малышей – местные молодые родители не считают нужным отказываться от двухколесных мото–игрушек. Молодежь на роликах, мини–скутерах и т.п. наиболее заметна из–за своей мобильности. Чаще всего эта категория публики одета только в спортивные шорты или во что–нибудь вроде набедренной повязки, плюс – сумочка–пояс или сумочка–браслет застегнутая над левым бицепсом (примерно под размер коммуникатора, плеера и кошелька). Девочки, как везде в цивилизованном мире, одеваются разнообразнее, чем мальчики. На них можно увидеть серебристые майки из крупноячеистой сетки, или переливающиеся ленточки, непонятно как закрепленные на теле, или «lanton–style»: шелковый платочек с ярким узором или пиктограммой, сложенный треугольником и завязанный лихим узлом над правым бедром. Эта модно не только у молодежи. Некоторые солидные дамы весом 150 а то и 200 фунтов, тоже фланируют по Ramble в «lanton–style», обычно в компании мелких ребятишек (полагаю, что внуков). У мужчин популярны клетчатые шотландские «kilt» — в них одето, по–моему, не менее трети прохожих–мужчин. Правда, это модификация килта – гораздо более легкая (что понятно в здешнем климате), и застегиваемая «липучкой» на поясе. Чаще, впрочем, мужчины одеты в шорты и яркие майки с эмблемой колледжа, фирмы или спортклуба. В «Britanica T–guide» можно также прочесть: «Из–за милитаризма, на улицах Лантона всегда много вооруженных солдат, но они обычно не проявляют агрессивности». На самом деле, тут действительно много людей в болотно–пятнистом «tropic–military» — просто потому, что меганезийская военная форма удобна и довольно дешева (я не удержалась, и купила себе комплект). Солдат (которых совсем мало) и резервистов (которых гораздо больше) можно различить по нашивкам на форме. Из них многие вооружены короткими автоматами, но это не вызывает беспокойства у прохожих. К оружию привыкли. Автоматами вооружены и полисмены, их форма отличается от военной только цветом. Резервисты – отдельная тема, упущенная из виду «T–guide». Регулярные вооруженные силы Меганезии очень невелики – всего около 10 тысяч при населении страны 11 миллионов. Но, кроме них, есть еще более 100 тысяч контрактных резервистов. Это — люди, которые ежегодно проводят 60 дней в армии, за что получают стипендию 5000 фунтов в год. В «глубинке» на эти деньги можно жить и, (как говорят мои гиды) кто–то так и делает. Но обычно, резервисты – это студенты и молодые люди «свободного бизнеса», либо вахтовой/сезонной занятости. Хаото и Таири несколько лет назад «баловались резерватикой» и познакомились именно в военном лагере. … Мы приземляемся в маленьком китайском кафе под фанерным навесом с похожими на большие красные тыквы, бумажными фонариками по углам, и заказываем china–food (одинаковую на всей планете, а возможно, и во всей галактике). Через улицу, напротив нас — типичный лантонский пуэбло: цоколь и первый ярус — железобетон, 4 яруса сверху — легкий бета–пласт. О какой–либо планировке говорить нет смысла — ярусы строились и расширялись по мере потребности в новой площади, а их цвет и фасон определялись вкусами пользователя данного кусочка пуэбло. Местами, по стенам и легким ажурным конструкциям балкончиков вьются лианы с густой листвой. На одной из относительно широких террас над первым ярусом, растет миниатюрная бамбуковая роща, а двумя ярусами выше, с террасы метров на 7 торчит балкон 2–метровой ширины с навесом из куска яркой ткани (последнее пристанище крыла параплана, как поясняет Таири). В другом месте через два яруса идет внешняя лестница, точнее – металлический трап. На террасах, образованных плоскими крышами, и на балконах, плотность людей такая же, как на улице. Жители даже дома проводят большую часть времени вне помещения – это связано отчасти — с очень теплым климатом, а отчасти – с тем, что квартирки в пуэбло не намного больше, чем microflat в «Nido Cereb». В столице «Островов свободы» тесно… Перекусив, и посмотрев на город с верхней площадки HAT (оттуда, с высоты 1000 метров, атолл Тинтунг кажется крошечным) мы двинулись к площади Че Гевары, примыкающей к лагуне. Фактически, площадь с прилегающей к ней акваторией – это внутренний аэропорт Лантон–сити, ориентированный на легкую и сверхлегкую авиацию. От площади лучами расходятся пирсы, к которым припаркованы сотни мелких флаек. Здесь подрабатывают авиарикши, на которых можно долететь практически в любую точку Меганезии. Тариф зависит от расстояния, от сложности маршрута, и от качества флайки, на которой летает рикша. Тут же есть лавки, где можно купить флайку практически любой модели — от новейшей до реплики столетней давности. Издалека все это похоже на птичий базар. Именно здесь я познакомилась с повседневными проблемами лантонской полиции. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -… Таири толкнула Жанну в плечо: — Хочешь cфоткать плафер для своего репортажа? — Плафер? — переспросила та. — Планктонную ферму, — пояснила меганезийка, — ну, то, из–за чего ваши зеленые воют на всю планету. Давай, целься вперед–налево… Хаото сделай пике, а то ей же так не сделать хороший ракурс. Жанна достала камеру и стала ловить в видоискатель светло–голубое пятно неправильной формы на сине–серо–зеленой поверхности океана. В этот момент Хаото коротко сказал «приготовились — снимаем» и флайка, резко повернувшись на бок, стала падать. В кино Жанна много раз видела, как пикирующие бомбардировщики выполняют этот маневр, но никогда не думала о том, какого быть при этом внутри самолета… Несмотря на сильное желание закрыть глаза, обхватить голову руками и сжаться в комочек, она сжала зубы и удерживала камеру, снимая быстро увеличивающиеся в размерах многокилометровые «поля», огороженные яркими цепочками буйков, небольшие почти круглые крафтеры, похожие на снегоуборочные машины, неуклюжие 500–метровые танкеры, и плавучие платформы вахтового поселка… А потом исчезнувший вес резко вернулся, и Жанна чуть не уронила камеру. Точнее, она ее уронила, но бдительная Таири подхватила аппарат на лету и вернула хозяйке, со словами: — По ходу, ты просто монстр экстремальной журналистики. Даже не заорала. — А должна была? — поинтересовалась Жанна, дрожащей рукой вытирая пот со лба. — Вообще–то да, — призналась меганезийка, — Лет 6 назад, когда мы только познакомились, Хаото выкинул этот финт со мной. Я так вопила! Всю селедку в океане распугала. — Я не нарочно, — заметил он, — Просто я тогда купил инкубик и хотел его слегка испытать. — Инкубик? – переспросила канадка, — Инкуб это, вроде бы, демон — гиперсексуал? — Да нет. Это флайка такая, «InCub–Api». Если по–честному, очередной плагиат с вашего американского «Piper Cub» 1930 года, только сильно продвинутый. — С тридцатых годов прошлого века ничего нового тут не придумали, — добавила Таири. — Вот, блин! – возмутился он, — А мото–дельтапланы? — «Demoiselle», Франция, 1907 год, — мгновенно ответила она. Те же тряпочные плоскости на раме, и без фюзеляжа. Автор – Альберто Сантос–Дюмонт. — Еще скажи, что космические шаттлы придуманы в 30–е годы. — Да. «DFS–194», Германия, 1937 год. Первый показательный полет — июнь 1940. Автор — Алекс Липпиш. После WW–II он делал американцам все прототипы space–shuttle. Хаото задумчиво почесал за ухом и, повернувшись к Жанне, сообщил: — Она интеллектуальная террористка! Каждый раз после таких вот разговоров мне снятся кошмары. Мне снится, что компьютеры придумал Архимед… — Неправда, — перебила Таири, — Навигационный компьютер придумал Гиппарх, во II веке до новой эры, а Архимед жил на сто с лишним лет раньше. — Скажи, что ты пошутила, — попросил он. — ОК, я пошутила. Но на сайте афинского национального музея экспонируется античный компьютер с острова Антикитера. Он найден в 1900 году и реконструирован в 2006. — О, Мауа и Пеле, держащие мир! — воскликнул Хаото. — Язычник, — констатировала Таири, — представь, Жанна, он почитает 16 полинезийских богов и богинь, он их рисунки даже в мобайл записал. — Чем издеваться, лучше налей кофе, — сказал он и, обращаясь к Жанне, добавил, — Таири издевается, что я такой религиозный, а у самой в мобайле катехизис. — Какой? — Католический, — уточнил Хаото. Жанна удивленно обернулась к меганезийке: — Ты так рискуешь из–за своей веры? — Чего? — переспросила та, манипулируя термосом и пластиковой кружкой. — Ведь католицизм в Меганезии запрешен, — пояснила Жанна. — Fake! Это на уровне статьи того пастора, у которого акула трахала девушку. — Но я прочла это в «Докладах ООН о свободе религии и убеждений в странах мира». — Прикольно, — сказала Таири, развернув к себе ноутбук, — Это ведь есть на www.UN.org? — Да, — подтвердила канадка, — Как раз там я и читала. — Ага, смотрю… Меганезия. 144 место из 172 по уровню религиозной свободы. Прикинь, Хаото, мы между Ираном и Лаосом. Дискриминация мусульман, полицейская расправа с демонстрантами. Изъятие имущества Католической церкви. Еще расправа, и депортация миссии Всемирного Совета Христианских Церквей. Ясно! Сейчас я тебе все объясню. …Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №5.
Особенности реинкарнации боевых самолетов.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Гидросамолет ВВС Японии F1M — «Reikan», образца 1940 года (в кодах тихоокеанского флота США — «Pete») - это машина, созданная для морской разведки боем, и похожая на гибрид 9–метровой лодки–тримарана с бипланом примерно той же длины, Во II мировой войне участвовало более тысячи таких машин. В Коралловом и Филиппинском морях, в ходе сражений несколько сотен Рейканов были сбиты, погибли вместе с авианесущими кораблями, или были брошены японскими войсками при отступлении с военных баз в Океании. Те, что попали в руки меганезийских авиалюбителей более–менее целыми, получили, как выразились бы буддисты, новую инкарнацию в виде гражданских флаек. Таири и Хаото прочли мне краткую лекцию о том, каким новациям подвергся конкретно этот Рейкан, почему его корпус вместо исходных 19 центнеров стал весить всего 7, и как при этом была сохранена исходная конструктивная основа. На последнем факте, Таири особенно акцентировала вниание, утверждая, что эта исходная конструкция на редкость удачна, и обеспечивает прямо–таки колоссальную надежность этой машины. Несмотря на все разговоры про надежность, вскоре после того, как Хаото поднял флайку в воздух, мне стало не по себе. Раньше понятие «воздушные ямы» было мне знакомо только по рейсовым 30–местным «Хэвиллендам» внутренних канадских авиалиний, но они раз в десять тяжелее, чем «Рейкан». Провал в воздушную яму на «Рейкане» можно сравнить с катанием на больших качелях в Диснейлэнде, и первый такой нырок был для меня полной неожиданностью. Опора под задницей внезапно куда–то исчезала, а желудок прыгнул примерно в область глотки. От удивления, я чуть не рассталась с китайским обедом, но потом — привыкла. То ли организм адаптировался, то ли обед переварился. Скорее всего, и то и другое. В противном случае, вряд ли я с достоинством вышла бы из того испытания, которое устроили мне мои гиды… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро в некотором недоумении покачала головой и поинтересовалась: — Таири, ты действительно в это веришь? Я имею в виду, эти Jah, Kri и так далее… — Ну, да. Это же прикольно: кто–то создал вселенную так, чтобы ее обитатели научились быть счастливыми. Не создал их сразу счастливыми, типа резиновых пупсов, а… В этом есть какая–то философская изюминка. Я бы на его месте делала так же. Прикинь: другие существа. Фиг поймешь, отчего им бывает хорошо. Только они сами могут разобраться. — По ходу, это как проектировать флайки, — встрял Хаото, — можно нарисовать здоровскую машинку, обводы дельфинистые, колпак модный, все дела. А consumer говорит: «полный отстой». Тогда продаешь ему KIT–комплект: собирай, как хочешь. Он собирает флайку — ну говно говном. Но ему нравится, прикинь! Она такая, как он хотел, а не как ты хотела. — И еще: это наша национальная мифология, — добавила Таири, — Алюминиевая революция, гимн… Правда, сюжет из вашей американской истории, но… — Какой американской? — удивилась Жанна. — Ну, про Мозеса. Того парня, который поднял негров на борьбу против рабства в южных штатах, — пояснила меганезийка, и пропела, — Go down Moses! Way down in Egypt land. Tell all Pharaohs to let my people go! — Вообще–то это не про Америку, а про древний Египет и Израиль, — заметила канадка. — Точно, — сказал Хаото, — Это когда ютаи вышибли египетских исламистов с Синая. — Ты гонишь, — неуверенно предположила Таири, — с чего бы Армстронг про это пел? — С того, что янки были за Израиль. Глянь в интернете: «Суэцкий кризис, 1956». Жанна схватилась за голову. — Вы что, ребята? Это про древний Египет! Древний! Ну, сфинкс, пирамиды, мумии… — Сфинкс жил на другом берегу Средиземного моря, — возразила Таири, — Иначе он не мог бы говорить с Эдипом. А пирамиды и мумии — это в Мексике. Мы туда в прошлом году летали. Сейчас я тебе покажу. Хаото, как у нас назван каталог с фотками, где пирамиды? — Teotihuacan. — Блин, а по буквам? Хаото сказал по буквам, после чего добавил: — Но, в Египте тоже строили пирамиды. Тамошние оффи на этом деле обанкротились. — Точно! — вспомнила Таири, — Строили! — … Но это, по–любому, не в тему, — продолжил он, — потому что ютаи пришли на Синай из Юты только после второй мировой войны. — Откуда пришли? — пораженно переспросила Жанна. — Из Юты, — повторил он, — Это Штат в Америке, к востоку от Калифорнии. — Да нет же! — сказала она, — Хебры, евреи, или ютаи, пришли на Синай еще до новой эры! — Быть того не может. Таири, постучись к Смайтам, они точно знают про ютаев. — Они знают, — согласилась меганезийка и достала мобайл, — по ходу, сейчас все выясним. Жанна, глянь пока наши фотки с пирамидами, они прикольные. Таири трещала по телефону четверть часа, после чего радостно сообщила: — Натан Смайт сказал так. В античную эпоху ютаи жили в Вавилонии, на Персидском заливе, и их было 13 родов. Потом 12 пошли по суше на запад, и попали на Синай, а 1 пошел морем, на восток, обогнул Индостан и Малакку, пересек наш океан, и попал в Калифорнию, а там, по реке Колорадо, поднялся на север до 38–го градуса. Это сейчас штат Юта, а их главный город еще в 200 милях к северу, на Солт–Лейк. — Э… — протянула канадка, — А эти Смайты, они, случаем, не мормоны? — Мормоны, — подтвердил Хаото, — Вот я и подумал, что про ютаев надо спросить у них. — Мы соседи, — пояснила Таири, — Смайты живут на Раротонга, сто миль южнее нашего Аитутаки. Но их предки из Юты, и в их семейной легенде сказано, что как было. — Э… — снова произнесла Жанна, — вообще–то предания мормонов это… Как бы сказать… Не вполне достоверный источник. — Ну, да, — легко согласилась меганезийка, — История до типографской эры вообще вся кривая, потому что исторические документы переписывали, кому как хотелось. — … Но в любом случае, Америку открыли только викинги, в X веке. — Это со стороны вашего океана, — возразила Таири, — а со стороны нашего 3000 лет назад, или даже больше, путь с Таити на Нуи–Фенуа–Хива через Рапа–Нуи и Моту–мо–тере–Хива открыл великий мореплаватель Пахи–Нгару. Так записал в 385 году бард Кама–Хуа–Леле, который был хронистом Нана–Уле, первого арики Таити. У нас это проходят в 5–м классе. От такого водопада незнакомых имен и названий канадка на несколько секунд лишилась дара речи и смогла только произнести нечленораздельное: — …Ммммм… — Между прочим, — заметил Хаото, — в музее истории Океании, на Раиатеа, можно увидеть боевой проа вроде того, на котором ходил Пахи–Нгару. Датируется 1200 годом до н.э. Его недавно нашла на дне моря Коро одна команда с Кирибати. Это по поводу достоверности. — А как проверить, ходил ли этот проа в Америку? – поинтересовалась она. — Неделю, как проверили, — ответил он, — Шестеро ребят прошли от Таити до Фунафути на копии этого проа. Это те же 2000 миль, что от Моту–мо–тере–Хива до Перу или до Чили. И заняло это всего 10 дней. Все заснято, ролики выложены в интернет. — Почему я не знаю? — возмутилась Таири, — Где они лежат? — На сайте музея, конечно. Я думал, ты уже видела. Таири пробежалась пальцами по клавиатуре ноутбука, полминуты молчала, глядя в экран, затем фыркнула, как сильно рассерженная кошка, и презрительно сообщила: — Это называется «копия»? Поплавки: стеклопластик, длина 20 метров. Каркас: дюраль, 10 на 10 метров, настил: стеклопластик. Мачта: дюраль, 20 метров, парус–трапеция: дакрон, площадь max 220 кв. метров. Весельная группа: пластик–дюраль. De puta madre! Какая это, на фиг, копия? Это современный океанский катамаран с финтифлюшками под ретро. — Все пропорции и конфигурацию корпуса и паруса они сохранили, — возразил Хаото. — Еще бы, если ничего лучше за 3000 лет не придумали. Помнишь, когда появились проа? — Вроде бы, 8 тысяч лет назад. — Вот! Значит, от первого проа до того, на котором ходил Нгару, прошло 5000 лет. За это время все не–лучшие конструкции уже потопли. Типа, Дарвин: метод проб и ошибок. — Опять ты за свое, — обиженно проворчал он, — Все, видите ли, уже давно придумали, и нет ничего нового под Луной. О, кстати, вот такие штуки когда, по–твоему, изобрели? Жанна посмотрела в ту сторону, куда он указывал. Далеко впереди и справа, значительно ниже их самолета, пересекающим курсом с запада на восток в воздухе плыла редкая цепь из нескольких толстых серебристых колбасок. По мере того, как расстояние сокращалось, Жанна начала понимать, на сколько эти объекты огромны. Ей случалось видеть большие океанские лайнеры, но они были гораздо меньше, чем это. — Какого же они размера? – негромко спросила она. — Длина 500 метров, а объем около 10 миллионов кубометров. Это бескаркасные тепловые дирижабли — роботы. Самый дешевый в мире воздушный грузовой транспорт. — А изобрел их Альберто Сантос–Дюмонт, — добавила Таири, — Тот самый парень, который в 1907 сделал прототип мото–дельтаплана. Бескаракасный дирижабль его конструкции в 1901 облетел на нем по кругу Эйфелеву башню, получил за это приз 100 тысяч франков — хорошие деньги по тем временам. — О, Мауи и Пеле! Неужели действительно все уже давно было? — Нет. Термоядерный реактор с лазерным зажиганием придумали недавно, лет 15 назад. — А разве он уже работает? — спросил он. — Работает, — ответила Таири, — Правда, пока только как бомба, зато хорошая и дешевая. — Ну, если в таком смысле, то да, — согласился он. ….Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №6.
Народная католическая церковь Океании.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - В XVII – XIX веках население Океании (или Гавайики, как часто говорят меганезийцы) были почти поголовно обращено в христианство. В начале тут появились католические миссионеры, несколько позже — протестанты. Принесли эти миссионеры больше пользы или вреда — вопрос спорный, но христианство явно не годилось для океанийского быта. Приняв христианство под давлением властей, жители пререкраивали его под местные условия (однако, в колониальный и неоколониальный период это не афишировалось). После Алюминиевой революции, побоища на Дороге Кенгуру, и программы «Tiki–Foa», проблема вышла из тени и переросла в громкий скандал. Международные организации утверждали, что в Меганезии идет геноцид религиозно–этнических меньшинств, а «Tiki–Foa» сравнивали с «Культурной революцией» в Китае. Координатор Накамура с ледяным спокойствием предложил эмиссарам этих организаций посетить страну и проверить все на месте. Международная комиссия работала месяц, и сделала вывод, что геноцидом тут и не пахнет, но религиозно–этнические меньшинства лишены культурных прав. Накамура, в ответ, издал билль «Purea aita foa» (церковь это не народ): «Хартия признает субъектом прав только человека. Если какая–то группа людей желает заявить о своих коллективных правах — она создает корпорацию, представляющую лишь тех, кто в нее вступил, и лишь по вопросам, которые он ей делегировал. Этническая или религиозная принадлежность не есть принадлежность к корпорации. Это значит, что никто не может заявлять о правах этноса или религии и выступать от имени всех лиц, к ним принадлежащих». Этот билль первого меганезийского правительства был утвержден Верховным судом, и Римская католическая церковь пала его жертвой, когда очередная папская энциклика о биоэтике приравняла генную модификацию (без которой невозможно себе предстваить агрокультуру Меганезии), к служению Сатане. Меганезийских католиков эта энциклика возмутила, и они собрали конгресс на Самоа, в Апиа (где тогда находилась резиденция католического архиепископа Полинезии). Конгресс нанял «эксперта из конкурирующей фирмы»: теолога — протестанта, выпускника Оксфорда, и тот добросовестно отработал свой гонорар. В отчете Римская Курия называлась «сборищем воров и самозванцев», а к отчету прилагались: «Проект Католического Катехизиса Океании» объемом 5000 знаков, «Проект регламента партнерства «Popular Oceanic Catholic Church» (POCC) на 10 листах и «Тезисы о пороках римского понтификата в Океании» на 20 листах. Конгресс тут же утвердил все предложенные документы, и мясорубка билля «Purea aita foa» завертелась. На следующий день архиепископа пригласили в мэрию Апиа, где (по просьбе POCC) состоялось заседание Верховного суда Меганезии. В материалах дела был 50–страничный реестр недвижимости архиепископства, с указаниями такого типа: «Здание расположено на общинных землях, изъятых колониальными властями в пользу Римской церкви в таком–то году. Здание построено и содержится за счет местных католиков». Суд предложил Римской церкви в двухнедельный срок добровольно уладить имущественные отношения с POCC, поскольку в противном случае они будут улажены принудительно. Вернувшись из суда, архиепископ дождался 9 вечера (9 утра по Гринвичу) и связался с Римом. Святой Престол отреагировал нервно, а точнее — необдуманно: на следующий день издал обращение «К христианским народам мира», в котором Меганезия сравнивалась с Вавилоном, и цитировался Апокалипс: «За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем». Позже понтифик объяснял, что это иносказание, имеющее духовный смысл, но Верховный суд успел понять это в материальном смысле. Все движимое и недвижимое имущество Римской католической церкви в Меганезии было конфисковано, а сотрудники офиса архиепископа — задержаны и депортированы. На все протесты суд ответил, что это — мера против Ватикана, как государства, официально объявившего войну Меганезии. Религиозные права католиков при этом не нарушены, т.к. есть Народная океанийская католическая церковь, которой переданы культовые здания, и которая пользуется полной свободой отправления религиозных ритуалов в Меганезии. Обсуждать разницу доктрин римского и океанийского католицизма суд отказался, т.к. «в религиозных учениях нет доказательной базы, которая могла бы оцениваться судом», но у других участников событий «океанийский катехизис» вызвал понятный интерес. Первая его особенность — краткость. Он помещается на двух листах. Вторая — примитивность. Он аутентично переводится на любой язык обыкновенным компьютерным транслятором. Что касается содержания, то оно слабо ассоциируется с католицизмом. В начале текста сказано: «Высшее существо (Jah) создало мир, чтобы человек был счастливым в любви и духовно совершеным. Чтобы это произошло, Jah дало человеку чувство красоты, разум, обучение и эмпатию. Если бы этого было мало, Jah дало бы еще указания. Jah в виде Kri приходило в мир. Его родила женщина Mari и дала имя Jesu. Человек Jesu стал духовно совершенным. Это значит, что у человека есть все, чтобы стать духовно совершенным». На этом метафизическая часть заканчивается. Дальше текст катехизиса, примерно в том же стиле, описывает простую этику, еще более простую политику, и несколько ритуалов. В финале есть 3 десятка слов о бессмертии души (которое показано не метафизически, а экспериментально: раз мы иногда видим во сне умерших людей, значит, они где–то есть). Это, кстати, хорошо соответствует традиционным воззрениям простых полинезийцев. В мировой католической прессе океанийскую церковь называют «coatollic» (парафраз от итальянского «cattolico», составленный так, чтобы в середине получилось слово «atoll»). Наверное, ни одна ересь не вызывала в Риме такого гнева, как «океанийский катехизис». О его порочности произносили зажигательные речи. Его называли мерзким, идиотским, богохульным порождением тоталитарного бесчеловечного технократического режима. Прихожанам запрещали не только читать его, но даже говорить о нем. Понятно, что текст, на который расходуется столько проклятий, не мог не вызвать интереса — и «океанийский катехизис» стал бестселлером, переведенным практически на все языки народов мира. Затем, Народная океанийская католическая церковь взялась за библию. До того самой короткой была английская «библия за 100 минут» 2005 года — 150 тысяч знаков. После переработки меганезийцами, она уложилась в 25 тысяч, и стала такой же автоматически переводимой, как «океанийский катехизис». Ее можно прочесть за 15 минут, правда, в некоторых странах она отнесена к категории «три икса», из–за упрощенного изложения ряда сюжетов, в т.ч. «Песни песней» (поэтичной истории любви Соломона и Суламит). Народная океанийская католическая церковь объединяет почти 10 миллионов человек в Южной Америке, Индии, Малайзии, Индонезии, Папуа, Австралии, Новой Зеландии, на Филиппинах и в самой Меганезии (где, впрочем, преобладают культы Tiki, а половина меганезийцев — агностики, или не относят себя к какой–либо определенной религии). — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -… — А у вас в Канаде принято, чтобы мужья выбрасывали своих жён в море? — спросила бойкая девчонка лет около пятнадцати. — Нет, конечно, — возмутилась Жанна, — такая дикость у нас просто невозможна! — Вот! — обрадовалась девчонка, — Значит, я правильно говорю, что в цивилизованных странах так не делают! — По ходу, вчера вечером Лимо выбросил Рити в море, — сообщил один парнишка. — Что, правда? — удивилась Таири, и мимоходом пояснила для Жанны, — Лимо это арики Лимолуа Хаамеа, король Рапатара. — Так и было, — подтвердила другая девчонка, примерно ровесница первой. — За что? — спросил Хаото. Та молча пожала плечами. — Здесь это в порядке вещей? — тревожно поинтересовалась Жанна. — Что именно? — уточнила Таири. — Бросить человека в море. — Ну, как тебе сказать… — Идет! — громко сказал кто–то из подростков, и все они, как по команде, прыгнули с пирса в воду. Только пятки сверкнули в воздухе. По дорожке к лагуне быстрым шагом спускался крупный мужчина лет 45, одетый в лава–лава ярко–зеленого цвета в лимонно–желтую крапинку. Он был довольно полный, но, как это бывает с людьми, ведущими подвижный образ жизни на свежем воздухе, эта полнота выглядела естественной и совершенно не сковывала движений. Увидев, что его заметили, он приветливо махнул в воздухе рукой и крикнул: — Aloha foa. — Aloha Limo, — крикнул в ответ Хаото и они с Таири двинулись навстречу королю. Жанне ничего не оставалось, как пойти следом за ними, хотя общение с правителем, бросающим людей в море даже не объясняя, за что, не вызывало у нее позитивных эмоций. Король поочередно обнялся с Таири и с Хаото, а затем протянул руку Жанне и спросил. — Это правда, что жители Новой Шотландии предпочитают пиво «Александр Кейтс»? — Вы хорошо информированы, — ответила она, пожимая его руку. — Просто интернет, — весело сказал он, — правда, у меня из напитков с вашей родины есть только виски «Glenora». Это я к тому, что перед ужином можно выпить по рюмочке. — Даже нужно, — добавила Таири, — для успокоения нервов. А то, говорят, что кое–кто тут без причин бросает жен в море. — Что, уже наябедничали? — спросил король, бросив хмурый взгляд в сторону лагуны, где в сотне метров от берега плескались подростки. — А ты как думал? Лимолуа повернулся к Хаото. — Тебе хорошо, у тебя одна жена. И, кстати, причины у меня были. — Вы действительно считаете, что вы вправе бросить женщину в море? – спросила Жанна, стараясь, выглядеть спокойно. — Значит, так, — сказал он, — во–первых, какая она женщина, она девчонка. — Тем более. — … Во–вторых, я вчера прилетел с полигона уставший, как собака. — И решили сорвать плохое настроение на..? — Да у меня было нормальное настроение! — перебил король, — но я чертовски хотел спать. А она, видите ли, захотела большой и горячей любви, и именно сейчас. Я ей предлагал: давай утром. Так нет же! — Ты мог бы ей объяснить, — заметил Хаото. — Так она меня ни черта не слушала! Попробуй–ка поспать, когда тебя хватают за хер! Я вообще подозреваю, что она специально это сделала, чтобы было о чем сплетничать. Это Рити сейчас изображает, что обиделась и навсегда ушла к маме. А завтра Поу вспомнит, что послезавтра тест по инженерной графике, и они вместе начнут ко мне подлизываться. Потому, что лентяйки. Что та, что другая. Они бы стали подлизываться к Уираити или к Феиви, но одна сейчас на Нуку–Хива, а другая на полигоне Халл. К Аилоо им приставать бесполезно, она считает, что учиться надо самостоятельно. Остаюсь один я. Потом снова начнется про любовь. Короче, тогда я опять не смогу выспаться по–человечески… Король вздохнул, повернулся к лагуне и, сложив ладони рупором, заорал: — Рити! Поу! Быстро вылезайте оттуда! Какого черта я один развлекаю гостей? Увидев, что это не дало эффекта, Лимолуа крикнул, еще раз… С четвертого раза результат был достигнут. Две девчонки отделились от компании и быстро поплыли к берегу. — Я ничего не понимаю, — призналась Жанна, — кого вы выбросили в море? — Ее, — Лимолуа показал пальцем на ту, которая подтверждала сообщение о королевских бесчинствах, и добавил, — с балкона второго этажа. Взял ее в охапку и… Очень удобный балкон, до воды метров 6 и глубина под ним примерно столько же. — Но она же могла утонуть! — Полинезийка? Утонуть? — Все равно, по–моему, так нельзя делать. — Да, — согласился он, — Аилоо сказала то же самое. Она учила психологию, так что хорошо разбирается в этом вопросе. С другой стороны, я же не могу каждый раз спрашивать у нее совета, перед тем, как что–то сделать. — Попроси, чтобы она написала тебе инструкцию, — предложила Таири. — Это идея, — согласился король, — пожалуй…Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №7.
Маленький остров, похожий на пиццу.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Остров Рапатара я полюбила с первого взгляда. Он похож на очаровательно–зеленую, почти круглую пиццу, лежащую на ярко–голубом блюдце с белой каемкой посреди серой скатерти океана, и уже кем–то слегка надкушенную с южной стороны. При ближайшем рассмотрении оказалось, что белая каемка блюдца это прибой на полосе коралловых рифов, а надкус — это маленькая лагуна (метров 600 от восточного угла до западного и около 300 метров от рифового барьера до середины берега). Рапатара представляет собой вулканический конус с диаметром надводной части около двух миль. В центре — гора Моуа–Ута, около 300 футов. На вулканических грунтах все растет с немыслимой скоростью, так что у местных жителей (их около 1200) нет проблем с обеспечением агро–продукцией, хотя из 900 гектаров острова обрабатывается не более половины (с воздуха хорошо видны яркие крыши домиков и маленькие квадраты полей и огородов). Рыбалка для местных жителей скорее хобби, чем работа. На острове 3 поселка: западный, восточный и южный. Южный, Мутуаура, расположенный на середине берега лагуны – это столица острова, а на мысу в крайней западной точке лагуны — трехэтажная резиденция арики (короля), построенная, так что ее террасы нависают над водой. «Рейкан» прокатился по воде и затормозил, слегка ткнувшись центральным поплавком в бамбуковый настил T–образного пирса со стороны западного мыса, в просвет между легким автожиром, выкрашенным в «military» и большим проа снежно–белого цвета. В полсотне шагов от пирса, компания голых подростков гоняла мяч по розоватому песку пляжа. Судя по времени и по валяющимся кучей ярким рюкзачкам, это были школьники, расслабляющиеся после занятий. Едва мы причалили, они прервали игру и побежали нас встречать. Похоже, эти ребята ожидали увидеть только Таири и Хаото, а мое появление было для них неожиданностью, и я на пару минут оказалась в центре внимания…. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -— Mata–i–rahi–roa может прийти на Таити через 5 дней — сообщил король Лимо, задумчиво двигая по столу рюмку, — Форсы хотят попользоваться им, пока он не пересечет FOL. Хаото кивнул, почесал за ухом Таири (которая успела задремать, положив голову ему на колени) и ответил: — Я знаю, что будет 12 Бофортов, но это еще не повод проводить FOL. С чего бы? — 12 Бофортов в этой акватории бывает трижды в год, не реже, — сонно проворчала Таири, устраиваясь поудобнее, — Если каждый раз из–за этого проводить FOL… — Чего вы опять шумите? – обиженно сказал младший сын Аилоо, пятилетний мальчишка, который полностью исчерпал двигательную активность, балуясь по ходу ужина, и теперь, свернувшись калачиком, лежал почти что между Таири и Хаото. — Знашь, Тлали, — откликнулась сидящая в шезлонге Аилоо и, протянув руку, пощекотала сынишке голую пятку, — Я подозреваю, что тебе уже пора идти спать в детскую. Если ты хочешь, чтобы мое подозрение превратилось в уверенность… — Не хочу, — быстро ответил он, и стал старательно делать вид, что спит. Аилоо хмыкнула и, отвечая на вопрос Таири, пояснила: — Нам обещают 5 Сафферов. А это, как ты понимаешь, уже серьезно. — Ты шутишь, — недоверчиво сказал Хаото. Та пожала плечами. — Хочешь, свяжемся с Уираити. Она вместе с Лисанто и Арно в Таи–о–Хае на Нуку–Хива. Жанна, отчаявшись понять, о чем идет речь, подняла руку, чтобы привлечь внимание. — Можно попросить комментарий для прессы? Кто такие эти Бофорты, Сафферы и… — Все очень просто, — перебила окончательно проснувшаяся Таири, — Шкала Бофорта это баллы ветра. 12 баллов — это шторм со скоростью ветра 30 метров в секунду и более. Для них есть шкала Саффер–Симпсона. 5 баллов по ней дают при 70 метрах в секунду и выше. Если такой ураган пройдет по населенному острову, это полная жопа. — 70 метров в секунду? — переспросила канадка. — 70 это нижняя граница для 5 баллов, — уточнил Хаото, — а может быть и 100, и 120. Лимолуа допил свою рюмку, взял с полки ноутбук и уселся рядом с Жанной. — Сейчас я тебе нормально объясню. Вот, только картинка сейчас загрузится… Это карта нашей, как говорили при старом режиме, Французской Полинезии. Циклон Эгле родился вот здесь, в открытом океане, примерно в тысяче миль к west–south–west от Галапагосов, на 6–м градусе южной широты. Как и положено циклону, он двинулся с востока на запад со скоростью 250 миль в сутки, а потом начал постепенно отклоняться к югу, и… — У меня что–то не выходит с арифметикой, — перебила она, — метр в секунду это примерно 2 мили в час. А если умножить на 70, то получится 140 миль в час. Значит, за сутки… — Да нет же! — король звонко хлопнул себя ладонью по голому бедру, — Это совсем другая скорость! Эй Поу!… — Не мешай девочке, — остановила его Аилоо, — у нее там Кианго. Думаю, им не до нас. — Ааа, — протянул Лимо и, после короткой паузы, крикнул, — Рити! Возьми какой–нибудь ноут, и притащи сюда!… E faaroo oe Riti?… Viti–viti oe! — I teie nei! — послышалось в ответ с третьего этажа. Король снова хлопнул себя по бедру. — В этом доме приходится повторять трижды, пока тебя не услышат… Так вот, ураган, а по–научному, тропический циклон, это воздушная воронка, высотой до 12 тысяч метров и диаметром миль 400. Сама воронка ползет над океаном со скоростью лодки, но внутри она крутится, как бешеная, а в серединке у нее глаз в 20 миль шириной. Типа как ось, вокруг которой все крутится. В этом глазу отрицательное давление одна десятая атмосферы… Появилась Рити, одетая в цепочку из люминесцентных пластиковых колец разных цветов, переброшенную через левое плечо на правое бедро (где на одном из колец висел мобайл). — Отрицательного давления не бывает, — сообщила она, ставя ноут рядом с королем, — а то, что в циклоне, называется «зона низкого давления». А кофе у вас еще есть? — Есть, — проворчал Лимо, — Вот, целый кофейник. А про давление я так сказал, чтоб было понятнее. И, раз уж ты здесь, найди вид на Эгле со спутника. — Пожалуй, я позвоню ребятам в Таи–о–Хае, — задумчиво сказала Аилоо, — а то мне за них неспокойно. В начале века назад такой циклон чуть не снес острова Вануа–Лава. — Это было давно, — заметила Рити, щелкая клавишами. — Верно. Но физика осталась та же. При 5 Сафферах от fare остаются одни сваи. — Но ведь теперь у нас есть бомба, правда, Аи? — Да, — согласилась Аилоо, — Это, какой–никакой, а выход. Рити повернула свой ноут экраном к Жанне и, наливая себе чашку кофе, гордо сообщила: — Online со спутника, который снимает Эгле. Видишь, он как воронка с рукавами. А левее и ниже воронки — Маркизский архипелаг. Вот остров Нуку–Хива, это 1200 миль от нас на North–East. Там сейчас Уира, Лис и Арно. Они классные! Аи и Лимо как раз им звонят. — И что на счет бомбы? – спросила Жанна. — Ага. Если ураган дойдет до FOL, на него сбросят L–bomb. Типа, вот сюда, — она ткнула пальцем в глаз циклона на спутниковой картинке. — А FOL – это..? — Frontier of liquidation, — пояснила Рити, хлебнув кофе, — Чтобы ураган не накрыл motu, где много жителей. Если сотня–другая, то их эвакуируют, а если больше, то бабахнут по нему L–бомбой. У него пропадет зона низкого давления, и он развалится. Мы по физике проходили. Я даже нарисовать могу! А Лимо просто гонит, что я фигово учусь. — Не наглей! — рявкнул король Лимолуа, и пояснил в трубку, — Это я не тебе, это я Рити. — Вернемся к бомбе, — предложила канадка, — Как я понимаю, это водородная бомба. — Типа водородной, но чистая, — уточнила Рити, — Там нет деления. Только синтез. Блин, как объяснить? У нас в школе ядерная физика только на пальцах. Ее в колледже учат. — А в прессе пишут, что это просто мощная водородная бомба, — заметила Жанна — Врут! Я же объясняю: она чистая. Хочешь, найду про нее FAQ в интернете? Не дожидаясь ответа, она застучала по клавишам, и на экране появилось заставка:Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №8.
Революционная история одной королевской семьи.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Примерно в полутысяче миль севернее двух основных новозеландских островов, лежит вулканический архипелаг Кармадек (также территория Новой Зеландии). В большинстве справочников сказано, что он состоит из трех островков: Куртис (площадь 0,6 кв.км.), Макаулей (3,1 кв. км) и Рауль (29,4 кв. км.). Из этих клочков суши лишь самый северный остров Рауль представляет какой–то интерес. В центре острова есть два маленьких озера (одно из которых представляет собой кратер действующего вулкана), а на северном берегу — метеостанция, маленький отель, вертолетная площадка, госпиталь и дизель–генератор. Постоянных жителей тут нет. Немногих желающих поселиться в этом живописном месте отвадило короткое вулканическое извержение в марте 2006 года. В миле к Северо–Западу от острова Рауль находятся острова Мейер, площадью 0,2 кв.км. Это участок суши длиной 800 метров и шириной 250, разрезанный пополам узкой бухтой, и прилегающие к нему цепи коралловых рифов. Острова Мейер отмечены на картах, как скалы, опасные для судоходства. Они абсолютно бесполезны для кого угодно… кроме меганезийца. Есть такой анекдот: риэлтер, в шутку выдает парочке меганезийцев чертеж теннисного стола 5 на 9 футов, за план островка. Те говорят: «покупаем!». Агент удивлен: «что вы будете делать на таком пятачке?». Меганезийцы отвечают: «здесь все размечено: в левой половине место под дом, а в правой — под backyard, чтобы детям было, где играть». В 400 милях к северу от островов Мейер проходят границы стран–архипелагов Фиджи и Тонга. До Алюминиевой революции, на Фиджи была феодальная республика, а на Тонга – конституционная монархия. В этих отсталых и нестабильных государствах искали поживу крупные и мелкие аферисты. Пара молодых людей, Панто Койо, 20–летний механик, и Омиани Нгани, 17–летняя студентка колледжа, были мелкими. В тот раз они провернули на Фиджи небольшую аферу с номерами кредитных карточек, и скрылись от претензий фиджийских властей на соседнем Тонга, в предместьях Нукуалофу. Ребята считали, что тонгайская полиция уже успела забыть аналогичную аферу, исполненную в Нукуалофу, месяц назад, но не тут–то было. Эту парочку здесь отлично помнили. Вероятно, их бы сцапали, если бы не случайное знакомство с молодым, но решительным сержантом Крисом Проди, который недавно дезертировал из тонгайской армии и тоже имел проблемы с полицией. Был придуман и реализован дерзкий план. Поздним вечером Омиани приехала на старом джипе (в который был погружен тщательно подобранный «набор Робинзона») и, изображая девушку очень легкого поведения, отвлекла на себя внимание пятерых охранников маленького учебного аэродрома. Панто, тем временем, пробрался в ангар и подготовил к полету древний, но надежный «Cessna 140H». Когда охранники, услышав звук авиа–мотора, метнулись наперерез выезжающиему из ангара самолету, Крис встретил их точным броском гранаты и не менее точными очередями из автоматической винтовки M–16. Эпилогом к этой сцене (и эпитафией для охранников) были слова Омиани: «Если нас теперь сцапают, то уже не посадят, а вздернут». Не теряя времени, компаньоны перегрузили в самолет «набор Робинзона» из джипа, добавили кое–что из попавшегося под руку военного имущества, взлетели и взяли курс на юг. Следующим пунктом их плана было освоение бесхозных новозеландских островов Мейер. Успешно добравшись до места, компаньоны, еще до рассвета успели спрятать самолет в очень узкой закрытой бухте и разгрузить багаж (всего полтора центнера). Ранним утром они поставили у водоисточника на северо–восточном (невидимом с острова Рауль) склоне портативный ветровой генератор, затем собрали 6–метровый катамаран, и проверили его мореходные качетства, дойдя до острова Рауль. Там удалось разжиться горой полезных вещей, выброшенных персоналом новозеландской метеостанции, как мусор. Вернувшись на Мейер, компаньоны развели небольшой костер, пообедали рыбой (которую наловили по дороге на дрифтерную снасть) и занялись постройкой бунгало из пластиковых бочек, дырявых лодок, листов фанеры, больших полиэтиленовых паков, и прочих строительных материалов, применяемых полинезийской беднотой. К вечеру дом был готов, и в нем даже работала «радио–тарелка» с интернет–связью. Компаньоны, таким образом, могли следить за событиями в мире и искать в нем нужные контакты. Они намеревались основать некий специфический бизнес на островах Мейер – это был третий, главный пункт плана. В поисках нужных партнеров, компаньоны перебрали всех своих знакомых авантюрного склада, и Крис нашел по интернету Аилоо Ваикато: бойкую 19–летнюю маори, с которой он как–то раз провел несколько веселых недель на атоллах Огеа в юго–восточном Фиджи. Закончив 2 курса Design and Arts College of New Zealand, она занималась коммерцией и жила с парнем по имени Лимолуа, вечным студентом Auckland University of Technology, младшим сыном Руанеу Хаамеа, короля островка Рапатара во Французской Полинезии. Лимолуа в семье Хаамеа считался infant terrible. Вместо того, чтобы как все другие дети короля, быстро закончить агротехнический колледж в Аваруа на Раротонга или в Папеэте на Таити (и то, и другое, всего в 300 милях от Рапатара), и развивать сельское хозяйство, он в 17 лет отправился за 2000 миль, в Новую Зеландию, учиться модным техническим штучкам, совершенно неактуальным для народной экономики родного острова. Его 6 лет не видели дома, он общался с родными по mobile, раз в месяц, и король грустно говорил: «чем он там живет – непонятно, когда возьмется за ум и вернется домой – неизвестно». А Лимолуа вообще не собирался возвращаться. Ему совсем не улыбалась перспектива всю жизнь заниматься скучными делами рапатарских фермеров (чье благополучие он должен был устраивать, согласно родовой традиции Хаамеа), возиться с симпатичными, но тоже скучными женами, и растить многочисленное потенциально–скучное потомство. После знакомства с Аилоо он даже и думать забыл о возвращении домой. В Новой Зеландии и окрестностях было столько возможностей для решительных людей, что глаза разбегались — а эта парочка была решительной. На «серой бирже» Лимо и Аи приобрели известность под прозвищами «Толстяк» и «Малышка» — и не из–за комплекции, а в честь двух атомных бомб, которые под этими прозвищами были сброшены на Японию в Августе 1945. «Толстяк» Лимо и «Малышка» Аи прилетели на Мейер через две недели после звонка Крис на самолете, который, даже по сравнению с «Cessna–140H» компаньонов, выглядел доисторическим. Это был «Vickers Vincent» образца 1932 года, списанный из летного парка ВВС Новой Зеландии в 1943 году. Мощный биплан грузно шлепнулся на воду и, надсадно ревя перегретым движком, с трудом вполз в узкие ворота восточной бухты. Ступив на берег островов Мейер, Лимо произнес исторические слова: — Aloha, foa! La prehistoria feliz era finito, se inicio la joder epoca moderno. (Привет, публика! Счастливая первобытная эра кончилась, настала гребаная эпоха модерна). Аи добавила: — Joder amen, de puta madre» (Гребаный аминь, так его мать). В ответ на слово «аминь», (в несколько необычном контексте), Омиани флегматично поинтересовалась: — Que tu joder misioneros catolicos? Y polla no parece! (Вы что, гребаные католические миссионеры? Ни хера не похожи!) Дружный смех пяти здоровых юных глоток возвестил о расширении состава компании и о начале славных дел будущей фактории Мейер. Предыдущие 2 недели жизнь на островах Мейер и правда была близка к первобытной. В ожидании «Толстяка» и «Малышки», трое компаньонов бездельничали, ловили рыбу и прочие дары моря, купались, катались на проа к острову Рауль (где шакалили вблизи метеостанции на предмет наличия выброшенных полезных вещей), и занимались сексом трижды в день. Омиани щедро дарила свою любовь и механику, и сержанту. В общем, имела место почти идиллическая робинзонада в домике из старых бочек и бытового мусора посреди яркой тропической зелени и теплого океана с кораллами и рыбками. С появлением Лимо и Аи все резко изменилось. На своем древнем «Винсенте», они привезли почти 2 тонны всяких полезных вещей, которые тут же пошли в дело. Были установлены 10 комфортабельных 4–местных палаток. Смонтирована полевая кухня, мобильный водопровод, комбинированный генератор и мачта local TV. Размечено поле для мини–футбола. North–East Meyer beach приобрел вид модернового кемпинга. Были собраны 5 прогулочных проа и 5 ультралегких новозеландских флаек «KiWing». Еще через неделю появились двое работников–индусов с Фиджи и несколько девушек с какого–то из маленьких атоллов Тонга, а затем приехал первый десяток туристов. Начался «серый» туристический бизнес. Острова Мейер лежат ровно посередине между Новой Зеландией и атоллами Южного Тонга, да еще и рядом с очень живописным и практически безлюдным островом Рауль. Хорошо организованный транспорт посреди дикой природы, относительный комфорт кемпинга, отсутствие контролирующих учреждений и налогов, а также договоренности с вождями мелких тонгайских атоллов относительно «девочек по вызову», обеспечили предприятию компаньонов быстрый коммерческий успех. Неизвестно, как развивался бы бизнес «Фактории Мейер», если бы через год не грянула Алюминиевая революция. Вспыхнув на атолле Тинтуг, она стремительно прокатилась по архипелагам Британской и Французской Океании как цунами, сметая неоколониальные и традиционалистские режимы. Революционный Трибунал штамповал проскрипционные листы со скоростью типографской машины, а Преторианский Корпус и Народный Флот Конвента не жалели патронов и аммонала для «врагов революции». К началу революции, островок Рапатара формально был под юрисдикцией французской неоколониальной губернии Тубуаи, но реально тамошних чиновников здесь не видели годами. 65–летний ariki (король) Руанеу Хаамеа, за четверть века своего правления, de–facto восстановил независимость острова. В выборах мэра жители не находили смысла — старые и довольно толковые обычаи, соблюдавшиеся семьей Хаамеа, вполне устраивали рапатарцев. Конвент, посланцы которого прибыли на Рапатара через пару месяцев после Алюминиевой революции, напротив, считал аристократию «опорой неоколониализма», с которой разговор короткий: «Высшая мера гуманитарной самозащиты» — расстрел или депортация. Несмотря на такое предвзятое отношение, комиссар Конвента, после более, чем двухчасового разбирательства, вынужден был согласиться с тем, что расстреливать короля решительно не за что. Руанеу строго соблюдал обычаи, а обычай «tapu ariki rave titoe y hape» не позволял не то, что угнетать кого–либо из подданных, а даже делать те мелкие операции с чужим имуществом, которые были в ходу у жителей по отношению друг к другу. Король не мог зайти в дом соседа без приглашения, стрельнуть фунт соли или взять лодку, хозяин которой сегодня не идет в море. Король мог тронуть кого–либо лишь в строго определенных случаях, а принимать подарки он не мог вообще никогда. Продукты и вещи король должен был покупать на рынке, по общей цене, и платить тут же. За управление (включая разбор тяжб, организацию маленьких торговых экспедиций общины, и руководство в экстренных ситуациях, в т.ч. при защите острова от пиратских налетов) он получал 1/20 часть «валового островного продукта». Придя к выводу, что на Рапатара отсутствовало видимое угнетение, комиссар Конвента проявил революционную гуманность: ограничился депортацией короля и его семьи из Меганезии, и конфискацией их имущества в пользу народа Рапатара. Народ был категорически против, но что он мог сделать? У народа — сотня помповых ружей. У взвода командос — автоматы и минометы. Король выслушал постановление и сказал: «делайте, как я». Он вышел из дома, и сложил на землю все немногочисленные украшения и всю одежду, кроме набедренной повязки. Его примеру последовали все домашние и все жители, считавшие себя родичами Хаамеа. Затем король позвонил по мобильному телефону и сказал: «Сын, я прошу тебя принять в твоем доме 36 людей из рода Хаамеа, которым больше нет места на Рапатара». Выслушав ответ, он положил телефон к остальным своим вещам и спросил у комиссара Конвента: «Тысячу миль по океану не пройти без лодки. Могут ли мои люди взять один большой старый проа с запасом еды и воды на неделю?». Комиссар, в прошлом — обыкновенный полинезийский рыбак и, в сущности, не злой человек, ответил утвердительно. Жители Рапатара в тихом ужасе смотрели, как спутники короля грузят на борт бидоны с пресной водой и ящики с консервами. Комиссар сообщил, что дети младше 13 лет (таких было восемь) могут остаться. Руанеу лишь пожал плечами — Хаамеа не берут подачек. К концу погрузки напряжение достигло предела. Ждали прощальных слов несправедливо изгнанного короля. Если бы он произнес ритуальное проклятие: «Aitoa tajoro teie motu», все 900 жителей сегодня же покинули бы остров. Король Руанеу несколько минут молча стоял на корме, глядя поверх голов собравшихся, на свой дом и на гору Ута. Потом, в полной тишине, нарушаемой лишь шумом волн, медленно и четко произнес: «Мой проа отойдет от берега. Вы, не расходясь, выберете мэра. Он поклянется управлять так, как если бы он был из семьи Хаамеа. Я все сказал. Ia orana i te fare (счастья вашему дому)». Король махнул рукой, швартовы были сброшены, а парус из циновки развернут. Проа заскользил прочь от берега, и через час превратился в едва заметную точку на горизонте. Комиссар Конвента, еще раз объявил, что дом и все вещи бывшего короля принадлежат теперь жителям острова. Никто не обратил на это внимания. Главы семей, под негромкий плач женщин, выбрали мэра, и тот поклялся ровно так, как приказал король. Потом все разошлись заниматься обычными делами. Вещи рода Хаамеа остались лежать там, где их бросили — никто к ним не притронулся и не подошел к дому короля ближе, чем на пять шагов. Офицер командос задумчиво почесал в затылке, поправил ремень автомата на плече, и сказал комиссару Конвента: «По–моему, мы сейчас сделали какую–то херню». Острова Мейер находятся в 1100 милях к west–south–west от Рапатара. Преодолеть такое расстояние даже на старом проа — не слишком сложная задача для таких прирожденных моряков, как полинезийцы. Конечно, Лимолуа не мог отказать родичам, но прибытие 36 новых колонистов требовало срочной смены бизнес–доктрины. Первый год «новичкам» пришлось кормиться за счет рыболовства и «гуманитарной помощи» молодого принца Лимолуа, но за год пятеро компаньонов сумели расширить бизнес, трудоустроив всех. Острова Мейер стали центром разнообразной, но сплошь сомнительной коммерции. Еще через год в «Britanica T–guide» в разделе «New Zealand» добавился такой абзац: «В экзотическом поселке маори на островах Мейер (северный Кермадек) развит сервис активного отдыха: полинезийский натуристический сноркелинг, парусный и планерный спорт, рыбалка, традиционные эротические танцы и фольклорные вечеринки с трубкой мира. В поселке имеется фактория, где можно по весьма умеренным ценам приобрести продукцию народных промыслов: сувенирное оружие, парусные катамараны–проа, а также современные ультралегкие мотопланеры и дельтапланы. В фильмотеке фактории можно купить или заказать диски с записями древних магических ритуалов Океании». Прошло еще два года, и размах деятельности «Фактории Мейер» удостоился внимания новозеландских властей. На заседании исполнительного совета, некий представитель право–центристской партии эпатажно выложил на стол набор предметов, купленных в Фактории Мейер и набор фотографий, после чего стал задавать риторические вопросы: «Похож ли этот кинжал на сувенирное оружие? А вот такой томагавк? Как, по–вашему, что курят участники этой фольклорной вечеринки? А как далеко зашла эротика в этом эротическом танце? Вы слышали про «натуристский сноркелинг»? Пускай бы плавали в масках голыми, но при чем здесь это sex–party на рифах? Или оргия на катере? А что вы скажете о том, что с Тонга на Кермадек возят нелегальные видеодиски и марихуану?». Докладчика выслушали прохладно: из прессы уже было известно, что кроме нелегалов меганезийцев на «Факторию Мейер» работает более сотни местных (новозеладских) маори, переселившихся ради хорошего заработка из окрестностей Окленда на остров Рауль. Здесь они официально зарегистрировали «Raul–Meyer Club», который занимался «традиционными маорийскими видами морского туризма». Доказать, что фактически этим легальным клубом тоже управляют сомнительные ребята с островов Мейер, было крайне сложно, а отделить легальную деятельность клуба от подпольных дел «Фактории» — еще сложнее. При этом, факт развития заброшенного острова Рауль пресса подавала, как однозначно–позитивный. В такой ситуации только тронь маорийский клуб, и защитники прав коренного населения Новой Зеландии, вместе с представительством народа маори в парламенте, устроят правительству такой раскардаш, по сравнению с которым торговля томагавками, секс–туризм и курение травки покажутся детским утренником. Тем не менее, всем было ясно, что этот рассадник мелких безобразий надо каким–то образом закрывать. А в Меганезии за 4 года, минувшие со дня революции, произошли следующие события: Через год Трибунал сменился Верховным судом, а Конвент — правительством «атомного координатора» Иори Накамура. Еще через 3 года, согласно Хартии, его сменило второе правительство координатора Ашура Хареба. Это был период эйфории: после «атомного инцидента», над страной не висела постоянная угроза войны. Началось стремительное развитие, которое до сих пор является «визитной карточкой» Меганезии. Осознав свое благополучие и силу, общество занялось исправлением «революционных перегибов» Трибунала и Конвента. В частности, Верховный суд рассмотрел иск жителей Рапатара в защиту семьи Хаамеа, и вынес постановление: «По смыслу Великой Хартии, у жителей есть право свободно выбирать ту форму устройства локальной власти, которая, как они считают, наилучшим образом обеспечит их благополучие. Если деятельность локальной власти не противоречит Великой Хартией, то никто не вправе ограничивать эту свободу. Если жители хотят, чтобы локальная власть передавалась по наследству, как социальная функция определенной семьи, по местному обычаю — это их свободный выбор. Исходя из этого, суд отменят все санкции против Руанеу Хаамеа, короля Рапатара, и его рода. Суд приказывает лично координатору правительства разыскать семью Хаамеа, и предложить ей имущественную компенсацию, и помощь в возвращении на родину, если они желают вернуться, или помощь на месте их нахождения, если они предпочитают там остаться». В Меганезии приказ Верховного суда — вещь непререкаемая. Ашур Хареб потребовал от военной разведки немедленно найти Хаамеа, и всего через несколько часов, получил исчерпывающую информацию о колонии на Кермадеке, и даже номер новозеландского мобайла короля Руанеу. Звонок координатора оказался для колонии очень кстати, потому что полиция Новой Зеландии совсем было собралась прихлопнуть «Факторию Мейер». Руанеу без лишней скромности объяснил, в какой помощи нуждается семья Хаамеа, и координатор, из–за категоричности постановления Верховного суда, не мог ему отказать. Через несколько дней полицейские силы Новой Зеландии, высадившиеся на Мейер, были внезапно встречены меганезийскими коммандос (у которых уже тогда была жутковатая репутация). Полисменам хватило ума не вступать в безнадежное сражение, а коммандос вообще сделали вид, что прилетели сюда «с целью 5–дневного отдыха личного состава». Затем, за дружеским обедом (суп из акульих плавников, филе тунца, салат с цветными водорослями, и отличный фиджийский кофе), стражам порядка, как бы невзначай, крайне доброжелательно объяснили, что вопрос о «Фактории Мейер» является не криминально–полицейским, а международно–политическим. Этим должны заниматься не полисмены, а политики, вот пусть и занимаются. Произошел тихий, добрососедский дипломатический скандал, который быстро разрешился экономическим путем. Правительство Меганезии купило у Новой Зеландии 0,2 квадратных километра бросовой территории по рыночной цене земли агротехнического назначения, и стороны остались довольны друг другом.
Дальше произошел новый казус: жители колонии Мейер считали Руанеу Хаамеа своим (а не чьим–то) королем, и отказывались отпускать его на Рапатара. Руанеу и сам считал, что возвращаться неправильно, но признавал, что рапатарцы, приложившие столько усилий к реабилитации его семьи, тоже имеют право на короля из рода Хаамеа. Выход был найден: королем Рапатара назначили Лимолуа. Мейерцы и его не хотели отпускать, понимая, что ему и его компаньонам колония обязана экономическим процветанием, но согласились при условии, что он на «переходный период» останется президентом «Meyer Factory». Не откладывая дело в долгий ящик, пятеро компаньонов уселись в две авиетки и часов через 5 приводнились в лагуне Рапатара. Местных жителей уже кто–то предупредил по mobile. Увидев встречающих (почти все население острова), Лимо сказал такую речь: «Aloha foa! Я – Лимолуа та–Руанеу Хаамеа. Меня, по ходу, назначили сюда королем, но если есть более подходящая кандидатура, то я, конечно, не буду настаивать». Рапатарцы оценили юмор: ржали все поголовно. Затем Лимолуа проводили в его дом (который все эти годы поддерживался в отличном состоянии). Мэр, пользуясь случаем, сдал королю свои полномочия — он даже не скрывал, как рад избавиться от этой обузы. Соблюдение королевских обычаев и ограничений было для него, простого рапатарского faaapu (фермера), удовольствием ниже среднего. Хорошо еще, жители не потребовали, чтобы он взял в дом 5 жен, и принял всех рапатарских подростков на обучение основам военно–морского дела (как того требовал обычай от короля из рода Хаамеа). На празднике «hauoli», короля ввели в курс рапатарских дел, которые обстояли так себе. Экономический подъем, охвативший, в частности, острова Раратонга, Раиатеа и Таити, почти не коснулся маленького провинциального Рапатара. Здесь, как и до революции, жили, в основном, натуральным хозяйством. В полночь, после hauoli, король собрал компаньонов в своей гостиной (которая стала чем–то вроде штаба фактории). — Ребята, — сказал он, — на Мейер мы построили хороший бизнес, хотя у нас там не было ни хрена. Здесь у нас есть легальная территория, рабочие руки и главное — доверие людей…. Омиани ехидно спросила: — Типа, хочешь построить рапатарское экономическое чудо? Лимолуа ответил, что да, хочет, и обязательно построит. Началось бизнес–совещание, в разгар которого в дом пришла юная особа по имени Уираити (что в переводе означает «маленькая молния»), командированная жителями, чтобы королю было, чем заняться ночью. — Очень кстати! — объявил Лимо, — сейчас устроим экзамен. Уираити сбросила лава–лава (единственное, что на ней было) и, не скрывая энтузиазма, спросила, в каком помещении (или в каком месте на свежем воздухе), король намерен принимать экзамен. — Отсутствие комплексов это плюс, — сказала Аилоо, — а как с образованием?. Через час стало ясно, что образование 13–летней девушки исчерпывается элементарными навыками письма и счета — уровень двух классов средней городской школы. Уираити чуть не плакала: она не могла понять, чего от нее хотят. Тут вмешался экс–сержант Крис — он уже сталкивался с таким уровнем знаний у солдат из глубинки. — Это фигня! Интеллект у них ОК. Он начертил квадрат из 9 клеток, написал в 3–х клетках цифры и предложил ей заполнить остальные клетки так, чтобы суммы по любой строке, столбцу и диагоналям были одинаковы. Девчонка решила задачу за 10 минут. — А если так? — спросила Омиани и нарисовала другой вариант той же задачи. 10 минут — и Уираити снова выдала решение. Включился Панто с тестами со спичками на сообразительность… В 4 часа утра Уираити уснула за столом. Лимо отнес ее спать на диван и компаньоны, обсудив все за чашкой чая, постановили: для экономического чуда надо сначала привести в порядок местную школу. В 9 утра король провел реформу образования: он вычеркнул половину предметов, а по оставшимся — приказал заменить базовую меганезийскую программу на ту, по которой в колониальном XIX веке за год обучали островитян, рекрутированных в армию. Учитель (он на острове был один) сначала возражал, но потом сдался — не столько из–за авторитета Лимолуа, сколько из–за железных аргументов в пользу старых армейских учебников. Все последующие реформы бизнес–штаб короля проводил так же быстро и радикально. За год Рапатара модернизировался настолько, что сюда начали ездить студенты с Раратонга из кампуса Такамоа. Этого и добивалась команда короля. «Процесс пошел», — сказала Аилоо, когда несколько ребят из очередного выпуска поселились на Рапатара. На третьем году правления Лимолуа Хаамеа произошел долгожданный прорыв: родилась бизнес–идея: *** Encyclopedia Oceanica: «Технозаврики (Tecnozaurito) – инженерное приложение cyber–life, предложенное С.Хопкинсом (около 2010, USA). Виртуальные животные, моделирующие эволюцию бытовых или технических устройств в борьбе за эффективное удовлетворение комплекса запросов потребителя. Стартовая популяция технозавриков — это множество уже существующих моделей устройств, финишная популяция – это одна или несколько новых перспективных моделей. Биологическим прототипом технозавриков считается вирус табачной мозаики, кибернетическим (computer science) прототипом – экспертная система «Eurisco» Д. Лената (около 1980, USA), Для контроля развития технозавриков используется тестирование физических копий, изготовленных на фаббере (3d–принтере). См. также: Теория Дарвина. Размножение, изменчивость и гибридизация в эволюции вирусов. Экспертные системы. Проектирование путем естественного отбора. Фабберы». *** В развитых странах Америки и Европы, технозаврики, по ряду социально–политических причин, пришлись не ко двору. Зато, они оказались востребованы военно–техническим центром «Creatori» Народного флота Меганезии для быстрой разработки дешевых систем вооружений. Представление о конкуренции виртуальных монстров, как о битве, в самом прямом смысле слова: силовой борьбе на уничтожение, полностью владело сознанием пользователей. Никому даже в голову не приходило применить технозавриков в мирных целях (для дизайна чего–либо бытового) – до поры до времнеи. Силой, изменившей этот стереотип, стала любовь. Любовь Юео Аугаска (23–летнего выпускника Технического Университета Раротонга), к Феиви Еамару (17–летней третьей жене короля Лимолуа). Придя к выводу, что «у ребят это серьезно», король признал Юео своим товарищем по жене и, по–товарищески, сказал ему: «Прикинь, бро: Феиви уже практически взрослая девушка, и толковая, кстати, — а мира не видела. Аваруа, Утироа и Папеэте, да один раз я слетал с ней в Лантон – вот и все. Займись ее кругозором. Вот, к примеру, прокатитесь в Австралию. Какой–никакой, а континент, и режим у нас с ними безвизовый». Через час молодая парочка уже заказала билеты на завтрашний рейс Тубуаи — Сидней, и занялась сбором вещей в дорогу. В мегаполисах Австралии одеваются несколько иначе, чем в деревнях Меганезии, и ребята, сбегали в столицу (в Мутуаура — столицу Рапатара), купили там кое–что из тряпок, в чем можно пойти в Sydney Opera House и в Powerhouse Museum, не привлекая к себе недоуменного внимания культурных австралийцев. Следующая сцена — трагическая: Юео лежит на циновке, на террасе и переживает, глядя, как его любимая женщина разбирается с непривычной и оттого неудобной одеждой. Его взгляд блуждает между Феиви и микрокалиберным пистолетом «Lem–4.5 мм», висящим на шее у бамбуковой фигурки akufare (духа — хранителя дома). Его мысли вовсе не о том, чтобы застрелиться, а совсем о другом. «Lem» — это первая удачная инженерная работа Юео: ультракомпактное и эффективное карманное автоматическое оружие. «Да, — думает он, — «Lem» уступает по боевым качествам таким знаменитым маркам, как австрийский «Glock» и германский «Walter–PP», зато он штампуется на обычном термопласт–роботе, содержит минимум подвижных элементов. Простота и автоматизм – девиз технологий XXI века. На конкурсе концептов карманного оружия для пилотов ВВС, Модель «Lem» проигрывала другим образцам по частным критериям, но выигрывала по интегральному критерию полезности, и в итоге была признана объективно–лучшей. Юео взял на этом хорошие деньги. Joder! Почему этот простой и естественный способ выбора моделей не применяют к тряпкам? И что за идиоты проектируют такие непрактичные модели?». Следующие две недели, Юео не только отдыхал (заодно знакомя свою молодую жену с природой и культурой Австралии), но и крутил в мозгу мысль о дизайне одежды. Ко дню возвращения, у него в голове созрел план, как столкнуть разные конфигурации тряпок в жестокой борьбе за существование в мире технозавриков. Идея заразила компаньонов своей неожиданной новизной, и началась беспрецедентная в истории войн, виртуальная битва тряпок. Из нескольких оцифрованных костюмов, оставшихся в живых на поле боя, Фактория выбрала для «натурного эксперимента» модель с рабочим названием «koala» — фигурную тряпку на липучках, которая делалась на домашнем швейном роботе за пару минут. «Коалу» вывели в свет через интернет–шоп, и она прошла по рынку молодежной одежды, как танк. Сперва она расползлась по меганезийским студенческим кампусам, затем ее оценили старшие школьники, а через полгода «коалу» носили по всей Океании, от Австралии и Новой Зеландии до Гавайев и Калифорнии. Авторитетные модельеры ругали молодежь за безвкусицу, производители одежды экстренно ставили «коалу» на поток, а компаньоны снимали с темы сливки. «Праздник удался», — как сказала Аилоо. Позже Юео приобрел широкую известность в узких кругах другой инженерной работой: poket–machinegun «Spagi–5.56 мм». Это была адаптация советского пистолет–пулемета Шпагина (самой надежной и дешевой модели автоматического оружия второй мировой войны) к технологиям XXI века. Spagi при стрельбе уступал таким знаменитым маркам, как австрийский «Steyr–TMP» и израильский «UZI», но зато его можно было штамповать на массовом и дешевом автоматическом оборудовании, из распространенных и дешевых материалов, и при этом он работал даже после откровенно–свинского обращения. Spagi cтал третьей (после Mauser и Kalashnikov) из марок стрелкового оружия, включенных в национальные гербы развивающихся стран – но это уже совсем другая история. Пропуская еще несколько эффектных проектов трансформации простых бытовых вещей, мы переходим к своего рода кульминации, произошедшей, когда Фактория получила от «Freefisher Union» предложение спроектировать палубную авиетку для мини–траулеров. Ни одна флайка не помещалась в их хозяйственный трюм (2x3x2 метра) и, за неимением лучшего, рыбаки использовали складные поплавковые мото–дельтапланы. При слабой волне они взлетали с воды, а при более сильной — их запускали с палубы на тросе, как воздушный змей (крайне опасный фокус в открытом океане). За полноценную мини–авиетку, которая помещалась бы в хозяйственном трюме в собранном виде, рыбаки готовы были заплатить достаточно серьезные деньги, чтобы этим стоило заняться. Самые компактные из массовых авиеток (французские Cri–Cri образца 1973 года) имеют длину 4 метра и размах крыльев — 5. Все предыдущие и последующие попытки создать более компактную, но достаточно надежную и безопасную авиетку, не принесли ничего, кроме неприятностей. Лимолуа понимал, что Фактории предложена задача, от которой обычные подрядчики отказались (сочтя ее невыполнимой). — Если мы это сделаем, то Рапатара утрет нос всем: Тубуаи, Раротонга и даже Раиатеа! — сказал он, обращаясь к своим компаньонам и волонтерам. — Что, и Таити тоже? — спросил кто–то из волонтеров. — Да, и Таити — тоже! — твердо ответил Лимолуа, и после паузы, добавил, — Нам не хватает лишь одного, а именно: человека, который может решить такую задачу… Встречу короля Лимо и экс–сержанта Криса с Таири и Хаото можно было бы отнести к тем совпадениям, о которых канаки говорят: «E Paoro teie» (Это – Судьба). От атолла Аитутаки, где они жили, до Рапатара, меньше 300 миль – смешное расстояние для таких ребят. Таири, недавно закончила дома, на Аитутаки, колледж компьютерного дизайна мобильных объектов, а Хаото выучился по четырехгодичной программе «инженерная гидроаэромеханика» в университете Раиатеа. Выслушав условия задачи «о рыбаках и флайках», Таири едва заметно кивнула, а Хаото спросил: «Ну, и что нам за это будет, в денежном выражении?». Лимолуа назвал примерную сумму контракта, и долю новых партнеров, после чего спросил: как они намерены заставить летать флайку с такими габаритами. Таири ответила: «Ты жука видел? Сколько его крылья занимают в ширину, когда он их сложит?». Хаото добавил: «У насекомых одна механика и для складывания крыльев, и для контроля углов атаки в полете. Полмиллиарда лет работает, прикинь?». Разумеется, все было не так просто. Волонтерам проекта пришлось сначала оцифровать эскиз машинки, потом месяц играться с ее численными вариантами на компьютере, и с отштампованными на фаббере радиоуправляемыми игрушками–прототипами. Результат этих упражнений напоминал гибрид легкомысленной бабочки с бумажным самолетиком. Эта модель получила имя «Orivaa» (на утафоа — «танцующая пирога»), а какой–то остряк грубо и цинично обозвал ее: «оригами для камикадзе». Игрушечный «Orivaa» летал отлично (впрочем, детские бумажные птички тоже отлично летают), но пилотируемый образец… Перед первыми испытаниями Лимо сказал пилоту: «Ты прыгаешь при любых сомнениях, это приказ». Для парня–утафоа прыжок в море с 20 метров не представляет опасности, чего не скажешь о падении в воду с той же высоты в кабине летательного аппарата. Прыгать, однако, не пришлось. Машинка легко взлетела с воды, сделала пару кругов на малой высоте и так же легко приводнилась. Затем было много рутинны, и каждый новый тест подтверждал отличные летные характеристики флайки. Как позже объясняли авторитетные эксперты, ничего странного в этом не было. Просто раньше никто не пробовал организовать несущие плоскости таким образом. Вернее, никто из людей не пробовал, а Rhyniella (далекий предок кузнечиков и стрекоз) летал с такой же схемой крыльев более 400 миллионов лет назад. Nil novi sub Luna. После hauoli в честь успеха проекта, компаньоны и партнеры собрались на совещание, и король сказал очередную историческую фразу: «Экономическое чудо, над которым мы работали столько лет, можно считать совершившимся, но мы не продвинемся ни на шаг вперед, пока здесь у нас на Рапатара не появится собственный технический университет». Суть проблемы была понятна: пока на Рапатара нет своего центра профессионального роста, молодые толковые ребята, потенциальные инженеры, ученые и менеджеры будут искать такие центры в других местах: на Таити, на Раротонга, или вообще где–нибудь на Самоа, и вряд ли когда–либо вернутся домой. Рапатара, как и множество других мелких периферийных островов с хорошим базовым средним образованием, окажется донором перспективной молодежи для окружных центров, а обратный поток специалистов будет на порядок меньше. Никакие социальные блага не изменят направление этого процесса. С таким настроем Лимолуа отправился на очередную конференцию по развитию малых островов, и устроил там грандиозный скандал, поскольку четко сформулировал ту мысль, которая уже давно вертелась в головах многих толковых провинциальных мэров. Больше ему ничего не пришлось говорить — все остальное сделали другие. На следующих выборах равный доступ к высшему образованию во всех точках Конфедерации попал в «top list» карты общественного запроса, и команда правительства начала организовывать систему виртуальных высших школ. Но компаньоны не собирались ждать ни дня, и сразу после возвращения короля, создали на Рапатара «Cyber–life architecture college» (CLAC ). «Clac» на лингва–франко — это коническая шляпа–вьетнамка. Ее решили сделать эмблемой колледжа: шляпа–логотип, шляпы для студентов и само здание колледжа в виде шляпы. Построить шляпу–конус в 3 этажа по современной технологии несложно, но как сделать, чтоб это была не просто шляпа, а Шляпа (с большой буквы). «В этой Шляпе должен быть драйв! — говорила Аилоо (очередной раз вспомнившая о своей степени бакалавра искусств и дизайна), — Это должна быть такая Шляпа, перед которой хочется снять шляпу!». Чтобы создать драйв, не нарушив строгую простоту «вьетнамки», треть окружности 2–го этажа превратили в террасу, а над ней сделали широкий балкон третьего этажа. Сама шляпа–вьетнамка, повторяя эту конструкцию, преобразовалась в гротескный конический зонтик для ношения на голове, с прорезью напротив лица и козырьком. При желании, владелец мог загнуть поля вверх, и «вьетнамка» превращалась в аналог мексиканского сомбреро. Компаньоны совершенно не предполагали, что сюрреалистическая шляпа–зонтик станет чем–то, кроме «фенечки» для студентов и сувенира для гостей, но эти шляпы оказались очень удобны для защиты от комбинированного воздействия солнца и морских брызг. Сначала торговые агенты начали закупать их оптом, а затем пришел E–mail от дженерал–команданте Эаро Таобати с предложением контракта на поставку партии шляп–зонтиков для ВМФ… Сам по себе, «шляпный бизнес» не имел длительной перспективы (было ясно, что через год эти штуки будут производить все, кому не лень). Гораздо важнее была известность, которую приобрел колледж, и деловой контакт с команданте Таобати. Благодаря этому знакомству, через год штаб ВМФ вспомнил об удачной рапатарской модели флайки «orivaa», и включил CLAC в список инженерно–технических центров, занимающихся разработками в области легкомоторной палубной авиации. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - ….
«L–BOMB: destruccion de huracanes para proteccion de isla pueblos. FAQ». «L–BOMB: Iriti–tapu e mata–i–rahi–roa mea oe motu fare–fare tia–i. FAQ». «L–BOMB: destruction of hurricane for protection of island villages. FAQ».— Ты там кликни engli или lifra, как тебе удобнее, — пояснила Рити, двигая ноутбук ближе к канадке, — а я тебе мобайл оставлю ладно? Если call–call, скажи, что i–haere–fare viti–viti. Оставив эту емкую инструкцию, она стянула через голову и положила на циновку свою цепочку с мобайлом, затем коротко разбежалась и ласточкой прыгнула через ограждение балкона. В воздухе мелькнули пятки, а секундой позже снизу раздался громкий всплеск. — Просто ужас, — констатировала Аилоо, проследив за ее полетом, — Хорошо, что моя дочь никогда так не делает. — Не делает, — подтвердил Лимолуа, и после паузы, добавил, — Когда ты за ней смотришь. — Так… Не хочешь ли ты сказать, что… — А то ты не догадывалась! Сама–то что творила в ее возрасте? — Тебе–то откуда знать? Когда мы познакомились, мне уже было почти 19. — Ну, да! В 19 ты уже прыгала с флайки. Если, говоря по–научному, экстраполировать в прошлое, то прыжки с балкона получатся как раз лет в 13. — Я прыгала с флайки? — возмущенно переспросила Аилоо, — Я сама прыгала, да? Кто был за штурвалом и подначивал? Кон–Тики? Фернао Магеллан? А, вспомнила! Лимо Хаамеа! — Нет! За штурвалом был Крис, а ты сама придумала прыгать, и меня подначила! — Ладно, за штурвалом был Крис, но это ты сказал: «Y que si el salto desde aqui»! — Я сказал «а что, если…». Я и не думал это делать, но ты прыгнула. Что мне оставалось? — Ладно, сейчас мы проверим, — спокойно сказала Аилоо, соскользнула с шезлонга, слегка коснулась застежки на плече, и ее яркий красно–синий саронг полетел на пол, — Эй, Рити, отплыви–ка подальше от балкона! Разумеется, Аилоо была значительно крупнее и полнее Рити, но в ее фигуре и движениях была своеобразная тяжеловесная грация, свойственная 40–летним женщинам — «melano» — тонгайкам, фиджийкам или маори, происходящим с островов неподалеку от Папуа. Для европейки такие габариты означали бы неэстетичное ожирение, а здесь была завершенная округлость форм, которую не портили даже складочки на боках. Аилоо быстро прошла до ограждения и перепрыгнула его, сильно оттолкнувшись рукой от края. Последоваший за этим всплеск был не громче, чем предыдущий: «чистый» вход в воду. — Это не жены, а издевательство, — сообщил король, поднимаясь на ноги и развязывая узел на своем старомодном лава–лава, — Они когда–нибудь сведут меня с ума, как это случилось с великим Джоном Нэшем. Я смотрел про него фильм «A Beautiful Mind». Чуть не плакал. — У математика–экономиста Нэша была одна жена, — проинформировала Жанна. — Ну, да. Ему хватило и одной. Просто он был городской, а мы деревенские. Мы покрепче. После этого глубокомысленного замечания, Лимолуа стартовал внезапно, как атакующий носорог, и взмыл над ограждением, как тяжелое каменное ядро из древней мортиры. Затем раздалось «Плюх!!!» и, через несколько секунд, громкое и гулкое довольное фырканье. …
*********************************… — Точно, — сказала Рити, заглядывая канадке через плечо, — Я в Новый год была на Таити, и сама видела. В смысле, как пускали зайчики. А хер начистили заранее, это я не застала. — У тебя очень избирательно концентрируется внимание, — заметил Хаото. — Так и должно быть, — уверенно ответила она, — Это у меня, типа, переходный возраст. — А–а, ну тогда все ОК… Слушайте, foa, может спать пойдем, а? Моя vahine уже в ауте. Мы ведь со вчерашнего дня летим. — А откуда, кстати? – спросил король. — С атолла Мидуэй — на Оаху–Вака, дальше — из Гонолулу в Лантон, а потом — сюда. — И что там интересного? — Там, Лимо, полуфабрикаты под весь твой заказ на флайки–ретро, — сонно пробормотала Таири, — 4 японских авианосца с остатками палубной авиации – по полста самолетов на каждом, и 250 самолетов россыпью, 1 американский авианосец, там тоже около полста самолетов, и еще 150 самолетов россыпью. Остатки от морского сражения в июне 1942. — Очень сильно раздолбанные? – живо поинтересовался Лимолуа. — По–разному, — ответил Хаото, — Завтра фотки покажем. Но таскать их со дна придется ночью, а то штатовская береговая охрана нахватит нашего робота, и будет убыток. — С внешней стороны восточного барьера, на 40 метрах, лежит «F4U Corsair» почти что целый, — сообщила Таири, не открывая глаз, — чур, он мой. Его ни с чем не спутаешь, он там один. Его там вообще не должно было быть в это время. По ходу, опытный образец. Король потянулся, зевнул и спросил. — А что это такое? — Лучший боевой самолет США в WWII. Палубный истребитель, штурмовик, и бомбер. Его называли «Whistling Death», и еще лет 20 после войны юзали в разных странах. — Гм… Как на счет размеров и веса? — Длина – 10,3 метра, размах крыльев – 12,5, полетный вес – 6,5 тонн. — Вроде, не много. А у нас есть схема патрулирования берегой охраны? — Мы с этого начали, — сказал Хаото и полез в меню коммуникатора, — один момент… — Стоп! – прервала его Аилоо, — Запомнили, на чем остановились, и вернемся к этому утром. Серьезный разбой надо планировать на свежую голову. Сейчас давайте лучше придумаем культурную программу для Жанны, и отправим всех спать. — А чего тут придумывать? – спросила Рити, и стремительно защелкала клавишами своего ноутбука, — Вот, пожалуйста! Готовая программа на 4 дня: Таити, Муреа, Раиатеа, Бора–Бора. Если Лимо даст нам «Subjet», то до Таити мы долетим за час, а там… — Минуточку, — перебил Лимолуа, — кто это «мы»? — Ну, типа, я буду пилотом и гидом, — пояснила девчонка. — А я, типа, послезавтра и четвертого дня пойду за тебя в школу? – спросил он. — Я возьму с собой ноут, и буду там дистанционно. Вот Бимини появляется в школе раз в неделю, вместо трех, а ей всего 13 лет. Почему ей можно, а мне… — С Бимини каждый день занимается Крис, — отрезала Аилоо, — и мы пока еще не сошли с ума, чтобы посадить тебя за штурвал реактивной машины. — «Subjet» не реактивный, а импеллерный! И я уже два раза на нем рулила! — Да, — подтвердил Лимолуа, — но рядом был не пассажир, а я. Научись–ка сначала хорошо летать на обычной флайке, ОК? Понимаете (добавил он, обращаясь к канадке), «Subjet» — это скоростной флаер полувоенного образца, с ним надо осторожно. Жанна энергично кивнула в знак согласия и заметила: — Видите ли, друзья, я не хочу знакомиться со страной по схеме из буклета для туристов. Журналист, пишущий о стране, должен странствовать с ветром. Ехать туда, куда ведут обстоятельства. На Рапатара я попала именно так. И в следующий пункт попаду так же. — Ага! – сказала Аилоо и повернулась к Рити, — Лягушонок, ты куда–нибудь собиралась двигаться завтра? Я имею в виду твои планы до появления Жанны. — Вообще–то мы с Поу и Кианго хотели рвануть на полигон. В смысле, проведать Панто и Омиани. Тем более, Крис специально приглашал Кианго, а с чего бы ему отказываться? — Действительно, с чего бы… — Аилоо повернулась к журналистке, — как по–вашему, это можно считать обстоятельством? В смысле, для странствий с ветром? — Наверное, да, — осторожно сказала Жанна, — а что это за полигон? — Полигон нашей фактории, — пояснил Лимо, — Это на островке Халл, сто миль к западу отсюда. Там мы испытываем всякую подвижную и шумную технику. Ну, понимаете… — Еще бы! – воскликнула она, — По–моему, это то, что мне надо. — Отлично! – заключила Аилоо, — Рити, как на счет того, чтобы взять Жанну в компанию? — Классно! – обрадовалась девчонка, — Мы там позажигаем! — Договорились. С этой минуты и до особых распоряжений, гостья на твоей совести. Для начала будет неплохо, если ты покажешь Жанне удобную комнату, чтобы она выспалась как следует… Таири, Хаото, башня мансарды — ваша. Если там окажутся Кианго и Поу, выкиньте их в море. Лимо, помоги мне убрать бардак, который мы здесь устроили. …Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca».
Сэм Хопкинс и военная техника.
********************************* У каждой нации, состоявшейся, как культурно–экономическая общность, есть герои–основатели — люди, которые заложили основы того образа жизни, который существенно отличает данную нацию, точнее данный социум, от других. Во многих странах «списки национальных героев» составляются государственными чиновниками либо деятелями господствующей церкви или правящей партии. В Меганезии нет ни тех, ни других, ни третьих (те, что были – расстреляны еще во времена Конвента), а учебники истории, в соответствие с «Биллем о культуре», не содержат оценочных данных о роли конкретных лиц в развитии страны. Иначе говоря, вопрос о героях–основателях полностью отдан в сферу фольклора, и каждый вправе толковать его, как хочет. Я рассказываю о тех людях, которые, на мой взгляд, сыграли ключевую роль в становлении Меганезии. Если кто–то хочет проверить достоверность моего изложения — нет проблем: большинство героев живы и (на момент написания этих строк) неплохо себя чувствуют. Предупреждаю, что результат проверки может быть и отрицательный: иногда я записывал слухи, а иногда свидетели рассказывали об одних и тех же событиях по–разному. Где–то в тексте я указал на ненадежность источника, где–то — нет. Это мое право, т.к. данная книга — исторический роман, произведение художественное, а не документальное. Ряд негативных отзывов на черновик книги, я получил за включение в свой «список героев» Оливье Бриака и Сэма Хопкинса. Мэтр Бриак, якобы, не имеет никакого отношения к делу, а доктор Хопкинс — вообще вымышленное лицо, вроде Санта Клауса. Именно с них и начинается моя книга. … Оливье Бриак и ренессанс культуры «Tiki» Никто не знает, с чего это вдруг Оливье Бриак, шоумен из культового парижского кабаре «Moulin Rouge» (Красная Мельница), забросил коммерческую хореографию и занялся туристическим бизнесом на островах Таити и Муреа. Было это в 3–й четверти XX века, когда акватория и островные массивы Гавайики (Океании) еще находились под властью держав, нескромно считавших себя «великими». В те не столь отдаленные от нас времена считалось, что единственной прогрессивной культурой является романо–британская, а все остальные годятся лишь на то, чтобы развлекать западноевропейцев и англо–американцев своей трогательной отсталостью. Этим отсталым культурам было позволено существовать только в заповедниках (т.е. на территориях, предназначенных для экзотического туризма). Одну из таких территорий — т.н. «Tiki Village» и создал Оливье Бриак на острове Муреа. Мэтр Бриак исследовал старые черно–белые (точнее, коричнево–желтые) фотографии тех времен, когда семейно–бытовой уклад канаков (утафоа и маори) еще не был уничтожен работорговцами и прочими христианскими миссионерами, собрал сохранившиеся записи этнографов XVIII — XIX века, тщательно перемешал, отцедил гущу, снял накипь, прогнал через дистиллятор, и получил «древнюю, исконно–полинезийскую культуру tiki». В ней были гордые, независимые, раскованные, веселые и прекрасные люди, идущие по жизни с невероятной легкостью. В «достоверно воссозданной» Бриаком «полинезийской деревне Tiki» на Муреа, нанятые за оговоренную плату этнические канаки, толковые, здоровые и симпатичные парни и девушки, день за днем играли для туристов именно таких людей. Они демонстрировали свободу от тошнотворных культурологических помоев, в которых «цивилизованные» европейцы, британцы и американцы барахтались с самого рождения, и из которых они вылезали только в могилу. Приезжающие на Муреа, «западные» туристы смотрели на беззаботных, веселых и сексуальных «истинных полинезийцев» с завистью, пытались подражать им, и по–детски радовались, если это им хоть немного удавалось. Разумеется, «Tiki Village» имела очень мало отношения к реальному прошлому Гавайики. В том, реальном прошлом, дерьма, наверное, тоже хватало, но историческая память о нем была истреблена «цивилизованными» колонизаторами, которые 300 лет жгли, разрушали и запрещали под страхом смерти все, что было хоть как–то связано с исконной культурой и религией Океании. В результате, к началу XXI века в этом регионе существовала только одна картина прошлого — великолепный миф–тики, созданный блестящим талантом мэтра Бриака. Ученики мэтра завершили его труд: «очистив от искажений» кодекс «Mae–mala–oe» (реальный свод законов гавайского короля Камеамеа I, который правил в начале XIX века), они получили «исконный» кодекс «Paruu–i–hoe» мифического короля Мауна–Оро, объединителя древней Гавайики. Ясно, что законы Мауна–Оро соответствовали всей культуре тики – были простыми, естественными и необременительными, как нельзя лучше подходящими для счастливой жизни раскованных и самостоятельных людей. Последний штрих (last but not least) к «реконструкции культуры Tiki» добавил индийский математик Рамаджан Айар, создавший SMS–псевдоалфавит под виртуальную клавиатуру 4x4, позволяющий быстро писать сообщения из букв разных алфавитов, цифр и простых картинок. Как этот псевдоалфавит стал «пиктографической системой древней Гавайики», а затем – обще–меганезийским алфавитом «Rapik» — это тайна, покрытая мраком. Тики–миф распространился по всей Океании, как хорошая игра, привлекающая туристов. Никому не пришло в голову, что этот миф формирует у местных жителей очень простой взгляд на историю Океании: была счастливая страна Гавайика, с прекрасными законами и обычаями, но пришли чужие правители, со своей дрянной культурой, дрянной религией и дрянными законами, и все испортили. Конечно, тики–миф, сам по себе, не мог привести к алюминиевой революции — революция направляется экономическими мотивами. Но тики–миф придал ключевым реформам тот тренд, о котором пойдет речь в следующих главах. … Сэм Хопкинс и принцип экономичной войны. Говорят, что он родился где–то в Неваде, 4 года учился в California Institute of Technology, а потом сел в тюрьму за то, что переспал с 16–летней девицей. Он упустил из виду, что в Калифорнии, в отличие от Невады, «возраст согласия» не 16, а 18 лет. Выйдя из тюрьмы, Сэм Хопкинс обнаружил, что из–за клейма «педофил», не имеет никаких шансов «сделать себя» в США. От обиды он начал публиковать в молодежных журналах резкие статьи о деятельности правительства США. Одна из этих статей — «Мистическое бессилие» — опубликована за подписью «Сэм Хопкинс» в журнале «Free Cyberpunk» (Карсон–Сити, Невада) незадолго до Алюминиевой революции в Меганезии, и это исторический факт, т.к. есть архив журнала. Вот текст этой статьи: … «Простые граждане развитых стран живут в полном неведении о том, как бездарно тратятся огромные средства, ассигнуемые на военные программы, и как беззащитны окажутся их страны в военном конфликте с жестоким и прагматичным противником. Возьмем для начала такую важную часть вооруженных сил, как военно–морской флот. В середине 80–х годов XX века Дуглас Ленат разработал экспертную систему EURISCO, которая могла использовать человеческие знания практического толка (т.н. эвристики) и генерировать собственные, новые эвристики, совершенствуя опыт решения задач. Среди эпизодов, связанных с EURISCO, был и такой: в штабной игре, имитирующей военный конфликт на море, требовалось определить оптимальный состав флотилии. Экспертная система выбрала только небольшие корабли, способные провести быструю атаку и очень маленькие сверхскоростные суда. Такой подход противоречил основам военной теории, но флотилия EURISCO раз за разом, в течение трех лет побеждала в виртуальных боях флотилии, составленные по обычным принципам. Раздосадованные организаторы игры пытались воспрепятствовать этому, меняя правила. EURISCO отвечала незначительным изменением параметров своей флотилии, и опять выигрывала. Напрашивался вывод: те принципы, по которым традиционно организован флот, сегодня ни к черту не годятся. Пикантность ситуации состояла еще и в том, что флотилия в стиле EURISCO (будь она построена реально, а не виртуально) стоила бы в сотни раз дешевле, чем традиционно–организованные флотилии, которые она побеждала в штабных играх. В американскую и британскую прессу стали просачиваться кое–какие данные о скандальной игре. В газетах появились статьи с недвусмысленными намеками на то, что военный бюджет надо бы уменьшить на порядок, а то и больше. Возникла реальная угроза того, что множество серьезных парней в военно–промышленном комплексе будут отлучены от кормушки. Перед лицом этой явной угрозы, объединенный штаб ВМС альянса решил: виртуальные военные игры с EURISCO прекратить, саму экспертную систему отдать в гражданскую сферу, а все еще не попавшие в прессу данные по скандальным игрищам – уничтожить. Военно–промышленный комплекс продолжает строить плавучих динозавров (каждый — по миллиарду долларов), которые могут только выворачивать карманы налогоплательщиков, а в морском сражении будут неэффективны против гораздо более мелких, технологичных и быстроходных боевых кораблей, стоимостью менее миллиона долларов за штуку. То же самое, но в еще более разорительном исполнении, наблюдается в военной авиации. Современные реактивные штурмовики и истребители обходятся налогоплательщику в 10 — 20 миллионов долларов каждый, а на разработку очередной (еще более дорогой) модели тратится не менее миллиарда. В обоснование этих непомерных цен, налогоплательщику рассказывают сказки о неких суперэффективных следящих и управляющих компьютерах, которыми напичканы такие самолеты. Но ведь это – те же самые компьютерные системы, которые используются в обычной гражданской (и даже бытовой) технике. Их цена нигде не превышает 10 тысяч долларов. Что же касается самих реактивных машин, то смета на их постройку, как доказали авиалюбители, может быть снижена до 50 тысяч. Даже цена легких реактивных самолетов бизнес–класса (комфортабельных, безопасных, предельно автоматизированных и очень простых в управлении) составляет лишь миллион долларов. Но главное здесь даже не то, что налогоплательщика обманывают с ценами в 20 раз, как минимум. Главное: для боевого летательного аппарата, действующего на скоростях в 3 и более раз выше скорости звука, когда время на принятие решений составяет сотые доли секунды, пилот в кабине является обузой, куском бесполезной и хрупкой протоплазмы, ради размещения которой приходится жертвовать компактностью машины. Кроме того, чтобы эта протоплазма не превратилась в бифштекс, приходится и отказываться от ряда крайне эффективных маневров лишь потому, что ускорение на виражах превышает 10g. Во время демонстрации австралийской системы Steal–Storm было убедительно показано, что компактный и дешевый беспилотный аппарат, благодаря своей маневренности, за пару секунд уничтожит в воздухе пилотируемый боевой самолет ценой 20 миллионов долларов: просто расстреляет из высокопроизводительного пулемета с малой дистанции. Из–за ограниченного ускорения маневра, пилотируемому самолету трудно уйти от атаки совсем дешевой ракеты, запускаемой «с плеча» и наводящейся по тепловому излучению. Какой смысл в боевом самолете, практически беззащитном против в тысячу раз более дешевых устройств, если к тому же, каждый вылет этого самолета обходится в сто раз дороже, чем те цели, которые он потенциально может уничтожить своим супердорогим оружием? Несколько лет назад весь мир обошла карикатура. На фото штурмовик F–119 поражаает ракетой «воздух–море» катер восточноафриканских пиратов. Рядом с каждым объектом (штурмовиком, ракетой и катером) стоят цены, а внизу вопрос: Кто выиграл? Поднимемся еще выше. Космический флот (если позорное шоу технического абсурда, которое государственные корпорации устраивают в космосе, позволительно называть красивым словом «флот») - это самый бездарный экономический проект в истории, со времен пирамиды Хеопса. В конце XX века фонд X–prize объявил конкурс на частный космический шаттл, и всего за 7 лет возникло 23 проекта летательных аппаратов этого класса, каждый из которых был на порядок проще и надежнее, и на два–три порядка дешевле в строительстве и в эксплуатации, чем любой из Space Shuttle NASA. Конкурс выиграл аппарат SpaceShipOne компании Барта Рутана. Казалось, теперь все встанет на свои места, и шаттлы будут строить по разумным проектам, за соразмерные деньги. Но ничего подобного. У государственных аэрокосмических агентств другая логика. Для них быстрое достижение целей за малые деньги – это чистое разорение. Им выгоднее сливать миллиарды на новые реплики германских реактивных снарядов, которые придумал еще в 1943 Вернер фон Браун для удовлетворения нездоровых амбиций Адольфа Гитлера. Вернемся с небес на землю, к технике войны. Самый яркий пример слабоумия военной политики развитых стран — это отношение к атомному оружию и мерам защиты от него. Если считать в долларах на единицу разрушений, атомное оружие получается сказочно дешевым. Оно не вытеснило другие виды тяжелых вооружений только из–за культовых причин. После применения двух А–бомб 13 и 22 килотонн ТЭ по Хиросиме и Нагасаки в 1945, возник глобальный культ бога–бомбы. В эпоху Холодной войны рекламировалось применение зарядов 10 мегатонн ТЭ по обширным густонаселенным местностям (чисто культовое, лишенное военного смысла). Это привело к нуклеофобии (иррациональному ужасу населения т.н. Запада перед А–бомбой и вообще перед энергией атомного ядра). В 1955 – 1995 было разработано много перспективных моделей А–зарядов мощностью 0,1 — 10 килотонн ТЭ, но ни один из них не был применен (хотя страны — обладатели А–бомб участвовали за этот период в сотнях локальных войн). Все практические соображения отметались из–за культового страха перед А–бомбой, и вместо А–бомбы применялись гораздо более дорогие не–атомные боевые устройства. Культовое отношение к А–бомбе выразилась также в пренебрежении дешевыми средствами доставки. В начале XXI века, из целого ряда проектов А–устройств, доставляемым к цели дешевыми планирующими минами или ракетами малой дальности, ни один из них не пошел в серию. В конце XX – начале XXI века массово производятся только А–заряды высокой мощности (0,1 -10 мегатонн ТЭ), доставляемые сверхдорогими баллистическими и крылатыми ракетами. В области противоатомной защиты к началу XXI века, все системы ориентированы на перехват именно такой пары заряд–носитель. Культовые мотивы явно доминируют над практическими соображениями. Даже разработчики защитных систем (не говоря уже о политиках и избирателях) не верят, что «оружие апокалипсиса» — ракеты с мегатонными боеприпасами – когда–либо будет практически применено. Индустрия средств ядерного нападения и защиты стала простой машинкой по дележке бюджетных денег развитых стран. Тем временем, атомные технологии стремительно дешевеют. В начале XXI века, получение А–заряда малой мощности уже не является особо сложной проблемой, а контроль за распространением этих технологий и делящихся материалов, пригодных для производства А–бомб, давно и безвозвратно утрачен «атомным клубом великих держав». Теперь представим себе А–заряд порядка 1 килотонны ТЭ, который доставляется к цели очень простым и дешевым малогабаритным носителем. Даже если этот носитель будет на техническом уровне полувековой давности, ни одна из современных сверхдорогих защитных систем не сможет эффективно противостоять его применению. Она просто не рассчитана на борьбу с такими примитивными устройствами, она их не видит. Развитая страна, атакованная таким оружием, обречена на поражение, причем не столько из–за неэффективности имеющихся технических средств защиты, сколько из–за факторов психологического характера. Реальные разрушения от А–заряда в 1 килотонну не так страшны. В 1944 Лондон подвергся бомбардировке 2000 ракет ФАУ–2, которые в сумме несли почти 2 килотонны взрывчатки, и поражали не одну, а разные точки города. Как известно, это не имело фатальных последствий. С другой стороны, бомбардировка Токио 10 марта 1945 обычными зажигательными бомбами привела к гибели более 100 тысяч человек — тот же порядок, что при атомной бомбардировке Хиросимы 6 августа (даже с учетом жертв радиации, умерших до 31.12.1945). На Западе ту бомбардировку Токио помнят лишь историки, а о взрыве 13–килотонной А–бомбы в Хиросиме, знает каждый (мощность бомбы по культовым мотивам округлена до 20 килотонн, а взрыв раздут до мировой катастрофы, более ужасной, чем сама вторая мировая война). Из этого экскурса в историю (точнее, в современную интерпретацию истории) ясно, что общество в т.н. «развитых странах» воспринимает А–бомбу не как оружие (сопостовимое по разрушительной силе с другими средствами ведения войны), а как всесокрушающий божественный гнев, который не измеряется в цифрах. Решающим фактором поражения типичной развитой западной страны в возможном конфликте с технически более слабым (но незакомплексованным) противником станет волевая неготовность бороться против бога–бомбы, т.е. против явления, которому социально–политическиий миф приписал не физическую, а сверхъестественную разрушительную мощь». … Говорят, что «Мистическое бессилие» вызвало такой гнев в оборонном департаменте, что Хопкинсу пришлось сначала скрываться на заброшенной ферме, а потом бежать из США сначала в Мексику, а оттуда — в Меганезию. Там он явился к исполнительному директору Конвента, Угарте Армадилло, со своим проектом быстрого создания крайне дешевых и эффективных вооруженных сил. Проект был так очевидно гениален, что Конвент тут же назначил Хопкинса руководителем центра «Creatori». Благодаря этому, модернизация вооруженных сил Меганезии пошла не по пути закупки или копирования морально устаревших (и все равно запредельно–дорогих) американских и европейских моделей вооружений (как большинство стран третьего мира), а по пути разработки собственных боевых машин — в сто раз более дешевых, но при этом весьма эффективных. Инженерно–технические идеи все равно заимствовались у компаний из развитых стран, но развитие этих идей шло более экономичным путем. Сэм Хопкинс пропал в море при катании на серфе, как говорят, примерно через 5 лет после революции, но за это время «Creatori» уже вырос в национальный консорциум «Robot Experimental Fabric», и далее его концепция конструирования развивалась уже силами других специалистов. Мои критики заявляли, что наличие подписи «Сэм Хопкинс» ни о чем не говорит (в этом журнале авторы подписывались любыми псевдонимами), а отсутствие в архивах California Institute of Technology каких–либо следов Хопкинса, доказывает, что истории о нем — миф. На это я отвечаю, что совершенно не важно, как звали Сэма Хопкинса на самом деле, был ли он студентом C.I.T., питал ли он склонность к юным представительницам прекрасного пола (на чем настаивают фольклористы) и сидел ли он за это в тюрьме в США. Важно, что был человек, создавший тренд дешевой эффективной военной техники, и это позволило Меганезии противостоять серьезным внешним угрозам в первые годы после революции. Так или иначе, этот человек остался в памяти народа именно под этим именем. На Таити–Ити, около верфи Ваиреи на заливе Фаэтон стоит алюминиевый монумент с надписью: «Американцу Сэму Хопкинсу, великому ученому и удивительному человеку — от моряков и летчиков Народного Флота свободной Гавайики. Мы будем сражаться, и мы победим!». Сэм изображен в виде обнаженного атлета с эрегированным половым членом. В правой руке он держит, на манер приготовленного к броску копья, «Арго» — пикирующую мину, которая через 3 года после революции поставила жирную роспись под актом о правах Меганезии на акваторию Полинезийского треугольника. А студенты маритехнического колледжа после каждой сессии начищают член Сэма до зеркального блеска и вечером, с помощью лазерных фонариков, пускают от него красивые яркие зайчики. Это своего рода акт признания заслуг Сэма — наша молодежь кому попало член полировать не будет». *********************************
Уфти Варрабер, сержант Данте Пафимоту, капрал Фэнг Торуива, рядовой Рибопо Маапити, рядовой Лаэа Лэфао, рядовой резервист Токо Саокео, рядовой резервистМикеле поднял глаза от экрана, где был список, снабженный краткими биографиями и цветными фото, и потянулся за сигаретой. — Чубби, похоже, твое начальство спятило и прислало мне твой служебный документ. — Вряд ли, — сказала она, — вероятно, там есть сопроводительное письмо с объяснением. — Письмо? Это что ли?… Ну, и что тут…?
*De: Райвен Андерс, штаб–майор intellegento–de–militar (INDEMI). *A: д–р Микеле Карпини, вице–президент ассоциации агроинженеров Уоллис и Футуна.Микеле закурил–таки сигарету, тихо, но очень грубо, выругался и сообщил: — А ты знаешь, радость моя, что твой шеф самоуверенная и наглая скотина? Но он не на того напал. Если этот jodido думал, что я все брошу и буду смотреть его сраный файл, то он глубочайшим образом ошибся. Фотогалерея африканских детей с вздутыми от голода животами – это для среднего пожирателя пиццы с неполным средним образованием или для архетипического профессора–недотепы, который решает в уме дифференциальные уравнения в частных производных, но не знает схемы элементарного обмана типа игры в наперсток. Передай этому Андерсу, что он может засунуть свой файл себе в жопу вместе со своим списком. Про Лаэа Лэфао и Токо Саокео передай ему, что они мои студенты, а не его, они учатся по моей программе и продолжат учебу после резерв–сборов, а не во время. Надеюсь, влияние сеньора Андерса не испортит им мозги. Все! Basta ya! Atira! — На диске нет детей со вздутыми животами, — спокойно проинформировала Чубби. — Ты что, смотрела его? — Нет. Но я знаю майора. Он не такой идиот, каким ты его сейчас представил. — Ну, может, не дети, – сказал Микеле, — может, братская могила открытого типа. — Там нет образов, предназначенных для психологического давления, — уточнила она. — Ты хочешь, чтобы я посмотрел? Чубби пожала плечами — Просто мне кажется, что инженеру не свойственно отказываться от информации. — Грубые агитки это не информация, — отрезал он. — Я же сказала, там нет грубых агиток. — Пари? — спросил он. — ОК, — согласилась она, — но не на деньги, а на фанты. Если ты прав, я ухожу из лавки и буду полноценным партнером по ферме. Но если права я, ты берешься за этот проект. — Жестко, — проворчал он, — а кто будет арбитром? — Ты, — лаконично ответила Чубби. — Вот как? Ты очень рискуешь. Это же твоя любимая работа, хотя она мне и не нравится. — Ни капли не рискую. Если я ошиблась, то и я, и шеф, профнепригодны для разведки. — Хорошо, будь по–твоему. Мы договорились. Она кивнула, положила на стол ложку, которой только что мешала салат, вытерла руки и вышла на улицу, пояснив на ходу. — Файл адресован тебе, а не мне. Служебная этика. … Поток грубой брани на смеси лингва–франко, английского, утафоа и калабрийского диалекта итальянского, прозвучавший из открытого окна через 10 минут, не оставлял сомнений в том, кто выиграл пари. — Круто, — с завистью сказала Флер, когда поток иссяк, — Я бы так не смогла. — А я все записала! – спокойно и гордо сообщила Люси, отпуская кнопочку на корпусе своего мобайла. Младшая дочка в семье Хок–Карпини обстоятельностью пошла в маму. … — Рассказать, что там было? – спросил Микеле. — Ты командир, тебе решать, — ответила Чубби (занимаясь уже следующим салатом). — Ты это брось, — проворчал он, — У нас дома по–любому казармы не будет. Никаких этих армейских штучек вроде «ты — начальник, я — дурак». В обсуждениях будут участвовать все, а если эту хитрую бестию (я имею в виду твоего шефа) это не устраивает, то пусть командует сам или вообще катится в жопу. Так–то. Я делаю дело, а не в ритуалы играю. — Ты мыслишь совершенно по–армейски, милый. Я просто имела в виду, что командир не может обсуждать с командой вообще все. На это просто не хватит времени. К тому же, я пока не в команде, у меня осталось еще два дня отпуска от недели, которая мне положена после рейда. А твоя группа пока еще там, — Чубби махнула рукой на северо–восток, где в 125 милях находился остров Увеа (он же, Уоллис), — Полагаю, они тащат готовые модули на дирижабле. Мы их опознаем, когда они начнут маневрировать над Алофи. — Будешь бегать с биноклем на крышу? – спросил Микеле. — Нет, я попросила Люси поглядывать, что видно на радаре. — Рационально, — согласился он, — а когда прибудет доктор Линкс? — Через час или около того, — сообщила она, осторожно приподняла крышку стоящего на плите десятилитрового котла, окинула взглядом его содержимое, после чего, водрузила крышку на место, — Овощи с бананами и моллюсками пока дойдут до кондиции, а мы с тобой успеем выпить по кружке какао и поболтать о том — о сем. Микеле встал, потянулся и погладил слегка наметившееся брюшко. — Намек понял, любовь моя. Какао это моя прерогатива. А ты сиди, и тихо восхишайся моим yin liao kung fu. Кроме того, я обещал рассказать тебе, что было в файле. Главное, там приведены данные по площади засоления. Оказывается, лет 15 назад, из–за паводка смыло затворную плотину одной из кустарных оросительных сетей. Плотину так и не восстановили, и произошло переорошение, с засолением 60 квадратных километров. — А, — протянула Чубби. — я сама видела это болото. Оно в низине между двумя пологими холмами, миль пятнадцать в длину и не меньше мили в ширину. Оттуда такое ambre, что даже не брезгливые местные парни избегают подходить к нему с подветренной стороны. — Рад за них, — сказал он, — а теперь, любимая, возьми, пожалуйста, ручку и лист бумаги.. Займемся арифметикой. Примем, что из–за технологических проездов, от 60 квадратных километров осталось 50, т.е. 5000 гектаров. У интересующих нас растений урожайность примерно та же, что и у кормового банана, т.е. около 100 тонн с гектара. Полмиллиона тонн – это один урожай… Ты записываешь? — Записываю. Но ведь бананы надо культивировать, чтобы получить такой урожай. — Да. Бананы – надо, но триффиды — это не бананы. Насколько я понял из отчетов доктора Линкса, триффид дает от четырех до восьми таких урожаев в год. Считаем по минимуму. — Два миллиона тонн в год? – недоверчиво спросила она. — Ты же сама считала, — заметил Микеле, — у меня, как ты заметила, заняты руки, я варю какао. Ты мной восхищаешься? — Еще бы! – с готовностью подтвердила Чубби, — Конечно, восхищаюсь! Но я не поняла: Если мы правильно считаем, то получается, что одно вонючее болото может прокормить чуть ли не все население Мпулу! — Давай считать дальше, — предложил он, — Молодому активно двигающемуся организму требуется около 4000 килокалорий в день. В килограмме бананов – 900 килокалорий. В плодах триффида, если судить по отчетам доктора Линкса – значительно больше, около 2000. Эти плоды, в отличие от бананов, богаты растительным жиром. Питаться одними бананами нельзя из–за отсутствия в них жиров. Питаться одними триффидами… Тоже, конечно, нельзя, но не настолько… В общем, ты поняла, что я хочу сказать. Чубби вздохнула, достала мобайл, вызвала калькулятор и через минуту сообщила. — У меня получается 1,46 миллиона килокалорий на человека в год. Пусть будет полтора миллиона. Значит, человеку в год надо 750 килограммов этих самых триффидов. Если у нас есть два миллиона тонн, то мы можем прокормить 2,666 миллиона людей. Так? — Молодых мужчин массивного телосложения, ежедневно занимающихся физическим трудом, — уточнил Микеле, — Кстати, какао готов. Я даже сам налью его в чашки, хотя по романской традиции, это делает женщина. — Женщина сейчас не может, — ответила Чубби, — она в арифметическом шоке. Женщине хочется взять пулемет и расстрелять на хер всех био–алармистов, особенно — политиков. — Теперь ты понимаешь, что испытывал док Линкс, — констатировал Микеле, усаживаясь напротив нее и закуривая сигарету, — Пей какао, любовь моя, и слушай, что тебе скажет старый толстый циник Микки. — Ты не… — начала она, но он перебил: — Не мешай мне входить в роль. Так вот, если даже ты, как выражаются на вашем гадком сленге, «нейтрализуешь» миллион био–алармистов, то ничего не изменится. Что такое миллион, если в развитых странах живет более миллиарда людей и био–алармизм забит полувековой пропагандой глубоко в подкорку трем четвертям из них? Но если кто–то, наплевав на мнение этого миллиарда, займется другим, голодающим миллиардом и, за счет современной биоинженерии, завалит их едой по уши, то он убьет био–алармизм без единого выстрела. Он уничтожит его политэкономическую базу… — Без выстрела не получится, — возразила Чубби, — Так тебе политэкономическая база и будет сидеть, дожидаясь, пока ее без ножа зарежут. Черта с два. Она будет сражаться. А эти триффиды, как я понимаю, сами себя защитить не смогут. Следовательно… Ее прервал пронзительный свист боцманской дудки. Микеле слегка вздрогнул. — Черт! Почему у наших детей такие громкие игрушки? Чубби пожала плечами. — Как–то исторически сложилось. Между прочим, это Люси просигналила. Твоя команда подошла, за вычетом Уфти. Он в экипаже с доктором Линксом. — Ох уж этот Уфти, — проворчал Микеле, — Мне кажется, он считает нас чем–то наподобие своих старших кузенов. Ладно, тебя. Ты командир этой банды. Но меня–то почему? — Тебе так трудно раз в неделю помочь ему с институтскими курсами? – спросила она. — Мне совсем не трудно. Но он почему–то считает это само собой разумеющимся. — Но милый, для него это так и есть. Ты ведь знаешь историю с его семьей. Если ребенок растет без родителей, то их место в психике занимают старшие товарищи. Уверяю тебя, если ты попросишь его о чем–то, он тоже воспримет это, как само собой разумеющееся. — О чем, например? Взломать чей–нибудь компьютер или отрезать кому–нибудь голову? — Ну, зачем так? – обиженно спросила Чубби, — Он хороший мальчик. — Хороший. Не спорю. Но его знания и навыки, в основном, сводятся к… — Кстати, — перебила она, — Уфти всего один раз отрезал голову, получил за это выговор и обещал больше так не делать. Зачем акцентировать внимание на ошибке, которую боец давно осознал и больше не повторяет? Ошибки бывают у всех, тем более, в молодости. Микеле развел руками. — Ты говоришь так, будто речь идет о тыкве, сорванной в соседском огороде. — А как я должна говорить? Это была операция против террористов, которые… — Значит, — в свою очередь, перебил ее Микеле, — остается надеяться, что те трое в списке, которых я не знаю, тоже успели осознать и отказаться от первобытных пережитков. — Там же есть биографии, — сказала Чубби. — Так… — он повернулся к экрану, — … Данте Пафимоту, капрал, 21 год, место рождения: Раиатеа. Образование: базовая школа, Uturoa electronic college, унтер–офицерские курсы. Миссии: Эль–Шана, «Pride of Hilo», Ваианг… Судя по послужному списку — Уфти №2. — Микки, ну почему ты так про Уфти? Между прочим, знаешь, как он тебя уважает? — Я прекрасно отношусь к Уфти, но в XXI веке молодым людям надо учиться, а не бегать по джунглям с автоматом. Идем дальше. Фэнг Торуива, рядовой, 17 лет, место рождения: Элаусестере. Образование: базовая школа, Marx biotec college. Миссии — пробел… Гм… Рибопо Маапити, рядовой, 17 лет, место рождения – Элаусестере. Образование: базовая школа, Marx biotec college. Миссии – пробел. Это что за парочка юных друзей природы? — Я полагаю, что это живые последствия коммунистического бэби–бума, — ответила она. — Первый раз о таком слышу, — проворчал Микеле. — Элаусестере, милый. Ты в курсе, что там по семь детей на одну vahine? — Да, — согласился он, — У меня острый приступ маразма. Мозг так реагирует на военную должность, которую я принял. У меня это временно, в отличие от того субъекта, который включил мальчишек с бутафорским биотехническим образованием в реальный проект. — Во–первых, не мальчишек, а девчонок, — поправила Чубби, — В графе «sexpole» литера F. — Ну, девчонок, какая, в данном случае, разница? — … Во–вторых, — продолжала она, — Marx biotec college, MBC, считается очень неплохой средней специальной школой. Между прочим, не так–то просто найти штатных солдат с биотехническим образованием, за неделю, отводившуюхся на формирование группы. — Устрою им письменный экзамен и выложу ответы в интернет, — пообещал Микеле, — эта шарлатанская лавочка надолго меня запомнит. — Пари? – предложила Чубби. — Пари, — согласился он, — Но только по–человечески, на двадцатку, без всяких фантов. — Боишься? — Я? Боюсь? Ничего подобного! Но играть на фанты с шулером… — Это кто шулер? – возмутилась она. От обсуждаения этого вопроса их оторвал пронзительный свисток боцманской дудки. Бдительная Люси, расширенно истолковав поставленную задачу, известила о появлении еще одного летательного аппарата. Через несколько минут, в проливе почти бесшумно приводнилось нечто, похожее на жука–носорога, выросшего размером c микроавтобус, покрасившегося в болотный цвет и отрастившего на верхушке своего рога еще одну пару крыльев в дополнение к привычным жучьим крыльям на спине. Когда флаер подрулил к пирсу, сходство с жуком почти исчезло. Просто очень необычный дизайн, и только…
«Сен Микеле, я прошу у вас прощения за свою ошибку, из–за которой в спецоперацию INDEMI оказались втянуты вы и вся ваша семья (а не только ваша уважаемая жена, для которой операции такого рода являются работой). Заверяю вас, что ни вы, ни ваши дети, не подвергаются при этом никаким рискам специального вида. База Сомалама–Футуна ориентирована на ваше прикрытие. Лейтенант–команданте Пол Агиверу получил приказ блокировать любую подозрительную активность в локальной акватории и мгновенно реагировать на любые поступающие от вас сигналы, независимо от того, покажутся ли они обоснованными ему лично. Эта мера ни к чему вас не обязывает и предпринята в соответствие с Хартией. Если вы обратитесь в суд с иском на мою небрежность, я приму это с полным пониманием. У меня тоже есть дети и, возможно, на вашем месте я решил бы преподать урок офицеру, недостаточно аккуратно исполняющему свой контракт. Но я беру на себя смелость обратиться к вам с личной просьбой (именно личной, т.к. по линии службы я не имею право просить вас о таких вещах). Речь идет о том, чтобы принять общее концептуальное руководство группой, которая будет работать с д–ром Линксом на острове Алофи на участке, арендованном INDEMI по соседству с вашей latifundia. Это не управление какими–то текущими делами группы, а только консультации и распоряжения по агроинженерным вопросам в которых вы имеете огромные знания и опыт. Разумеется, ваш труд будет оплачен по ставке капитан–команданте военно–инженерного проекта. Предмет деятельности группы — ликвидация ЧС (аудио–видео материал о ней имеется в файле–приложении к письму). Если вы согласны, то прошу вас дать замечания к составу группы, куда включены два ваших студента (в настоящее время находящиеся на резерв–сборах), еще двое совсем молодых людей с осознанным интересом к предмету и еще два толковых молодых человека, имеющих боевой опыт. Если вы сочтете нужным поменять состав группы, то ваше слово будет решающим. Искренне ваш, Райвен Андерс».
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №9.
Семья и бизнес. Полигамия по–королевски.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, и Рити, пытаясь сделать трагическое лицо (что у нее, впрочем, получается не очень убедительно), показывает мне спальню короля Лимолуа и тот балкон, откуда она была выброшена прошлой ночью. Тут так же скромно и уютно, как в гостиной первого этажа, где мы только что были. Отличие только в том, что лежбища здесь не в двух, а во всех четырех углах, а стены увешаны различным оружием. Здесь есть меч–копье (т.н. ассегай), короткий папуасский охотничий лук, боевой мачете и топорик–томагавк. Огнестрельное оружие представлено только современными моделями: штурмовая винтовка, компактный пистолет–пулемет и помповое ружье жуткого калибра. Помимо оружия, здесь множество ярких цветных фото. Похоже, Лимо объехал половину земного шара, не меньше. Рити зовет меня на балкон. До воды здесь, и, правда, метров 6. «Прикинь, я вся такая романтичная, а он хватает меня в охапку — и фьють. И я, как мешок с тыквами — шлеп. Чуть задницу не отбила. Ну, можно так с женой поступать, а?» Я соглашаюсь, что нельзя, и мы идем дальше. Из других помещений второго этажа она показывает мне только кабинет короля. Дугообразный рабочий стол с двумя компами–desktop, огромный экран на левой стене и стеллаж с книгами, шириной во всю правую стену замечаешь только через несколько секунд, а в начале бросается в глаза самолетик, занимающий большую часть кабинета. Он похож на короткую лодку–каяк, снабженную плоским, как киль, форштевнем, на котором, как носовая фигуры драккара викингов, поднят движок с метровым пропеллером. Над центром – трубчатая конструкция, вроде кабины багги с креплением для плоскостей, похожих на широкие крылья гигантского кузнечика. Я понимаю, что они легко складываются над кормой и так же легко раскладываются в рабочее положение… Видимо, у меня очень обалдевший вид. Рити хихикает и сообщает: «Это — Orivaa. Фактория на ней сделала хорошие деньги. Лимо поставил эту флайку в кабинете, типа как амулет, на удачу». Из кабинета мы отправляемся в холл мансарды. В начале, моя проважатая показывает длинный балкон, нависающий метрах в 9 над морем, и весьма оптимистично сообщает: «А отсюда тоже можно прыгать! Утром хорошо действует, вместо зарядки». Я смотрю вниз, и понимаю, что скорее буду делать зарядку дважды за утро, чем прыгну отсюда. Тем временем, Рити объяснят мне остальные особенности планировки этажа. «Мы сейчас в южном холле. Сзади — ванная, а рядом лесенка в башню. Там прикольная спальня–гостиная, завтра покажу. Там живут Хаото и Таири, когда приезжают. С запада, спальня Поу, они там сейчас с Кианго, завтра познакомлю, а моя — с востока, там места хватит на двоих. Но если хочешь — есть спальни для гостей, северо–восточная и северо–западная. Правда, там надо немножко привести в порядок, ну, типа, если ты хочешь». Я понимаю, что Рити радикально лень что–то там приводить в порядок, и соглашаюсь на компанейский вариант в ее спальне, куда мы немедленно и идем. Это оказывается угловая комната почти квадратной формы с косым потолком. Точнее, комната треугольная: вторая половина ее квадрата – это треугольный балкон. Мебель исчерпывается лежбищем, тремя яркими круглыми пуфиками и тумбочкой (куда Рити тут же кидает ноутбук и мобайл). На балконе я замечаю еще пластиковый стол и шезлонги. Стены (их фактически лишь две) оклеены фото – в основном море, молодежь, парусники и флайки. Я думаю, куда кинуть дорожную сумку, и кидаю ее в угол, рядом с ярким рюкзачком Рити. «Это как раз полигон на островах Халл, — сообщает она, видя мой интерес к фото — Тот, куда мы утром полетим. Жалко, что Лимо не дал «Subjet», а то бы мы вжик, и там. А ты сейчас спать будешь или книжку читать? Если читать, то я тоже почитаю. Но сначала я пойду в душ, а то я вся в соли, как сушеная ламинария. Пошли вместе?». Душ оказывается с сюрпризом. Достаточно наступить на оранжевую панель на полу и в тебя летит сначала двухведерная порция очень горячей воды, а затем такая же порция почти ледяной. Рити «забывает» меня об этом предупредить и теперь делает виноватый вид, как будто собиралась сказать заранее, но не успела. Она сразу же показывает мне нормальный, человеческий душ, а ответственность за сюрприз перекладывает на Юео Аугаска (товарища короля Лимо по 3–й жене — Феиви) который изобрел это контрастно–водометное устройство. Пользуясь этим поводом, я спрашиваю Рити о ее собственных отношениях с королем и, за то время, пока мы моемся, получаю развернутый ответ. … Итак, в некой очень древней и авторитетной книге, записанной каким–то океанийским божеством на панцире священной черепахи, у короля должно быть пять жен. Если жен будет больше, то они станут слишком отвлекать короля от дел управления. Если жен будет меньше, то это оккультным путем негативно отразится на плодородии острова и благосполучии жителей. Отсюда понятно, почему жители пристально следят, чтобы у короля не оказалось меньше жен, чем положено. Любая из жен короля может покинуть его дом в любое время (он не имеет права ее удерживать, это — табу), поэтому жители следят за его семейными делам. Если какая–то из жен провела дома меньше 111 дней в году (т.е., как бы, не выполняла своей роли), то они сразу же требуют, чтобы он взял новую жену. Приоритетом пользуются местные жительницы в возрасте от 111 до 222 лунных лет (т.е. от 9 до 18 обычных, солнечных лет). Местные правила хорошего тона предписывают королю выбирать новую жену ближе к середине данного интервала, при этом учитывая мнение других жен, особенно — старших. Желание самой девушки — это необходимое условие. На том же панцире черепахи сказано: если король возьмет жену против ее воли, то на его дом, на его род и на весь остров падет оккультное проклятие. Роль жены короля — преумножать его род, но это не сводится только к деторождению. Есть и другой способ: приводить королю товарищей. По европейским понятиям, это значит, что королева ищет перспективных фаворитов, которые становятся для короля cousins–in–law, и усиливают правящую династию. Иногда какая–то из королевских жен вообще уходит в дом фаворита, но деловые отношения при этом сохраняются, так что королевская семья (или семейная бизнес–корпорация) все равно в выигрыше. Ясно, что для эффективной охоты за кадрами требуется хорошая психофизическая подготовка и разностороннее образование – эти качества король обязан всячески развивать в своих женах. Соответственно, для семьи рапатарских фермеров пристроить подрастающую дочку в дом короля – это как выиграть грант на ультрамодерновое образование. Рити и Поу стали женами короля полтора года назад, когда у Лимолуа Хаамеа внезапно образовался дефицит в размере сразу двух жен. Две молодые и деятельные женщины жили со своими фаворитами и совместно с ними владели партнерством «Tibu–Upoo» (полимерные микропроцессоры) на довольно большом атолле Анаа, в Центральном Тумаоту, в 900 милях юго–восточнее Рапатара. Рапатарцы намекали этим двум дамам: «Хей, имейте совесть! Вы уже устроились в жизни, а наши девчонки — нет! Давайте, разводитесь уже, освобождайте место другим!». Формальный акт развода еще только обсуждался, но вмешались коммерческие факторы. Партнерство «Tibu–Upoo» взяло в Гватемале подряд на электронное оснащение порта Кецаль, и обе бизнес–леди зависли там, не выполнив годовую норму 111 дней обязательного присутствия в доме короля. Бдительные рапатарцы немедленно напомнили королю об оккультных силах, которые обеспечивают благополучие острова только при наличии пяти жен. Вероятно, Лимолуа успел подготовиться к такому обороту, и сразу сделал выбор: подошел к Поу и Рити и спросил, согласны ли они занять вакантные места в fare–te–ariki (королевском доме)… Мы выходим из ванной на балкон, нависающий над морем. Чуть вдалеке, на рифовом барьере мерно рокочет прибой. В бархатно–черном небе горят огромные яркие звезды. Почти на горизонте по небу чиркает падающая звезда, только почему–то снизу вверх. Видя мое удивление, Рити пожимает плечами и сообщает: «Это SkyFrog. Патрульный ракетоплан–дрон. Слышала про защитную систему Space–lasso? Вот это она и есть». Я вспоминаю, что координатор Торрес тоже упоминал об аэро–космической защитной сети Space–lasso и на минуту задумываюсь о том, насколько же это частая сеть, а затем возвращаю Рити к теме семейной жизни с королем Лимо: «Скажи, когда Лимо сделал предложение тебе и Поу, вы сразу согласились, или думали, или спрашивали что–то?». Рити энергично мотает головой: «А что тут спрашивать? Это же классно! Мы сразу согласились, пошли домой, взяли кое–что из вещей и перетащили сюда, в fare–te–ariki». Стараясь не ляпнуть ничего нетактичного, я осторожно интересуюсь: не рано ли было Рити полтора года назад выходить замуж. Она явно не понимает, что я имею в виду, и начинает жаловаться на то, как король, его старшие жены и товарищи по женам, сразу начали тиранить ее и Поу в смысле учебы (мол, как что – сразу за уроки или за тесты). Тогда я уточняю, что мой вопрос был о сексе (и мягко замечаю, что Лимо старше ее примерно на 30 лет). Она немедленно сообщает мне несколько технических фактов по поводу мужских дотоинств короля (журнал «Playboy» отдыхает). Тут я, уже довольно бестактно, интересуюсь: а не рано ли было ей заниматься сексом полтора года назад? «Ага! Немножко рано, — соглашается Рити, — В начале, когда я пристала к Лимо с этим делом, он мне так и сказал. Тогда мы с Поу пристали к Уире… Ну, к Уираити, 2–й жене Лимо. Точнее, мы сначала пристали к Аилоо, но она сказала, чтобы мы учили матчасть. Arikihine Аилоо всегда требует, чтобы мы все учили сами, по книжкам и i–net. Может быть, это и правильно, но про секс как–то неинтересно по книжкам. И мы пристали к Уире. Она просто вообще обалденная, тебе обязательно надо ее увидеть! Она нам по–простому объяснила, когда женщине лучше начинать make–love. Мы так и сделали…». После этого сумбурного, но по существу понятного объяснения, у меня остается лишь один «семейный» вопрос – уже совершенно бестактный: не обидно ли ей делить своего мужа с другими женщинами? Она задумывается на несколько секунд, а потом кивает: «Ага, конечно, немного обидно, но ведь с друзьями надо делиться, как иначе? Иногда я дуюсь на Лимо и бегаю к другим мужчинам, но все равно с ним мне больше нравиться, потому что он такой большой, уютный и привычный. Уира говорит, что у нее раньше, когда они с Лимо только познакомились, тоже так было. Может, это возрастное?…». Пометив в памяти, что интересно было бы действительно познакомиться с Уираити, 2–й женой короля, я сворачиваю «семейную» тему. Приходится признать: мне не удалось с первого захода разобраться в здешних сексуальных представлениях. После контрастного душа и непринужденной болтовни с непоседой Рити, я чувствую прилив энергии. Спать совсем не хочется и, заняв подходящую позицию на лежбище, я открываю книжку Обо Ван Хорна. Рити устраивается рядом, чтобы читать через мое плечо. Я подозреваю, что девчонку интересует не столько само чтиво, сколько моя реакция на некоторые эпизоды этой полу–литературной хроники. Думаю, мне на ее месте, это тоже было бы интересно.
*********************************Дочитав до этого места, Жанна обнаружила, что Рити уже спит на боку, подложив под щеку ладошку. Во сне вид у нее был совершенно детский, и какой–то мечтательный. Видимо, ей снилось что–то романтичное. Посмотрев на часы, канадка выяснила, что уже почти 2 часа ночи, отложила книжку и тихонько выключила свет. Сквозь стеклянную дверь балкона сверкали огромные звезды, и тихо шумел океан…. Она сама не заметила, как уснула, и снился ей тоже океан – огромный и, как будто, живой. По крайней мере, в этом сне он представлялся именно живым существом, игривым, но немного пугающим… …Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca».
Судьба и военно–морская любовь
********************************* Чуть севернее Фиджи и Тонга, примерно на равном расстоянии от обоих этих островных систем, расположен атолл Номуавау. Он состоит из обширной трапециевидной лагуны и полдюжины крошечных островков–моту, общей площадью полста гектаров. На каждом моту есть деревня: десяток бамбуковых fare на сваях. С незапамятных времен (никто не помнит, с каких именно), атоллом управляли короли из рода Татокиа с титулом tu–i–hele (буквально «повелитель клинка»). Они разбирали хозяйственные споры жителей, а во время мелких войн (случавшихся каждые 4 — 5 лет), решали за кого сражаться: за Тонга против Фиджи, или наоборот. Если решение было удачным, то жители атолла потом делили богатую (по их понятиям) добычу. Если нет — то бежали на соседние атоллы, и возвращались через неделю — другую. Порой, приходилось строить новые fare вместо сожженных, таковы превратности войны. В мирное время местные жители занимались обычным морским промыслом и мелкой торговлей с соседями. Когда Алюминиевая революция докатилась до здешних мест, король Фуопалеле Татокиа решил, что это очередная привычная война, и после гадания на дощечках «rongo–rongo», объявил: Номуавау сражается на стороне Тонга. 30 молодых мужчин взяли китайские и чилийские автоматы (единственный современный инвентарь в их быту), и двинулись на ближайший фиджийский островок Лакалемба, где был маленький порт с коммерческим складом, подлежавшим тотальному разграблению по обычаям военного времени. Дело было в самом разгаре (гвардейцы короля напугали охранников оружием, дали им по шее и, взломав контейнеры, стали грузить на 2 грузовых проа капроновые рыболовные сети, синтетическую парусную ткань, штормовки, тушенку, виски и прочие ценные вещи), как вдруг, очень некстати, появился катер береговой охраны с взводом фиджийских солдат. В такой ситуации, король Фуопалеле мог, не теряя лица, объявить форс–мажор и смыться вместе со своими людьми на легких каноэ, бросив награбленное вместе с грузовыми проа. Но король был молод, верил в свою удачу, и имел опыт успешного участия в маленьких войнах 6 лет назад и 2 года назад. Он решил, пользуясь фактором внезапности, атаковать фиджийцев, и отогнать их или даже (чем судьба не шутит) захватить их катер и оружие. Едва катер подошел к причалу, как гвардейцы короля открыли по нему шквальный огонь и сходу вывели из строя до половины личного состава противника. Фиджийцы тоже не вчера родились, и ответили из штурмовых винтовок и станкового пулемета на носовой турели. Фуопалеле Татокиа понял: дело дрянь. Его люди оказались прижаты пулеметным огнем к укрытиям и отрезаны от своих каноэ. Отступать некуда. Оставалось драться. Парадокс состоял в том, что фиджийским солдатам было плевать на грабеж склада. Они были из той части армии, которая, в ходе революции, встала не на ту сторону. Теперь, прихватив с собой имущество десятка ювелирных магазинов, они удирали в Западное Самоа (где, по слухам, пока держался старый режим). На Лакалемба они пришли только пополнить запас горючего, и ни во что бы не вмешались, если бы их не атаковали. Им было не до глупостей вроде охраны правопорядка. Они опасались погони, и не напрасно. Через полчаса в бухту Лакалемба на бешеной скорости влетел мотобот с четырехцветным вымпелом на флагштоке, и очередь из безоткатного орудия разнесла стоявший у причала катер на куски. Король и его люди (те 17 из 30, которые не оказались среди убитых и серьезно раненых), приветствовали это радостными криками. Состоялось знакомство с бойцами Народной Флота Хартии и вступление в его ряды. Первым боевым заданием стали поиски ювелирных изделий на дне у причала — к счастью, глубина тут была всего 4 метра. Заодно люди короля достали со дна автоматы, ящик патронов и кое–что из мелочи. На Номуавау отправили богатую добычу и раненых. Они передали соплеменникам весть: король Фуопалеле одержал первую победу, и продолжает развивать успех. Через полгода, 14 мужчин из 17 вернулись на Номуавау с новой вестью: король и его союзники выиграли величайшую войну. Как Мауна–Оро в древности, они объединили Гавайику. Океания от Туамоту на юго–востоке до Палау на северо–западе теперь Me–a–siana — общая для всех людей (на лингва–франка — Meganezia). Правда, Новая Зеландия, чилийский Рапа–Нуи и американские Гавайи туда не вошли, но это мелочь. Фуопалеле велел старейшинам пока самим управлять на Номуавау, а он будет наведываться сюда время от времени. Сейчас король охраняет морские пути Меганезии на особом проа, с которого могут взлетать самолеты, как с больших американских военных кораблей. Для наглядности были показаны фото, не оставлявшие сомнений: король занят чем–то очень важным, и нечего его отвлекать на повседневные и несложные хозяйственные дрязги. А что на самом деле? В разгаре войны за Хартию младшие командиры с боевым опытом были нарасхват. Татокиа получил должность лейтенанта, командовал взводом морского десанта в боях за Новую Каледонию и Луайоте, и приобрел репутацию отчаянно смелого офицера. После войны началась модернизация вооруженных сил, и лейтенант, который едва умел читать и писать, а считать мог только на пальцах, оказался, мягко говоря, не соответствующим образовательному стандарту. Его бы с легким сердцем уволили «на гражданку», а он бы спокойно вернулся на Номуавау, если бы не одно обстоятельство. Этим обстоятельством была молодая деятельная женщина по имени Джой Прест. Джой родилась на маленьком острове Косрае, в восточном секторе Каролинских островов, в семье белого американского пастора евангелической миссии. В 17 лет она со скандалом уехала на Кирибати и, после 3 лет учебы в Технологическом институте Тарава, устроилась инженером в фирму по отверточной сборке компьютеров. Как поклонница Сикейроса, она связалась с левым подпольем, и попала в тюрьму за участие в очень эффективном проекте мины, активируемой по мобильному интернет. Потом Алюминиевая революция забросила Джой Прест в группу инноваций Народного Флота. Приехав по делам, касающимся новой техники, в штаб флота на Фиджи, она совершенно случайно увидела короля Фуопалеле. — Кто этот парень? — спросила она. — Это Фуо Татокиа, лейтенант спецназа, полный отморозок, — ответил команданте штаба. — Где он задействован? — Уже нигде. Он демобилизуется. Джой снова глянула на короля и сказала: — Он то, что мне надо. Он atoll–man, а значит, может руководить жизнью корабля. Команданте подтвердил: — Да, но зачем на инженерно–испытательском судне капитан, едва знающий алфавит?. Ответ был: — Мой капитан должен управлять судном и действиями полувзвода охраны. Я вижу, что за этим парнем мои специалисты будут, как за бронированной стеной. Мне плевать, знает ли он буквы. Так Фуопалеле стал капитаном экспериментального авианосца «Икаману», на котором, под руководством Джой проводились испытания ультралегких палубных флаеров (ULDF). Будь на ее месте кто–то другой, Фуо бы отказался, но на Джой он запал с первого взгляда. «Икаману» представлял собой катамаран водоизмещением 400 тонн. На двух поплавках была установлена почти прямоугольная палуба 30x40 метров. В левом углу на корме, над ходовой частью, была надстройка с рубкой управления и бытовым блоком, по диагонали шла взлетная полоса длиной 50 метров, а все пространство справа от нее занимал навес – ангар и мастерская. Экипаж насчитывал всего 35 человек (включая летный состав). По военно–морским меркам, такой корабль был карликовым уродцем, но у революционных вооруженных сил Меганезии элементарно не хватало ресурсов ни на что большее. При спуске «Икаману» на воду на Таити–Ити, Джой пошутила: «Реального авианосца нет, так что учимся летать с игрушечного, и реально воевать на пластмассовых самолетиках». Есть дешевые машины, которым достаточно 50 метров полосы, чтобы взлетать и садиться с грузом 2 центнера — это легкие автожиры, но их скорость — 80 узлов, вдвое меньше, чем надо для патрульного флаера. Легкие самолеты дают необходимую скорость, но требуют полосу 100 — 200 метров. Чтобы совместить все необходимые качества в одной машине, деятельные ребята из «Creatori» слепили проект–гибрид WiRo (Wing + Rotor). Идея была украдена из американского проекта «Canard Rotor/Wing» первых лет XXI века. Широкий двухлопастной ротор крутится на взлете, посадке, и при необходимости зависания. При скоростном полете, он встает поперек фюзеляжа и превращается в неподвижное крыло. Проект «Canard Rotor/Wing» предназначался для гибрида самолет–вертолет с реактивной тягой, и перенос этой схемы в очень упрощенном виде на гибрид авиетка–автожир не прошел безболезненно. Сверхлегкие WiRo взлетали, садились, и выполняли маневры в режиме автожира, на скорости 80 узлов. Но стоило перевести ротор в режим крыла, как WiRo начинал вести себя (по выражению одного пилота) «как в говно пьяная чайка». О том, чтобы выполнять в таком режиме какие–то маневры, не было и речи. При попытке вернуться в режим ротора, машина потеряла управление, и пилот, согласно инструкции, покинул ее, прыгнув воду. Машина, естественно, разбилась. При следующих полетах, пилоты раз за разом пытались справиться с проблемами в режиме крыла, и раз за разом аварийно садились на воду, получая мелкие травмы и повреждая машины. Затем кому–то пришла в голову мысль поменять форму киля и неподвижного вспомогательного крыла. WiRo был сделан по LEGO–принципу, из сменных модулей, что позволяло вносить кое–какие изменения прямо в судовой мастерской «Икаману». Модифицированный WiRo взлетел нормально, но при попытке поменять режим ротора, неожиданно перевернулся. Пилот успел покинуть машину и остаться в живых лишь благодаря хорошей реакции. Джой невесело пошутила: «Испытания превращаются в чемпионат по прыжкам в воду». После этого произошел конфликт. Пилоты в азарте требовали разрешить эксперимент с еще одной модификацией WiRo. Джой напоминала об инструкции: прежде всего, беречь людей. Ей ответили, что трусов здесь нет, по крайней мере, среди летчиков. В ответ на этот грубый намек, Джой пригрозила сменить весь летный состав. От развала команду неожиданно спас кэп Фуо. — Ребята, я похож на труса? — Нет! — хором ответили пилоты. Они были наслышаны о послужном списке своего капитана. — Значит, если я смотрю на ваши полеты и дрожу от страха, то что–то не так, — серьезно заключил он. После этого все дружно посмеялись, а через час Джой объявила: — Экипажу дается несколько дней каникул, пока спецы изучают наш отчет и переделывают WiRo для второй серии испытаний. А мы идем на остров Бора–Бора. Приказ: всем как следует отдохнуть и… Продолжение фразы утонуло в радостных воплях. Этих ребят не надо было учить, как отрываться на Бора–Бора — одном из самых бесшабашных курортов Океании. Фуо никогда в жизни не гулял в мирном, цивилизованном курортном городе, и Джой взялась устроить ему экскурсию по Ваитапе, административному центру Бора–Бора. Помимо ряда смешных событий, на этой прогулке произошли два эпизода, имевшие колоссальное значение для дальнейшей жизни экспериментального авианосца. Чудеса начались в магазине игрушек. Фуо увидел там полуметровую радиоуправляемую модель вертолета и спросил: «Это действительно летает?». Продавец продемонстрировал ему, как летает игрушка, управляемая с пульта. «Это продается за 30 фунтов?» — уточнил Фуо и, получив утвердительный ответ, тут же купил 3 таких вертолета. Через несколько минут он приобрел в соседнем отделе 5 игрушек «Spy–agent» (микро–камера, передающая видеосигнал на монитор, удаленный на милю). На недоуменный вопрос Джой, зачем ему нужны игрушки для школьников, Фуо лаконично ответил: «Потом» и, зайдя в отдел для самых маленьких, купил трех резиновых пупсов размером с палец. Джой решила было, что у лейтенанта Татокиа дома, на атолле Номуавау, есть несколько жен и куча детей разного возраста. Тогда его покупки выглядели вполне естественными. Тем не менее, в порядке маленькой дружеской мести, она затащила кэпа Фуо в секс–шоп. Для начала, Фуо показал на самый большой фаллоимитатор и спросил: «От какого зверя отрезан этот хер?». Продавщица, с огромным трудом сохранив серьезный вид, ответила, что никакой зверь при изготовлении этой вещи не пострадал. Она пояснила: «Этот товар имитирует для женщин сексуального партнера–мужчину. Есть также товары для мужчин, имитирующие сексуального партнера–женщину». Тут Фуо, неожиданно заинтересовался полутораметровыми надувными куклами. Выбрав самую дешевую (за 25 фунтов) куклу — сидячую уродину с грубо нарисованными глазами и неаккуратными швами — он поставил продавщицу в тупик вопросом: «Что будет, если в это налить воду?». Та не знала. Тогда Фуо купил это изделие и наполнил его водой из крана в туалете. Кукла не лопнула, даже когда он взял ее на руки и пару раз подбросил. Выразив свою радость громким возгласом, Фуо вылил воду и купил еще 4 таких же куклы. На вопрос Джой, на кой черт ему нужны эти резиновые чудища при наличии рядом живой женщины, он снова ответил: «Потом». Она начала было беспокоиться (то ли за свою сексуальную привлекательность, то ли за его психическую вменяемость), но Фуо развеял это беспокойство, как только они дошли до отеля. Вообще–то речь шла о том, чтобы бросить в домике–номере мешки с покупками, и пойти гулять дальше но… Примерно через 2 часа Джой поняла, что о продолжении прогулки можно забыть. До моря, которое начиналось прямо за порогом домика, она и то доползла не без труда. После этого, улегшись на воде в позе морской звезды, она весело сообщила: «Наверное, я сейчас выгляжу, как надувная кукла, вроде тех, которые ты за каким–то чертом купил. Кстати, зачем они тебе, все–таки?». Фуо (который лежал рядом в аналогичной позе) выразил глубокое удивление: как такая образованная и умная женщина может не понимать таких простых вещей? Ведь не зря же он наливал в куклу воду! С водой она выглядит и весит, как человек. Ее можно посадить за штурвал ULDF, и рисковать сколько угодно: куклу не жалко, 25 фунтов не те деньги. Джой ехидно заметила, что эта кукла может кое–как трахаться, но не управлять ULDF. «Управляет пилот, — ответил Фуо — у него пульт, а у куклы на лбу глаз, и пилот видит то же, что кукла. Мы сделаем сильную магию, и пилот будет думать, что это он в кабине». Джой задумалась: то ли кэп сказал полную фигню, то ли, наоборот, что–то гениальное. Тот, увидев, что Джой не поняла суть дела, бесцеремонно извлек ее из воды, притащил в номер и, распаковав часть покупок, объяснил основы магической техники в деталях. Кукла (маленький пупс или большая надувная), после колдовского ритуала, станет не просто куклой, а «ele tiki», alter ego конкретного человека, животного, или духа. Между «ele tiki» и оригиналом возникнет особая оккультная связь, которую можно использовать. Радиообмен через пульт и шпионскую видеокамеру, конечно, усилят эту магию. Пилот, как бы находясь за штурвалом, сможет выполнять любые маневры без риска для жизни. Понятное дело, Джой потребовала доказательств, и Фуо за час изготовил для нее «ele tiki», помазав пупса капелькой ее слюны, и приклеив ему на лоб камеру. После этого пупс был помещен в кабину игрушечного вертолета, а Джой получила пульт и монитор. Ощущения, которые она испытала при пилотировании, показали, что древняя тонгайская магия, черт ее возьми, работает. Она не почувствовала пупса своим вторым «я», но появилась некая странная симпатия, и судьба смешной фигурки в кабине стала ей совсем не безразлична. После некоторых раздумий, Джой позвонила в «Creatori» и уговорила конструкторов снабдить новые образцы WiRo блоком радиоуправления, дублирующим управление из кабины. Там немного поворчали, но согласились. Утром она собрала весь летный состав (изрядно помятый после бурно проведенной ночи) и изложила суть магических новаций, которые будут включены в следующую серию испытаний. Джой ждала скептических замечаний, но пилоты восприняли информацию серьезно. Они потребовали, чтобы Фуо научил их заколдовывать и расколдовывать куклы, а затем забрали все три комплекта игрушек, чтобы немного потренироваться пилотировать с пульта, глядя на монитор. Вторая серия испытаний тоже оказалась не слишком удачной. За счет увеличения киля и установки килей на вспомогательных крыльях, удалось добиться того, что управляемость WiRo в режиме неподвижного ротора несколько улучшилась, но при скорости более 120 узлов машина вела себя непредсказуемо. Переход в режим вращения ротора теперь стал возможным, но получался через раз. За эту серию были потеряны 4 WiRo, 3 из них – в рисковых полетах с «ele tiki» за штурвалом. Секс–куклы, даже заколдованные, не умели прыгать, и гибли вместе с аварийной машиной. В «Creatori» направили отчет, а экипаж опять получил каникулы на Бора–Бора, где пополнил запас секс–кукол и «spy–agent». Как оказалось, именно данные, полученные в ходе рисковых полетов, позволили найти и устранить главный дефект машины. WiRo–III сильно отличались от предыдущих серий. Кили со вспомогательных крыльев исчезли, сами крылья увеличились, а ротор наоборот, уменьшился и стал четырехлопастным. При переходе к неподвижному режиму, ротор превращался в X–образное крыло. Несмотря на получавшийся гротескный вид, WiRo в этом режиме показал лучшие характеристики, чем легкие патрульные самолеты ВВС Малайзии и Индонезии, которые в начале испытаний были приняты за эталон. Серия WiRo–IV (с кое–какими модификациями, в т.ч., турелью для автоматического гранатомета) прибыла после следующих каникул, в сопровождении суб–команданте Народного Флота и группы будущих инструкторов, которым предстояло учить пилотов использованию новой машины. Состоялся показ пилотажа, эффектные стрельбы по плавающим 200–литровым бочкам гранатами — «зажигалками» с белым фосфором, и банкет с вручением премий экипажу «Икаману». Затем, начальство отбыло, и начался финальный этап работы. На следующее утро, один инструктор, просматривая журнал испытаний, воскликнул: «Joder! Сколько же людей вы потеряли, доводя эту машину!». Дело в том, что при испытаниях с участием «ele tiki», их судьба отражалось в рабочем журнале. Из–за этого появлялись записи типа: «При восходящей спирали — сваливание, аварийная посадка. Поврежден киль и левое вспомогательное крыло. Погибла Эле Тики». «Как вы думаете, что значит Эле Тики», — спросил кэп Фуо. «Наверное, Мастер–Пилот», — предположил инструктор. Кэп хмыкнул, вышел и через пару минут вернулся, неся на плече наполненную водой секс–куклу с надписью фломастером на заднице: «Potius mori quam foedari» (латинский девиз: «Лучше умереть, чем опозориться»). Было много смеха, но инструкторы высоко оценили кукольный метод освоения новых машин, и Эле Тики появились во всех учебных подразделениях Авиакорпуса Народного Флота. Слово «wiro–plane» (и аббревиатура «WiRo») скоро стало собирательным для всех машин этого типа, а WiRo–IV поступил в Народный флот под кодом «Ute Ape–Tapu» (UAT), что на утафоа буквально соответствует французскому «Moulin Rouge», «Красная мельница». Ирония судьбы: мэтр Бриак, автор «культуры Tiki» пришел из кабаре «Moulin Rouge». UAT скоро показали, на что способны. Операция «Barrido del mar» (морская швабра), вошла в историю, как самая эффективная и самая жестокая кампания против «naval bandidos» (пиратов). Но звездным часом для «Икаману» стал следующий проект «ARGO»… ********************************* …
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -— Какие чудесные близнецы! – сказала Жанна (считая правильным сказать какой–нибудь комплимент, тем более, что малыши действительно были очень милые). — Тебе правда кажется, что это двойня? – весело поинтересовалась Феиви. — Вообще–то, я думала… — канадка (присмотрелась к младенцам, и пришла к выводу, что они достаточно похожи друг на друга), — … а разве я ошиблась? — Это из области сравнительной лингвистики, — веско заявил Юео, — слово «близнецы» в разных языках имеет разное предметное поле, так что… — Не морочь девушке голову, — перебила Омиани, — «близнецы» на всех языках означает: «двое детей, которые родились в один день у одной женщины». А двое детей, которые родились у двух разных женщин с интервалом три дня – это по–любому не близнецы. — Ма, а почему кошка может кормить сразу пять котят, и хрюшка может, а человеческая женщина не может даже двух? – спросил мальчишка лет семи. — Вообще–то может, — начала она, — Но это не слишком–то удобно… — Потому, Жоли, что человек – это бета–версия, — вмешался Юео, — как глючный мобайл, который вы с мамой так неосмотрительно купили на рынке в Никаупара. — Сейчас как врежу, — пригрозила ему Феиви, — и за мобайл, и за бета–версию. — Солнышко, но это же научный факт. Свиньи и кошки возникли 10 миллионов лет назад, а человеку современного типа всего 200 тысяч лет. Экспериментальная конструкция. — Феи, он прав, — встряла Поу. — Мы по биологии проходили, — добавила Рити. — По ходу, даже 160 тысяч, а не 200, — уточнил Кианго. — Вот видишь, — резюмировал Юео, — всего 160 тысяч лет. Природа за это время создает только прототипы, а до надежной серийной модели еще миллион лет, не меньше. Феиви вздохнула. — Представляешь, Жанна, и вот такое издевательство каждый день, из года в год. Сама не понимаю, почему мне нравится жить с этим ужасным типом. — Потому, солнышко, что ты меня любишь, — сообщил Юео. — Да ну тебя. Возьми–ка лучше вот этого, пока он не обожрался. Она передала Юео одного младенца, приложила к груди второго и пояснила канадке: — Вот это – мой мелкий, а тот очаровательный обжора — сын Тиатиа, дочки Уираити. Она такая же непоседа, как ее мама. — Уира с тринадцати лет считалась самой красивой девушкой в радиусе ста миль, — подал голос Крис, — Было бы странно, если бы окружающие не баловали ее и ее дочку. — А я предупреждал Лимо и Аи! – вставил Панто, — ясно было, что это потом проявится. — Что — «это»? — спросил экс–сержант, — Оми возилась с Тиатиа не меньше, чем Аи… — Еще скажи, что я виновата, — перебила Омиани. — В чем? Я не понял, чего страшного случилось? — Страшного – ничего, — ответил Панто, — Но надо же соображать, как далеко могут зайти детские капризы, если им вот так потакать. Уира в 14 лет хулиганила на флайке, Тиа в 14 завела ребенка, ребенок в 14 захочет в космос, на Луну, на Марс… — А что? — спросил Кианго, — Янки через четыре года собираются на Марс. В смысле, уже по–настоящему, с экипажем три человека. Вот Жанна – янки, она не даст соврать. Жанна несколько растерялась. Во–первых, она (как и большинство канадцев) не любила, когда ее путают с янки. Америка – не то же самое, что США, и у Канады, между прочим, территория больше, чем у Штатов (о чем посторонние почему–то забывают). Во–вторых, она не очень–то следила за планами NASA. Вернее, не следила вовсе, и видела только то, что появлялось в top–list панамериканских новостей, причем только краем глаза (вообще–то, ее больше интересовали земные новости)… Тут в разговор вмешалась Омиани. — Выгодное это дело, собираться на Марс, — насмешливо сказала она, — А по–настоящему собираться, это вообще Эльдорадо. Парень, ты смету этого проекта видел? — А как же, — ответил он, — 76 миллиардов долларов. Если на глаз, то заряжено раз в сорок. Это у них местный обычай, швыряться деньгами. Скинулись по триста баксов с носа – и полетели. У нас, если скинуться по триста с носа, то надо экономить, чтобы полететь. — Я сказала не «полететь», а «собираться». До этого собирались на Марс за 52, теперь — за 76, а лет через пять будут собираться за 100. Процентов пять – предпроектные работы. Юноша почесал в затылке. — Ага… Не дурак, понял. Сгребли почти 4 миллиарда – и линяем… Что там рядом? Куба? Поу хлопнула ладошкой левой руки по сгибу локтя правой, и пояснила: — На Кубе — отнимут. — Тогда – Мексика. — С Мексикой у янки договор о выдаче, — сообщил экс–сержант Крис. — Ну… — Кианго задумался, — … Куда–нибудь в Центральную Африку. — Там вообще шлепнут, — сказала Поу, — Там тебя даже за 4 тысячи шлепнут. Экс–сержант кивнул. — Там и за 40 баксов могут шлепнуть. За ботинки. Или даже за блок сигарет. — Такие жадные? – удивленно спросил Кианго. — Нет. Просто очень бедные. Им 40 баксов – это месяц жизни для целой семьи. — Охереть… — изумленно произнесла Рити. …Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №10.
«Знание — сила» по–меганезийски.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Мы летим на «BV» — пластиковой лодке с моторизованным V–образным крылом. Лет 20 назад, партнерство «Fiji Drive» слизало ее схему с одной из любительских конструкций, и штампует до сих пор, поскольку BV сохраняют популярность из–за своей надежности и дешевизны. Как мне объяснили, более простого летательного аппарата просто не может быть в природе. Скорость BV всего 80 узлов, так что лететь нам предстоит почти полтора часа, и я использую это время для просмотра фото–итогов визита в рапатарский колледж (внутренне гордясь тем, что научилась почти не обращать внимания на периодические воздушные ямы). Рити уделяет пилотированию не слишком много внимания (с ее слов, тут делать нечего, вообще) и, поглядывая на экран моего ноутбука, иногда делает более или менее глубокомысленные замечания. CLAC — это маленький колледж с двухгодичным обучением. Его создатели рассчитывали на полтараста студентов (полагая, что это – с двухкратным запасом). Но, когда CLAC был включен в престижный список инженерных центров ВМФ, к местным ребятам добавились ребята с острова Руруту (он расположен в 60 милях к востоку от Рапатара, имеет вчетверо большую площадь и втрое большее население). Отказать своим соседям в такой важной вещи, как образование, в Полинезии немыслимо. После перепланировки, единственная лекционная аудитория стала занимать почти весь 1–й этаж «шляпы–вьетнамки», вытеснив учебные аудитории и лабораторию дизайна на 2–й этаж, а кабинеты преподавателей — под самый конус, на 3–й этаж. Суденческий клуб–кафе (занимавший 3–й этаж) переместили на балкон 3–го этажа (козырек «вьетнамки»). Теперь это — не балкон, а широкая навесная крытая терраса, края которой опираются на две тонкие, изящные металлические колонны. Именно там я, после короткой экскурсии по учебным помещениям колледжа, общалась с тремя преподавателями (всего их здесь 8, не считая тех, что преподают через интернет). Сейчас, занимаясь сортировкой фото, я думаю о том, как тот или иной кадр воспримут у меня на родине. Например, в кадр попали две строчки на дверях лекционной аудитории.Первая — вроде бы, вольный перевод на лингва–франко афоризма Бэкона «знание — сила», но очень вольный и очень конкретный, чтобы не сказать: брутальный. Вторая – как–то подозрительно похожа на древнеримский «lex gladii» (закон, данный мечом). Рити, по–своему поняв мою задумчивость, спрашивает: «Объяснить по–простому?». Мне безумно интересно, как она в свои 15 лет интерпретирует эти две строчки, и я согласно киваю. «Это просто, — говорит Рити, — первобытный человек почти ничего не знал о природе и какой–нибудь лев мог выгнать его из пещеры или даже сожрать. А когда человек понял хотя бы на пальцах, как все вокруг устроено, то стал сильнее льва, и шлепнул его. Или, например: 300 лет назад или даже 100 лет назад, мы, канаки, знали гораздо меньше, чем юро, янки или японцы. Что получилось? Их оффи пришли сюда, все у нас отобрали, да еще заставили на себя работать, и вообще, творили тут все, что хотели. Зато, как только мы стали знать больше, то закошмарили их, выгнали их отсюда на фиг, и живем по той хартии, которая нам нравится. Кто больше знает – тот и диктует правила. По–научному это называется «универсальный закон», потому что он действует всегда и везде». Слегка шокированная этой первобытной трактовкой роли науки в истории, я начинаю спорить, и привожу, как мне кажется, неопровержимый довод: развитые страны уже не захватывают неразвитых соседей (хотя могли бы), а помогают им жить самостоятельно. «Это тоже просто, — отвечает девчонка, — Западным оффи нужны недоразвитые страны, которые, как бы, самостоятельные. Во–первых, это — дешевая рабсила. Во–вторых, ими можно кошмарить свой народ, чтобы он терпел тиранию, типа, для защиты от дикарей». Я почти краснею (вспомнив, как после очередной акции исламистов, парламент моей страны дружно проголосовал за расширение полномочий спецслужб), и интересуюсь, почему Меганезия (где отсутствуют оффи) не захватывает, например, Новую Гвинею. «Пока что это не выгодно, — сообщает она, — Вот острова поменьше — это другое дело». В логике ей не откажешь. Действительно, значительная часть островов, примыкающих с востока к Новой Гвинее, уже тем или иным способом включены в состав Меганезии. А Рити развивает свою мысль: «В Папуа живут такие же папуасы, как на нашем западе. Но живут фигово. Потому что колонизаторы там вместо образования вводили свою особую религию, чтобы учить не знаниям, а тому, как слушаться оффи. А, чтобы хорошо жить, нужны знания, как что–то реальное делать или добывать, иначе откуда все возьмется?». Разговор плавно перетекает в русло меганезийской системы образования. Так я узнаю о принципе USU («Una Scio Util» – т.е., только прикладное знание), по которому Конвент провел тотальную реформу базовой школы, сразу после Алюминиевой революции. В первый день после революции, Конвент принял пять декретов: О власти. О народном флоте. О технологиях. О деколонизации. О базовой школе. Первые два не нуждаются в комментариях – такие акты характерны для любой революции. Следующие два имеют некоторую специфику (по сравнению с актами других революций). Технологии были объявлены не просто достоянием нации (что совсем не оригинально), а ГЛАВНЫМ ее достоянием. Наследие колониального прошлое было объявлено не просто вредным, а вредным во ВСЕХ проявлениях (кроме, разумеется, технологических заимствований). Третий декрет был следствием двух предыдущих. Школьные программы подверглись выкорчевыванию всего, что не является утилитарным, прикладным знанием с прямым экономическим смыслом. История и литература исчезли вообще, языки (и местные, и иностранные) были заменены одним предметом «коммуникация», а вместо географии стала изучаться «навигация». Биология и химия были переделана полностью, а вместо физики, алгебры, геометрии появился предмет «механика». 11–летняя школа стала 6–летней с 3–дневной 20–часовой учебной неделей. Позже эта драконовская система была несколько изменена, но большинство молодежи училось именно по ней… Я понимаю, почему Таири и Хаото считают библейского Мозеса современником Эйба Линкольна, а иудеев — аборигенами штата Юта. Я получаю эту любопытную и важную информации о меганезийской революции, а затем мы начинаем снижаться над островами Халл. …Scio do forzaForza do carta
Самая необычная часть коралловых островов Халл – юго–восточный угол окружающего рифового барьера. Это действительно угол, южная и восточная стороны длиной по 3000 метров, как будто, вычерчены по линейке. Здесь верхушка рифа почти на поверхности, а с севера и запада барьер замыкается в трапецию двумя линиями подводного рифа. Внутри него — четыре островка: Кампо (треугольник, вытянутый почти на милю вдоль северного барьера, а вершиной выдвинутый к центру лагуны), Анкел (четырехугольник полмили по диагонали в юго–восточном углу), Страйп (широкая отмель полмили в длину, почти в центре лагуны) и Циркус (кружок около 300 метров в диаметре около юго–западного угла). Все островки, включая и самый маленький, покрыты атолловым лесом из пальм–панданусов и вечнозеленого кустарника. На Анкел и Страйп природа не тронута. На крошечном Циркусе возведен двухэтажный домик, с претензией на оригинальность архитектуры. На Кампо расчищены квадраты маленьких огородов, рядом с ними – аляповатый ансамбль из дюжины 40–футовых жилых контейнеров. Географию островов Халл я успеваю разглядеть, пока мы над ними снижаемся, вслед за флайкой Кианго и Поу, чтобы приводниться у пирсов на островке Кампо, и оказаться посреди теплой компании, устроившей party на пляже невдалеке от коттеджей. Пару минут все визжат и обнимаются, а потом меня начинают знакомить с присутствующими. Экс–сержант Крис. Я догадалась, что это – он, раньше, чем мне сказали. Прошло более 20 лет со дня дерзкого угона старой «Cessna—140H» из предместий Нукуалофа на острова Мейер, но он, я думаю, не изменился. То, что этому креолу, сидящему на корточках у открытого очага, уже порядком за 40, можно определить, разве что, по седым волосам на груди (голова у него выбрита наголо и блестит, как биллиардный шар). Панто — бывший мастер мелких финансовых афер — выглядит совершенно иначе. Он весь кругленький, добродушный, и с первого взгляда внушающий доверие. Если бы он не был таким стремительно–подвижным, (несмотря на свое изрядное пузо), и если бы взгляд его карих глаз не был таким цепким, то я бы приняла его за «faaapu» (фермера из глубинки). Омиани – первая faahine колонии Мейер. Она и сейчас в отличной форме, хотя, наверное, в те эпические времена ее фигура не была такой округлой, как сейчас. У женщин–melano, как я заметила, считается хорошим тоном округляться при приближении к 40 годам. Юео — креативный инженер, автор пистолет–пулемета «Spagi», из которого, говорят, убили больше людей, чем в печально известной битве за Иводзиму в 1945. Соавтор тропического комбинезона «koala», который носят по обе стороны Тихого океана. Ему немного больше 30, он — креоло–маорийский метис — крепкий, смуглый, обаятельный и жизнерадостный. Феиви — классическая, почти фольклорная «mate–apihine» (молодая, очень хозяйственная деревенская полинезийка, которая вечно находит себе какие–то домашние дела, далеко не всегда важные, и непрерывно о чем–то болтает). Необходимым дополнением к этому образу считается трое — четверо непоседливых детей. В данном случае их трое, и двое из них – грудные (один как раз питается, а второй, надо полагать, на очереди)… — — — — — — — —
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -— «Welcome to the area of humanitarian disaster! :)», — прочла Жанна радужно светящуюся надпись, — Интересно, а туристов это не отпугивает? Я смотрю, ни одного туриста нет. — Еще бы, — фыркнула Рити, — ты на часы посмотри. Канадка посмотрела — 1:20 после полуночи. — Да, действительно… А в обычное время, их много? — Куча, — лаконично ответил Торин, — Янки, киви и австралийцы ездят по приколу, а юро –посмотреть на коммунистический концлагерь. В Северную Корею им ехать страшно, там правят такие психи… А здесь более–менее гуманно. Пошли, посмотришь. U–образный моту Херехеретуи–Нуироа, муниципальный центр Элаусестере, можно было обойти целиком за полчаса, а собственно городок Херефетуа был не более полумили по диагонали, так что долго идти не пришлось. Дорожка, идущая между футуристическими домиками, освещенная круглыми оранжевыми фонариками висящими на ветках бангров (трансгенной древовидной травы, похожей и на мангр и на баньян), уперлась в высокий бамбуковый забор с табличкой на воротах: «Der Kommunistischen Konzentrationslager». — Гм… — канадка потянула носом, — Запах какой–то… А можно посмотреть, что внутри? — Нужно! – воскликнул Динго и, по хозяйски, открыл калитку в воротах. На него немедленно бросилось существо, похожее на карлика из страшной сказки, и тут же откатилось назад, получив увесистый удар ногой по туловищу. — Ой! – вскрикнула Жанна, едва подавив желание спрятаться за широкую спину Торина. — Это чипи, — сообщила Бимини, проходя в калитку следом за Динго, — абсолютно тупые твари, но зато вкусные. — От «chiken» и «pig», — пояснил Кианго, — не бойся, если им врезать, то они не клюются. — Пинай, как по мячу, и все дела. – добавила Рити, слегка подтолкнув канадку в спину. — Aloha, товарищи красные заключенные! – громко и весело крикнула Поу, уже успевшая проскочить внутрь, — Мучаетесь, joder conio?! В ответ послышалась не менее веселая и не менее грубая ругань, на смеси лингва–франко, бэзик–инглиш и утафоа. Жанна смогла понять только общий смысл: ораторы предлагали Поу совершить групповой акт физической любви с чипи в извращенной форме. Попав внутрь, канадка обнаружила, что забор охватывает квадратный участок, площадью около десятка гектаров, на которых пасутся несколько сотен чипи. Яркие фонари на угловых башенках (стилизованных под концлагерные вышки) позволяли рассмотреть странных существ достаточно подробно. Чипи напоминали большеголовых короткошеих гусей, выросших втрое против нормального размера. Жанна прикинула, что самые крупные из них весят около пол–центнера. Их плоские массивные клювы выглядели угрожающе, а когда один из чипи подошел почти вплотную, канадка даже растерялась… Бац! – Торин отвесил наглой птице пинок, сделавший бы честь футбольному форварду. — Не спи, — строго сказал он, похлопав Жанну по плечу, — А то как тяпнет… — Aloha, foa! – раздался мальчишеский голос со стороны одной из вышек, — Вы откуда такие прикольные? — Пригласишь пожрать – расскажем, — ответил Торин. — Блин! – обрадовался голос, — Да это никак сам Торин Пивная Бочка! Через несколько секунд перед ними возник обладатель голоса: креол лет 16, высокий, жилистый и худощавый. Одет он был в болотно–зеленые широкие штаны с фартуком. Когда рядом возникли еще два персонажа: парень — маори и девушка — китаянка, одетые точно так же, Жанна сообразила, что это – своего рода защитный костюм для работы с коварными чипи. Все трое коммунистических туземцев оказались ночной сменой этого предприятия (на lingva–kommi оно называется «kolkhoz»). Через четверть часа, когда вся компания расположилась за столиком у ворот, и гости уплетали исполинскую яичницу, экстренно приготовленную китаянкой из одного яйца чипи, появился слегка заспанный мулат лет тридцати. Обнявшись со всеми гостями (таков местный обычай), он сообщил, что «John Reed» будет готов к отплытию в 3:00, а пока можно спокойно питаться и пить чай – время еще есть. Затем он повернулся к Бимини и с легкой иронией спросил: — Интересно, ты давно работаешь моряком? — Как бы тебе объяснить? – сказала 13–летняя девчонка, оглядываясь по сторонам, — ага, наверное, так. Она подобрала с полки над столиком полуметровый обрезок нейлонового шнура, и через мгновение кружка мулата оказалась накрепко привязана к чайнику. Он сделал несколько попыток развязать изящные узлы – но тщетно. — Хм… И как теперь это распутать? — Вот так, — спокойно ответила она, одним небрежным движением освобождая кружку и чайник друг от друга, — в семье Хаамеа младенец учится держать гика–шкот, пока мама еще кормит его грудью. Так было, и так будет, потому что наша земля – это море. — Упс… — мулат смущенно почесал в затылке, — Значит, ты — Хаамеа? — Бимини родилась в fare Лимолуа, ariki Рапатара, — сообщил Торин, закуривая сигарету. — А–а… Гены великого Калахикиемао… Морские традиции… Короче, нет вопросов. У Жанны наоборот, вопросы появились, но она решила их не задавать, а разобраться в ситуации самостоятельно, по ходу разговора. Это оказалось не так сложно. Коммунизм тут распространялся в полной мере только на местных жителей. Гости, приезжающие на Элаусестере, должны были либо платить в общую кассу денежный взнос, определяемый количеством дней пребывания, либо участвовать в общих работах наравне с местными. Второй вариант был явно интереснее, так что Торин (как старший из участников турне) именно об этом и договорился перед вылетом с островов Халл. В итоге, семеро туристов оказались временной командой сравнительно небольшого контейнерного судна «John Reed» (длина сто метров, вместимость – 240 контейнеров). Рейс не сложный: пройти 80 миль до атолла Раро и сдать судно под разгрузку. На словах это выглядело безобидно, но когда Жанна реально увидела стоящего на внешнем рейде Херехеретуэ «Джона Рида», заставленного контейнерами в 3 яруса, у нее тут же разыгрались нервы. Она совершенно не представляла себя в роли моряка грузового флота. Жанна сделала попытку успокоить себя тем, что, по крайней мере, капитан у них будет не любитель, а профессионал, и эта попытка ей почти удалась – но тут появился капитан, и последняя надежда рухнула. … — Шкипер Эрче, — представился молодой парень, креол, примерно ровесник Кианго, — и, без лишних предисловий, спросил, — hei, foa, кто–нибудь из вас работал на такой дуре? — Я на резерв–сборах водил калоши типа cargo–ferry, — сказал Торин, — Таскал по дюжине контейнеров с Таити на базу ВВС Мехетиа, это 70 миль оттуда на восток. — А я в порту на Тубуаи подрабатывал на плавучем кране, — добавил Кианго, — Мы такие дуры загружали, раз в десять больше этой. — Между прочим, — напомнила Рити, — мы с Поу катались на похожей штуке. — В прошлом году – уточнила та, — Склеили на Маротири четырех парней… — Они шли с Фиджи на Дюси–Питкерн с догрузкой на Опаро, — продолжила Рити, — пока догрузка, они отскочили на Маротири там рядом. Ну, типа, слово за слово… Короче, мы так оторвались на этой жестянке. Это ваще… — На Дюси посмотрели запуск шаттла, а обратно аэростопом — перебила Поу. — До Нуку–Хива, на Маркизах, — уточнила Рити, — А там нас уже подобрал Лисанто. Ну, говорит, вы и засранки. А что мы такого сделали? — Ничего такого, — согласился Эрче, — А те парни вчетвером справлялись с калошей? — Типа, да — подтвердила Поу, — Мы так, помогали чуть–чуть, но не существенно. — Шкип, а ты сам–то такой дурой рулил? – поинтересовалась Бимини. — E aita, — ответил он, отрицательно покачав головой, — Только в виртуале, на симуляторе. Я полтора месяца, как с практики, после колледжа. — А что на практике? — вмешался Динго. — На практике я тагбот водил. Таскал баржи отсюда до атолла Тепи, и обратно. — Прикольно, — сказала Бимини, оценив ситуацию, — И чего мы торчим на берегу? Давайте уже пойдем на мостик, посмотрим, чего там как. — Послушайте, а это не слишком рискованно? – подала голос Жанна. — Фигня, — авторитетно заявил Динго, — Коробка и коробка. Тот же ferry, только большой. — Don’t worry, glo, — добавал шкипер Эрче, — В борт–компе есть инструкция. …Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №11.
Инфильтрация в меганезийский коммунизм
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Острова Элаусестере состоят из множества маленьких коралловых «motu», образованных протянувшейся с юго–востока на северо–запад цепочкой из четырех атоллов – Тепи, Руго, Раро и Херехеретуэ – частично–погруженных рифовых колец с периметром до 10 миль. Первые три из них находятся почти что на расстоянии прямой видимости друг от друга, и только Херехеретуэ удален от остальных примерно на 80 миль. Он является связующим звеном между коммунистическим и буржуазно–анархистским мирами. Все четыре атолла составляют огромную морскую ферму, на которой выращивается несколько миллионов тонн генно–модифицированных водорослей в неделю. Прямо на месте, из них получают натуральный каучук, текстиль, биопластики и топливный спирт. После такой «short–info», ожидаешь увидеть на островах унылый индустриальный пейзаж из фидеров, реакторов, дистилляторов и прочего химико–технологического оборудования – но не тут–то было. Производственный процесс происходит на плавучих комбинатах – огромных неуклюжих кораблях, напоминающих снегоуборочные машины–переростки, вынужденные, подобно китам, уйти в море из–за своего веса, не позволяющего находиться на суше. Эти монстры дрейфуют по лагунам и по окружающему атоллы мелководью, непрерывно выгребая и загружая в реакционные емкости тысячи тонн биомассы. Выходя на внешний рейд, они выгружают продукты ее переработки в танкерные и контейнерные суда. Сами острова – это сплошная резидентная зона. Здесь нет промышленности, за исключением мелких экспериментальных участков «Центра технологической экологии моря» (Centecom) и мастерских «Inflavel», производящих все надувное — лодки, мебель, палатки, домики и даже флайки. Меганезийцы шутят, что, мол, в XX веке коммунизм считали «мыльным пузырем», но в XXI оказалось, что это – пузырь из прорезиненного текстиля. Местные жители, впрочем, считают, что главная продукция островов Элаусестере – это люди. В среднем по Меганезии рождаемость примерно та же, что и в развивающихся странах Латинской Америки (2 — 3 ребенка на одну женщину), но здесь она выше, чем в Конго и Уганде. Если бы две трети молодежи не покидали острова, то здесь уже яблоку было бы негде упасть, а так – население остается более–менее стабильным, немного больше семи тысяч. В бюллетене «UN Demoscope», острова Элаусестере включены в список «Зоны гуманитарной катастрофы». По мнению ООН, положение здесь намного хуже, чем в Сомали, Судане, Тиморе и Афганистане: «Обеспеченность жильем — прочерк, среднее число детей на одну женщину — 7, годовой доход жителя – прочерк». Местные жители считают это очень веселой шуткой, и над модерновым зданием администрации порта Херехеретуэ -Элаусестере висит яркий аэростат с соответствующей надписью… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №12.
Секреты эффективности мега–коммунизма
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Наверное, мое знакомство с меганезийским коммунизмом было бы не таким полным и ярким, если бы между Рити и шкипером Эрче не вспыхнул маленький роман. Будь это в любой другой стране, подобная парочка обособилась бы от всех остальных, а здесь Эрче просто присоединился к нашей туристической группе. Так маленькая команда «Джона Рида» не распалась после сдачи контейнеровоза под разгрузку на причале атолла Раро, а продолжила экскурсию в восьмером. Но первую вводную лекцию о коммунизме мне прочел Торин, когда мы с ним на некоторое время остались вдвоем на коралловом пляже лагуны Раро. Наша молодежь прибилась к местной компании ровесников, гонявших по пляжу каучуковый мяч, а Торин сказал, что это «детский сад», и лично он предпочитает поплавать и поболтать. Мы с ним немного поплавали, а затем последовала лекция. …
Еще до Алюминиевой революции, на атоллах Херехеретуэ, Раро, Руго и Тепи возникла колония ультра–левых иммигрантов из Эквадора. Поскольку эти атоллы расположены в дальнем углу округа Туамоту, на значительном удалении от экономических центров и оживленных морских трасс, и поскольку колонисты никому не доставляли хлопот, эти поселения были замечены лишь в середине координаторского срока Иори Накамуры. В тот момент население Элаусестере составляло около семисот взрослых (молодежь, не старше 20 лет) и более полутора тысяч совсем маленьких детей. Они жили в условиях первобытного коммунизма: обобществленный труд и общая собственность на все, что можно. Даже дети считались, в некотором смысле, общими. Совершенно запредельная доля младенцев на островах возникла, как оказалось, из–за «техногенного бэби–бума», связанного с местными идейными установками на безудержное размножение. В обычных условиях, двойняшки рождаются в одном случае из 90, тройняшки — в одном из 800, четверо — в одном из 70.000, а рождения пяти и более близнецов – крайне редки. Эти соотношения резко меняются в случае воздействия биохимических стимуляторов множественного созревания яйцеклеток. Эти препараты разрабатывались с середины XX века для борьбы с женским бесплодием, и дошло до ультрапродукторов, повышающих женскую фертильность в сотни раз. Никто не думал, что будет, если ими воспользуется здоровая женщина (с чего бы?) но на Элаусестере, незадолго до революции несколько сотен молодых женщин решились именно на такие эксперименты над собой. В 4–м году Хартии, когда Элаусестере попал в поле зрения правительства Меганезии, здесь происходила настоящая эпидемия кратных беременностей, к которой местная община была не готова ни в смысле уровня медицины, ни в смысле уровня экономики. Проще говоря, ни оказать помощь женщинам, вынашивающим по 6 – 7 близнецов, ни обеспечить их предметами первой необходимости, когда (и если) они появятся на свет, собственными силами было нереально. Без поддержки извне, община рухнула бы под грузом проблем, порожденных этой взрывной репродукцией. Положение спасли два фактора: технико–экономический скачок, вызванный политикой команды Накамура и «Акт атомной самозащиты», резко взвинтившим самооценку меганезийцев. Близнецы Элаусестере были оценены многими неординарными гражданами, как еще один вызов старому мировому порядку. Вызов, такой же дерзкий, как сама Хартия, и как атомная самозащита. Свою роль сыграла истерика авторитетных международных организаций, которые требовали пресечь «аморальные эксперименты c женщинами на Элаусестере». Если бы эти организации молчали, то меганезийский суд изъял бы этих детей у семьи — общины, не способной обеспечить им уровень благосостояния, который был принят в стране, как минимальный социально–экономический стандарт. В отношении анклавов эмигрантов из неразвитых стран такие постановления суд принимал с легкостью, а при попытках воспрепятствовать их исполнению, преторианцы применяли боевое оружие и изъятые дети нередко отправлялись к приемным родителям полноценными сиротами. Однако, едва комитет ООН по биоэтике объявил эксперимент Элаусестере «грубейшим нарушением гуманитарных и биомедицинских норм», как Верховный суд (уже готовый отштамповать постановление об изъятии) поменял свою позицию на противоположную: объявил, что этот эксперимент — «частное научное исследование, право на проведение которого охраняется правительством в соответствие с артикулами Великой Хартии». Такой разворот Фемиды был вполне логичен. Для общественного мнения в Меганезии, международный официоз – это нечто заведомо дефективное. По общему правилу, суд и правительство даже не игнорируют международные конвенции, а делают обратное тому, что там предписано. Исключения возможны только, если рациональность и полезность конвенции очевидна, но здесь был не тот случай. Ну, захотелось этим дамам много детей сразу — why not? Правда, экспериментаторши были нищими, и ни правительство, ни даже Верховный суд, не могли дать им материальное пособие — Хартия запрещает использовать социальные взносы (т.е. налоги) на такие цели. Но суд объявил техногенный бэби–бум частным научным исследованием, а согласно принципам «tiki», прикладная наука – это основа благосостояния нации. Соответственно в обществе нашлось достаточно людей, решивших поддержать интересные исследования непосредственно. Так на Херехеретуэ появился «экономический десант»: волонтеры с архипелагов Лавент, Дювент, Социэте, Центральное Туамоту и Гамбие. Это была пестрая толпа деятельных и неординарных людей. Одни руководствовались tiki, другие — идеологией scio, третьи – любопытством (бытовым или научным), четвертые (бизнесмены) использовали эту тему для раскрутки предприятий. Возник эффект снежного кома: приезд на Элаусестере популярных людей стимулировал приезд кого–то еще. Стремительно формировались рабочие группы… За каких–то несколько месяцев, отсталый и нищий агломерат коммунистических деревень превратился в высокотехнологичное аграрно–постиндустриальное сообщество. Острова Элаусестере получили импульс динамичного развития на много десятилетий вперед. Любой патриот Элаусестере скажет, что это — доказательство преимуществ коммунизма, но дело, видимо, просто в экзотической социальной среде, в которой с удовольствием работали молодые талантливые инженеры, бизнесмены и ученые–прикладники. Деньги они получали вне здешнего социума, а тут – обкатывали новые методы производства и управления, пользуясь пластичностью местной общины. Студенты и стажеры наиболее перспективных ученых Океании лепили из этого социального пластилина экзотические конструкции вероятного будущего. Удачной оказывалась одна конструкция из десяти, но даже этого хватало для стремительного роста благосостояния элаусестерцев.
Несколько слов о совместимости коммунизма с артикулами меганезийской Хартии.
По Хартии, обобществление имущества и результатов труда допустимо только внутри семьи (хаусхолда), при условии, что силой там никого не удерживают, а любому кто уходит, платится цена его доли в имуществе (если нет особого договора, то все доли хаусхолдеров считаются, равными). Соответственно, жители Элаусестере считаются одним хаусхолдом (в Хартии нет ограничений на число членов семьи). Согласно этой логике, хозяйственная жизнь построена по принципу семейных отношений каждого с каждым. Разумеется, для семьи такого размера уже требуется некоторая регламентация распределения работ. Здесь для этого использован алгоритм типа «сетевой рулетки». Самые непопулярные работы разыгрывались между всеми, способными их выполнять. Самые популярные работы тоже разыгрывались, а остальные работы доставались тому, кто первым ткнул в соответствующий пункт меню. Постороннему, как правило, сложно привыкнуть к подобной системе, но те, кто в ней вырос, считают ее самой удобной
Элаусестере имеет ряд черт, положенных коммунизму по жанру антиутопии.
Во–первых, это практически полное отсутствие приватности (которое прогнозировали авторы романов–антиутопий, но глубину которого они не могли вообразить). Пример: жилища и одежда здесь используются, лишь когда в этом есть практический смысл. Угадайте, как часто это бывает, если температура воздуха почти всегда +25 градусов? Во–вторых, это тотальная милитаризация, которая начинается с дошкольного возраста. Нет, дети не ходят строем, не встают по стойке «смирно» и не кричат «Yes, sir!». Они просто следуют некоторому, по сути, армейскому, регламенту жизнедеятельности. По этой причине, большинство выходцев с Элаусестере выбирают военную профессию, а многие отставные военные с длительным стажем, приезжают жить на Элаусестере. В–третьих, это специфическое отношение к сексу. Это тоже прогнозировали авторы романов–антиутопий, но они изображали отношение к сексу при коммунизме стыдливо ханжеским, а на Элауестере все наоборот. Канаки, т.е. коренные меганезийцы, считают сексуальное поведение элаустестерцев несколько эпатирующим. В терминах американо–европейской сексуальной морали, это вообще никак не называется. В страны Европы и Америки не рекомендуется ввозить документальные фильмы о быте Элаусестере, если только вы не хотите на несколько лет оказаться за решеткой. Канаки часто шутят, что феномен Элаусестере не используется в анти–меганезийской пропаганде только потому, что видеозаписи отсюда запрещено показывать по западному TV даже в ночном эфире. В–четвертых, это вопрос размножения. Его иногда можно найти в романах–антиутопиях о темном коммунистическом будущем, хотя он не так популярен среди литераторов, как первые 3 признака. Здесь, как и в случае с сексом, анти–утописты оказались пророками наоборот. У них размножение представлено результатом гендерного насилия и полного подавления личности, а на Элаусестере это — экзотический вид личной самореализации. Один из видов – это существенно. Теперь так делают только те дамы, для которых т.н. «preed» — это личное творчество, что–то вроде работы скульптора, только гораздо более жизненное. Большинство элаусестерок ограничиваются четырьмя — пятью детьми (что характерно и для других аграрных регионов Меганезии,), но некоторые производят на свет до 30 потомков, по пять — шесть за раз. Одним из наиболее ярких представителей «preed–movement» является Сю Гаэтано, персонаж почти что легендарный. Сю Гаэтано, родилась в маленькой деревне в Калабрии, пятым ребенком в бедной семье фермера. Семья сидела по уши в долгах, экономила буквально на всем, и унизительная нехватка всего, в 13 лет толкнула Сю на скользкую дорожку грубого неуважения к праву чужой собственности. Не обладая квалификацией в этой сфере, Сю быстро оказалась в закрытом исправительном учреждении. По злой иронии судьбы, ее исправлением там занялась девушка, сидевшая за взрыв бомбы, удачно подложенной «Новыми Красными бригадами» в автомобиль одного крупного чиновника министерства юстиции. Девушка взяла ответственность на себя, поскольку ей, как несовершеннолетней, не могли дать большой срок, а товарищи, чью задницу она прикрыла, компенсировали ей тюремный дискомфорт значительной суммой денег после выхода на свободу. Она–то и свела Сю с товарищами, которые объяснили юной калабрийке устройство классового общества, открытой Карлом Марксом, после чего обучили ее практическим приемам классовой борьбы. В 17 лет Сю, применив эту науку еще раз, села в тюрьму (за меткий выстрел из гранатомета в полицейскую машину). В 22 года она вышла на свободу и подумала, что неплохо бы углубить свое политическое образование в университете. Так Сю попала на лекции скандально известного доктора философии и истории Аниоло Платани. Платани занимал не просто левую, а экстремально–левую позицию. Его левизна была так радикальна, что легальные социал–демократы шарахались от него, как от чумы, и даже полулегальные коммунисты полагали, что «красный доктор» несколько забегает вперед в своем отношении к фундаменту буржуазного строя. По учению Ленина — Сталина, этот фундамент, содержащий морально–правовые и государственно–политические принципы, следовало некоторое время сохранять даже после революции (пока не будет воспитан человек коммунистического будущего с новой пролетарской моралью). Аниоло Платани откровенно издевался над этой позицией, и доказывал на своих лекциях, что не только буржуазный фундамент, но даже сама идея существования подобной конструкции, уже сводит на нет любую революционность. Он рассказывал студентам, почему сохранение старого «духовно–нравственного фундамента» (на время переходного периода) всегда приводит к построению еще более несправедливого эксплуататорского строя, чем тот, который был сметен социалистической революцией. Центристы ненавидели его даже сильнее, чем консерваторы. Тезис Платани: «любой компромисс, который опирается на «общие фундаментальные ценности» — это и безоговорочная капитуляция, и обман по определению» дурно влиял на центристскую партийную кассу. Консерваторы и прочие последователи Бенито Муссолини не требовали лишить доктора Платани кафедры (для них яркий представитель исторически сложившегося врага был выгоден – он создавал необходимый им накал борьбы), а вот центристы — требовали, и еще как… Ассоциация «Христианское сотрудничество за социальный мир» (ХССМ) собрала все радикальные цитаты из лекций «красного доктора» и обратилась в суд с требованием запрета на преподавательскую профессию. Ничего не вышло: высказывания касались только исследования теории и истории коммунизма, а не пропаганды практических действий лево–экстремистского толка. ХССМ вышла в Европейский арбитраж, но там тоже ничего не смогли сделать. Платани четко выдерживал «теоретическую» линию… Сю Гаэтано была в восторге от Аниоло Платани – и как от лектора, и как от человека. Будь ему не 65 лет, а хотя бы на десяток поменьше… Но что было, то было. Вне стен аудитории, отношения «красного доктора» и его студентки состояли из прогулок по набережным с заходами в кафе, где Аниоло непременно находил, с кем поспорить о политике (а, скорее всего, это желающие поспорить находили его, зная, какие кафе предпочитает посещать скандальный профессор – ультра–коммунист). Два года товарищ Гаэтано «отстаивалась на холоде» — не нарушала правила дорожного движения, посещала университет и работала на сельскохозяйственном предприятии, где была на хорошем счету (коммуникабельна, дружелюбна, аккуратна) - и полиция сняла надзор, решив, что Сю или завязала с «бригадами» (что, впрочем, маловероятно), или перешла из боевиков в аналитики (что скорее всего – но тогда надзор тоже не нужен). Полиция ошиблась – товарщ Гаэтано была еще в боевом строю, и быстро доказала это, совершив теракт в Римском Международном аэропорту Леонардо да Винчи. Это был шедевр политического террора: шум на весь мир, сорванный саммит G8, и ни одного пострадавшего (пассажиры, не попавшие на свои рейсы — не в счет). Телезрители всего мира почти на сутки прилипли к экранам, наблюдая, как целая толпа военных и агентов спецслужб, стуча зубами от ужаса, пытаются как–то обезвредить 20–футовый контейнер, стоящий между зданием аэропорта и взлетно–посадочными полосами. По достоверной информации, контейнер содержал «грязную» атомную бомбу неизвестной мощности, и был снабжен набором мини–ловушек, не позволявших проникнуть внутрь, или сдвинуть контейнер с места хоть на дюйм. Потом, правда, оказалось, что атомной бомбы не было. Стальной цилиндр в контейнере был набит кусками отработанных ТВЭЛов с одной из старых восточно–европейских АЭС – но это уже было не важно. Праздник удался. Давно КАПИ (комитет антитеррористического планирования Италии) не оказывался в такой глубокой заднице. Жертв не было, но это только усугубляло ситуацию, поскольку отсутствовала обстановка траура, и можно было смеяться над идиотами из спецслужб, которые сначала не обеспечили дозиметрический контроль на въезде в служебную зону аэропорта, а потом приняли контейнер с отходами за бомбу. Сю Гаэтано (на которую сразу пало подозрение) искали по всей стране, а неприметная девушка по имени Лола Мецци, спокойно устроилась работать в маленькой пиццерии на окраине Рима, снимая дешевую комнату неподалеку от места работы, и дожидаясь, пока утихнет шум. Она бы, наверное, дождалась, и продолжила свой нелегкий труд на ниве классовой борьбы, если бы не активисты ХССМ, которые нашли необычный способ досадить Аниоло Платани. Они передали в полицию фото совместных прогулок и посиделок «красного доктора» и террористки Гаэтано, сопроводив это обстоятельно составленным доносом, из которого следовало, что Платани является организатором псевдо–атомного теракта. Сотрудникам КАПИ было абсолютно точно известно, что доктор Платани не связан с «Новыми Красными Бригадам», и что его отношения с Гаэтано носят только личный характер. Тем не менее, они решили использовать донос, как повод, а затем ловить Сю Гаэтано «на живца», полагая, что ей не безразлична судьба любимого преподавателя. Иначе говоря, они арестовали Аниоло на основании этого вздорного доноса, и дали в прессе сообщение: «Известный своими лево–экстремистскими взглядами д–р Платани арестован в Риме по подозрении в организации теракта. По данным, предоставленным ассоциацией ХССМ, он руководил действиями исполнителя – Сю Гаэтано». Этот план имел шансы на успех, если бы не слабое сердце «красного доктора». Через час после первого допроса (со взаимными оскорблениями между ним и офицером спецслужбы), Аниоло Платани скончался в камере от обширного инфаркта миокарда… Бульварная пресса писала, что исполнительный комитет ассоциации ХССМ в полном составе устроил скандал руководству КАПИ, обвиняя спец–офицеров в том, что те подстроили этот инфаркт, чтобы сделать членов Исполкома чем–то вроде козлят, используемых в Индии для охоты на тигра. Разумеется офицеры разводили руками и клялись, что сеньор Платани умер совершенно неожиданно для них, так что, проблема безопасности Исполкома – да, возникла, но никак не по вине полиции и спецслужб. Прошел год. На «козлят» из Исполкома ХССМ никто не клюнул, и они успокоились, а руководство КАПИ отправило досье Сю Гаэтано в архив и прекратило ее поиски. Лола Мацци продолжала работать в пиццерии и снимать дешевую комнату на окраине Рима. Эта девушка прекрасно умела ждать… Удобный случай представился, когда делегация Исполкома ХССМ возвращалась из Женевы с симпозиума по проблемам социального паритета, домой в Рим. Зафрахтованный ATR–XVL с 44 членами делегации на борту, на высоте 2000 метров, маневрировал для захода на посадку между Тирренским берегом и автобаном А–12. Экипаж получал обычные указания от авиа–диспетчера из Фиумисино. Вряд ли кто–нибудь из них мог предположить, что с живописных холмов, над которыми проходит полет, за ними наблюдает девушка Лола, что она слушает те же пререговоры с диспетчером, сверяя их с картинкой на экранчике радара ПЗРК «Redeye–plus». Было замечательное, ясное утро, у диспетчера было хорошее настроение и, когда пилот ATR внезапно замолчал на полуслове, ему хотелось верить, что это просто неполадки связи. Только когда коллеги обратили его внимание на облачко, похожее на осьминога, разлегшегося в синем небе, он понял, что сегодня получился неудачный день, что будут комиссии, полиция, много суеты, и что он опять поздно приедет домой с работы. Какая жалость… А обломки ATR, взорвавшегося в воздухе от точного попадания портативной ракеты в левый двигатель, рассеялись по земле, едва не долетев до хайвэя Фиумисино – Рим, и здорово напугав водителей и пассажиров, ехавших по шоссе в этот ранний час. К чести администрации и сотрудников международного аэропорта надо сказать, что этот взрыв в воздухе не повлиял на график отправки, и самолет компании «China Airlines», выполняющий рейс Рим – Бангкок, вылетел с терминала «C» точно по расписанию. На борту, среди прочих пассажиров, находилась Лола Мецци. Прибывшая в Фиумисинто комиссия по расследованию в тот момент еще только собиралась приступать к работе. Примерно через 5 часов, когда Лола любовалась горными вершинами Гиндукуша, на которые открывался хороший обзор через иллюминатор, а сосед–индус любовался ее бюстом, на который открывался не худший обзор через вырез кофточки, комиссия по расследованию, отрабатывая 9–ю из 10 типовых версий (террористический акт с земли), обнаружила на ленте событий, фиксируемых локальной полицией, следующую запись «Аноним. Звонок о подозрительном фейерверке или выстреле из ракетницы в холмах за лесополосой справа от А–12 за 5–10 сек. до падения самолета». Руководитель комиссии зевнул, налил себе чашку кофе, закурил сигарету, позвонил в полицейский участок, и приказал прочесать всю местность справа от шоссе. Да, всю! Лейтенант полицейской смены позвонил своему коллеге, дежурившему утром и укоризненно сказал: «Козел ты, Джакомо, вот запишу перед тобой звонок какого–нибудь психа про зеленых человечков, будешь тоже все холмы прочесывать, писатель гребаный, мать твою» (цитата дана по неофициальным источникам – впрочем, о чем–то подобном можно было и догадаться). Еще через 5 часов другая полицейская группа привезла на экспертизу обгоревший левый двигатель ATR. В это же время самолет «China Airlines» произвел посадку в аэропорту Бангкока. Там была уже полночь, но Лола (или Сю) не собиралась останавливаться здесь на ночлег. Пройдя паспортный контроль, она взяла такси от аэропорта и вскоре оказалась посреди тусовки, которая не прерывается на здешних тихоокеанских пляжах ни днем, ни ночью. Пройдя по одному из пирсов, она нашла стойбище меганезийских авиа–рикш… Примерно когда она сговорилась о цене и заняла место в кабине флайки, рабочий день комиссии по расследованию завершился. Возможно, эти парни поработали бы сегодня дольше (интересно же), но позвонил один парламентарий из правящей коалиции и очень нагло потребовал срочных результатов. Ему ответили: «Рабочий день кончился, звоните завтра». В 10 утра, когда комиссия подписала протокол о том, что ATR сбит попаданием реактивного снаряда из портативной зенитной установки, Сю Гаэтано сдалась полиции муниципалитета Порт–Ватсон на острове Сонсорол (Меганезия, округ Палау). Порт–Ватсон знаменит двумя вещами: во–первых, Университетом Научного Анархизма (SAU), основанным там еще в прошлом веке, а во–вторых, военно–патрульной базой, на которой впервые появился «rinwing». Rinwing представляет собой (цитирую Торина) «Винсерф–тандем с крылом–воздушным змеем, которое можно по–всякому двигать на кольцевой раме, а рама приделана к серфу так, чтобы ее можно было качать, крутить, и управлять ринвингом, чтобы он катился, как виндсерф, а потом прыгал на встречном потоке воздуха и планировал несколько секунд, типа как птенец дельтаплана…». Об изобретении ринвинга есть несколько версий. По одной – его придумали студенты SAU, «для прикола». По другой — его слепили на тамошней патрульной базе ВМФ, «от нехрен делать». По третьей — его изобрел великий и ужасный экстремист Наллэ Шуанг, чтобы объяснить особо тупым студентам, что такое подъемная сила и как ей управлять. Дойдя до этого момента, Торин спохватился, что ушел слишком далеко от осевой темы лекции, и хотел вернутся к особенностям элаусестерского коммунизма, но было поздно: наша молодежь завершила партию ацтекбола с местными, и лекция так и осталась без финала. Пришлось разбираться в остальных здешних обычаях в процессе экскурсии… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — …
*********************************…CNN: Нью–Йорк, пресс–центр UN.
United Nations Peacebuilding Commission
«Кризис в Транс–Экваториальной Африке»
*********************************
Картер Лонлофт, прасс–секретарь UNPC: Леди и джентльмены! Прежде чем отвечать на вопросы о ситуации вокруг т.н. «Республики Мпулу», я хотел бы уточнить некоторые существенные моменты. В вопросах, уже поступивших на наш сайт, наряду с реальными государствами (Конго, Самбая, Малави, Мозамбик, Танзания, Мадагаскар), — упомянуты такие государства, как Мпулу, Везиленд, Шонаока, Зулустан, и т.п., которых просто не существует. Они не признаны UN…
(Выкрик из зала): Так «их не существует» или «они не признаны»?
Лонлофт: Попрошу не перебивать. Мы не отрицаем, что существуют территории с этими условными названиями, но их международный статус не определен. Прошу это учесть. И еще: очень бы не хотелось слышать в этом зале бездоказательные и грубые обвинения в адрес уважаемых в мире религиозных конфессиий и благотворительных ассоциаций. Не следует использовать этот зал, как место для сведения счетов между конкурирующими фармацевтическими консорциумами…
(Выкрик из зала): Которые, за счет налогоплательщиков, отправляют героин в Африку?
Лонлофт: Я полагаю, что достаточно понятно выразился. Теперь я слушаю вопросы.
Джон Кропп, CNN: Вы вполне уверены, м–р Лонлофт что Республика Мпулу не признана, как государство?
Лонлофт: Вполне уверен.
Кропп: В таком случае, как вы объясните существование договора между праительством США и правительством Мпулу о совместных действиях по пресечению нелегального наркотраффика и расследованию убийств, совершенных международной наркомафией? В рамках этого договора, офицеры US ADA и FBI официально посещали Мпулу и работали с полицией и службой национальной безопасности этой страны.
Лонлофт: об этом договоре есть официальное разъяснение госдепа США. Мпулу там названо не «государством», а «автомной территорией».
Кропп: Вы считаете, что это в корне меняет дело? (Смех в зале). Тогда как вы объясните заключение четырехстороннего договора о демаркации границ между Мпулу, Малави, Везилендом и Самбаей, при участии международных посредников?
Лонлофт: Видите ли, есть определенная специфика центральноафриканской политики. Это, своего рода, нестабильность государственных образований. Тут требуется гибкий подход, чтобы реализовать миротворческие и гуманитарные программы.
Шарль Дорэ, L'Humanite: Занимается ли ООН проблемой злоупотреблений спецслужб развитых стран на территориях с неопределенным статусом, вроде Мпулу и Везиленда?
Лонлофт: Это слишком общий и емкий вопрос, а у нас время ограничено.
Дорэ: Я спрашиваю о конкретных действиях управления внешней военной разведки и безопасности Франции, «Direction Generale de la Securite Exterieure» (DGSE) в Мпулу.
Лонлофт: У нас нет данных о такой деятельности.
Дорэ: У вас нет данных о конфликте вокруг спорных островов Глориоз?
Лонлофт: Извините, но пресс–конференция касается центральной Африки, а острова Глориоз находятся в Мозамбикском проливе, в 400 милях к востоку от Африки.
Дорэ: Нет, это вы извините, сэр! На протяжении последних месяцев, с островов Глориоз осуществлялась переброска в центральную Африку сначала – французских коммандос, а затем – меганезийских. И конфликт связан с тем, что французская авиация вела боевые действия в зоне Мпулу–Самбайского конфликта, маскируясь флагом Мадагаскара.
Лонлофт: Во–первых, спору вокруг островов Глориоз больше полувека. Они всего в 100 милях к северо–востоку от Мадагаскара, и ясно, что Мадагаскар на них претендует, но исторически там сложилось владение Франции. Контингент французского иностранного легиона находился там законно. Силовые действия Мадагаскара, вынудившие французов покинуть острова, сейчас включены в план обсуждений на конфликтной комиссии ООН. Там будет обсуждаться аннексия Мадагаскаром островов Глориоз, и сдача их в аренду полувоенным структурам Китая, Индии и Меганезии. Я не имею права заниматься тут предсказанием решений конфликтной комиссии. Это вне моей компетенции.
Дорэ: Извините за настойчивость, сэр, но вы не ответили на вопрос о боевых действиях в центральной Африке, которые вела французская штурмовая авиация с Гран–Глориоз.
Лонлофт: Это — спорный вопрос. МИД Мадагаскара ссылается на спутниковые фото, на которых видно только, что французские самолеты взлетали с авиабазы Гран–Глориоз и пересекали Мозамбикский пролив, оказываясь над центрально–африканским регионом. Что они там делали – на фото не видно. МИД Франции утверждает, что эти самолеты выполняли рейсы по воздушному мосту Гран–Глориоз – Тулон, и не совершали никаких действий в Африке. Воздушный мост во Францию проходит, естественно, над Африкой, авиабаза Гран–Глориоз снабжалась по нему более 30 лет, и тут нет ничего нового.
Касси Молден, Reuters: м–р Лонлофт, вам известна история Фелиси Тиммер, репортера нашего центрально–африканского отделения? Это – молодая женщина, 32 лет, активист международных движений «Репортеры без границ» и «Репортеры против войны». Она пропала в зоне пограничного конфликта между Мпулу и Везилендом.
Лонлофт (перебивает): Мне жаль, но как это относится к теме пресс–конференции?
Молден: Сейчас собъясню. Недавно, в Париже, я встречался с офицером французской разведки «DGSE». Он действовал анонимно, в тайне от своего руководства, по личным гуманитарным соображениям, и…
Лонлофт (перебивает): Еще раз: как это относится к теме пресс–конференции?
Молден: … Он передал мне ее репортерскую карточку и ее глаза. Они были вынуты и засыпаны солью в прозрачном пластиковом пакете. Это бесспорно ее глаза – сегодня утром я получил факс с ответом Центра биомолекулярной экспертизы FBI…
(Шум в зале).
Лонлофт: Конечно, это ужасно… Но, тем не менее…
Молден (перебивает): Офицер сообщил, что миссис Тиммер была убита и препарирована солдатами французского иностранного легиона, конголезцами по национальности, из контингента, размещенного в зоне боевых действий. Позже, они погибли в перестрелке с правительственными войсками Мпулу, когда выполняли задание по транспортировке большой партии наркотиков французского производства через территорию…
Лонлофт (перебивает): Здесь не место для репортажей о сенсациях.
Молден: Это – не сенсация, а международная политика и международная преступность – клянусь богом, я уже не знаю, где кончается одно, и начинается другое. Сейчас это дело рассматривается в FBI, а я, от имени движения «Репортеры без границ», требую от вас ответа: почему ООН игнорирует то, что вторая по величине страна Европы содержит в своей армии преступное формирование, совершившее военные преступления в Алжире, Индокитае, Конго, и ряде других стран? Заявление по поводу действий иностранного легиона – уже не первое, — направлено в секретариат ООН. Скажите, м–р Лонлофт, какие действия будут предприняты по нашему заявлению? Опять никаких?
(Шум в зале)
Лонлофт: Я еще не знаком с вашими материалами…
Молден (перебивает): А с чем вы знакомы? Такое впечатление, что вы совершенно не владеете ситуацией. Например, вы говорите о каком–то воздушном мосте, а в сети уже есть видеосъемка авианалета французской штурмовой авиации на автоколонну в зоне боевых действий на юге Мпулу. При чем тут снабжение авиабазы?
Лонлофт: Я цитировал официальную позицию французской стороны. На ваш вопрос о заявлении могу ответить: оно рассматривается секретариатом в соответствие с уставом ООН. Прочтите на сайте или обратитесь в секретариат, а у меня есть еще вопросы.
Ришар Риво, France Press: Почему вами игнорируется свидетельство старшей сестры католической миссии в Мпулу, которая своими глазами наблюдала выгрузку оружия из самолета с мадагаскарскими опознавательными знаками? Почему при политических конфликтах со странами третьего мира, будь то Мадагаскар, Конго, или Мпулу, Франция всегда объявляется виновной стороной? Это что – новая трактовка политкорректности?
Лонлофт: Это свидетельство принято во внимание, но к нему не прилагаются фото или видео материалы. В таких условиях, это лишь частное мнение свидетеля.
Риво: А что мешало послать туда наблюдателей ООН и проверить на месте? По словам очевидцев, во время военного переворота на территории Мпулу действовал контингент мадагаскарских военных инструкторов, которые фактически управляли вооруженными силами путчистов полковника Нгакве в ходе масштабных боевых действий.
Лонлофт: Это – внутреннее дело Мпулу. ООН не может послать наблюдателей вопреки решению национального правительства этой страны. Суверенитет…
Риво (перебивает): Вы сами говорили: суверенитет Мпулу не признан ООН.
Лонлофт: Это – довольно сложный вопрос международного права.
Риво: Почему–то ООН толкует международное право всегда в интересах третьих стран, а не цивилизованных. Правительство Мадагаскара за последние полгода отправило в зоны локальных войн в центральной Африке десятки тысяч единиц меганезийского оружия, а рассчиталось за это французской территорией острова Пти–Глориоз – Лийс, который оно аннексировало на основании голословного обвинения. По какому праву, а? Если я куплю автомобиль, и рассчитаюсь за него, сдав в аренду ваш дом – это будет законно?
Лонлофт: Правительство Мадагаскара утверждает, что его армия не участвовала в этом конфликте, а меганезийское оружие стало приобретаться только после сдачи в аренду спорного острова Лийс (а не до, как вы сказали), и только для нужд собственной армии. Вопрос о принадлежности острова, как я уже сказал, рассматривается в конфликтной комиссии ООН. У ООН пока нет данных о том, как меганезийское оружие попало в Мозамбик и Мпулу. Правительство Меганезии утверждает, что это — поставки частных оружейных фирм, а их деятельность оно, по своей Хартии, не может контролировать.
Нико Маркони, Green World Press: М–р Лонлофт, как вы прокомментируете заключение договора о техническом развитии территорий между Мпулу и Меганезией? Речь идет об уникальной зоне лесо–саванны в долине озер Ниика и Уква, между горными массивами Итумбо и Нгве. Программа развития территорий не представлена в ЮНЕП и ЮНЕСКО. Это нарушает международные экологические нормы. В Мпулу не допускаются никакие международные экологические организации. Вы знаете, к чему это может привести?
Лонлофт: Это, конечно, досадно… Но, по, крайней мере, нам удалось договориться с правительством Мпулу о допуске на территорию одной авторитетной экологической организации: «Internatonal Deep Ecology Movement» (IDEM).
Маркони: Это неправда. IDEM не допущена в Мпулу, а символику этого экологического движения в Мпулу используют меганезийские военные. Наша сотрудница, Жанна Ронеро, наблюдала солдат меганезийского контингента, самолет которых был раскрашен, как это принято у Движения «Глубокая Экология», и маркирован зарегистрированной эмблемой IDEM. Сегодня уже подан официальный протест «Internatonal Deep Ecology Movement» о нарушении международных правил об экологических опознавательных знаках.
Лонлофт: Ну… Я полагаю, после рассмотрения протеста, этот казус разрешится.
Маркони: Вы уже запросили у правительства Меганезии объяснения?
Лонлофт: Видите ли, это – сложный дипломатический вопрос. Конфедерация Меганезия не признана ООН, как суверенный субъект международного права.
Маркони: Вы хотите сказать, что для вас не существует ни Мпулу, ни Меганезии, и все, что они делают, как бы, не касается Объединенных Наций? Я правильно понял?
Лонлофт: Этот вопрос выходит за рамки пресс–конференции, но вы можете получить всю информацию в комитете ООН по международному праву.
Дидео Халеу, Midi Madagascar: М–р Лонлофт, а Соединенные Штаты Америки признаны, как субъект международного права? Для вас нет препятствий направить им запрос?
Лонлофт (с улыбкой): Разумеется. Никаких препятствий.
Халеу: В таком случае, сделайте это, пожалуйста. Две американские спецслужбы, FBI и ADA, действуют на территории Мпулу. Правительство Мпулу возило их всюду, где они хотели побывать, показывало им дороги, здания, места боевых действий. Спросите у них, видели ли они там хоть одного мадагаскарского солдата. Американцам почему–то везде можно размещать свои спецслужбы, и никто не подозревает их в том, что они к чему–то причастны. Допустим, Америка – это такая великая страна, которая вне подозрений. Но спросить–то у них можно, не так ли?
Лонлофт: Вообще–то обычно… Гм… ООН доверяет своим наблюдателям.
Халеу: Тогда так и делайте. Доверяйте только своим. А пока их там нет – пожалуйста, не надо здесь лить помои на нашу страну. Второй вопрос: сколько граждан Франции живет или жило на островах Глориоз?
Лонлофт: Насколько я знаю, контингент иностранного легиона составлял…
Халеу (перебивает): Я же спросил, не сколько туда прислали французских солдат – это и так было посчитано, когда наша армия их оттуда выгоняла. Я спросил, сколько там жило. Наши репортеры не нашли там ни одного жителя, ни одного француза. Почему Франция претендует на острова, которые находятся в тысячах миль от их страны, и в ста милях от нашей, если на этих островках никогда не жил и не живет ни один француз?
Лонлофт: Извините, я не могу обсуждать то, что в компетенции конфликтной комиссии.
Джой Прест, Lanton–Online: Два дня назад я была в Мпулу, с нашей группой технических экспертов, и меня поразило вот что: Через границы Мпулу идет всего восемь дорог: две -грунтовки плохого качества, а шесть – просто колеи. Для того, чтобы установить в Мпулу мир, было достаточно взять под контроль пограничные переходы. Что мешало «голубым каскам» сделать это, когда начался конфликт, в ходе которого Мпулу и еще три соседние территории стали автономными? Правительство Нгакве, придя к власти, сделало это за три недели, силами ополченцев. Зачем содержится корпус «голубых касок», если он не в состоянии сделать даже такую элементарную вещь?
Лонлофт: Пограничный контроль – это функция национальных правительств, а «голубые каски» занимаются только организацией буфера между враждующими сторонами.
Прест: Почему «голубые каски» этого не сделали?
Лонлофт: Потому, что для этого им пришлось бы участвовать в боевых действиях против той или иной стороны, а контингент ООН не ведет боевых действий.
Прест: В прошлом веке силы ООН действовали против армий – агрессоров с оружием в руках Оружие в руках «голубых касок» осталось – я сама видела. Но действий, как вы говорите, они больше не ведут. Тогда зачем у них оружие? Вооруженный контингент, который не может вести боевых действий – это же нонсенс.
Лонлофт: Извините, я не могу обсуждать базовые принципы работы ООН.
Ллаки Латтэ. Mpulu–Tira: Я родилась и выросла в деревне и я мало понимаю в политике, но я внимательно слушала и смотрела. Я вижу: тут люди из богатых стран. Они никогда не голодали. Они не знают такой опасности, что выйдешь из дома, а тебя съедят. В моей стране, в Мпулу, в каждой семье за эту войну кого–то убили. Убили, чтобы ограбить, а если нечего грабить — то чтобы съесть. Давным–давно мы кое–как жили сами. Мы ни у кого не просили никакой помощи. К нам пришли какие–то люди из богатых стран. Они привезли библию, коран и героин. Потом еще они привезли оружие. Так стала война и голод. А больше нам ничего не привезли. Ничего, чтобы жить. Только чтобы умирать.
Лонлофт: Мисс, мне очень жаль, но тут пресс конференция…
Латтэ: Да, я знаю. Тут надо задать вопрос. Я сейчас задам. Недавно нашлась одна страна, люди из которой помогли нам прекратить войну и голод. А остальные ищут, какая же это страна, но не чтобы их похвалить, а чтобы сказать им, как плохо они сделали. И та страна старается спрятаться, чтобы никто не узнал, что она нам помогла.
(Шум в зале)
Лонлофт: Мисс Латтэ…
Латтэ: Я уже почти задала вопрос. Почему помочь нам – это преступление? Почему тот, кто нам помог, должен это скрывать? Кому–то выгодно, чтобы мы голодали и воевали, а тот, кто помог — испортил этот бизнес? Почему вы, богатые, не хотите, чтобы мы были хотя бы сытыми? Вы теряете деньги, когда у нас нет войны, голода и бандитов?
(Усиливающийся шум в зале)
Лонлофт: Вы ошибаетесь, мисс Латтэ. ООН ежегодно отправляет в голодающие страны, такие как ваша, продовольственную помощь на три миллиарда долларов. Это большие деньги, но меньше, чем необходимо, и мы работаем над тем, чтобы никто не голодал.
Латтэ: Было так. Генерал Ватото, генерал Мваге, адмирал Букти и полковник Куруе получали от вас для своих солдат консервы и героин, чтобы они могли воевать и нас грабить. Потом пришли наши друзья, дали нам автоматы, и научили всяким вещам. И наши мужчины убили их солдат. И генерала Ватото убили. Остальных – не знаю, уже убили или потом убьют. Теперь больше никто не получает от вас консервы и героин. Теперь мы можем жить. Я только не понимаю, зачем вы все это посылали? Зачем вам тратить так много денег на то, чтобы нам было плохо? Вы бы лучше купили красивый автомобиль для себя, или платье для своей жены. Вы такие злые или такие глупые?
(Шум и возгласы в зале, кто–то что–то у кого то спрашивает. Неразборчиво.).
Лонлофт: Мы знаем, что имеют место отдельные злоупотребления при распределении гуманитарной помощи. К сожалению, мы не в сотоянии полностью контролировать это распределение в каждой из стран–получателей, но по нашей информации, значительная часть продовольствия доходит до адресатов.
Латтэ: Ваша информация правильная. Она почти вся до них доходила, пока мы их не убили. Я спросила про другое. Зачем вы им это посылали? Какая вам от этого выгода?
Лонлофт: Мисс Латтэ, это не конструктивный разговор.
Дидео Халеу, Midi Madagascar: Извините, м–р Лонлофт, но это как раз конструктивный разговор. Моя страна запрашивала помощь на развитие легкой проимышленности и на освоение новых высоко–продуктивных сортов риса. Нам вы практически ничего не дали, потому что у нас, как вы написали, не вполне рыночная экономика. Вы полагаете, что в Мпулу при режиме генерала Ватото была достаточно рыночная экономика?
Лонлофт: Это просто разные программы. Мадагаскар – не голодающая страна, и наш экспертный совет решал вопрос о рыночности экономики. В Мпулу, как в голодающую страну, поставлялась именно продовольственная помощь.
Шарль Дорэ, L'Humanite: Продовольственную помощь кому, м–р Лонлофт? Как мы тут узнали, эту помощь получали не голодающие жители, а четыре военизированные банды, из–за которых, собственно, и возникла проблема голода. Кто в вашей организации отдал распоряжение снабжать продовольствием бандитов?
Лонлофт: Напоминаю вам, что генерал Ватото представлял законную власть в Мпулу.
Дорэ: Какую еще законную? По вашим словам, Мпулу даже не признана ООН!
Лонлофт: Имеется в виду, что его правительство пришло к власти в результате более–менее демократических выборов, и с ним удалось наладить сотрудничество.
Дорэ: Взаимовыгодное сотрудничество?
(Смех в зале).
Лонлофт: Попрошу вас воздержаться от таких двусмысленных намеков.
Джой Прест, Lanton–Online: Вы не забыли про героин?
Лонлофт: При чем тут героин?
Прест: При том, что опиатные наркотики, в т.ч. морфин–гидрат и ацетилморфин (т.е. героин), составляли очень высокую долю в стоимости гуманитарной помощи. Видимо, кто–то решил, что это – необходимый продукт питания. Уверяю вас, он ошибся.
(Смех в зале).
Лонлофт: Лекарственные препараты нужны не меньше, чем продовольствие.
Прест: Да, но почему–то препаратов морфина поставлялось больше, чем антибиотиков. Кроме того, на складе гуманитарной помощи (расположенного, по какой–то причиее, в подвале резиденции покойного генерала Ватото), было найдено четыре 50–фунтовых мешка с морфином, маркированные как «сухая смесь для замены грудного молока».
(Хохот в зале)
Касси Молден, Reuters: м–р Лонлофт, где можно получить список должностных лиц, определявших состав и адресность продовольственной помощи, и где можно увидеть налоговые декларации этих лиц, а так же данные об их крупных покупках?
Шарль Дорэ, L'Humanite: Хотелось бы также увидеть список корпоративных спонсоров продовольственных и медицинских программ, и сравнить его со списком поставщиков, у которых ООН приобретает продовольствие и лекарства для гуманитарной помощи.
Джон Кропп, CNN: М–р Лонлофт, кто в вашей организации контролирует возможные коммерческие интересы чиновников организации в регионах–получателях помощи?
Лонлофт: Эти вопросы вне моей компетенции. Извините, господа, мы и так несколько вышли за рамки отведенного времени. Мы не планировали…
(Голос из зала): ну, еще бы!
*********************************
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №13.
Тау Кита. Реальная хроника мега–коммунизма
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Возьмите лассо из двухцветного зелено–золотистого шнура и небрежно метните на синее поле. Перекрасьте часть поля, которая внутри, в нежно–лазурный цвет. Модель атолла Рангироа готова. В натуральную величину, толщина «шнура» составляет от 5 до 20 миль, а лазурная часть поля имеет площадь полторы тысячи квадратных километров. На самом деле, опоясывающий риф атолла Рангироа — не сплошной, он разделен проливами более, чем на 400 островков–моту, у каждого из которых есть свое имя. На большинстве моту стоят по несколько домиков – «fare», на каких–то – один, а на больших моту Аватору и моту Типута расположены городки с миниатюрным модерновым центром. Этот атолл, величайший во Французской Полинезии, является домом для 6 тысяч человек.
Я спрашиваю капрала Оури Хитуоно: насколько сильно ураган Эгле угрожает Рангироа? Он отвечает: в середине XVI века сходный по силе ураган уничтожил все поселения на западном барьере атолла. Мы пролетаем над Рангироа с востока на запад, и я вижу рядом следующий атолл: Тикехау. Это почти окружность диаметром 14 миль и толщиной менее полумили. Здесь есть городок — Тухерахера, а на большинстве моту — по 1 — 2 «fare». Сразу после Тикехау следует атолл – Матаива, который и является нашей целью. Он похож на овальный бублик размером 5 на 3 мили, совсем тонкий на севере и 3/4 мили толщиной на юге, где расположен крошечный, но изумительно–красивый городок Пахуа. Ураган Эгле должен был бы пройти прямо по нему. Сейчас центр циклона на 9–й параллели, примерно в 450 милях к Nord–East–Nord отсюда, но его дыхание уже ощущается: при снижении нас слегка потряхивает порывами ветра. Я ищу глазами в лагуне военный корабль. Оури уже сообщил мне, что это — hotfox «Фаатио», названный так в честь самоанского бога ветра. В начале мне кажется, что ничего похожего на военный корабль там нет, но когда мы уже проходим на высоте метров 200 над восточным барьером атолла, я вижу у причалов Пахуа нечто вроде увеличеного раза в 4 десантного бронетранспортера–амфибии. Зализанная по углам, пятнистая серо–зеленая коробка, метров 25 в длину и 8 в ширину, с круглой шайбой — башенкой ближе к носу и двумя широкими люками – на юте и ближе к центру. Тот, что ближе к центру — открыт, рядом на броне — трое моряков. Похоже, бездельничают. Все это я успеваю рассмотреть мельком, пока мы заходим на посадку. Короткий пробег по воде и наша флайка, подрулив к пирсу рядом с «Фаатио», покачивается на едва заметной волне. Оури откидывает прозрачный колпак, и в кабину врывается свежий прохладный ветер…
Едва выйдя на пирс, я тут же оказываюсь в довольно крепких и бесцеремонных объятиях одного из моряков, и уже собираюсь выразить активное и решительное возмущение, как вдруг соображаю, что это — экс–сержант Крис Проди с Рапатара. «Ты классно выглядишь, Жанна – сообщает он, — Как тебе коммунизм? Одного коммуниста, я вижу, ты склеила». Капрал Хитуоно скромно опускает глаза и сообщает: «Вообще–то, мы ничего толком не успели сделать. Инструкция запрещает make–love за штурвалом в ходе патрулирования». Экс–сержант весело фыркает и говорит: «Ладно, мальчик, не расстраивайся, приезжай к нам на Рапатара, там все успеешь». Оури тоже улыбается, потом кивает: «Я приеду, мне нравится у вас. Счастливо!..». Еще пол–минуты – и он снова за штурвалом. Закрывается колпак, патрульный флаер отходит от пирса, разворачивается, пробегает метров 200 по воде и мягко поднимается в воздух. Едва набрав высоту, он делает внезапный рывок и свечкой взмывает в небо. «Надрать бы мальчишке уши за такие старты, — ворчит дядя с нашивками старшего лейтенанта ВВС, — сказано в инструкции: при пилотировании на малой высоте запрещается создавать ускорения более 3g, а тут было ни хрена не три». Крис пожимает плечами: «У элаусестерцев врожденная устойчивость к перегрузкам». Старлей кивает и добавляет: «Да, они вообще смешные ребята. Хрен их поймешь…».
Про врожденную устойчивость к перегрузкам я слышу впервые и, разумеется, тут же прошу рассказать мне, что это такое и откуда появилось. Последовавший короткий рассказ представляет еще одну историческую версию возникновения элаусестерской общины – ту, о которой (по словам Криса): «как правило, тактично умалчивают»…
Жил–был в Эквадоре один тип по имени Хуан Ларосо, с шизофренией на всю голову. В начале XXI века, правительство начало в Гуаякиле явно избыточную для такой страны космическую программу, и Ларосо был одним из ее участников–энтузиастов. Когда эту программу пришлось урезать, у него от горя протек чердак. В его экзотических идеях причудливо смешались мифы индейцев о повторяющихся каждые 500 лет катастрофах, при которых «земля и небо меняются местами», библейский миф о «ноевом ковчеге» (своего рода спасательной шлюпке человечества), политические мифы левых «ультра», представляющие будущее человечества в форме коммунистической утопии a la «Город Солнца» Кампанеллы, и научно–фантастические сюжеты о звездолете–поселке, который преодолевает космические расстояния за несколько веков, так что до цели добираются далекие потомки первых астронавтов. В окончательном варианте идея выглядела так. Земная цивилизация погибнет под грузом фатальных проблем, но она, как одуванчик, может выбросить в космос маленькое летающее зернышко – корабль, который увезет к звездам концентрированный набор лучших генов этой цивилизации. Тысяча здоровых, молодых, сильных, талантливых, плодовитых и бесстрашных людей полетят к другой звезде, где создадут элитный клон цивилизации, лишенный земных ошибок. Этот клон станет трамплином, с которого потом новое человечество прыгнет дальше в космос, завоюет созвездия, галактики, метагалактики… В общем, будет править Вселенной.
В отличие от фантастов, для которых такая идея была бы лишь субстратом, на котором возможно развитие сюжета романа, для Ларосо это стало руководством к действию. Он неожиданно–легко нашел последователей в среде ультра–левых повстанцев (только что проигравших очередную маленькую гражданскую войну и крутивших глобус в поисках места, откуда их не вернут на родину для общения с военным трибуналом). Маленький архипелаг Элаусестере на южной окраине Французской Полинезии был в этом смысле очень удачным местом: дешевая земля (если можно назвать этим словом торчащие из воды рифовые барьеры), дешевая жизнь (теплый климат и море, богатое рыбой). Никто, кроме муниципального чиновника, оформляющего аренду земли, тебя даже не заметит. Штаб ревкомитета постановил: «Борьба продолжается. Мы временно отступаем, чтобы накопить силы для сокрушительного удара по врагу». Около тысячи молодых бойцов, парней и девушек 15 -20 лет, родом из привыченых к морю береговых индейцев–кечуа и креоло–индейских метисов, были на островах Элаусестере как «Строительный персонал космодрома компании «Wale–T, LLC» для запуска КЛА к Тау Кита». В муниципалитете это никого не удивило: в Полинезии с прошлого века существуют частные космодромы для запуска спутников связи класса «Iridium», а для чиновника, что 100–километровая околоземная орбита, что звезда Тау Кита в 12 световых годах от Солнца — без разницы.
Ревкомитетчики (в отличие от Хуана Ларосо) ни в какое Тау Кита не верили. Для них звездолетная тема была просто прикрытием для учебного лагеря боевиков. Еще была у ревкомитета своя мечта, пересекавшаяся с тау–китовой тематикой Ларосо: скоростное воспроизводство людей. Ларосо это интересовало в ракурсе освоения планет в системе Тау Кита, а ревкомитет — в ракурсе штурма стратегических объектов в Эквадоре. Мечта ревкомитета стала реализовываться немедленно после обустройства на островах. 100 волонтерок 18 — 20 лет забеременели для дела революции, от специально подобранных доноров, после 2 месяцев приема стимуляторов фертильности. Почти половина родила двойни, а несколько – тройни. Правда, некоторые не пережили этого эксперимента, но революция не делается в белых перчатках. Ларосо что–то поменял в рецептурах и в ход пошла новая группа волонтерок. Это происходило в разгар Алюминиевой революции, властям было не до контроля за медицинской практикой в провинции, и эксперименты шли один за другим… Новая власть, считавшая, что тут строится частный космодром, тоже не мешала (декрет Конвента предписывал содействовать иностранным научным центрам в Меганезии). Казалось, так никто ничего не заметит, но после «Акта атомной Самозащиты», правительство занялось собственной космической программой и стало искать соответствующие контакты. Правление «Wale–T, LLC» получило факс: «Просим вас принять на вашем объекте группу офицеров ВВС для переговоров о сотрудничестве. Иори Накамура, Координатор правительства Меганезии».
Ревкомитетчики были знакомы с Хартией и порядком ее применения, так что не питали никаких иллюзий по поводу исхода такого визита. Не дожидаясь знакомства с не очень изящным, но очень быстрым меганезийским правосудием, они собрали ценные вещи, и через сутки исчезли в неизвестном направлении, предоставив остальным сомнительное удовольствие расхлебывать все это тау–китовое дерьмо. Прибывшая на следующий день группа офицеров, обнаружила на островах около семисот тинэйджеров, более полутора тысяч младенцев и единственного вполне взрослого человека – Хуана Ларосо. Никаких следов космодрома обнаружить не удалось. Молодежь обитала в чем–то вроде полевого лагеря беженцев (при этом большая часть тинэйджеров женского пола были беременны несколькими близнецами). Из продуктов высоких технологий нашлось лишь кое–что из медицинского оборудования, дюжина ноутбуков и куча дисков с научно–популярными фильмами о космосе и его освоении, а также упаковки с витаминами, антибиотиками и самыми мощными из известных препаратов для стимулирования фертильности. На складах был запас продовольствия (включая сухое молоко), недели примерно на 4.
Хуан Ларосо, будучи спрошенным о том, что все это означает, гордо ответил, что здесь реализуется проект спасения человеческой цивилизации, путем отправки колонистов в систему Тау–Кита, где они, благодаря крепкому здоровью, интеллекту и плодовитости, смогут создать плацдарм для будущей экспансии человеческой расы во Вселенной. Тут мнения офицеров разделились. Одни полагали, что опрашиваемый «долбанулся на всю голову от страха», другие — что он «долбанутый и был», а третьи – что «притворяется долбанутым, чтобы не поставили к стенке». Не придя к единому мнению, офицеры, без лишних церемоний надели на «звездопроходца» наручники и отправили его в столицу. Далее, им надо было что–то делать с остальными. Тинейджеры (большинство которых составляли юные женщины) были убеждены, что их дети рождаются для эпохального путешествия к Тау Кита, для построения там (на месте прибытия) коммунистического общества. Ради этой цели, они и готовы были терпеть ряд неудобств, и надеялись, что офицеры дружественной Меганезии помогут им в реализации данного проекта.
Пока офицеры переваривали эту информацию и проводили «первоочередные меры по ликвидации чрезывчайной ситуации в гражданских поселениях» (согласно параграфу инструкции Народного Флота), на островах начали появляться репортеры, потом судьи Верховного Суда, а потом – десанты волонтеров, привлеченных сообщениями по TV. С этого момента начинается история, описанная в меганезийском учебнике экоистории. О возникновении колонии на Элаусестере учебник лаконично сообщает «образовалась до революции вследствие бездарной политики оффи–властей Французской Полинезии». В архивах Верховного суда есть постановление по делу Хуана Ларосо – он получил 50 лет каторжных работ в военной обсерватории на крошечном (около 500 метров в диаметре) необитаемом островке Вастак в сотнях миль от ближайших постоянных поселений. Как сказано в постановлении – «за систематический идиотизм, приведший к жертвам среди гражданского населения в ходе биосоциальных экспериментов»…. …
Из мощного динамика орет хорошо поставленный командный голос: «Экипаж «Фаатио», занять места для выхода в море! Рапорты через четверть минуты! Исполнять!». Крис легонько подталкивает меня в спину. Я шагаю на броню. Пригнув голову, чтобы ни обо что не треснуться, я лезу в люк. После яркого солнечного света, мне кажется, что внутри сумерки. Я спотыкаюсь на узких ступеньках и, с криком «Fuck!», лечу вниз. К счастью, меня ловят и ставят на ноги, не сильно шлепнув по заднице, и крикнув почти в самое ухо «Welcome!». Я не успеваю даже осмотреться, как корабль приходит в движение, причем настолько резко, что я снова куда–то падаю, и меня опять ловят.
Я начинаю ориентироваться, только когда меня усаживают в кают–компании — это вроде маленькой гостиной примерно 4 на 4 метра. Судя по тому, что видно в иллюминатор на косой стене, это помещение расположено у левого борта. За иллюминатором — только волны до самого горизонта, да иногда летящие брызги и хлопья пены, значит, мы уже вышли в открытый океан. Ощутимая качка совмещается с заметной тряской, как бывает на автомобиле, когда едешь на высокой скорости по не идеальному шоссе. Я спрашиваю, на какой скорости мы идем, и узнаю, что около 80 узлов. Почти летим. В кают–компании тесно – нас тут 7 человек: вся команда, кроме капитана и вахтенного, плюс я и Крис.
Начинаем знакомиться: Штурман Паоле Теваке. Она из северо–западных утафоа. Жюри конкурса «мисс Америка» сказало бы, что у Паоле слишком угловатые бедра, слишком широкие плечи, и слишком плоская грудь. Все это верно, кроме слов «слишком», потому что, как ни странно, ей все это идет. Матрос Фидель Капатехена (Фидэ) - деревенский латинос: коренастый, желтовато–смуглый и флегматичный. Cержант Бриджит Оданга (Брай) - типичная городская папуаска: тонкая и гибкая, с темно–шоколадной кожей, и подвижная, как шарик ртути. Матрос Логан Шах – похоже, не относится ни к какой расе, но считается, что больше всего он похож на филиппинца. Ион Валле — сержант разведки, т.е. INDEMI. Оп! Это я первый раз увидела представителя той службы, которую мировая пресса называет «меганезийским гестапо». Я довольно неловко шучу по этому поводу — но шутка неожиданно оказывается удачной, все хохочут, а Ион, с серьезным лицом, достает с какой–то полки черную фуражку и аккуратно надевает ее. На фуражке две металлические эмблемы: сверху – раскинувший крылья орел со свастикой в когтях, ниже – череп и кости. «Wir werden Sie Erde kleine Schaufeln», — старательно выговаривает он. Все опять хохочут.
Вообще–то его внешность больше подходит не для германского «истинного арийца», а для английского йомена, но получилось артистично. Я интересуюсь, что он сказал. «Мы вас будем закапывать маленькими лопатками! — серьезно отвечает он – Я только это и знаю по–германски. Специально выучил, к фуражке. Я ее купил в Перу у спившегося нациста. Он клялся, что настоящая гестаповская. Типа, раритет, а стоила всего бутылку текилы».
Включается судовой селектор, по нему что–то говорит хрипловатый мужской голос. Паоле и Логан встают и исчезают в передней (по ходу корабля) двери, а через минуту, оттуда же в кают–компанию входят последние два члена экипажа. Матрос Терга–Та. Очень красивый парень с фигурой гимнаста, угольно–черной кожей и огромными черными глазами чуть на выкате – отчего кажется, что он все время чем–то удивлен. Ну и наконец: капитан Пак Ен — классический, типичный кореец, как будто сошедший с рекламы «Hyundai». Он смотрит на Иона (и на его фуражку), фыркает, и произносит речь: «Как говорил товарищ Ким Ир Сен: сидеть сложа руки, ожидая, пока созреют все необходимые условия — это херово. А больше товарищ Ким Ир Сен ничего умного не сказал… Через час мы будем в жопе, так что надо начинать готовить этот гребаный пылесос к полету. Фидэ и Брай – со мной, и вы, сен Проди тоже. Ион – уточни ветер и волны по ходу движения. Остальные – проверить все бортовые системы. «Все» — это именно все, без исключения. Мисс Ронеро, вы видели RedYeti?… Ах, даже видели test–drive прототипа? Офигеть. Чем бы вас развлечь?».
Я вижу, что всем тут и без меня хватает хлопот, и говорю, что развлеку себя сама – у меня есть книжка Ван Хорна. Капитан улыбается, одобрительно фыркает, сам наливает мне из автомата кружку крепкого и очень ароматного кофе, я благодарю его и читаю дальше… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
*********************************…Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca».
Космическая программа – это очень просто.
*********************************
Существует много гипотез о том, почему координатор Иори Накамура остался на атолле Улиси, куда после атомной атаки были доставлены травмированные японские моряки с эсминца «Ойодо» и авианосца «Рюдзе» — 82 раненных и обожженных, и 212 получивших психический шок. Одна из гипотез объясняет действия Накамуры через его отношение к судьбе тех моряков, которые на длительное время стали клиентами поликлиники «Ulithi Medical Complex» на главном моту этого атолла – островке Фалалоп.
Атолл Улиси – это целый мир в миниатюре, радиусом всего 15 миль, состоящий из двух кольцевый барьерных рифов, большого – на западе и поменьше – на востоке, группы из нескольких коралловых моту примерно в центре, и самого крупного островка Фалалоп почти в северо–восточном углу большого барьерного рифа. Большинство из полусотни моту в составе Улиси — это надводные полосы рифа, метров 300 в ширину и 500 — 1000 метров в длину. То ли дело Фалалоп — правильный треугольник суши со стороной почти 1500 метров. Настоящий континент! Тут даже помещается взлетно–посадочная полоса (пересекающая остров с запада на восток). У ее середины находится аэропорт, а в ста метрах к северу — деловой центр: Ulithi–city, расположенный вдоль улицы 400 метров длиной, параллельной северному берегу. Посреди этого берега — High–School of Ulithi (технический университет с кампусом). Что касается Elementary–school, то она вынесена подальше от городской суеты, на природу, и находится в 700 метрах к юго–востоку от аэропорта, у восточного берега. В 800 метрах к западу от от нее, уже на западном берегу, расположен культурный центр Фалалопа, где имеются даже памятники архитектуры: два дольмена — marae V века в честь Мауи и Пеле (божеств религии Inu–a–Tanu) и крошечная католическая церковь, построенная португальскими моряками в XVI веке. Рядом с ними — Ulithi Medical Complex – маленькая, но замечательно оборудованная поликлиника. В 200 метрах справа от нее — пирсы грузопассажирского порта Фалалоп, в 400 метрах слева – муниципальный спортивный клуб, с причалами для малых судов и гидроаэропортом.
События вокруг экипажей «Ойодо» и «Рюдзе» развивались так. Легко раненных, и тех, кто получил психический шок, транспортные самолеты ВВС Японии эвакуировали с Улиси через два дня. Через неделю эвакуировали «тяжелых» — долечиваться дома, в прекрасно оборудованном госпитале в Кагосима. Но на атолле оставалось еще девять человек из инженерной службы авианосца «Рюдзе». В процессе тушения пожара на диспетчерском мостике, они получили ожоги 2 — 3 степени, и теперь проходили курс лечения в поликлинике, ожидая, когда и до них дойдет очередь на отправку домой. Настроение у них было неплохое. Во–первых, судя по тестам, никто из них не схватил сколь–нибудь значимой дозы облучения. Во–вторых, они все–таки ликвидировали тот пожар, и это была их маленькая личная (или, скорее, командная) победа. В–третьих, на Улиси к ним не относились, как к врагам. Они жили в кэмпинге спортивного клуба, и чувстовали себя вполне свободно, будто не было никакого вооруженного конфликта.
Казалось, все складывается для них как нельзя лучше, но тут пришли известия от тех сослуживцев, которые эвакуировались в первой группе. Оказывается, дома их ждал типовой приказ об увольнении из флота (по устойчивому расстройству здоровья из–за психофизического шока, вызванного поражающими факторами ядерного взрыва). Как говорится, денежное пособие в зубы, и флаг в руки искать себе место в гражданской жизни с таким диагнозом. Нетрудно понять, что чувствовал тюи (старший лейтенант) Тодзи Миоко, читая в глазах своих парней немой вопрос: «командир, как же так…?».
Вечером он вышел на пляж и стал глядеть на волны, набегающие на белый коралловый песок, и перебирать в уме варианты ответа. Каждый вариант неизбежно заканчивался констатацией очевидного факта: «парни, мы лишились любимой работы на флоте, мы объявлены «хибакуся» (инвалидами – жертвами ядерного взрыва), нам остается только есть лапшу и пить сакэ на скромную пенсию, без надежды обзавестись семьей и найти хорошую работу, короче говоря – мы едем на родину, чтобы оказаться в полной жопе».
От этих невеселых мыслей его оторвал неслышно подошедший пожилой японец. — Простите, Тодзи–сан, я вам не помешаю? — Что вы, — сказал Миоко, пытаясь сообразить, где он видел этого человека, — Нисколько. — С годами я становлюсь излишне разговорчив, — сообщил незнакомец, — Наверное, так и должно быть, это какой–то закон природы, как вы думаете? — Даже не знаю, — ответил тюи, которого интересовали совсем другие вопросы. — Не знаете… — повторил пожилой японец, — да, извините, я забыл представиться. Меня зовут Иори Накамура. Я из города Убе. Это на севере Хонсю, в префектуре Ямагути. — Иори Накамура? – переспросил пораженный моряк, — премьер–министр Меганезии? — Координатор правительства, — поправил тот, — Знаете, Тодзи–сан, я читал отчет об этом неприятном инциденте, и на меня произвела сильное впечатление работа вашей группы. — Благодарю, Иори–сан, но вряд ли это имеет значение. — Это имеет значение, — возразил Накамура, — Потому что вы проявили сочетание именно тех качеств, которые отличают лидера. Не просто человека, отдающего приказы, а того, кому люди верят – и обоснованно верят, вот что, на мой взгляд, важно, Тодзи–сан. — Даже если вы правы, — проворчал моряк, — лучше бы я не проявлял эти качества. Мои парни зря прожгли дырки в шкуре. Лучше бы мы просто ничего не делали. — Что сделано, то сделано, — заметил координатор, — давайте исходить из того, что есть. — В каком смысле? – спросил тюи. — В том смысле, что в двух шагах отсюда есть «Freediving School», где можно выпить по чашечке сетю. Шимо Оками гонит сетю из местного батата. Дистиллятор там сделан из кварцевого стекла, и видно, как он работает. Свежеотогнанный сетю – самый вкусный.
Тодзи Миоко решил, что чашечка бататового самогона — это как раз то, что ему сейчас нужно. Кроме того, Накамура явно дал понять, что намерен сообщить что–то важное. Непонятно, правда что это может быть. Но… В общем, он принял приглашение, и уже через несколько минут они вошли в маленькое сооружение в форме пагоды c японским иероглифом «Nami» (волна) над дверью. На тюи Миоко повеяло чем–то родным…
«Ulithi Nami Freediving School» — недавно созданный учебно–тренировочный центр для бойцов морского патруля — был ориентирован на современное применение старинных техник подводной работы. Пока здесь было только два инструктора, представлявшие, соответственно, полинезийскую дайвинг–технику «apnoe» и японскую «ama». Шимо Оками, как нетрудно догадаться, была инструктором по второй из них. Но, кроме этой профессии, было у нее еще и хобби: Шимо коллекционировала инженерные курьезы. Один из таких курьезов – кварцевый дистиллятор для бататового самогона – мгновенно завоевал популярность (как утверждали бойцы патруля, на вечерних тусовках даже пить не надо — для настроения достаточно смотреть на захватывающий процесс превращения браги в финальный продукт). Что касается другого курьеза – то о нем как раз и зашел разговор на этой вечерней встрече (которую Иори и Шимо откровенно подстроили).
Когда было выпито по полторы чашечки сетю, рядом с керамическим кувшинчиком на столе появилась забавная игрушечная модель самолетика. — Уважаемый Иори уже знает, что это такое, — сказала ныряльщица, — а знаете ли вы? — Что это? — переспросил Тодзи, осторожно взял в руки игрушку, покрутил так и сяк, провел пальцем вдоль фюзеляжа, и предположил, — Вероятно, тренировочный планер, запускаемый с катапульты. Необычная, но очень простая конструкция. Думаю, что он хорош для первичной подготовки пилотов. — Вы почти угадали, — ответила Шимо, — Это «Tente» (небесная бабочка), последняя из моделей реактивных планеров–камикадзе, созданных в Морском Военном Арсенале в Йокосука инженерами фирмы «Mizuno». Той самой, которая сейчас делает кроссовки. — Гады, — сказал тюи, — Невезучая у нас страна. Надо было после Войны Босин вырезать под корень все самурайские семьи. Это была бы настоящая революция Мейдзи. А так, недорезанные гады снова и снова гонят нас на бойню под лозунгом «честь до конца». — Вы бы смогли зарезать ребенка, если он самурайский? – спросила она. — Нет, — проворчал Тодзи, и добавил, — Кажется, я ляпнул глупость. — Почем же глупость? – вмешался Накамура, — Недопустимые традиции действительно надо вырезать под корень. Но зачем убивать? Здесь, в Меганезии, действует гуманный метод: у семей с недопустимыми традициями просто отнимаются все дети. Их отдают нормальным семьям, где из них вырастут нормальные люди. — А что со взрослыми? – поинтересовался тюи. — По–разному. Кого–то лишают гражданских прав, а кого–то… — координатор не стал договаривать фразу. Он не любил говорить о расстрелах, даже об обоснованных.
Миоко сдалал маленький глоток из своей чашечки и одобрительно кивнул — Да, вы правы, Иори–сан… Шимо, а чем вам приглянулась эта страшненькая игрушка? — Будда Амида учил, что злое и доброе не есть суть вещей, — ответила она, — это иллюзия, созданная нашим сознанием. Если думать о вещи плохо, то она станет злой и вредной, а если думать о вещи хорошо, то она станет доброй и полезной. — При всем уважении к Будде, летающая бомба для самоубийц не может быть полезной. — Не может, если вы смотрите на эту вещь, как на летающую бомбу. Смотрите иначе. — Как? — спросил он. — Например, как о планере для первичной подготовки пилотов, как вы сказали в начале. — Да, действительно, — согласился он, — Хорошая дешевая штука… — … Но это еще не все, — перебила ныряльщица, — Подумайте, что будет, если эту штуку немножко переделать и запустить в космос. — По–моему, это будет еще один способ самоубийства, — заметил Тодзи. — Почему? – спросил Накамура. — Ну… Не знаю, — признался тот, — Вообще–то я не занимался космическими аппаратами. Нашей техникой была штурмовая авиация и истребители прикрытия.
Накамура многозначительно улыбнулся. — Мне кажется, вы думаете слишком по–европейски или по–американски. Попробуйте думать по–японски. Это гораздо интереснее. Смотрите не на слова, а на суть дела. Что такое космос? Это просто условное название для высоты более 100 километров. Чем эта высота страшнее той, на которой летают высотные истребители? — Тем, что там нет воздуха, — ответил Тодзи, — крылу самолета… (он постучал ногтем по модельке) … не на что опереться. — Для этого и существует реактивная сила, — заметила Шимо, — Ракетный бустер с тягой всего полтонны, за 7 минут разгонит планер до 4000 метров в секунду. Еще 10 минут – полет в космосе по инерции. Планер пролетит более 2000 километров, пройдя апогей в 700.000 метрах над землей. Отсюда за треть часа можно долететь до Австралии (если на юг), или до Филиппин (если на запад), или до Окинавы… — Подождите–подождите, — перебил он, — а из чего сделан этот планер? — В основном, из стеклопластика, — ответила она, — Как обычная авиетка.
Старший лейтенант Миоко еще раз постучал ногтем по модельке. — Не хочу вас огорчать, но при такой скорости ее размажет о воздух. — Какой воздух в космосе? – удивилась Шимо. — В космосе – никакого, — согласился он, — но до космоса надо еще долететь. — Пока есть воздух – работают крылья и пропеллер, — сказала она, — а дальше – бустер. — Пропеллер на космическом корабле? – скептически поинтересовался Тодзи. — Да, ну и что? — Ничего, я просто спросил. А что вы будете делать на высоте 25 тысяч метров? Ваш пропеллер уже не работает, крылья держат слабо, а разгоняясь бустером, вы рискуете размазаться по траектории тонким слоем — для этого воздуха там еще достаточно. — Разве я утверждаю, что предусмотрела все? Я, между прочим, только любитель. Для меня это хобби, а вы, Тодзи, могли бы справиться с этой проблемой. Я в этом уверена. Только не знаю… — Шимо вздохнула, — …Захотите ли вы? — Это невероятно интересно, — ответил тюи, — Но где найти деньги на постройку этого аппарата? Вообще я не очень представляю себе смету и… Тут будет много проблем. — Знаете, — вмешался Накамура, — Я не имею права участвовать в подобных проектах до окончания срока координатуры, но я могу позвонить товарищам по партнерству «Fiji Drive». Я думаю, они не откажутся поддержать такой интересный проект «Ulithi Nami Freediving School», если в случае успеха им будет обещана сообразная доля в доходах. — А что скажет штаб флота? – спросила ныряльщица, — Я ведь только инструктор школы. — Это не слишком большая проблема, — координатор улыбнулся, — Завтра я решу ее, если буду уверен в поддержке профессионалов (он едва заметно кивнул в сторону Тодзи).
Тот озадаченно повертел в руках чашечку с остатками сетю. — Это так неожиданно… Понимаете… У меня есть обязанности перед моими парнями. Разумеется, формально это уже не подразделение, но с моральной точки зрения… — С моральной точки зрения, — перебил Накамура, — А также с практической и с любой другой, было бы огромной глупостью разбивать такую хорошую команду. Все, что я сказал, относится к вашей команде точно так же, как и к вам, Тодзи–сан. — К моей команде? – переспросил тюи, — Я могу передать это предложение моим парням? — Безусловно, — подтвердил координатор. …
Когда тюи инженерного подразделения авианосца «Рюдзе» возвращался в кэмпинг, вся Япония для него была меньше, чем ямочки на щеках очаровательной и жизнерадостной Шимо–сан. Он не хотел уезжать с Фалалопа, но как быть с командой?
Команда в это время занималась другой лирической историей. Хейсо (мичман) Дзюни Ихара получил e–mail от … Ее звали Аяко, она совсем недавно закончила Университет Нагоя по специальности «вулканология» и беспокоилась по поводу работы. Вдвоем с подругой, они разослали свои резюме в двести адресов (не особо надеясь на успех), как вдруг, отозвался научный центр «Gextrem», расположенный на островке Аламаган (Марианские острова), известном своей колоссальной вулканической кальдерой. Этот островок передан Меганезии по Гуамскому договору о демаркации, поэтому многие боятся туда ехать, и Аяко хотела бы узнать мнение Дзюни: есть ли в этой стране что–то страшное, или эти разговоры – обычное пропагандистское вранье. Если вранье, то ей и подруге очень хочется туда поехать, потому что место уникальное, контракт на 3 года, деньги хорошие, каждый месяц неделя дополнительного отпуска, и займ на покупку жилья в случае продления контракта. Жаль, что домой каждый раз летать не получится: очень дорого лететь. Но можно что–то придумать, если Дзюни говорил серьезно на счет более длительных отношений, и все такое… В конце письма – люблю–целую, Аяко.
Настоящий моряк помнит о навигации, даже в лирике. На столе лежали морские карты, распечатанные из интернет, и на одной из них можно было увидеть два отрезка. Один соединял Аламаган с Иокогамой, а другой – Аламаган с Фалалопом. Над первым была пометка «1220 миль, через Сайпан, 600 USD + катер 50 USD», а на втором — «440 миль, аренда флайки 20 USD в день». Чтобы сделать выводы, не требовался ум Аристотеля… Тодзи Миоко облегченно вздохнул и сказал: «Так, парни! Нам кое–что предложили…».
Можно задать вопрос: как же это девять толковых парней с хорошим образованием и некоторым опытом работы в вооруженных силах, не заметили явной «сделанности» ситуации? Допустим, заметили. И что? Гордо отвернуться от вражеских «подарков», а если враг обложит со всех сторон — патриотично сделать харакири? Смешно и глупо.
Гораздо более интересен другой вопрос: как же это военная разведка Японии и главная разведслужба (т.н. Информационно–Исследовательское Бюро при Кабинете Министров) проспали такую грубо организованную психологическую атаку? Допустим, не проспали. И что? Предложить главному управлению кадров ВМС не поддаваться на провокацию, зная, что к этому совету не прислушаются, а потом повесят на разведку всех собак? Глупо.
Теперь, собственно, последовательность событий. На следующее утро после встречи в школе дайверов, тюи Тодзи Миоко позвонил в Иокогаму, в управление кадров и сказал примерно следующее: «Мы знаем, что нас отправят в отставку и выплатят пособие. Мы хотели бы получить это пособие здесь, на Улиси, а домой поехать позже, т.к. дома у нас нет никакой работы, а здесь нам предложили контракт по инженерной специальности». Дежурного офицера это вполне логичное предложение поставило в тупик. Он доложил начальству. Начальство тоже оказалось в тупике и позвонило своему начальству. То начальство пришло в состояние праведного гнева, и тюи был вознагражден за ожидание ответа порцией отборной ругани. Его назвали грязным предателем, шлюхой, трусливой свиньей и дюжиной трудно переводимых японских идиом. Тодзи не стал транслировать все это своим товарищам, а сообщил им кратко: «С пособием нас надули. Я попробую договориться на счет какой–нибудь суммы подъемных на нашей новой работе».
Переговоры оказались простыми, успешными, и через два часа все моряки получили не только определенные суммы денег, но и гражданство Меганезии (перед этим, отправив, согласно правилам Хартии, факс с отказом от старого гражданства на имя министра внутренних дел Японии). Клерку в министерстве (как и следовало ожидать) не хватило ума держать язык за зубами, и еще через пару часов информация дошла до масс–медиа.
Через день, на Фалалоп прилетел корреспондент лево–либерального «All–Nippon News Network», и на 10–й токийский телеканал вышел прямой репортаж из школы дайвинга «Ulithi Nami». Потом, на первые полосы многих утренних газет была вынесена фраза Тодзи Миоко: «Когда–то страной управляли самураи, и это было преступление. Сейчас страной управляют трусливые, вороватые недоумки, притворяющиеся самураями. Это еще большее преступление, и это позорный идиотизм. На месте кабинета министров и штаба флота, самураи сейчас сделали бы харакири, а эти — просто обосрались».
Так, Иори Накамура опять вытер ноги об японских оффи, заставив их еще раз потерять лицо. Ряд авторов считают: это и было целью интриги с девятью японскими моряками. Разумеется, любой, кто приедет на Улиси и изложит там эту гипотезу, будет поднят на смех. Там уверены: целью «атомного координатора» было создание аэрокосмического центра «Ulithi Nami», как конкурента столичной корпорации «REF», развивавшей свою программу космических полетов на полигоне Дюси–Питкерн. Конкуренция, безусловно, возникла, и подхлестнула развитие меганезийской астронавтики, но вопрос о мотивах Накамуры остается открытым. Быть может, он затевал эту интригу из идеологической ненависти к оффи (или мести за первые 50 лет своей жизни, выброшенных, как он считал, псу под хвост), но когда Лори Эониу объяснила, что маленький космический самолетик вполне реален — заинтересовался уже самим суборбитальным проектом. …
Если у 22–летней Лори Эониу, бакалавра прикладной химии из Порт–Вила Вануату спрашивали: «есть ли у тебя мечта», она отвечала: «У меня их даже две: построить в гараже звездолет и переспать с айном». Удивленный собеседник начинал выяснять причины влечения Лори к айнам (обычно он даже не знал, кто это такие), а девушка весело констатировала: «по ходу, звездолет в гараже у тебя вопросов не вызывает».
«Обняв друг друга, Небесный Змей и Богиня–Солнце слились в Первую Молнию. Они. спустились на Первую Землю. Так возник верх, низ и прочие признаки порядка в мире. Затем родился Айойну, который создал людей, подарил им ремесла и умение выжить. Когда дети Айойны во множестве расселились по свету, правитель страны Пан пожелал взять в жены свою дочь, а она не хотела его. Девушка бежала вместе со своим любимым псом за Великое Море. Там, на далеком берегу, у них родились дети. От них произошел народ, называющий себя Айны, что значит — «Настоящие люди».
Такова романтичная история о происхождении айнов — аборигенов острова Хоккайдо, в которой, вероятно, содержится значительная доля вымысла, но это, в данном случае, не существенно. Главное, что айны — это особый, интересный этнос и что заместитель тюи Тодзи Миоко, сеи (младший лейтенант) Сигэ Цуру был как раз этническим айном. Этот здоровенный парень, не похожий на этнического японца, появлялся на экране во время телемоста, устроенного «All–Nippon News Network», и был замечен кем–то из знакомых Эониу. А дальше понятно: «Лори, ты, по ходу, мечтала переспать с айном? Так вот…». Решив сделать любимую шутку еще веселее, девушка (которая не была в тот момент занята никакими делами, которые нельзя отложить) собрала туристический рюкзачок, оседлала дешевую флайку — «фанероплан», и метнулась за 2000 миль на северо–запад, через Соломоновы острова и Новую Ирландию, в округ Йап, на атолл Улиси.
Через два дня, после завтрака, команда «Tente» (условно названная в честь исходной модели–камикадзе), обосновалась на свежем воздухе недалеко от пагоды «Ulithi Nami», обсуждая всякую всячину. Подрулившая к причалу спорт–клуба ярко раскрашенная флайка не привлекла их внимания. Другое дело – пилот, еще более ярко раскрашенная девушка–melano, одетая в лимонно–салатную клетчатую тунику на двух застежках (на. правом плече и правом бедре)… Японские моряки выразили свои позитивные эмоции протяжным свистом, а незнакомка решительно направилась к ним и, окинув взглядом бравого сеи Сигэ Цуру, без всяких предисловий, спросила: — Хей, бро, ты – айн? — Да, — подтвердил тот, — А что? — Типа, интересно, — пояснила она, — А ты сейчас сильно занят? — Ну, вообще–то… — Сигэ посмотрел на командира, уловил поощрительный кивок, и договорил, — … ничем таким особенным не занят. — Ага! – сказала загадочная девушка, — А там, в южном углу острова, парк, или как? — Ну, там, вроде как, природа, — ответил сеи. — Прикольно, — констатировала она, — Пошли, покажешь, ага?
И младший лейтенант, с готовностью, двинулся показывать незнакомке природу. Этот краеведческий процесс занял, без малого, два часа. Боевые товарищи уже начали слегка беспокоиться (кто–то, к месту, вспомнил пару–тройку фольклорных баек про оборотней- людоедов, прикидывающихся такими вот красотками), но тут в поле зрения возник сеи вместе со спутницей. Он был немного ошарашен и выглядел подуставшим, как фермер после тяжелого дня на уборке урожая. Она выглядела мечтательной и счастливой, как будто только что выиграла миллион долларов в лотерею. — Как там природа? – в шутку, поинтересовался Тодзи. — Клево, — веско и емко ответила девушка, — Кстати, меня зовут Лори. Это в честь такого прикольного толстого лемура с большими глазами. Я на него была похожа в детстве, а потом как–то похудела. Стрессы, нерегулярное питание, и всякая такая хрень. А вы, по ходу, фри–дайвингом занимаетесь, или как? — Фри–дайвинг — это ко мне, — встряла Шимо Оками, для большей убедительности ткнув указательным пальцем левой руки в сдвинутые на лоб дайверские очки, а указательным пальцем правой — в инструментальный пояс, застегнутый чуть выше синих эластиковых шортиков, — а эти парни занимаются, типа, космическими кораблями. Прикинь? — Звездолетами? – уточнила Лори, подумав «ни фига себе, обе мечты сразу!» — Нет, реально, без фейка, — ответила японка, — Типа как «SpaceShipOne» Барта Рутана. — Все равно, круто, — оценила гостья, — А на чем летаете? Этанол–кислород? Перекись водорода? Гидразин? Этиленоксид? Металло–желе? Или просто карамель? — Карамель? — переспросил хейсо Дзюни Ихара. — 3 части селитры, 2 части сахара, — пояснила Лори, — Фюэл для любительских ракет. — Разбираешься в ракетных смесях? — заинтересовался Тодзи. — По ходу, да. Это же химия. — А приходи вечером сюда, в школу, — предложила Шимо, — У нас тут такие приколы… — Да легко, — ответила та, — Могу еще пива купить, типа, чтобы не с пустыми руками.
Вообще–то специализацией Лори Эониу были не топлива, а биопластики (что, впрочем, тоже было ценно для проекта). Но главное, она обладала невообразимым запасом особо циничного технического оптимизма, который и продемонстрировала в тот вечер. — Ваши сомнения, ребята, фигня полная, неосновательная, на хрен не нужная, — говорила она, жестикулируя кружкой пива, — Вокруг ракетной техники накидали всяких сказок, а когда все начиналось, в середине прошлого века, в СССР школьники, как нефиг делать, клеили ракеты из картона, лепили на них бумажную гильзу с фюэлом и запускали на 3 километра вверх. А лет 10 назад один янки поставил самопальный ракетный движок на багажник велосипеда и разгонялся до полста узлов по шоссе. Китайцы вообще пускали ракеты в VII веке. Брали бамбук, трамбовали туда порох, и… фьють! В космосе совсем просто. Тяга, гравитация и масса, больше ни фига. Средняя школа, механика вулгарис.
Заскочивший в этот вечер в «Ulithi Nami» координатор Накамура застал только эпилог реактивно–зажигательной речи Лори, но ему этого хватило, чтобы сделать некоторые выводы. Бакалавру Эониу был тут же предложен контракт, но главное – в другом.
До феерического явления Лори Эониу, не было никаких признаков того, что Иори Накамура и Рокки Митиата намерены остаться на Улиси. Координатор с подругой прилетели на Фалалоп за неделю до «Акта Атомной Самозащиты», взяли в аренду маленький домик, а сына, Афаи (ему было около полутора лет), оставили на Таити с одной из многочисленных старших кузин Рокки. После разговора с Эониу все резко изменилось. Накамура купил большой двухэтажный fare, а Рокки слетала на Таити и привезла сына. В следующие полгода, Накамура покидал Улиси всего несколько раз, когда требовалось его присутствие в столице, и на 1111 день своей координатуры, в соответствие с Хартией, передал эстафету 45–летнему Ашуру Харебу, чья команда из округа Кирибати выиграла конкурс на выполнение правительственного подряда. После выхода в отставку, Накамура занимался тремя вещами: во–первых, семьей и домом, во–вторых, космическим проектом, а в–третьих, культурой.
В его домашних делах не было ничего особенного. Разве что, маленький сад камней — почти точная копия сада при буддистском храме Реандзи в Киото: прямоугольная площадка 30x10 метров, на которой расположены 15 камней, собранные в пять групп. Мода на такие инсталляции в Меганезии пошла именно отсюда (что бы не говорили отдельные экоисторики о похожих инсталляциях в древних полинезийских marae).
Участие Накамуры в суборбитальной эпопее сводилось к поддержанию духа команды и организации рабочих совещаний. Через год, произошло эпохальное для проекта событие. Маленький прототип–дрон, поднятый стандартным стратостатом на 15 километров над Фалалопом, подпрыгнул на сто километров вверх (вот и космос!), и через четверть часа приводнился в лагуне атолла Эаурипик в 500 километрах к юго–востоку от места старта. Ничего особенного: простая метеорологическая ракета покажет такой результат, если ее запустить под углом к горизонту. Но она не умеет переходить от баллистического полета к управляемому полету на пропеллере, вот в чем штука. Еще год — и прототип научился взлетать без стратостата. Затем рейс Улиси — Эаурипик был выполнен в пилотируемом режиме. Так родился новый вид транспорта: «space–scooter»: очень простой и быстрый, довольно надежный и безопасный, но до безобразия некомфортабельный. Новая игрушка для молодых фанатов спортивного экстрима и, разумеется, для армейского спецназа. О приоритете в создании спейс–скутеров написано множество статей и книг, в основном – бестолковых (точно так же, как о приоритете в создании самолетов более века назад). *********************************
*********************************…Obo Van Horn. «Autodefenca».
Политическое завещание Йори Накамура.
*********************************
О гуманитарных исследованиях Иори Накамура написано гораздо меньше, чем о его деятельности, связанной с бизнесом и инжинирингом. Многие историографы вообще пишут, что, после ухода в отставку, первый экс–координатор занимался технологией суборбитального транспорта, а остальное время посвящал семье и молодым людям из дайверской школы (которая, впрочем, уже занималась космосом больше, чем морем). Далее историографы сообщают о том, что Накамура вел рабочий дневник, который впоследствие был опубликован с согласия его близких. Такое впечатление, будто речь идет просто о мемуарах ставших бестесллером, а не о систематическом научном труде, который, увы, не был завершен. Возможно, из–за этого и возникает двусмысленность в трактовке значения этих записей. Попробуем внести некоторую ясность в этот вопрос. …
Атомный координатор Иори Накамура совсем немного не дожил до своего 60–летия. Он умер ранним утром, сидя с ноутбуком в своем саду камней. Говорят, что у него просто остановилось сердце — как будто села батарейка. Книга, над которой он работал со дня отставки и до последней минуты жизни, была озаглавлена «Трактат о садоводстве». Во всех изданиях, однако, оригинальный заголовок стоит в скобках, после редакционного заголовка: «Гуманное управление социальными ценностями. Культура Tiki». В Японии, Британии, Евросоюзе и некоторых странах Латинской Америки, эта книга запрещена к продаже. В исламских странах за ее хранение можно угодить в тюрьму или на виселицу.
Композиционно «Трактат о садоводстве» представляет собой набор записей из рабочего дневника, который Иори Накамура вел с тех пор, как стал консультантом по реновации Таити, и до того момента, как ушел с поста координатора правительства. В трактат были включены те записи, которые связаны с применением 9–го артикула Великой Хартии:
«Культура это все множество стилей и приемов жизни, созданных в разное время разными племенами одной человеческой семьи. Культура принадлежит каждому человеку по праву рождения, и каждый сам для себя определяет, что в ней более ценно, а что менее. Человек ограничен в своем культурном выборе только правами окружающих людей на равенство, свободу, безопасность и собственность. Любая попытка ввести иной порядок или иные границы культурного выбора, пресекается высшей мерой гуманитарной самозащиты». (Текст 9–го артикула вынесен в эпиграф ко всему трактату).
Каждая рабочая запись, относящаяся к какому–либо случаю вмешательства Верховного суда или правительства, снабжена более поздним комментарием (судя по датам, все эти комментарии Накамура составлял уже после отставки). Некоторые пометки указывают на то, что окончательный вариант трактата должен был состоять только из комментариев, причем скомпанованных уже не хронологически, а тематически – но это уже область догадок.
Между эпиграфом и основным текстом есть вот такое ориентирующее предисловие.
Иори Накамура «Трактат о садоводстве».
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Практически каждый взрослый человек имеет одну или несколько профессий. Если вы спросите его – он вам перечислит все, кроме одной: той общей для всех нас профессии, которая называется «жизнь». Каждый осваивает эту профессию с самого рождения, и занимается ею до своего самого последнего дня. Из здравого смысла следует, что все взрослые люди должны в совершенстве владеть этой профессией, т.е. прекрасно уметь жить. Но, из повседневного опыта известно, что большинство людей совершенно не умеют этого делать, и тратят жизненный ресурс бездарно и неприятно для себя и для окружающих. Видимо, этот феномен требует какого–то объяснения.
Когда человек длительное время профессионально работает в какой–то сфере, у него в сознании возникает модель предметной области, т.е. упрощенный виртуальный образ системы объектов, событий и отношений в ней. Были попытки создать универсальный алгоритм перевода таких внутренних моделей на общедоступный язык символов – есть целая наука об этом: теория экспертных систем. Мы пока не обладаем универсальным алгоритмом такого рода, но можем сказать, что у экспертов, в ходе обучения, общения с коллегами и наработки личного опыта, формируется общее представление о решении задач в предметной области, называемое или «профессиональным мастерством», или «интуицией», или «эвристикой». Будем называть это словом эвристика, имея в виду не выражаемый словами способ получать готовые решения задач, без экспериментов и расчетов, просто посмотрев на начальные условия. Фермер способен «на глаз» оценить плодородие почвы, металлург – качество отливки, а конструктор – свойства машины.
Эвристики, к сожалению, не безошибочны. Известно, что врачи эпохи Ренессанса, из эвристических соображений, обрабатывали открытые раны горячим маслом, причиняя вред своим пациентам. Французские академики, из тех же соображений отрицали саму возможность падения метеоритов. Агрономы XIX века, пользуясь своими эвристиками, применяли режимы полива, приводящие к засолению и полной деградации почв. О том, какие абсурдные эвристики существовали в сознании средневековых ученых, написаны целые тома – и нет необходимости их пересказывать. Сейчас нам важны не конкретные ошибки, а общий принцип: ошибки и противоречия эвристики нельзя обнаружить и исправить средствами самой эвристики. Это – принципиально неустранимый дефект. Эвристика опирается не на реальный мир, а на его образ, сформированный в сознании профессионального деятеля, и этот образ –стабильная система, которая слабо связана с реальным миром. Этим объясняется замедленное ступенчатое развития европейской науки: грубые научные ошибки устраняются только после того, как уходит поколение, породившее эти ошибки, и уносит с собой свою эвристику, свой вымышленный мир.
Принцип сохранения системных ошибок называют еще «правилом цехового маразма», поскольку впервые он проявил себя в средневековых ремесленных цехах. Технология ремесла там определялась авторитетной коллегией, состоящей из людей, длительное время работавших в отрасли, и лояльных к стереотипным эвристикам (виртуальным матрицам, подменяющим реальный мир), которые застыли в сознании лидеров цеха. Оперативное устранение ошибок возможно только там, где существует конкуренция независимых профессиональных групп, работающих в одной области, при наличии арбитра–потребителя, оценивающего только практический результат работы группы. Отрасли технологии, где применялся такой способ корректировки (т.е. где не было «цехового маразма»), показали колоссальный рост в конце XX начале XXI века.
Перейдем теперь к профессии, которая называется «жизнь». Здесь тоже существуют эвристики, и они накапливаются в некотором информационном континууме, который носит название «культура». Предметной областью культуры является жизнь, поэтому эвристики культуры содержат принципы морали, права, религии, науки, образования, воспитания, семейных отношений, экономики и эстетики. Эвристики культуры имеют дело не с реальным миром, а с идеальными объектами в пространстве «универсалий культуры» (виртуальной матрице, функционирующей по правилу цехового маразма).
Культура в ее классическом виде полностью воспроизводит принципы средневекового цеха. В цехе объявлялись неприкосновенными представления старейшин о свойствах материалов и принципах их обработки. Происходила фиксация дегенеративных форм производства и организации труда. В культуре классического вида неприкосновенны универсалии и принципы морали. Происходит фиксация дегенеративных стилей жизни.
Деятели культуры, равно как и старейшины цехов, опираются на власть оффи. Цеха сушествовали потому, что феодалы подавляли ремесленную деятельность вне цеха. Социальный институт деятелей культуры существует потому, что современные оффи подавляют альтернативные культуры в подвластных им странах. Разница только в том, что цеха поддерживали власть оффи опосредованно (через товарное производство), а деятели культуры поддерживают ее непосредственно – через диктат стилей жизни. В обоих случаях, благополучие старейшин цехов и их покровителей–оффи достигается ценой искусственно созданного неблагополучия продуктивной части общества.
Вроде бы, отсюда логически следует вывод Угарте Армадилло, который толковал 9–й артикул так. Фольклорные культуры (т.е. альтернативные культуры, созданные людьми для регулирования собственной жизни) – находятся под защитой Хартии. Но культура, как особый политический институт, созданный оффи для унификации гуманитарных отношений в своих интересах — подлежит тотальному уничтожению. Она попросту не имеет права на существование «Ni bu yao, bu yao» (что не нужно, то не нужно).
Армадилло и его единомышленники, занимаясь своего рода «культуроцидом», не учли того, что природа (в т.ч., социальная природа) не терпит пустоты. Едва оффи–культура была уничтожена, как на вакантное место унифицирующей эвристики (определяющией систему гуманитарных отношений) стали претендовать разные фольклорные культуры, каждая со своими мифами, обычаями и стремлениями. Конвент ввел бы новую общую эвристику (культуру) - так делали все революционные власти: пуритане Кромвеля, французские якобинцы и советские большевики), но 9–й артикул Хартии содержал абсолютный, ультимативный запрет на подобную унификацию.
Тогда Конвент уточнил толкование 9–го артикула. Фольклорная культура — под защитой Хартии, но лишь в той части, в которой она, по смыслу, не противоречит самой Хартии. Новое толкование было применено к лидерам национальной батакской партии (т.е. к бывшим союзникам Конвента) – за то, что они потребовали учета в артикулах Хартии специфики своей социальной структуры. Лидеры НБП были расстреляны, а Армадилло сказал по этому поводу: «Кусты в парке — это прекрасно, но если они разрастаются и мешают ходить по тропинкам, то приходит садовник с секатором». Сразу встал вопрос: какой регламент у садовника? Допустим, он бездельничает, пока пользователи парка не придут с жалобами на неудобства, а потом берет секатор и учиняет расправу над самым зловредным кустом. Парк, где кусты подстригают по этому принципу, будет выглядеть ужасно. Хороший парковый садовник не дожидается жалоб. Он замечает, где проходят тропинки, любимые пользователями, и регулярно подрезает ветки, растущие в опасном направлении. Ему не приходится выслушивать жалобы, а затем калечить кусты. У него получается красивый парк в английском стиле: тропинки проходят там, где люди любят ходить, а вокруг остается нетронутая природа, которую люди любят созерцать.
Мы приходим к необходимости двух эвристик «садовника». Первая отвечает на вопрос: «Где тропинки, любимые людьми?» вторая: «Где опасные направления роста кустов?». Конвенту не надо было долго искать такие эвристики: они уже содержались в культуре «Tiki». В неоколониальный период, Tiki была сформирована так, чтобы максимально удовлетворять потребности туристов в комфортной социальной среде, ограничиваясь минимально–необходимыми воздействиями на исходную фольклорную среду Океании. Tiki не стала новой общей культурой (это было бы недопустимым нарушением Хартии). Tiki стала регламентом садовника в парке, где растут тысячи разнородных культур.
Мы часто говорим «культура Tiki», но нам надо четко понимать отличия Tiki от любой классической культуры. Tiki не создает универсалий (т.е. понятий добра, зла, ценности, морали или долга), и не предписывает людям программ, опирающихся на универсалии. Tiki лишь сортирует уже созданные культурные феномены, превращая одни из них — в тропинки, а другие — в зеленые насаждения (разумеется, срезая с них лишние ветки).
Часто приходится читать, что Tiki враждебна и абсолютно нетерпима по отношению к любой классической культуре. Это не вполне верно. Tiki едва соприкасается с любой отдельной культурой (когда оценивает эту культуру с позиции человека — потребителя, когда применяет к ней свои эвристики, и когда аккуратно подрезает на ней ветки). Но, если толковать выражение «любая классическая культура», как общее понятие, то это высказывание о враждебности и нетерпимости станет истинным – и вот почему:
Снова обратимся к аналогии с парком. Допустим, садовник, руководствуясь личными представлениями об эстетике, сделал дорожки там, где считал нужным, а вокруг них посадил живую изгородь из колючих кустов, чтобы при попытке ходить как–то иначе, люди в кровь обдирали себе кожу. Люди пытаются ходить там, где им удобнее, и садовнику приходится все время восстанавливать растоптанные колючие кусты, а на входе в парк обыскивать посетителей, чтобы они не пронесли сюда защитную одежду, секаторы или гербициды, и не истребили ненавистные колючки, мешающие отдыху.
Этот парк показывает общий принцип устройства классических культур, со времен Древнего Египта и до современности. Любая классическая культура – это, во–первых, культ иррациональных запретов, во–вторых, культ бескредиторных обязательств, в–третьих – культ бессмысленного дискомфорта. «Нельзя!» без объясний, почему. «Ты должен!» без сообщения кому и за что. «Страдание возвышает» без указания, над чем. Колючие кусты с обеих сторон от неудобных дорожек, по которым неприятно ходить.
Tiki заимствует из классических культур практически все, кроме их общего принципа (ради которого оффи и изобретали все эти социальные конструкции). Нам не следует удивляться ненависти т.н. «западных политиков» к культуре Tiki. Это понятная обида охотника, увидевшего пустой капкан, из которого лиса стащила куриную печенку.
Мы говорим о капкане (о тайном, а не об открытом насилии над существами, которых охотник считает законной добычей), потому что от капкана исходит большая угроза. С культурами открытого насилия (такими, как ортодоксальные библейские культуры в их римской, женевской, баварской и мекканской версии) все просто. Они говорят: мы вас изнасилуем, ограбим и убьем — если только сможем. Тут нет психологического барьера. Они не оставляют вам никакого выбора, и вы убиваете их в ходе прямой самозащиты.
Иное дело — представитель христианских демократов или исламской реформации. Он приходит к влиятельному лидеру и говорит: мы несем вам только добро. Мы научим вашу жену верности, ваших детей – почтительности, ваших работников — дисциплине, ваших граждан — самоограничению ради общего блага. Для этого надо будет ввести в Хартию несколько дополнений, отражающих общепринятые в мире нормы морали. В такой ситуации, даже понимая, что миссионер обманом склоняет вас к предательству ваших близких, коллег, и граждан, которые платят вам деньги за выполнение важных социально–управленческих функций, вы, как правило, испытываете психологические трудности перед тем, как отдаете приказ о применении силы.
Разумеется, есть люди, которые таких проблем не испытывают. Угарте Армадилло, в таких случаях, не только отдавал приказ о взятии под стражу и применении пыток, но даже сам присутствовал при «допросах 3–й степени». Его не следует осуждать за это, поскольку жестокость была оправдана необходимостью выявить и нейтрализовать все миссионерские сети на уже тогда огромной акватории, а химические средства допроса еще не были отработаны в достаточной степени, чтобы применять их во всех случаях подобного рода. Но, следует отметить, что подобые репрессии негативно влияют на состояние общества и граждан, интересы которых – под защитой правительства.
Чтобы найти достойный выход из этого технического противоречия, надо тщательно исследовать тот опыт, который оставили нам предыдущие поколения. Ведь проблема связана не с какими–то новыми явлениями, порожденными НТР, а с психикой людей, которая остается практически неизменной уже многие тысячелетия. Здесь нам может помочь древняя дзенская притча, опять возвращающая нас к аналогии с садовником.
Однажды, Бодхидхарма на год остановился в неком городе и, не считая сообразным обременять кого–либо потребностями своего тела, устроился работать садовником в общественный парк. Парк очень быстро стал уютным и ухоженным. Тогда ученики спросили Бодхидхарму: «учитель, не слишком ли много драгоценного времени тебе пришлось потратить на такую огромную работу?». Тот ответил: «Совсем немного. Я просто рассказал людям, что такое равновесие их истинной сущности, и попросил их приносить маленькие ножички, и подрезать веточки, нарушающие это равновесие. Я немного обременил каждого, и они не заметили, как вместе сделали большой труд».
Бодхидхарме было не сложно рассказать людям об их собственной (а не навязанной внешней силой) потребности в гармонии, и об эвристиках, полезных для принятия решений, ведущих к этой гармонии. Сделать что–то подобное методами социальных технологий — значило, построить систему базового Tiki–образования (т.н. экоистории), сделать эту систему интересной и полезной в повседневной жизни, и обеспечить ее доступность всем людям на всей акватории страны.
Такая система не могла не вызвать сопротивления в некоторой части общества, но это было даже полезно. По силе и направлениям сопротивления, можно было судить об эффективности созданной системы и проводить соответствующие корректировки. ***
После этого предисловия, как уже было сказано выше, идут фрагменты из рабочего дневника Накамуры. Примерно 2/3 записей снабжены комментарием, связывающим конкретное событие или действие с экоисторической концепцией. Кто, кроме самого «атомного координатора» участвовал в этой социально–технологической программе, владея полным пониманием ее принципов и целей – так и осталось неизвестным.
Зачем Иори Накамура занимался этой книгой? В 10–м году Хартии экоистория и «Tiki» уже стали стабильной социальной реальностью. Не было ни малейшей необходимости делать что–либо еще в этом направлении. Возможно, Накамура предполагал вывести какой–то общий рецепт подобных реформ для других стран? Не исключено. Возможно, ему хотелось оставить потомкам более полную историю становления Меганезии? Тоже возможно, хотя — Накамура должен был понимать: никакая новая информация уже не повлияет на сложившийся в обществе исторический миф об Эре Атомной Самозащиты.
Так или иначе, Накамура ушел из жизни, не завершив «Трактат о садоводстве». Его похоронили в океане, в горящей лодке – в соответствии с обычаем, который, якобы, восходит к временам ariki–roa Мауна Оро — мифического объединителя Гавайики.
В следующем году, Рокки Митиата собрала блестящую команду менеджеров из числа товарищей Иори по таитянской после–революционной эпопее, и выиграла социальный конкурс на правительственный подряд (со значительным отрывом от других команд -претендентов). Она стала 4–м по счету координатором Меганезии. О ее деятельности в этом качестве можно написать отдельную книгу, но это совсем другая история. После окончания срока координатуры, она с сыном вернулась на Таити, и вошла в правление партнерства «Fiji Drive», созданного Накамурой в 1–й год Хартии. На атолле Улиси она бывает от случая к случаю – что и понятно: все–таки расстояние более 4000 миль.
По некому неофициальному соглашению с семьей Митиата и с мэрией атолла Улиси, партнерство «Ulithi Nami Airspace» (бывшая «Freediving School «Ulithi Nami»), со дня отъезда Рокки, поддерживает в идеальном порядке маленький сад камней, созданный Накамурой. Сохранено даже любимое бамбуковое кресло «атомного координатора» и простенький солнцезащитный зонтик. Возможно, в этом есть что–то символическое. *********************************
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №15.
Как рушатся циклоны. Наследие Эдварда Теллера.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Наши «Ромео и Джульетта» оживленно трещат на своем диалекте лингва–франка. Брай что–то объясняет им на том же диалекте. Они слушают очень внимательно, но с явным недоверием, и время от времени, смотрят в иллюминатор. Там все по–прежнему, только свет, пробивающийся сквозь тучи, приобрел красноватый оттенок. Потом Ион, глянув на часы, громко говорит «бум!». Все замолкают, секунд 5 ничего не происходит, а потом… Трудно описать этот звук. Он был похож на тяжелый глухой рев исполинского чудовища, но в то же время, и на шлепок, будто мокрая тряпка ударяется о стену, и на скрип железа. Звук проходит по корпусу корабля, и по моему телу, как короткая жесткая дрожь. За иллюминатором вдруг возникает молочно–белый туман, а когда он оседает, мы видим солнце. Его лучи играют на капельках воды на стекле, и на гребнях штормовых валов, продолжающих катиться по океану, внезапно ставшему из серо–стального сине–зеленым. Ребята – баджао замирают от изумления, а потом радостно визжат хором. Наконец–то они повели себя, как нормальные подростки, а не как невозмутимые тибетские монахи. Налюбовавшись этой картиной, они переключаются на историю древнего мореплавания через холодные просторы Атлантики. «Ken u tell as stori yo ansestri, hu kross kold si mani eij ego?», — спрашивает Тенум.
Ох, кто бы знал правду о моих предках. Скорее всего, они и сами ее о себе не знали. Лет 300 назад в Новую Шотландию был такой наплыв рыбаков, торговцев алкоголем, воров, маркитанток, солдат, аферистов, и случайно попавших в этот компот простых фермеров, что мелочи, вроде происхождения, интересовали жителей не больше, чем задача о том, сколько ангелов помещается на острие иглы. Тем не менее, у меня есть в запасе одна байка, которая возникла лет 5 назад, когда я, в компании еще троих студентов нашего курса, съездила в Исландию — страну гейзеров и древних викингов (ставших сегодня или ловцами селедки, или грабителями туристов, или финансовыми жуликами). В дешевом маленьком отеле у дороги из Акурейри в Сейдисфиордур, не без помощи пущенной по кругу папироски с марихуаной, родилась история происхождения моей фамилии Ронеро от древнего имени Рагнар, принадлежавшего вполне реальному и авторитетному викингу. История была, разумеется, стилизована под исландскую сагу, и записана на английском и на старо–норвежском (исландском). Перевел ее пятый участник party — местный парень, на старом «volvo» которого мы и ехали из Акурейри. После возврашения домой, мы, шутки ради, отправили «древнюю исландскую сагу» с переводом в «Halifax Herald». Каково же было наше удивление… Мне до сих пор немного стыдно за этот эпизод, но пара номеров той газеты лежат у меня в секретном домашнем архиве, а текст записан в память мобайла. Сага составлена из кусочков реальных саг X века (т.е., за исключением сюжетной линии, касающейся лично меня, отражает тогдашнее положение дел), и я решаю ее использовать.
***Сага о Халвдане, сыне Рагнара Лодброка.
Жил человек по имени Рагнар, он был сыном Гевы и Сигурда, по прозвищу Кольцо, сына Ауд и Рандвара, сына Ирсы и Радбарда. Прозвище у Рагнара было Лодброк (что значит, Мохнатые Штаны), потому что он ходил в бой в кожаных штанах, которые сшила ему первая жена Хелга. У него был дом на Ютланде и два корабля. Четыре года Рагнар ходил вместе с Гастингом и Ролло на юг, в походы на земли иберов и франков. Четвертый раз, в городе Париж они взяли богатую добычу, и Рагнар купил три корабля к двум, которые уже были. На пятый год он пошел вместе с Оттаром на запад, в поход на остров бриттов. Там, в битве с конунгом Нортумбрии Аэлой, Оттар был убит, а Рагнар попал в плен, и конунг Аэла бросил его в ров со змеями. Так умер Рагнар. У Рагнара были от Хелги и еще от разных женщин сыновья, Сигурд, Биерн, Ивар, Уббе, Харальд, и еще два раза по пять сыновей, среди которых был Халвдан, сын Валсы — Свионки. Через два года Сигурд, Биерн, Ивар и Халвдан пошли в поход на конунга Аэлу. Они взяли его в плен, разрезали ему живот и обмотали кишки вокруг столба ворот его дома. Так умер конунг Нортумбрии Аэла. У него сыновья Рагнара взяли богатую добычу, и поделили ее. Сигурд, Биерн и Ивар после вернулись на Ютланд, а Халвдан с тремя кораблями пошел в Исландию. Там построил дом и взял в жены Фрейдис, дочь Теюдхилд и Эйрика сына Сигню и Торвальда, сына Грюн и Асмунда. У Грюн был брат по имени Отна, который жил на севере острова бриттов, там, где земли скоттов. В Исландию Торвальд и Эйрик уехали, когда их изгнал тинг из Йадра, где они убили каких–то людей. Потом Торвальд умер. У Эйрика от жены Теюдхилд был еще сын Лейв. У Дейдры и Отны был сын по имени Брюс. Его изгнал конунг скоттов Балиол, и он поселился в Исландии. Эйрик, Брюс и Лейв предложили Халвдану идти в поход на те земли, которые видел Гуннбьорн, сын Гудрид и Ульва, по провищу Ворона, когда его отнесло далеко на запад. Там они построили дома, и назвали землю Гренландия. Эйрик остался жить там, в Эйрик–фиорде. Через два года, Халвдан Лейв, и Брюс решили идти дальше на запад. У них было восемь кораблей… ***
История Новой Шотландии так же соткана из легенд, как и истрия старой Шотландии. И одна из легенд говорит, что то ли Эйрик Рыжий, то ли его родичи, высадились у Кейп–Форчу более тысячи лет назад, и основали город Йармус. Как теперь проверишь? Никак. Здесь то же, что и с основанием города Бостона сыном Эйрика, Лейвом. Можно верить – можно нет, но бостонцы поставили–таки памятник Лейву, как открывателю Америки.
Присутствующие в кают–компании хотфокса, слушают с интересом, и встречают финал саги (когда Халвдан Рагнарсон с товарищами основали на вновь открытом побережье поселок Йармус) самым решительным одобрением. Первый Рагнарсон (Ронеро), повел себя, оказывается, вполне по–меганезийски. «Наш человек», — уверенно говорит сержант Бриджит Оданга (она же — Брай). Сказала – как гвоздь вбила. Молодые баджао согласно кивают. Моряки переписывают сагу на свои мобайлы и коммуникаторы. Я понимаю, что подложила свинью историкам, но по сравнению с темой о 13–м колене Израилевом — ютаях приплывших в Солт–Лейк–Сити после исхода из Египта, моя сага это еще мелкое хронологическое хулиганство… А мы, тем временем, уже подходим к атоллу Кэролайн.
…
Мы собрались на броне «Фаатио» и глазеем. Рядом, на пирсе, стоит и глазеет местная, кэролайнская публика. Эта картина отпечаталось у меня в памяти с какой–то шоковой четкостью. На востоке из–за горизонта поднимался совершенно невообразимых размеров столб, накрытый сверху титаническим неровным блином. Все это было ослепительно–белым, как будто вытесанным из глыбы арктического снега. В небе вокруг происходило какое–то мерное механическое движение веретенообразных причудливо искривленных облаков, как будто скрученных по продольной оси. Они во много слоев громоздились в небе, как будто из них строился полупрозрачный воздушный замок. Ближе к горизонту эти облака были собраны в длинные дуги — мне кажется, они охватывали этот накрытый шляпой столб наподобие колец или спиралей. Кто–то пояснил мне, что «атомный гриб» при такой мощности всасывает несколько кубических километров воды и распыляет их, выбросив в стратосферу, на высоту до 40 километров. Сложная структура ядра урагана взрывается в огненном шаре диаметром в 5 миль, а затем захлебывается в этой огромной массе водяной взвеси, опрокидываясь и распадаясь на тысячи не связанных между собой короткоживущих циркуляций. В радиусе 30 миль от эпицентра разрушение происходит мгновенно, из–за колоссального жара атомной вспышки, в которой достигаются те же температуры, что в ядрах звезд, а дальше волна разрушения идет со скоростью звука…
На броне появляется бойкая креолка лет 20, одетая только в шорты–багамы и сомбреро. На плече она, без видимого усилия, несет полную 10–литровую канистру. Не тратя время на лишние церемонии, она спрашивает: «Не перестал ли народный флот пить пальмовое пиво?». Не перестал. Пиво тут же покупается вместе с канистрой.
Капитан Пак Ен собственноручно разливает напиток в 11 пластиковых стаканчиков и раздает всем присутствующим. Право первого тоста на берегу по какой–то океанийской традиции принадлежит штурману. Паола собирается с мыслями, и говорит такую речь: «Эту бомбу, которую наши ребята довели до ума, и которая защитила Таити, Раиатеа, Моореа, Бора–Бора, Рангироа и Тикехау – эту бомбу придумал в середине прошлого века замечательный человек, великий американский ученый Эдвард Теллер. Жаль, что он не видел этого взрыва — он умер в 95 лет, в начале нашего века. Кроме водородной бомбы, Теллер оставил один афоризм, очень короткий: «То, что сегодня наука — завтра техника». По–моему, десять жизней проживи – лучше не скажешь. Слава Эдварду Теллеру!» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №17.
Проблема транспортного средства морских бродяг.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Со спутника атолл Кэролайн похож на сабельный клинок. Остается только приделать на севере рукоять, и можно смело рубить с запада на восток. Его длина — чуть больше 5 миль, а ширина – миля с четвертью в самом широком месте. Длинная лагуна имеет 500 метров в ширину и нигде не глубже 7 метров. «Hotfox» — это единственный класс боевых кораблей, способных встать здесь на внутренний рейд, пройдя сквозь очень узкий кривой пролив у северо–западного угла моту Саут. Всего в атолле 40 моту, но только 4 имеют значимые размеры – порядка ста гектаров. Это Саут и Нейк (крайний южный и крайний северный, соответственно) с подземными источниками пресной воды, далее — Лонг (часть рифового барьера на северо–востоке), и Ливорд (центральный выступ западного рифового барьера). Остальные моту — это надводные верхушки кораллового рифа площадью около гектара. Суша здесь не поднимается выше 6 метров над уровнем моря, так что кое–где во время приливов возникают протоки с морской водой. Тем не менее, все моту, кроме самых маленьких покрыты огромной шапкой ярко–зеленого цветущего кустарника, а на Саут и Нейк растут, к тому же, кокосовые пальмы (поставляющие сырье для местного пива). В период Гавайики, атолл был населен и назывался Римапото, (сейчас от этого периода осталось только миниатюрное древнее святилище — marae на моту Нейк). В европейский период полинезийские жители были истреблены, а колонизаторы неоднократно пытались устроить здесь то добычу гуано, то заготовку копры. Единственное, что у них получилось – это изуродовать часть острова Ливорд. Европейцы так и не смогли здесь закрепиться: у них не получилось жить на расстоянии 800 миль от ближайшего обитаемого острова. В начале XX века атолл был брошен, и там время от времени жили энтузиасты–экологи. В 2001 году атолл получил третье имя – Миллениум, но так и остался необитаемым. Кэролайн был заселен примерно через 4 года после Алюминиевой революции, за счет появления дешевых «дальнобойных» флаек. Заселение произошло в один день: полсотни молодых людей, членов фэн–клуба Люиса Кэрролла толпой прилетели сюда и построили два городка с «кэролловскими» названиями: Снарк на моту Нейк и Буджум на моту Саут. Точнее, не построили, а собрали из фанерных модулей на бамбуковых каркасах. Дома, а иногда и улицы, стоят здесь на ножках (такой стиль характерен для Полинезии и Папуа, здесь так строили много веков). Моту Ливорд считается муниципальным парком, а на моту Лонг размещен общий торговый комплекс: рынок и порт. Здесь и пришвартовался «Фаатио» (оказавшийся самым крупным кораблем из всех, что стояли у пирсов вдоль внутренней, обращенной в лагуну, стороны моту Лонг). По местному обычаю, детям тут дают имена из книг Кэрролла, так что парковочный сбор мы платили парню, которого звали Моктартл, а пальмовое пиво нам продала девчонка по имени Джубджуб. Согласно Британской энциклопедии, атолл получил имя Кэролайн в 1795 году в честь дочери секретаря британского адмиралтейства, лорда Стефенса. Сами кэролайнцы уверены, что атолл назван в честь писателя и математика Люиса Кэрролла. Спорить тут с этим — верный путь быть вышвырнутым из любого публичного заведения. Кэролайн — аграрный муниципалитет: из примерно 200 взрослых и условно–взрослых, (т.е. старше 13 лет) жителей, около 150 заняты в морском и сухопутном сельском хозяйстве, а остальные — в транспорте, ремонте и сборке, торговле и социальной сфере. Здесь неплохая поликлиника, начальная школа и аграрно–морской колледж с достойной репутацией. Основной предмет экспорта с атолла — это пальмовые воры. Таково официальное научное название крупного сухопутного краба, который лазает по деревьям и ест практически все, что угодно. На атолле Кэролайн самая многочисленная в мире популяция этих забавных, разноцветно–ярких и непоседливых существ. В естественных условиях пальмовый вор к 5 годам, вырастает до 4 дюймов, и только 20–летние патриархи могут достигать фута, но в условиях крабо–питомника, с обильной пищей и стимулирующими добавками, эти крабы растут чуть ли не в 10 раз быстрее. Собственно, крабо–питомником является весь атолл. В лагуне ходят целые косяки крабовых личинок (только взростый пальмовый вор живет на суше, а нерест и развитие личинок происходит в воде). Тут бегает столько пальмовых воров, что в кафе надо приглядывать за своим сэндвичем – иначе оглянуться не успеете, как десятиногий злодей утащит вашу еду. Сам пальмовый вор, между прочим, съедобен, но кэролайнцы выращивают их не на мясо (это нерентабельно), а для продажи в качестве декоративных животных для arti–atolls, парков, ферм и back–yards. Судя по числу флаек, которые загружаются крабами на пирсе у торгового центра, это весьма серьезный бизнес. Вторым по значимости предметом экспорта являются bull–kril. Больше всего они похожи на полуметровые толстые розовые колбаски с ножками и усиками. Они целыми стадами пасутся на заросших водорослями отмелях, внутри сетчатых ограждений – ну точь–в–точь как овцы в Новой Зеландии. Эти существа – трансгенные, на базе криля и лобстера. Они набирают вес гораздо быстрее, чем бройлерные куры, и их–то как раз разводят на мясо. В отличие от пальмовых воров, bull–kril не специфичны для Кэролайн – они есть на многих агрокультурных атоллах с мелководными лагунами достаточной площади (по крайней мере, так сказано в справочнике). Особая ремарка из справочника: «Распространение недоказаной информации о вреде трансгенных культур, карается первый раз — штрафом 10.000 фунтов, а второй и последующий — штрафом, в 10 раз больше предыдущего. Если у нарушителя нет достаточных средств, он подвергается каторжным работам до погашения суммы штрафа». Та же ремарка есть в разделах об атомной энергетике и о plancton–farms. Едва мы сошли на берег, как появился мэр. Этот симпатичный улыбчивый дядька лет 45, сообщил, что нас очень рады видеть на Кэролайн, но в смысле работы у нас тут ничего не выйдет. Для мониторинга радиации надо, как минимум, иметь радиацию, а ее как раз нет, и не будет. Даже если она имеется в интересующем нас количестве в том облаке, которое так хорошо видно на горизонте в направлении East–South–East, у нее нет шансов попасть сюда, поскольку ветер устойчиво дует с Nord–East, что легко заметить и по направлению дрейфа упомянутого облака. Так что он (как кэролайнец, и как мэр) советует нам не заниматься ерундой, а использовать имеющееся у нас время для культурного отдыха, относительно способов которого, он готов дать нам исчерпывающие консультации. Пак Ен, поблагодарив мэра за гостеприимство и за разумный подход к делу, и спросил, где тут можно купить недорогой и надежный парусник, примерно 10–метровый. Мэр улыбнулся и показал рукой в сторону одного из ангаров торгового центра. «Tweedle–y–Oyster sail–wing partnership, — пояснил он, — если даже у них нет того, что вам надо (а я очень сомневаюсь, что у них этого нет), то они сделают то, что вам надо, за несколько часов, за дополнительные деньги, конечно, но за вполне умеренные, как мне кажется». Ненадолго задумавшись, кэп изрек: «Значит так. Мне, Паоле и Иону придется, все–таки, выполнить ряд формальностей. На филиппинском лингво–франко говорит только Брай. Если она поможет ребятам в покупке лодки… (Брай кивнула) то, я надеюсь, кто–нибудь составит ей компанию… (Фидэ поднял правую руку ладонью вперед). Общий сбор на борту в 23:50. До этого – отдых по индивидуальным программам. Экипаж, разойдись!». Я еще ни разу не видела, как выглядит меганезийская провинциальная коммерция, так что напросилась в компанию к Брай, Фидэ, Синду и Тенуму. Через пару минут мы уже подходим к ангару с изображением футуристического парусного бота над дверью. Нам повезло – оба партнера были на месте, точнее – на лежбище под навесом слева от ворот ангара, пили чай и играли в «renju». Увидев нас, они отодвигают игровую доску в сторону, и предлагают обсудить наше дело (если мы по делу) за чаем (который мы можем самостоятельно налить из чайника в любую емкость, которая покажется нам подходящей, чтобы исполнить роль чашки). Мы, конечно, соглашаемся, наливаем себе чай, и устраиваемся рядом с ними. Партнеры — совсем молодые ребята, вероятно, только что закончившие колледж. Твидли — характерный «zambo»: темнокожий, пластичный, наверняка отлично играет в футбол. Ойстер — океанийская креолка «spano». На фиесте в Картахене она ничуть не выделялась бы из гуляющей местной молодежи — при условии, что на ней было бы одето еще что–то, кроме того пестрого сине–белого платочка, который по лантонской моде обернут вокруг талии и завязан на «скаутский» узелок над правым бедром. На Твидли, впрочем, и того нет. Единственный предмет на его теле — пластиковый браслет с коммуникатором. Отхлебнув по глотку чая (вкус необычный – видимо, это что–то местное, цветочное) мы излагаем суть проблемы. Наши «Ромео и Джульетта» (т.е. Тенум и Синду) собираются бродяжничать в акватории Центрального Туамоту (овале, длиной 500 миль, от Рангироа на северо–западе и Хаоранги на юго–востоке, и шириной 200 миль — от Анаа до Такумэ). Твидли интересуется, что мы имеем в виду под словом «бродяжничать» в этом контексте, и получает от Фидэ ответ: мы имеем в виду буквальное значение: «скитаться без системы и цели между разными пунктами без стационарного жилья и источников существования». Ойстер, в полнейшем недоумении смотрит на мальчишку и девчонку (одетых в короткие комбинезоны «коала» флотского образца, и выглядящих довольно элегантно) «Ребята, вы что, собрались поиграть в баджао?». Тенум с королевским достоинством отвечает: «Vi no bi game. Vi bi bajao pipl. Vi fri si uolker. Bat hurakan krash aur bot. Vi nid niu. Ken u help?». Дальше — немая сцена длительностью четверть минуты, после которой Твидли говорит: «Пошли со мной, ребята! Сейчас подберем вам парусный домик получше сухопутного». При этом он снимает с полки, оборачивает вокруг бедер и застегивает на липучку сине–белый килт с той же эмблемой, что и на ангаре — футуристического парусного бота. Этот килт явно играет ту же роль, что в Америке — костюмы с корпоративной символикой. В ангаре царит умеренный беспорядок. Мы проходим ремзону, где лежат каркасы, шасси, пластиковые корпуса и поплавки, движки, воздушные винты и крылья разного фасона, и добираемся до выставки–продажи. Слева дешевые флайки, в основном – popular–light, и в дальнем конце — две micro–light. Справа — лодки: алюминиевый Mini–trawler, пластиковый Bayliner, надувные моторки, и разнообразные проа. Рядом с ними мы и останавливаемся. Твидли принимает позу университетского лектора (это выглядит очень забавно — при его возрасте и одеянии), и сообщает: «Самые надежные модели — это Fiord–hai и Octo–pussy. Мы с Ойстер, к примеру, ходим на Octo–pussy. Поплавки 6 метров, палуба 3x4, берет 8 центнеров, паруса — 15 квадратов. Фиорд на полметра длиннее, и выигрывает в скорости, но мне не очень нравится компановка. Дело вкуса. Но сейчас нам интересны лодки для длительного похода, так что смотрим на другие модели. Я бы взял Sea–fun. Поплавки 9 метров, палуба 5x7, берет 2 тонны, веерный парус 30 квадратов, хорошая скорость при минимальном ветре. На случай полного штиля — электродвижок 10 КВт на спиртовых топливных элементах. Управление — и ручное, и электронное. Рубка: тент–пирамида с обзорным окном, кухней, электроплиткой и мойкой. Это на мой вкус. А вот продвинутая версия. Называется: Sello–de–oro. Поплавки 11 метров, Палуба 6x7, пластиковый бытовой модуль 6x5 и ходовой мостик с полным обзором. Есть водо–конденсатор, это важно для автономного похода. Машинка проверенная. Уникорн, Китти, Брилл и Мимзи прошли на Sello–de–oro отсюда до Фиджи и обратно, намотали почти 5000 миль». Он сделал многозначительную паузу, чтобы усилить впечатление от последней фразы. Я поинтересовалась, сколько времени заняло это путешествие — оказалось, что два месяца. Тут подал голос Тенум: «It gud buti bot. Vell fo kanaka, bat not fo bajao. Vi nid aze bot». Твидли кивнул, как будто и ожидал такого ответа, и спросил: «So, if I’ll give you chock, will you drawing here, on the floor, the sketch of boat, ones well for bajao?». Юный баджао коротко ответил «ya». Твидли взял откуда–то кусок мела и протянул ему. Через минуту Тенум и Синду уже сидели на корточках посреди ангара, проводя на полу линии. Скоро я поняла: они рисуют горизонтальную проекцию своей пироги в натуральную величину. Чтобы не мешать процессу, я ушла в левую часть ангара, и стала рассматривать флайки–microlight. Одна оказалась уже знакомым мне Cri–Cri, а вторая — странным гибридом Cri–Cri с автожиром. Дизайнер заменил родные 8–футовые крылья самолетика на 6–футовые, поставил над кабиной четырехлопастной ротор из двух соединенных крест на крест 12–футовых пластиковых полос, и выкрасил флайку в болотный цвет. Я пыталась понять смысл этой модификации, когда подошла Ойстер и сообщила: «Это — Ultimate Answer To Greenpeace (UATG). Придуман, чтобы отпугивать зеленых. UATG — Уменьшенная копия боевого вироплана Ute–Ape–Tapu (UAT). Была такая машинка, сразу после революции». Я сказала, что знакома с этой историей (по книге Ван Хорна), но не могу понять, при чем тут «зеленые», и как их можно отпугнуть явно безобидной летающией игрушкой. Между прочим, я тоже каким–то местом отношуь к «зеленым» т.к. пишу для «Green Word Press» (Nova Scotia, Canada). Тут Ойстер развеселилась, и заявила, что в таком случае, сначала ответит на второй вопрос, а уж потом – на первый. Она залила в бак гибрида канистру спирта, затем выкатила флайку из ангара (UTAG, как и Cri–Cri весит примерно столько же, сколько скутер), и уселась в маленькую кабину. Фидэ, Брай и парочка баджао тоже вышли посмотреть, что тут будет. Твидли пошептался с Ойстер, они похихикали, она захлопнула колпак, после чего Твидли спихнул флайку с пандуса в воду. Зажужжали два пропеллера по бокам кабины, флайка пробежав сотню метров по лагуне, свечой взмыла в небо. Я заметила, что ротор пока неподвижен — как верхнее крыло биплана, только X–образное. Как известно, Cri–Cri – это акробатический самолетик. UTAG, видимо, имел похожие свойства. Впрочем, Ойстер, не изощрялась в фигурах, а просто несколько раз повернула флайку так, чтобы мы снизу могли видеть силуэт, очень похожий на силуэт боевого «Ute–Ape–Tapu» с фото из книги Ван Хорна. Я было подумала, что этим все и закончится, но все еще только начиналось. UTAG выполнил полукруговой вираж на подъеме (у летчиков это называется «боевой разворот»), и полетел в нашу сторону. Казалось, флайка пройдет в полсотне метров над нами, но тут у нее завертелся ротор, и она, как будто затормозив в воздухе, очень быстро и плавно снизилась, и почти неподвижно зависла прямо перед нами. Я вдруг обнаружила, что трехдюймовый цилиндр, торчащий из фюзеляжа UTAG прямо перед кабиной пилота, это не какой–нибудь воздухозаборник (как мне казалось несколько минут назад), а что–то похожее на ствол орудия, нацеленный прямо на меня. Еще секунда, и орудие выплюнуло что–то вроде сгустка ослепительного оранжево–красного пламени, вспыхнувшего на воде в нескольких метрах от зрителей. Кажется, я громко взвизгнула и, кажется, не только я одна. Видеокамера выпала у меня из рук – хорошо, что она висела на ремешке на шее. Не успела я прийти в себя, а флайка уже набрала высоту до ста метров, описала широкий круг над лагуной, а затем села на воду и подкатилась почти к самому пандусу. Откинулся колпак кабины, Ойстер выпрыгнула в воду — тут ей было по пояс. «Классно! — заявила она, — Новое преступление меганезийской хунты против мирных граждан Новой Шотландии». Твидли хохочет, помогая ей вытолкать флайку обратно на берег. Я интересуюсь, что это было, Ойстер хочет ответить, но Брай уже сообразила: «Гелий–неоновый лазер, мощность около ста милливатт. Хорошо, что в воду, а не в рыло». Ойстер кивает: «Точно, гло. Я же не садистка, чтобы такой штукой – и хорошим людям в физиономию. А гринписовцам, лепили именно в рыло. Так папа рассказывает. Да и чего было с ними церемониться…». Внезапно рядом с нашей теплой компанией появляется кэп Пак Ен. «Aloha, foa. Что это у вас такое?». И Ойстер с удовольствием рассказывают нам обоим историю UTAG, уже в подробностях. Оказывается, все началось в первые годы освоения Кэролайн. Колонисты, обустраивая здешний быт, не принимали во внимание, что этот атолл еще в 1991 объявлен «биосферным заповедником». Согласно протоколу комитета ООН по защите окружающей среды, люди вообще не должны были селиться на Кэролайн. На фанерных стенах Снарка и Буджума еще муха не сидела, а в Лантон уже явились чиновники UNEP (United Nation Environment Protection), требуя, чтобы городки были снесены, а колонисты — выселены. Координатор Ашур Хареб час слушал про птичек и цветочки, которые живут и растут на Кэролайн, читая параллельно файл об этом атолле, а затем прервал гостей вопросом: «Прошлые 150 лет, колониальные и неоколониальные власти разрушали атолл, добывая из него фосфаты, и сводили леса ради плантаций. Это, по–вашему, не повредило среде? Колонисты, в отличие от колонизаторов, сами заинтересованы в благоприятной среде обитания. Они тем более ничего не повредят. Не отнимайте у меня время по пустякам». Визитеры не унимались, и тогда Ашур переадресовал их в Верховный суд. Обратившись туда с заявлением, чиновники UNEP через 48 часов получили феерическое определение: «Изучив аргуманты заявителя, Верховный суд пришел к выводу, что из программы UNEP логически следует необходимость уничтожения всех городов, промышленных объектов и аграрных производств на планете, т.е. возврата человечества к палеолитическим формам хозяйства, что потребует сокращения числа жителей Земли до 0,05 процента нынешнего. Верховный суд находит эту программу странной, и не считает Меганезию подходящим местом для подобных экологических опытов, однако готов рассмотреть ее по существу, после того, как она будет выполнена в том регионе, где находится штаб–квартира UNEP». Это определение сочли издевательским, хотя оно было вполне логично. Индустриальный мегаполис Нью–Йорк, где расположена штаб–квартира UNEP, конечно, вредит природе гораздо сильнее, чем два поселка, население которых тогда составляло по 50 человек. Возмущенные представители комитета ООН уехали, но через несколько месяцев, с их подачи, у берегов Кэролайн появился корабль международной организации «Гринпис». 40–метровая шхуна «Rainbow Warrior V» (RWV) бросила у якорь северо–западнее моту Саут, и своим корпусом перекрыла фарватер единственного пригодного для траулеров прохода в рифовом барьере. Фактически, это была морская блокада, убийственная для такого маленького островного поселения. Ойстер (которая знает эту историю со слов родителей, поскольку сама была еще младенцем) рассказывает, что было дальше: «Дядя Кэррот, который тогда был мэром, позвонил в Тараву, в полицию Кирибати, но до туда 2300 миль, большое расстояние по тем временам. Всем надоело ждать, и тогда дядя Пехто взял снайперскую винтовку, с которой он воевал в революцию, и одним выстрелом с полумили вышиб мозги помощнику капитана RWV. Тут, как на зло, как раз появилась полиция из Таравы. Гринписовцы отошли на четверть мили к северу, и говорят: мы, мол, никому ничего не загораживали, а этот маньяк просто так грохнул нашего помкэпа. Дядю Пехто арестовали, и суд, с учетом смягчающих обстоятельств, влепил ему год каторги на атолле Раваки. Там как раз строили военную базу, а дяда Пехто — монтажник. Он говорит, что на каторге военные прорабы — тупые, и футбольное поле кривое, а так – неплохо, но это он уже потом рассказал. А когда его посадили, все наши очень обиделись, особенно его жена, тетя Тутти, и ее второй муж, дядя Феликс. Дядя Феликс пообещал, что взорвет этот RWV на хер, и стал делать аммоналовую бомбу. Он такими бомбами взрывал оффи, во время революции. Тетя Тутти пошла к мэру и сказала, что у нее всего два мужа, она к ним привыкла, а теперь один уже сидит на каторге, второй тоже собирается туда сесть, и все из–за этого сраного Гринписа. Дядя Кэррот понял: надо что–то делать, иначе RWV по–любому взорвут, и кто–нибудь сядет. Он пошел к тете Понни, которая сейчас директор колледжа, они думали всю ночь, выпили галлон пива, и решили переделать ее Cri–Cri так, чтобы гринписовцы сдуру приняли его за вироплан UAT для охоты за пиратами». Здесь требуется поясняющая ремарка. Венно–полицейская операция «Barrido del mar» (морская метла), в которой были задействованы виропланы «Ute–Ape–Tapu» (красная мельница), велась с исключительной жестокостью. Суда «naval bandidis» (т.е. пиратов) уничтожались с воздуха без предупреждений, и без предложения сдаться. Против них применяли дешевые боеприпасы с белым фосфором: зажигательно–химическое оружие, изобретенное в середине I мировой войны, и приводящее к таким жутким обгораниям людей, что каждый случай его применения вызывает острый резонанс в прессе. В ходе «Barrido del mar», скандальную огласку имел случай с пиратами, пытавшимися уйти на скоростном катере в территориальные воды Австралии. Вироплан догнал их у островов Трегросс и расстрелял с воздуха рядом с австралийским прогулочным теплоходом. Два десятка человек сгорели заживо на глазах у туристов. Разумеется, эта история, с фото и видео (туристы любят фотографировать кошмары, а позже заявлять, что получили, мол нервный шок), прошла по мировым TV каналам. Это был плохой PR: Ни капли белого фосфора не попало ни на одно мирное судно, но у патрулей Народного флота Меганезии сложилась репутация садистов–убийц. Теперь — продолжение рассказа Ойстер. «На следующий день тетя Понни сделала на компе чертежи, и они с дядей Кэрротом, взяв один Cri–Cri и всякую всячину для переделки, пошли к дяде Хэджу, директору школы. У него как раз появилась молодежь, которую надо было занять чем–то продвинутым. А тут как раз инженерно–техническая практика. Дня за три они переделали Cri–Cri тети Понни вот в эту машинку. Еще пару дней тетя Понни эту штуку погоняла с западной стороны атолла, а на третий день, поутру дядя Кэррот подошел на проа к «Rainbow Warrior V», и стал их кошмарить. Типа, мы в суде доказали, что морской Гринпис — это просто naval bandidos, и теперь они попляшут. Будет им и War, и Rainbow. У Народного Флота на всех фосфора хватит. Не то, чтобы они ему поверили, но по психологии так было правильно. А на закате, тетя Понни на этом UATG зашла со стороны солнца, чтобы только силуэт было видно. Размер не вдруг поймешь, особенно — если в натуре никогда боевого вироплана не видел. Она показала силуэт на фоне солнышка, потом перешла в режим ротора, зависла и в упор лазером. Ну, как я только что показала, только по мордам. А дальше, под хорошую панику, зависла над мачтами и сбросила им на палубу четыре фунтовых блока китайских «chukka». Ну, батареи по 30 новогодних ракет–шутих. Ими, как бы, злых духов отгоняют. Эти подумали: фосфорная бомба, и попрыгали в воду, а кто–то добежал до мостика, дал полный ход, не снявшись с якоря, и очень качественно посадил шхуну на рифы…». Слушая рассказ Ойстер, я начинаю вспоминать, что слышала про какую–то очень старую и темную историю со шхуной активистов–экологов, атакованной боевым геликоптером. При атаке погибли 2 пассажира из 18 и 1 член экипажа из 9, а шхуна полностью сгорела. Спрашиваю об этом свою собеседницу. Она пожимает плечами: «Член экипажа — это, как я понимаю, помкэп, которого застрелил дядя Пехто. А из пассажиров двое утонули. Кто же мог знать, что они плавать не умеют? Шхуна, конечно, сгорела — прямо там, на рифах. Надо было тушить шутихи, а не прыгать в воду. Пожар засек патрульный дрон, и через 2 часа прилетели форсы с форта Молден, это 450 миль отсюда, а к утру нарисовались копы и пресса. Гринписовцы говорят: коптер обстрелял нас фосфорными бомбами. Форсы им в ответ: не было тут коптера, а попади в вашу калошу фосфорная бомба, вы бы хрен успели с нее соскочить. Наши говорят: на шхуне, по пьянке, игрались с бенгальскими огнями, и сами подпалились. Судья говорит копам: плывите на огарок шхуны и делайте экспертизу. Те делают, и получается: следов фосфора нет, а остатков пиротехники — сколько угодно». Я спрашиваю, можно ли опубликовать эту историю. Ойстер фыркает: «Нет проблем. Все давно заиграно, да и мало ли сказок в море. Я еще про морского змея знаю… Так вот, я дальше рассказываю. Тетя Понни решила, что летать на UATG как–то стремно, и купила обычный Cri–Cri, а переделанный спрятала в гараж. Полгода назад мы с Твидли сделали партнерство, она через нас купила InCub, а обе свои старые флайки выставила к нам на продажу. Типа, second–hend, в хорошем состоянии. Cri–Cri точно купят, а UATG…» Тут ее перебивает экс–сержант Крис (он только что появился на месте событий, но уже успел обменяться парой коротких фраз с Брай): «… Ну, UATG я бы купил, — говорит он, добавив непременное, — …Если в цене сойдемся». Ойстер отвечает, что почему бы двум приличным людям не сойтись в цене на хорошую вещь. Оба подходят к псевдо–боевой машине, и начинается торг. Я не в состоянии описать, как торгуются меганезийцы — это феерическое зрелище можно оценить, только наблюдая собственными глазами. На некоторое время я замираю в состоянии культурного шока, но тут возникает шумная компания из двух девчонок и двух мальчишек, примерно ровесников Твидли и Ойстер. Выясняется, что это уже упоминавшиеся участники парусного путешествия на Фиджи – Уникорн с Китти и Брилл с Мимзи. Их пригласили, как консультантов по реализации проекта bajao–boat, начерченного мелом на полу ангара. Все четверо одеты в короткие килты из тонкой зеленой ткани в красно–бронзовую клетку. «Типа, они — клан, а это их боевая униформа», — поясняет Твидли. «Показывай», — говорит Уникорн. Зайдя в ангар, четверка некоторое время смотрит на меловой чертеж с разных сторон, а затем Мимзи (невысокая крепкая девушка монгольского типа) твердо заявляет: «Tripitaka»! Брилл, рослый маори кивает: «Томогавк против скрепки, это Трипитака». Китти по–хозяйски подходит к компьютеру на столике в углу ангара и начинает молча что–то делать. Через минуту она стучит пальцем по экрану и кратко сообщает: «вот!». У экрана образуется маленькая шумная толпа. Поняв, что мне тут делать нечего, я выхожу наружу и чуть не сталкиваюсь с Брай. Оказывается, она высмотрела нечто на острове Ливорд, через лагуну от нас. Выяснив, что в ближайшую пару часов нам тут делать нечего, Брай, Фидэ и я, на взятой у Твидли надувной лодке форсируем лагуну – здесь ее ширина всего 300 метров. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №18.
Прощание с Кэролайн. Как провожают корабли.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Наши «Ромео и Джульетта» (т.е. — Тенум и Синду) почти счастливы. У них снова есть лодка. Они дают понять, что с их точки зрения, она не совсем «bajao boat», но гораздо ближе к идеалу, чем они могли рассчитывать. А с моей точки зрения, тримаран, который команда из 6 местных ребят собрала за несколько часов из элементов от других моделей, выглядит просто потрясающе. Центральный 9–метровый поплавок напоминает изящную пирогу. Два боковых поплавка отнесены в каждую сторону на 3 метра. Шестиугольный настил–палуба занята дакроновым шатром — пирамидой на трубчатом каркасе (креплении для 11–метровой мачты). Два косых паруса: большой грот и малый стаксель (т.н. «схема парусов бермудский шлюп»). Тримараны подобной конфигурации у местных яхтсменов называются «Tripitaka» (на санскрите это значит «три корзины»). Почему они похожи на «bajao boat» — неизвестно, но это, в общем, и не важно. Главное – такая лодка прекрасно приспособлена для морского бродяжничества, и имеет только ручное управление. Здесь нет автоматики и движков. Принцип bajao–walking: «тут все можно починить в пути». Получив тримаран, Тенум и Синду проводят получасовой test–drive в лагуне. Результаты их устраивают, и Тенум спрашивает: чего, сколько и когда надо отдать за эту лодку. Тут возникает некоторое замешательство: за эти полчаса успел произойти короткий шумный скандал на берегу как раз по поводу того, кто будет платить. Твидли, Ойстер и «клан» экспертов заявили, что не возьмут ничего сверх цены материалов (мол, они сделали эту «tripitaka» в порядке эксперимента и для удовольствия). Объявляется сумма: 500 фунтов. Может, это и есть стоимость материалов (Твидли поясняет, что использовались старые элементы конструкций, которые оцениваются, как second–hand), но даже мне ясно: имеет место грубая попытка отдать лодку даром. Пак Ен спрашивает: «Ребята, вы думаете, что вы самые умные?», а Крис Проди добавляет: «Или нас держите за идиотов». Появляется мэр атолла, и говорит: «Ничего на надо, мы тут сами решим с деньгами». Кэп заявляет: «Баджао пришли сюда на «Фаатио», а не сами собой». Экс–сержант применяет военную хитрость: идет в ангар, читает надпись фломастером рядом с 9–метровым проа «Sea–fun»: 5000 фунтов без стоимости энергетического бытового и ходового оборудования. Ойстер тут же пишет фломастером рядом с ценой: «скидка 10 процентов, бытовое оборудование в подарок». После 5 минут ругани, цена 4500 принимается, и ее начинают делить. Еще 10 минут – и соглашение достигнуто. Мэр, экс–сержант и кэп скидываются по 1500 фунтов. Только они успевают облегченно вздохнуть, как появляется Тенум, и хочет сам заплатить за тримаран. Ясно, что ему нечем платить, и что поиск денег или чего–то эквивалентного для обмена, станет для него и для Синду очень непростой задачей. Присутствующих это не устраивает, но сказать в лоб, что за лодку уже уплачено, никто не решается: это может оказаться оскорблением (баджао — гордые ребята, они не берут подачек). Выход находит экс–сержант. Отведя Тенума в ангар, он что–то ему втолковывает, несколько раз снимает на камеру своего мобайла меловой чертеж bajao–boat на полу, после чего они ударяют по рукам. Вопрос расчета решен: экс–сержант купил у баджао нарисованную модель лодки, за стоимость одного экземпляра. Тенум, на всякий случай, уточняет у Твидли, правда ли тот получил всю причитающуюся сумму. Тот, конечно, подтверждает. Все довольны. Следующий неожиданный эпизод: Тенум и Синду благодарят всех (военных моряков – за помощь на море, а кэролайнцев — за помощь на берегу), и спрашивают, где можно набрать пресной воды. Они намерены, на теряя времени, отплыть на nord–east–nord, к Рангироа (до которого примерно 400 миль), поскольку ветер сейчас удачный, и на этой замечательной лодке, дающей при таком ветре 20 узлов, они могут добраться туда завтра к вечеру. Уже стемнело, и мэр предлагает им остаться до утра, но баджао не хотят пропустить хороший ветер. Единственное, на что ему удается уговорить ребят — это взять не только воду, но и некоторый запас продовольствия. На всякий случай, он поясняет: за еду платить не надо. Якобы местное табу запрещает брать что–либо за еду, которая дается гостям в дорогу. Не знаю, действительно ли так, или мэр придумал это табу только что. Дальше – короткое и теплое прощание. Все обнимаются. Тенум говорт мне: «когда ты вернешься домой, будь осторожнее в своем холодном море, удачи тебе». Синду добавляет: «Если бы мы могли дать тебе немного тепла с собой, мы бы это сделали». Мэр подкатывает на квадроцикле, груженом шестью 30–литровыми канистрами с питьевой водой и четырьмя огромными коробками с какой–то едой. Кроме того, он вручает подарок: два прекрасных спиннинга. Кэп Пак Ен добавляет к этому внушительный десантный нож. Экс–сержант дарит очень удобный портативный фонарик с аккумулятором и солнечной батареей на корпусе. Мне тоже хочется что–то подарить, и я отдаю Синду свое небьющееся карманное зеркальце. Вроде бы, ей понравилось. Местная молодежь притаскивает мощное подводное ружье. Тенум пытается отказаться (оно явно довольно дорогое) – но у него не получается. Вот и все. Баджао на тримаране отходят от пирса. Некоторое время их парус виден над хорошо освещенной лагуной, затем он сворачивает в отмеченные небольшими маяками восточные ворота в рифовом барьере, и тает в темноте. «Может быть, это не совсем по–честному, — замечает Твидли, — но мы воткнули радиомаячок в основание мачты». Кэп кивает и улыбается: «Значит, там два радиомаячка, второй – мой, на креплении правого поплавка». Мне сразу становится легче на душе – наверное, эти юные баджао и правда потрясающие мореходы, но хорошо, что они, все–таки, будут под присмотром дельных людей. У нас остается час на то, чтобы поужинать всей компанией в уютном маленьком кафе прямо у пирса. Мэр угощает, снова сославшись на местное табу. Кажется, я готова влюбиться в этот маленький атолл, затерянный почти в самом центре великого океана. Наше отплытие на «Фаатио» проходит менее трогательно, поскольку это — не прощание. Те, кто успел перезнакомиться за эти несколько часов, обменялись ком–адресами всех видов. Я – не исключение. Даже не представляю, что я буду чувствовать у себя дома, в Галифаксе, получая сообщения или звонки от Атли. Сейчас мне не хочется думать об этом. Сейчас мне хорошо от мысли, что Кэролайн – это не только маленькое пятнышко света за кормой хотфокса, но и друзья, которых я нашла на другом конце планеты. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №19.
Эпицентр морской техники. Верфь Таити–Ваиреи.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Таити имеет форму несимметричной восьмерки. Больший, западный кружочек называется Таити–Нуи, на его юго–западном берегу раскинулась столица острова — Папеэте. Меньший, восточный кружочек это Таити–Ити. На южном заливе Таохото, врезающемся в остров в месте соединения Таити–Нуи и Таити–Ити, расположены верфи Ваиреи и городок Ваирао. Верфи совершенно не производят впечатления тяжеловесной, подавляющей горы стали в сочетании с человеческим муравейником (как можно было ожидать от промышленного объекта такого колоссального масштаба). Скорее, они кажутся чем–то сюрреалистически–воздушным, как фантастические сооружения на гравюрах Эшера. И при этом, очень мало людей. Просто удивительно мало. Огромные металлические корпуса на разных стадиях готовности, будто сами растут под открытыми с четырех сторон головокружительными арочными куполами, из фрагментов, движущихся по ниткам конвейера. Разумеется, это иллюзия. Просто с обзорной площадки не видны такие «мелочи», как манипуляторы и прочие навесные устройства кран–балок. А вот чудовищные серебристые туши грузовых дирижаблей видны замечательно. Они скользят на малой высоте, и образуют над бухтой что–то наподобие замысловатого динамического узора. Корабли в бухте и у причалов кажутся на их фоне относительно небольшими – кроме нескольких суперконтейнерных судов, которые похожи скорее на невероятные плавучие города. Над обзорной площадкой возвышается алюминиевый Сэм Хопкинс, человек–миф, автор меганезийской военной стратегии. Он подозрительно напоминает античного Посейдона (подозреваю, что это – копия с какой–то из подходящих классических скульптур), но в отведенной для мощного броска правой руке, он держит не трезубец, а планер, похожий на стилизованную птицу–альбатроса. Это — «Арго», символ Акта атомной самозащиты. Внушительный фаллос Сэма изображен, как говорится, «в боевом положении». Правда, поскольку сейчас только середина семестра, фаллос имеет тот же тускло–серебристый цвет, что и остальная фигура. Студенты начистят его до блеска только через три месяца. Впрочем, пускать зайчики от этого фаллоса сейчас бы все равно не получилось: солнце находится почти в зените, посреди неправдоподобно–чистого, безоблачного неба. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №20.
Рокки Митиата. Устные мемуары о личной жизни.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - «Хорошо, когда есть много взрослых детей, — сообщает Рокки, — Правда, у меня такой только один, дочка и внучка еще маленькие, зато я присвоила пол–дочки Эмили Ломо». Афаи Митиата (сын Рокки), и Петра Ломо (его girlfriend, или правильнее сказать vahine, т.к. у них уже 2–годовалый ребенок), сидят впереди–сверху, под прозрачным пузырем ходового мостика, делая вид, что заняты навигацией и наши скучные разговоры им не интересны, но ушки у них на макушке. Петра кричит оттуда: «Uahine Rokki para–parau iri!». Я достаточно понимаю на утафоа, чтобы перевести: «тетя Рокки прикалывается». Экс–координатор хмыкает, закуривает тонкую сигарету, и сообщает: «У нас с Эмили кооперация. Она опекает мелких, а я занимаюсь крупными экземплярами. Не скажу, что воспитываю их — это уже поздно делать — но я, хотя бы, за ними присматриваю». Мы вшестером (Рокки, Фидэ, Брай, я и эти двое ребят) идем на остров Маиао, в 60 милях к западу от Таити. Прошло более 20 лет с того дня, когда молоденькая таитянка Рокки на старой моторке эвакуировала на Маиао пятерых туристов. Четверо из них были убиты мародерами на следующий день, а пятый – провинциальный японский бухгалтер Иори Накамура — через год стал первым координатором правительства Меганезии… «Solaris», 10–метровый катамаран, на котором мы находимся, был прототипом серии 20–метровых скоростных штурм–катеров «rapid–fox», созданных в период координатуры Накамура… Рокки купила его всего за 4000 фунтов на military–conversion sale, несколько лет назад, когда впервые задумалась о том, что время ее юности стремительно обрастает мифами. «Это было ужасно — вспоминает она, — Он стоял искалеченный, вытащенный на мель за акваторией базы Капингамаранги. Его бы давно пустили на переплавку, но в нем всего 5 тонн алюминиевого сплава с устаревшим составом. Не выгодно было возиться. И его год за годом выставляли на sale, снижая цену, пока я его не нашла. Я оплатила этот сраный счет, приехала туда, подошла к нему и дотронулась ладонью до корпуса. Он был теплый, как будто живой, и на нем была огромная вмятина — уж не знаю, от чего. Помню, я ревела, как последняя дура. Я чувствовала себя столетней старухой, или даже мумией, потому что Solaris сошел с верфи на моих глазах. После его испытаний была построена серия самых скоростных боевых кораблей того времени. Тот 25–метровый «hot–fox», на котором вы ходили — это уже третье поколение, но я думаю, вы сами заметили сходство. Трудно не заметить. Мы так гордились. А бедняга «Solaris» стал больше не нужен, и его бросили в дальнем углу полигона. Когда я занялась его реставрацией, меня отговаривали, убеждали, что он никогда не сможет выйти в море, а я зря потрачу деньги. Черта с два! Я–то знала, как мы тогда строили корабли. Вот мы в море, и сколько у нас на спидометре?». Афаи (вот ведь слух у парня) крикнул, что на спидометре 65 узлов, но если надо, можно добавить еще 10 или даже 15, только будет сильно трясти. Все решили, что добавлять не надо: на столике стоял горячий кофейник, и не хотелось получить его содержимое кому–нибудь на ноги. Рокки закуривает еще одну сигарету – я вижу, что у нее дрожат пальцы. Кажется, я начинаю понимать, почему она так обрадовалась подаренной флайке UTAG. Пару минут кажется, что она полностью погружена в воспоминания – но не тут–то было. Она вдруг поворачивается к Брай, и спрашивает: «Если это не тайна, вы не дочь короля Лимолуа Хаамеа?». Сержант смущена: «Нет, сестра по отцу. Королю Руанеу было за 60, когда я родилась на Кермадек–Мейер. А моя мама из Мвалэ, это Соломоновы острова». Потом происходит короткая и очень веселая пикировка, в ходе которой Рокки называет Брай «Your Majesty», а та ее в ответ «Mon General». Неожиданно разговор переходит в практическую плоскость: обсуждаются перспективы выпуска UATG (возможно, слегка модернизированной), как гражданской палубной авиетки. Все происходит необычайно быстро – не более 10 минут переговоров, и они приходят к какому–то коммерческому соглашению… А на горизонте уже возникает Маиао. Кажется, когда–то он не решил, быть ему островом или атоллом, так что остался и тем и другим. Со спутника Маиао похож на улыбающуюся рожицу, нарисованную художником–импрессионистом на фоне тяжелого похмелья, и наклоненную в право от оси север–юг. На юго–западе наблюдается улыбка – это лагуна между заливом и выдвинутой в море дугой рифового кольца. На левую часть улыбки наползает верхний уголок рта – выдвинутый в лагуну полуостров. Два огромных глаза–кляксы над этой красотой представляют собой очень соленые ложные лагуны (или озера). Между ними — нос–кнопка: миниатюрный горный массив высотой до 150 метров. Диагональ этой рожицы – около 5 миль. Правое, восточное озеро называется Рото–рахи. Оно соединено с лагуной длинным узким каналом. Левое, западное, называется Рото–ити и имеет два канала: один соединяет его с Рото–рахи, а другой — с морем на северо–западе. Площадь суши острова около 9 кв. км, не считая площади сплошного рифового кольца, в котором есть лишь два прохода. Большой – Апоотоо на юго–востоке ведет в правый угол лагуны. Маленький — Авараи, на северо–западе, выходит в узкий канал между берегом и рифами. Единственная улица главного поселка Нуи–Пие тянется на полмили от лагуны в сторону Рото–ити. Второй поселок – Аба–Иа, между предгорьями и Ротоити. Третий, из двух домов, называется Авараи, и стоит на мысу, выступающем в канал Авараи. Такое расположение объясняется очень просто: только здесь есть источники пресной воды. Наша маленькая экспедиция движется к Авараи. Который из домов принадлежит семье Митиата видно с полумили. Это — ультрамодерн из оранжевых, белых и прозрачных кубических модулей, поставленных в 2 этажа в кажущемся беспорядке, но при этом так, что в нескольких местах возникают смешные балкончики необычной формы. Первый этаж левого крыла переходит в крытый пирс, к которому мы и причаливаем. Второй дом — это простой полинезийский fare внушительных размеров, бетонная часть которого стоит на фундаменте, а бамбуковая — на ножках–опорах, и выходит на свой пирс. За домом — небольшое поле, вроде тех, которые я видела на Рапатара. В данный момент там, без спешки, возятся с грунтом и растущей из него флорой две дамы преклонных лет. Машина, которую они используют, маленький квадроцикл–комбайн (того же типа, что на Рапатара). Мальчик и девочка одногодки лет 4–5, делают вид, что участвуют. Третье дитя имитацией не занимается – ему годика два и оно спит на подстилке под солнцезащитным зонтиком. Едва мы выгружаемся на пирс, как обе дамы начинают обмениваться с Рокки короткими выкриками на утафоа с легкой примесью лингва–франка. Подходить сюда им, видимо, лень, но кричать они умеют громко, так что дистанция не помеха. По итогам переговоров, Афаи бежит к ним, а мы идем под огромный навес прямо у берега, под которым выложен открытый очаг из камней: нечто вроде первобытной кухонной плиты. «Мне уже высказали предельно–возмущенное фи, а сейчас и ему достанется», — сообщает Рокки, усаживаясь в старое пластиковое кресло–качалку. Я интересуюсь причиной гнева старых леди, и экс–координатор поясняет: «им нравится возиться с маленькими детьми, а мы своих мелких сегодня оставили у Эмили Ломо на Таити. Они, конечно, на нас дуются. Но, если бы мы взяли мелких с собой, то надулась бы Эмили. Ну, а если бы мы оставили одну там, а одну взяли с собой, то надулись бы все». Я замечаю, что у этих сердитых дам имеются на попечении целых три ребенка — чем они недовольны? Рокки лениво машет рукой: «Да ну! Это несерьезно. Вот если бы на каждую бабушку было по три мелких…». Появляется Петра, успевшая сбегать в дом и сменить шорты и майку на пестрый яркий платочек, застегнутый липучкой над правым бедром. «По ходу, ясно, — заявляет она, — ты подарила им этот траулер, типа как в обмен, а они хотят помочь нам возиться с мелкими, типа, потому что им скучно, и что у них теперь хренова гора свободного времени». Вспыхивает ожесточенный спор, в ходе которого прояснятся суть дела. В соседском fare живет полтора десятка человек, четыре поколения. Более 10 лет назад, когда Рокки еще только построила тут свой «загородный домик», соседи ходили рыбачить на небольшой мото–фелюге (реликте, спущенном на воду в первой половине прошлого века). Это был тяжелый и рискованный бизнес, которым занимались только мужчины в расцвете сил, а остальные взрослые сидели у берега, занимаясь детьми, домом и огородом. Каждый раз наблюдая выход старой калоши в море, Рокки внутренне содрогалась: она знала с какой легкостью такие посудины «исчерпавшие запас живучести», тонут от удара одиночной большой волны, или от серии штормовых шквалов. После некоторых раздумий, Рокки предложила соседям обмен: их раритетная фелюга против модернового мини–траулера (комфортного, безопасного и продуктивного в смысле рыболовства, но неинтересного в антикварном плане). Обмен состоялся и вскоре, оценив мини–траулер, все соседи, кроме прабабушек и детей от 1 до 5 лет, стали болтаться в море, занимаясь ловом, или сбывая добычу, или просто потому, что погода хорошая. Так, под присмотром пожилых леди вместо восьми детей, постепенно оказалось всего трое. Меньше не будет — два грудных младенца скоро перейдут в «опекаемый возраст», но и больше не будет: двое детей уже перейдут в возраст, который тут считается допустимый для участия в морских походах. Я интересуюсь: где сейчас эти два грудных младенца? Мне отвечают: разумеется, они в море вместе с мамами. Моего удивления не понимают: а что здесь такого? Петра идет в дом, через минуту возвращается с ноутбуком и демонстрирует мне дюжину фото мини–траулера в плавании, поясняя: «это мы 3 месяца назад летели с Раиатеа на Таити, видим внизу знакомый кораблик, и Афаи предложил: давай заскочим к ним пообедать, у них рыба прямо из моря…». Посмотрев фото, я соглашаюсь: молодые мамы правы, т.к. этот мини–траулер не хуже туристического океанского катамарана. Я говорю Рокки, что с ее стороны это замечательный альтруистичный поступок. Она удивлена: «Что вы, Жанна! Альтруизм — это последнее прибежище извращенцев». Петра спрашивает: «Al–truis — это по–арабски? Из корана?». Брай отвечает: «Нет, по ходу, это из Mein Kampf Иммануила Канта». «Не гони, — возражает Фидэ, — Mein Kampf написал Гитлер». Сержант пожимает плечами: «Ну, значит, у Гитлера». Петра задумчиво бормочет: «Ал–гебра, ал–химия, ал–коголь, ал–джазира, ал–кайда, ал–труис»… — и лезет в интернет искать альтруизм. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
*********************************…Байка про двух резервистов, одного сержанта, 4–й калибр и банду Крошки–Лоцмана.
(Записана на диктофон за обедом, в маленькой компании, на берегу острова Маиао).
*********************************
Рассказывает Лисанто: «Угодил я в тот раз в форт Агакауитае, это в атолле Мангарева на островах Гамбие, 23 ЮШ, 130 ЗД. Местечко красивое, но скучноватое. Лагуна мили 4 в поперечнике, очень мелкая, и кругом куча пологих островков, через каждые 200 метров. Из развлечений — только ацтекбол, рыбалка и дайвинг за лобстерами вместе с местными девчонками, только они ныряют намного лучше, чем я. Работа: морское патрулирование на флайке «Aquarato» (Водяная крыса). Маленькая кабинка типа мотоциклетной коляски, сверху длинное крыло, метров 8, прямо за спиной пропеллер и здоровый киль. Движок у нее электрический, 30 КВт, но ей больше и не надо. Я болтаюсь посреди нашего северо–западного сектора, глазею на островки, и слушаю всякую фигню по радио. Вахта 4 часа, делать не хрен, место не бойкое, и обычно тут ничего не происходит. Вдруг вызов с базы: Между Матуреивавао и Марутео шестеро на катере грабят бот–лавку. Приказ: задержать до приезда местной полиции. Подлететь поближе и помахать им крыльями: ребята, вы спалились, ложитесь в дрейф, ждите копов. На катере от меня не уйти, у Крысы ход сто узлов, а за попытку смыться суд вместо года даст два, вот и все. Вижу бот–лавку, вижу катер, прохожу на 50 метрах и машу им крыльями. А эти шестеро дегенератов врубают движок и на полной скорости на вест–норд–вест, к северному скоплению мелких атоллов, там до него 60 миль. Я иду над ними на высоте 200, чтобы увидеть, куда они пристанут и сообщаю на базу: такие дела. Мне в ответ: отслеживай их. Ну, я и отслеживаю. Вдруг эти говнюки на катере берут автоматы и давай палить по моей флайке. Я икнуть не успел, а у меня уже две дыры в левой плоскости и одна в фюзеляже. По инструкции, в таком случае положено сообщать на базу и уходить, пока флайка не упала. Разборки с воруженной бандой — это работа не для «Aquarato»: оружие там — самозарядная гладкостволка перед носом пилота на фюзеляже. Это — ружье 4–го калибра 26,5 мм, с лазерным маркером прицела. 360 выстрелов в минуту, 30 патронов в диске, 120 граммов крупной картечи в каждом. Полицейская игрушка ближнего боя. На флайке толку от нее…». Его перебивает Арно: «Это ты считал, что никакого, а ее не зря туда поставили». Лисанто: «Все так считали. Придумал какой–то мудак поставить на «Крысу» дробовик — слонобойку XIX века, только самозарядный. Типа, спроектировал. Денег заработал…». Уираити: «Фиг ли теперь спорить, мальчишки! Лис, давай уже, крути дальше». Лисанто продолжает: «Эти гады не думали, что я буду стрелять. А у меня обида, азарт, и все такое. Я пикирую прямо на их катер, смотрю на лучик лазера и жму гашетку. Тут эта штука как бахнет! Звук, как если в кабине включить отбойный молоток. На катере тоже сообразили и жмут свои гашетки. И так секунды три. Я, совершенно оглохший, прохожу по диагонали над ними, высота уже никакая. Движок они прострелили. Пропеллер встал Они мне много чего прострелили, левое плечо, например, но это я уже потом заметил. Короче, я погасил скорость, кое–как приводнился. Смотрю: руки ноги на месте. Плечо — минус кусочек шкуры. Колпак кабины в дырках, как в кино про II мировую. Катер уже ускакал куда–то. Рапортую на базу: была, типа, дуэль, а чем кончилась – хрен знает, но флайка лежит на воде, вся в дырочках, корпус течет и меня слегка подстрелили. Мне в ответ: главное, ты сам не в дырочках. Через полчаса подберем. Если флайка утонет — поплавай там, никуда не дергайся. И дай «Pan–Pan» по рации, вдруг кто–то рядом…». Его перебивает Уираити: «Кто–то – это я. Потому что сержант Элмер спал. Да, да, Арно, ты спал, хотя тебя назначили командиром летающей лодки «Estra Mar», на которой мы летели, укажем для протокола, с авиабазы Тематанги на атолл Реао за яйцами, курами, бамбуком, ямсом, бананами… короче, 2 тонны всякого добряка. Список 38 позиций у сержанта в кармане. Он, такой влез на борт, и говорит: «Гло, ты пилотировать умеешь?». Я говорю: «Еще как!». Опять, для протокола: на 14–й день рождения Лимо подарил мне самую простую флайку и стал учить. А тут мне уже было 19. Тогда Арно говорит: вот и классно. Перед лендингом в Реао — разбудишь. И — брык… Нет, Арно, не после взлета, а сразу. Когда я взлетела, ты уже музыкально храпел. Мне понравилось, и я подумала… Ладно, про лирику — потом. Дальше, минут 40 летим, сержант спит, я пилотирую. Потом слышу «Pan–Pan», в квадрате 22–137–b. Разворачиваюсь на норд–ист, бужу Арно: шеф, у нас приключение. Он хватает у меня трубку рации …». Лейтенант перехватывает нить рассказа: «Я вызываю этого парня, в смысле, Лиса, но мы еще не были знакомы. Спрашиваю: обстановка? Он: обстановка — говно, флайка тонет, я плаваю вокруг, чтоб ее еще сильнее не топить, а левую лапу пока заклеил пластырем, но это все херня. У вас на флайке пушка есть? Я: пушка — только пистолет–пулемет у меня под боком, а что? Он: надо урыть этих дегенератов, пока не ушли далеко, меня потом подберете, или наши с базы подберут, они уже вылетели. Тут я оцениваю обстановку, заключаю, что парень прав, и отдаю боевой приказ пилоту…». Вклинивается Лисанто: «Я в это время лежу на воде и надуваю кондомы. 12 штук целая упаковка и еще 7 в нецелой. Это я сообразил, когда искал пластырь в аптечке. Кондомов по инструкции, 1 целая упаковка — обязательно, начатая не в счет. 2 литра воздуха туда влезает легко. Я надуваю, закручиваю горлышко, и пихаю их в кабину. Итого 38 литров, 38 кило архимедовой силы. «Крыса» — легкая машинка, сделана почти вся из пластика, а аккумулятор (50 кг) я сбросил. 19 кондомов ей хватает, чтобы не утонуть». Подключается Уираити: «Этот катер я нашла, как не фиг делать. У него от движка был виден шлейф дыма метров на 300, и он еле тянул узлов 5. Лис им что–то там прострелил. Из шести кексов четверо, как выражаются католики, уже отдали богу концы, а двое еще что–то хотели. Они тоже были подстреленные, но не качественно. Тут Арно стал играть в терминатора. Пристегнулся тросом, чтоб не выпасть, открыл левую сторону стекляшки, взял ПП и высунулся почти до пояса. А мне приказал делать круги с креном 30 градусов. Я специально спросила: по нам не будут стрелять? А он говорит: куда им! Обманул, что характерно. Я жутко доверчивая к мужчинам. У меня вечно из–за этого проблемы. Я, как дисциплинированный пилот–резервист, накручиваю эти круги на высоте 150 метров, под хлопки его пушки. Настроение у меня резко идет на минус, потому что снизу тоже хлопки. Эти кексы аналогично решили поиграть в терминаторов. С другой стороны, что им еще делать? Я туда даже не смотрю, чтобы совсем не расстроиться. Потом Арно мне говорит: падай до 30. Я говорю, что на хрен это надо — на 30 нас точно подстрелят. Он отвечает, что, во–первых, это приказ, а во–вторых, уже не подстрелят. А надо это, чтобы сделать контрольные выстрелы, согласно инструкции. Я снижаюсь, Арно лепит по ним контрольные, попадает только со второго — третьего раза. Дальше мы переходим к роли Чипа и Дейла, и спешим на помощь. Лиса с его почти затонувшей «крысой» я увидела, еще до того, как мы играли в терминатора. Подкатываем к нему и, открыв боковой люк, делаем разумное предложение: давай руку – мы тебя втащим! Он говорит: Нет, сначала грузим флайку. Зря я, что ли, убил на нее 19 кондомов? Мы с Арно поржали и полезли в воду. «Крыса», она модульная. Крылья, киль, движок с пропеллером снимаются, но мы забахались разбирать ее в воде и таскать модули в люк. Загрузили. Сидим голые, на пятачке крепления подкосной опоры крыла, курим, обсыхаем, ждем копов. Прикатили шериф и констебль. Спрашивают: вы загасили банду Крошки–Лоцмана? Ну, мы. А на оружие можно посмотреть? Удачно получилось, что флайка не потопла…». Рассказывает Арно Элмер: «Ясно, что мой ПП их не интересовал, так что мы отправили их смотреть пушку на Крысе в багажном отсеке. Они глянули и говорят: вы нас парите! Это же просто дробовик, хоть и 4–го калибра. Полста метров рабочая дистанция. Я им: а вы возьмите патрон из барабана и тащите сюда. Я вам покажу кое–что. Разобрал при них один патрон, и показал, что там контейнер, и в нем не картечь типа шариков, а стальные штучки с острыми кривыми крылышками. Они летят строго прямо, типа как планеры, и втыкаются в личный состав даже на излете. В контейнере — 80 таких штучек по полтора грамма, а Лис отстрелял по катеру 15 контейнеров. Вот и весь хрен до сантима. Так что, нечего тут про дробовик. Матчасть учить надо! Потом про этот случай было по TV, и к инструкции сделали примечание, что пушка на Крысе — это серьезная машинка». *********************************
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №21.
Ковбои Никаупара. Маленький Дикий Запад.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Никаупара — это атолл причудливой формы, возникший на пике подводного вулкана. Он включает два островка и коралловый барьер в виде деформированного прямоугольника, 2,5x4 мили, окружающего лагуну и островки. Больший (4 кв. км) восточный остров, Те–ау (горшок) напоминает толстостенный горшок в разрезе, поскольку имеет собственную внутреннюю лагуну с узкой горловиной. Меньший (2 кв. км) Западный остров, Ману–ае (птичий коготь) действительно похож на орлиный коготь, основание которого лежит на северо–западе, а острие тянется на юго–восток, изгибаясь дугообразной косой, радиусом около километра, почти до середины лагуны, так, что кончик когтя смотрит на север. Эта точка называется Руакау (как раз там расположен мини–отель «Aquarato Cave»). Мы приводнились на курсе юго–восток — северо–запад, вдоль осевой линии атолла, между островами и Элмер подрулил к отмеченному двумя яркими алыми фонариками–маяками дальнему концу длинного пирса на северном выступе горловине Те–ау. Солнце уже село, лишь над лежащим справа от нас Ману–ае виднелась тонкая оранжевая полоска заката и на слабой волне переливались слабые золотистые блики. На пирсе происходит короткое, но очень эмоциональное прощание. Я вспомнила одну из фраз, вскольз брошенных королем Лимолуа: «Паоро — веселая богиня, но капризная, так что мы, канаки, прощаемся легко, но каждый раз, как навсегда». Когда мы вдвоем с Элмером вернулись в кабину, на его лице уже не было ни следа огорчения. Проехав по лагуне около полумили на запад до кончика когтя Ману–ае, он остановил свой «утконос» у пирса отеля, пришвартовавшись между дешевой фанерной флайкой с одной стороны и модерновым аквабайком с другой. Мы проходим мимо предельно–миниатюрного катамарана «proa» с необычной мачтой–рогаткой, мимо мини–траулера (при виде него я вспоминаю соседей Рокки на острове Маиао), и мимо очень элегантной флайки, похожей на раскинувшего крылья стрижа с толстыми лапами–поплавками, выступающими далеко перед фюзеляжем. На ее боку — эмблема: силуэт кенгуру в прыжке над волной и аббреиатура «NZAMP–RIOS». Арно бросает: «Это Rescue Inter–Oceanic Service. Участники — Новая Зеландия, Австралия, Меганезия, Папуа. Океан общий. Вот это — австралийцы». Я спрашиваю: «потому и кенгуру?». Он смеется: «Нет, кенгуру тоже общий. А модель флайки австралийская». …
В архитектуре «Aquarato Cave» я узнаю что–то родное. Ну, конечно! Это старый добрый ковбойский стиль «Wild West Saloon». Открытая таверна, а сверху, на толстых столбах – мансарда–отель. Явно не пять звездочек. И не три. И даже не одна. Впрочем, мне здесь предстоит провести только одну ночь, так что не страшно, а наоборот, интересно. Еще один штрих местного колорита. Оба бармена тоже колоритны. Они почти одинакового среднего роста, но в остальном – разительно отличаются. Первый, по прозвищу Хабба, кругленький, похожий на добродушного провинциального булочника. Второй – Нитро, своим мощным сложением напоминает злого неандертальца из трэшевых голливудских фильмов про каменный век. В общем, если при виде Хаббы хочется заказать сосиски с пивом, то при виде Нитро возникает желание вызвать полицию — так, на всякий случай. В салуне десяток посетителей, в центре внимания — 40–дюймовый TV–экран над баром. Там показывают какие–то новости. Лейтенант Элмер бросает ленивый взгляд на экран, приветствует барменов взмахом руки и направляется к стойке. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
*********************************Коммунизм в бизнесе?
Бизнес–foa в коммунизме?
*********************************
Она одета в элегантный костюмчик из джинсовой рубашки и шортов, Ее собеседник — в майку с эмблемой TV–канала и легкий пятнистый лантонский килт. … — Скажите, Рокки, если честно: как вы, участник топ–коллегии крупного коммерческого предприятия, относитесь к коммунизму? — Если вопрос стоит так, то отношусь с интересом. Как к одной из предельных, чистых стратегий гуманитарного управления, построенной только на психологическом мотиве интереса к труду, без материального поощрения и без физической угрозы. Как и любая чистая стратегия (чисто материальная или чисто угрожающая) коммунизм, сам по себе, бесперспективен, но как один из компонентов смешанной стратегии, он применяется в любом эффективном бизнесе. Значит, прикладной научный коммунизм надо знать. — Но в странах с коммунистическими правительствами применяются физические угрозы для принуждения к труду, — заметил репортер, — Расхожий пример — Северная Корея. — Этот строй — не коммунизм, так же, как европейский строй с супер–налогами и супер–запретами — не капитализм. Это — две современные формы рабовладельческого строя. — Жестко сказано, Рокки! А что вы скажете о главной коммунистической идее: полной отмене денег? Может ли общество эффективно работать без всеобщего эквивалента? — Бросьте, — отмахнулась она, — Деньги — не всеобщий эквивалент, а всего лишь один из механизмов перераспределения ресурсов, далеко не оптимальный, надо сказать. Кроме того, деньги — размытое понятие. В американо–европейской системе это – номинальные числа, с помощью которых оффи контролируют экономические потоки. В соцстранах деньги – это инструмент материального премирования индивидов. А наши фунты — это единица обмена, выраженная через весовую меру одного из видов массовой продукции. Можно давать друг другу электронные расписки в условных юнитах, гасить их путем кольцевого списания, и это тоже будет денежное обращение. Дело совсем не в деньгах. Дело в принципе: есть конкуренция индивидов за контроль над ресурсами, или нет, а в какой форме это проявляется – не так важно. При коммунизме такой конкуренции нет. Там индивиды конкурируют за позитивные эмоции. Это — другой механизм. В нашем обществе он тоже работает, параллельно с конкуренцией за ресурсы. Это и называют смешанной стратегией гуманитарного регулирования, извините за многословие. … — ОК, — сказал репортер, — с бизнес–теорией разобрались. А как вы лично относитесь к коммунизму, безотносительно к вашим профессиональным знаниям? — К коммунизму – никак. Это – абстракция, одна из тысяч социальных сказок. — А конкретно к коммунизму на Элаусестере? – уточнил репортер. — О! – Рокки улыбнулась и лихо подмигнула, — Это жутко–криминальная история. Все началось с того, что наше партнерство бессовестно эксплуатировало местных жителей, тестируя с их помощью субкосмическую сеть «Xeno». Судя по модели вашего мобайла, вы тоже ей пользуетесь. А, когда она только создавалась, мы раздали прототипы таких дивайсов трем сотням элаусестерцев, и они гоняли по морю на своих винд–джамперах, проверяя корректность сетевого софтвера и надежность самой начинки аппаратов. — … И дело дошло до Верховного суда, не так ли? — Да. Эта ученая сова вызвала нас на фрегат «Пенелопа» и возила мордами по столу… — Вы имеете в виду судью Молли Калиборо? — Именно ее. Потом она отвесила нашим фирмам штрафные взносы, а Кэсси Лиолоа из «Bikini Fuego» и Джорджу Уюмаи из «Playa Artificial» влепила по пять суток ареста на Тепи, самом южном атолле в Элаусестере. Мы здорово обиделись, если честно. Ладно, взносы – в этом был некоторый резон, но аресты – это уже вульгарное самодурство. — … И тогда вы все решили остаться вместе с ними на пять дней? — Ага. Это был единственный разумный способ выразить несогласие. Не требовать же созыва конференции окружных судов из–за такой ерунды. — Остались в качестве туристов? – уточнил репортер. — Вот уж нет! Мы остались на условиях трудового участия, и пять дней жили ровно как местные. Лично я работала на бульдозере, на кухне, и на отскребании морских коров. — Рокки, я не понял, последний вид работы – это… — Иногда морским коровам надо тереть спинку и пузо щеткой. Гигиеническая мера. — А отдыхали вы тоже в местном стиле? — Еще бы! Хотя, несколько меньше, чем местные ребята. Нам надо было заниматься и своей обычной работой. Когда так внезапно выпадаешь из бизнес–процесса, нельзя все свалить на заместителей. Так что были совещания по интернет, принимались срочные решения… Но, по–любому, у нас оставалась бы еще куча свободного времени, если бы Чен Бутаоэ из «Taveri» в первый же день всех не взбаламутил. Он нам заявил: мол, мы здесь такие продвинутые дяди и тети, и что? Не можем показать местным молокососам, как по–настоящему отрываться? В общем, мы сразу же после высадки устроили, типа, brain–storm на тему, как всех уделать. Поскольку местные ребята бредят межпланетной фантастикой, мы сразу решили выдумать что–то межпланетное. Но по условиям задачи оно, joder conio, должно было быть простым и дешевым, любительским, понимаете? … — Понимаю, — подтвердил репортер, — И тогда возникла идея лунной регаты и студии? — Ага! Мы быстро поделили задачи и погнали. Мне достались сервоприводы. У них не должно было быть движущихся элементов. Иначе – дорого. — Я не понял, Рокки. Сервопривод без движущихся частей – это как? — Это школьная физика. Есть материалы, которые от электрического или еще какого–нибудь поля, меняют форму. Пьезо–кристаллы в часах и аудио–динамиках, металлы с эффектом памяти, биополимеры наших мышц, и т.д. Я решила, что это будет металл. Эксперт по металлам все равно был нужен из–за проблемы с микро–бустерами. Это маленькие ракеты из фольги, которые должны выдержать нагрузку… Короче, я сразу позвонила в партнерство «Flametron». Знаете, это металлургическая фирма с базой на Мехетиа, в 60 милях к востоку от Таити. У «Fiji Drive» с ними длинные контракты и я знаю ребят из их правления. Они дали мне mobi–log очень хорошего эксперта, Квинта Аптуса, который был в отпуске и катался по Туамоту в поисках хорошей рыбалки. Я позвонила ему и наврала, что на Элаусестере — классная рыбалка. До сих пор стыдно. — Он не обиделся, когда узнал, что вы его надули? — Не очень — судя по тому, что мы с тех пор живем вместе. Мне кажется, это судьба. В общем, мы за два дня собрали команду, еще за три дня все обсудили, и разъехались, а через сто дней собрались там же, в полной готовности и запустили первый строллер. — На Луну? — уточнил репортер. — Нет, на низкую орбиту, как спутники класса «Iridium». До Луны мы добрались только через год. Это было так весело! Мы реально всех уделали! Такая радость, как в детстве, когда выиграешь какую–нибудь пушистую игрушку на аттракционе. … — Да, — согласился репортер, — немножко вернуться в детство — это здорово. Если это не секрет: почему лунная студия оказалась названо вашим именем — TV Rokki Mitiata? — Это не секрет, это прикол. Когда выбирали место для студии, то взяли карту Луны с надписями на утафоа, а там Mare Nubium (Море Облаков) называется, соответственно, Miti–Ata. Потом кто–то вспомнил про rokki–style в техно–музыке. Foa развеселились и проголосовали. В нашем тау–китовом клубе с первого дня была прямая демократия. — Вот! Теперь наши зрители знают, как было дело. Скажите, опять же, если не секрет: правда ли, что тау–китовый клуб продолжает регулярно собираться на Элаусестере? — Правда. Как–то раз нас там даже навестила INDEMI. На всякий случай – вдруг мы замышляем какое–нибудь безобразие. Но мы оказались достаточно безвредные. — А, кстати, что вы там замышляете? Ходят слухи, что Луной дело не ограничится. — Правильно ходят. — Ого! – воскликнул репортер, — Неужели все–таки Тау Кита? — Нет, — Рокки улыбнулась и покачала головой, — Мы, все–таки, реалисты. — Тогда что? Марс, Венера, спутники Юпитера или какой–нибудь астероид? — А вот это пока секрет. Иначе потом будет не интересно.
*********************************
Культурный прогресс: Постоянное превращение средств деятельности в ее цели, а целей — в средства. Духовная жизнь возникает, как средство поддержки материальной практики, но, достигая самоценности, порождает такие феномены, как искусство, религия и наука.*********************************
Паранойя: психическое нарушение, порождающее связную систему сверхценных идей, имеющих характер бреда. Такая система представляет собой нормальное логическое построение, выведенное, однако, из патологических (бредовых) базовых предпосылок.*********************************
Верховный суд рассмотрел, в соответствие с Великой Хартией, по заявлению Микеле Карпини, гражданина с о. Футуна, деятельность организаций экологического, медико–биологического, биоэтического, морально–правового и педагогического характера (см. список в Приложении №1 – 108 наименований) и пришел к таким выводам:*********************************
1) Перечисленные организации действовали в акватории и на территории Меганезии с общей целью: принудить жителей к про–колониалистскому стилю жизни, без доступа к достижениям науки, техники, образования и искусства, без возможности сексуального, репродуктивного и экономического самовыражения, и культурного самоопределения. 2) С этой целью, перечисленные организации, их сотрудники и волонтеры, проводили дезинформацию в масс–медиа, социальную дискриминацию, преследование неугодных персон путем отказа им в планировании семьи, путем физической изоляции в псевдо–медицинских учреждениях, и путем угрожающих пикетов у их бизнес–помещений. 3) Эти действия причинили вред здоровью и имуществу примерно 600.000 жителей.
В таких обстоятельствах суд применяет установленные Хартией санкции, достаточные для нейтрализации персон, совершивших криминально–политические действия против жителей Меганезии, и для профилактики аналогичных действий в будущем.
I. К лидерам организаций и лидером связанных с ними медиа–компаний, к менеджерам, активистам и исполнителям (см. список, Приложение №2 – 467 имен), суд применяет высшую меру гуманитарной самозащиты в форме расстрела.
II. К волонтерам и тем платным работникам (см. список, Приложение №3 – 2411 имен), которые лично поддерживали деятельность организаций, противоречащую Великой Хартии, суд применяет высшую меру гуманитарной самозащиты по выбору нарушителя: — либо в форме расстрела; — либо в форме каторжных работ сроком 10 лет, с последующей депортацией.
III. К платным работникам (см. список, Приложение №4 – 3985 имен), о которых суд установил, что они знали, что цели работодателей противоречат Великой Хартии, но выполняли для этих организаций обычные виды труда, суд применяет высшую меру гуманитарной самозащиты в форме депортации.
IV. В отношении тех платных работников (см. список, Приложение №5 – 9420 имен), о которых неизвестно, знали ли они цели работодателей, суд применяет профилактику: лишение политических прав на 10 лет и полицейский надзор на тот же срок.
V. К членам семей персон, указанных в п.п. I–III (см. список, Приложение №6 — 16805 имен), суд применяет профилактику: лишение политических прав на 10 лет.
VI. Все имущество организаций и персон, указанных в п.п. I–III (см. Приложения 1–4) конфискуется в Социальный фонд технического развития — кроме сумм назначенных судом частных компенсаций (см. Дополнительное постановление).
Верховный суд поручает правительству пресекать любые попытки восстановления организаций (Приложение №1) и любую иную активность с аналогичными целями».
****************************************************************** …Obo Van Horn. «Flying fish attacks!».
*********************************
Некоторые авторы бездоказательно утверждают, будто «Процесс над биоэтиками» был подготовлен INDEMI заранее, а доктор Карпини был марионеткой, которую полковник военной разведки, Гозо Фойш, дергал за ниточки, то с помощью брутального ночного ареста, то с помощью непосредственной и очаровательной курсантки разведшколы с пакетом горячих пирожков из уличной пекарни напротив приемной Верховного суда.
Историческая логика в этом, безусловно, есть. Процесс такого типа был неизбежен. Он состоялся бы в любом случае. Как любят говорить марксисты, он являлся объективным выражением противоречий между новыми постиндустриальными производительными силами и социальными институтами уходящей индустриальной эпохи. Алюминиевая революция и власть Конвента сменила только основную институциональную пентаду: «правительство — суд — полиция — армия – школа». На очереди было все остальное.
Но, кроме глобальной исторической логики, есть конкретная логика событий, и в нее версия о Карпини, как марионетке, не вписывается. Да, Фойш готовил «Процесс над биоэтиками», но совершенно иначе. Он не планировал ту жестокую расправу, которая явилась следствием стратегии Карпини – это было политически не выгодно, все то же самое лучше было провернуть тихо. Карпини, со своей стороны, тоже не планировал запуск расстрельной машины – он просто не отдавал себе отчета в силе тех средств, которыми воспользовался, чтобы подогреть Верховный суд до точки кипения.
Теперь, в нашей истории появляются 3 молодые женщины — Аннет, Плапо и Вероника. Они сыграли роль мойр — богинь судьбы для десятков тысяч людей.
Аннет забеременела за год до революции, и на 3–м месяце обратилась в одну из клиник. Оказалось, что у эмбриона синдром Дауна, и Аннет пожелала сделать аборт. В клинике было принято т.н. «Глубоко информированное согласие», разработанное католическими медиками. Аннет дали анкету с вопросами типа «Что вы почувствуете, если сделаете аборт, а окажется, что диагноз — ошибка?» и «Вы решились бы убить этого ребенка, если бы он родился?». Вопросов было 50. Под таким психологическим прессом, 19–летняя девушка, как и рассчитывали составители анкеты, не решилась делать аборт. Результат: она родила абсолютного идиота, из–за необходимости постоянного ухода за которым, оказалась в одиночестве, без работы и без средств к существованию… Она совершила серию краж, попалась и получила 3 года лишения свободы. Иммунно–слабый ребенок умер от легочной инфекции. Выйдя из тюрьмы с острой истерией, Аннет обратилась в соц–департамент, чтобы найти работу и жилье. Ее устроили уборщицей на цементной фабрике, с койкой в общежитии. Она вынуждена принимать нейротропные препараты.
Плапо забеременела на 2 года позже, чем Аннет, на атолле Нугури (который в то время формально относился к Папуа, а фактически был самоуправляемым). У Плапо родился совершенно здоровый ребенок, но на следующий год, из–за неурожая батата и длинной серии штормов, возникли перебои с питанием. Правительство Меганезии предложило губернатору Нугури экстренную поставку из прод–резерва базы Нарфлота на атолле Онтонг, в 300 милях к востоку, но тот отказался, поскольку это были ГМ–продукты, а консультантами губернатора являлись активисты борьбы с ГМ–культурами. Через три недели, возмущенные жители подняли мятеж и объявили о присоединении к Хартии. Губернатор бежал, когда на Нугури высадился десант Нарфлота. Подошли трэкеры с продовольствием… Жизнь стала налаживаться. Плапо арендовала ферму, выращивает самоанский виноград, ГМ–бананы, и еще много всякой вкусной всячины. Еды теперь всегда много. Только ее сыну это уже не поможет. Он умер от голода в те три недели.
Что касается третьей юной леди, то ее историю Карпини психологически верно оставил последней, когда представлял заявление дежурному верховному судье Хехо Атанао. По итогам второй истории, Хехо уже был изрядно зол, а третья привела его в бешенство.
Вероника, симпатичная, стройная, веселая 18–летняя девушка, игнорировала внимание мужчин к своей персоне. Сексуально–привлекательными для нее были только большие мягкие игрушки. В основном она делила свое расположение между очаровательным нежным пингвином и несколько более брутальным, и страстным тигренком. Они ее вполне удовлетворяли в смысле секса, так что у нее был легкий характер, что отмечали сокурсники в Высшем архитектурно–художественном колледже Леалефало. Молодая девушка с художественными навыками иногда рисует портреты своих возлюбленных. Обычное дело – если этими возлюбленными являются мужчины, а не мягкие игрушки. Сначала поползли слухи, потом — вопросы преподавателей, потом директор колледжа позвонил в психиатрическую клинику, и произошла принудительная госпитализация. Диагноз: «Шизофрения. Сексуальное влечение, направленое на неадекватный объект». Веронику лечили от любви к мягким игрушкам инсулиновым шоком. За 2 года ее вес вырос от 50 килограммов до 80, зато она стала сексуально–равнодушна к любым, без исключения, объектам. Ей все время хотелось сладкого, а остальное ее не волновало.
Карпини положил перед судьей две фотографии. Вероника — до и Вероника — после. — Вы уверены, что это один и тот же человек? – спросил Хехо Атанао. — Абсолютно уверен. — Вы понимаете, что если это неправда, я применю санкции за ложный донос? — А если — правда? — спокойно спросил Микеле. Вероятно, в тот момент, он даже не представлял, какой ящик Пандоры только что открылся. Он собрал эти броские и трагические материалы просто для того, чтобы придать эмоциональный вес своим логически выверенным аргументам по поводу общей социальной опасности ряда организаций. Откуда ему было знать, что у судьи Атанао 16–летняя дочь, пока еще немного нескладная, но уже красивая девчонка, и она обожает спать с огромными пушистыми игрушками, и что папа иногда ворчит: Кама, что ты, как малявка? Кама Атанао не питала к своим пушистым друзьям сексуальных привязанностей. В этом смысле ее интересовали парни, но… Для Хехо Атанао в данный момент это не имело значения. Он был не психолог, а инженер–моторист. Простой дядька… — Сен Карпини, подождите, пожалуйста в приемной, мне надо обсудить все, что вы сказали, с другими судьями… Это не надолго, я переговорю с ними, и вас приглашу. — Aita pe–a, — сказал Карпини, вышел, налил себе из автомата бесплатный (но дрянной) кофе, и стал ждать, усевшись на жесткую скамейку.
Примерно через четверть часа мимо него вихрем пролетел в кабинет дежурного судьи полковник INDEMI Гозо Фойш. Прошло еще около четверти часа, и разведчик вышел оттуда в состоянии крайней озабоченности. Карпини не упустил момента: — Что, merdido fasсista bastardo, jodido per culo, получил в рыло, joder conio? Шеф военной разведки с тоской посмотрел на футунского агроинженера и сказал: — Знаете, Микеле, по сравнению с вами, я просто мягкий пушистый зайчик. — Что, разведка, чердак протек от страха? – продолжал издеваться Карпини. — Вы грубы, сен Карпини, — закончил разговор Гозо Фойш, развернулся и отправился исполнить приказ суда о выявлении десятков тысяч социально–опасных элементов в разных концах страны, установки наблюдения, и подготовки их синхронного ареста.
Неизвестно, в какой мере Карпини был информирован о предстоящей полицейской операции. Скорее всего, судья Атанао дал ему понять, что техническое решение суда, запрещающее въезд в Меганезию сотрудникам римского офиса фонда «Устойчивое Развитие» — это отвлекающий маневр для гораздо более серьезной акции, но и только. Микеле этого хватило, чтобы успокоиться и поехать домой на Футуна. Его чувство собственного достоинства уже было восстановлено тем, что он публично «построил» руководящий состав INDEMI, и захватил трофей в виде очаровательной Чубби Хок (которую начальство разведшколы дальновидно отпустило на экстренные каникулы). Жители Футуна встречали молодого агроинженера, как римляне – Цезаря после его победы в Галлии. Надо полагать, что во время довольно бурного «медового месяца», Карпини не забывал о предстоящей «более серьезной акции», так что приглашение в Лантон на «Процесс биоэтиков» воспринял, как должное – хотя о методах, которыми проводились аресты, впоследствие отзывался отрицательно.
Надо сказать, что типовые действия армии и полиции по пресечению политического переворота (а именно такова была модель операции) не могут вызвать симпатию у нормального человека. Но, если сравнивать эту операцию с политическими чистками, проводившимися другими режимами в тот же исторический период, то окажется, что меганезийский вариант выглядел сравнительно пристойно. «Традиционные» шоу с избиением задержанных сапогами и прикладами, и последующим забрасыванием их бесчувственных тел в кузовы грузовиков, не устраивались. Операция была только тем, чем была: большим количеством арестов, проведенных в короткий интервал времени.
Далее, Верховный суд принял все мыслимые меры, чтобы процесс не выглядел, как политическая расправа. Главной из этих мер было приглашение Карпини, как стороны частного обвинения, с прямой трансляцией по TV его коротких диалогов с ответчиками.
Первым его собеседником был представитель движения «Анти–ГМ». — Я, в общем, простой фермер, — сказал Карпини, — я не понимаю, зачем вы изображаете распространение генно–модифицированных культур как какую–то трагедию? — Это и есть трагедия. Из–за своей аномально–высокой витальности, они могут выйти из–под контроля, вытеснить естественную флору, и разрушить сложившиеся экосистемы. — И что произойдет при таком вытеснении? — Катастрофа. Вымирание целых видов. Изменение облика стран, континетов и морей. — Давайте поближе к нашей здешней реальности. Возьмем типичный аграрный остров диаметром 1 миля. Это 250 гектаров. Если тысяча местных жителей будут выращивать культуры с урожайностью 10 тонн с гектара, то чтобы прокормиться и заработать на жизнь, надо распахать весь остров. Тут не до экосистем. Другое дело — ГМ–культуры, дающие трижды в год по 30 тонн с гектара. Жители могут занять под их выращивание примерно 50 гектаров, а 200 — оставить под экосистемы: парк или что–то в таком роде. — Есть международное разделения труда, — заметил представитель «Анти–ГМ», — У вас мало земли, но можно заниматься другим бизнесом и импортировать продовольствие. — И быть зависимыми от поставок? – уточнил Карпини, — А что, если цены на мировом рынке окажутся слишком высоки для нас? — Вы можете попросить продовольственную помощь. Есть программы… … А если вдруг эмбарго? – перебил Карпини, — Тот, у кого нет еды и денег, вынужден платить своей независимостью, это — азы политики. И почему наши фермеры должны уступать американским и европейским фермерам свой законный заработок? — Потому, — сказал представитель «Анти–ГМ», — что питание, состоящее в основном из ГМ–продуктов, может привести к самым непредсказуемым последствиям. — К каким, например? — Например, к новым видам аллергии. — Что делать, — вздохнул Карпини, — новые аллергии и так возникают каждый год. — … И к другим, гораздо более опасным вещам. — К каким? Есть какие–то доказательства опасности ГМ–продуктов для здоровья? — В том–то и дело, что опасность пока не доказана, и многие этим пользуются. — Если она не доказана, то откуда известно, что она вообще существует? — Она существует, из–за горизонтального переноса генов, — ответил ему представитель «Анти–ГМ», — Есть вероятность перехода генов из пищи в гены потребителя. Что вы будете делать, когда потребителей ГМ–растений родятся ГМ–дети? — Да, — подтвердил Карпини, — Горизонтальный дрейф генов существует, и играет свою роль в эволюции. Но этот механизм совсем не такой, как вы пытаетесь здесь показать. Иначе у океанийцев, которые тысячи лет едят рыбу и кальмаров, появилась бы чешуя и щупальца, а у европейцев, по тому же механизму, выросла бы репа на месте головы. В реальности ничего этого не происходит. — … Но вы не можете доказать, что ГМ–гены не оказывают влияние на потомство! — Разумеется, не могу. Говорят, на потомство может влиять даже расположение звезд на небе, и поди, докажи обратное. Но зачем идти так далеко? Есть явный вред ГМ–культур для совершенно определенной группы людей. Только не здесь. Аграрно–продуктовые консорциумы Европы несут ущерб, когда в бывших европейских колониях перестают закупать их супердорогие продукты, и начинают выращивать дешевые ГМ–культуры. Ищи, кому выгодно – старый, надежный принцип. Кто спонсоры «Анти–ГМ»? — Вот это вас точно не касается! — Это был риторический вопрос, — пояснил Карпини, — ответ известен. Европейские агро–консорциумы включают спонсорские взносы в графу «благотворительность» в своих налоговых декларациях — чтобы платить меньше налогов. Никаких секретов. — Суд получил достаточную информацию, — прервал его Хехо Атанао, глядя на монитор.
…
Самым коротким был диалог Карпини с представителем «Пролайф». — Допустим, у меня две подружки. Обе забеременели. Каждая готова оставить ребенка, если я на ней женюсь. По–вашему, правильно ли я поступлю, если женюсь на обеих? — Но это незаконно! – возмутился тот. — В Меганезии закон это допускает. Я хочу сохранить обоих детей. Это правильно? — Неправильно! Надо найти другой выход. — Другой выход – это, как минимум, один аборт — отрезал Карпини. — Если я отвечу «да», то вы заявите, что я сторонник многоженства! — Значит, «да» исключается?… Что вы молчите? Это простой вопрос! Да или нет? — Вы ставите меня в недопустимые условия! — заявил представитель «Пролайф». — Нет, — возразил Карпини, — Я проясняю вопрос о том, что является истинной целью вашей организации: жизнь нерожденных или доминирование вашей религии. — При чем тут моя религия? — При том, что она запрещает вам ответить «да». Разве есть другая причина? — Слушайте, я не обязан отрекаться от своей веры из–за вашего дурацкого вопроса! — Суд получил достаточную информацию, — сказал Хехо Атанао.
…
Психиатр с Леалефало отвечал на вопросы достаточно стандартно (впрочем, вопросы, которые ему задавались, предполагали именно стандартные ответы). — Как вы отличаете психически больного от здорового? – спросил Карпини. — У больного ненормальное поведение. — Ясно. Где вы берете эталон нормального поведения? — Нормальное поведение – это когда человек адаптирован в обществе. — Общества бывают разные, — заметил Карпини, — В каком именно? — В том, в котором он живет, — пояснил психиатр. — А с точки зрения другого общества, он может быть психически больным? — Ну… Я бы так не сказал. — А как? Вы будете адаптированы в обществе первобытных австралоидов? — Нет, потому что я – цивилизованный человек, а там — дикарское общество. — Значит, нормальный человек — это цивилизованный человек? — уточнил Карпини. — Да. С нашей точки зрения, безусловно. — … Человек, — разделяющий определенную систему ценностей, так? — Да. — … Моральных норм? — В общем, да. — … Целей в жизни? — Да, разумеется. — … Форм сексуального поведения? — Да, это существенно. — А в противном случае, он психически ненормален? — Ну… Каждый отдельный негативный признак еще не однозначно указывает на это. — А если негатив по всем четырем пунктам, которые я только что назвал? — Если отсутствует весь комплекс норм, то да, — подтвердил психиатр. — Значит, тогда вы считаете, что человека надо лечить? — снова уточнил Карпини. — Да, поскольку он психически дезадаптирован. — А если человек в значительной степени дезадаптирован, следует ли, для его же пользы, прибегать к принудительному лечению? — Да, — обрадовался психиатр, — вы правильно отметили: для его же пользы. — И что является целью лечения? – спросил Карпини. — Адаптация, разумеется. — В смысле, успех – это если человек станет соответствовать этим признакам? — Да, — согласился психиатр. — Суду все предельно ясно, — констатировал Атанао.
…
Директор Высшего архитектурно–художественного колледжа Леалефало (в отличие от судей) еще ничего не понял, и отвечал на вопросы Карпини спокойно. Скорее всего, он полагал, что арестован по ошибке, из–за непонимания ситуации с Вероникой. — Ваша студентка нападала на людей, бросалась под транспорт, уничтожала имущество, совершала поджоги, делала еще что–то опасное для окружающих? – спросил Карпини. — Нет, слава богу, ее безумие выражалась не в таких зверских формах. — Тогда с какой целью вы вызвали к ней психитров? — Потому, что она была явно ненормальная, почему же еще? — Извините, я спросил не «почему?», а «с какой целью?». — Чтобы ее вылечили, разумеется, — пояснил директор. — А что от этого менялось лично для вас? — Как, что? Это же неправильно, если какой–то человек свободно разгуливает по улице, воображая себя, скажем, императором Нероном. — … Или вообще богом? – подсказал Карпини. — Да, тем более! – директор, искренне обрадовался пониманию. — И его надо принудительно лечить от этих вредных фантазий, не так ли? — Разумеется, так! Для этого ведь и существует психиатрия, на сколько я понимаю. — А если это эротические фантазии, как у Вероники? — Извращенные, грязные фантазии, — гордо поправил директор колледжа, — Совершенно дикое извращение. Женщина занимается этим с животным. Я имею в виду, для нее эти игрушечные животные были настоящими. Вы понимаете, насколько это мерзко? — Вы имеете в виду, что это аналогично скотоложеству? – уточнил Карпини. — Да! И это совершенно очевидно! Такие мерзкие обычаи были у некоторых племен в древности. Там женщина, или даже молодая девушка, совокуплялась с козлом. Сейчас, говорят, так делают в тайных обществах сатанистов. — Да что вы говорите? – Карпини убедительно имитировал заинтересованность. — А вы думали, это сказки? Пройдите по улице! Там продаются всякие майки, пряжки, браслеты с их символикой. У них своя анти–культура. Культ разрушения, культ анти–эстетики. Агрессивный нигилизм. Это – безумие, как кредо! — Да? Возможно, я не обращал на это внимания. — И напрасно, — наставительно сказал директор колледжа. — … А вы пытались как–то бороться против этого явления? — Разумеется! Это долг каждого культурного человека! Послушайте эти металлические, бьющие по нервам, звуки, которые они называют музыкой. Это дистиллят зла! Если мы ничего с этим не сделаем, это поглотит нас. — Просто разговоры в таких случаях не помогают, — заметил Карпини. — Конечно, вы правы! Мы оградили студентов от этой мерзости в стенах наших учебных заведений, но на улице этим должна заниматься полиция. Мы писали соответствующие письма, требовали, жаловались. Там еще не поняли. Там отвечают: это не наше дело. — Полиция так отвечала на ваши коллективные письма? Надо же! Я думаю, сейчас тот момент, когда можно изменить ситуацию. Копии писем, надеюсь, сохранились? — Ну, разумеется! Они есть в моем компьютере. Надеюсь, что и в полицейском архиве Лантона они тоже есть, если бюрократы не выбросили их. Это можно проверить. — Я надеюь суд это проверит, — сказал Карпини. — Суд безусловно это проверит, — подтвердил Атанао.
…
Сопредседатель Международного Фонда «Устойчивое развитие», который отвечал следующим, попал в суд прямо из аэропорта. Делегацию Фонда, прилетевшую рейсом Мадрид–Мехико–Лантон, в полном составе арестовали тут же после выхода с трапа. Поскольку полисмены обращались с арестантами довольно тактично, ни у кого даже и мысли не возникло, что это «недоразумение» может закончиться расстрелом. — Я прочел программу вашего фонда, — сообщил Карпини, — Правильно ли я понял, что вашей целью является разумное ограничение потребностей жителей планеты? — Да, совершенно верно! Именно разумное ограничение! — Интересная позиция. А как вы предполагаете ввести это ограничение? — Цивилизованными методами, разумеется, — ответил сопредседатель, — Мы разъясняем обществу, что у нас одна планета на всех, другой у нас не будет. Мы должны бережно относиться к ее ресурсам, не добиваться роскоши в ущерб природной среде. — Миллиардеры и мультимиллионеры готовы отказаться от своих предметов роскоши, ради планетарной стабильности? – поинтересовался Карпини. — Это, в общем–то, частный вопрос. Их не так много… — … Но странно, если я откажусь от мини–трактора и надувной моторки, а они даже не подумают отказаться от своих лимузинов, супер–яхт и личных реактивных самолетов. — Мы работаем с ними. Мы убедили некоторых сверхбогатых людей, они вкладывают деньги в наши программы экономии природных ресурсов. — В частности, в программы всемирного отказа от «домашнего атома» и от плаферов? — Вы имеете в виду микро–АЭС и гипер–продуктивные планктонные поля? — Да. Можно узнать, какие ресурсы вы намерены сберечь таким отказом? — Целостность природной среды, — ответил сопредседатель Фонда, — микро–АЭС в руках мелких групп людей – это источник радиационной угрозы. Гиперпродукция планктона представляет угрозу экосистеме Мирового океана. — Но у нас нет других источников энергии, кроме атомных и биотопливных, — заметил Карпини, — На солнечных элементах и ветровых генераторах далеко не уедешь. — Просто вам надо снизить энергопотребление, а не повышать его. — У нас потребляется 2 мегаватт–часа на человека в год, а в странах так называемого «Запада» – 8. Почему бы им не снизить энергопотребление в 4 раза, хотя бы до нашего уровня? — По–человечески, я понимаю ваш аргумент, мистер Карпини, но давайте исходить из реальности. Чтобы так снизить энергопотребление, индустриально–развитым странам придется разрушить 3/4 своих производств и инфраструктуры — это как во II мировой войне. Вам для возврата к нормальному в вашей стране уровню 0,5 мегаватт–часа на человека в год, достаточно закрыть несколько новых амбициозных проектов. Фонд «Устойчивое развитие» готов выплатить вашей стране соразмерную компенсацию. — Соразмерная – это сколько? — Я думаю, мы могли бы найти для этой цели около миллиарда долларов. Разумеется, такая выплата будет произведена не сразу, а примерно в течение 10 лет. — Каждому жителю — 10 лет подачек в размере 10 долларов в год, — мгновенно сосчитал Карпини, — Это за возврат в отсталость и нищету, за отказ от безопасности, за остановку проектов, которые через 5 лет принесут несколько тысяч долларов на жителя в год. Вы решили переплюнуть своих предшественников, которые покупали у наших аборигенов жемчуг за стеклянные бусы? — Вы неправильно меня поняли! – возмутился сопредседатель фонда. — Я понял вас даже лучше, чем вы сами себя понимаете. Это простой бизнес: через ваш фонд оффи–плутократия, те самые миллиардеры, с которых мы начали, платят за то, чтобы технико–экономическая отсталость, военно–политическая зависимость и нищета населения в развивающихся странах сохранялась вечно. А разговоры о ресурсах панеты – это для PR. Как разговоры о культуртрегерстве для оправдания колониального разбоя. — Вы передергиваете! – крикнул сопредседатель фонда, — все совсем не так. Его объяснения прервал сухой удар судейского молоточка по столу. — Суд получил достаточно информации по этой теме, — констатировал Хехо Атанао.
…
Эти диалоги перед теле–камерами были только началом необычайно длительного (по меркам Меганезии) судебного процесса. Он продолжался более месяца – еще бы: суд обязан был заслушать показания более 10 тысяч человек. Тем не менее, можно вполне уверенно утверждать: принципиальные решения были приняты в тот, первый день. В прессе того периода (прежде всего – в европейской) доминировало мнение о том, что Микеле Карпини целенаправленно добивался самых жестоких приговоров и ради этого постоянно нажимал на «болевые точки» меганезийского общества и Верховных судей. Путем известных со времен Сократа риторических и софистических приемов, он очень убедительно показывал обвиняемых маньяками–садистами, религозными фанатиками, диверсантами «потенциального противника» и наемниками неоколониализма. Якобы, калабрийские обычаи требовали от Карпини непременного пролития крови обидчиков.
Масс–медиа любит создавать образы маньяков–мстителей, т.к. эти образы захватывают аудиторию и повышают тиражи и рейтинги. Реальность, как правило, куда прозаичнее. Карпини хотел, чтобы ему и его фермерской ассоциации не мешали работать. Больше всего его бы устроило, если бы из страны просто выслали всех агитаторов «Анти–ГМ». Ему казалось, что для такого исхода дела надо представить оппонентов политической партией убежденных противников Хартии, никак не меньше. Обилие расстрельных приговоров по итогам процесса стало для него крайне неприятным сюрпризом — так утверждают его коллеги по Ассоциации Фермеров и по Техническому Университету. Уклонившись от поздравлений по поводу своей впечатляющей победы, он сослался на усталость и улетел «для отдыха в жанре хобби» на юго–восточный угол Меганезии, архипелаг Питкерн, и занялся необитаемым островом Хендерсон в 130 милях к северо–востоку от столицы архипелага – острова Адамстаун–Питкерн. В то время Хендерсон представлял собой бесполезный прямоугольник известковой суши размером 3x6 миль, лишенный пресной воды. Здесь росли полинезийские суккуленты, которым достаточно влаги из воздуха – и всё. Идеальный агротехнический полигон для отработки методов хабитации… и для того, чтобы скрыться с глаз публики.
Через 3 месяца Микеле Карпини, как ни в чем не бывало, вернулся на Футуна к своему fare с фермой и к преподаванию в университете. Основанная им и его товарищами по «Ордену Фиолетовой Летучей Рыбы» экспериментальная площадка на Хендерсоне за следующие несколько лет превратилась в симпатичный поселок Коста–Виола–Нова. Показательно отношение Карпини к коллегам своей жены. С теми из них, кто пришел в INDEMI после «Дела биоэтиков», он замечательно ладит, а тех, которые работали там в период этой истории — на дух не переносит. Он считает, что в «Деле биоэтиков» из него сделали преферансного болвана или, как говорят в спецслужбах, «поюзали в темную».
Надо отметить, что меганезийское общество ничуть не было шокировано жесткостью приговора «биоэтикам». Большинство людей разделяло мнение суда (в этом нет ничего необычного: при репрессиях Сталина, Гитлера и Мао большинство тоже поддерживало расправы над «врагами народа»). Гораздо важнее поведение меньшинства. При других исторически известных репрессиях, меньшинство подавленно молчало, боясь разделить судьбу тех, кто уже попал в политическую мясорубку. В Меганезии было иначе. Здесь меньшинство открыто возмущалось. На сайтах, на ACID–TV и просто на улице «Процесс биоэтиков» порой называли судебным каннибализмом и позором Океании. Суд только один раз применил к такого рода оппонентам какие–то санкции: 40 девушек, которые, покрасившись красной краской, выложили из голых тел надпись «SHAME JURY» на Дороге Кенгуру и полностью перекрыли движение, были арестованы, и Лантонский городской суд вынес приговор, над которым хохотал весь округ: 15 суток каторжных работ в качестве спасателей на пляже военно–морской базы на острове Нгалеву (в 50 милях от Лантона). С учетом тех нормативов физподготовки, которые существуют в ВМФ, это как служба спасения у лежбища тюленей (вдруг они разучатся плавать).
К этому же времени относится и конфликт вокруг Leale Imo Marae, Холма Предков на острове Воталеву. Этот памятник религии Inu–a–Tanu оказался подлежащим сносу по муниципальной программе реновации инфраструктуры – но несколько сотен людей, в основном студенты, встали живой цепью вокруг marae, не пропуская строительную технику. Последовавшее противостояние с полицией продолжалось почти сутки. Шла грубая перебранка, но полисмены ни разу не пустили в ход оружие, т. к. пикетчики ни к кому не применяли насилие и не нарушали ничьего права собственности или свободы передвижения (Леале Имо стоит на общественной земле и через него не идут трассы), а судебного решения о силовом разгоне пикета не было. В итоге, суд запретил сносить Холм Предков. Полиция уехала, строители убрали технику, и пикетчики разошлись по домам, гордые тем, что защитили кусочек культуры утафоа (а точнее – культуры Tiki).
История защиты Леале Имо, казалось бы, не имеющая отношения к «Делу биоэтиков», крайне важна для его оценки. Типичные политические репрессии идут рука об руку с полицейским произволом. Меганезийский случай был иным – здесь и речи не было о произволе. Репрессировались только проявления «колониальной морали» и только по артикулам Хартии. Это понимали и полиция, и гражданское общество. Единственная претензия была к жестокости санкций… Впрочем, преувеличенной правозащитными движениями. СМИ того времени объединяли приговоренных из групп I и II в общую категорию смертников и писали примерно так: «2878 деятелей медицины, образования, науки и культуры казнены после мерзкого судебного фарса». Группу I действительно расстреляли, но Группа II, которую СМИ похоронили, считая каторгу в зонах ядерных тестов «холодной войны» разновидностью убийства, вовсе не собиралась умирать.
Шесть «атомных атоллов», куда их распределили (примерно по 400 человек на атолл) вовсе не были «лагерями радиационной смерти», где (по словам одного итальянского издания) «умирающие от лучевой болезни и недоедания заключенные, подгоняемые окриками конвоиров, возят на тачках отходы плутония и другие радионуклиды». Они представляли собой обыкновенные временные строительные поселки с фанерными домиками, охраняемым периметром и огороженными опасными зонами (куда могли входить только военные из спецподразделений и то только в защитных костюмах). Каторжников к этому и близко не подпускали – администрация объекта отвечала за здоровье всего гражданского персонала, наемного или каторжного – без разницы. По существу, здесь просто велось строительство фабрик–полуавтоматов по переработке металлолома и по экстракционно–хемосорбционной добыче рассеянных элементов.
Здесь была установлена обычная 40–часовая рабочая неделя с двумя выходными, без каких–либо отклонений в большую сторону. Администрация строго следила, чтобы каторжный персонал не работал больше, чем положено – это грозило предприятию огромным штрафом. То же относилось к качеству питания, уровню медицинского обеспечения, снабжению средствами гигиены, организации активного отдыха и т.д. Через несколько недель репрессированные биоэтики отошли от психического шока, прислушались к товарищам по каторге из бывалой местной публики (т.е. грабителям, жуликам и хулиганам), и поняли, что ничего ужасного с ними здесь не произойдет.
Еще через некоторое время одна международная комиссия по правам заключенных получила от Верховного суда разрешение посетить эти объекты. После появления ее отчета о визите, прессе стало неинтересно писать о жертвах антигуманного режима, и более, чем на три года т.н. «цивилизованный мир» забыл об этих заключенных. А они продолжали отбывать срок, привыкая к не слишком сложным особенностям здешнего труда и отдыха. В начале их смущало то, что меганезийская пенитициарная система не практикует изоляцию мужчин и женщин друг от друга, но потом, по примеру местных «бывалых» стали завязывать «каторжные романы». В один прекрасный день волонтер «Prolife» 26–летняя Мари Хэммет, гражданка Австрии, с удивлением обнаружила, что беременна. Вообще–то удивляться нечему: она более двух лет довольно регулярно жила здесь с 30–летним Жаком Орсонэ (гражданином Франции, волонтером «Stop–GM»), а из средств контрацепции использовала только весьма ненадежный «календарный метод».
Совершенно не представляя, что с этим делать в таких условиях, Мари изобретательно скрывала свое интересное положение почти 4 месяца. Затем этот факт был обнаружен. Мари мягко сообщили, что, во–первых, она – дура, что скрывала это столько времени, а во–вторых, если она родит ребенка тут, то он будет гражданином Меганезии, а Мари, после отсидки и депортации, окажется вне пределов этой страны. Ситуация получалась ненормальная, и Мари, по совету шефа администрации, написала короткое заявление в Верховный суд: «Прошу депортировать меня досрочно по причине беременности».
Хартией такая ситуация не была предусмотрена, поэтому суду пришлось решать вопрос полностью по своему усмотрению. За период, прошедший со времени «Акта Атомной Самозащиты», меганезийское общество успело стать многократно сильнее, а социальные институты, ради нейтрализации которых затевалось «Дело биоэтиков», канули в лету… На обсуждение просьбы Мари суд потратил всего полчаса, и на атолл Фангатауфа был отправлен приказ: «Капитану охраны объекта: депортировать Мари Хэммет в 24 часа в соответствие с инструкцией и нормами транспортировки беременных женщин».
Получив депортационную анкету, Мари вписала туда в качестве страны назначения — Францию (они с Жаком договорились, что она будет жить пока у его родителей — она успела познакомиться ними по интернет). В этот момент, видимо, под влиянием ауры официальной бумаги, Мари сообразила, что отсутствие регистрации их отношений с Жаком может иметь неприятные юридические последствия для нее и для будущего ребенка. Но что делать, если в Меганезии браки не регистрируются вообще?! Такой вопрос, оказывается, возникал не впервые — и местные «бывалые» быстро объяснили порядок действий, приводящий к юридически–валидному (для Европы) результату.
На следующий день с трапа лайнера Таити (Папаеэте) – Париж (Шарль де Голль), не слишком выделяясь среди толпы туристов, возвращающихся после отдыха в бывшей Французской Полинезии, сошла симпатичная загорелая молодая женщина, одетая в меганезийский «tropic–military». Из документов, помимо австрийского паспорта, у нее была выписка из борт–журнала корвета «Тауранги» Народного Флота Меганезии о том, что капитаном зафиксирован европейский брак между Мари Хэммет и Жаком Орсонэ (дата, время, широта, долгота, подписи кэпа и двух офицеров)…
После более чем 3–летнего молчания редакциям авторитетных масс–медиа, пришлось изобретательно изворачиваться в попытке совместить наблюдаемые факты с образом несчастной девушки, которая (судя по сообщениям в упомянутых масс медиа) все это время недоедала и катала тяжелые тачки с радиоактивными отходами плутония. Может быть, один этот случай как–то удалось бы объяснить публике, но, под влиянием законов биологической адаптации, в течении следующего года в Европу аналогичным образом прилетели еще 4 молодые дамы в таком же положении. Верховный суд Меганезии с легкостью штамповал решения об их досрочной депортации, не заботясь о проблемах, возникающих в связи с этим у европейской прессы и официальных лиц.
Очередной виток «хроники репрессированных биоэтиков» начался через полтора года. Мари Орсонэ (Хэммет) отправила в Верховный суд Меганезии просьбу разрешить ей приехать на короткое время с ребенком на атолл Фангатауфа, чтобы Жак мог увидеть сына. Момент был неудачный: разгорался конфликт между Францией и Меганезией вокруг владения атоллом Клиппертон. После серии военно–тактических маневров французская эскадра вошла в акваторию Соломоновых островов, а ВВС Меганезии нанесли предупреждающий термоядерный удар мощностью 24 мегатонны. Мировая пресса увлеченно смаковала фотографии гигантского «гриба» над океаном и пугала читателей атомным апокалипсисом. Европейские дипломаты, увидев, что дело зашло слишком далеко, признали меганезийскую колонию Тупа–Тахатае на Клиппертоне, а меганезийские коммандос, под шумок, заняли атолл Тауу у побережья Папуа.
Потом жизнь вернулась в обычное русло. Суд занялся письмом Мари — и более 2400 каторжников получили анкеты о депортации, означавшие для них амнистию. Их, без каких–либо церемоний, отправляли домой (или в другие страны, готовые их принять). Дома их тоже встречали тихо: официоз был обижен, что они возвращаются слишком здоровыми, технически непригодными для подпитки мифа об «океанийской империи зла». Кто–то в Европе называл меганезийский судебный акт «PR–приемом», а кто–то — «гуманным поступком, внушающим надежду на взаимопонимание». Какой–то умник написал: «Это произошло благодаря моральному давлению со стороны европейской общественности», а другой, еще умнее, заявил: «Это было вмешательство свыше».
Гваранг Теухиу, когда–то лучший авиа–рейдер Нарфлота Конвента, а ныне лучший авиа–рикша акватории Тонга, на вопрос одного новозеландского журналиста: «Почему ваш суд едва не порвал биоэтиков в клочья, а потом повел себя так, будто они ничего особенного и не сделали?», лаконично ответил: «Тогда было такое время». Подобный ответ очень легко принять. Объяснить его – это несколько более сложная задача.
Первое решение Верховного суда по «Делу биоэтиков» было вполне обоснованным и логичным в тех социально–полических условиях, в которых оно было принято. Общество перестраивалось на постиндустриальном принципе Tiki (один возмущенный оратор в ЮНЕСКО назвал это «Диктатом культурной анархии»). Чтобы стабилизировать такой принцип в качестве социального императива, надо было повергнуть в смертельный ужас всех, кто желал господства каких–либо иных принципов. В этом и состоял социальный смысл решения Верховного суда. Каждый открытый приверженец т.н. «колониальной морали» превратился в «человека с чумным колокольчиком». Окружающие избегали иметь с ним дело, а коллективы старались от него избавиться. Если он пытался искать единомышленников (даже просто для общения), то быстро попадал в суд и подвергался депортации вместе с единомышленниками, которых успел найти. Примерно 1000 дней такого режима потребовалось, чтобы снести старый «культурный слой». Исчезли даже словесные конструкции, бывшие базой культурного контента. Молодежь (пришедшая в школы уже после Алюминиевой революции и Реформы) этих конструкций не знала, а старшее поколение сначала делало вид, что не знает, а потом фактически забыла их.
«Колониальная мораль» с ее символами и обычаями, стала исключительно достоянием маргиналов и недавних иммигрантов (без шансов передать ее следующему поколению). Смысл решения суда размывался вместе с памятью о явлениях, которые оно стерло, и решение осталось просто символом экономической и идеологической независимости. После аннексии Клиппертона и Тауу, когда молодые меганезийцы уже называли всю тихоокеанскую акваторию ниже северного тропика не иначе, как «moana i–au» (наш океан), «Дело биоэтиков» стало историей. Зачем держать исторических персонажей на каторге? Прошлое, которое действительно прошло, никак не может угрожать людям.
Последнее решение Верховного суда по этому знаковому делу, начиналось словами: «Жесткие санкции применяются лишь, если в этом есть прямой практический смысл».
Это было время, когда меганезийское общество наощупь и наугад искало призрачную границу разумного и допустимого насилия по отношению к окружающему миру и — к самому себе. Тонкую красную линию, отделяющую самозащиту свободной ассоциации свободных людей от жестокости троглодитов к чужаку, инакомыслящему или инако–живущему. Отступать от красной линии далеко назад и любой ценой избегать насилия тоже недопустимо — тогда общество будет беззащитно перед каждым, кто более жесток, безразличен к человеческой жизни, более свободен в выборе средств. Максимум силы общества, его жизненного потенциала, лежит вплотную к тонкой красной линии, но не пересекает ее. Никто не придумал четкого способа описать эту линию в этологических определениях, и проблема предельных ситуаций остается, во многом, нерешенной.
В период проведения операции «Barrido del mar» капитан легкого фрегата–авианосца «Shadow of seal» попытался сформулировать это в манере, свойственной военным: — Когда вы берете в руки оружие для защищы свободы, безопасности и собственности людей, для защиты Хартии и нашего образа жизни, вы должны чувствовать ту границу, которая отделяет смелость от глупости, решительность от жестокости и инициативу от произвола. Тогда ваши пули будут находить нужную цель. Тогда вам не стыдно будет рассказать своим мамам, своим любимым и своим детям о своей работе. — А как, черт возьми, найти эту границу? – спросил кто–то из молодых пилотов. — У тебя есть подружка? – спросил капитан. — А то как же! — И вы с ней ого–го как валяете друг друга где–нибудь на пляже, верно? — Еще бы! — А тебе не приходит в голову врезать ей локтем по носу или коленом по печени? — Кэп, я что, дебил что ли?! — Вот и здесь помни, что ты не дебил. Инструктаж окончен. Экипажи — по машинам!
*********************************…Король Лимолуа — о ведьмах и флаерах.
*********************************
На экране появилась знакомая Жанне площадка–терраса третьего яруса рапатарского «Cyber–life architecture college» (CLAC), оборудованная под текущее мероприятие. В начале фрагмента, камера была направлена на худощавого мужчину лет 30, одетого в классические черные брюки и безукоризненно–белую рубашку с бейджем «Shine–TV». — …Эротического характера, с участием лиц, не достигших 18–летнего возраста, что по канадским законам является криминальным правонарушением! — произнося последнее слово, мужчина эмоционально потряс в воздухе указательным пальцем правой руки, а затем продолжил, — Теперь, с ее подачи, авиалюбителям цивилизованной страны будет предлагаться фан–флай, изюминка которого в том, что его прототип всего 20 лет назад сжигал людей заживо белым фосфором. Использовать притягательность греха, чтобы втянуть молодых людей с неокрепшей психикой, в сомнительные сатанистские игры — идея, достойная ведьмы, каковой является мисс Ронеро… Точнее, уже миссис Хаамеа. Мистер Хаамеа, как вы относитесь к ведьмовской практике вашей шестой жены? Вы думаете, что это может помочь вам в бизнесе и в продвижении товаров на рынок? — Вы считаете, что это имеет отношение к делу? – раздался спокойный голос Лимо. — Да! Потребители имеют право знать, что и каким путем предлагается им на рынке. — Хорошо. Тогда я буду объяснять.
Камера развернулась к Лимолуа. Он выглядел очень импозантно, в лава–лава с узором, традиционным для маори: красной волной с белым гребнем пены, под черным небом. Ноги короля были обуты в сандалии из акулей кожи, его голову охватывала широкая лента, разрисованная зелено–красными ромбами на синем поле – гербом рода Хаамеа. Лимо стоял в свободной позе рядом с маленьким кэролайнским виропланом, положив широкую ладонь на фюзеляж – казалось, он гладит летающую машину, как кошку. — Знаете, о чем я думаю? – сказал он, — Я думаю: что скажет моя мама? Она на острове Мейер и, наверное, смотрит TV. Ей было 15 лет, когда она пришла в дом моего отца, короля Руанеу, а в 16 она родила меня. Она спросит: сынок, разве ты больше не король Рапатара? Почему тот человек, который пришел с чужим законом и плохо говорил про твоих женщин, еще не разрезан на части? Что вы думаете об этом, мистер как–вас–там?
За кадром раздался несколько нервный голос репортера «Shine–TV» — Но мистер Хаамеа! Ведь Рапатара — часть Меганезии, а не королевство. Лимолуа медленно растянул свои полные губы в улыбке. — Когда великий Мауна Оро пришел собирать Гавайику в одну страну, с ним пришел Этеемао Хаамеа, мой предок, и встал на Рапатара. Люди с его корабля, остались с ним. Так Хаамеа начали править этим островом. Одно время тут была тирания европейских завоевателей, но они изгнаны, их законы уничтожены, Меганезия — это конфедерация, а Рапатара — это ассоцированное королевство. Я, король Лимолуа Хаамеа, управляю здесь по Хартии, как Этеемао управлял проа, на котором сюда пришли первые жители. — Э… я… не… — репортер, которого на пару секунд показала камера, видимо, понял по реакции публики, что с ним не шутят про королевство, но не придал значения оговорке про Хартию, и теперь думал, что находится в руках туземного автократа, — Э–э… Ваше величество, простите, если я сказал что–то, дающее повод… Я мог неверно выразиться. Знаете, у нас свой диалект английского. У меня и в мыслях не было дурно отзываться о вашей достойной матери, и о вашей жене… Приношу свои глубокие извинения…
Король (к нему снова повернулась камера) лениво махнул рукой в сторону репортера, вложив в этот жест такой заряд брезгливости, как будто отгонял навозную муху. — Сядьте куда–нибудь и не мешайте мне объяснять. Я долго жил на Аотеароа, там я встретил свою первую жену. Там я многому научился. Не только тому, как создавать эффективную технику и экономику, но и тому, каким путем движется история. Меня давно интересовал вопрос о ведьмах. О прекрасных молодых женщинах, которые, по английским легендам, летают обнаженными верхом на обычной метле, преодолевая значительные расстояния по воздуху. Разумеется, это лишь красивая сказка, но люди верили, что такое возможно, и что же они делали? Они не пытались раскрыть секрет такого полета, а наоборот: любую женщину, в которой заподозрили ведьму, тут же убивали, чтобы она никому не рассказала. Искусство полета было криминалом, как и любое полезное знание, и женская красота, и любовь, и свобода. Когда американская газета для пуритан написала про Жанну, что она — ведьма, я заинтересовался тем, что творится в американских, а конкретно – в канадских законах вокруг этого вопроса. И оказалось: человека там могут преследовать за то, что он даже в другой стране — не в Канаде, смотрел на красивых обнаженных людей. Это в Канаде называется: «Борьба с порнографией». Канадские пуритане хотят преследовать Жанну за ее действия в моей стране? Они хотят установить свои вредные запреты на моем берегу моего моря, под моим небом? Тогда я советую им держаться подальше от нашего океана и от неба над ним. Тут действуют наши законы для свободных людей, и этих пуритан тут не ждет ничего хорошего. Надеюсь, их куриных мозгов хватит, чтобы понять то, что я сейчас сказал. Но вернусь к ведьмам… Дейдра, ты не передумала заняться ведьмовством?
Камера повернулась в сторону молодой женщины невысокого роста, но спортивного сложения, типичную маори, одетую в полосатые шорты и яркую зеленую футболку, украшенную на груди снежно–белыми буквами «AUT–news». — Не передумала, Лимо, — весело ответила она, — А ты не боишься дать мне штурвал? — Не боюсь, — ответил король, — Я делал вещи и пострашнее. Внимание. Сейчас будет следующий тест–драйв. Дейдра Вакехиа, спец–репортер любительской медиа–группы Auckland University of Technology, в роли очень азартной и привлекательной ведьмы, попробует проверить, не врем ли мы, что для управления «Roharu» достаточно иметь минимальную летную подготовку. Летать будем над морем, так что я приглашаю…
*********************************
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №22.
Аитутаки. Маленький полинезийский треугольник.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
Атолл Аитутаки в шутку называют «полинезийским микро–треугольником». Большой полинезийский треугольник умозрительно строится между Оаху–Роа (Американскими Гавайями) на севере, Рапа–Нуи (островом Пасхи) на юго–востоке и Аотеароа (Новой Зеландией) на юго–западе. На Аитутаки треугольник с точно такой же ориентацией по сторонам света можно увидеть прямо на местности, с флайки. Это — рифовый барьер со стороной 12.000 метров (считать здешние расстояния в метрах – местный обычай, так солиднее получается). Северная вершина – большой остров Араура, похожий на каплю, падающую с севера на юг. В его самом широком месте расположен город Арутанга, на севере есть гора Маунгапу высотой 124 метра, а от его северного берега на восток идет длинная коса Ооту, переходящая в цепь островов, которая тянется до юго–восточного угла. Дальше рифовый барьер поворачивает, и до юго–западного угла, проходит под водой. В самом углу он образует миниатюрный архпелаг Маии, затем снова опускается под воду, поворачивает на северо–восток и тянется до острова Араура, замыкая контур. Цель нашего полета – архипелаг (или суб–атолл) Маии играет тут географическую роль Новой Зеландии и, соответственно, включает два больших (почти по 10 гектаров) острова Маиинуи и Аваита. Но тут есть еще крошечный (2 гектара) островок Феооне… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №23.
Засада межзвездных вампиров. Скалы Маротири.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
На самом юге бывшей Французской Полинезии, в 650 милях к south–east–south от Таити, находится небольшой остров Опаро, похожий на букву «c», написанную очень толстым фломастером в клетке 5x5 миль. Геологически это – надводная часть полуразрушенного вулкана, от которого остались мощные пики до мили высотой. Вокруг внутренней бухты (бывшего жерла) в центре острова идут широкие полукольца террас с фантастически плодородным вулканическим грунтом — местные фермеры снимают урожаи чуть ли не каждый месяц. На берегах бухты раскинулся небольшой процветающий город Хауреи. В закрытой горами бухте всегда тихая вода, что делает ее удобным гидро–аэропортом для тяжелых самолетов и грузовых дирижаблей и портом для судов большого тоннажа.
Помимо двух названных преимуществ расположения на бывшем вулкане (плодородие почвы и защищенная гавань) есть еще третье: огромный ресурс сырья для производства бетона. Каждое расширение порта, углубление фарватера, или освоение пятна застройки дает тысячи тонн вынутого грунта, который можно пускать в дело после минимальной переработки. Вполне естественно, что здесь возник мощный комбинат по производству бетонных понтонов – одного из самых ходовых товаров в Гавайике. Бетонный понтон – это очень простая штука: прямоугольный блок 20x5x2 метра с большими воздушными пузырями внутри. Он долговечен, а его грузоподъемность может достигать 50 тонн. На десятке таких понтонов, можно спокойно возводить небольшие здания, как на обычной плите фундамента – при условии, что эта конструкция будет стоять в защищенной от волн бухте или лагуне. Понтонный бизнес процветал, но, как это часто бывает при резком расширении объемов производства, рос и процент брака. «Битый», т.е. бракованный бетонный понтон – это тоже простая штука. Тот же блок, но в котором что–то не так или с поверхностью, или с плавучестью. 50 из каждой тысячи понтонов тут были «битыми». Дирекция сбилась с ног, пытаясь куда–то их деть. Мэрия не позволяла складировать эти понтоны вне арендуемой комбинатом территории (тут у нас не Сайберия, места и так мало), а полиция запрещала сбрасывать их в океан (обычные блоки утопили и хрен с ними, плавучие дуры весом сто тонн — готовый таран для любого проходящего судна).
Теперь – последний (last, but not least) элемет диспозиции. В 40 милях к юго–востоку от Опаро расположено подводное плато около трех миль в диаметре. Его основная часть погружена на глубину от 5 до 100 метров, а над поверхностью океана выступают четыре скалистых гребня, один — в центре плато, а три – вокруг него, на расстояниях около 1500 метров от центра. Это — архипелаг Маротири площадью около 4 гектаров. Способность меганезийцев неплохо устраиваться даже на мизерных клочках суши вошла в поговорки. Будь эти островки коралловыми «motu» на рифовом барьере какого–нибудь атолла (т.е. площадками с буйной растительностью и песчаными пляжами со стороны лагуны) - этот архипелаг стал бы морским субурбом процветающего Опаро, но крутые вулканические скалы без единой зеленой травинки — это перебор. Маротири оставался незаселенным.
Такова была ситуация 15 лет назад – в день, когда к мэру муниципалитета Опаро явился молодой деятельный мужчина по имени Эрнандо Торрес, с заявкой на аренду Маротири на 50 лет по ставке 1 фунт за гектар в год. Как положено, он внес залоговый аванс в размере 5–летней цены аренды (20 фунтов) и мэру пришлось объявить аукцион. Через 4 недели, за отсутствием иных желающих, архипелаг отошел партнерству «Эрни Торрес и Лю Флегг» по стартовой цене. Едва сделка была совершена, Торрес явился на бетонный комбинат с предложением предоставить свалку под все уже накопленные битые понтоны, и все, что скопятся за следующие 5 лет. Цена размещения гуманная: 10 фунтов за понтон. Стороны ударили по рукам, огромный плот из трех тысяч битых понтонов был оттащен тагботами на середину архипелага Маротири и заякорен над мелью у центрального островка. Это была законная сделка: арендатор использовал внутренние воды своего архипелага по своему усмотрению. «Торрес и Флегг» на пустом месте подняли 30 тысяч фунтов.
Далее в этой истории есть белое пятно: как на Маротири попал старый супертанкер 460 метров в длину 70 – в ширину, с 8–этажной кормовой надстройкой. В прошой жизни это огромное судно звалось «Глобант» и ходило между Тимором и Вальпараисо. В начале XXI века, в ходе очередного мирового кризиса, оно было арестовано в Папуа, властями Порт–Морсби, то ли за неуплату портового сбора, то ли за политическую нелояльность. Компания — судовладелец обанкротилась, а кредиторов вскоре отпугнула начавшаяся Алюминиевая революция, и всеми брошенный танкер–гигант застрял в Порт–Морсби. Ходят слухи, что Лю Флегг получил «Глобант» у коррумпированной охраны порта, за жестянку эквадорского кокаина (одни называют вес 500 граммов, другие — 5 фунтов). По версии партнерства «Торрес и Флегг», администрация Порт–Морсби отдала супертанкер просто так, чтобы он не загромождал акваторию, и не создавал угрозу радиационного заражения своей атомной энергетической установкой. В общем, дело темное…
Когда все приобретения были собраны в кучку, посреди архипелага Мароири получился готовый 8–этажный отель с прилегающей плавучей территорией в четверть квадратного километра, в окружении живописных скал и обширных мелководий, буквально кишащих рыбой. Оставалось только отремонтировать отель, организовать дизайн и привлечь сюда туристов – у Торреса и Флегга даже и мысли не было делать это за свой счет. Уже тогда девизом партнерства было: «Ищи не деньги, а того, кто платит». Так на супертанкер был приглашен новозеландский режиссер, искавший площадку для съемок фантастического жестко–эротического триллера «Межзвездные вампиры». Колоссальное стальное чрево «Глобанта» не вполне соответствовало представлениям о загадочном звездолете типа космического Летучего Голландца, зато уже имелось в наличии и предлагалось в аренду за очень гуманную цену. Некоторые расходы на ремонт были мелочью в общем бюджете фильма. Последними каплями оказались зловещие безжизненные скалы разной формы (каждая из них была назначена самостоятельной планетой) и студенты строительного колледжа Хауреи (которых наняли в качестве инопланетян для съемок в массовках). В Новой Зеландии поиск полсотни массовщиков, готовых за умеренную плату бежать в атаку голыми и раскрашенными брутальным бодиартом, был серьезной проблемой. В Меганезии этой проблемы вообще не существовало. Сделка состоялась, и после съемок партнерству «Торрес и Флегг» достался отремонтированный и раскрученный комплекс активного отдыха, с уже готовым названием: «Засада межзвездных вампиров». — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -…Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №24.
Африканский uni–bike и папуасский space–shuttle.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
По океанийским меркам, Новая Британия — это суперконтинент. 300 миль в длину и до полста миль в ширину. Геологически, это почти сплошной горный хребет, центральная точка которого, вулкан Синевит, возвышается над морем на 2400 метров. Есть второй вулкан, Тавурвур, он пониже, зато развлекает жителей извержениями примерно раз в десятилетие. Жители не находят эти шоу веселыми: выбросы пепла иногда засыпают целые поселки или маленькие городки, так что жителям приходится перебираться на новое место. На старом, правда, хорошо разводить фрукты и овощи – вулканический пепел превращается в фантастически плодородный грунт. Остров, опять же, по меркам Океании, населен не плотно: на 4 миллиона гектаров – всего полмиллиона человек. По Новой Британии «оффи–культуртрегеры» в свое время прошли, как чума. Британская империя, Германская империя, Японская империя… В европейских энциклопедиях сказано, что пришельцы познакомили аборигенов–папуасов с железными орудиями и письменностью, но там умалчивается о способе знакомства. Железные орудия обычно втыкали в тела аборигенов, за невыполнение нормы работ, записанной в блокноте у представителя колониальной администрации. В меганезийской энциклопедии, так же скромно умалчивается о том, что произошло с этой администрацией после внезапного присоединения Новой Британии к Великой Океанийской Хартии. Но — дело прошлое…
Экспедиция байкеров–испытателей состояла из шести человек: Наллэ и Эстер, Ринго и Екико, Хти и Мео. Последняя парочка — местная: студенты–дипломники KTIC (Kimbe Transport Innovation College — первого учебного центра, основанного новой властью «в порядке экстренного развития технической грамотности и ликвидации колониального влияния»). Экспедицию сопровождали 3 — 4 полисмена. Они двигались параллельным курсом, из ближайшего поселка. В окрестностях следующего поселка, они передавали вахту своим тамошним коллегам. Полисмены делали вид, что им просто по пути…
Кроме людей, в состав экспедиции входили четыре лошадки–пони. Считалось, что они везут поклажу в условиях труднопроходимой горно–лесистой местности, но почему–то среди поклажи то и дело оказывалась Екико. Впрочем, согласно программе, участники практически все время двигались на байках. Ровная дорога… Грунтовка… Щебень… Очень плохая грунтовка (в смысле – разбитые колеи, местами переходящие в болото). Горная тропа… Заросшая горная тропа… Сильно–каменистая горная тропа… Места гибели байков отмечали рулем с нацарапанной датой, вкопанным вертикально в грунт. Новые байки с модифицированными узлами им сбрасывали с воздуха, в контейнерах (модификации создавались за считанные часы после выяснения характера поломки).
Позиция Шуанга была такова: наш байк не должен ломаться сам по себе ни при каких условиях. Его можно разбить, сбросив в пропасть, или уронив на него булыжник, но в условиях движения по любой поверхности, которую можно, при хорошей фантазии, признать дорогой, эта машинка должна работать безотказно. От этого может зависеть жизнь и здоровье людей. Когда экспедиция отдыхала (купалась, валялась на травке, играла в мяч), байки продолжали тестироваться, оказываясь в руках местной детворы.
Однажды (после мили пути по склону из камней, размером с кулак) Эстер пошутила: — Хорошо бы протестировать HiBi в Антарктиде, на ледниках, во время снежной бури. — Идея дельная, — серьезно ответил Наллэ, — но сначала доведем тропическую модель. — А был еще такой случай, — флегматично ответил на это Хти, — Один канак скатился на байке с Эвереста. Сам в лепешку, а байк как новенький, тибетцы до сих пор ездят.
Безжалостный режим касался только машин. Нагрузка на людей была не больше, чем в любительском горном походе. Мео, со свойственным ей прямым папуасским юмором, метко назвала это «roll–sex–tourism». В темное время суток экспедиция не двигалась, а темнеет тут довольно рано, так что четверка юниоров практиковалась в камасутре. На фоне этих ребят Эстер и Наллэ выглядели скромной парочкой в викторианском стиле.
Но, секс был далеко не главным занятием юниорского сегмента экспедиции. Большую часть вечера Екико и Ринго продвигали своих новых приятелей в сфере информатики. Новобританцы были немного постарше, но уровень их технической подготовки был, разумеется, намного ниже, чем у ребят с Тувалу (где дети начинали тыкать пальцами в клавиши и двигать мышкой лишь чуть позже, чем плавать, ходить и говорить). В один прекрасный вечер, в ходе этих упражнений был найден манифест о проа–конкурсе на экономичный суборбитальный концепт для «Papua Air–Space Agency».
Эстер в это время лежала на надувном матраце, мечтала, глядя на разгорающиеся в небе звездочки и краем уха слушала реплики Наллэ, который пытался понять, каким образом тонкий, как пудра, песок заклинил ведущее колесо байка: «De puta madre! No y polla me comprende esta jodido rueda…!»… И далее примерно в этом фольклорном жанре… Хти и Ринго, вдохновленные этими мощными заклинаниями, пытались вдвоем снять колесо. Девушки, заключив, что это — исключительно мужская магия, устроились в сторонке и включили ноутбук. Весьма типичная панорама раннего экспедиционного вечера. И тут Екико подкатилась к Эстер с неожиданным вопросом: — По ходу, можешь помочь объяснить Мео, как считается парабола, которая получится, если взять вот такую дуру и в жопе включить реактивную тягу, наклонив градусов, не знаю, на сколько, к горизонту? Я бы сама объяснила, но у меня в смысле формул вечно какая–то фигня. А я тебя не очень отрываю? Ну, если вдруг ты занята, или как–чего… — Уф!… – ответила Эстер, лихорадочно исследуя свой мозг в поисках того уголка, где должна лежать физика, по которой у нее в колледже было стабильное «отлично», — Вот сейчас я вспомню, и мы вместе нарисуем, а потом вместе объясним.
Примерно через час, когда объяснения были в самеом разгаре, а на экране ноутбука уже были нарисованы световым пером полсотни закорючек и десяток загогулин, на плечо Эстер мягко легла ладонь Наллэ. — Добрая фея арестована за издевательство над простыми и трогательно–беззащитными дифференциальными уравнениями. Чем это вы тут занимаетесь, а? — Объясняем Мео про космос, в который летает фигня, про которую тут конкурс на 50 тысяч фунтиков. Только надо за дешево улететь на 100 км вверх и на 500 км в длину. — Как интересно! – протянул Шуанг, усаживаясь на корточки напротив экрана, — Знаете что? А давайте выиграем этот сраный конкурс! — Как? – хором спросили Екико и Мео. — Просто: возьмем и выиграем, — пояснил он, — Но сделаем так: выигрывать будут Мео и Хти, а мы, как бы, просто рядом стояли. Идет? — А почему так? — поинтересовался подошедший Ринго. — Потому, что если выиграют они, то куража в сто раз больше. Сам подумай. — Хм… Ага… E–o! Точно! Но табаш… — Табаш пусть делит шеф Наллэ, он капитан, — вмешался Хти. — ОК, — согласился Шуанг, — Вам четверым поровну, по 25 процентов. — Не честно! – возразила Мео. — Детка, — ласково сказал шеф–инженер, похлопав ее по попе, — Я похож на того парня, который упустит на таком верном деле свой табаш? — Не очень, — ответила она, после некоторого размышления. — А на того парня, который не поделится со своей vahine? — Тоже не похож, — признала папуаска. — Вот и не морочь голову себе и foa. Лучше сбегай, поставь чай, и мы будем решать, как именно мы выиграем этот космос… В смысле, конкурс… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
*********************************…«The Nature». Дымчатые леопарды Тауу.
*********************************
Будь в книге рекордов Гиннеса раздел: число международных скандалов на один акр, Таунаилау стоял бы на первом месте. Этот необычный двойной атолл (единственный в своем роде) похож на восьмерку, большой круг которой имеет 16 миль в диаметре, а малый – 9 миль. При этом общая площадь суши составляет здесь менее 5 квадратных километров, поскольку из воды выступает лишь полоса шириной с футбольное поле, и лишь на высоту около 10 дюймов. Таунаилау (или Тауу, как его нередко называют для краткости) должен был исчезнуть с поверхности моря еще в 2012 году, в числе многих других низменных участков суши, тонущих из–за глобального потепления. Жителям двух здешних деревнь (общим числом 600 человек) было предложено эвакуироваться до 2010 года, но менее половины воспользовались этим предложением и перебрались в Папуа (в состав которого тогда входил Тауу), а оставшиеся 400 человек были просто вычеркнуты из официальных бумаг вместе с обреченном (казалось бы) атоллом. Вскоре Тауу заняли индонезийские сунниты–сепаратисты Солангаи–Джая, при поддержке Султаната Бруней. Таууанцы были дискриминированы за свои анимистические верования и, не дождавшись помощи от цивилизованных стран, обратились к властям Меганезии. Это произошло на фоне двух событий. Первое: конфликт Меганезии с Францией из–за атолла Клиппертон на востоке Тихого океана. Второе: циклон Себастио, двигавшийся от Науру к Новой Гвинее, грозя полностью уничтожить сухопутную часть Таунаилау. Обращение Таууанцев было на руку меганезийским «ястребам», застрявшим в «клиппертонском клинче». Представив Тауу колыбелью культуры Tiki и письменности Rapik, они добились от верховного суда санкции на уничтожение циклона Себастио 24–мегатонной L–бомбой. Этот спасательный взрыв дипломатически являлся угрозой боевого применения данного типа термоядерного оружия. Рассудив, что крошечный клочок суши не стоит отката к эпохе Холодной войны, Франция отвела эскадру, развязав руки меганезийским ультра. Коммандос высадились на Тауу и, при попустительстве UN, учинили геноцид колонистов–суннитов. Транспортный самолет брунейского корпуса мира, посланный для прекращения резни на атолле, был атакован меганезийскими истребителями южнее Каролинских островов, и принужден к посадке на воду около острова Пиерауроу, где 280 солдат попали в плен и оказались в концентрационном лагере. Торг за этих пленных закончился неожиданной сделкой: их обменяли на 28 дымчатых леопардов. Эти звери, размером с небольшого добермана, отправились на Тауу, где создавался foa–marae (национальный парк). Биологи не верили, что дымчатые леопарды приживутся на узкой ленте суши, но сейчас там родилось уже третье поколение этих редких хищников. Возможно, сыграло роль то, что в Меганезии никогда не было зверей крупнее кролика, и эти большие кошки выглядят здесь, как чудо природы. Местные жители относятся к ним, как к декоративным домашним животным. В единственном на Тауу городке Блоп, эти грациозные кошки разгуливают по крышам, на фермах они безнаказанно таскают кур, а на стоянках туристов и в открытых кафе иногда воруют мясо прямо со стола. Семья леопардов с детенышами, отдыхающая на козырьке навеса какого–нибудь ресторанчика — здесь вполне обычное явление. Сами дымчатые леопарды не считают себя домашними, и поддерживают определенную дистанцию с человеком. Они благосклонно принимают съедобные подарки, но не позволяют себя трогать. А вот еще один курьез: «Tauu foa–marae tour–guide» сообщает, что по древней легенде, пиктограммы Rapik были перерисованы мифическим океанийским королем Мауна Оро с пятен на шкуре дымчатого леопарда. Ирония в том, что пикто–символика Rapik придумана лишь в XXI веке, но она, как и дымчатые леопарды Таунаилау, уже воспринимается, как нечто, существовавшее с незапамятных времен. Наверное, и бетонные дамбы, за счет которых этот, фактически уже утонувший атолл, поднят над уровнем моря, будут считаться монументами первобытной эпохи. Тут поневоле задумаешься о том, как странно пишется история развивающихся стран 3–го мира». *********************************
Info: MSF — международная медицинская гуманитарная организация, основанная группой французских врачей и журналистов в 1971, для экстренной помощи населению в зонах военных конфликтов, голода, эпидемий, вынужденной миграции и природных катастроф. MSF выступает с публичными свидетельствами о тяжелом положении людей, которым она помогает. «Врачи без границ» отрицают политические компромиссы. В странах, где дистанцию с органами власти сохранить не удается, MSF сворачивает свою деятельность.***
*********************************…CNN: Бои в акватории Африканского Рога
. Эскалация Конго–Самбайского конфликта.
********************************* «…Из шести островов в Индийском океане, лежащих в 200 милях к югу от Аравийского полуострова и в 150 милях от сомалийского Африканского рога. До объедниения в 1990, архипелаг Сокотра был частью Южного Йемена который придерживался про–китайской ориентации. По мнению Китая, юг незаконно аннексирован Северным Йеменом. В 1994 КНР поддерживала сепаратистов, восстановивших социалистический Южный Йемен – правда, всего на 70 дней. Затем сепаратисты были разгромлены войсками правительства. По заявлению Пекина, десант с крейсера «Наутилус» высажен на остров Алкури (самый западный, и второй по размеру в архипелаге) по просьбе народного собрания, взявшего власть и объявившего о реставрации Социалистического Йемена в границах 1970 года. Алкури уже полностью под контролем НОАК и сепаратистов. На главном, восточном острове Сокотра–Хадибо сепаратисты уничтожили военно–морские и военно–воздушные базы правительства на побережье. В центральных горах в десяти милях от северного и южного берегов возможно идут бои. Обстановка на четырех мелких островах остается неизвестной. Утром ВВС Йемена вступили в бой с авиацией сепаратистов, но не смогли прорваться к архипелагу, и вернулись на аравийские базы, потеряв 6 самолетов. Сейчас ВМФ Йемена готовится выйти из Аденского залива в сторону Сокотры, но это вызывает резкий протест Индии, Лакшадвипа, Мадагаскара, Мальдивов, Сейшел и Сомалийского Пунта. Экстренно созван Совет Безопасности ООН. Аналитики полагают, что мы имеем дело с развитием Конго–Самбайского конфликта, который перекинулся на Африканский Рог и Аравию из–за событий вокруг фальшивого рейса Сарджа–Кейптаун. Напомню, что пассажиры были задержаны в Сарджа, а вместо рейсового аэробуса в Африку вылетел военный транспорт с корпусом сарджайских десантников. В полете на высоте 12000 над Африкой, мастер–пилот Штаубе, оказавшийся диверсантом Народного Фронта Шонао, убил напарника, открыл люки, разгерметизировал салон, и 600 военнослужащих умерли от удушья. После посадки на одном из транзитных аэродромов в Южном Конго, Штаубе передал самолет военной комиссии непризнанных республик Мпулу и Шонаока. Сейчас он находится в столице Шонаока, Лумбези, где занял пост министра военной авиации. Пассажиры задержанного рейса сутки находились в плену у боевиков «Хизбафард», а утром были переданы офицерам ВВС ЮАР, прибывшим в аэропорт эмирата Сарджа, и отправлены в Кейптаун спецрейсом. Никто из них серьезно не пострадал. МИД эмирата намерен добиться выдачи Штаубе, как военного преступника, международному суду в Гааге. М–р Ндунти, президент Шонаока в телефонном разговоре с репортером, сказал (цитирую): «Наша страна ведет войну против агрессивного режима эмирата Сарджа, а эффективное истребление вражеских солдат на войне — это не преступление, а героизм. Действия капитана Штаубе — это пример, на котором наши бойцы учатся сражаться и побеждать» (конец цитаты). Шонаока — маленькая и бедная страна с населением меньше пол–миллиона человек, но поддержка некоторых тихоокеанских стран делает ее военные устремления весьма реалистичными. Вчера на президентском банкете в честь капитана Штаубе звучали милитаристские призывы к актам террора против стран ЕС и Аравии. Банкет проходил в бывшей мечети, опустевшей из–за массовых гонений на мусульман. Как сообщил канал Al–Jazeera, семья Штаубе, брошенная им в Сарджа (четыре жены с двумя малолетними детьми) совершила коллективный суицид. По словам эмира Аль–Аккана (цитирую): «Они не вынесли позора, которым покрыл их этот мерзкий шпион, служивший заклятым врагам ислама и нашей страны» (конец цитаты). Бывшие коллеги Штаубе по авиакомпании «Jet–Easy» и по экспертному комитету ICAO, говорят, что он тяжелый и скрытный человек, но его квалификация, как пилота и авиа–эксперта очень высока, а его коньком было исследование и моделирование катастроф. Один сотрудник ICAO (просивший не называть его имя) сообщил: (цитирую) «Я был обеспокоен, когда Штаубе уехал работать в исламскую страну: этот человек — находка для террористов, а теперь, когда он работает на военно–фашистскую диктатуру страны–изгоя, я опасаюсь самых ужасных последствий» (конец цитаты). Мы будем следить за развитием событий. С вами был Энди Карриган, CNN, Нью–Йорк — Франкфурт — Джибути — Найроби». *********************************
*********************************…Чоро Ндунти, президент Шонаока.
Война, демократия и защита культуры
********************************* «История людей — это история войн. Воюют племена, потом народы, империи, религии и партии. Воюют корпорации – это называется конкуренция, и никто не говорит, что это плохо. Воюют системы. Это – общее слово, оно все определяет. Системы делают люди. Сильная, хорошая система — побеждает. Слабая, плохая система – проигрывает. Так было всегда и так будет всегда. История не знает слов «справедливость». Победитель всегда прав, побежденный — всегда виноват. Это — единственный факт, которому учит история. Да. Общие человеческие ценности, толерантность, взаимное уважение культур, отказ от применения силы — это дерьмо. Это средство обмана. Так одна бедная, физически слабая система может победить вторую, богатую, физически сильную. Она может это сделать, если во второй системе слишком доверчивые люди и продажные политики. Продажные политики говорят много правильных слов про демократию. Про то, что власть должна быть у народа и для народа, чтобы народ имел еду, дом, работу и защиту. Да! Потом они добавляют к этим правильным словам другие слова. Про то, что с врагом, который хочет поработить народ, надо не сражаться, а договариваться, уступать ему. Что надо отдавать ему сегодня это, а завтра — то. Они говорят, что у врага такие же права, как у друга. Это и называется «толерантность». Она нужна, чтобы народ проиграл войну. Чтобы враг отнял у него еду и дом. Народу такая толерантность не нужна. А то, что не нужно народу – это не демократия. Да! Некоторые говорят, что мы агрессивные. Что мы не толерантные. Что мы решаем вопросы силой оружия. Вы это слышали у себя на Западе. А кто это говорит? Продажные политики. Они сидят за столом с врагом народа. С тем, кто хочет поработить народ. А, может быть, уже поработил. Они едят у него из рук. Они берут у него деньги. Они принимают законы про толерантность, чтобы врагу было легко вас поработить. Да! Теперь вы знаете, почему продажные политики называют нас агрессивными. Они хотят называться демократами, и получать от врага деньги за предательство. А мы им мешаем. Мы показываем, что такое настоящая демократия. Мы не даем врагу забирать землю и имущество у нашего народа. Мы не даем врагу порабощать наш народ. Мы на страже интересов народа. Если для этих интересов надо воевать, мы воюем. Мы знаем: если мы откажемся от войны, как нам предлагают продажные политики, то нас растопчут. Мы не позволим этого сделать. Мы будем создавать боевую авиацию. Мы будем покупать или производить вооружения. Мы будем строить сильную армию. Мы будем делать то, что нужно нашему народу, а не то, что нравится жирным засранцам в Женеве, Брюсселе и Гааге. Пусть эти продажные шкуры засунут себе в жопу свою мораль и свои принципы международного сотрудничества. Пусть продают все это дерьмо кому–нибудь другому, а не нам. Эти продажные ублюдки учат вас пускать слюни про толерантность и отказ от применения силы. Когда враг принуждает вас жить по его законам, они учат вас блеять, как будто вы овцы, которых ведут на бойню. А когда враг вас грабит или убивает, они делают вид, что ничего не случилось. Это – не демократия. Это – предательство. А мы будем строить демократию. У нас есть общие интересы с народом. Да! У нас нет общих интересов с врагами и предателями. А правы мы или нет — решат наши потомки!» Грянул восторженный рев легионеров, сквозь который можно было расслышать чьи–то робкие аплодисменты из небольшой кучки репортеров. Президент Ндунти поправил на себе простой генеральский китель (который хорошо сидел на бывшем главаре банды ангольских дезертиров), вернулся за парадный стол под флагом Шонаока, и сделал два глотка минеральной воды из простого, демократичного граненого стакана. *********************************
*********************************…SABC–TV: Контр–террористические действия спецназа США в Центральной Африке.
********************************* На экране — колонна войск спецназначения США. Она возвращается в Тейжери после самой мощной контр–террористической операции последних лет. Вчера, при поддержке зулусской мотопехоты, войска US SOCOM, разгромили базу крупного формирования исламских экстремистов. Бои в краале Гамо, на спорной территории Конго, шли более суток, с применением танков, артиллерии и штурмовой авиации. Операция усложнялась тем, что на базе террористы удерживали 126 заложников. Решающий штурм произошел около 6 вечера. Группа спецназа, которой командовал лейтенант Адам Эрроусмит, под прикрикрытием зулусской бронетехники, прорвался на территорию базы. Спасены 119 гражданских лиц. 115 из них – заложники. Террористы держали их на базе в железной клетке. 4 — местные фермеры. Террористы силой заставляли их обслуживать эту базу. К сожалению, 11 заложников погибли. В бою уничтожено более 150 боевиков и военная техника. 40 боевиков взяты живыми. По неофициальным данным, среди них есть арабы, члены террористической группы «Хисбафард», из эмирата Сарджа. Двое американских спецназовцев получили серьезные ранения. Сразу же после боя, они были доставлены самолетом в королевский военный госпиталь. Ночью на помощь местным врачам были направлены военные врачи с базы ВМС США в Либерии. Около 20 заложников также помещены в госпиталь… Сейчас оператор показывает, что на бронемашинах, вместе со спецназовцами едут трое репортеров: Кейт Палмерстон из «BBC World News», Жанна Ронеро из «Green World Press» и Леннат Янсен из «National Geographic». Вчера все трое вели прямые репортажи буквально с поля сражения. В микрофонах был слышен свист пуль и разрывы снарядов… Отчаянно смелые люди!.. На экране король Тумери. По обычаю, встречая своих солдат, он одевается в леопардовую шкуру. У него в руках – ассегай, оружие легендарного зулусского короля Чаки… Королю рапортует генерал Исанго, командовавший операцией, рядом – лейтенант Эрроусмит. Подняты флаги: американский Stars and strips и зулусский Triangles and flower… *********************************
*********************************…Дело Штаубе. Монолог культур.
Все, что мы хотели знать о себе, но боялись спросить.
Хелги Сонстром, CSTV–politanalitic, Гаага, Нидерланды – Арораэ, Меганезия.
********************************* Верховный суд Меганезии не выдал Международному Трибуналу экс–министра ВВС непризнанной африканской республики Шонаока, Герхарда Штаубе. Прокурор Курт Эйнфогел, представитель Трибунала, заявил: «Меганезийские судьи занялись аудитом своего военного корпуса, забыли о Штаубе и даже не анализировали мои аргументы». Политологи пишут: «Европе и Меганезии не удалось достигнуть взаимопонимания в сфере юстиции». Интересно, а мы в Европе достигли такого взаимопонимания между собой? Судя по уличным пикетам в Гааге и интернет–опросам — нет. Судя по пикетам европейцев, специально прилетевших на Арораэ – тоже нет. Парадокс: европейский Трибунал требовал от меганезийского суда выдачи европейца Штаубе, а европейские пикеты у зала суда стояли с плакатами «Штаубе, мы с тобой!» и «Позор трибуналу!». Пикетчики – сторонники Штаубе были одеты в эсэсовскую форму или в футболки с символикой нидерландских и французских националистов. Над пикетами поднимались аэростаты в виде нацистских значков. Прокурор Эйнфогел возмущен тем, что полиция Меганезии игнорировала его жалобы на эти пикеты – но меганезийцев можно понять. Внутриевропейские политические противоречия, тянущиеся с XIX века, для них то же самое, что для нас какой–нибудь конфликт между племенами хуту и тутси в Руанде… *********************************
…Мы — европейцы, уже более полувека старательно обманываем себя, делая вид, будто нет ни проблемы ислама, ни проблемы неонацизма, ни проблемы отмывания в Европе денег военных преступников из стран 3–го мира. Мы убираем с TV–экранов материалы, способные обострить противоречия, мы призываем к политкорректности, или просто отворачиваемся, чтобы не видеть беспокоящих явлений — а они от этого не исчезают. И теперь мы видим наши, европейские проблемы в меганезийском зеркале, где власти не заботятся о том, чтобы скрывать и сглаживать. Для меганезийцев Европа – это что–то маленькое, между Китаем и Америкой. Мы можем сколько угодно обижаться на то, что европейские дела для Меганезии менее важны, чем контракты с Индией, или даже чем космическое сотрудничество с Папуа — наши обиды не изменят объективную ситуацию. Или мы что–то сделаем, или станем историческим заповедником для туристов (чем–то вроде Греции с ее великим прошлым и кукольным настоящим). Это кажется довольно странным, но европейцы связывают надежды на изменения не с правительствами своих стран, и не с правительством ЕС, а с фигурами вроде Штаубе: сомнительными, но зато деятельными. Именно к Штаубе обратились французские пикетчики, рассчитывающие возродить сверхзвуковые авиалайнеры. Европейцы, как сто лет назад, недовольны тем, что власть в руках посредственностей, и вновь готовы опереться на сильную личность. Это не может не вызывать опасений. Дело не в Штаубе, а в принципе. Все это мы уже проходили: если профессионалы слишком долго колеблются, не решаясь сделать что–либо, то руль оказывается в руках любителей. По–моему, не надо об этом забывать.********************************* …
*********************************…ABC: Европейско–британские корни австралийской культуры.
*********************************
… Скандальному поводу. Я бы с большим удовольствием поговорил о роли Европы в современном мире без этого неприятного фона. Глупо было бы отрицать европейско–британские корни австралийской культуры, или новозеландской культуры, хотя сами новозеландцы уже называют себя kiwi, а свою страну – Aotearoa. Даже меганезийская культура, при всех ее особенностях, тоже содержит больше европейских черт, нежели океанийских. К сожалению, под европейскими корнями часто понимается не права и свободы личности, искусство, наука и образование, а претензии европейских стран на политическое доминирование в бывших колониях. Этот евро–снобизм, причинивший столько вреда отношениям между нашими регионами, исходит не от ученых и не от конструктивных социальных деятелей, а от пустых людей, которые, занимают больше всего место в европейских mass–media и в европейской политике. В результате Европа ассоциируется у тех же меганезийцев не с университетами и научными школами, а с политическими снобами, рассуждающими о неком моральном долге всего мира перед Европой. Меганезийцы, которые освободились от статуса колонии недавно и жестким путем, отвечают на это, разумеется, агрессивно. В обсуждаемом репортаже — я имею в виду, репортаж нидерландки Хелги Сонстром с Арораэ – отчетливо прослеживается меганезийское влияние. Образ Европы, как «чуланчика» с награбленными в колониях ценностями – это типично–меганезийский концепт. И пусть вас не удивляет, что этот концепт озвучен репортером–европейкой. Меганезийское дружелюбие к обыкновенным европейцам, прибывшим на атоллы без официальной миссии, нередко приводит к тому, что гости принимают точку зрения хозяев, как в репортаже мисс Сонстром…
*********************************