В. В. Тараторин КОННИЦА НА ВОЙНЕ История кавалерии с древнейших времён до эпохи Наполеоновских войн

ОТ АВТОРА

В книге «История боевого фехтования» я уже говорил, что представления наших современников о тактике прошлых веков весьма субъективны и однобоки. По данной проблеме сохранилось чрезвычайно мало информации, приходится на основе отрывочных сведений восстанавливать тактические методы армий прошлых эпох. На наш взгляд, основной недостаток таких исследований в том, что авторы слабо представляют себе действия каждого воина в боевом порядке. Увлекаясь вопросами стратегического характера, они упускают из виду, что любое построение состоит из отдельных бойцов, от того, насколько рационально каждый из них мог использовать в бою свои возможности, и зависел результат сражения. На этом строилась тактика любой армии.

Ганс Дельбрюк в своём фундаментальном труде «История военного искусства» писал, что основным принципом боевого порядка должна быть простота его организации и использования. Можно к этому добавить ещё такое понятие, как целесообразность. Думается, эту работу немецкого историка можно назвать лучшей — в теоретическом плане — из всех, когда-либо издававшихся. Но время идёт, накапливается новая информация, найдены новые материалы. И нам кажется, что пора пересмотреть некоторые устоявшиеся взгляды в вопросах военной истории.

Данная книга посвящена истории конницы с древнейших времён до периода Наполеоновских войн. Пусть читателя не смущает обилие приводимых цитат. Такой стиль изложения выбран намеренно, поскольку читатель получает возможность следить за ходом авторских рассуждений, видеть, на основании каких данных сделаны те или иные выводы. Спустя столетия после рассматриваемых событий невозможно однозначно утверждать, что было, а чего не было; поэтому чтобы суждения не выглядели голословными, мы каждое из них постарались обосновать соответствующей цитатой.

В результате изучения первоисточников можно смело сказать, что тактика армий прошлого строилась на использовании двух основных вариантов построения: сомкнутого и разомкнутого. Они постоянно противостояли и, в то же время, дополняли друг друга. Эти боевые порядки использовались как в пехоте, так и в кавалерии. Каждый из них имел свои достоинства и недостатки, охарактеризовать которые можно следующим образом:

Плотный строй использовался для рукопашного боя. Воины, стоя или двигаясь плечом к плечу, чувствовали взаимную поддержку; каждый понимал, что сражаясь с противником, он всегда может рассчитывать на помощь товарищей; что у нападающего в одиночку врага, будь даже он в индивидуальном плане подготовлен намного лучше, практически нет шансов победить, поскольку ему противодействуют, по меньшей мере, 4—5 человек одновременно.

Однако рассеявшиеся легковооружённые враги имели возможность, не вступая в рукопашную схватку, на расстоянии поражать воинов, стоящих сомкнутой массой, дротиками, камнями и стрелами, постоянно меняя при этом позицию.

Для плотного порядка характерно было тяжёлое вооружение — панцири, шлемы, крупные щиты, поножи, наручи, тяжёлые копья, а для внешних рядов кавалерии ещё и конская броня. Только имея такую защиту, можно было выдержать длительный обстрел, не понеся при этом значительных потерь, и приблизиться к противнику на расстояние удара копья.

Для рассыпчатого боевого порядка характерны лёгкость в движениях, постоянный маневр, поэтому воины имели минимум защитного снаряжения. Основной задачей легковооружённых было поражение противника на расстоянии метательным оружием. Это не означает, что они не могли формировать сомкнутый строй. Всё зависело от условий боя. Конечно, атаковать таким образом тяжеловооружённого противника «в лоб», без соответствующего вооружения и сильных подготовленных коней, было чрезвычайно опасно; удобнее зайти к нему во фланг и тыл. Равных по снаряжению, т. е. легковооружённых, можно было атаковать и «в лоб».

Точно так же тяжеловооружённые в нужный момент могли использоваться для рассыпного боя, но в течении непродолжительного времени и на короткой дистанции. В первую очередь выбор боевого порядка зависел от условий рельефа. Для пересечённой местности был удобен рассыпной строй, для ровной, открытой — плотный. Полководцы практически никогда не использовали какой-то один вариант.

Имея общее представление об элементах боевой тактики, мы можем попытаться реконструировать методы действий конницы в бою.

Смоленск, 22 декабря 1998 г.

ГЛАВА 1. О колесницах

До того времени, когда конница заняла надлежащее место в военном искусстве, на полях сражений её с успехом заменяли боевые повозки — колесницы — самых разных конструкций и способов запряжки.

О том, где и кем был впервые использован этот род войск, до сих пор ведутся споры. Одни учёные считают, что колесницы появились в Передней Азии, в конце IV тысячелетия до н. э., а затем распространились в Юго-Восточной Европе, на Кавказе, в Южно-Русских степях, Иране и Северо-Западном Индостане. Другие полагают, что родиной боевых повозок являются Евразийские степи. Палеонтологические и археологические данные позволяют предположить, что областью приручения коня были Южно-Русские степи от Дуная до Волги в IV тысячелетии до н. э. Образовавшаяся здесь скотоводческая культура, где коневодство играло доминирующую роль, распространилась затем по другим регионам Европы и Азии.

Доводы, приводимые сторонниками обеих точек зрения, весьма убедительны. Аргументы, высказываемые приверженцами и той, и другой теории, логичны, но страдают субъективностью. С одной стороны, такая сложная конструкция как колесница могла появиться только в достаточно развитых странах, где металлургия и деревообработка стояли на довольно высокой ступени развития. Несомненно, мастера всегда имели нужное количество материала для работы, стало быть, на территории этих стран находились залежи металлов и рос строительный лес, что в степных регионах невозможно. Производство боевых повозок должно было стать массовым, потому что только большое число колесниц обеспечивало успех в сражении, а для этого нужна была централизованная власть, которой под силу профинансировать и наладить бесперебойную доставку производственных материалов[1].

Но, с другой стороны, для колесничных упряжек нужны были лошади, причём в большом количестве. Нужен был резервный фонд конского состава, чтобы заменять погибших и покалеченных животных. Нужны были опытные люди, на практике постигшие искусство выездки лошадей. Наконец, нужны были воины — эниохи и парабаты[2] — в совершенстве владеющие всеми навыками колесничного боя.

Такими ресурсами могли обладать индоевропейские кочевые народы, но оседлые земледельцы их не имели.

Здесь-то и возникает противоречие. Передняя Азия, в частности Месопотамия, обладала мощной производственной базой и материалами для изготовления боевых повозок, но в этом регионе в III тысячелетии до н. э. не было развито коневодство, хотя лошадь здесь, несомненно, знали. А индоевропейские степные племена, хотя и имели в избытке конское поголовье и людей, умевших обращаться с лошадьми, материальной базой и нужными природными ресурсами для массового производства колесниц не обладали.

Напрашивается вывод, что колесницы с конской упряжкой могли быть созданы, опробованы, доведены до нужного технического уровня на территориях, занимающих пограничное положение между степью и развитыми в экономическом плане (для того времени) земледельческими государствами, имеющими нужное количество олова, меди, железа, а также лесные угодья.

Судя по археологическим данным, одной из таких территорий могла быть Анатолия, находившаяся в восточной части Центрального плато Малой Азии. До прихода туда индоевропейцев: хеттов, лувийцев, палайцев, митаннийцев, возможно, хурритов[3] здесь обитали племена хатти, занимавшиеся, в основном, скотоводством и жившие в конце III тысячелетия до н. э. первобытно-общинным строем. (175 т. 2., с. 233-234).

Хлынувшие сюда через Кавказ кочевники без труда завоевали местное население и ассимилировались с ним. В основном это были племена хеттов, говоривших на несийском языке. К югу и юго-западу от них осели лувийцы. Возникшие племенные союзы вели между собой постоянные войны. Им также приходилось отбиваться от новых волн индоевропейцев, вслед за ними хлынувших в Азию. Возможно, одним из народов, претендовавших на эти земли, были гиксосы[4], пришедшие в XVII в. до н. э., но образовавшееся до того (в середине XVIII в. до н. э.) хеттское государство смогло отбросить пришельцев, и те были вынуждены пройти стороной на юг, вбирая в себя по пути более мелкие племена. Объектом их нападения стал Нижний Египет, пришельцы продержались там более ста лет, пока фараон Яхмос, основатель XVIII династии, не выбил их в Азию. Возможно, после этого часть гиксосов откочевала в Северную Месопотамию, где они объединились с ранее пришедшими туда хурритскими племенами и образовали, между 1450 и 1390 г. г. до н. э. Митаннийскую империю (175 т. 2, с. 156; 199, с. 91).

* * *
Самые ранние из известных ныне изображений колесниц были найдены в Двуречье. Их датируют III тысячелетием до н. э., когда в этом регионе существовало государство шумеров (образовавшееся значительно раньше этой даты). Боевые повозки были ещё весьма далеки от технического совершенства и делились на два типа: двухосные и одноосные (т. е. с четырьмя и двумя колёсами). Колёса были сплошными, не имели спиц и обивались металлическим ободом. Запрягались колесницы эквидами (онаграми?, куланами?), обычно четырьмя. На ярмо привешивали петли — кожаные или верёвочные, — которые надевали на шеи животных. Узда ещё не была изобретена, и управляли эквидами с помощью продетого в нос кольца, к которому крепили импровизированные «вожжи». (352, с. 120—121; 338, с. 26; 175 т. 1, с. 364). Поскольку такое управление было несовершенно, бегущие рядом пехотинцы подгоняли животных «стрелками»[5].

Ослам спереди навешивали «передники» из кожи или войлока для защиты от метательных снарядов.

Поскольку древние колесницы были слишком неуклюжи и громоздки, чтобы самостоятельно вести бой, возникло предположение, что их использовали в качестве тарана для пробивания фалангообразного построения тяжёлой пехоты (216 ч. 4, с. 473). Мысль, на первый взгляд, как будто верная: на что же ещё годны столь неповоротливые, малоподвижные сооружения? Гоняться на них за отдельными воинами было неразумно. Вот как обосновывает это предположение М. В. Горелик:

«Тактическая роль их в бою может быть сопоставлена с ролью танков в войнах XX века. Основная задача их заключалась в осуществлении прорыва и внесении беспорядка в ряды противника, уничтожении его живой силы колесничными воинами-стрелками, копейщиками, дротикометателями. Колесницы служили прикрытием и опорой пехоте. Пожалуй, основная боевая ценность колесницы состояла в психологическом воздействии, а именно в приведении противника в состояние паники, шока, что характерно и для действия конницы в более позднее время. Как показала многовековая практика ведения боя, хорошо защищенную, сплочённую, дисциплинированную и крепкую духом пехоту неспособно обратить в бегство или расстроить ни одно из традиционных боевых средств, если оно действует прямым ударом, в лоб. Исключение составляют лишь полностью защищенные колесницы, кони и их всадники, действующие относительно крупными и плотными группами. (181, с. 183)

Однако, если взвесить все «за» и «против», то получится несколько иная картина. Проблема состоит в том, чтобы набрать достаточное количество лошадей, а тем более онагров, способных без страха таранить своим корпусом стену из составленных щитов и копей. Как бы ни были эквиды или лошади хорошо защищены доспехами, всё равно остаются неприкрытыми их ноги и ноздри, то есть, наиболее уязвимые части. Каждому онагру противостоят, по меньшей мере сразу шесть человек первых рядов, спрятанных за большими щитами. И уж им-то, несомненно, гораздо легче остановить (ранить или поразить насмерть) животное, нежели тому пробить собственной массой строй людей, который сзади подпирают другие шеренги. А ведь достаточно покалечить хотя бы одного онагра, и колесница уже неспособна двигаться дальше Даже в случае, если ранено или убито крайнее из четвёрки животных, чтобы избавиться от него, воину пришлось бы соскакивать с повозки и обрезать упряжь, а это слишком опасно, если колесница находится в двух метрах от противника. Остановившаяся или перевернувшаяся повозка, в свою очередь, мешает пройти следующим за нею, образуя баррикаду.

Рис. 1. Шумерская двухосная колесница. III тыс. до н.э. 
Гораздо эффективней такая тактика могла быть, если животных запрягать не спереди, а позади специально изготовленного устройства[6]. Однако такого рода модели не использовались для ударов по тяжёлой пехоте ни в одной стране мира.

Как ведёт себя животное, идущее на острия копей, описал Николло Макиавели в своём трактате «О военном искусстве» (XVI век):

«Если вы сравните силы, устремляющие лошадь вперёд и удерживающие её на месте, то увидите, что сила, задерживающая, несомненно, гораздо больше, потому что вперёд её бросают шпоры, а останавливают её копья и меч. Опыт древности и наших дней показывает одинаково, что даже горсть сплочённой пехоты может чувствовать себя спокойно, так как она для конницы (либо колесниц — В. Т.) непроницаема. Не ссылайтесь на стремительность движения, которое будто бы так горячит лошадь, что она готова смести всякое сопротивление и меньше боится пики, чем шпоры. На это я отвечу следующее: как только лошадь замечает, что ей надо бежать прямо на выставленные против неё острия пик, она замедляет ход, а как только почувствует себя раненой, она или останавливается совсем или, добежав до копий, сворачивает от них вправо или влево» (68, с. 67—68).

На основании этих доводов можно сделать вывод о невозможности применения такой манеры боя для колесниц. Но зачем же тогда вообще были нужны древним шумерам их примитивные повозки? Атакуя неприятеля, каждый легковооружённый гимнет: аконтист[7], токе от[8], или сфендо-нет[9] время от времени нуждается в пополнении боезапаса. Для этого он был вынужден выходить из зоны боя. Токсоты и сфендонеты в этом нуждались в меньшей степени, поскольку стрелы и камни не были столь громоздки, а вот аконтисты могли нести с собой не более 3—4 дротиков, если не имели специального футляра за спиной (352, с. 93). Но даже в этом случае число снарядов было ограничено. Вероятнее всего, колесницы шумеров использовались именно для подвоза снарядов и сопровождали метателей дротиков во время атаки, чтобы те имели возможность получать новый боезапас, не прерывая сражения и, не давая противнику передышки, продолжать атаку.

Разумеется, воины, стоявшие на колесницах, также могли принимать участие в бою, метая во врага дротики или поражая его длинными копьями. Повозки нуждались в постоянном прикрытии со стороны пеших воинов. В тех случаях, когда невозможно было остановить атаку противника, аконтисты помогали, используя стрекала, вывести колесницы из опасной зоны. Когда опасность миновала, они таким же образом гнали онагров обратно, в сторону врага. Если противник бывал разбит или рассеян, гимнеты[10] имели возможность преследовать его и поражать в спину. В этом случае от них отставали боевые повозки. В такие моменты колесничие имели возможность показать своё искусство в полной мере.

Но время шло, и, когда в Египет и Месопотамию вторглись индоевропейцы, имевшие более совершенные колесницы, запряжённые лошадьми, тактика боя несколько изменилась. Конструкция боевой повозки в основном была одинакова во всех странах. Общими были: наличие дышла изогнутой формы, ось с двумя колёсами, имеющими спицы, число которых варьировалось. К оси и дышлу крепился кузов с плошадкой, размер которого зависел от числа воинов, в нём находившихся. Рамочная основа кузова обычно сверху обшивалась досками, кожей или листами металла. Колёса на оси крепились с помощью чеки, которая не давала им соскочить. Изобретение уздечки с удилами и псалиями значительно упростило управление конём. Первые удила были кожаными или верёвочными, но они натирали животным нёбо, и человек научился изготавливать удила из металла. А чтобы грызло всегда находилось во рту лошади, стали применять псалии, фиксировавшие удила. Управление лошадью с помощью уздечки и удил оказалось настолько эффективным, что такой метод сохранился по сей день. На щёчных ремнях уздечки часто крепили шоры — куски кожи, не дающие лошади смотреть по сторонам. Это упрощало работу возничего, поскольку, не замечая происходящего по сторонам и сзади, кони меньше пугались.

К верхней части дышла крепилось ярмо-перекладина, на которой, в свою очередь, держались два ярма-рогатки для двух животных. Вначале лошадь впрягали, как и онагра, с помощью петли, но вскоре этот способ заменили, потому что петля натирала ей шею. Наиболее эффективным оказалось применение «седёлки», устанавливавшейся на холке животного. Она фиксировалась с помощью подпруги и грудного ремня. На эту седёлку крепилось ярмо-рогатка, которое к перекладине привязывалось не жёстко, а имело возможность вращаться. Это позволяло лошади двигаться в упряжке свободнее, что значительно снижало вероятность травмы животного и поломки экипажа (352, с. 155).


ОСНОВНЫЕ ТИПЫ КОЛЕСНИЦ

Были различия и в типах боевых повозок. Условно их можно поделить на следующие виды:

1. Хеттско-египетский;

2. Ассиро-вавилонский;

3. Эламский;

4. Китайский, эпохи «инь» и «чжоу»;

5. Аравийский;

6. Микенский;

7. Персидский;

8. Кельтский.

Хеттско-египетская конструкция, как правило, отличалась лёгкостью. На колёсах устанавливали 4 или 6 спиц, возможно, изготовленных из металла, что придавало колесу необходимую жёсткость и устойчивость. Ось, если и изготавливалась из дерева, то непременно из самых твёрдых сортов. Это относится и к дышлу, которое обычно не крепилось к оси, а присоединялось к передней части кузова[11].

Рис. 2. Хеттская боевая повозка. XIII в. до н.э.
Крепление ни в коем случае не должно было быть жёстким, потому что на этот узел приходилась основная нагрузка, а при сильной вибрации, которую испытывала колесница в этой части, неподвижное крепление непременно вело бы к поломке. Со временем ближневосточные и египетские мастера пришла к выводу, что ось, которую раньше крепили почти под центром кузова, следует сместить ближе к его заднему краю. Это усиливало амортизацию, так как дышло во время движения раскачивалось ещё сильнее, выполняя роль рессоры (352, с. 147). Но такая конструкция была пригодна только на ровной поверхности, достаточно просторной для колесниц. Для холмистой же местности эти повозки не годились, ибо дышло не выдерживало нагрузки и ломалось (231, с. 79). Упряжка малоазиатских и египетских повозок состояла из двух лошадей, часто прикрытых ламелярными или чешуйчатыми доспехами, либо войлочными и кожаными попонами (352, с. 102, 104, 147).

Второй тип колесниц использовали ассирийцы, вавилоняне и урарты. Они были массивнее, чем повозки Малой Азии и Египта. Колёса делали большего диаметра, с мощным внешним ободом. В них обычно вставляли 6—8 спиц. Кузов был также большего размера. Поскольку воинам Meсопотамии и Урарту приходилось вести бои и совершать переходы не только на равнинах, но и в гористых местностях, требовались колесницы, одинаково пригодные для обоих видов схватки. Мастерами был найден оптимальный вариант: ось они по ближневосточному методу присоединяли к заднему краю кузова, что делало ход на равнине более мягким, а в горах к верхней передней части кузова и ярму-перекладине крепилась «распорка», фиксировавшая дышло в одном положении и не дававшая ему сильно вибрировать (352, с. 155, 161, 170; 295, с. 56). Это значительно упрощало передвижение повозок по пересечённой местности и предохраняло от поломок. Иногда заднюю часть кузова закрывали специальным съёмным щитом, обеспечивавшим большую безопасность колесничим-парабатам (352, с. 155). На барельефах можно видеть, что часто в кузов боевой повозки вставляли своеобразный зонт с привесью на задней части (352, с. 153). Он крепился на деревянном шесте, изготавливался, вероятно, из войлока или кожи, покрытых металлическими бляхами, и служил дополнительной защитой от стрел, дротиков и камней. Число лошадей, запрягаемых в повозку, было различно: 2, 3, или 4. Их также покрывали защитными попонами (352, с. 161).

Рис. 3. Египетская колесница. XII в. до н.э.
Рис. 4. Сражение под Кадешем. Столкновение боевых колесниц. Древнеегипетское изображение (прорисовка).
Рис. 5. Ассирийская колесница. IX в. до н.э. 
Конструкции эламитских колесниц основывались на другом принципе. На оси с огромными колёсами, имевшими широкий внешний обод и 8-12 спиц, крепилась плоская платформа, часто по краям снабжённая дугообразными поручнями, прикрывающими воинов от опасной близости вращающихся колёс. Спереди и сзади платформа ограждений не имела (352 176). Упряжка состояла из двух лошадей или, иногда, эквидов. Животными управляли с помощью узды или без неё, по шумерскому методу. К ярму они припрягались широкими ременными петлями, надевавшимися на шею. Воинам на повозке приходилось вести бой сидя, потому что стоять без соответствующих ограждений и поручней было неудобно и опасно.

Рис. 6. Эламитская повозка. VIII в. до н.э. 
Модели китайских колесниц, государств Инь и Шань (II тысячелетие до н. э.) и Чжоу (конец II — начало I тысячелетия до н. э.) в целом были положи (235, с. 157; 233, с. 279). Основные отличия дальневосточных боевых повозок от ближневосточных состояли в следующем: во-первых, дышло китайских колесниц жёстко соединялось с осью, проходя под кузовом. На этом перекрестии укреплялась прямоугольная рама, поверх которой ставился кузов. Во-вторых, желание сделать колесницу более устойчивой привело к тому, что в некоторых модификациях мастера стали удлинять ось, что повлекло за собой расширение кузова, в котором воины (4 человека) стояли не друг за другом, а в ряд. В-третьих, на ось надевали металлические наосники, что не практиковалось на Ближнем Востоке и в Месопотамии. Колеса были большего размера и напоминали эламитские. Число спиц варьировалось — от 25 штук и более. Сама ось крепилась почти у самого центра кузова. В-четвертых, ярмо на китайских колесницах фиксировалось на дышле неподвижно, строго перпендикулярно ему. Ярма-рогатки для лошадей также присоединялись наглухо. Такая конструкция очень затрудняла движение животных, так как нагрузкасильно увеличивалась, и это вело к частым поломкам и калечению лошадей (233, с. 280—281).

Рис. 7. Китайская колесница. XII в. до н. э.
Нежелание китайцев внедрять идеи, заимствованные у других народов, можно объяснить лишь их традиционным консерватизмом. Так же, как и мягкие удила для лошадей, жёсткое крепление ярма применялось этим народом на протяжении сотен лет. Повозки запрягались четвёркой, тройкой или двойкой лошадей, часто покрытых попонами. Как сообщают китайские военные трактаты «У-Цзы» и «Сунь-Цзы», колесницы в их армии делились на два типа: тяжёлые употреблялись для перевозки грузов и часто использовались как заграждение или укрытие для воинов, а лёгкие (боевые) непосредственно выполняли боевые задачи.

Кочевые племена не обошли стороной и территорию Индии; вторгшись туда на рубеже II—I тысячелетия до н. э., они слились с существовавшей здесь ранее местной харапской цивилизацией. Эти кочевники называли себя ариями.

Конструкция основной массы колесниц ариев почти не отличалась от конструкций ближневосточных или месопотамских повозок. Можно допустить, что способ крепления кузова на перекрестии дышла и оси был таким же, как в Китае. Сам кузов, вероятно, отличался фигурным рельефом. Упряжка состояла обычно из 2—4 коней. На оси устанавливали два колеса, но некоторые тексты эпической поэмы «Махабхарата» говорят, что колесница ракшаса Гхатоткачи имела 8 колёс, упоминаются и трёхколёсные повозки. Описание своеобразной колесницы даётся в «Виратапарве»:

«Колесница имеет три дышла: правое, левое и заднее, к которым припряжены четыре коня. Один конь припряжён к правому дышлу, второй к левому, третий припряжён слева к заднему дышлу и четвёртый справа к заднему дышлу» (73, с. 146).

В «Артхашастре» упоминаются различные типы повозок: одни вмещали в себя от одного до шести воинов, другие были рассчитаны на экипажи в 10—12 человек (9, с. 148) Курций Руфус сообщает об индийских колесницах, использованных в битве при Гидаспе, что в них вмещалось б человек: двое со щитами, двое стрелков, «остальные — возницы, они бросали вожжи и метали в неприятеля множество дротиков» (120, с. 196). В «Удьйогапарве» говорится об арийских повозках следующее:

«Каждая колесница снабжена оружием и необходимыми лекарственными травами и украшена знаменем и флагами. Каждая из них была запряжена четвёркой ретивых коней с боками, покрытыми панцирем, и в каждой из них находилось по сотне луков. Один возница приходился на двух коней, припряжённых к дышлу колесницы спереди, а двое других возниц — на двух коней, припряжённых с обеих сторон к колёсам. И оба последних были превосходными воинами, сражающимися на колеснице, а сам воин на колеснице был искусен в управлении конями. И тысячи таких колесниц, разукрашенных золотом, охраняемых, подобно укреплённым городам и неприступным для врагов, были расставлены со всех сторон» (74, с. 304).

Можно сделать вывод о разнообразии типов колесниц, использовавшихся древними ариями.

Рис 8. Арийская колесница. XV в. до н. э.
В шестом типе колесниц (микенском или кносском), судя по археологическим данным — изображениям на вазах, геммах, на фресках дворца в Тиринфе, можно выделить следующие особенности: ось крепилась по центру кузова; колёса были небольшие, как правило, с четырьмя спицами. Сам кузов представлял собой коробку, имеющую свободный вход сзади и снабжённую двумя съёмными поручнями — справа и слева. Дышло состояло из двух половин: прямой верхней и изогнутой нижней частей, скреплённых между собой ремнями. Такой способ крепления позволял избегать поломок на пересечённой местности, характерной для Греции, так как упругое соединение не давало дышлу сильно вибрировать (131. 78—79), кроме того, возможно, древние ахейцы, как и ассирийцы, использовали распорку, крепившуюся к кузову и ярму. Гомер даёт описание колесницы, принадлежавшей богине Гepe:

«Тотчас сама устремилась коней запрягать златосбруйных
Дочерь великого Крона, богиня старейшая Гepa.
Геба ж с боков колесницы набросила гнутые круги
Медных колес восьмиспичных, ходящих по оси железной.
Ободы их — золотые, нетленные, сверху которых
Плотные медные шины наложены, диво для взора!
Окаймлены серебром по обоим бокам их ступицы.
Кузов же сам на ремнях золотых и серебряных крепких
Прочно лежит, и дугою два поручня тянутся сверху.
Дышло же из серебра. К окончанью его привязала
Геба ярмо золотое, к ярму же — нагрудник прекрасный,
Весь золотой. Под ярмо подвела лошадей своих быстрых» (26, с. 61)
Наличие железной оси, видимо, являлось роскошью и поэтому приписывалось божественной колеснице Геры. В другом месте поэмы есть строки: «Тяжко дубовая ось застонала…» (26, с. 64). Ось из дуба стояла на боевой повозке, принадлежавшей смертному человеку Тидиду.

Запрягалась повозка 2—4 лошадьми, как правило, не прикрытыми защитными доспехами. Во всяком случае, на изображениях их нет. Гомер в «Илиаде» также не упоминает о них. Но наличие такой брони у ахейцев вполне можно допустить, так как точно известно, что например, на острове Кипр таковая применялась (352, с. 190).

Седьмой вид колесниц — персидский. Наиболее подробное их описание можно найти у Ксенофонта в «Киропедии»:

«Кир также занялся оборудованием новых колесниц, используя для этого колесницы, захваченные у врага или раздобытые как-либо иначе. При этом он отказался от того способа использования колесниц, который был распространён прежде, во время Троянской войны, и которым ещё теперь пользуются киренцы, ведь в старину жители Мидии, Сирии, Аравии и вообще все азиатские народы пользовались колесницами так, как теперь это делают киренцы. По его мнению, при таком способе бесспорно лучшая часть войска — ибо на колесницах сражались самые отборные воины — оказывалась на положении простых зачинщиков сражения, не влияющих решающим образом на исход боя. Ведь для трёхсот колесниц требуется 300 специальных бойцов, а вместе с ними и 1 200 лошадей, возничими у них служат, естественно, самые надёжные, самые храбрые люди; число этих последних, которые ничем сами не чинят вреда неприятелю, тоже доходит до трёхсот. Так вот, Кир отказался от прежнего способа использования колесниц. Вместо этого он соорудил новые боевые колесницы, с крепкими колёсами, чтобы они меньше ломались, и на длинных осях, потому что широкая повозка меньше рискует перевернуться. Кузов для возничих он велел сделать, как башню, из крепки» досок. Высота его доходила до уровня локтей, так что можно было править лошадьми над кузовом. Возничих он одел в панцири, закрывавшие всё, кроме глаз. Затем он велел приделать железные серпы, примерно в два локтя длиною, к осям по обе стороны колёс и другие серпы — под осью, направленные вниз в землю, чтобы возничие могли гнать колесницы прямо на врагов. Этим типом колесниц, который тогда ввёл Кир, пользуются ещё и сейчас все народы, живущие во владении персидского царя» (57, с. 138—139).

Рис. 9. Урартские воины на колеснице. Древний рельеф
К этому отрывку можно добавить сведения, почерпнутые у Курция Руфа в «Истории Александра Македонского». Описывая битву при Гавгамеллах, автор сообщает:

«…к этому для устрашения врагов было добавлено 200 серпоносных колесниц, единственная надежда всех этих племён. На конце дышла торчали копья с железными наконечниками, с обеих сторон ярма направлены были против врагов по три меча; со спиц колёс торчало помногу острых ножей, другие были прикреплены к ободьям колёс или (под кузовом) направлены остриями вниз, чтобы подсекать всё, что только попадётся на пути скачущих коней» (120, с. 65-66).

Диодор также вносит свою лепту в описание персидских колесниц:

«В каждой колеснице по обе стороны от пристяжных торчала, выдаваясь на три пяди, прибитая к ярму гвоздями скребница, обращенная остриями к противнику; на осях, перпендикулярно к чеке были прикреплены две другие, с остриями, направленными так же, как и вышеупомянутые, прямо к противнику, пошире и длиннее первых. К их краям были прилажены серпы» (120, с. 306).

Рис. 10. Персидская боевая повозка. V в до н. э.
Персидские колесницы с косами назывались дрепанеферами или курродренанами; надо думать, помимо наличия вмонтированных серпов и скребниц, в остальном их конструкция не отличалась от месопотамской. В своём труде Ксенофонт сообщает, что до начала завоеваний Кира персы не использовали никаких колесниц. Однако сомнительно, чтобы это было так, поскольку и персы и мидийцы были арийскими племенами, заселившими Иран в середине II тысячелетия до н. э. Наверняка при завоевании местного населения они использовали колесницы уже тогда, то есть задолго до завоеваний Кира II, относящихся к VI в. до н. э.

Кроме упомянутого типа повозок, Ксенофонт говорил и о других изобретениях персов, судить о достоверности которых нельзя наверняка.

«Абрадат распорядился снарядить для себя колесницу о четырёх дышлах, которую запрягли восьмёркой лошадей. Коней, запряжённых в колесницу, он одел в сплошную медную броню» (57, с. 141).

«Меж тем, как Абрадат был занят этим приготовлением, Кир увидел его колесницу о четырёх дышлах, и ему пришло в голову, что можно соорудить повозку даже с восемью дышлами, чтобы восемью парными упряжками быков можно было вести платформу с боевой машиной. Это сооружение было примерно в три оргии высотой, считая от самого низа вместе с колёсами. Кир полагал, что подобного рода башни, следуя за строем воинов, могли оказать большую поддержку его фаланге и причинить великий вред построению врага. Он соорудил наверху платформ круговые галереи с зубцами и посадил на каждую башню по двадцать воинов» (57, с. 142).

Последний вид колесниц, использовавшийся кельтскими племенами, общей конструкцией напоминал эламитский. Но крепившиеся на оси два колеса были менее громоздки, имели 10 и более спиц. Ось закреплялась строго по центру платформы. Вероятно, дышло было соединено с осью.

Рис. 11. Кельтская «эсседа». IV-II вв. до н. э. 
Трудно сказать, было ли оно составным, как у ахейцев, или цельным. Может быть, употреблялись оба вида. По левому и правому краям кузова устанавливались две дугообразных деревянных рамы, обитых полосками металла или обтянутых кожей. Они были достаточно высоки, чтобы воин мог держаться во время скачки стоя. В общем, кельтская колесница, несомненно, была больше приспособлена для боя, нежели эламская, но явно уступала в удобстве ближневосточным или месопотамским образцам. Способ запряжки лошадей также мало чем отличался. В повозку обычно впрягали двух животных (341, с. 180).

Судя по всему, такая модель колесницы была далеко не единственной у древних кельтов. В их героическом эпосе, рассказывающем о деяниях Кухулина, даются описания и других типов:

«Вижу я прекрасную колесницу с колёсами из светлой бронзы. Белы её оглобли из белого серебра, что крепятся кольцами из белой бронзы. Высоки борта колесницы, крепка её дуга, закрученная, прочная» (109, с. 31).

Сложно сказать что-либо конкретное об этой повозке. Ясно одно: наличие двух оглобель и дуги говорят о каком-то особенном устройстве, никем ранее не употреблявшимся. В эпосе также сообщается и о «косящей» колеснице, очень похожей на персидскую:

«— Можешь ли ты запрячь косящую колесницу, о друг Лаэг, — сказал тогда Кухулин, — если есть у тебя для неё всё, что нужно, тогда запрягай, если нет, то не надо.

Вышел тут Лаэг и облачился в геройское облачение возницы. Вот каково было это геройское одеяние возницы: рубаха воздушная, тонкая, лёгкая, что сработана дивно из шкуры оленя и не стесняла движения рук. Чёрный, словно вороново крыло, плащ надел Лаэг поверх рубахи. Сделал тот плащ Силон Маг для Правителя Рима, Дарий подарил его Конхобару, Конхобар — Кухулину, а уж он отдал его вознице. В гребенчатый шлем облачился возница, четырёхугольный с металлическими пластинами, что, меняя оттенки и облик, спускался ниже середины плеч. Был украшением тот шлем, а никак не помехой. Рукою поднёс он ко лбу красно-жёлтый обруч, сработанный на наковальне из пластинки чистейшего красного золота, дабы отличить возницу от его господина. В правой руке он зажал длинные поводья лошадей и свой изукрашенный кнут, в левую руку вложил он ремни, которыми правил возница. От лба до груди он укрыл лошадей железными пластинами, усеянными наконечниками, остриями копий, шипами и колючками, такими же, как на колёсах, углах и выступах по сторонам колесницы, что на ходу всё вокруг раздирала. Потом произнёс он заклятье над лошадью и своим господином…» (109, с. 218).

Есть в нём также сведения о четырёхколёсной повозке:

«Недолго пришлось дожидаться вознице Фер Диада — вскоре увидел он чудесную пятиугольную колесницу о четырёх колёсах, что стремительно и неудержимо неслась к нам, направляемая искусной рукой. То была колесница героических деяний с зелёным пологом, остовом спереди узким, высоким, как меч и несравненным для подвигов ратных.

Две лошади влекли колесницу…» (109, с. 245).

Иордан даёт следующую информацию о британских колесницах:

«Весьма часто ведут они (каледонцы и меаты — В. Т.) войны между собою, то из-за стремления к власти, то ради увеличения своих владений, и не только на конях или пешими, но также на бигах и на снабжённых косами колесницах, которые они в просторечии называют «эсседами» (41, с. 64).

Помпоний Мела рассказывает, что колесницы с косами у британцев называют «ковиннами», а «эсседы» — это любые двухколёсные повозки (41, с. 182—183).


ТАКТИКА КОЛЕСНИЧЕГО БОЯ

Теперь поговорим о тактике, которую использовали народы, применявшие боевые колесницы.

Сразу же следует отбросить версию о применении колесниц с конной упряжкой для таранных ударов против плотных построений тяжёлой пехоты. Нет ни одного свидетельства древних авторов о том, что когда-либо такая попытка увенчалась успехом.

Подобную атаку красочно описывает Ксенофонт в «Киропедии». Надо думать, именно этот отрывок и послужил причиной сложившегося неверного мнения об использовании колесниц. Но нельзя забывать, что «Киропедия», в сущности, образец античного художественного произведения, сюжет которого автор мог просто придумать.

«Устремившись прямо вперёд, Абрадат врезался в строй египетской фаланги; вместе с ним ринулись сюда же и другие ближайшие к нему колесничие.

Так как в месте удара египтяне не смогли расступиться перед Абрадатом и его товарищами, ибо слева и справа ряды стояли недвижно, то нападавшие напором коней сбивали и опрокидывали вражеских воинов, упавших же растаптывали вместе с оружием копытами коней и колёсами. А кто попадал под серпы, того они рассекали надвое вместе с доспехами. Однако в этой неописуемой свалке, когда колёса натыкались на груды поверженных тел и слетали с осей, Абрадат и некоторые другие колесничие не удержались и попадали на землю. Здесь и погибли эти храбрые воины, будучи изрублены на куски. Однако следовавшие за ними персы ворвались в ряды египтян через брешь, проделанную Абрадатом и его друзьями и стали разить проведённых в замешательство врагов» (57, с. 160—161).

Тем не менее, закончилась эта атака для персов неудачно, египтяне сумели отбросить их.

Разумеется, мы не отвергаем безоговорочно возможности таких попыток, поскольку теоретически и практически они вполне реальны, но не стоит их воспринимать как тактическую систему, точно также, как не стоит обобщать и считать системой воздушные лобовые тараны, имевшие место в Первую и Вторую Мировые войны. Сам же Ксенофонт в своём автобиографическом труде «Анабасис» пишет, что атака колесниц не принесла никакой пользы в битве при Кунаксе (401 г. до н. э.). В этом сражении автор лично принимал участие и сообщает, что видел, как:

«Колесницы понеслись — одни сквозь ряды самих же неприятелей, а другие, лишённые возниц, сквозь ряды эллинов, но эллины, замечая их, всякий раз расступались» (54, с. 33).

Курций Руф тоже даёт описание более чем скромных результатов атаки персидских колесниц в сражении под Гавгамеллами:

«Между тем колесницы, расстроив ряды перед знамёнами (легковооружённых — В. Т.), прорвались к фаланге; македонцы же, собравшись с мужеством, пропускают их в середину. Строй их стал подобен валу; они сомкнули свои копья и с обоих боков прокалывали животы напиравших на них лошадей, потом они окружили колесницы и сбрасывали с них колесничих. Строй заполнился упавшими лошадьми и возничими, они не могли больше управлять напуганными лошадьми; частыми рывками головой те не только рвали упряжь, но и опрокидывали колесницы, раненые тащили за собой убитых, взбесившиеся не могли остановиться, истощённые — двигаться. Лишь немного колесниц достигло последних рядов строя, неся ужасную смерть тем, на кого налетали: иссечённые людские тела лежали на земле и так как страдания причиняют лишь свежие раны, то, будучи прежде ранеными и обессиленными, они не выпускали из рук оружия, пока, истекая кровью не падали замертво» (120, с. 82).

Рис. 12. Ахейская колесница. XIII в. до н. э.
Из отрывка можно понять, что персидские колесницы, миновав рассыпной строй лёгкой пехоты македонцев, попытались выйти в тыл их фаланге через её промежутки, которые для облегчения передвижения оставлялись военачальниками между лотами[12].

Но здесь боевые повозки попали в «тиски», так как фланговые воины Александра имели возможность наносить удары персам с обеих сторон. А если бы парабаты и эниохи Дария захотели развернуться перед фронтом фаланги, то тем самым вызвали бы сумятицу в собственных рядах и подверглись уничтожению как македонскими гимнетами, так и перешедшей в наступление фалангой.

Диодор говорит о другом методе, придуманном Александром, чтобы отбить атаку боевых повозок:

«Отбивать атаку колесниц с серпами царь придумал следующим образом: солдатам было приказано при приближении четвёрки сомкнуть щиты и сарисами ударить в них, чтобы лошади, испугавшись шума, понесли назад; если они всё же будут стремиться вперёд, то расступиться на такое расстояние, чтобы колесница проехала, не нанося вреда македонцам» (120, с. 308).

Почти никаких результатов не добились персидские колесничие и по сведениям Арриана:

«Тут они совершенно обманулись. Одни колесницы агриане и люди Балакра (легковооружённые — В. Т.), стоявшие впереди конницы «друзей», встречали градом дротиков, как только они приближались, на других у возниц вырывали вожжи, их самих стаскивали вниз, а лошадей убивали. Некоторым удалось пронестись сквозь ряды; солдаты расступились, как им было приказано перед мчавшимися колесницами. В этом случае чаще всего и сами колесницы оставались целы, и неприятелю, на которого неслись, вреда не причиняли. Их, впрочем, захватили конюхи Александрова войска и царские щитоносцы» (8, с. 122).

Аппиан в «Митридатовых войнах» также упоминал о колесничных атаках. Одна из них, предпринятая понтийцами против вифинцев увенчалась полным успехом, так как атакована была лёгкая пехота противника. Автор красочно рассказывает о рассечённых косами надвое или на «много частей» людях и о том, в какой ужас привела эта атака войско Никомеда (3, с. 245). Но в сражении с римлянами полководец Митридата Архелай добился тех же результатов, что и Дарий при Гавгамеллах:

«…он (Архелай — В. Т.) вновь послал 60 колесниц (с косами), в надежде стремительным натиском порубить косами и разорвать фалангу неприятелей. Но римляне расступились перед колесницами, которые вследствие своей стремительности проскочили в задние ряды римлян, а так как они поворачивались с трудом, то были окружены находившимися в задних рядах и уничтожены их копьями и стрелами» (3, с. 255).

Практически все древние авторы понимали полную несостоятельность попыток атаковать колесницами в лоб плотный строй пехоты, и признавали, что такие акции оказывают на воинов, стоящих в фаланге, больше психологическое воздействие, нежели физическое.

В древнеиндийском трактате «Артхашастра» придаётся важное значение как раз психологическому аспекту этого метода. В задачу колесничих входило кроме «противодействия всем четырём родам войск (противника); захвата (противника) во время боя; спасения; собирания (своих) разрозненных (сил); расчленения объединённых (вражеских сил)» ещё и: — «наведение страха; придание величия; создание пугающего шума» (9, с. 422).

Иное дело, когда атакована лёгкая пехота, действующая врассыпную, или рассеянные и убегающие тяжеловооружённые. Это совсем другая ситуация.

В целом же, боевые повозки были очень уязвимы. Тот же Аппиан пишет:

«…он (Эвмен — В. Т.), собрав всех, какие у него были, пращников, стрелков и других легковооружённых, приказал им налетать на колесницы и поражать коней вместо возниц; ведь если конь в боевой колеснице начнёт биться в своей упряжке, то и вся колесница становится бесполезной, да и остальной правильный распорядок сильно нарушится, так как свои же боятся своих кос» (5, с. 302).

Юлий Цезарь ни разу не упомянул, о том, чтобы кельты атаковали колесницами сомкнутый строй пехоты. Британские парабаты и эниохи, действуя при поддержке своей конницы, нападали либо на римскую кавалерию, либо на лёгкую пехоту, причём во время рукопашного боя первые соскакивали со своих повозок и бились исключительно как легковооружённые. Возницы же тем временем старались вывести колесницы из зоны боя (149 т. 1, с. 84—85,92). Плотные ряды всегда старались вначале расстроить с расстояния метательным оружием.

Тит Ливии отмечает применение галлами колесниц против римской кавалерии, которую они рассеяли потому, что кони римлян не были приучены к грохоту и шуму, издаваемым повозками (64 т. 2, с. 281—282).

Вегеций вообще презрительно относится к применению колесниц. Он говорит:

«Цари Антиох и Митридат пользовались в своих военных походах колесницами с косами, запряжёнными четвёркой коней. В начале они вызывали большой страх, но потом стали предметом насмешек. Трудно для такой колесницы с косами найти совершенно ровное поле, малейшим препятствием она задерживается, а если поражена или ранена хоть одна лошадь, колесница уже выходит из строя. Но эти колесницы потеряли всякое значение главным образом, благодаря следующему приёму римлян: когда начинался бой, римляне быстро разбрасывали по полю капканы (трибулы); когда на них попадали катящиеся колесницы, они гибли. Капкан — это защитное оружие; сколоченное из четырёх заострённых кольев, как бы ни бросить, оно крепко становится на трёх кольях, а четвёртым, поднятым кверху, наносит вред» (12, с. 258).

Кроме приведённых аргументов нужно учитывать, что лошади, приученные к боевой упряжке, стоили слишком дорого, чтобы их бездумно бросать в атаку на копья пехоты, то есть, на верное уничтожение. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно ознакомиться со способами подготовки таких коней по дрезнехеттскому «Трактату Киккули» (208, с. 298; 228, с. 54-58). Сама тренировка делилась на несколько этапов и длилась более полугода. Здесь уместно вспомнить книгу В. Б. Ковалевской «Конь и всадник», где этот процесс описан со всеми подробностями и деталями (228, с. 54—58).

Таким образом, можно сделать вывод, что колесницы изначально применялись не для таранных ударов, а для маневренного боя. Атакуя вражескую фалангу, парабаты старались действовать метательными снарядами издали, постоянно маневрируя возле неё. И если плотный строй не имел прикрытия из лёгкой пехоты, колесниц, а позже — кавалерии, ему приходилось туго. Если же таковые были, то сами атакующие колесницы попадали в тяжёлое положение.

До появления кавалерии боевые повозки прикрывали гимнеты. На небольшом расстоянии от противника это было возможно. Отряды колесниц атаковали вперемешку с легковооружёнными. Но что делать, когда дистанция слишком велика? Ведь пехотинцы просто неспособны угнаться за несущимися повозками. Выход был найден. Полководцы стали увеличивать размеры и, соответственно, экипажи боевых колесниц. Первыми, по-видимому, до этого додумались хетты. Они стали составлять часть экипажей из трёх воинов: токсота, аконтиста и эниоха (204 т. 1, с. 19—20; 208, с. 299), а позже и их четырёх: токсота, двух аконтистов со с щитами и эниоха (352, с. 181). Возницы, доскакав до противника, давали возможность аконтистам спешиться и вести бой по своему усмотрению, поражая коней и парабатов врага, которым приходилось защищаться и от стрел вражеских токсотов, и от неожиданно атаковавших их из густых облаков пыли метателей дротиков. Такая тактика едва не оказалась причиной поражения египтян в битве под Кадешем (1312 г. до н. э.). Лишь своевременный ввод в бой свежего отряда колесниц из резерва спас армию от разгрома (204 т. 1, с. 19—21; 287 т. 1, с. 50—55). Мнение о том, что хеттские колесничие не использовали луки, а лишь копья и дротики в бою (287 т. 1, с. 55; 204 т. 1, с. 21) полностью опровергается фресками (204 т. 1, с. 20; 352, с. 181). Ато, что древнеегипетский художник не изобразил хеттских лучников на знаменитой росписи битвы при Кадете (204 т. 1, с. 19), спишем на его художественное видение. Поскольку Хеттская империя включала в себя множество малоазиатских народов, каждый из которых имел своё войско и свою тактику, естественно, в её пределах использовались различные типы колесниц, имевшие неодинаковый состав экипажей по численности и по вооружению. И, хотя на египетских рельефах и фресках изображены боевые повозки фараонов, рассчитанные на двух воинов — стрелка и возничего, логично допустить, что у них тоже имелись варианты конструкций колесниц и составов экипажей.

По примеру хеттов, экипажи из 3—4 воинов стали употреблять ассирийцы, вавилоняне, урарты… (352, с. 161, 141)

Война требует рационального подхода; то, что непрактично и неудобно — не оправдывает себя и, в конце концов, отметается. И наоборот, то, что приносит пользу, помогает достигнуть лучших результатов, раньше или позже находит применение.

В подтверждение можно привести пример использования метода спешивания в разных армиях.

Юлий Цезарь описывает такой способ ведения боя британцами (149 т. 1, с. 84—85, 92). Одной из разновидностей греческих ристаний было сочетание колесничных скачек с гоплитодромом (бегом в вооружении), при котором возница и атлет образовывали команду до определённого места гонка велась на колесницах, затем атлеты спешивались и бежали до финиша (295, с. 495; 102 т. 3, с. 439—440). В древнеарийских текстах «Махабхараты» часто встречаются эпизоды, где колесницы прикрывают бегущие ряды воины:

«А оба близнеца, обладающие выдающейся силой, будут охранять твои колёса, когда ты, о сын мой, (действуя) совокупно в сражении, будешь стремиться освободить царя матсьев» (73, с. 58).

Индийцы тоже применяли метод соскакивания с кузова боевой повозки:

«Тогда Сушарман, повелитель тригартов, вместе со своим младшим братом двинулся на царя матсьев всем строем колесниц. Затем, соскочив со своих колесниц, оба брата, те быки среди кшатриев, с булавами в руках бросились в сильной ярости на коней (противника)» (73, с. 57).

Арийцы придавали огромное значение умению стрелять из лука с несущейся во весь опор боевой колесницы. Причём, судя по текстам, чрезвычайно ценилась скорострельность:

«И тогда как Партха непрерывно брал стрелы, накладывал их и метал, между ними нельзя было заметить никакого промежутка» (73, с. 93).

Также важна была способность стрелять их лука с любой руки. Например, Арджуна говорит Уттаре о своём мастерстве:

«Какой же рукой он мечет (стрелы), правой или левой? — так будут спорить обо мне все враги, собравшись вместе» (73, с. 150).

За это мастерство Арджуна получил прозвище «савьяса-чин», то есть «одинаково ловкий и на левую руку».

Только в «Махабхарате» упоминается оружие непонятного назначения, которым пользовались колесничие:

«Оба они благородные мчались по полю битвы, применяя оружие праджапатья и айндра и страшное оружие агнея, оружие кауберы и варуна, ямья и ваявья» (73, с. 100).

По названиям видно, что данные виды вооружения находились под покровительством богов Праджапати, Кубе-ры, Варуны, Ямы…, но каково их практическое применение, мы не знаем.

О том, что воины во время сражения часто соскакивали с колесниц, упоминает также Гомер в «Илиаде». По древнекитайским трактатам «Суньцзы» и «Уцзы» видно, что каждой боевой повозке обязательно придавалось сопровождение — прикрытие из легковооружённых воинов (131, с. 83).

Во время боя важно было, чтобы колесница постоянно находилась в движении — стоящие на месте кони представляли собой слишком удобную мишень, уязвимую даже если они были прикрыты бронёй, которую употребляли практически все народы, имевшие дело с боевыми повозками. В первую очередь противник старался поразить именно лошадей, чтобы обездвижить экипаж:

«Там Вирата уничтожил в сражении 500 колесниц и сотни коней и убил при этом пятерых могучих воинов на колесницах».

«И тут царь (Вирата) пронзил Сушармана десятью стрелами и пронзил также четырёх его коней — пятью стрелами каждого» (73, с. 56—57).

Поэтому в войске необходимы были хорошо подготовленные возничие, в совершенстве знающие своё дело. Недаром в Древней Индии возницы составляли особую касту «сутьев», приравнивавшуюся к военной касте кшатриев (73, с. 147). В «Виритапарве» колесничий Накула в беседе с Ви-ратой говорит:

«Я хорошо знаю нрав коней и искусство их укрощения, (я знаю) также меры обуздания норовистых (коней) и все способы их врачевания. Не может быть у меня никогда упряжных животных пугливых и болезненных, не бывает у меня норовистой кобылы, а тем более коней» (73, с. 23).

Чтобы не прерывать движения в процессе сражения, колесничим приходилось постоянно маневрировать. Даже со всех сторон окружённый врагами, умелый возница не терялся, как, например, Уттара, управлявший конями Арджуны:

«Но тут сын Вираты, повернув коней влево, стал делать круговые движения ямака и таким образом устоял против тех врагов» (73, с. 147). В буквальном переводе «ямака» означает «двойной, парный круг» (109, с. 121—122).

Интересный случай с искусным юношей-эниохом приводит Элиан:

«Анникерид из Кирены гордился своим умением скакать верхом и управлять колесницей. Однажды он пожелал показать своё искусство Платону. Запрягши коней, юноша долго кружил в саду Академии, столь неукоснительно придерживаясь избранного направления, что безошибочно попадал в собственную колею. Все, естественно, были поражены, один Платон неодобрительно отнёсся к стараниям Ан-никерида, заметив: «Человеку, преданному таким пустякам, невозможно заниматься чем-нибудь серьёзным, ибо ум его, поглощённый ничтожными вещами, неизбежно не замечает того, что поистине достойно удивления» (153, с. 23—24).

Не будучи военным, философ Платон не смог по достоинствам оценить искусство Анникерида и высказался о нём слишком субъективно.

Вообще для греческой системы ведения боя, судя по «Илиаде», было характерно использование парабатами копья или дротика. Гомер ни разу не упомянул о применении ахейцами” лука. Однако найденный в Микенах перстень, на котором чётко видно изображение стреляющего в оленя с колесницы лучника, отвергает способ схватки, описанный Гомером, как единственный (216 т. 4, с. 494). Думается, древние ахейцы были не глупее остальных народов и использовали наиболее подходящее оружие в соответствующих условиях.

В кельтском эпосе герой Кухулин также имел отменного возницу Лаэга, мастерство которого образно отражено в «Похищении быка из Куальнгэ»:

«В самый центр войска врубился Кухулин и окружил его огромным валом трупов. Натиск врага на врагов он обрушил на войско, и обезглавленные тела ирландцев теснились вокруг Кухулина шея к шее, пята к пяте. Так трижды объехал он вокруг войска, оставляя за собой полосу шириной в шесть трупов, так что трое ногами упирались в шеи троих» (109, с. 222).

Фараон Рамзес II имел великолепного возничего в битве при Кадете, с которым на своей колеснице «Победа в Фивах», умудрился шесть раз проехать сквозь отряды хеттов, ведя бой чуть ли не в одиночку, так как его отряд разбежался.

С течением времени колесницы становились всё обременительнее для войск, поскольку требовали больших расходов, были неудобны в бою и слишком уязвимы. Их с успехом стали заменять всадники, действовавшие при поддержке лёгкой пехоты. И хотя в некоторых трудах, скажем, Эли-ана[13], есть сведения о возможной тактической организации колесничных отрядов, это следует рассматривать, скорее всего, как теоретическое рассуждение, потому что ни в Элладе (в классический период), ни в Македонии, ни в Римской республике, а затем империи, боевые повозки на войне не применялись[14].

Колесницы продолжали существовать долгое время, и время от времени о них встречаются упоминания, например, у Элия Лампридия (период поздней античности) (14, с. 176), в средние века у Анны Комнины (49, с. 162—163). Боевые повозки пытались модернизировать шотландцы в XV веке (204 т. 2, с. 24), даже Леонардо да Винчи составил проект новой модификации колесницы (204 т. 2, с. 178,180; 28 т. 2, с. 586-587), но все эти попытки не дали положительных результатов.

ГЛАВА 2. Конница древнего мира

Жизнь, как известно, полна парадоксов. Логика и практика подсказывают, что человек, прежде, чем создать и использовать колесницы, непременно должен был освоить верховую езду — ведь, чтобы пасти лошадей, табунщикам просто необходимо ездить верхом. Другим способом водить коней невозможно (228, с. 33).

Но вот почему в военном деле вначале появляется колесница с конной упряжкой (II тысячелетие до нашей эры) и лишь позже — верховой конь, остаётся загадкой. Естественнее было бы предположить, что процесс освоения обоих видов сражения происходил параллельно.

В некоторых научных трудах это объясняется тем, что вначале коневодство развивалось медленными темпами, а посему количество лошадей у индоевропейских племён было ограничено (175 т. 3, с. 137; 242, с. 33). Стало быть, обеспечить ими всех членов рода или племени было нереально. Поэтому оптимальным вариантом было создать элитную прослойку из колесничных бойцов, в то время, как остальные члены племени выполняли роль лёгкой пехоты.

Однако эта версия не объясняет того факта, что все арийские племена, почти одновременно мощным потоком хлынувшие в Евразию — от Кавказа до Анатолии на юге, до Китая и Индии на востоке — использовали колесницы как основную ударную силу. Из этого следует, что коневодство было уже тогда (в конце III — начале II тысячелетия до н. э.) достаточно развито.

Что же толкнуло ариев на столь масштабные миграции? Какие катаклизмы происходили тогда в Евразийских степях?

На сегодняшний день это остаётся невыясненным. Но, в качестве версии можно привести следующие соображения. Согласно Геродоту (22, с. 108—111), кочевники имели различные хозяйственные уклады. В разных регионах степной и лесостепной зоны разводили разные виды скота. Например, в полынно-типчаковых и солончаковых степях Нижнего Поволжья, где растительность была скудной, выращивали в основном мелкий рогатый скот. В поймах Дона и Днепра, богатых сочными высокими травами, был больше распространён крупный рогатый скот и лошади. Тех же животных разводили в низовьях этих рек, на обильном разнотравье (228, с. 32—33). Геродот говорит, что «скифы-пахари», т. е. оседлые скотоводы, отчасти занимавшиеся земледелием, жили в долинах Буга и Днепра. Значит, на границах степей и земледельческих государств селились арийские племена, занимавшиеся, наряду со скотоводством, ещё и обработкой земли. Именно среди этих народов могли широко распространиться колесницы.

В результате внутренних миграционных процессов и междоусобных войн за территории в связи с ростом населения и увеличением поголовья скота, оседлые арии были вынуждены уступить более воинственным восточным и северо-восточным кочевникам, использовавшим в качестве основной силы на войне не колесницу, а всадника, и отступить на земли оседлых государств, где они сами, в свою очередь, выступили в роли захватчиков. Недаром в последующие столетия (конец II — начало I тысячелетия до н. э.) на арену завоеваний выходят киммерийцы, а затем — скифы, совершенно не применявшие колесницу на войне. По крайней мере, сведений об этом нет.

О том, что люди знали верховую езду ещё в тот период, когда на полях сражений господствовала колесница, можно прочесть у Гомера в «Илиаде»:

«…Словно как муж, ездок на конях необычно искусный,
Лучших из множества коней избрав четверых и связав их,
Правит, и с поля далёкого к граду великому гонит
Битой дорогой; толпою и мужи и робкие жёны
Смотрят дивуясь, а он беспрестанно, и твёрдо, и верно
Скачет, садяся с коня на коня, на бегу их ужасном»
(259 ч. 1, с. 17)
В том же произведении, в отрывке, где Одиссей и Диомед, находясь в разведке, похищают коней у троянцев, есть строки:

«…Быстро вскочил на коня. Одиссей обоих погнал их
Луком, и кони летели к судам мореходным ахеян»
(25, с. 212)
Часто на фресках и сосудах встречаются изображения всадников; например, в сцене битвы при Кадете на фреске в Карнакском храме в Фивах чётко виден хеттский воин, спасающийся бегством верхом на лошади (204 т. 1, с. 20). На глиняном ахейском сосуде, датированном примерно 13 в. до н. э. изображен всадник (204 т. 1, с. 43). III-м тысячелетием до н. э. датируются плакетки, изготовленные в городах Передней Азии, на которых также видны фигуры людей верхом, на лошадях (242, с. 32). Сирийскую богиню Астарту и бега Баала, ханаанскую богиню войны Анат, хтоническую богиню Лабарну часто изображали как на колесницах, так и верхом (242, с. 33). Ещё до освоения коневодства в Месопотамии местные жители пытались приспособить для верховой езды эквидов (III тысячелетие до н.э.). (352, с. 130).

На основании этой информации можно сделать вывод о справедливости теории параллельного освоения колесницы и лошади как верхового животного. Другое дело, что в разных этнических группах и разных хозяйственных регионах преобладали различные методы использования коня на войне.


КИММЕРИЙЦЫ И СКИФЫ

Насколько известно, первыми из народов всадников, принесших в Ближнюю Азию новую манеру сражения, а именно использование конных лучников, были киммерийцы. Их набеги через Кавказский хребет начались в VIII в. до н. э. Надо думать, начались они под напором скифских племён, пришедших на Восток вслед за киммерийцами в VII в. до н. э. Возможно, и они, в свою очередь, подверглись давлению какого-либо из степных племенных союзов. Как бы то ни было, ясно одно: до их появления на Востоке кавалерия не использовалась в крупных масштабах.

Условно конницу можно разделить на два типа: естественную и искусственную. Первый тип развивался естественным путём в степных регионах и в долинах. Их жители специально занимались разведением лошадей. С раннего детства они умели обращаться с конями, знали их анатомию, великолепно ездили верхом и занимались селекцией. Соответственно, уровень мастерства таких всадников был чрезвычайно высок. Второй тип образовался внутри оседлых земледельческих государств. Разумеется, их жители были гораздо худшими наездниками, чем степняки.

Лошадей они в меньшей степени разводили сами, а в большей — покупали, меняли или захватывали у народов, занимающихся коневодством. Возникла такая конница, прежде всего, из необходимости противостоять кочевникам, предотвратить их набеги и грабежи.

Рис. 13. Скиф. 
Понимая слабость своей кавалерии, правители оседлых государств были вынуждены нанимать всадников-профессионалов к себе на службу.

Киммерийцы и скифы являлись типичными представителями естественной конницы. Вероятно, их отряды не были многочисленными, но, тем не менее, новая тактика приносила им победу за победой.

Первым подверглось удару киммерийцев Урартское царство. В 20-х годах VIII в. до н. э. его царь Руса I был разбит (175 т. 3, с. 139; 136, с. 7; 295, с. 261). Но кочевники вовсе не стремились к захвату новых территорий; их привлекала лишь добыча и они пошли дальше на юг.

Затем киммерийцы столкнулись с Ассирией. В одной из битв с ними был убит ассирийский царь Саргон II (предположительно в 705 г. до н. э.), но, в конце концов, пришельцы потерпели поражение и отступили, частью проникнув в Мидию, а частью, в союзе с Урарту, нанесли удар по Фригии (175 т. 3, с. 139).

Далее киммерийцы, в качестве наёмников или самостоятельно, участвуют в Ближневосточных войнах. Они захватили лидийскую столицу Сарды (652 г. до н. э.), но были разбиты союзом ассирийцев и мидийцев (около 600 г. до н. э.). Их остатки осели в Малой Азии и слились с местным населением (175 т. 3, с. 140; 295, с. 261).

В 70-х годах VII века до н. э. в Месопотамию через тот же Кавказский хребет пришли скифы. Уже в первом столкновении с Ассирийской державой скифы потерпели поражение, а их вождь Ишпакай был убит. Ассирийцы под влиянием киммерийцев к тому времени успели освоить тактику конного боя и применяли её против создателей — кочевников. Проиграв войну, скифы были вынуждены искать союза с Мидией и поддержали её восстание против Ассирии (175 т. 3, с. 140—141). Но ассирийский царь Асархаддон переманил скифский отряд к себе на службу. Их мощь и мастерство в бою использовали также Лидия и Ассирия, чтобы разгромить киммерийцев. В дальнейшем, после ряда войн, скифы, как и киммерийцы частью осели в Малой Азии, а частью вернулись через Кавказ в родные степи (175 т. 3, с. 144).

О кавалерии киммерийцев и их вооружении почти ничего неизвестно. Сохранились лишь схематические изображения их всадников (175 т. 3, с. 138). Но, поскольку этот народ был родственен скифам, можно предположить, что их вооружение и тактика были тождественны.

Существует мнение, что до вторжения в Малую Азию и Месопотамию скифская конница состояла исключительно из легковооружённых лучников. Лишь позже, ознакомившись с военным делом ближневосточных народов, скифы переняли их тяжёлое вооружение и стали с успехом его использовать (183, с. 73-74; 267, с. 162-163). Нам эта гипотеза представляется несколько ошибочной. Разумеется, мы не собираемся оспаривать возможность того, что скифские всадники заимствовали металлические — ламелярные и чешуйчатые — доспехи у ближневосточных народов, но, придя на их территорию, скифы наверняка уже имели отработанные на протяжении десятков лет междоусобных войн совершенные методы ведения конного боя; прекрасно знали сильные и слабые стороны рассыпного и плотного строя и наверняка использовали предохранительное вооружение как для всадника, так и для коня. Другое дело, что оно могло быть изготовлено из органических материалов: кожи, кости, дерева, не сохранившихся до наших дней (183, с. 136).

Любой разумный полководец, командуй он пехотой оседлого государства или конницей степных племён, должен был понимать, что, коль скоро противник применяет стрелы, дротики или камни, надо обезопасить от них своих воинов. Уже тогда люди наверняка уяснили, что просто уклониться от потока летящих снарядов даже атакующему в одиночку воину чрезвычайно сложно, не говоря уже о бойцах, стоящих в плотном строю (а в том, что скифы применяли оба вида построений для конницы, сейчас уже никто не сомневается (163, с. 23; 322, с. 168)).

Такой способ, как защита доспехами не только людей, но и лошадей, не мог прийти в голову кому-то одному. Всё происходило естественным путем, на основе принципа «удар — блок». Все азиатские народы: скифы, сарматы, ассирийцы, урарты, саки, персы, парфяне, гунны, китайцы, индийцы, использовавшие конных лучников или воевавшие против них, в обязательном порядке применяли защиту для лошадей, а в Европе в античный период — только македонцы и греки, коль скоро им пришлось иметь дело с персами. Но, по мере всё большего и большего проникновения кочевников-лучников на запад, это снаряжение переняли и другие европейские народы: римляне, остготы, франки, фракийцы и т. д.

До появления конных лучников всадники Европы, в основной массе, применяли дротики и копья, лук использовали только в пешем строю, — слишком сложна была техника конной стрельбы. А поскольку дротик менее опасен, чем стрела, ибо поражает на более коротком расстоянии, острой необходимости в доспехах для лошадей не было, потому что потери конского состава были невелики — воины успевали быстро преодолеть опасный поражаемый участок и сойтись в рукопашной. Скифы же, чтобы обезопасить лошадей от стрел, наверняка использовали защиту ещё до вторжения в Малую Азию, потому что, как выразился Ксенофонт: «…в случае опасности для коня, опасность грозит и всаднику, то нужно вооружить и коня налобником, нагрудником и набедренником, которые служат и для всадника. Но более всего надо прикрыть бока лошади, как самое опасное и слабое место. Их можно прикрыть чепраком, который должен быть так сшит, чтобы не только мог прочно сидеть всадник, но и чтобы не жал спины лошади. Всё прочее вооружение одинаково защищает коня и всадника» (267, с. 162),

То, что скифы применяли конскую броню в классический античный период ни у кого не вызывает сомнений. На это есть прямые указания у Геродота:

«Также из меди делают они (масагеты — В. Т.) грудные панцири для лошадей; напротив, уздечки, удила и фалеры приготовлены из золота» (22, с. 111).

Прямо об этом сообщает и Арриан, описывая сражение при Иссе:

«Воинов Александра пало больше: варвары подавляли своей численностью, а кроме того, и сами скифы, и лошади их были тщательно защищены бронёй» (8, с. 121).

Теперь попробуем рассмотреть, каковы были практические функции тяжело-, средне- и легковооружённых всадников. Сделав правильные выводы, мы сможем выстроить основную концепцию кавалерийской тактики как античности, так и средних веков. Ведь принцип действия её не менялся на протяжении сотен лет.

По мнению М. В. Горелика, наиболее совершенные панцири должны быть использовать воины, сражавшимися в одиночку, т. к. они больше подвергались опасности (183, с. 133). Правда, речь у автора шла о пехотинцах, но этот же принцип, надо думать, распространяется и на всадников.

Тяжеловооружёнными кавалеристами принято считать тех, кто полностью, включая руки и ноги, был закрыт бронёй сам и имел защиту для коня. Теперь пусть читатель себе представит, какого максимального результата может достичь такой боец, сражаясь в одиночку вне строя. Попытайся он атаковать фалангу (конную или пешую) врукопашную, он станет лёгкой добычей, потому что не сможет противостоять один нескольким воинам. Это признаёт и сам М. В. Горелик (183, с. 133). Легковооружённые же вряд ли станут сознательно сходиться с ним, так как не имеют нужных защитных средств. Наверняка они постараются издали стрелами или дротиками нанести максимальный ущерб тяжеловооружённому, стараясь попасть в уязвимые места: сочленения доспехов, глазницы, ноги лошади, её глаза и ноздри и т. д. Таким образом, кружась вокруг него и нанося рану за раной, легковооружённые добьются победы. Разумеется, катафрактарий[15] не будет пассивно стоять на месте и сам постарается атаковать противников.

Но разве он сможет в столь тяжёлом снаряжении угнаться за лёгкими врагами? Хотя тяжеловооружённый воин и его конь привыкли воевать, имея на себе громоздкие доспехи, легковооружённые не менее хорошо подготовлены и к тому же имеют явное преимущество в маневре. Даже с помощью лука и стрел катафрактарию будет трудно справиться хотя бы с одним лёгким противником. А если стрелков у врага несколько — шансов победить у него почти не остаётся.

Здесь стоит сделать оговорку. Конечно, в любой армии встречались воины, наделённые выдающимися боевыми качествами, но ведь подавляющая часть войска состояла из средне- или даже слабо подготовленных бойцов.

Подтверждение этих выводов можно найти у Курция Руфа, который в описании битвы при Иссе сообщает:

«На правом же фланге персы сильно теснили фессалийскую конницу, и один отряд был уже рассеян их натиском. Тогда фессалийцы ловко повернули коней, возвратились в сражение и учинили большое побоище варварам, настолько уверенным в победе, что они уже рассеялись и сами расстроили свои ряды. Кони и всадники персов были в равной мере отягощены пластиночными панцирями и с трудом двигались в этом сражении, где главным была быстрота, так что фессалийцы на своих конях окружили их и брали в плен многих» (120, с. 40—41).

Исходя из всего сказанного, можно сделать вывод о несостоятельности версии, допускающей возможность использования тяжеловооружённых всадников (либо пехотинцев) в рассредоточенном боевом порядке. Даже если каждый из них прикрыт несколькими лёгкими лучниками, что может сделать такой строй против плотной стены всадников, с флангов защищенных рассыпавшимися стрелками?

Следовательно, место тяжеловооружённых — в строю, и лишь в исключительных случаях их можно было использовать врассыпную, скажем, если удавалось загнать врага в ущелье, где легковооружённым лучникам не было места для маневра или бегства. В этом случае катафракты, рассеявшись, могли бы уничтожить всех лучников поголовно. Но такие обстоятельства выпадали нечасто.

Естественно, возникает вопрос, не слишком ли накладно было снаряжать всех тяжёлых всадников средствами защиты? На это можно ответить, что число воинов, вооружённых полными доспехами, было невелико в любом государстве.

Если следовать расчётам Полибия и построить отряд конницы в 8 рядов по 100 всадников в шеренге (105 т. 2, с. 457), то тяжеловооружённых в таком соединении будет 114 человек, то есть только те, кто составляет первую шеренгу и фланговые ряды[16].

Всадники, находившиеся на флангах, должны были иметь доспехи для лошадей, прикрывающие весь их корпус, как сказано в приведённом выше отрывке из Ксенофонта[17], а тем, кто стоял непосредственно лицом к врагу, достаточно было использовать конские нагрудные панцири, налобники и нашейники. Остальным 686 кавалеристам не было нужды защищаться так серьёзно, ибо они находились под защитой катафрактариев, закрываясь ими, как щитом. (80, с. 42; 87, с. 17)

Что касается вооружения, использовавшегося тяжеловооружёнными, в частности, скифами, то о нём можно сказать следующее:

Строго регламентированного, однообразного оружия ни в древности, ни в античности или средневековье всадники, да и остальные воины не использовали. Каждый из них вооружался согласно личному желанию и приверженности к тому или иному типу вооружения. Как доспехи, так и холодное, либо метательное оружие изготавливались в зависимости от вкуса заказчика, его достатка и фантазии мастера, а посему образцов вооружения было безграничное множество. Но всё же существовали некоторые общие черты.

Даже тяжеловооружённый всадник-кочевник был лучником. И, хотя у некоторых специалистов это вызывает сомнения, поскольку считается, что катафрактарию полагалось биться копьём, мечом или булавой (285, с. 31), дошедшие до нас изображения доказывают неверность таких суждений. Например, на наскальном рельефе в Фирузабаде высечен парфянский тяжеловооружённый всадник, у которого чётко просматривается колчан со стрелами (285, с. 38). Некоторые изображённые на колонне Траяна сарматские катафракты отстреливаются из луков от преследующих их римских всадников (285, с. 36). В более поздние времена, по трактату Псевдо-Маврикия, византийским тяжеловооружённым воинам предписывалось обязательно иметь луки и колчаны (67, с. 16).

Скифские всадники употребляли гориты, состоявшие из футляра для лука с пришитым к нему с наружной стороны отделением для стрел. Обычно горит носили на поясе с левой или с правой стороны, в зависимости от того, какой рукой воин предпочитал натягивать тетиву (183, с. 75; 332, с. 26—28). Количество стрел в нём могло быть различным. Луком катафракты пользовались, находясь на безопасном расстоянии от противника. Если бы они попытались сделать это вблизи от конного или пешего строя врага, то рисковали быть опрокинутыми контратакой, потому что на короткой дистанции не успели бы вложить луки в гориты и приготовиться к отражению удара копьями. Кроме того, атака латной конницы наиболее эффективна тогда, когда она производится на полном карьере.

Характерно такой момент описан у Плутарха в биографии Антония:

«Римская конница получила приказ, как только тяжёлая пехота приблизится к первым рядам парфян на полёт стрелы — немедленно гнать коней на врага. Парфян, стоявших при дороге, построение римлян до крайности изумило, и они насторожённо следили за неприятельскими воинами, которые шли молча, спокойно, храня равные промежутки между рядами, и только потрясали на ходу копьями. Когда же прозвучала труба и римские конники повернули и с шумом ринулись в нападение, их натиск парфяне выдержали (хотя луки сразу оказались бесполезны и оессильны — враги были слишком близко), но следом в дело вступила пехота, издавая оглушительные крики и грохоча оружием; тут и парфянские кони испугались, и сами всадники обрати-гись в бегство… (102 т. 3, с. 249).

Всё же стоит признать, что для катафрактариев лук был лишь вспомогательным боевым средством. Основной их задачей было прорвать плотные конные построения противника и здесь нужно было пользоваться копьём. Мечи, кинжалы, булавы, клевцы были для этого слишком коротки и применялись только в случае поломки или утери копья.

Латникм могли использоваться лишь против конницы или лёгкой пехоты. Мнение, что катафракты успешно таранили и сминали плотные ряды тяжёлой пехоты, абсолютно неверно (285, с. 42-43; 309, с. 227; 216 т. 1, с. 24). Если бы это было так легко, то пехота оказалась бы попросту не нужна, коль скоро кавалерия всегда побеждала её и в стрелковом, и в рукопашном бою. А между тем пехота продолжала существовать и развиваться.

Не сохранилось ни одного упоминания древних авторов о том, что конница в лобовой атаке прорвала пехотную фалангу. Есть, правда, один эпизод у Аппиана в описании битвы при Херонее в «Митридатовых войнах»:

«Прежде всего он (Архелай — В. Т.) выслал конницу, которая сильным натиском разрезала фалангу римлян на две части и затем, ввиду малочисленности римлян, стала легко их окружать. Римляне сильно отбивались, повернувшись во все стороны. Особенно трудно было римлянам, находившимся под начальством Гальбы и Гортензия, против которых стоял сам Архелай, так как варвары, находясь на глазах своего военачальника, наступали с особенной настойчивостью. Но тут Сулла двинулся на них с большим количеством всадников. По значкам военачальника и по поднятой большой пыли Архелай заключил, что приближается Сулла, поэтому он прекратил окружение и отступил в свой боевой строй» (3, с. 255).

В данном случае термин «разрезала» не надо отождествлять с «прорвала» или «опрокинула». Речь здесь наверняка идёт о том, что воины Митридата проскочили в промежутках между манипулами, оставленных римлянами для удобства передвижения; видимо, они не успели сомкнуться и образовать сплошной фронт фаланги. Случай этот аналогичен случаю с персидскими колесницами, рассказанному Аррианом в книге «Анабасис Александра», в эпизоде битвы при Гавгамелах.

Думаю, нет смысла перечислять все свидетельства бессилия кавалерии против пехоты в рукопашной. Монтекукули, полководец габсбургских войск, написавший военный трактат в конце 17 века, говорит об этом так:

«Ежели рота пикинёров плотно сомкнута, то коннице никак и ничем сего малого корпуса разорвать не можно; для того, что копейщики за 20 шагов рейтора к себе не подпустят…» (76, с. 23)

Пытливый читатель, конечно, может спросить: а как же броня для лошадей и всадников? Ведь сила напора бронированного конника намного больше, нежели пехотинца?

Но нельзя забывать, что, как бы конь ни был хорошо защищен, ноги его почти всегда оставались открытыми, за исключением редких случаев, относящихся к средним векам (161, с. 167; 216 т. 4, с. 315). В строе конных латников обычно только воин, стоявший в первой шеренге, мог активно вести рукопашный бой. Иногда использовалась и вторая шеренга. Тогда как каждой паре всадников противостояли 6—7 пехотинцев в фаланге, а максимум — и все 12, стоявшие в шести шеренгах друг за другом (307, с. 83). Плотную человеческую массу, закрытую доспехами, щитами и частоколом копий, не в силах смять ни одна лошадь. Даже у боевого коня есть чувство самосохранения, так что он не пойдёт на смерть добровольно. И всаднику приходилось, отбивая удары пехотинцев, ещё и управлять испуганным животным, понукать его, заставляя двигаться в нужном направлении[18].

Для убедительности приведём два отрывка из Плутарха. В битве при Каррах парфяне попытались атаковать строй римской пехоты:

«…Первым намерением парфян было прорваться с копьями, расстроить и оттеснить передние ряды, но, когда они распознали глубину сомкнутого строя, стойкость и сплочённость воинов, то отступили назад и, делая вид, будто в смятении рассеиваются кто куда, незаметно для римлян охватывали каре кольцом» (101 т. 2, Красс, с. 230).

Рис. 14. Скифские тяжеловооруженный (слева) и легковооруженный всадники. VI в. до н.э. 
«Когда римляне спускались с какой-то крутой высоты, парфяне ударили на них и разили стрелами, меж тем, как они медленно сходили вниз, но затем вперёд выдвинулись щитоносцы, приняли легковооружённых под свою защиту, а сами опустились на одно колено и выставили щиты. Находившиеся во втором ряду, своими щитами прикрывали их сверху, подобным же образом поступили и воины в следующих рядах. Это построение, схожее с черепичною кровлей, напоминает отчасти театральное зрелище, но служит надёжнейшею защитой от стрел, которые соскальзывают с поверхности щитов. Видя, что неприятель преклоняет колено, парфяне сочли это знаком усталости и изнеможения, отложили луки, взялись за копья и подъехали почти вплотную, но тут римляне, издав боевой клич, внезапно вскочили на ноги и, действуя метательным копьём, словно пикой, передних положили на месте, а всех прочих обратили в бегство» (102 т. 3, с. 253).

Как видно, конница, атакуя строй тяжёлой пехоты в лоб, практически всегда терпела поражение (183, с. 133).

Копьё у латников первой шеренги не должно было быть большой длины — таким копьём было бы очень трудно манипулировать: закидывать на петле на плечо или наносить активные удары. Максимальная его длина, вероятно, достигала не более 2,5—3 метров.

Щит катафрактарии могли употреблять или нет, по собственному желанию. Во всяком случае, сейчас принято мнение, что лучнику неудобно было пользоваться щитом, потому что невозможно одновременно держать щит и вести стрельбу (183, с. 132). Оно отчасти сложилось на основе записей Псевдо-Маврикия:

«…невозможно как следует действовать оружием тому, кто, сидя на лошади, должен в левой руке держать щит и лук» (67, с. 43).

С этим вполне можно было бы согласиться, если бы не сохранившиеся изображения, например, персидского царя Пероза II[19], вооружённого и щитом с копьём, и луком со стрелами (204 т. 1, с. 399). Арриан упоминает о скифском воине (надо думать, именно о катафрактарии), которому стрела, пущенная из катапульты, пробила и щит, и панцирь, при переправе македонцев через реку Танаис (8, с. 143).

Всё дело в размерах щита и способах его удержания. Если он был достаточно компактен, то воин мог его поместить на предплечье — на двух скобах или петле, оставляя кисть свободной для того, чтобы пользоваться луком (204 т. 1, с. 433). Такую технику боя использовали ещё египтяне (352, с. 107, 113), и, хотя в более позднее время в Византийских военных трактатах авторы не рекомендовали гипотоксотам[20] применять щиты (67, с. 43; 197, с. 104; 80, с. 35), их слова следует воспринимать не более как теоретические рекомендации, ибо другие источники доказывают обратное. Применение или неприменение щита было не регламентировано и зависело от частных причин. Иной вопрос, входили ли такие щиты в паноплию[21] скифских латников? (183, с. 189-191).

Ответ на него пока не найден, потому что по археологическим находкам и сохранившимся изображениям невозможно точно восстановить весь арсенал оружия, использовавшегося древними народами. В этом случае можно лишь констатировать факт, что такой вид вооружения действительно применялся, но вовсе не делать вывод о том, что применялся исключительно этот вид и никакой иной.

Мы склонны считать, что могли иметь место оба варианта боя: со щитом или без оного, с использованием в качестве защиты от ударов латного наруча, закрывавшего руку от кисти до плеча (183, с. 129).

Что касается наличия у скифов только коротких мечей — акинаков, это также опровергается археологическими данными. Сейчас мы можем точно сказать, что наряду с этим оружием у скифов были широко распространены и длиннолезвийные — карты, длина клинка которых составляла, в среднем, 70—90 см (183, с. 32). Карты были характерны именно для тяжеловооружённых, составлявших первую шеренгу строя. Были также в ходу виды оружия ударного действия: боевые топоры, чеканы, булавы, боевые молоты, дубинки.

Кроме латников-катафрактариев, боевой строй скифской фаланги составляла так называемая «средняя» конница. Её представители имели доспехи (полный или неполный комплект) для себя, но лошади их бронёй не закрывались.

Найденные Е. В. Черненко образцы длинных скифских копий от 4 метров и более (321, с. 235—239), которыми можно было эффективно пользоваться только держа обеими руками, позволяют сделать выводы о том, что скифы иногда задействовали в бою вторую конную шеренгу. Ведь ударная сила строя увеличивалась в два раза при одновременном участии в схватке и первой шеренги, и второй, вооружённых длинными копьями. Воин, имевший такое оружие уже не мог воспользоваться ни щитом, ни луком; в этом случае пришлось бы бросить копьё, ведь за плечо на петле его забросить невозможно из-за тесноты в строю и непомерной длины древка. В случае, если строй бывал опрокинут противником, чтобы уйти от преследования, всадникам приходилось эти копья попросту выбрасывать. Из-за неудобства, использование длинных копий, скорее всего, оставлялось на усмотрение командира, поскольку их преимущества не всегда могли компенсировать недостатки. По-видимому, такое оружие скифы стали использовать в более позднее время, заимствовав его у македонцев, с которыми часто имели столкновения. Если бы оно было известно ранее, то ассирийцы непременно переняли бы это новшество, но изображений длинных копий на ассирийских барельефах и фресках не находили. Правда, Геродот отмечает, что уже в VII веке до н. э. лидийские всадники использовали этот вид оружия:

«В это время в Азии не было народа сильнее и воинственнее лидян; сражались они на лошадях, с длинными копьями в руках, и были прекрасные всадники» (22, с. 40).

Последующие шеренги укомплектовывались конниками в доспехах или без них, вооружённых дротиками и луками. Наличие же щита зависело от выбора воина. Задачей гипоаконтистов[22] и гипотоксотов было атаковать противника врассыпную, совершая вылазки из строя. Их целью было рассеять боевые порядки тяжеловооружённых врагов, подготавливая атаку своим латникам, а легковооружённых — обратить в бегство, чтобы те, в свою очередь, не расстроили их катафрактов. На короткой дистанции было удобнее использовать дротики, на более длинной — луки. В случае явной угрозы эти всадники отступали к своим тяжеловооружённым и вновь выстраивались за их спинами, образуя монолитный строй (67, с. 57).

По сведениям древних авторов, глубина строя и ширина его фронта могла быть различной. Псевдо-Маврикий называет оптимальную глубину в 4 шеренги, ссылаясь на «древних» (67, с. 40—41); Полибий говорит о 8 шеренгах (105 т. 2, с. 457); Арриан считает, что самый удобный строй — тот, линия фронта которого в два раза превышает его глубину (259 ч. 1, с. 34); он же сообщает, что Александр Македонский строил свою конницу в 4, и никогда более 8 шеренг (259 ч. 1, с. 55).

Как показывает история военного искусства, наиболее подготовленную конницу строили в бою небольшими подразделениями, способными самостоятельно выполнять боевые задачи; и наоборот, чем конница слабее — тем большие массы из неё старались образовывать, чтобы воины чувствовали себя увереннее и защищённее (67, с. 41—42).

Компактные группы выстраивались различными боевыми порядками: в одну, две или три линии, на усмотрение командира.

Остальная масса скифской конницы состояла из легковооружённых лучников и метателей дротиков, действовавших, в основном, врассыпную, но умеющих в нужный момент образовывать плотный строй для прорыва легковооружённого противника, либо для атаки тяжеловооружённых во фланг или тыл. Доспехов они, как правило, не употребляли.

Кроме линейных построений, скифы строились клиньями (259 ч. 1, с. 41—42), о которых подробно речь пойдёт дальше.

В «Истории конницы» Денисон утверждает, что скифы вообще не имели никакого порядка в бою; сражались «треугольными кучками», используя луки, и никогда не доводили дело до рукопашной (197, с. 14). Причём автор не задумывался над тем, что, уж коль скифы используют в сражении «треугольные кучки», значит им приходилось в такой боевой порядок построиться! Ведь «треугольники» или «клин» — одна из форм правильного строя, использовавшаяся всеми народами, как в античности, так и в средние века[23].

Нет смысла спорить о том, что в клине вперёд выставлялись воины, наиболее храбрые и подготовленные, поскольку им приходилось брать на себя основное бремя рукопашной схватки с врагом. Но почему, по мнению Бонно-дю-Мартрея, это характерно только для «недисциплинированной массы»? Разве в прямоугольном построении не существовал такой же порядок? Клин — один из видов построения, применявшийся практически всеми армиями, и поскольку это не толпа, а строй, стало быть воины, его составляющие, должны были иметь организацию, дисциплину и понятие о том, какое каждому из них надлежит занять место, чтобы наиболее эффективно использовать имеющееся оружие.

Теперь расскажем о лошадях скифов. Наиболее характерное описание скифских коней даёт Арриан в своём произведении «Об охоте»:

«Там, где равнины удобны для скачки, например, в Мисии, в земле гетов и по Иллирии, охотятся на оленей на скифских и иллирийских лошадях. Их вначале трудно разогнать, так что можно отнестись к ним с полным презрением, если увидишь, как их сравнивают с конём фессалийским, сицилийским или пелопонесским, но зато они выдерживают какие угодно труды, и тогда можно видеть, как тот борзый, рослый и горячий конь выбивается из сил, а эта малорослая и шелудивая лошадёнка сначала перегоняет того, затем оставляет далеко за собой и гонится за зверем, она выдерживает скачку до тех пор, пока олень не выбьется из сил…» (249, с. 406).

Действительно, судя по дошедшим до нас изображениям, лошади скифов не отличались высоким ростом, были довольно приземисты, с крупной головой и широкой грудью (227, с. 125, 128, 129; 199, с. 178; 332, с. 39). Но вполне можно допустить и то, что скифские воины, совершая постоянные набеги, могли захватывать высокорослых коней, например, нисейских, а затем, скрещивая их с местными, получили иные, более крупные и красивые породы.

Плиний пишет, что скифы для езды предпочитали кобыл, мотивируя это тем, что те более послушны и выносливы, чем жеребцы, а Страбон рассказывает, что жеребцов они холостили, оставляя только производителей, чтобы их также сделать послушными (259 ч. 1, с. 4).

Своих боевых коней скифы специально приучали кусаться и бить врага копытами. Плиний Младший сообщает об одном интересном факте:

«Скифская конница славится своими конями; рассказывают, что, когда один царёк, сражавшийся по вызову с врагом, был убит, и победитель приблизился снять с него доспехи, то был убит конём побеждённого посредством копыт и кусания» (228, с. 111).

Быт кочевников был тесно связан с лошадью. Даже скифские цари не гнушались лично чистить и мыть своих коней. Плутарх в «Моралиях» говорит о том, что Антей, царь скифов «…чистя скребницей коня, …спросил послов Филиппа (Македонского — В. Т.), делает ли так Филипп, а когда они ответили: «Нет», — то сказал: «Как же может он идти на меня войною?»[24]

Кони скифов ценились и их соседями, использовавшими их для улучшения собственных пород. Известно, что Филипп Македонский во время похода в степи захватил у кочевников 20 тысяч маток и отправил их в Македонию. Об этом есть сведения у Юстина (259 ч. 1, с. 4).

Скифских конных лучников часто приглашали на службу в качестве наёмников. Андокид, греческий оратор, живший в конце V — начале IV в. в. до н. э., сообщает с восторгом: «…в первый раз, …мы организовали отряд всадников и купили 300 скифов-лучников» (228, с. 69).

Греки в этот период не имели своих конных лучников, и потому такое приобретение для Афин было чрезвычайно выгодно.

Степень военизации общества кочевников была настолько высока, что в походах участвовали как мужчины, так и женщины. Об этом есть прямые свидетельства у Гepoдота, правда, относящиеся к сарматским женщинам, но, поскольку жизненный уклад тех и других был одинаков, эти сведения вполне могли касаться и скифов. У Псевдо-Гиппократа мы читаем:

«Их женщины ездят верхом, стреляют из луков и мечут дротики, сидя на конях, и сражаются с врагами, пока они в девушках, а замуж они не выходят, пока не убьют трёх неприятелей. Та, которая выйдет замуж, перестаёт ездить верхом, пока не явится необходимость поголовно выступать в поход» (228, с. 73).

Климент Александрийский, христианский проповедник и писатель II века н. э. оставил свои впечатления:

«Я знаю савроматских женщин, которые занимаются военным делом не меньше мужчин, и других — сакских, которые, наравне с мужчинами, стреляют из луков назад, притворяясь бегущими» (228, с. 73).

В VI в. до н. э. скифы выдержали поход, предпринятый против них Дарием Персидским. Чуть позже они вторглись во Фракию и дошли до Херсонеса Фракийского. Неоднократно нападали по льду Керченского пролива на Синдику.

В середине IV в. до н. э. скифский царь Атей успешно воевал с фракийскими племенами — трибаллами, а в 339 г. до н. э. он столкнулся с Филиппом II Македонским, когда потерпел поражение и погиб. Об этом есть упоминания у Юстина, Лукиана и Фронтина (163, с. 9—10).

Примерно в 331—330 г. г. до н. э. полководец Александр Зопирион выступил против непокорной греческой колонии Ольвии. Горожане призвали на помощь скифские племена, и в сражении македоняне были разгромлены.

Против скифов успешно вёл войну Лисимах, правитель Македонии в 313 г. до н. э. Об этом пишет Диодор.

В конце II века до н. э. царь скифов Палак воевал против Понтийского государства и его царя Митридата Евпатора. В общем сражении скифы и роксоланы были разбиты полководцем Диофантом, выступившим в союзе с херсонесским ополчением. В I—II в. в. н. э. скифы подверглись давлению со стороны сарматов. В конце концов, они были побеждены. Часть племён ушла из степей и осела в соседних земледельческих государствах. Другая часть полностью ассимилировалась с пришельцами, на которых впоследствии распространилось название «скифы» (163, с. 10).


АССИРИЯ

Самым серьёзным противников киммерийцев и скифов на Ближнем Востоке была Ассирийская держава. Именно там, возможно, впервые в истории, был создан образец «искусственной кавалерии». Изобразительные материалы позволяют датировать появление первых конных соединений ассирийцев IX в. до н. э. (352, с. 157). Но вполне вероятно, что попытки создания конницы в Ассирии предпринимались намного раньше. Видимо, связано это было с проникновением через Кавказ кочевых племён протокиммерийцев на территорию Месопотамии. Хотя набеги эти носили частный характер и большой опасности для местных государств не представляли, новая для Двуречья и Малой Азии тактика массового применения верховых лошадей должна была навести военных теоретиков тех времён на серьёзные размышления.

Своей сильной базы для разведения лошадей Ассирия не имела, поэтому для её правителей, совершавших походы на север, в глубину Армянского нагорья уже в XIII в. до н. э., самой желанной добычей были кони.

Первым предпринял серию набегов Салманасар I. Известно, что именно в этом районе, а точнее в долинах близ озера Ван, жили племена, разводившие многочисленные табуны лошадей (175 т. 2, с. 156). Разумеется захват коней был далеко не единственной причиной, привлекавшей ассирийцев. Им нужны были металл, рабы, зерно, но в том и заключалась привлекательность этой местности для захватчиков, что здесь все ресурсы были сосредоточены в одном месте.

Какое вожделение сквозит в тексте «Письма Саргона II к богу Ашшуру», где описан поход против Урарту в 714 г. до н. э.:

«Люди, живущие в этой области (Суби), во всём Урарту не имеют равных в умении обучать лошадей для конницы — малые жеребята, порождение страны его обширной, которых он выращивает для своего царского полка и ежегодно берёт как подать, — пока они не будут взяты в область Суби, которую люди Урарту называют страной Маннеев, и стать их не будет рассмотрена, на них не ездят верхом, выходам, вольтам и поворотам, всему, что нужно для битвы, их не учат, они ходят рассёдланные» (203, с. 326).

Процесс формирования ассирийской конницы растянулся на несколько столетий. В IX в. до н. э. она ещё несовершенна в своих действиях, состоит только из гипоаконтистов и гипотоксотов. Причём, вторые сильно зависимы от первых: стреляют из луков и одновременно управлять конём ногами ассирийцы ещё не умели, поэтому во время стрельбы конные аконтисты придерживали за узду лошадей своих товарищей — лучников, разделившись на боевые пары (352, с. 157). Сложность управления одними ногами была обусловлена посадкой всадников. Корпус воина был смещён к крупу животного, поэтому, чтобы удержаться, ему приходилось сильно поднимать колени вверх. Такая посадка неудобна и для лошади и для наездника. В западной литературе её обозначали термином «donkey seat» («как на осле») (228, с. 82). Связано это с найденными изображениями первых всадников в Месопотамии, где пытаясь объезжать эквидов, применяли именно такую «жокейскую» посадку (352, с. 130).

Кроме того, благодаря помощи подручного, лучник не рисковал потерять во время боя поводья, которые могли соскользнуть с головы лошади при скачке — ведь повод был тогда слишком короток, чтобы, подняв лук, удерживать его в руках. Лишь позже, начиная со второй половины 8 в. до н. э. ассирийцы стали применять кисть-наузду — прообраз мартингала — посредством которой достигалось фиксирование повода, путём пропускания его через ремень кисти (228, с. 84).

Помимо луков и стрел, лучники были вооружены мечами, либо иным холодным оружием; часто снабжались шлемами и нагрудными доспехами. Ни наручей, ни поножей они не носили, поскольку вступать в рукопашную в их задачу не входило. Доспехи же нужны были для защиты от стрел. Лошади снабжались грудными доспехами — войлочными или кожаными, обшитыми металлическими бляхами. Ни копий, ни щитов лучники не имели.

Рис. 15. Ассирийские воины. IX в. до н.э. 
Гипоаконтисты на барельефах всегда изображены как подручные стрелков, но, вероятно, они выполняли и самостоятельные боевые задачи. Снаряжение их лошадей было таки же, как снаряжение лошадей стрелков[25], но что касается вооружения, тут вопрос сложнее. На барельефах метатели дротиков всегда на втором плане, позади лучников, поэтому элементы их вооружения трудно различимы. Не вызывает сомнения наличие одного или нескольких дротиков и шлема, возможно, меча или другого холодного оружия, наличие же щитов трудноопределимо. Логично будет предположить, что и у ассирийцев щит использовался в зависимости от уровня мастерства воина и был допустим, так как, метая дротики одной рукой, второй он мог держать щит и управлять лошадью. Думается, что в силу манеры боя гипоаконтистов (в отличие от лучников, им приходилось приближаться к противнику на гораздо более короткие расстояния, а соответственно, и подвергаться большей опасности), такая существенная деталь, как щит была для них вполне уместна, тем более, что доспехов они, видимо, не использовали, чтобы свободнее выполнять движения корпусом.

К 8 в. до н. э. посадка ассирийских всадников изменилась. Она стала близка к современной. С этого времени ассирийцы начинают создавать собственную тяжёлую кавалерию, умеющую вести бой в плотных построениях. Скорее всего, тому способствовала волна кочевников-киммирийцев, пришедших в Ближнюю Азию.

Как правило, воин тяжёлой конницы ассирийцев изображается вооружённый копьём длиной от 2,5 до 3 метров, а некоторые из них имеют колчаны и луки, которые забрасывают за спину, когда ведут бой копьём (352, с. 162—163, 169; 228, с. 90). Щитов оба вида всадников не имеют. Лошадей покрывают попонами, чтобы предохранить от конского пота чувствительную кожу человека.

Охарактеризовать ассирийское конное построение можно следующим образом:

В первую шеренгу ставились наиболее защищенные воины и лошади. На ноги воины часто надевали толстые сапоги с высокой шнуровкой. Вооружались они луком и стрелами, коротким холодным оружием и копьями. Конями управляли при помощи плетей. За ними следовали всадники, вооружённые попроще, часто без нагрудной защиты и без луков. Их основным оружием были копья и мечи.

Количество шеренг в ассирийском строю неизвестно. Можно допустить, что оно было таким же, как в античные времена. Тактика использовалась, подобная скифской.

Любопытно, что ассирийские изображения, очень подробные и точные, не дают никаких свидетельств о применении кожаных петель на длинных копьях латников, одна из которых должна была находиться рядом с пяткой оружия, чтобы вдевать в неё стопу, а другая — на уровне плеча, чтобы забрасывать копьё за спину для удобства выпускания стрел из лука. В противном случае непонятно, как пользовались копьём и куда его убирали, когда надо было вести стрелковый бой. Остановившись, копьё, разумеется можно было воткнуть рядом с собой в землю, но во время движения держать его в руках, при этом манипулируя луком и стрелами, было бы весьма затруднительно.

Что касается конниц таких государств, как Урарту, Элам и Вавилон, можно сказать, что организовывались и вооружались они идентичным способом, отличаясь только деталями снаряжения и декором отделки.


ПЕРСИЯ

Если положиться на созданное Ксенофонтом произведение «Киропедия» и принять на веру всё, о чём в нем рассказывается, то следует считать, что кавалерия у персов появилась лишь с началом завоевательной эпопеи Кира Великого, что до неё персы понятия не имели о езде верхом и что их армия состояла сплошь из пехоты, причём организованной по эллинскому образцу. Между тем, первые прямые упоминания о тяжёлой персидской пехоте и её плотных построениях мы находим только в работе Аммиана Марцеллина (4 в. н. э.).

Если согласиться с «Киропедией» Ксенофонта, то получится, что основой для создания персами собственной конницы послужили следующие факты, изложенные автором как бы от имени Кира:

«В лагере врагов мы захватили множество коней, уздечек, которыми они взнуздываются и много другого снаряжения для кавалерии. Есть у нас и оружие, в котором нуждаются всадники: панцири для защиты тела, копья, которые мы можем метать или использовать для ближнего боя».

«Разве не приятнее отправляться в дорогу верхом на коне, чем идти пешком? И разве не приятно быстро прибыть к другу, когда необходимо срочно его увидеть? Или, во время преследования быстро настигнуть человека или зверя? И разве это не удобно, что конь не только несёт человека, но и его оружие, в то время, как пеший воин вынужден сам тащить его на себе? Ведь это не одно и то же — держать оружие и нести его. А если кто-нибудь боится, что нам придётся вступить в бой верхом на коне прежде, чем мы в совершенстве овладеем искусством верховой езды, и что, перестав быть пехотинцами, мы не окажемся тогда и всадниками хорошими, то и из этого положения можно найти выход: стоит нам только захотеть, и мы сразу же спешимся и так станем продолжать бой: ведь обучаясь искусству сражаться в конном строю, мы не забудем службы в пехоте» (57, с. 93).

Бесспорно, подобные рассуждения слишком поверхностны и наивны для характеристики такого сложного исторического процесса, как создание конницы.

Мидийцев и персов относят к индоиранским народам, основным занятием которых было скотоводство и, в частности, коневодство. Считается, что они заселили Иранское плато в IX—VIII в. в. до н. э., смешавшись с местными племенами (199, с. 140). Вначале персы занимали подчинённое положение в образовавшемся в VII в. до н. э. под предводительством царя Киаскара, Мидийском государстве, но в 558 г. до н. э. Кир II объединил персов, а в 550 — разбил царя мидов Астиага и завоевал всю территорию, принадлежавшую ранее Мидии. Ситуация изменилась, теперь уже миды (или меды) стали зависимы от персов (199, с. 142; 175 т. 3, с. 286-287).

Так что версия об образовании конницы у персов, выдвинутая Ксенофонтом, по-видимому, вымышлена самим автором.

Геродот говорил, что персы ценили в человеке три качества, и старались привить их своим детям: искусство ездить верхом, умение стрелять из лука и честность (146, с. 352). Верховая езда в этом перечне стоит на первом месте. То же самое рассказывает Страбон о молодых персидских воинах — кардаках, которых Ксенофонт на греческий манер называет эфебами:

«С пятилетнего возраста до 24 лет дети упражняются в стрельбе из лука, в метании дротика, верховой езде и борьбе» (128, с. 681).

Ксенофонт сам же себе противоречит, описывая систему воспитания персидской молодёжи. Военное обучение «эфебы» проходили исключительно верхом:

«Выезжающие в поле вместе с царём должны иметь при себе лук и около колчана меч в ножнах или секиру, кроме того ещё плетёный щит и два копья, из которых одно — метательное, а второе, если надо, употребляется для рукопашного боя» (57, с. 8).

Начальная подготовка персидских воинов под присмотром опытных инструкторов длилась десять лет. Затем они переходили в разряд зрелых мужчин и уже в этой категории несли службу 25 лет. По Ксенофонту, именно из этих воинов формировалась тяжёлая конница:

«Когда надо отправляться в поход, они, пройдя подобную школу, вооружаются не луком со стрелами или метательными копьями, но так называемым оружием ближнего боя. На грудь они надевают панцирь, в левой руке держат плетёный щит, как это мы видим на картинах, изображающих персов, а в правой руке меч или кинжал» (57, с. 9).

Данное описание несколько утрировано, вообще же, вооружение тяжёлого персидского всадника можно смело сопоставить с вышеописанным скифским. В своей книге «О коннице» Ксенофонт говорит о чрезвычайно надёжной защите персидских латников (183, с. 129). В той же «Киро-педии» есть сведения о катафрактах персов:

«Воины, окружавшие Кира, все были снаряжены также, как он сам, то есть одеты в пурпурные хитоны, в медные панцири и в медные же шлемы с белыми султанами, а вооружены — мечами и копьями с древком из кизилового дерева, каждый всадник — одним таким копьём. Кони их были защищены медными налобниками, нагрудниками и набедренниками; последние служили одновременно защитой и всаднику» (57, с. 156).

Кстати, в этом же произведении есть интересная деталь. Ксенофонт пишет, что вся персидская конница перед битвой с лидийцами якобы оставила дротики и луки и вооружилась только копьями и мечами, предпочтя рукопашный бой. Такой факт допустим по отношению к катафрактариям, но никак не ко всей коннице. Несомненно, это выдумка автора.

Рис. 16. Персидский всадник. (Царь Пероз Второй; прорисовка древнего изображения)
В «Анабасисе» Ксенофонт также даёт описание тяжеловооружённые всадников:

«Кир со своей конницей, в количестве примерно 600 человек, вооружённых, за исключением Кира, панцирями, набедренниками и шлемами, находились в середине строя; Кир же пошёл в битву с непокрытой головой (говорят, будто и другие персы отваживаются сражаться с непокрытой головой). На всех конях (в отряде Кира) были налобники и нагрудники; у всадников имелись также эллинские мечи» (54, с. 31).

Можно предположить, что в данной битве (при Кунаксе) Кир собрал в одном месте всех тяжеловооружённых, чтобы здесь нанести наиболее мощный концентрированный удар. Но, как правило, колонны, составленные сплошь из бронированных всадников и коней, были малоэффективны, потому что (по Элиану (195 т. 3, с. 175)) кони, в отличие от людей, не могли оказывать друг другу поддержку и напирать на впереди стоящих, создавая давление. Если же всадники станут принуждать их, то добьются, того, что животные выйдут из повиновения, станут грызться, вставать на дыбы, начнут беситься и расстроят боевой порядок. В рукопашном бою участвовали одна, максимум — две первые шеренги. Остальные оставались пассивными. Только в случае, если бы задние шеренги состояли из легко или средневооружённых всадников, от них могла быть практическая польза, выражающаяся в вылазках из общего строя.

При Кунаксе атака сконцентрированной массой катафрактов вначале принесла успех Киру, но без поддержки лёгкой и средней конницы развить его он не смог, что и отражено в «Анабасисе»:

«Когда Кир, опасаясь, что эллинское войско не было обойдено с тыла и уничтожено, бросился навстречу врагу, произведя атаку со своими 600 всадниками, он победил и обратил в бегство шеститысячный отряд, прикрывавший царя с фронта и, как говорят, сам, собственною рукой убил его предводителя Артагерса. Но когда началось бегство, шестисотенный отряд, бросившись в погоню, рассеялся, за исключением немногих, не покинувших Кира, почти только одних так называемых его сотрапезников» (54, с. 34).

В конце концов, атака провалилась, а сам Кир был убит.

В армии Персидской империи было множество подвластных народов, каждый из которых обладал своей конницей. Одни из них предпочитали воевать легко, другие, наоборот, тяжеловооружёнными, но предпочтение того или иного вида конницы не означает, что только он и употреблялся в данном регионе.

Геродот, рассказывая о вторжении Дария в Грецию, даёт красочное описание его кавалерии:

«Следующие народности составляли конницу, — не все народы доставляли всадников, но только поименованные ниже: прежде всего персы, вооружённые также, как и персы пешие (то есть «…на голове шапки из плохо сбитого войлока, называемые тиарами, на теле пёстрые хитоны с рукавами, панцири из железных чешуек, наподобие рыбьей чешуи, на ногах штаны; вместо щита они имели плетёнку, под которой висел колчан; копья короткие, луки большие, стрелы тростниковые, наконец короткие мечи на правом боку, висящие на поясе»); только некоторые всадники имели на голове медные или железные уборы, чеканной работы.

Потом в конце были некие кочевники по имени сагартии, персидское племя между прочим по языку; вооружение их занимает середину между персидским и пактийским. Сагартии доставляли 8 000 конницы; оружия они не употребляют обыкновенно ни медного, ни железного, за исключением коротких мечей; для войны пользуются сплетёнными из ремней верёвками; с ними-то они и идут в войну. Способ сражения у этого народа таков: сошедшись с неприятелем, сагартии забрасывает свою верёвку с петлёй на конце и, кого бы ни поймал, лошадь ли, или человека, тащит добычу к себе; затянутый в петлю погибает».

«Мидяне, равно как и киссии, вооружены были также, как и пешие (то есть имели персидское вооружение — В.Т.) (21 т. 2, с. 166); подобно пешим индийцам, вооружены были индийцы конные (т. е. «Индийцы одеты были в платье из хлопчатой бумаги, луки и стрелы имели тростниковые, последние с железными наконечниками»); они имели верховых лошадей и боевые колесницы, запряжённые лошадьми и дикими ослами. Конные бактриане и каспии имели такое же вооружение, как и пешие (т. е. «головной убор бактриан был очень похож на мидийский; но луки у них тростниковые, бактрийские и копья короткие.» «Каспии одеты были в хитоны из шерсти, имели туземные луки из тростника и акинакесы»); точно также ливиане (т. е. «Ливиане имели кожаную одежду и вооружены были копьями, на конце обожжёнными»), все имевшие боевые колесницы. Подобно каспиям, парикании в коннице вооружены были также, как и в пехоте (о париканиях у Геродота никаких сведений нет — В. Т.); то же самое относится к арабам (т. е. «Арабы носили подпоясанные плащи, луки имели длинные, висевшие на правом плече и натягивающиеся в обратную сторону»), которые все имели с собой верблюдов, по быстроте не уступавших лошадям. Только эти народности сражаются на лошадях.

Число конницы, не считая верблюдов и колесниц было 80000. Все всадники распределены были по отрядам; но арабы занимали последнее место: так как лошади не могут выносить верблюдов, то верблюды и были поставлены сзади, чтобы лошади не пугались (21 т. 2, с. 171—173).

Рис. 17. Персидские всадники: легковооруженный (слева) и тяжеловооруженный. V в. до н. э.
О множестве народов, составлявших персидскую кавалерию, сказано и у Арриана в «Походе Александра».

Автор не сообщает об этническом составе персидских всадников в сражении при Граннике (8, с. 66—69) (334 г. до н. э.) также, как и в битве при Иссе (333 г. до н. э.) (8, с. 92—96)[26], зато в описании сражения у Гавгамелл (331 г. до н. э.) упоминаются следующие народы: инды, бактрийцы, собдиане, саки, арахоты, арии, парфяне, гирканцы, тапуры, мидийцы, кадусии, албаны, сакесины, сусиане, уксии, вавилоняне, карийцы, ситакены, армяне, капподокийцы и сирийцы (8, с. 117). Подавляющее большинство из вышеперечисленных племён вполне могли выставить крупные отряды кавалерии.

Денисон, работая над «Историей конницы» писал о том, что персы, хотя и умели использовать плотные конные построения — в четыре шеренги по сто человек каждая — однако не использовали ни луков, ни дротиков (197, с. 17—18). Автор невольно оказался введённым в заблуждение «Киропедией» Ксенофонта.

Арриан не раз говорит, что персидская армия, в частности конница, перед сражением всегда строилась (8, с. 68, 93), сообщения о том же есть и у Курция Руфа, и у Геродота. Умение строиться в боевые порядки было реальной необходимостью, и в этом смысле персы от других народов не отставали.

Тактику сочетания плотного и рассыпного строя персы использовали ту же, что и скифы, сарматы, саки, армяне, парфяне. Новшества в ней могли возникнуть только при применении более мощных и дальнобойных луков, что давало бы возможность начинать бой с большей дистанции, оставаясь неуязвимыми для контробстрела. Однако никаких упоминаний о подобных нововведениях у авторов того времени не встречается.

Аммиан Марцеллин, сообщая о походе римских войск под командованием Юлиана в Месопотамию и о битве при Ктесифоне (363 г. н. э.), описывает те же методы персидской конницы, которые она использовала несколькими столетиями раньше:

«Персы выставили против нас панцирных всадников в таком тесном строю, что при каждом движении тела тесно облегающие члены пластинки слепили глаза встречным; все лошади были также защищены кожаными покрывалами» (69, с. 320).

«То были закованные в железо отряды; железные бляшки так тесно охватывали все члены, что связки совершенно соответствовали движениям тела, и прикрытие лица так хорошо прилегало к голове, что всё тело оказывалось закованным в железо, и попадавшие стрелы могли вонзиться только там, где через маленькие отверстия, находившиеся против глаз, можно что-то видеть, или где через ноздри с трудом выходит дыхание. Часть воинов, готовая сразиться копьями, стояла неподвижно, как будто люди были связаны медными цепями. Рядом с ними были расположены стрелки — этим искусством испокон веков сильны были персы. Широко разводя руки, они натягивали упругие луки, доводя тетиву до правого соска, и зажимая в левой руке стрелу, ловким и умелым толчком пальцев выпускали звонко свистевшие стрелы, наносившие смертельные раны» (69, с. 328).

Трудно сказать, с какого периода персидские всадники стали применять длинные копья — палты, о которых говорит Гелиодор[27]:

«Копьё же острым концом далеко выдаётся, прямо привязано будучи к лошадиной шее; самый же ремень от копья, собранный, привязывается к верху ноги лошадиной, которой в сражении не только не убавляет силы, но при том делает помощь руке конного, коему оставалось единственно бросать прямо и метить. Итак, когда он вытягивался и шёл далее, противник противлением жёстче делал стремление для удара, то конный всякого попадавшего насквозь пробивал, а иногда и двух одним разом» (307, с. 97).

О назначении этого вида оружия мы уже рассказывали. Его к тому времени несколько модернизировали и для облегчения действий всадника стали пристёгивать к шее коня. Это давало возможность воину удерживать копьё в равновесии, а также наносить удары одной рукой. Правда, в этом случае угол поражения значительно уменьшался, жёсткая фиксация позволяла использовать оружие в одной плоскости, только слегка отклоняя его вверх или вниз. Поэтому в качестве оружия для первой шеренги воинов палты однозначно были неприемлемы, кроме того, они лишали бойцов возможности эффективно использовать луки. В случае рассредоточения боевого порядка, эти всадники оказывались беззащитны против атак вражеских конников, так как копья лишали их маневренности, мешая совершать резкие повороты и вольты.

Прежде в исследовательских трудах по древней военной истории авторы придерживались мнения, что каждое отдельное подразделение составляли воины, вооружённые одним типом оружия; отряды, имеющие неординарное оружие, например, сарисофоры или пельтасты, находились вне общего строя фаланги и действовали самостоятельно. На наш взгляд, из-за этого и возникала путаница. Обилие названий различных категорий воинов сбивало с толку исследователей и мешало убедительно обосновать предназначение того или иного рода войск. Поэтому, описывая военную тактику, старались отделаться общими фразами. Но логика и практика показывают, что всё было намного рациональнее и проще, чем это раньше представляли.

Конница персов, как и любая другая, была абсолютно беспомощна против лобовой атаки плотного построения пехоты. Рукопашной схватки с таким боевым порядком кавалерия выдержать не могла, что подтверждает Ксенофонт:

«В свою очередь, персы, заметив всадников Агесилая, сгруппировали свои силы и выстроили против войска эллинов все свои многочисленные отряды всадников. Тут Агесилай, зная, что у противника всё ещё нет пехоты, в то время, как у него самого всё уже было готово к бою, счёл этот момент самым подходящим для сражения, если только он сможет навязать его персам. Принеся жертву богам, он сразу же повёл фалангу в атаку против выстроившейся конницы врага. Тем из гоплитов, которым было по десяти лет от поры возмужания, он велел устремиться прямо на неприятеля, а пельтастам бегом двигаться впереди них. Всадникам также был отдан приказ атаковать врага, сам же он со всем остальным войском должен был следовать за ними. Удар греческих всадников приняли на себя лучшие воины персов; но когда на них обрушилась вся сила эллинского войска, персы подались назад. Одни из них попадали в реку, другие бежали с поля сражения» (57, с. 222).

На протяжении всего повествования «Анабасиса» ни разу не отмечен факт, что персидские всадники рискнули врукопашную атаковать греческую фалангу. Они действовали исключительно совместно с лёгкой пехотой, пользуясь стрелковым и метательным оружием. Вообще, манера сочетания в бою подразделений лёгкой пехоты и кавалерии была широко распространена как в древности и античности, так и в средневековье. Ещё Геродот заметил, что масагеты были мастерами вести как конный, так и пеший бой (22, с. 111), то же самое утверждает Страбон (128, с. 485).

Персы славились по всей Ойкумене[28] своими лошадьми. Разумеется, каждый из народов-всадников, входивших в Персидскую империю, использовал множество различных пород коней, но особенно славились несийские лошади, о которых у Страбона можно почерпнуть следующие сведения:

«Что касается несийских коней, которыми пользовались цари, как самыми лучшими и самыми большими, то одни утверждают, что порода их отсюда, а другие — что из Армении. Подобно парфянским лошадям они отличаются своеобразной статью по сравнению с элладскими и прочими лошадьми в нашей стране» (128, с. 495).

«Страна эта (Армения — В. Т.) настолько «обильна конями» (не уступая Мидии), что даже несийские лошади, которые служили персидским царям, выращивались и здесь. Сатрап Армении ежегодно посылал персидскому царю 20 000 жеребят на праздник, называемый Митракинами. При вторжении в Мидию вместе с Антонием Артавасд выставил на смотр, кроме прочей конницы, ещё б 000 покрытых бронёй лошадей, построив их в боевой порядок. Любителями такого рода конницы являются не только мидяне и армяне, но и албанцы, так как и они пользуются на войне покрытыми бронёй лошадьми» (128, с. 499).

Можно себе представить силу удара персидских латников на этих лошадях, отличающихся высоким ростом и мощью.

Известно, что во время похода в Грецию (480 г. до н. э.) персидский царь Ксеркс в Фессалии устроил конные скачки между местными породами и иранскими. Неказистые, низкорослые фессалийские лошадки, естественно, проигрывали на коротких дистанциях рослым персидским красавцам. Царь остался чрезвычайно доволен результатами состязания (259 ч. 1, с. 5).

После завоевания Александром Македонским, Персия не прекратила своего политического существования, она вновь возродилась под предводительством другой династии Сасанидов (с 227 года до н. э.) и стала серьёзным соперником Рима, и Константинополя.


ИНДИЯ

Ещё один образец искусственной кавалерии мы находим в Древней Индии. До начала тесных контактов с индоарийскими племенами (т. е. до середины II тысячелетия до н. э.), местные народы[29] на протяжении 2,5 тысяч лет лошадей не разводили. Остатки костей лошади обнаружены только в самых верхних слоях культурного слоя (175 т. 2, с. 408). Как раз в это время арии стали проникать на территорию Индии. Характерно то, что их приход не сопровождался большими войнами. Кризис местных культур начался задолго до вторжения индоевропейцев (175 т. 2, с. 417; 199, с. 221). Заселение проходило относительно мирно; следов больших пожаров и разрушений археологами не обнаружено.

Кроме крайних районов северо-западной Индии, основная территория этой страны мало пригодна для выпаса табунов лошадей. Их приходилось в больших количествах покупать за границей. Разводили коней исключительно для военных целей. Поскольку содержание лошади обходилось очень дорого, иметь её было накладно: кроме того, существовали специальные законы, не позволявшие держать этих животных частным лицам, о чём писал Страбон:

«Коня и слона частному лицу держать не разрешается; конь и слон считаются царской собственностью, а уход за ними вверен особым надсмотрщикам» (128, с. 655).

Во «Всемирной истории войн» авторы датируют появление индийской конницы как рода войск примерно серединой I тысячелетия до н. э. и связывают это с вторжением персов (204 т. 1, с. 97). Однако, судя по текстам «Махабхараты», созданная в конце II — начале I тысячелетия до н. э.[30], армия индов уже тогда чётко делилась на четыре рода войск: пехоту, слонов, кавалерию и колесницы (73, с. 140). Можно провести параллель между появлением конницы в Индии и в Ассирии, поскольку в обоих случаях повлияли на это одни и те же внешние факторы, а именно — нападения всадников-кочевников.

Индийская конница делилась на тяжёлую — варминахов[31], строившихся в плотные боевые порядки и лёгкую — гуддхахов (9, с. 424).

Что касается тактики и вооружения индийских всадников, то они не отличались от армий других государств. Однако, нельзя однозначно ответить, насколько эффективно конники индов использовали лук. «Махабхарата» не даёт прямых указаний на это. Известно, что лучники — махаратхины[32] ездили на колесницах, либо слонах. Пехота также имела в своём составе большой процент стрелков, но о факте существования лучников-кавалеристов надёжных свидетельств нет. Правда, Геродот, перечисляя войска персов, вторгшихся в Грецию, говорит, что конница индов была вооружена также, как и пехота, а значит, имела тростниковые луки и стрелы с железными наконечниками (21 т. 2, с. 167). Насколько можно верить его свидетельству — неизвестно. Арриан в «Индике» утверждает, что всадники индов были вооружены двумя дротиками и небольшими щитами (287 т. 1, с. 90; 147 т. 1, с. 283). Страбон, ссылаясь на свидетельство Неарха, пишет о брахманах следующее:

«Их вооружение состоит из лука и стрел длиной в три локтя или из щита и широкого меча длиной в три локтя. Вместо уздечек у них в ходу переносники, мало отличные от намордников, а в губы лошадей продеты гвозди» (128, с. 666).

Но и тут непонятно, именно ли всадники вооружены луками.

Внимательно вчитываясь в строки «Анабасиса Александра», где описана битва при Гидаспе (326 г. до н. э.) между царём Пенджаба Пором и Александром Македонским, мы видим, что индийцы в ней не использовали конных лучников. Их кавалерия сильно страдала от обстрела тысячи гипотоксотов македонян. К сожалению, перевод текста М. Е. Сергеенко не даёт картины боя (8, с. 179—184) и мы приведём отрывок его по хрестоматийному материалу:

«Уже началась перестрелка, и Александр послал на левое крыло индийцев конных лучников, которых было до тысячи, чтобы расстроить стоявших здесь врагов сильным обстрелом и нападением коней. Асам, имея при себе всадников-гетеров, быстро продвинулся к левому крылу варваров, спеша наброситься на уже приведённых в смятение по всему крылу, прежде чем их конница будет выстроена перед фалангой.

В это же время и индийцы, собрав отовсюду всадников, выступили в конном строю против Александра, предупреждая нападение, и те, которые были вокруг Койона, как было уговорено, появились сзади них. Увидев это, индийцы были вынуждены сделать двойной строй конницы имеющим два фронта, причём та часть, которая была направлена против Александра, была больше и сильнее, те же, которые должны были стоять против Койона и тех, что с ним, повернулись в противоположную сторону. И это, конечно, сразу привело в смятение и намерения индийцев, и Александр, видя удобный случай в самом развороте конницы в разные стороны, наваливается с теми, что были вокруг него, так что индийцы не приняли удара всадников, бывших вокруг Александра, но отступили, как за некую надёжную стену, за слонов» (147 т. 1, с. 291—292).

Далее по ходу сражения индийская конница атаковала только из-под прикрытия слонов, но всякий раз бывала отброшена назад. Из-за тесноты и давки многие всадники индов пострадали от собственных слонов.

Из текста видно, что индийской коннице были по плечу сложные маневры, но об участии в сражении их гипотоксотов нет ни слова. Скорее всего, они отсутствовали вовсе, и воевать индийские конники предпочитали дротиками, по образцу греков и римлян, либо было их очень мало, иначе 1000 македонских стрелков не удалось бы так легко «привести в смятение» ряды индов. Можно также предположить, что именно поход Александра в Индию способствовал реорганизации индийской военной системы, и, в частности, появлению у них гипотоксотов.

«Удьйогапарва» даёт нам описание индийских латников-варминахов:

«Там были десятки тысяч коней с сидящими на них всадниками, облачёнными в панцири, в красивых украшениях и со знамёнами. Исчисляемые многими сотнями и тысячами, все кони были легко управляемы и легко укротимы, все были покрыты золотыми украшениями и послушны воле своих седоков» (74, с. 304—305).

В «Махабхарате» нам не попадалось каких-либо сведений о конском доспехе, применяемом кавалерией индов. Однако, несомненно, что в Индии он использовался, поскольку без такой защиты кони в плотных построениях были бы очень уязвимы для стрел. Постоянно встречаются упоминания о броне для лошадей, запряжённых в колесницы; стало быть, об эффективности такой защиты индийцы знали уже в древности. Кавалерийская тактика оставалась неизменной вплоть до 17 в., когда быстрыми темпами стало развиваться огнестрельное оружие. Есть прямые упоминания о применении конских доспехах индийцами у Афанасия Никитина в «Хождении за три моря», датируемом второй половиной 15 в.:

«В Индийской земле княжат всё харасанцы, и бояре все харасанцы. А гундустанцы все пешие и ходят перед хорасанцами, которые на конях; а остальные все пешие, ходят быстро, все наги да босы, в руке щит, в другой — меч, а иные с большими прямыми луками да со стрелами. Бой ведут всё больше на слонах. Впереди идут пешие воины, за ними — хорасанцы в доспехах на конях, сами в доспехах и кони» (88, с. 453-454).

Рис. 18. Индийский «варминах». IV в. до н.э.
После ухода македонцев мощное царство под предводительством династии Маурьев образовалась в долине реки Ганг. Основателем его был Чандрагупта (323—297 г. г. до н. э.), который лично встречался с Александром Великим и многое заимствовал у македонян в вопросах вооружения и тактики (204 т. 1, с. 169—172). Именно к этому периоду относят появление уникального свода индийских законов — «Артхашастры» («Наставление по управлению»). Авторство его приписывают Каутилье, близкому другу и советнику Чандрагупты (204 т. 1, с. 171).

В «Артхашастре» кавалерии отводились следующие обязанности:

«…разведывание местности, стоянок и лесов; держание канатов (?) при спусках (для перехода) через труднопроходимые водные места и при ветрах; уничтожение или защита скалов (?) и союзных войск; установление надзора за (дисциплиной) войска; охват как руками, растянутого фронта; начальная атака; рассеивание неприятелей; прорыв (рядов противника) и его пленение…» (9, с. 421).

Что касается вооружения конницы, то древнеиндийские литературные источники не дают нам информации о каком-то особенном оружии, применявшемся только всадниками. Все виды вооружения и снаряжения рассматриваются в комплексе, но по этим данным можно сделать выводы, какое оружие было приемлемо для конницы, а какое для иных видов войск.

Согласно «Нитипракшике», все типы холодного вооружения делились на четыре класса:

1) Мукта — бросаемое или метательное, например, стрелы, камни, дротики;

2) Амукта —небросаемое, например, мечи;

3) Муктамукта — метательные и не метательные, которые после броска могут быть получены назад;

4) Мантрамукта — бросаемое с заклинаниями, которые не могут быть получены назад; (73, с. 137);

По сведениям «Артхашастры», древние инды употребляли следующие виды оружия:

«Пика, метательное копьё, копьё с деревянным древком, копьё с тремя остриями (трезубец), копьё с широким остриём, дротики, копьё с остриём как у стрелы, копьё с остриём, похожим на кабанье ухо, метательное копьё с трёхгранными остриями на обоих концах, стрела для метания вручную, «пугач» (?) и прочие — суть виды оружия с ножеобразными остриями.

Луки делают из пальмового дерева, из камыша, твёрдого дерева и рога и называют соответственно кармука, кодана, друна и шарнга. Тетивы делают из волокон мурва, арка, пеньки, гаведху, волокон бамбука и сухожилий животных.

Стрелы делаются из бамбука, шара, щепок от ценного дерева, наполовину из металла и полностью из металла. Наконечники стрел (делаются с расчётом), чтобы наносить резаные и рваные раны, а также просто удары (без крови). Делаются они из металла, кости и дерева.

Мечи делаются с закруглёнными остриями, кривые и прямые, а также узкие и длинные как палки. Рукоятки мечей делают из рогов носорога и буйвола, из слоновой кости, из дерева и из корня бамбука.

Секиры, топоры, двойные трезубцы.

Доспехи есть следующие: металлические сети (покрывающие с головой), сетчатая кольчуга, брони из железных пластинок, сплошной металлический панцирь без рукавов, боевые одежды из хлопчатобумажных тканей, а также изделия из кожи, копыт и рога шимшумарка (?), носорога, буйвола, слона и быка.

(К доспехам относятся) также шлемы, приспособленные для защиты шеи, верхней части рук (наплечники), штаны (металлические) до колен, поножи — металлические пластинки (покрывающие ноги и доходящие до щиколоток), неметаллические безрукавки и железные перчатки.

Щиты бывают из плетения и кожи, имеющие вид слоновых ушей, деревянные, похожие на мехи, похожие на створы, лёгкие щиты из бамбука и кожи, «неотразимые) (?) и валахака (с металлической обивкой)» (9, с. 108).

К этому обширному, но далеко неполному списку можно добавить разнообразные типы дубинок и палиц, а также использование металлических дисков (73, с. 138).

Ценные сведения об индийских лошадях также сохранились в «Артхашастре». Самыми лучшими боевыми конями считались выращенные в Камбоджи[33], из долины Синдху[34], из Аратты[35] и из Ванаю[36]. Лошади «среднего» качества происходили из Бахликии[37], Папы[38], Саувиры и Гайталы[39]. Все остальные породы считались «низшими» по качеству (9, с. 141).

Позже, по сведениям Афанасия Никитина, инды вывозили лошадей «…из Хорасанской земли, иных из Арабской земли, иных из Туркменской земли, иных из Чаготайской земли, а привозят их всех морем в Таврах — индийских кораблях» (88, с. 451).

Для каждой категории коней были определены соответствующие параметры:

«У лошадей высших кровей голова должна быть длиной 32 пальца (ангула), пять таких голов составляют длину всей лошади, 20 пальцев составляют высоту нижней части ноги, а высота всей лошади в четыре раза более. Для лошадей средних и низкий кровей — соответственно на три пальца меньше. Объём должен равняться ста пальцам (у лошадей высших кровей), а у средних и низких — на 1/5 меньше» (9, с. 149).

Коней лучших пород использовали для запряжки в боевые повозки. Для этого годились и производители (то есть, лучшие представители) средних кровей. Остальных оставляли для кавалерии (9, с. 141).

Боевые лошади проходили специальные тренировки для выработки у них нужных навыков:

«Действия лошади, предназначенной для боя, должны отличаться всесторонней ловкостью. Верховой лошади свойственны: галоп, иноходь, прыжки, рысь и перемена аллюров по знаку человека» (9, с. 141).

Содержались кони в конюшнях, архитектура и внутренняя планировка которых были тщательно продуманы:

«Конюшню надлежит строить так, чтоб она по длине своей соответствовала числу лошадей. В ширину конюшня должна быть вдвое более длины отдельной лошади, она должна иметь четыре двери и место для отдыха лошади посредине[40], должна быть снабжена притвором, иметь у дверей доски для сидения и быть наполненной обезьянами, павлинами, пятнистыми антилопами, ихневлонами (?), куропатками, попугаями и галками.

Стойло надлежит делать соответственно длине лошади, четырёхугольное, с полом из гладких досок, с яслями для корма и с особым местом для испражнений и мочи. Для каждой лошади должно быть отдельное стойло, обращенное к северу или востоку».

«Для жерёбых кобыл, производителей и жеребят следует устраивать стойла в обособленных местах» (9, с. 139).

К своим боевым лошадям индийцы относились бережно, с любовью и никогда не избавлялись от животных, потерявших трудоспособность по причине болезни, старости или тяжёлой раны, а всегда содержали их до естественной смерти, что было строго предусмотрено законом (9, с. 141).

ГЛАВА 3. Конница античного периода

ЭЛЛАДА

Сведения о появления конных подразделений в Греции очень противоречивы и непоследовательны. Как уже было отмечено, ещё Гомер (рубеж IX-VIII вв. до н.э.) говорил об использовании древними ахейцами лошадей в качестве не только упряжных, но и верховых животных.

Павсаний сообщает, что на первых Олимпийских играх, основанных Гераклом в честь покорения Элиды, были проведены, наряду с состязанием колесниц, скачки верховых лошадей, в которых первое место занял аркадянин Иасий(83, т. 1, с. 23).

В самой Элладе есть немного мест, пригодных для выпаса табунов; это уже названная Элидская равнина; Беотия и Фессалия. По Гомеру, к ним можно отнести также Аттику. Автор утверждает, что афинский царь Эрихтоний держал три тысячи племенных кобыл с жеребятами (205, с. 54). Но, в целом, пространственные возможности этих местностей были ограничены. Лошадей использовали исключительно для военных нужд, а для хозяйственных работ предназначались ослы, мулы и быки. Поскольку основными нашими литературными источниками являются «Илиада» и «Одиссея» Гомера, основываясь на этих текстах, мы вынуждены констатировать, что конницы у ахейцев как вида войск не существовало, что, разумеется, не исключало возможности применения отдельных всадников для разведки, передачи донесений, дозоров и т. д.

Переселение дорийцев (середина XII — начало XI вв. до н. э.), судя по всему, не принесло в Элладу особенных новшеств в использовании коня на войне. Надо думать, они точно также, как и ахейцы применяли колесницы, а не верховых лошадей. Единственным, зато существенным преимуществом дорийцев было использование стального оружия (205, с. 70). Можно также допустить, что сами природные условия Греции, основную территорию которой занимали горы и леса, мешали дорийцам использовать кавалерию, а впоследствии этого разводить большие табуны лошадей. В любом случае, нам точно известно, что серьёзное внимание коннице в Элладе стали уделять только после

Греко-персидских войн (480—448 гг. до н. э.). Хотя есть свидетельства у Плутарха о легендарном законодателе Спартанского государства Ликурге, правившем, по мнению историков, между IX и первой половиной VII в. н. э. (295, с. 316), что первым организовал в Спарте конницу он:

«Филостефан приписывает даже Ликургу деление конницы на «уламы». Согласно его делению, «улам» состоял из 50 всадников, построенных четырёхугольником» (101 т. 1, с. 115).

Однако этот факт, видимо, надо расценивать, как одну из легенд, окружающих эту личность, поскольку у самих греков мнения о деятельности Ликургауже тогда резко расходились. В противном случае, нельзя ничем обосновать полное отсутствие кавалерии у спартанцев вплоть до Пелопонесской войны (460—404 гг. до н. э.), что подтверждает Фукидид:

«Им (спартанцам — В. Т.) пришлось теперь впервые в своей военной практике создать отряд конницы из 100 всадников и отряд лучников» (144, с. 185).

Слова Фукидида относятся к 424 г. до н. э. В 394 г. до н. э. число конников в Спарте достигало уже 600 человек. Именно тогда и произошло деление кавалерии на взводы по 50 человек — «уламы». Латышев предполагает, что два улама составляли одну кавалерийскую мору, управляемую гиппор-мостом(250т. 2, с. 115).

Вообще же, спартиаты не любили кавалерийскую службу и нанимали для неё периэков, потомков коренного ахейского населения Лаконии, живших свободными общинами, но плативших подати Спарте; или неодамодов — освобождённых илотов[41].

Но относится эта цитата к описанию пехотного сражения, в котором эти воины стояли в центре спартанской фаланги. Мы не имеем представлений, почему они назывались именно «всадниками»; можно, правда, провести аналогию с римским сословием «всадников», о котором речь впереди. О подобном отряде говорит в своей «Киропедии» Ксенофонт, который, видимо, заимствовал для персидских «гомотимов»[42] спартанский способ формирования» (57, с. 292):

«Киру было дано право выбрать себе 200 гомотимов, каждому из которых, в свою очередь, предоставляли возможность выбрать ещё по 4 человека из тех же гомотимов. В итоге получается 1000 человек. Каждому из этой тысячи назначали по 10 пельтастов, по 10 пращников, по 10 стрелков из лука, набранных среди простого народа в Персии» (57, с. 23).

Но и у Ксенофонта речь, бесспорно, идёт о пехотном подразделении.

Насколько небоеспособна была конница спартанцев, видно из слов того же автора, описавшего битву при Левктрах (371 г. до н. э.), произошедшую в Беотийскую войну (379-371 гг. до н.э.):

«Однако, фиванская конница получила надлежащий опыт во время походов на Орхомен и Феспии, тогда как лакедемонская конница в это время стояла крайне низко в отношении боеспособности: содержание лошадей поручалось богатейшим из граждан; когда же объявлялся поход, тогда являлись те, кто был назначен в эту часть войска, брали первого попавшегося коня и вооружение и отправлялись на войну без всякой подготовки. Поэтому в конницу шли наименее развитые телесно и наименее стремящиеся отличиться люди» (56, с. 206—207).

Справедливости ради скажем, что однажды спартанцы всё же сумели создать сильную и боеспособную кавалерию. Сделал это царь Спарты Агесилай, воевавший в Персии (400—387 гг. до н. э.) и видевший всю слабость своей конницы по сравнению с персидской, проявившуюся в схватке у города Даскилия во Фригии, где греческие наёмные кавалеристы, построившись в одну линию отдельными отрядами, каждый из которых состоял из четырёх шеренг, попытались противостоять персидской кавалерии, выстроенной длинной колонной по 12 воинов в шеренге. Во время рукопашной греки старались достать латников врага копьями, но, как следует из текста, только обломали наконечники, персы же выслали из глубины своего строя метателей дротиков, которые, окружив греков, поражали их своим оружием. В результате всадники Агесилая бежали, потеряв 12 воинов и 2 лошадей. От окончательного разгрома во время преследования их спасли царские гоплиты, прикрывшие своих разбитых конников (56, с. 101—102).

Любопытная деталь, характеризующая тактику конницы древних, описана Ксенофонтом. Дело в том, что всадники и греков, и персов въехали на некий холм с разных сторон, абсолютно не подозревая о противнике, и встретились буквально «нос к носу», «на расстоянии менее четырёх плефров»[43] (т. е. менее, чем 120 м).

Персы, будучи прекрасными лучниками, не смогли воспользоваться этим оружием, так как расстояние до врага было слишком мало. Они не успели бы подготовить луки и рисковали подвергнуться атаке, не имея в руках копий, не изготовившись для рукопашного боя, стоя на месте. Поэтому персидские кавалеристы избрали единственно правильный выход в этой ситуации и атаковали врукопашную с копьями наперевес, а затем, в ходе боя, использовали в помощь латникам, сражавшимся в плотном строю, рассыпавшихся гипоаконтистов (56, с. 101—102).

Агесилай, уяснив, что на равнинах Фригии без помощи более-менее способной кавалерии ему не обойтись, предпринял следующие действия:

«Он приказал некоторым богатейшим жителям всех расположенных там городов кормить и взращивать лошадей для конницы. Он обещал, что тот, кто представит лошадь, тяжёлое вооружение и всадника, годных для военной службы, будет сам освобождён от военной службы. Благодаря этой мере, подготовление конницы пошло с большой быстротой, так как, разумеется, каждый готов сделать какие угодно усилия, чтобы найти человека, готового умереть вместо него» (56, с. 102).

«Он определил и города, обязанные поставлять ему всадников, полагая, что те из городов, где коневодство более всего было развито, должны обладать и лучшими всадниками» (57, с. 221).

«После этого, с наступлением весны, он собрал всё войско в Эфес. Желая приучать его к военным упражнениям, он назначил награды тем из тяжеловооружённых отрядов, у которых окажется лучшая военная выправка, и тем из конных, которые лучше всех владеют конём».

«Поэтому гимнасии наполнились упражняющимися, гипподром — обучающимися верховой езде, а метатели дротиков и стрелки целый день упражнялись в своём деле» (57, с. 102).

В сражении близ реки Пактол в области города Сард (395 г. до н. э.), армия Агесилая уже сумела разбить персидскую конницу. (57, с. 104) И впредь, до окончания войны, персы так и не рискнули вновь сойтись со спартанцами в открытом бою. Вместо этого они организовали в Греции коалицию против Спарты. Так началась Коринфская война (395—387 гг. до н. э.). Армию Агесилая срочно вызвали в Грецию, и он вынужден был уйти из Малой Азии, однако при этом сумел переправить в Элладу и сформированную их конницу (57, с. 117). В Фессалии он столкнулся с местной кавалерией, которую выставили против царя местные племена: лариссцы, краннонцы, скотусцы и фарсалийцы. Будучи союзниками Фив, они постоянно донимали войско Агесилая мелкими конными стычками. В конце концов, произошло сражение между легковооружёнными фессалийца-ми и тяжеловооружённой кавалерией спартанцев:

«Оба войска выстроились друг против друга; фессалийцы, считая невыгодным сражаться на конях против тяжеловооружённых, стали медленно отступать, лакедемоняне же следовали за ними с большой осторожностью. Агесилай понял ошибку и тех, и других и послал на помощь коннице самых лучших всадников, принадлежащих к его свите, с тем, чтобы они и сами преследовали с наибольшей быстротой фессалийцев, и другим всадникам приказал поступать таким же образом, чтобы не дать фессалийцам возможности повернуться. Когда фессалийцы увидели, сверх ожидания, что их преследуют, часть их даже не сделала попытки повернуться лицом к врагу, те же, которые пытались это сделать, были захвачены в тот момент, когда поворачивали коней. Только фарсальский гиппарх Полихары со своим отрядом успел повернуться лицом к врагу и погиб, сражаясь. После этого фессалийцы обратились в паническое бегство…» (57, с. 121).

Рис. 19. Спартанский гиппоаконтист. IV в. до н. э.
Ксенофонт ничего не говорит об участии конницы Агесилая в битве под Коронеей (394 г. до н. э.), хотя, она, бесспорно, сыграла видную роль в победе над Беотийским союзом (57, с. 122—124). После этого сражения и недолгой кампании в Локриде войска и конница, с таким трудом собранная и обученная Агесилаем, были распущены.

Больше серьёзных попыток образовать кавалерию спартанцы не предпринимали.

* * *
Неизвестно, кто и когда ввёл в Аттике деление на «филы» и «навкратии», но точно известно, что до реформ Клисфена, проведённых в 500—507 гг. до н. э., земли Афинского государства делились на четыре филы, каждая из которых — на 12 навкратии (250 т. 2, с. 249).

Каждая навкратия была обязана выставлять двух всадников (всего 96), выполнявших, скорее всего, почтовую и дозорную службы. При Фемистокле число конников увеличилось до 300, а ко времени Пелопонесской войны достигло 1000 человек. Тогда же афиняне, по свидетельству Андокида, наняли отряд скифов в 300 воинов.

В Афинах, по законодательству Солона, существовал имущий класс — «всадники». Таковыми считались землевладельцы, доход которых составлял не менее 300 медимнов зерна в год (295, с. 115). Именно эти граждане должны были содержать лошадей для службы. Командовали ими гиппархи и фелархи. Каждый год списки пересматривались и уточнялись. Гиппархи должны были заниматься обучением людей и лошадей, а также производить смотры. В конце каждого года совет проводил инспекцию — «докимасию», и в новые списки вносились только те члены сословия, которые успешно прошли все испытания, остальных переводили в гоплиты. Существенным стимулом, поддерживавшим желание получать статус всадника, было государственное пособие — «катастасис»; его получал каждый, попавший в списки. Кроме того, им выплачивали кормовые деньги — «ситос», в размере одной драхмы в день (250 т. 2, с. 249).

В целом, афинская конница была довольно слаба и памяти о каких-либо выдающихся подвигах, числившихся за ней, история не сохранила. Отсутствие боеспособной кавалерии сыграло отрицательную роль в Сицилийской экспедиции (413 г. до н. э.), закончившейся катастрофой для афинян. Их противники — сиракузяне — имели подготовленную многочисленную кавалерию, успешно действовавшую против фаланги вражеских гоплитов (144, с. 292—293).

Одним из первых, кто сумел достойно организовать искусственную кавалерию в Греции, был Эпаминонд. Он ввел в ней чёткую структуру. По сведениям Элиана, высшей тактической единицей в беотийской коннице была эпитагма, насчитывавшая примерно 4096 конников; она делилась на два телоса по 204о всадников; каждый телос разделялся на две эфиппархии по 1024 человека, эфиппархия, в свою очередь, расчленялась на две ксенагии или гиппархии по 512 всадников, они делились на две — по 256 конников — тарентинархии, которые состояли из двух ил по 64 всадника. Илы дробились на четыре группы по 16 воинов. В случае необходимости, любое из этих соединений могло действовать совершенно самостоятельно (197, с. 29).

Беотийская конница, наряду с фессалийской, справедливо считалась лучшей в Элладе (56, с. 260).

Единственным в Греции примером естественной кавалерии была фессалийская, получившая своё название от равнины, окружённой с запада горным хребтом Пинда, с востока — горами Оссы, а с севера ограждённая горной грядой с вершиной Олимп.

Именно из этой области происходил легендарный конь Александра Македонского Букефал (Буцефал) — «Быкоголовый», рождённый от берберского жеребца и фессалийской кобылицы (101 т. 2, с. 366—367). Царь очень берёг своего любимца и даже не садился на него во время маршей, используя только в битвах (101 т. 2, с. 395). В Геркании местные конокрады увели этого жеребца. Александр был так разгневан, что пригрозил вырезать всех жителей области с жёнами и детьми, если его не вернут. Коня немедленно привели к царю, после чего Александр смилостивился и даже заплатил выкуп (101 т. 2, с. 395). Последней для Букефала стала битва при Гидаспе. Он пал он ран и старости в 30 лет. В его честь царь основал город на западном берегу Гидаспа — Букефалию (101 т. 2, с. 422; 8, с. 254).

Племена Фессалийской долины часто совершали нападения на своих соседей фокидян. Об одном из них повествует Геродот. Понимая, что в открытом бою они будут разгромлены, местные жители придумали следующую хитрость:

«Когда фессалийская конница вторглась в землю фокидян, они нанесли ей поражение, от которого та не могла оправиться. В проходе, что у Гиамполя, фокидяне выкопали огромную канаву, вложили в неё пустые амфоры и, набросавши сверху земли, сровняли это место с остальной почвой, так ждали они вторжения фессалиан. Между тем фессалиане, рассчитывая без труда окружить фокидян, стремительно бросились на них и попали в амфоры, там лошади их поломали себе ноги» (21 т. 2, с. 257).

Фессалийцы особенно отличились в походе Александра Великого на Персию, будучи в составе его кавалерии, так как Фессалия к тому времени попала под протекторат Македонии. Об этом свидетельствуют Курций Руф (120, с. 40-41) и Арриан (8, с. 95-96, 123).

После того, как Греция оказалась под властью Македонии, её города переняли многие тактические новшества и вооружение македонской кавалерии. Особенно прославилась конница Ахейского союза[44] (280-146 гг. до н.э.), когда командование ею было передано Филопомену (253—183 гг. до н. э.). Тот всерьёз взялся за обучение ранее слабой кавалерии ахейцев. Плутарх даёт его деятельности такую оценку:

«Всадники, которых он принял от своего предшественника, являлись с плохими лошадёнками, какие им попадались, когда случался поход, или же вовсе уклонялись от походов, посылая вместо себя других, все были совершенно незнакомы с делом и трусливы; власти неизменно смотрели на это сквозь пальцы, потому что у ахейцев всадники были людьми очень влиятельными и в их руках было право награждать и наказывать. Но Филопомен не отступал, не отказался от своего намерения; он ездил по городам, старался в каждом юноше пробудить чувство честолюбия, наказывал тех, к кому надо было применять принудительные меры, устраивал учения, процессии, состязания в тех местах, где можно было рассчитывать на большое стечение зрителей. Действуя так, Филопомен в короткое время влил во всех изумительную силу и энергию и, что всего важнее, сделал всадников быстрыми и подвижными при выполнении как целым отрядом, так и в одиночку полуоборотов и полных оборотов; они достигли в этом такого совершенства, что целый отряд лёгкостью перестроения напоминал одно тело, движущееся по собственной воле. Во время жаркого сражения ахейцев с этолийцами и элейцами при реке Лариссе начальник элейской конницы Домофант выехал вперёд и бросился на Филопомена. Филопомен не уклонился от нападения, но успел первым нанести удар копьём и свалить Домофанта. После его падения враги тотчас же обратились в бегство. Филопомен был в блеске силы: силой руки он не уступал никому из юношей, разумом — никому из старших; он был в равной мере способен и сам сражаться и командовать войсками» (101, т. 1, с. 433).

* * *
В целом, вооружение и тактика конницы были одинаковыми по всей Элладе; греки также использовали в конном бою сочетание плотного и рассыпного строя. Основной проблемой греческой кавалерии было слишком малое количество конных лучников-гипотоксотов, которых городам Эллады иногда удавалось нанять со стороны. Так, например, было, по свидетельству Фукидида, в морских экспедициях, предпринятых Афинами. В одной из них — на остров Мела — афиняне имели всего 20 конных стрелков (144, с. 255), тем не менее, автор посчитал необходимым отметить этот факт. В другой — на Сицилию — 30 всадников, правда, непонятно, чем на этот раз они были вооружены (144, с. 282). Во второй экспедиции на Сицилию, в числе афинских войск находились 30 конных лучников, помимо 250 других всадников. В город Катану этих воинов переправили без лошадей, но со всей нужной сбруей и 300 талантами серебра. Предполагалось, что часть денег будет потрачена на покупку коней у эгестян и катанцев, что и было осуществлено (144, с. 305—306). Можно себе представить, чего стоила такая кавалерия без предварительной совместной подготовки людей и лошадей. Вряд ли местные жители согласились продать афинянам хороших боевых коней, но даже если бы это и произошло, воины и животные, не успевшие привыкнуть друг к другу, не являлись реальной боевой силой.

Природные условия Эллады не позволяли в достаточном количестве подготавливать собственных гипотоксотов, поэтому их нанимали в Малой Азии, у скифов, фракийцев или иллирийцев. Освоить стрельбу из луков с коня самим грекам толком не удавалось на протяжении всей их истории. Даже фессалийцы, казалось бы, имевшие предпосылки к использованию луков, предпочитали им дротики. Во всяком случае, никаких сведений об их конных стрелках до нас не дошло. Единственным исключением может быть упомянутая выше кавалерия Агесилая. Сформированная в малоазиатских городах, она наверняка применяла персидскую тактику и персидское вооружение, включая их луки.

Основным оружием, применявшимся кавалерией Эллады являлись дротики и копья, поэтому особенной необходимости в использовании доспехов для лошадей не было. Мы не знаем никаких изображений и литературных упоминаний о таком снаряжении вплоть до начала Македонской экспансии[45].

Поэтому такого понятия, как катафрактарии во время Пелопонесской, Коринфской или Беотийской войн не существовало. Условно конницу греков этого периода можно разделить на «среднюю», выполнявшую функции тяжёлой, и «лёгкую».

В плотном конном строю в несколько шеренг, часто упоминающемся древнегреческими авторами, первую шеренгу составляли средневооружённые всадники, т. е. имевшие шлемы разных конструкций, различных типов доспехи; копья, мечи, не исключено, что могли употребляться любые варианты секир или палиц. Наличие поножей или щитов, видимо, зависело от подготовки всадника и его желания. Такие элементы на известных нам изображениях встречаются не часто (349, с. 35; 348, с. 14; 331, с. 7; 341, с. 101-102, 105, 117, 119, 121, 125, 128). Употреблялись ли всадниками Эллады длинные копья для второй шеренги до прихода туда македонян — неизвестно.

О том, как обучалась конница действовать в строю, хорошо написал Полибий:

«Что касается движений целых отрядов, то они обязаны знать четверть оборота, полуоборот и три четверти оборота, а также быстрое движение вперёд одной шеренгой или двумя шеренгами от одного из двух флангов или от центра, потом, после внезапной остановки, смыкание в отряды, эскадроны и полки; должны уметь наконец строиться в линию на каждом из флангов посредством или перемещения рядов в линию, или обходного движения слева. Образование бoeвой ломаной линии на флангах не требовало, по его мнению (Филопомена — В. Т.), особых упражнений, так как оно ничем почти не отличается от обыкновенного походного строя. Далее, нужно было обучить воинов всем движениям, какие требуются при наступлении на врага с фронта и при отступлении, дабы воины умели сохранять при всей быстроте нападения целость боевой линии, построение рядами, а также чтобы отряды удерживались на известном расстоянии один от другого; ибо, полагал Филопомен, нет ничего опаснее и гибельнее для конницы, как идти в дело расстроенными отрядами. Когда солдаты и начальники их были обучены, Филопомен снова обходил города и наблюдал, во-первых, затем, чтобы солдаты подчинялись своим начальникам, во-вторых, чтобы начальники отдавали точные и правильные приказания. Он был убеждён, что для успеха войны нужнее всего искусство начальников отдельных частей.

Покончивши таким образом с подготовительными упражнениями, Филопомен стянул конницу из различных городов в одно место, велел исполнять все эти движения по его указаниям и сам распоряжался примерным сражением» (102 т. 2, с. 260).

Лёгкая кавалерия в бою частью составляла задние шеренги строя, а частью действовала индивидуально, врассыпную, конники могли быть вооружены несколькими дротиками, либо копьём; иногда и тем, и другим (349, с. 60). Ксенофонт, например, рекомендовал иметь лучше два дротика, чем одно копьё, мотивируя это тем, что один дротик можно метнуть, а второй использовать для ближнего боя (195 т. 1, с. 136). Кроме того, всадники имели при себе короткое холодное оружие. Ношение шлемов и щитов оставлялось на усмотрение самих воинов.

Ксенофонт описал тактику лёгкой кавалерии в «Греческой истории»:

«Афинские и коринфские всадники почти не решались близко подходить к этому войску, видя, что противник многочислен и силён. Зато всадники, присланные Дионисием, как мало их ни было, рассеялись по равнине и, подъезжая к фиванскому войску в разных местах, бросали в него дротики, затем, когда враг бросался к ним навстречу, — отступали, затем снова поворачивались к неприятелю и бросали в него дротики. Во время этих нападений они временами сходили с коней и отдыхали. Если же в это время на них кто-либо нападал, они ловко вскакивали на коня и ускользали. Если же кто-либо решался преследовать их при отступлениях, отходя на большое расстояние от своего войска, они устремлялись против этих людей и наносили им тяжкий урон своими дротиками, вынуждая всё фиванское войско ради них двигаться вперёд и отходить назад (56, с. 230).

Рис. 20. Греческие всадники (Прорисовка древнего изображения)
В работе «О коннице!» Ксенофонт даёт некоторые технические рекомендации по использованию дротиков. В момент его метания следует «повернуться на седле в пол-оборота направо так, чтобы выставить вперёд левое плечо; приподняться на ляжках, и метнуть дротик, направив остриё оного немного вверх для того, чтобы дротик летел дальше, ударялся крепче и вернее» (58, с. 16).

В рукопашном бою:

«Если всадники сшибутся друг с другим, то стараться сильно притянуть к себе противника; от этого движения он должен выпасть из седла; но тот, кого схватили, пусть даст ходу своему коню и кинется вперёд; этим движением легко увлечь противника на землю» (58, с. 13—14).

«При столкновениях друг с другом, каждый всадник должен отвалиться всем телом назад, чтобы не быть выбитым из седла; на поворотам же необходимо подчеркивать поводьями коня; но как только он примет прямое направление, то, снова отдав повод, пуститься на нём вскачь» (58, с. 21).

Данные рекомендации были вполне обоснованы, потому что ни в древности, ни в античный период кавалеристы не имели стремян.

Командир должен был развивать у своих воинов глазомер, так как «каждый всадник должен знать расстояние, на котором он может нагнать пехотинца и пространство, на кое он ускачет на сравнительно тяжёлом коне от быстрейшего. Начальнику же необходимо знать, на каком расстоянии пехота имеет выгоду над кавалерией и наоборот» (58, с. 22—23).

При столкновениях с лёгкой пехотой — «гимнетами» или средней — «пельтастами», лёгким всадникам следовало действовать осмотрительно, сообразуясь с рельефом местности, строем врага и запасом вооружения, своего и противника. Как правило, кавалеристы имели преимущество в том случае, если действовали на расстоянии дротиками или успевали создать строй и атаковать рассыпавшегося по полю врага даже на неровной местности:

«Тогда олинфские всадники, примкнувшие уже, согласно клятвенному договору к союзному войску, повернули фронт и стали преследовать фиванцев. На пути у отступающих пельтастов оказался крутой склон, куда их и загнали олинфяне. Здесь было перебито очень много пельтастов, так как на склонах, доступных для верховой езды, пехота бессильна против конницы» (56, с. 184).

Конная атака в лоб не принесла бы успеха, если бы пеший противник сам образовал строй. Такую тактику применили, например, фракийские пельтасты, нанятые афинянами для похода на город Микалесса:

«В начале же отступления фракийцы (1300 пельтастов — В. Т.) небезуспешно сопротивлялись натиску фиванской конницы, которая первой бросилась на них: они забегали с флангов и, сомкнувшись отдельными отрядами, отбивались от врага по своему туземному способу» (144, с. 324).

Схватка между пехотинцем и лёгким кавалеристом достоверно описан Вергилием в «Энеиде»:

«Так он (Мезенций — В. Т.) сказал и верхом на коня уселся привычно,
В обе руки набрал побольше дротиков острых,
Шлем блестящий надел с мохнатой гривой конской,
Реба[46] вскачь он пустил и помчался к троянскому строю».
«…И, промолвив, дротик метнул он,
Следом ещё и ещё и, скача по широкому кругу,
Дрот за дротом бросал, — но все в щите застревали.
Трижды он обскакал Энея справа налево,
Трижды троянский герой повернулся на месте, и трижды
Круг описал устрашающий лес на щите его медном.
Но надоело ему извлекать бессчётные копья,
Медлить и пешим вести с верховым неравную битву:
Череп пронзил от виска до виска коню боевому.
Взвился конь на дыбы и сечет копытами воздух,
Наземь стряхнув седока, а потом на передние ноги
Рушится сам, придавив упавшего всадника грудью»
(13, с. 322)
Пусть читатель не удивляется обилию различных типов всадников, и не отождествляет их с отдельными родами греческой конницы. Эти названия характеризуют конкретного воина или группу воинов, вооружённых определённым видом оружия. Они легко могли перейти из одной категории в другую; например, оставив щит, всадник автоматически переставал быть тиресфором-щитоносцем, стрелок-гипотоксот, поменяв своё оружие — лук и стрелы на копьё, становился, скажем, лонгофором и т. д. Воины различных типов могли стоять в едином строю, каждый в своей шеренге, и выполнять отведённую им боевую задачу.

Под влиянием Македонии в греческом войске появляются тяжеловооружённые катафрактарии. Как и везде, эти воины составляли первую шеренгу и фланговые ряды в строю. Вооружение следующих за ними могло сильно разниться. В зависимости от длины копий, всадники имели названия: доратофоры, контофоры (или ксестофоры), и лонгофоры. Теперь трудно однозначно определить, какое из перечисленных копий имело наиболее длийное древко. По аналогии с римским вооружением, можно предположить, что самой длинной из них была лонга, так как у римлян длина «гасты-лонги» составляла 5 м и более (271, с. 101). Данный вид оружия можно сравнить с македонской сарисой, размеры которой достигали 6—8 м. Такие копья могли иметь воины 2-й шеренги строя. Доратофоры, по всей видимости, были теми же гипоаконтистами задние шеренги, а контофоры (ксестофоры) вооружались достаточно длинными копьями — от 2,5 до 3,5 м, и стояли в строю либо вперемешку с доратофорами, либо действовали врассыпную, но использовали вместо дротиков (или вместе с ними) своё оружие[47].

Все всадники, не носившие доспехов, назывались общим словом — «афракты». Лёгкие конники именовались «акробалистами». В их состав входили гипотоксоты и гипоаконтисты[48]. Лучники частью набирались из греческих городов, а большинство их по-прежнему нанималось во Фракии, Иллирии или в Малой Азии. Кроме своего основного оружия, они вполне могли иметь и копья.

Наряду с фессалийскими, особенной популярностью стали пользоваться всадники из Тарента (греческой колонии в Южйой Италии). Они имели собственную организацию и состояли из тяжёлых, средних и лёгких кавалеристов. Лучников среди тарентийцев было немного, основным оружием их акробалистов были дротики (283, с. 36).

Воины, владевшие двумя лошадьми и имевшие возможность в бою пересаживаться с одной на другую, назывались «амфиппами».

Существовал ещё один вид всадников, именовавшихся «тиресфорами» — щитоносцами. Возможно, под это название подходил любой всадник, имевший крупного размера щит; либо только те, которых выставляли в первую шеренгу при отсутствии катафрактов (283, с. 36).

В античный период конные отряды часто усиливали лёгкой пехотой. Ксенофонт по этому поводу пишет:

«Непременно настаивай на усилении своей конницы лёгкой пехотой, которая всегда должна быть скрыта в середине и в хвосте твоего отряда» (58, с. 23).

Рис. 21. Беотийский средневооруженный всадник. V в. до н. э. 
Преимущество объединения двух родов войск прекрасно обосновывает Аммиан Марцеллин:

«Но среди всадников разместили они (алеманы — В. Т.) лёгкую пехоту, что было вполне целесообразно. Они знали, что конный боец, как бы ни был он ловок, в схватке с нашим клибанарием, держа узду и щит в одной руке и копьё на весу — в другой, не могут причинить вреда нашему закованному в железо воину; а пехотинец в опасную минуту боя, когда всё внимание сражающихся сосредоточено на противнике, незаметно подкрадываясь по земле, ударом в бок коню может свалить всадника, если тот не побережётся, и без затруднения убьёт его» (69, с. 106).

Иногда совместно с лёгкими всадниками, действующими врассыпную, сражались и пехотинцы. Фукидид называет их «гамиппами» — вскакивающими (58, с. 26), а Павсаний, описывая разновидность скачек на Олимпийских играх, называемую «кальпой», упоминает о неких «аннабатах»:

«Эта последняя состоит в скачке на кобылах; в конце состязания всадники, соскочив с них, бегут рядом с лошадьми, держась за узду, как в моё время делали так называемые аннабаты; у аннаоатов и участников бега кальпы разница в том, что они носят различные значки и ездят на жеребцах (вместо кобыл)» (83 т. 1, с. 25).

Трудно сказать, были ли аннабаты, о которых пишет Павсаний, теми же гамиппами или так называли только собственно всадников, соскакивающих в бою с коня.

Об этом же роде войск говорит Ксенофонт, описывая битву при Мантинее (362 г. до н. э.):

«Противники Эпаминонда придали коннице такую же глубину, как и строю тяжеловооружённых, выстроили ряды тесно один за другим и не приставили к ним пехотинцев «сражающихся вместе с конницей».

Эпаминонд же сделал очень сильным также строй конницы и приставил к ней вперемежку «сражающихся вместе с конницей пехотинцев» (56, с. 262).

Не следует воспринимать фразу Ксенофонта «вперемежку» как построение типа «всадник — пехотинец». Если конница стоит плотным строем, внедрить пехоту между конниками невозможно — пехотинцы попросту были бы раздавлены лошадьми. Строй этот стоял «вперемежку» в том смысле, что отдельные подразделения конницы чередовались с отдельными подразделениями пехоты, стоявшими между отрядами всадников, на почтительном расстоянии от них. И только действуя врассыпную, всадник и пехотинец образовывали пару и сражались сообща, а чтобы поспеть за всадником, пехотинец держался за гриву коня, узду или, например, за его хвост (348, с. 56—57). Такая пехота состояла из легковооружённых гимнетов, хорошо натренированных в беге. Что же касается их способностей, то легенды донесли до нас сведения о неком греческом бегуне, который бежал из Каронеи в Фивы (около 32 км) рядом с лошадью, всё время её подгоняя (205, с. 221). Трудно сказать, насколько это соответствует реальности, но ни у кого не вызывает сомнений, что греческие воины были отличными легкоатлетами.

* * *
Плутарх писал, что изо всех животных «только конь удостоен состязания и венчания, потому что он один и от природы способен и обучен участвовать в сражении вместе с воинами» (100, с. 39).

Хотя с чем-то здесь можно поспорить, в одном он, несомненно, прав: лошадь, действительно была человеку первым товарищем и помощником в сражениях.

Кроме пород лошадей, разводимых в Фессалии, Беотии и Элиде, в Грецию завозили кони из всех частей Ойкумены. Алиман, лирический певец из Сард, живший во второй половине VII века до н. э., упоминает в своих стихах коней венетских, колаксайских и ибенинских. Венетия — это область, находившаяся между реками По и Изонцо, ограждённая Альпами и примыкающая к Адриатическому морю. Населена она была частью племенами венетов, возможно, иллирийского происхождения, частью — кельтами: ценома-нами и карнами (295, с. 95). Выращиваемые там кони во множестве экспортировались в Элладу, Италию и Сицилию. Колаксайские — скорее всего, скифские, а ибенинские, видимо, кельтские (228, с. 68).

Кроме того, Плутарх называет особую конскую породу — ликоспадов, разводившуюся иллирийцами, жившими на побережье Адриатики. Сам Плутарх объясняет появление этого названия использованием коневодами особого рода «волчьей узды»[49], с помощью которой они укрощали норовистых коней (100, с. 42).

Работы Ксенофонта «О коннице» и «О вождях конницы» — единственные, дошедшие до нас и дающие представления о способах ухода за лошадьми и технике верховой езды античного периода. По этим работам хорошо видно, что методы обращения с конём у древних почти ничем не отличались от современных. Они прекрасно знали анатомию лошади, болезни, которым животные могли подвергнуться, и способы их лечения. Конюшни и денники обустраивались по тем же принципам, что и сегодняшние. Правда, Ксенофонт советует выкладывать их пол круглыми камнями для укрепления конских копыт, поскольку подков в древности не использовали.

Далее автор трактатов советует, покупая боевого коня, обратить внимание на следующие детали:

«…непременно следует испытать, насколько он поворотлив, как берёт рвы, стены, крутости и косвенные направления, легко ли останавливается и поворачивается на всём скаку.

Избегайте лошади пугливой (недоверчивой), она не ударит на противника, и нередко опрокидывается» (58, с. 10).

Ксенофонт подчёркивает, что буйный конь не есть боевой.

Лошадей ни в коем случае нельзя лишать движения, ибо оно укрепляет их силы. По этому поводу есть замечания у Плутарха (102 т. 2, с. 296) и у Корнелия Непота. Во время войн, разгоревшихся после смерти Александра между Диодохами (наследниками), полководец Эвмен был заперт в крепости Нора во Фригии. «Сидя там в осаде, стал он беспокоиться, как бы долгое пребывание на одном месте не повредило боевым коням, поскольку выезжать их было негде. И вот он изобрёл хитрое приспособление, с помощью которого можно было тренировать скотину до пота, чтобы она имела хороший аппетит и не застаивалась. Он так высоко подвязывал ремнём голову лошади, что ей трудно было доставать передними ногами до земли, а затем, стегая плетью, заставлял её скакать и брыкаться. Проделывая такие движения, она потела не меньше, чем если бы её гоняли на открытом пространстве. Потому-то все удивлялись, когда он, просидев в осаде много месяцев, вывел из крепости таких ухоженных коней, что будто держал их в лугах и долинах» (78, с. 75).

Ксенофонт рекомендует научиться вскакивать на коня различными способами и с любой стороны; от этого зависела жизнь всадника, так как условия боя заставляли его часто спешиваться (58, с. 11—12). Говорит он и о посадке:

«Как на седле, так и без оного всадник не должен усаживаться на коня как на стуле; следует самому держаться прямо, ноги расширить и плотно прижать ляжки, имея ногу от колена отвесно и свободно» (58, с. 12).

Множество полезных советов даёт Ксенофонт командирам конных отрядов.

В заключение этого раздела хочется сказать, что древние хорошо понимали разницу между тренированным боевым конём и дрессированным цирковым. Последний далеко не всегда годился для сражения. Легенды донесли до нас один забавный случай, произошедший во время войны Сибариса и Кротоны (в 510 г. до н. э.). Обе греческие колонии располагались в Южной Италии и постоянно враждовали между собой. В конце концов, эта вражда вылилась в открытое столкновение. Во время битвы кротонцы применили неординарный ход: они заиграли на флейтах ту музыку, под которую сибариты научили танцевать своих коней, и те пустились в пляс вместо того, чтобы идти в атаку. В результате армия Сибариса была разгромлена, а город разрушен (205, с. 168— 169). Конечно, эти сведения — всего лишь предание. Трудно представить себе такую ситуацию в реальной жизни, но, как говорится, легенды на пустом месте не возникают.


МАКЕДОНИЯ

Наиболее благоприятные условия для разведения лошадей в Македонии были в так называемой «Нижней» области — равнине, доходившей до Эгейского моря. Здесь и выращивали прекрасные породы коней. Кроме того, для селекции закупали новые табуны. Для этого царские агенты отправлялись в соседние с Македонией территории: Иллирию, Фракию, Фессалию, Элладу…

Филипп II понимал, что для организации сильной кавалерии его армия нуждается в мощной базе и не жалел средств для её создания. Таковая была организована близ новой столицы македонских царей — города Пеллы, находившегося в Нижней Македонии, недалеко от моря. Страбон свидетельствует:

«Пелла — родина Филиппа и Александра — стала как бы метрополией македонян. Здесь помещались также военные управления и конский завод, где было более 30 000 царских кобылиц и 300 жеребцов. Здесь жили и объездчики лошадей, люди, обучавшие обращению с тяжёлым оружием, и все оплачиваемые учителя военного дела» (128, с. 697).

Полностью закончить организацию армии и, в частности, кавалерии Филиппу удалось после того, как он захватил серебряные и золотые рудники в Пангайонских горах у фракийцев (325, с. 129), откуда черпал средства на столь дорогостоящий проект, в том числе, на оплату специалистов военного дела, приглашённых из разных стран.

Идею организации и тактику кавалерии Филипп заимствовал у Эпаминонда, достаточно изучив её в Фивах, где в молодости провёл три года в качестве высокопоставленного заложника.

Александр ещё более модернизировал свою кавалерию. Новые элементы тактики, заимствованные у персов, вводились на протяжении всего Персидского похода. В военном деле Александр Великий был настоящим художником. Он постоянно искал новые формы ведения боя, наиболее приемлемые в тех или иных экономических и географических условиях.

К началу кампании против Персии конница Александра имела следующую структуру. Её основу составляли собственно македонские всадники, именовавшиеся «гетайры» — «товарищи». Это название распространялось только на командиров конных ил и подразделений пехоты (8, с. 31—32), поскольку этим словом обозначались люди, близкие к царю. Поэтому сам термин «конница гетайров» нужно понимать как «конница, находящаяся под командованием гетайров», ведь не могли же, в самом деле, быть приближёнными царя все 3,5 тыс. всадников, да ещё целый корпус пехоты.

Сведения о численности македонской конницы, участвовавшей в походе, довольно противоречивы. Брике, ссылаясь на Арриана, Диодора и Курция Руфа, считает, что изначально в экспедиции участвовало 4 илы (включая «царскую») всадников, каждая из которых насчитывала 375—450 человек. Всего 1500—1800 воинов (283, с. 39). Денисон каждую илу определяет в 250 кавалеристов (197, с. 32). Шахер-майр полагает, что македонская конница состояла из 8 ил гетайров, общей численностью 1800 человек (325, с. 131).

Внимательно изучив «Поход Александра» Арриана — наиболее достоверный исторический источник, можно сделать иные выводы о количестве македонских конных ил, участвовавших в походе.

Перед сражением при Граннике (334 г. до н. э.), автор упоминает об Аполлонской иле под командованием Сократа. Во время движения к реке разведкой македонян командовал Гегелох, «с ним были всадники, вооружённые сарисами» (8, с. 65—66). Впоследствии, в сражении при Гавгамеллах (331 г. до н. э.) Гегелох командовал одной из ил македонской конницы, стало быть, и тогда под его командованием могла находиться ила, в составе которой числились воины-сарисофоры. Далее Арриан говорит, что на правом крыле войска стоял «с друзьями-всадниками» Филота. Филота командовал всей кавалерией македонян (8, с. 120), значит, при Граннике под его командованием находилось, по крайней мере, несколько ил. За ним располагались ещё две илы, одной из которых командовал Аминта, у которого также были в числе всадников сарисоносцы и уже упомянутый Сократ (8, с. 67). Итого, получается, что только под Пэанником македонская кавалерия насчитывала минимум 5—6 ил.

Далее, в битве при Иссе (333 г. до н. э.) Арриан называет илы Анфемусийскую, под командованием Перида и «Белоземельную» (Лагейскую), которой предводительствовал Пантордам.

Рис. 22. Македонский всадник (Прорисовка древнего изображения) 
Арриан даёт подробное перечисление македонской конницы, участвовавшей в битве при Гавгамеллах. Всей конницей гетайров по-прежнему командовал Филота; царской илой, или «агемой», предводительствовал Клит; далее идут илы: Главкия, Аристона, Сополида, Гераклида, Деметрия, Мелеагра и Гегелоха (8, с. 120). Получается всего 8 подразделений, но при этом не упоминаются ни Сократ, ни Аминта, ни Перид или Пантордам, указанные выше. О том, что они переведены на другие посты или погибли, у Арриана нет ни слова. Не появляется эти командиры и в дальнейшем повествовании. Мдокно предположить, что их части оставили в качестве гарнизона в какизклибо провинциях ещё до битвы при Гавгамеллах. Получается, что македонская кавалерия состояла, как минимум, из 12 подразделений, а не из 8 или 4. Причём, до сражения при Гавгамеллах к Александру прибыли лишь 4 000 наёмников-эллинов, во время осады Тира (8, с. 104) и в Египте он получил подкрепление из 400 эллинов и 500 фракийских всадников (8, с. 114). Войска же из Македонии появились у Александра только после последней битвы с Дарием (8, с. 125), что ещё несколько увеличило число кавалерийских ил.

Если допустить, в среднем, количество воинов в каждой иле по 250 человек, то получается 3 000 всадников, что вполне согласуется со сведениями Арриана, определившего число конницы «друзей» в 3 200 воинов[50] (8, с. 72).

Каждые две илы объединялись в гиппархию, две гиппархии — в хилиархию, а две хилиархии составляли таксис (283, с. 40). Только после сражения у Гавгамелл, Александр посчитал целесообразным разделить каждую илу на два лоха, в среднем, по 125 всадников[51] (8, с. 125), а через несколько лет он решил ещё уменьшить отдельные подразделения — до 62 всадников в каждом. Они получили название «гекатостис».

Получается, что конница гетайров до 331 г. до н. э., строилась в отдельные подразделения, по 250 всадников в каждом. Арриан пишет о том, что Александр в бою использовал два рода построения: либо в 4 шеренги, тогда в каждой из них находились 62 всадника, либо (максимальная величина) в 8 шеренг по 32 воина. Изо всех вышеперечисленных источников следует, что уже в глубокой древности полководцы применяли как линейную атаку, так и атаку колоннами (259 ч. 1, с. 55).

Конница гетайров делилась на катафрактариев, сарисофоров, составлявших вторую шеренгу строя и вооружённых длинными сарисами, и афрактов — воинов, лишённых панцирей, в категорию которых могли входить любые типы легковооружённых: контофоры, тиресфоры, гипоаконтисты, доратофоры и, возможно, частично гипотоксоты. Кроме того, Александр имел особый отряд телохранителей — трабантов, а в конном строю — сомасофилаков (283, с. 39). После сражения при Гавгамеллах Александр из части афрактов сформйровгл димахосов — вооружённых дротиками воинов-двоеборцев, способных вести и конный, и пеший бой (283, с. 43).

Помимо собственно македонской кавалерии, в состав армии Александра входило большое количество союзников. Прежде всего, это фессалийская конница. Диодор насчитывает в ней 1 500 человек, Курций Руф — 1800 (283, с. 41; 327 с. 45). Организацию, тактику и вооружение она имела сходные с македонскими. Командовал ею Коллат. В греческой кавалерии воевали уроженцы Беотии, Амфиполиса, Пелопонеса, а также фтиоты, маливезуи, локрийцы, фокейцы (283, с. 41). Общее число этих конников Диодор называет в 600 человек, командовал ими Эригий. Вряд ли среди этих воинов были тяжеловооружённые. Набранные из разных районов Греции и не обученные общим действиям в строю, эти люди скорее представляются легкокооружёнными всадниками, основным оружием которых был дротик.

После покорения Персии (331 г. до н. э.) фессалийцы и другие греческие союзники были отпущены домой (283, с. 41):

«Придя в Экбатаны, Александр отослал обратно к морю фессалийскую конницу и остальных союзников. Он полностью выплатил им условленную плату и ещё прибавил от себя 2000 талантов. Он велел составить списки тех, кто на свой страх пожелал бы и дальше оставаться у него на службе, таких оказалось немало. Эпокилу, сыну Полиида, он велел с конной охраной сопровождать уходящих до самого моря; своих лошадей фессалийцы оставили Александру. Менету он написал, чтобы по прибытии их к морю он озаботился их переправой н триерах в Эвбею» (8, с. 128).

Вступая в войну с Персией, Александр понимал, что без хороших конных лучников, которых и в Македонии, и в Греции не хватало, одолеть кавалерию противника будет чрезвычайно сложно — понимал настолько хорошо, что на протяжении всего похода лично тренировался в стрельбе из лука, подавая пример другим (101 т. 2, с. 384). Гипотоксоты были навербованы среди племён фракийского и иллирийского происхождения. Живя по соседству со скифами, эти народы, волей-неволей вынуждены были перенять скифскую манеру ведения боя. Об их мастерстве греки знали издавна. Во время Пелопонесской войны спартанский полководец Брасид, предпринявший экспедицию во Фракию (424—423 гг. до н. э.), справедливо опасаясь конных атак иллирийцев и фракийцев, вёл армию по гористой местности, не спускаясь на равнины. Даже если бы спартанцы и имели в своём составе кавалерию, она вряд ли оказалась бы способной противостоять нападениям всадников, вооружённых луками (144, с. 214—215).

В «Походе Александра» Арриан сообщает о фракийцах, пеонах, одрисах и агрианах, вооружённых луками и дротиками. Вероятнее всего, эти племена имели собственную военную структуру, и какой-то процент их конницы составляли тяжеловооружённые воины, лошади которых наверняка были бронированы по скифскому или македонскому образцу, и средневооружённые. Но, поскольку их лёгкие всадники прекрасно владели луками, то чаще всего именно их посылали в разведку и в передовые отряды. Эти части получили название «бегуны» — «продрома» (283, с. 42; 8, с. 14). Диодор предполагает, что в походе участвовало 900 конников-варваров, которыми вначале командовал Кассандр (327, с. 45).

Рис. 23. Македонский катафрактарий (впереди) и фессалийский гипоаконтист. IV в. до н. э.
Перед экспедицией в Индию Александр набрал в состав своей конницы всадников из покорённых им городов и народов: арахосов, парапамизов, бактрийцев, согдов, скифов, дрангийцев, арийцев, парфян, нисейцев, индов. Большинство их были прекрасными лучниками, что сыграло важную роль в победе македонцев над индийцами при Гидаспе (283, с. 42). Эти отряды также имели собственную военную организацию и делились на тяжёлую, среднюю и лёгкую конницу.

Заканчивая разговор о македонской кавалерии, рассмотрим описанную Аррианом битву у реки Танаис (Яксард) в 329 г. до н. э.

Скифы, будучи отменными лучниками, не давали возможности македонянам близко подойти к реке; их стрелы достигали другого берега. Чтобы отогнать кочевников и дать своим войскам переправиться на другую сторону, Александр приказал воспользоваться баллистами, имевшими большую мощность, чем луки скифов и, соответственно, метавшие стрелы намного дальше. С безопасного для себя расстояния воины-аппаратчики открыли стрельбу и ранили нескольких врагов, а одному стрела пробила «насквозь щит и панцирь, и он упал с лошади». Поражённые такой дальностью и мощностью аппаратов, скифы отступили от берега. Это позволило войскам македонян на плотах и «мехах», поставив катапульты впереди и прикрывшись щитами, переправиться через реку.

Первыми на берег выскочили пешие токсоты и сфендонеты, сумевшие вместе с аппаратчиками удержать скифов на почтительном расстоянии от войск. После этого по приказу царя в атаку пошли строем 2 илы «чужеземцев» (видимо, греков или фракийцев) и 4 илы македонских всадников, вооружённых сарисами. Это было ошибкой. Плотно построенные конные илы, не прикрытые лучниками, подверглись рассыпной атаке скифских стрелков, которые с дальней дистанции обстреливали катафрактов, сарисофоров и гипоаконтистов, пытавшихся совершать вылазки из построения. Македонцы понесли потери, и от разгрома их спасло то, что Александр успел послать к ним на помощь конных лучников агриап и пехотинцев Балакра — сфендонетов и токсотов. Находясь в промежутках построения и прикрывая всадников, они атаковали скифов вновь. Сам же Александр повёл оставшиеся илы в обход. Пока скифы вели равный бой с главными силами царя, они подверглись охвату с фланга резервными отрядами македонян и бросились бежать. Во время преследования их погибло около 1000 человек, и 150 попало в плен. Потери Александра не указаны (8, с. 143—144).

Рис. 24. Фракийский гипотоксот. IV в. до н. э. 
Вооружение македонских всадников было идентично греческому, но имело другие названия и элементы местной художественной обработки. Тактика также была одинаковой, однако македонцы сумели, в силу образовавшегося у них централизованного государства, создать сильную кавалерию за счёт более высок эй дисциплины, больших мобилизационных возможностей и лучшего финансового обеспечения.


РИМ И ЕГО ПРОТИВНИКИ

Распространённое мнение о слабости римской кавалерии не имеет под собой достаточных оснований. Наоборот, в Италии издревле уделяли больше внимания коннице, чем в Элладе (195 т. 1, с. 191—192). Несмотря на то, что только 20% территории Апеннинского полуострова занимали равнинные земли, это позволяло разводить там количество лошадей, достаточное для того, чтобы снабжать ими племена Италии и близлежащие государства. Области эти находились на юге Апеннин и назывались Апулия, Калабрия и Лукания. Они были населены племенами япигов, месапов, калабров, салентинов и луканов.

Область Лация, где был основан Рим, по географическим условиям не была пригодна для выпаса многочисленных табунов, но зато непосредственно граничила с Апулией, где всегда можно было закупить или выменять нужное количество коней для армии.

Древние предания, обработанные Вергилием в «Энеиде», донесли до нас сведения о том, что после разгрома Трои часть её жителей во главе с Энеем покинула Малую Азию и, после долгих скитаний, пристала к берегам Лации, где Эней сумел подружиться, а затем и породниться с Латином, царём латинян. После смерти царя Эней сам стал править этой областью и остатками своего народа, ассимилировавшего с местными племенами. В «Илиаде» Гомер часто называл троянцев «конеборными». Это очевидно говорит о том, что последние умели прекрасно обращаться с конями. По крайней мере, два античных автора — Плутарх (102 т. 3, с. 30) и Вергилий указывают, что священное конное состязание для подростков называлось у римлян «Троя». У последнего, в поэме «Энеида», это описано так:

«Юный блистающий строй на виду у отцов выезжает,
Взнузданных гонит коней, — и дивится, на мальчиков глядя,
Весь тринакрийский народ, и шумит с троянцами вместе.
Коротко стрижены все, по обычаю всех увенчали
Кудри, и каждый по два кизиловых дротика держит.
Лёгкий колчан у иных за плечом и цепь золотая,
Гибко спускаясь на грудь, обвивает стройную шею.
На три турмы разбит отряд, перед каждой турмой —
Юный вождь, и за ним двенадцать отроков скачут,
Строй соблюдая тройной, блистая равным уменьем.
Всадники в первом строю за Приамом едут, ликуя, —
Славный твой отпрыск, Полит, наречённый именем деда,
Вскоре возвысит твой род на земле италийцев; а ныне
Мальчика мчит фракийский скакун — весь в яблоках белых,
С белой звездою на лбу, с перетяжкой белой у бабок,
Атис — ведут от него латиняне Атии род свой — Атис,
Аскания друг, пред третьим красуется строем.
Юл прекраснее всех — перед третьим строем гарцует;
Конь сидонский под ним был подарен прекрасной Дидоной
Мальчику в память о ней и в залог любви нерушимой.
Отроков мчат остальных тринакрийские кони, которых дал им Акест.
Трепетный юный отряд дарданцы плеском ладоней
Встретили, с радостью в нём черты отцов узнавая.
После того, как они мимо зрителей всех проскакали,
Близким радуя взор, Эпидид им голосом громким
Подал издали знак и бичом оглушительно щёлкнул.
По трое в каждом ряду разделился строй, и немедля
Два полухория врозь разъехались; после, по знаку,
Вспять повернули они, друг на друга копья наставив,
Встретились, вновь разошлись и опять сошлись на широком
Поле; Всадников круг с другим сплетается кругом,
Строй против строя идёт, являя битвы подобие.
Вот одна сторона убегает, а вот, повернувшись,
С копьями мчится вперёд; вот обе смыкаются мирно,
Рядом летят… — На критских холмах, повествуют, когда-то
Был лабиринт, где сотни путей меж глухими стенами
В хитрый сплетались узор, и где все путеводные знаки
Людям помочь не могли, безысходно блуждавшим вслепую,
Также теперь следы перепутались юных троянцев,
То убегавших стремглав, то сходившихся в битве потешной,
Словно дельфины, когда в многоводном море Ливийском
Или Карпафском они затевали резвые игры.
Эти ристания ввёл, состязанья устроил такие
Первым Асканий[52], стеной опоясав Долгую Альбу;
Древним латинянам он искусство передал это,
Отроком сам обучившись ему с молодёжью троянской.
Внукам своим завещали его альбанцы, от них же
Рим воспринял его и хранит, как наследие предков.
Отроков строй «троянским» зовут и «троянскими» — игры,
Что и доныне у нас в честь святого прадеда правят»
(13, с. 211-212) В свой ранний царский период римское общество делилось натри трибы: рамны, тацим и луцеры (295, с. 586), они же составляли основу римских родов. Каждая триба делилась на 10 попечительств — курий, которые в случае военных действий выставляли, кроме 100 пехотинцев, ещё по 10 всадников. В сумме это давало 300 кавалеристов (256 т. 1, с. 69), входивших в римское войско, именуемое легионом (от legio — «сбор»). Каждой сотней всадников командовал трибун — келер (256 т. 1, с. 72-73).

Позднее, по мере увеличения численности римского населения, три основных рода поделились на «старших» и «младших». Получилось всего 6 триб, делившихся каждая на 10 курий, следовательно, число войск и, в частности, всадников, увеличилось вдвое. Теперь римский легион насчитывал уже 600 конников (265 т. 1, с. 83).

Видимо, уже в ранний период римская кавалерия делилась на турмы по 30 всадников, каждая из которых составляла отдельную боевую единицу. Оптимальным построением для такого боевого порядка были три шеренги по 10 всадников или, если атака производилась колонной, — 5 шеренг по 6 всадников (либо наоборот 6 шеренг по 5 всадников). О том, что римляне использовали в бою плотный строй для конницы можно найти сведения у Тита Ливия (64 т. 2, с. 163,247; 64 т. 3, с. 106-107), Полибия (105 т. 2, с. 457), Тацита (133 т. 2, с. 105; 132 т. 1, с. 267). Ошибочно мнение, что строй римской кавалерии представлял собой несколько растянутых шеренг, в которых воины стояли на расстоянии 2 метров друг от друга (290, с. 20—21) или беспорядочную массу, умеющую воевать только врассыпную (307, с. 118). Можно допустить, основываясь на византийском военном трактате Псевдо-Маврикия, о котором речь впереди, что при сближении с противником римляне двигались, соблюдая в шеренгах расстояние в 2 метра. Это давало возможность всадникам, стоя на месте, развернуть коней в нужную сторону, если неприятель неожиданно атаковал с фланга или с тыла, но перед самой атакой следовало обязательно смыкание. Такая манера боя применялась на протяжении всей истории конницы, ибо именно этим способом можно было нанести удар максимальной силы.

Римляне, как и греки, не использовали (или почти не использовали) конных стрелков-лучников и, соответственно, не нуждались в доспехах для лошадей. По крайней мере, самое раннее из дошедших до нас изображений и упоминаний об этих доспехах, относится ко времени правления императора Адриана (117—138 г. н. э.), который впервые учредил катафрактов в римском войске. Правда, Вергилий, изображая в «Энеиде» конный бой, говорит о броне на лошади Хлорея:

«Мчит его взмыленный конь в чепраке из кожи, обшитом, словно перьями, сплошь чешуёй позолоченной медной» (13, с. 342), но все его доспехи называет «фригийскими», наряд на воине «заморский», а лук — «ликийский». Стало быть, весь комплекс вооружения Хлорея вывезен из Малой Азии. Сам же герой был троянцем, поскольку Вергилий называет его тевкром[53].

Что касается защитного вооружения римских всадников, то оно, наверняка, не было строго регламентировано, как и у греков. Кое-какую общую информацию на этот счёт можно найти у Полибия:

«Равным образом и конницу римляне делят на 10 эскадронов (турм), в каждом из них выбирают 3 начальников, которые сами назначают себе 3 помощников. Эскадронный начальник, выбранный первым, ведёт эскадрон, а 2 других имеют звания десятников; все трое называются декурионами. За отсутствием первого из них эскадроном командует второй. Вооружение конницы в наше время походит на эллинское. В старину, первоначально конные воины не имели панциря, и шли в битву, опоясанные передниками. Благодаря этому, они легко и ловко спешивались и быстро снова вскакивали на лошадь, зато в стычках подвергались большой опасности потому, что дрались обнажённые. Употреблявшие тогда копья непригодны были в двояком отношении: они были тонки и ломки, при взмахе большей частью ломались от самого движения лошадей, раньше ещё, чем наконечник копья упирался в какой-либо предмет, вот почему воины не могли попадать ими в цель. Потом копья делались с одним только наконечником на верхнем конце, благодаря чему воин наносил только один удар копьём, за сим наконечник ломался, и копьё становилось совершенно негодным и ненужным.

Римский щит изготавливался из бычьей кожи, имел форму лепёшек с выпуклостью посередине, какие употребляются римлянами для жертвоприношений. Для отражения ударов щиты эти были неудобны по своей непрочности, к тому же от дождей кожа их портилась, сырела, и тогда они становились уже негодными, да и без того не были удобны. Так как вооружение это оказалось непригодным, то римляне вскоре переняли вооружение от эллинов. Здесь первый же удар верхним наконечником копья бывает обыкновенно меток и действенен, так как копьё сделано прочно и не гнётся; к тому же и нижний конец копья, которым можно повернуть его, наносит верный и сильный удар. То же самое и относительно щита, который у эллинов отлично приспособлен для отражения ударов, наносимых издали и вблизи. Римляне сообразили это и вскоре переняли эллинский щит» (102 т. 2, с. 31—212).

К этим данным можно добавить строки, взятые у Арриана: «У римлян одни из всадников носят дротики и атакуют на аланский и савроматский манер, другие же имеют копья» (249, с. 407).

Видимо, каждый римский всадник снаряжался, сообразуясь со своими возможностями. Соответственно вооружению воины распределялись в строю по шеренгам. Обязательными являлись, скорее всего, только средства нападения, как-то: для первой шеренги — простые копья и щиты, для второй — длинные копья, а для третьей — дротики. То, что римляне, также, как и греки или македонцы, использовали сарисы[54], можно понять из изображений на монетах, где воины-всадники держат копья двумя руками и не имеют щитов.

Конники, использующие такую технику боя и снаряжение были бы уязвимы, находясь в первой шеренге, поэтому логично допустить, что они стояли именно во второй, под защитой передних щитоносцев. Применение сарис у римлян также зависело от приказа турмарха. Если их не было, обе последние шеренги, скорее всего, вооружались дротиками, либо обычными копьями. Соответственно, манера боя была идентична греческой. Атакуя противника, гипоиакуляторы выезжали из задних шеренг и врассыпную вели бой. По сигналу они снова возвращались на свои места, и тогда следовала атака плотным строем.

Разумеется, мы передаём только возможную схему боя, варианты которого могли быть самыми разными.

Шестой римский царь Сервий Туллий (578—534 гг. до н. э.) провёл в обществе реформу. Войско стало набираться по принципу имущественного ценза граждан. То есть родовые корни уже не имели прежнего значения, а основным признаком, по которому определялось, в каком роде войск предстоит служить гражданину, была сумма его доходов. Об этом мы читаем у Дионисия:

«Всю же конницу он составил из людей, имеющих наибольшее имущество и наиболее видных по своему происхождению. Он их разделил на 18 центурий[55] и присоединил их к первым 80 центуриям фалангистов. Начальниками конных центурий были тоже самые видные и знатные люди» (147 т. 3, с. 19).

Это значит, что каждая центурия всадников из богатых граждан обязана была при полной мобилизации выставить 100 человек. Обычно такое количество конников не требовалось, достаточно было!/з (всего 600) (265 т. 1, с. 89). Каждый патриций получал от государства деньги на содержание двух лошадей.

Рис. 25. Римский средневооруженный всадник. I в. до н. э.
С такой армией Рим вёл войны с самнитами (343—341; 327-304; 298-290 гг. до н. э.), этрусками (VI-V вв. до н. э.), галлами (V—IV вв. до н. э.).

Из трудов Тита Ливия видно, что римские всадники часто использовались как пехотинцы, если не имели возможности атаковать врага в конном строю:

«Сперва она (битва — В. Т.) была нерешительна, так как неоднократные попытки римских всадников своими нападениями привести в замешательство строй врагов оставались тщетными. Когда выяснилось, что результат не соответствует напряжению, всадники, посоветовавшись с диктатором и получив от него разрешение, оставили лошадей, со страшным криком выбежали вперёд знамён и возобновили битву» (64 т. 2, с. 62).

«…утомление и опасность дошли до последней степени, так что римские всадники оставили лошадей и через оружие и трупы пробрались к первым рядам пехоты. Эта боевая линия, явившаяся как бы свежей среди утомлённых, расстроила знамёна этрусков. Затем остальная масса, как ни была она утомлена, последовала однако за движением конницы и разорвала наконец ряды неприятелей» (64 т. 2, с. 226—227).

После упразднения царской власти и установления республики (507 г. до н. э.) военная система римлян, введённая Сервием Туллием, с незначительными изменениями просуществовала почти два столетия. В коннице произошли изменения следующего плана. В начале республиканского периода к службе стали привлекаться не только патриции, но и плебеи, имеющие своего коня. Кроме того, богатые всадники, вместо того, чтобы участвовать в походах сами, стали нанимать других, обычно из бедных слоев населения, снабжая их оружием и конём. С созданием нобилитета (III в. до н. э.), то есть слияния в процессе борьбы за власть патрицианских и богатых плебейских родов, образовавших правящую прослойку в обществе, всадники всё более и более превращались в аристократическое сословие, второе после сенаторов, и перестали нести прежнюю военную функцию, которую теперь за них выполняли наёмники. Постепенно название «всадники» стало лишь данью былой традиции (295, с. 115, 382; 99, с. 176; 265 т. 1, с. 243-245).

К III в. до н. э. организация римской пехоты начинает резко меняться, и уже в войнах с эпирским царём Пирром (280—275 гг. до н. э.) был применён манипулярный боевой порядок (265 т. 1, с. 351)[56].

Тактика же кавалерии не претерпела никаких изменений; правда, в связи с расширением границ республики, в армии стали широко использовать войска союзников — италиков и, в частности, их конницу. Например, славилась капуанская кавалерия, о которой Ливии пишет:

«Они имели 6 000 вооружённых бойцов, причём пехота в боевом отношении была слаба; качество конницы было выше, и она, главным образом в кавалерийских боях, побеждала противника» (195 т. 1, с. 192).

Именно она сыграла основную роль в победе римлян над объединённым войском самнитов и галлов при Сентине (295 г. до н. э.). Когда римская конница была рассеяна атакой гальских колесниц — эссед (64 т. 2, с. 281—282), капуанцы сумели обойти галлов и ударить по ним с фланга и тыла, в результате чего армия коалиции была разгромлена (265 т. 1, с. 305).

Рис. 26. Нумидийский легковооруженный конник. III в. до н. э.
Структура «конницы союзников» несколько отличалась от собственно римской. Она втрое превосходила её числом. Одному легиону придавалось около 900 всадников, которые делились на три алы[57]; а каждая из них на 5 турм по 60 воинов. Разумеется, численность ал и турм была относительна. Треть из них, наиболее подготовленные, выделялись в отдельную алу и назывались экстраординариями, что значит «отборные» (102 т. 2, с. 33; 295, с. 21; 63 т. 2, с. 24). Тактику и вооружение эти воины имели сходные с римскими.

Кроме того, римляне стали нанимать отряды конницы из народов, живших вне Апеннинского полуострова, вначале, в основном, галлов, а позже и других: иберов, германцев, иллирийцев, фракийцев, греков, нумидийцев и т. д. Эти всадники назывались аузилии (название это, впрочем, распространялось и на пехоту) и также делились на алы. Экипировались наёмники согласно обычаям своих племён.

К началу Пунических войн (264-241; 218-201; 149-146 гг. до н. э.) вооружение римских всадников выглядело следующим образом. Воины первой шеренги имели самую большую паноплию. Они носили шлемы-кассисы различной конструкции. Доспехи также могли быть разных видов: кольчужный — лорика-хамата, чешуйчатый — лорика-скауната, или пластинчатый — лорика-пенната. Набедренники и поножи могли употребляться или нет, исходя из возможностей всадника. Щиты, вероятно, были также разных типов: овальный клепиус или небольшие круглые парма и центра. Копьё — гаста. Модель римского меча того периода нам точно не известна. Спата и полуспата вошли в употребление позже, а до них, скорее всего, использовались различные виды иберийских, галльских и греческих мечей, а также кинжалы типа пугио или паразониум. Конская броня ещё не вошла в употребление.

Всадники второй шеренги вооружались проще — мечом, кинжалом и длинным копьём, типа гасты-ланги, которым можно было достать противника сквозь интервалы между воинами первой шеренги. Шлем и доспехи могли употребляться или нет.

В третью шеренгу (или во вторую и третью) ставились конники, вооружённые дротиками, иногда снабжёнными ремнём-аментатой, благодаря которому увеличивалась дальность броска[58], либо копьями.

Из короткого оружия употреблялись мечи, кинжалы, булавы и топоры. Щиты употреблялись не всеми.

Первые столкновения римских всадников с карфагенскими произошли в Пуническую войну 264—241 гг. до н. э. под Акрагантом (262 г. до н. э.) и Тунисом (255 г. до н. э.), Конница карфагенян оказалась сильнее, и, если под Акрагантом римляне всё же победили за счет пехоты, то во втором случае их армия была полностью разгромлена. Причём схема этого сражения была схожа со схемой битвы при Каннах, произошедшей через несколько десятков лет (265 т. 1, с. 409, 415). Однако эти уроки ничему не научили римлян, они сочли победы карфагенян случайными, одержанными только благодаря многочисленности их конницы. На самом деле всё было несколько сложнее. Карфагеняне, используя собственную конницу или наёмников — иберов и галлов, умевших сражаться строем, в качестве средней кавалерии, позаботились и о создании лёгкой. Для этой цели они привлекали племена нумидийцев: массалиев, массайсилиев, маккоев и маворов (147 т. 3, с. 52). Их тактика основывалась на том, что, пока конные турмы римлян вели бой врассыпную или сомкнутым строем с равным противником — средней кавалерией карфагенян, нумидийцы имели возможность, действуя рассыпным порядком, глубоко охватить легионы и напасть на них с флангов или тыла.

Во Вторую Пуническую войну (218—201 гг. до н. э.) римская конница под командованием Сципиона в первый раз встретилась с кавалерией Ганнибала в Тицинском сражении (218 г. до н. э.), которое, по Титу Ливию, происходило следующим образом.

Сципион послал в авангард лёгкую пехоту — велитов, вооружённых дротиками и с ними — отряд галльской конницы. Римских всадников и экстраординариев союзников он расставил турмами (скорее всего, в две линии) позади них.

Ганнибал выстроил в центре боевого порядка свою среднюю конницу: карфагенян, иберов, галлов — по лохам; вероятно, также в две или три линии. Нумидийцев поместил на обоих флангах.

При первой же атаке конников Ганнибала, римские велиты бросились бежать к своей кавалерии. Что вызвало их панику, из текста неясно, видимо, не обученные воевать совместно, галлы и лёгкая nexqra римлян не могли достойно поддержать друг друга. Велиты укрылись в промежутках конных турм. Начавшееся затем сражение какое-то время шло на равных, но после нескольких атак ряды римской конницы и отряды пехоты несколько потеснили друг друга. Места было мало, и кони стали топтать велитов, те, естественно, отгоняли ближайших к ним лошадей дротиками и мечами. Животные начали беситься, подниматься на дыбы и сбрасывать седоков. Это вынудило часть римских всадников спешиться, а коней вывести из боевой линии в тыл, чтобы они не подавили пехотинцев.

Рис. 27. Иберийский средневооруженный всадник. III в. до н. э.
В это время нумидийцы обошли римлян и неожиданно появились у них в тылу, что вызвало панику в римском войске, усугубленную ещё и ранением Сципиона.

Лёгкая пехота, пытавшаяся остановить нумидийцев, была быстро опрокинута и бросилась бежать. Следом за ней бежала часть римской конницы, атакованная с двух сторон.

Лишь некоторые оставшиеся турмы, скорее всего, образовав в центре пеший строй и прикрываясь с флангов конниками, вместе с раненым Сципионом организовано отступили к лагерю, поскольку только в пешем строю римляне могли успешно отражать атаки карфагенян (64 т. 1, с. 52).

Самой колоритной частью карфагенской конницы, бесспорно, были нумидийцы. Эти племена жили на территории Северной Африки и, гранича с Карфагеном, время от времени совершали набеги на его территорию, если город заранее не откупался от них. Жизнь кочевников-скотоводов сделала нумидян прекрасными всадниками. Наиболее подробное их описание есть у Страбона:

«Хотя большая часть страны, обитаемой маврусиями, отличается плодородием, тем не менее, население её даже до настоящего времени в большинстве ведёт кочевую жизнь. Однако они стараются приукрасить свою внешность, заплетая волосы на голове и отращивая бороды, носят золотые украшения, начищают зубы и стригут ногти».

«Всадники у них сражаются большей частью вооружённые дротиками, на лошадях, взнузданных верёвочной уздой и без сёдел, впрочем, у них есть и (кривые мечи). Пешие же воины прикрываются слоновыми шкурами, как щитами, и одеваются в львиные, леопардовые и медвежьи шкуры и спят на них. Как это племя, так и следующие за ним масесилии и вообще ливийцы в большинстве одеваются одинаково и похожи между собой и в других отношениях. Лошади у них маленькие, но быстрые и настолько послушные, что ими можно править прутиком. На лошадей надевают хлопчатобумажные или волосяные ошейники, на которых прикрепляют поводья. Некоторые лошади следуют за хозяином, даже если их не тянут за поводья, как собаки. У них в ходу небольшие кожаные щиты, маленькие копья с широкими наконечниками, они носят с широкой каймой без пояса хитоны и, как я уже говорил, шкуры в виде плащей и панцирей» (128, с. 762).

Силий Италик и Полибий сообщают о нумидах, что те «кидали своих лошадей, не зная использования удил, между ушей били подвижной палкой и животные слушались, как с галльскими удилами» (228, с. 13).

Все античные авторы говорят о нумидийцах исключительно как о лёгких всадниках, почти не использующих никаких доспехов и вооружённых дротиками, коротким холодным оружием и небольшими щитами. Конные лучники у этого народа почти не упоминаются, разве что Тит Ливии в описании одного из сражений во Второй Пунической войне, сообщил: «нумидийцы стали бросать стрелы» (64 т. 3, с. 130), но непонятно, говорил ли он о всадниках или о пехотинцах, которые также участвовали в походе Ганнибала. Правда, Страбон в приведённом выше отрывке пишет, что нумидийцы «большей частью» вооружены дротиками, а, стало быть, их «меньшая» часть всё же имела какое-то иное вооружение, поэтому логично допустить, что какое-то количество гипо-токсотов у нумидийцев всё-таки было, точно также, как и средней конницы, вооружённой копьями и доспехами.

Вероятнее всего, тактику нумидийцы использовали греческого или римского образца. Это значит, что они знали и использовали плотный строй. Но главное достоинство нумидийцев заключалось в изумительном искусстве управления лошадьми, проворности, изворотливости, а не в изобретении какого-то неведомого боевого порядка.

Несомненно, лобовую атаку сомкнутого римского конного строя, нумидийцы, хуже вооружённые и имеющие более лёгких и мелких лошадей, не выдержали бы, поэтому старались её избегать, что замечено Саллюстием Криспом, написавшим «Югуртинскую войну» (115—105 гг. до н. э.):

«Югурта приказал перед сражением своим всадникам, в случае, если римляне ударят на них строем, рассыпаться по сторонам и рассеяться; потом, собравшись опять в числе ещё значительнейшем, в том случае, если неприятель упорно преследовал, они нападали и с боков и сзади на него, в натиск уже не строго соблюдавшего ряда. В случае бегства, для нумидов занятые ими горные вершины представляли им ещё лучшее убежище, чем равнины; привычные их кони легко скрывались в кустах, куда наши за ними не дерзали гнаться по крутизне и по незнанию местности» (52, с. 88).

Ливии сообщает об использовании нумидийскими конниками в бою двух лошадей, подобно тарентийцам:

«Но не все нумидийцы помещены были на правом фланге, а только те, которые, вроде опытных наездников, имели по две лошади и, по обычаю, часто в пылу сражения в полном вооружении перепрыгивали с утомлённой лошади на свежую: так ловки были эти наездники и так приручены были их кони» (64 т. 3, с. 180).

В мастерстве этой кавалерии и было заключено основное преимущество армии Ганнибала над римлянами. С её помощью были одержаны крупные победы над легионами при Требии (218 г. до н. э.), Тразименском озере (217 г. до н. э.) и Каннах (216 г. до н. э.). Очень показательно описана у Лукана в «Фарсалии» атака нумидийской конницы на римскую пехоту. Прочитав этот отрывок, можно представить себе ситуацию»; произошедшую при Каннах:

«Конницу кинул тогда кочевой африканец (Юба — В. Т.) на римлян,
И зашумели поля, и пыль от земли размягчённой
Тучей кругом поднялась, как будто от бури бистонской,
Небо закрывши собой и сумрак густой навлекая.
Истинно, горестный рок постиг в том сраженьи пехоту,
Не колебалось в тот час решенье неверного Марса,
Но беспощадная смерть овладела участью боя:
Римская рать не могла навстречу кинуться, чтобы
В битве оружье скрестить; но враг, окружив отовсюду,
Сбоку наносит — вблизи, издалека — прямые удары
Так, что не только от ран и кровавых ручьёв погибали,
Но под градом стальным, раздавлены тяжестью копий.
Войско великое здесь в кругу столпилося тесном:
Всякий, кто в страхе спешил в середину строя укрыться,
Тот уж не мог без вреда меж своих же мечей повернуться;
Всё уплотнялась толпа потому, что вглубь отступая,
Круг свой сужали ряды. И стиснутым нет уже места,
Чтобы оружьем взмахнуть — и трутся тела друг о друга;
В давке доспехи круша, о грудь разбиваются груди»
(66, с. 95)
Но не только в крупных сражениях была полезной конница нумидов. С её помощью Ганнибал держал под контролем все перемещения римской армии, её снабжение оружием и продовольствием. Нумидийские всадники были «глазами и ушами» карфагенского полководца. На них возлагалась обязанность вести «малую» (рейдовую) войну, нападая на отдельные римские отряды пехоты и конницы, высланные за фуражом. К таким действиям римляне не были готовы и поэтому вначале проигрывали Ганнибалу. Как свидетельствуют Полибий и Тит Ливии, пока местность близ римских военных лагерей была усеяна нумидийцами, римская конница боялась совершить даже незначительную вылазку из укреплений.

Кроме нумидийцев, в конницу Ганнибала входили и иные подразделения. Ядро армии составляли карфагенские граждане, образовывая так называемый «Священный отряд», численностью в 2,5 тыс. человек. Сколько среди них было всадников, точно неизвестно, вероятно, не более 300—400.[59]

Кроме них 450—500 конников выставили ливиофиникийцы, то есть города на побережье Африки, основанные финикийцами и, так или иначе, подвластные Карфагену, например: Гиппон, Гадрумет, Малый Лептис, Великий Лептис, Фапс (265 т. 1, с. 400-402).

Вооружение и тактику эти всадники имели идентичные греческим. Полибий также упоминает конников-лергетов из некоего ливийского племени в Северной Африке (147 т. 3, с. 52). Их было 300 человек. Надо думать, организованы лергеты были так же, как нумидийцы.

Большой процент конницы карфагенян составляли иберы, кельтиберы и лузитаны. Оо их вооружении есть кое-какие данные у Страбона:

«Действительно, лузитаны, как говорят, искусно умеют устраивать засады, выслеживать врага; они проворны, ловки, отличаются прекрасной маневренностью в строю. Они носят вогнутый вперёд небольшой щит двух футов в поперечнике, висящий на ремнях (так как у него нет ни колец, ни ручек). Кроме этих щитов, они вооружены ещё кинжалом или ножом. Большинство носят льняные панцири, только у немногих кольчуги и шлемы с тремя султанами, остальные же носят шлемы из сухожилий».

«У них устраиваются состязания для легковооружённых, тяжеловооружённых воинов и всадников в кулачном бою, беге, перестрелке и в сражении отрядами» (128, с. 150-151).

«Иберы были, собственно говоря, все пельтастами и носили в соответствии с разбойничьей жизнью лёгкое вооружение (как я говорил это о лузитанах), употребляя только дротики, пращи и кинжалы. С пехотными военными силами у них была смешана конница, так как их лошади были приучены ходить по горам и легко сгибать колени по команде, когда это было нужно».

«Кельтиберийские лошади были похожи на парфянских, добавляет он, потому что они отличаются большей быстротой и более выносливые бегуны» (128, с. 158).

В целом же, конница иберов организовывалась по римскому или греческому образцу и делилась на среднюю и лёгкую. Вооружены конники были подобно римским, разве что их оружие имело другие названия: мечи, используемые иберийцами на латинский манер назывались фальката и «испанский меч», разные виды копий и дротиков носили названия лантия, гасум, биден, фаларика, трагула и т. д. (341, с. 140-155; 355, с. 10-22).

После перехода армии Ганнибала через Альпы, к нему во множестве стали примыкать галльские племена[60]. Карфагенская конница пополнилась ещё и кельтскими всадниками. Сведения об этих воинах носят самый разноречивый характер. Например, Полибий даёт следующую информацию:

«В ведении войны наблюдается у кельтиберов следующая особенность: когда они замечают, что пехоту их теснят, то спешиваются и оставляют лошадей спокойно стоящими в строю: к концам уздечек они привешивают маленькие колышки, крепко вколачивают их в землю и таким образом приучают своих лошадей покорно оставаться в строю, пока седоки не возвращаются и не выдернут колышков» (106 т. 3, с. 381).

Сведения о коннице галатов[61], которые в первой половине III в. до н. э., под командованием Бренна совершили поход в Элладу и Малую Азию, есть у Павсания:

«Собранное им (Бренном — В. Т.) войско состояло из 152000 пехоты, а всадников было 20400. Но это число всадников указывало только на тех, кто был в строю, настоящее же их число было 61200, так как при каждом из всадников было по два служителя, тоже опытных боевых всадника и тоже имеющих коней. Когда начинается сражение и галатские всадники вступают в бой, эти служители, оставаясь в тылу, приносят им следующую пользу: если случится пасть всаднику или коню, то они или подводят нового коня господину, если же господин убит, то раб садится на коня господина и занимает его место; если погиб и конь и господин, то готов новый всадник; если господин только ранен, то один из служителей уводил раненого в лагерь, а другой становился в боевой строй вместо ушедшего. Как мне кажется, такая тактика введена у галатов в подражание отряду с неизменным числом в 10000 персов, которые у них называются Бессмертными. Разница только в том, что персами умершие замещаются после сражения, а у галатов число всадников пополняется в самый разгар боя. Эту организацию на своём местном языке они называли «тримаркисией»; следует знать, что кельты называют коня на своём языке «марка» (83 т. 2, с. 356).

Рис. 28. Галльский легковооруженный воин. III в. до н. э.
Абсурдность данного сообщения видна уже в том, что кельты, по утверждению Павсания, используют в бою только 1/3 вполне боеспособных всадников. О численности говорить уже не приходится. Но ценно в этом тексте то, что он позволяет нам понять способ организации галатской конницы. Наверняка, изначально в источнике, неправильно понятом Павсанием или искажённом недобросовестными переводчиками, речь шла о наборе в конницу кельтов. По-видимому, понятие «тримаркисия» означала ни что иное, как обычай каждому средневооружённому галатскому всаднику на место сбора приводить с собой ещё двух конных воинов из своего рода, вооружённых попроще. Соответственно, в строю он занимал место в первой шеренге, а оба его товарища стояли во второй и третьей — позади него. Нам кажется это — наиболее логичный из выводов, сделанных на основе сведений, сообщённых Павсанием.

О том, что галаты действительно славились как превосходные конники есть упоминание и у Страбона:

«Хотя все галаты по натуре воинственный народ, всё же они более искусные всадники, чем пехотинцы, и лучшая часть конницы у римлян состоит из этого племени» (128, с. 186).

Цезарь особенно выделял кавалерию треверов (149 т. 1, с. 87) и эдуев (149 т. 1, с. 36).

Страбон, описывая вооружение галлов, обращает внимание на следующие особенности:

«Галльское вооружение соответствует их большому росту; длинный меч, висящий на правом боку, длинный прямоугольный щит в соответствии с ростом и «мандарис» — особый вид дротика. Некоторые галлы употребляют также луки и пращи. Есть у них ещё одно деревянное орудие, похожее на «гросф»[62]. Его бросают рукой, а не из петли, и оно летит даже дальше стрелы. Этим орудием они пользуются главным образом для охоты на птиц» (128, с. 187).

Полибий добавляет к этому:

«Кельтиберы сильно разнятся от других народов строением своих мечей, именно: мечи их имеют хорошо колющее остриё и пригодны дня нанесения ударов обеими сторонами» (106 т. 3, с. 381).

Разумеется, по этим данным трудно себе представить вооружение и тактику кавалерии галлов. Но археологические находки и отрывочные сведения в «Записках…» Юлия Цезаря, дают нам основания считать, что кельты использовали ту же систему ведения войны, что и иберы. Конных стрелков они также не имели, а основным средством нападения у всадников были дротики и копья. Археологические находки позволяют судить в том, что кельты имели более развитую металлургию, чем иберы. Средневооружённые всадники в бою надевали шлемы и доспехи, имели копья, крупные щиты разной формы, мечи, топоры или палицы. Лёгкие конники экипировались попроще (341, с. 153-155).

Лохи иберов и кельтов Ганнибал всегда противопоставлял построениям римлян. Ввиду того, что основная масса этих воинов была хуже вооружена, по сравнению с ливио-финикийцами или римлянами, по приказу Ганнибала им раздавали трофейное оружие. Об этом говорят Полибий и Тит Ливии. Последний пишет по этому поводу:

«Африканцев можно было принять за римский отряд; так как они были вооружены оружием, отнятым у римлян при Требии, но главным образом при Тразимене. У галлов и испанцев щиты были почти одной и той же формы, мечи же различные и непохожие одни на другие, у галлов — весьма длинные и без острия на конце, у испанцев, привыкших скорее колоть, чем рубить при нападении на неприятеля, — короткие, а потому удобные, и остроконечные» (64 т. 3, с. 125).

Несмотря на блестящие военные победы в Италии, войну Карфаген всё же проиграл. В своём последнем крупном сражении при Заме (z02 г. до н. э.) Ганнибал имел в войске слишком мало нумидийских всадников. Судьба распорядилась так, что на этот раз они бились на стороне римлян и способствовали победе Сципиона Младшего.

С этой войны нумидийцев стали привлекать для службы в римской армии. Часто их помощь была неоценима, как например, в войне с лигурами (200—191 гг. до н. э.). Фронтин пишет в своих «Стратегемах»:

«Консул Квинт Минуций попал в Лигурии в ущелье, и всем уже мерещился образ Кавдинского поражения. Минуций приказал вспомогательным отрядам нумидийцев, способным вызвать презрение как собственным безобразием, так и безобразием лошадей, подъехать к занятым выходам. Настороженный неприятель, чтобы не ввязываться в бой, вначале выставил заставу. Нумидийцы, нарочно, чтобы усилить презрение к себе, стали притворно падать с лошадей и представлять смешное зрелище. Варвары, для которых это было внове, расстроив ряды, всё больше увлекались зрелищем. Когда нумидийцы это заметили, они понемногу подъехали ближе и, дав шпоры, прорвались через расступившиеся заставы неприятеля. Затем они зажгли ближайшие поля их, и лигурам пришлось отозвать воинов для защиты имущества и выпустить запертых римлян[63]».

Следует подчеркнуть, что римлянам довелось иметь дело с конными катафрактами и лучниками задолго до разгрома при Каррах (53 г. до н. э.). Это произошло в Первую Македонскую войну (200—197 гг. до н. э.). Царь Македонии Филипп имел в своём войске многочисленные отряды конников, нанятых им во всех близлежащих землях: фракийцев, иллирийцев, эпиротов, эллинов и др. Надо сказать, римляне в начале кампании сильно страдали от рейдов, устраиваемых вражеской конницей (265 т. 1, с. 553). Лишь позже ситуация изменилась в пользу римлян, чему способствовала измена некоторых предводителей отрядов македонян и набор в армию всадников Этолийского союза.

Позже римские всадники столкнулись со знаменитой конницей династии Селевкидов в Малой Азии, представителем которой был царь Антиох (192—188 гг. до н. э.). Полибий даёт краткие сведения об этой кавалерии, изображая шествие войск Антиоха в городе Фифне:

«Дальше помещалось 1000 всадников нисейских и 3000 из граждан, большею частью лошади имели золотые уздечки, а всадники — золотые венки, у прочих лошади были в серебряных уздечках. Дальше шли всадники, именуемые сподвижниками в числе 1000 человек; все лошади их носили золотые украшения; в том числе и в таком же вооружении примыкал к ним отряд друзей в сопровождении 1000 отборных воинов, за которыми следовал почти тысячный отряд всадников, именуемых агематом, который считается цветом конницы. Шествие замыкалось полуторатысячной панцирной конницей, в которой, как показывает самое название, лошади и люди были в панцирях» (106 т. 3, с. 131-132).

Вооружение и тактика кавалерии селевкидов были подобны вооружению и тактике македонцев и персов. В решительной битве у Магнезии (190 г. до н. э.) на стороне Антиоха выступили всадники-стрелки дагов, мизян, элимийцев. Понимая, что без хороших гипосагитариев (конных стрелков) победить их будет непросто, Сципион, готовя войско к экспедиции, решил нанять их среди фракийцев и иллирийцев, тем более, что побеждённый некогда Римом Филипп сам позаботился и об этом, и о снабжении римской армии (265 т. 1, с. 576—577).

Но, несмотря на принятые меры, численность конницы римлян, их союзников и аукзилиев значительно уступала численности конников Антиоха. Он вполне мог бы одержать победу при Магнезии, если бы сумел наладить надлежащую дисциплину в армии, как это сделали в своё время Александр Великий или Ганнибал. Антиох не смог этого добиться и правый фланг его конницы, прорвав заграждение римских всадников левого крыла, увлёкся преследованием и штурмом лагеря противника, оставив на произвол судьбы остальную часть войска (265 т. 1, с. 577—578).

В третью войну с Македонией и её царём Персеем (172—167 гг. до н. э.) римская кавалерия вновь уступала противнику численностью и количеством конных лучников, нанятых в Малой Азии (265 т. 1, с. 597).

Крупное кавалерийское сражение произошло у Калицинского холма. Эта, типичная для тех времён, битва происходила при участии легковооружённой пехоты с обеих сторон. Подробное её описание есть у Тита Ливия.

На левом фланге македонского войска находились конница и гимнеты фракийцев, которыми командовал царь Котис, а на правом — македонцы, с лёгкой пехотой в промежутках конных лохов. В центре Персей выстроил тяжёлую кавалерию из наёмников и свою царскую агему, при поддержке «священных эскадронов».

На правом крыле римлян стояли италийские всадники вперемежку с велитами, на левом построились греки, а в центре — кавалерия из 200 галлов, 300 циртийцев[64] и 400 фессалийцев[65].

Битву начали фракийцы. Их атака, сопровождаемая обстрелом из луков, опрокинула италийскую конницу и пехоту. Параллельно с этим тяжёлые всадники македонян прорвали центр — галлов и родосцев, и рассеяли греческих союзников. Только фессалийцы, так и не вступившие в сражение, отступили с поля в боевом порядке.

Как сообщает Ливии, римляне потеряли 2800 воинов, а Персей — 60 человек (61 т. 5, с. 238-239).

Но и эта война закончилась полным поражением македонцев в грандиозной битве при Пидне (168 г. до н. э.), причём великолепная конница Персея наблюдала за ходом боя лишь издали, а когда победа римлян стала несомненной — отступила.

Очередным противником римлян стали германцы — племена кимбров и тевтонов. Первый раз они нанесли поражение Риму в 113 г. до н. э. в Северной Италии. Позже ими были разгромлены ещё две армии республики (в 109 и 105 гг. до н. э.). Что же представляла собой конница германцев, и что явилось причиной столь блистательных побед их армий над войсками Рима?

Основные сведения, которые мы имеем о германцах, почерпнуты из текстов Плутарха, Юлия Цезаря, Тацита и Аммиана Марцеллина.

Вот описание конницы кимбров, данное Плутархом:

«А конница, числом до 15000, выехала во всём своём блеске, с шлемами в виде страшных, чудовищных звериных морд с разинутой пастью, над которыми поднимались султаны из перьев, отчего ещё выше казались всадники, одетые в железные панцири и державшие сверкающие белые щиты. У каждого был дротик с двумя наконечниками, а врукопашную кивры сражались большими и тяжёлыми мечами» (101, т. 1, с. 529).

Цезарь ничего не говорит о вооружении германцев, но отзывается об их коннице весьма уважительно. По его сведениям, они использовали ту же тактику, что и галлы или иберы. Конники вступили в бой при поддержке лёгкой пехоты. Лошадей имели «доморощенных», «малорослых» и «безобразных», предпочитая этих коньков лесных пород высокорослым красавцам, привезённым извне (149 т. 1, с. 50, 74).

Тацит из всех германских племён как хороших всадников выделяет тенктеров:

«Наделённые всеми подобающими доблестным воинам качествами, тенктеры к тому же искусные и лихие наездники, и конница тенктеров не уступает славе нехоты хаттов. Так повелось от предков, и, подражая им, о том же пекутся потомки. В этом — забава детей, состязания юношей; не оставляют коня и старики» (132 т. 1, с. 367).

Плутарх же называет лучшими конниками баттавов (102 т. 3, с. 427-428).

В вооружении германцев Тацит обращает внимание на следующие особенности:

«Редко кто пользуется мечами и пиками большого размера; они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своём языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко, совсем нагие или прикрытые только лёгким плащом. У них не заметно ни малейшего стремления щегольнуть убранством, и только щиты они расписывают яркими красками. Лишь у немногих панцири, только у одного — другого металлический или кожаный шлем. Их кони не отличаются ни красотой, ни резвостью. И их не обучают делать повороты в любую сторону, как это принято у нас: их гонят либо прямо вперёд, либо с уклоном вправо, образуя настолько замкнутый круг, чтобы ни один всадник не оказался последним».

Рис. 29. Германский легковооруженный конник. IV вв. до н. э.
«Боевой порядок они строят клиньями. Податься назад, чтобы затем снова броситься на врага, — считается у них воинской сметливостью, а не следствием страха. Тела своих они уносят с собой, даже потерпев поражение. Бросить щит — величайший позор, и подвергнувшемуся такому бесчестью возбраняется присутствовать на священнодействиях и появляться в народном собрании…» 9132 т. 1, с. 356).

Кроме того, из Аммиана Марцеллина явствует, что германцы знали строй не только пехотный, но и конный:

«…все, что у них были конные силы, они поместили ней левом крыле в сомкнутых рядах» (69, с. 106).

Конных лучников германцы не использовали, как и конскую броню, появившуюся у них только во времена раннего средневековья.

Победы, одержанные кимбрами и тевтонами над римскими войсками, следует объяснить не их тактическими особенностями, а слабостью армии Рима, пребывавшего в тот период в глубоком социальном кризисе, что влекло за собой отсутствие дисциплины и желания воевать.

Реформой, проведённой Гаем Марием (приблизительно в 105 г. до н. э.), недостатки в армии удалось устранить. В прошлом осталось формирование легионов и конницы старым родовым и общинным способом. Войско стало исключительно профессиональным. В него набирались граждане, имеющие любой ценз, достигшие 18-летнего возраста. Те же изменения произошли в кавалерии, которая перестала состоять из так называемого сословия «всадников». Тем не менее, некоторые представители старых фамилий нобилей, по традиции продолжали служить. В легионную конницу набирались воины, имеющие римское гражданство: римляне или италики. Количество её, видимо, оставалось прежним — 300 всадников на легион, но достоверных данных об этом нет. Фразу Моммзена «с этих пор (с момента реформы Мария — В. Т.) этот вид войска совершенно исчезает» (265 т. 2, с. 143), не стоит воспринимать буквально, в том смысле, что конница из римских граждан исчезла из легиона совсем. Скорее всего, историк имел в виду исчезновение в армии сословия «всадников».

Легионная конница из римских граждан продолжала существовать, подтверждение чему можно найти у Юлия Цезаря в «Записках о галльской войне». Он говорит о том, что прибывшие на подмогу ему германские всадники имели «не вполне удовлетворительных коней. Поэтому Цезарь взял лошадей у военных трибунов и прочих римских всадников, а также добровольцев-ветеранов и распределил их между германцами» (149 т. 1, с. 145).

Правда, справедливости ради, следует отметить, что по стилю изложения текста трудно определить, о какой, собственно, коннице Цезарь ведёт речь в том или ином случае. Приведённый выше отрывок чуть ли не единственный, позволяющий судить о существовании конницы из римских граждан в легионах.

По причине комплектования кавалерии из случайных людей, доступ в армию которым был открыт реформой Мария, качество подготовки всадников заметно ухудшилось.

Ведь раньше «всадник — аристократ», выставляя от своего имени воина, старался, чтобы тот был соответственно обучен и вооружён, коль скоро он собой представлял его род. Конник был как бы «визитной карточкой» семьи, его снаряжавшей, по нему судили о фамилии в целом.

Теперь же эти социальные и психологические моменты стёрлись, а качество подготовки всадников при легионе зависело от усердия командиров. Число римских кавалеристов по-прежнему было незначительно, выполнять серьёзные стратегические задачи с ними было невозможно. Это стало причиной того, что в кавалерию предпочитали набирать подготовленных к такой службе союзников-италиков и аукзилиев из самых разных народов. Естественно, именно эта многочисленная боеспособная кавалерия решала судьбы сражений и войн.

При этом стоит повторить, что нет никаких оснований говорить об исчезновении конницы из римских граждан, поскольку всем было понятно, что наёмника или союзника ничто, кроме материальной выгоды, в легионе не удерживало. В любой момент они могли перейти на сторону врага, и войско полностью лишилось бы кавалерии. Хоть собственная конница была малочисленна и плохо обучена, ей можно было доверять.

Ещё раз довелось столкнуться римлянам с восточными конными лучниками в войнах с Митридатом Понтийским, которому удалось подчинить себе множество народов, живших на территории Малой Азии и на побережье Чёрного моря. В состав его кавалерии входили фракийцы, скифы, савроматы, бастарны, колхидцы (265 т. 2, с. 203).

В первую войну с понтийским царём (89—84 гг. до н. э.) армия Суллы не обладала нужным количеством всадников. В это время италики вели войну за свои гражданские права и поэтому контингент «конницы союзников» отсутствовал. Неизвестно, были ли в распоряжении римского полководца отряды аукзилиев, но, если даже они и входили в состав армии, число их было очень мало.

Отсутствие кавалерии Сулла компенсировал постройкой полевых укреплений. Были развёрнуты грандиозные работы по их сооружению. Этот метод Сулла использовал в битвах при Херонее (86 г. до н. э.) и Орхомене (85 г. до н. э.) (3, с. 253-255; 265 т. 2, с. 214-216; 204 т. 1, с. 169-197).

Укрепления лишали понтийскую конницу маневренности. Её нападения с успехом отбивали велиты, защищенные от вражеских всадников палисадами и окопами.

Во Вторую Митридатову войну (83—81 гг. до н. э.) активных боевых действий не велось, а в Третью (75—65 гг. до н. э.), в которой римская армия участвовала под командованием Лукулла, в число конницы, насчитывавшей 2,5 тыс. всадников, возможно были включены иллирийцы и фракийцы. Иначе было бы трудно объяснить столь успешные действия римлян в «малой» войне близ города Кабиры (72 г. до н. э.) (265 т. 2, с. 44). Плутарх прямо говорит о присутствия фракийцев и галатов в римском войске во время битвы с Тиграном I, царём Армении, при Тигранокерте (77 г. до н. э.) (101 т. 2, с. 139).

По этому поводу Плутарх приводит, якобы рассуждения Лукулла о том, как лучше бороться с катафрактами армян:

«Тогда он приказал находившимся в его распоряжении фракийским и галатским всадникам ударить на неприятельскую конницу сбоку и мечами отбивать её копья: ведь вся сила этой броненосной конницы — в копьях, у неё нет никаких других средств защищать себя или нанести вред врагу, так как она словно замурована в свою тяжёлую, негнущуюся броню».

«С этими словами он повёл солдат на броненосную конницу, наказав при этом не пускать больше в ход дротиков, но подходя к врагу вплотную поражать мечом в бедра и голени — единственные части тела, которые не закрывала броня» (101 т. 2, с. 139-140).

Разумеется, не надо принимать на веру все аргументы Плутарха. Копьё было далеко не единственным средством защиты в паноплии армянского тяжёлого всадника. Что же касается атаки во фланг, то её с трудом выдерживала даже пехота, не говоря уже о кавалерии (тяжёлой или лёгкой), ведь всаднику, чтобы встретить противника лицом к лицу, надо было не только развернуться самому, но и повернуть коня, а это в тесном строю сделать за несколько минут очень трудно. Для проведения такого маневра пришлось бы разворачиваться всем фронтом, либо, при движении вперёд, вначале дать возможность воинам разомкнуться на определённые интервалы, затем каждому из них совершить поворот на 90°, после чего Снова сомкнуться.

Бёдра и голени были открыты далеко не у всех конников, а только у тех, кто находился в середине боевого порядка. В первой же шеренге, как правило, находились воины, экипированные полным комплектом доспехов.

При Юлии Цезаре тактика и вооружение римской конницы практически не изменились. В Галльском походе (58—51 гг. до н. э.) он широко использовал аукзилиев, набранных из местных племён.

Во время Парфянского похода (53 г. до н. э.), предпринятого Крассом, римская армия была полностью разгромлена кавалерией парфян.

Пусть рассудительный историк не упрекает римского полководца в чрезмерном безрассудстве. Конечно, он много сделал ошибок и не прислушивался к советам своих командиров, но Красе был далеко не так глуп, как принято считать. Это был тот случай, когда обстоятельства оказались сильнее человека. Казалось бы, римлянин сумел предусмотреть всё: договорился с царём Армении Артабазом об отправке к нему 10000 гипотоксотов, кроме того, и бедуины, под предводительством Абгара, находившиеся при войске, были хорошими конными лучниками. Но судьба распорядилась иначе. Артабаз был отрезан отрядами парфян и не смог пробиться к Крассу. Тот решил продолжать поход, понадеявшись на помощь бедуинов, не предполагая, что Абгар окажется провокатором и переметнётся к врагу (265 т. 3, с. 228; 101 т. 2, с. 214-216).

В результате римская легионная кавалерия и имевшаяся галльская, остались без поддержки гипотоксотов.

Конечно, у Красса были пешие стрелки — лучники-сагитарии и пращники-фундиторы, которые смогли бы противостоять конным лучникам, при определённых условиях, к примеру, если бы конница противника была лишена возможности маневра.

Если античный средиземноморский лук и уступал в мощности и дальнобойности степному сложносоставному, то, например, пращники метали свои свинцовые «пули» дальше, чем летели восточные стрелы. Тому есть подтверждение у Ксенофонта в «Анабасисе»:

«…причём последние (персы — В. Т.) не наносили эллинам потерь при перестрелке, так как родосцы стреляли из пращей на большее расстояние, чем персидские пращники и лучники» (54, с. 86).

О том же говорит и Страбон, описывая поединок между Дегменом — энеем и Пирехмом — этолийцем. Первый из них решил, что, вооружившись луком, он без труда одолеет тяжеловооружённого противника, но Пирехм оказался прекрасным пращником, а поскольку праща дальнобойнее лука, то победу одержал этолиец (128, с. 340).

Отсюда, следует, что причина победы парфян заключалась не в дальнобойности их луков. Дело в том, что всадник-лучник, имея для движения достаточно пространства, постоянно кружась возле врага, на полном галопе пускал стрелу за стрелой. Пешие же стрелки, чтобы произвести прицельный выстрел или бросок, должны были оставаться на месте, и в эту минуту опасность быть поражёнными для них была наибольшей. К тому же велиты не могли далеко отойти от тяжёлой пехоты, чтобы не быть истребленными в рукопашной схватке.

Рис. 30. Парфяне (реконструкция древнего изображения).
Рис. 31. Парфянский катафрактарий. I в. до н. э. 
Все идеальные условия для действий гипотоксотов были налицо в битве при Каррах, где римская армия находилась практически на открытой равнине.

Оказавшись в аналогичной ситуации (36 г. до н. э.), Антоний, также не имея конных стрелков, повёл свою армию гористой местностью, неудобной для активных действий парфянских лучников, и его велиты при содействии галльской конницы смогли относительно успешно противодействовать врагу (102 т. 3, с. 251; 266 т. 5, с. 331-333). Тот же способ обороны от персидской конницы избрали и греки в своём «походе 10 тысяч».

Для проведения массированны» таранных ударов по неприкрытым доспехами римским всадникам парфянский полководец Сурена использовал катафрактариев, красочно описанных Плутархом:

«…сами в шлемах и латах из маркианской, ослепительно сверкающей стали, кони же их в латах медных и железных» (101, т. 2, с. 220).

Естественно, римляне постоянно терпели поражения в этих схватках:

«Но неравны были его силы с неприятельскими ни в нападении, ни в обороне: галлы били лёгкими, коротенькими дротиками в панцири из сыромятной кожи или железные, а сами получали удары копьём в слабозащищённые, обнажённые тела».

«Галлы хватались за вражеские копья и, сходясь вплотную с врагами, стеснёнными в движениях тяжестью доспехов, сбрасывали их с коней. Многие же из них, спешиваясь и подлезая под брюхо неприятельским коням, поражали их в живот. Лошади вздымались на дыбы от боли и умирали, давя и седоков своих и противников, перемешавшихся друг с другом. Но галлов жестоко мучили непривычные для них жажда и зной. Да и лошадей своих они чуть ли не всех потеряли, когда устремлялись на парфянские копья. Итак, им поневоле пришлось отступить к тяжёлой пехоте…» (101 т. 2, с. 222)

Легковооружённые парфянские стрелки при попытке римских и галльских всадников атаковать их врукопашную тут же отступали и уходили под прикрытие своих тяжеловооружённых, выстраиваясь за их спинами и образовывая, таким образом, колонны для контратак.

С нашей точки зрения, значение поражения римской армии при Каррах несколько преувеличено в позднейших трудах историков, которые возводили его чуть ли ни в ранг национальной катастрофы. Нельзя же, в самом деле, сравнивать разгром при Каннах, когда стоял вопрос о самом существовании Рима, с неудачей при Каррах, максимальным последствием которой явилась бы лишь потеря Сирии и части Передней Азии. Моммзен пишет, что в это время в Риме было больше разговоров о стычке на Аппиевой дороге, в которой погиб знаменитый разбойник Клодий, чем о поражении Красса. И не стоит, наверное, объяснять сей простой факт шоковым состоянием римского общества, которое мало интересовало, что происходило на окраинах Республики (265 т. 3, с. 234).

По мере продвижения границ римских владений к востоку, всё острее ощущалась нехватка в армии конницы, способной на равных вести бои со степными народами. На первых порах её компенсировали, набирая воинов из фракийских, греческих, македонских и малоазиатских народов. До какого-то момента это удовлетворяло нужды армии, и на протяжении более, чем 150 лет Рим не нуждался в военных реформах. Юлий Цезарь вёл все свои войны, используя кавалерию, реорганизованную Гаем Марием, с привлечением союзников-италиков и инородцев-аукзилиев.

Римляне активно применяли спешивание всадников, которые в этом случае назывались десульторами — соскакивающими; как греки или германцы, придавали конникам легковооружённых воинов, обученных вести бой врассыпную, в паре со всадником. Они назывались антесигнанами (149 т. 2, с. 85, 89).

Элиан даёт описание, которое относится к структуре римской конницы, хотя оно скорее было бы применимо к её греческим аукзилиям. По его сообщению, каждая конная турма состояла из 64 всадников; две турмы составляли эпилархию; две эпилархии — тарентину; две тарентины — магистерию; две магистерии — эфипархию; две эфипархии образовывали телос, а два телоса составляли высшую единицу — эпитагаму (259 ч. 1, с. 156).

В начальный период Империи конница обучалась и вооружалась по ранее описанной схеме. Последние крупномасштабные завоевания в Дакии (101—107 гг.) осуществил Траян при поддержке многочисленных отрядов аукзилиев: нумидийцев, иберийцев, кельтов, баттавов, греков, македонцев. Его конные стрелки состояли, в основном, из представителей Фракийских племён (266 т. 5, с. 193—196).

После окончания этих войн, в период правления императора Адриана (117—138 гг.) была, наконец, проведена реорганизация римской кавалерии (295, с. 16,17; 254, с. 271). Будучи одарённым полководцем, Адриан сам участвовал в Дакийских войнах и видел, чего стоит в бою хорошо подготовленная конница даков и их союзников сарматов. Позже он был отправлен в качестве легата в Нижнюю Паннонию, где сумел положить конец частым набегам сарматов (14, с. 7).

В науку военного искусства сарматы, собственно, не внесли ничего нового, используя на войне скифско-парфянские методы. Поэтому объяснять их победу над скифами введением и распространением новых элементов вооружения и тактики не стоит (296, с. 9, 74; 297, с. 213; 163, с. 120). Дело было в социальных потрясениях, постигших скифские народы в тот период.

О сарматах есть сведения у Тацита, правда, автор несколько негативно отзывается об их тяжёлой коннице:

«Сарматское племя роксоланов, предыдущей зимой уничтожившее две когорты и окрылённое успехом, вторглось в Мезию. Их конный отряд состоял из 9 000 человек, опьянённых недавней победой, помышлявших больше о грабеже, чем о сражении. Они двигались поэтому без определённого плана, не принимая никаких мер предосторожности, пока неожиданно не встретились со вспомогательными силами III-го легиона. Римляне наступали в полном боевом порядке. У сарматов же к этому времени одни разбрелись по округе в поисках добычи, другие тащили тюки с награбленным добром; лошади их ступали неуверенно, и они, будто связанные по рукам и ногам, падали под мечами солдат. Как это ни странно, сила и доблесть сарматов, заключены не в них самих: нет никого хуже и слабее их в пешем бою, но вряд ли существует войско, способное устоять перед натиском их конных орд. В тот день, однако, шёл дождь, лёд таял, и они не могли пользоваться ни пиками, ни своими длиннейшими мечами, которые сарматы держат обеими руками: лошади их скользили по грязи, а тяжёлые панцири не давали им сражаться. Эти панцири, которые у них носят все вожди и знать, делают из пригнанных друг к другу железных пластин или из самой твёрдой кожи, они действительно непроницаемы для стрел и камней, но, если врагам удаётся повалить человека в таком панцире на землю, то подняться он сам уже не может. Вдобавок ко всему, их лошади вязли в глубоком и рыхлом снегу, и это отнимало у них последние силы. Римские солдаты, свободно двигавшиеся в своих лёгких кожаных панцирях, засыпали их дротиками и копьями, а если ход битвы того требовал, переходили в рукопашную и пронзали своими короткими мечами ничем не защищенных сарматов, у которых даже не принято пользоваться щитами. Немногие, которым удалось спастись, бежали в болото, где погибли от холода и ран» (133 т. 2, с. 42).

В другом месте Тацит рассказывает о битве сарматов с парфянами, однако, пытаясь объяснить победу первых, он делает их исключительно тяжеловооружёнными, а парфян — легковооружёнными, что, как мы знаем, не соответствовало действительности:

«Но сарматов воодушевила не только речь полководца: они сами убеждают друг друга не допустить, чтобы их осыпали стрелами: это необходимо предупредить стремительным натиском и рукопашной схваткой. Отсюда — несхожая картина в войсках обоих противников: парфянин, приученный с одинаковой ловкостью наскакивать и обращаться вспять, рассыпает свои конные части, дабы можно было беспрепятственно поражать врага стрелами, а сарматы, не используя луков, которыми владеют слабее парфян, устремляются на них с длинными копьями и мечами, и враги то сшибаются и откатываются назад, как это обычно в конном бою, то, как в рукопашной схватке, теснят друг друга напором тел и оружия» (132 т. 1, с. 170—171).

Рис. 32. Сарматский легковооруженный всадник. I век н. э. 
О том, как сарматы были вооружены, пишет Павсаний, хотя его взгляд на них тоже достаточно субъективен:

«Сарматы сами не добывают себе железа и они его к себе не ввозят; в этом отношении они из всех варваров этой страны наименее общительны. Ввиду недостатка железа вот что они изобрели: у них на копьях острия — костяные вместо железных, луки и стрелы — из кости, наконечники на стрелах также костяные; накинув петли (арканы) на тех врагов, с которыми они встречаются, они, повернув лошадей, тащат схваченных арканами. А панцири они приготовляют следующим образом. У каждого из них много лошадей, и так как они кочевники, то их земля не поделена на отдельные участки и ничего не родит, кроме дикорастущих деревьев. Этими лошадьми они пользуются не только для войны, но также приносят их в жертву местным богам и вообще питаются их мясом. Собрав их копыта, они их очищают и, разрезав на части, делают из них пластинки, похожие на чешую драконов. Если кто никогда не видел дракона, то, конечно, видел зелёную шишку сосны; и он не ошибся бы, сравнив это произведение из копыт с виденными нами чешуйками на плоде сосны. Пробуравив их и связав жилами лошадей и быков, они пользуются этими панцирями, ничуть не менее красивыми, чем эллинские, и ничуть не менее прочными: они хорошо выдерживают удары мечами и копьями в рукопашном бою» (83 т. 1, с. 76).

В целом же арсенал сарматских воинов повторял вооружение скифов. Есть сведения, что именно сарматы стали первыми употреблять длинные копья, прикреплённые с помощью цепочки к доспехам лошади (190, с. 205). Однако, это усовершенствование давало лишь незначительное преимущество.

Видимо, под влиянием личного опыта ведения войн с сарматами, Адриан и пришёл к выводу, что в римской коннице необходимо ввести катафрактариев, имеющих полный комплект доспехов для себя и для коней (295 с 254; 204 т. 1, с. 284).

В это время кавалерия Рима имела несколько усложнённую структуру. Мы не знаем точно, с какого периода начинается это деление. Каждому легиону пехоты придавался один вексиллатион[66] конницы.

Численность его могла быть разной, но в среднем — 500 всадников. Вексиллатион делился на две алы, примерно по 250 воинов. Каждая ала состояла примерно из 4 турм, по 64 человека, а турмы делились на отделения — нумерии, по 32 конника. Нумерия была разделена на ордины — шеренги (283, с. 46).

Конница, соответственно, состояла из тяжеловооружённых катафрактов и следовавших за ними в строю остальных средне- и легковооружённых эквитов — всадников. Из дошедших до нас можно привести названия скутарии — щитоносцы, воины, вооружённые крупными щитами и цетраты (etrati), имевшие щиты небольшого размера — цетры[67] (283, с. 47).

Конных лучников римская кавалерия по-прежнему не имела, и поэтому командование было заинтересовано в их найме среди инородцев, которых теперь называли федератами[68].

Часто такие отряды нанимались со своими командирами, вооружением и организацией. Они также делились на тяжеловооружённых, которых римляне называли иначе — клибанариями и гипосагитариев. Среди кочевых народов по-прежнему практиковалось наличие у клибанариев луков и стрел.

Подробное описание конницы такого типа есть у Аммиана Марцеллина:

«То тут, то там видны были закованные в доспехи всадники, которых называют клибанариями; покрытые панцирем и опоясанные железными полосами, они казались изваянными рукой Праксителя статуями, а не живыми людьми. Тонкие железные колечки, скреплённые между собой охватывали все части тела, приспосабливаясь к их изгибам, так что при каком угодно движении тела одеяние плотно облегало его части» (69, с. 98).

Вегеций рекомендует применять катафрактов в бою, но относится к ним довольно осторожно:

«Катафракты вследствие тяжёлого вооружения, которое они носят, защищены от ран, но вследствие громоздкости и веса оружия легко попадают в плен: их ловят арканами; против рассеявшихся пехотинцев в сражении они пригоднее, чем против всадников. Однако, поставленные впереди легионов или смешанные с легионерной конницей, когда начинается рукопашный бой грудь с грудью, они часто прорывают ряды врагов (12, с. 258).

Со времени реформы Адриана тяжеловооружённые всадники прочно заняли место в римском военном искусстве до конца существования Империи.

Можно смело сказать, что в целом тактика римской конницы не изменялась и в имперский период. Использовались те же приёмы. Часто всадников сопровождали лёгкие пехотинцы (12, с. 245). Конники могли спешиваться и т. д. Проводимые в дальнейшем реформы касались организационной структуры, комплектования и, в меньшей степени, вооружения.

Любопытный документ был найден в Алжире (30-е гг. 19 века) в местности Ламбезис. На каменной плите высечена надпись, сделанная по приказу легата Катуллина в память о смотре, проведённом в этом районе императором Адрианом.

Из текста видно, что в римской кавалерии существовали и пращники, хотя больше ни в одном источнике этих данных нет. Непонятно также, вёлся ли бой пращами верхом или в пешем строю.

«Тем более следует признать, что эскадрон своей напряжённой работой преодолел эти трудности и обнаружил свои отличные качества при выполнении предписанных упражнений, проведя ещё вдобавок к ним бой с пращами и с дротиками и проявив особенную ловкость в вольтижировке» (195 т. 2, с. 135).

* * * 
Крупнейшими центрами торговли лошадьми Римской Республики, а затем и Империи считались города Акрагант, (Агригент), находившийся на южном берегу Сицилии, и Кальпа— в южной Испании. Сюда свозились лучшие кони со всего Средиземноморья. Пол луке пишет, что римляне особенно ценили лошадей, купленных в Агригенте и Эпидавре — в Пелопоннесе. В большой чести были породы каподокийская, элейская, нисейская, сарматская и фракийская (259 ч. 1, с. 6).

Римляне, как и греки, не использовали лошадей для хозяйственных работ, поскольку стоили они гораздо дороже мулов, ослов или волов, а нагрузку выдерживали гораздо меньшую, но на войне кони были незаменимы. Подков римляне не знали и для сохранности копыт во время маршей и переходов по каменистой местности обували животным специальные башмаки — солеи, которые с помощью ремней подвязывали над бабками (197, с. 58). Стремена тоже ещё не вошли в употребление.

В общественной жизни римлян лошадь всегда играла большую роль. Связано это было с войнами, а также с конскими ристаниями на ипподромах, смотреть на которые стекались многотысячные толпы людей. Недаром галльская богиня Эпона — покровительница лошадей — прочно вошла в пантеон римских богов.

Иногда образ коня связывался с какими-то фатальными неблагоприятными явлениями в жизни человека. Особенно знаменит был так называемый «конь Сея», о котором рассказывает Авл Геллий:

«Габий Басс[69] в своих записках и ещё Юлий Модест[70] во второй книге «Разных вопросов», рассказывает достопамятную и поразительную историю о коне Сея, я отмечу (лишь) то, что жил некий Гней Сей и имел аргосского коня, на чей счёт было единодушное мнение, будто бы происходил он из породы коней, принадлежавших Диомеду Фракийскому[71], которых Геркулес, убив Диомеда, привёз (затем) из Фракии в Аргос.

Говорят, этот конь был редкостной величины, пунического (то есть пурпурного) цвета, крутошеий, с пышной гривой и далеко превосходил других иными конскими статями. Но добавляют, будто этот конь имел столь несчастливую судьбу, что тот, кто владел им, лишался всего добра и погибал вместе с домочадцами. Итак, вначале был отвратительным образом казнён уже упомянутый Гней Сей, (первый) владелец коня, приговорённый к смерти Марком Антонием, который стал позже триумвиром по устройству республиканского строя; тогда же консул Корнелий Долабела, привлечённый славой этого коня, по дороге в Сирию заехал в Аргос и, воспылав желанием иметь его, купил за 100 000 сестерциев; но и сам Долабела во время гражданской войны был осаждён в Сирии и убит; затем этого коня увёл Гай Кассий, обложивший Долабелу в Сирии. Хорошо известно, что впоследствии этот Кассий, когда его сторонников одолели, а войско разбили, умер жалкой смертью; одержавший победу над Кассием Антоний, после гибели первого, отыскал того знаменитого коня; завладел им, сам же был побеждён и, покинутый всеми, закончил свою жизнь неподобающим образом. Отсюда возникла и вошла в обиход пословица о злополучных людях: «Тот человек имеет коня Сея» (17, с. 26—27).

Некоторые из римских императоров были очень эксцентричны в своём отношении к лошадям. Многим хорошо известна история, рассказанная Транквилом, как Гай Калигула (37—41 гг.), питавший особую страсть к скачкам, обедал и ночевал в конюшне, а своему коню «Быстроногому» приказал выстроить стойло из мрамора и ясли из слоновой кости и даже потребовал у Сената сделать жеребца консулом (135, с. 125).

Любимцем императора Верра (161—169 гг.), был конь по кличке «Крылатый». Юлий Капитолии пишет:

«Он клал в ясли этому коню вместо ячменя изюм и орешки и приказал покрывать его окрашенным в пурпур военным плащом и в таком виде приводить его к себе в Тибериев дворец. Когда этот конь пал, он соорудил ему гробницу на Ватиканском холме» (14, с. 52).

Рис. 33. Римские: катафрактарий (слева) и скутарий. II-III вв.
Забавный случай поведал нам Флавий Вописк. В одном из походов против некоего степного племени в числе прочей военной добычи оказался конь. С виду он был неказист, но, по словам пленных, мог пробежать в день 100 миль, и бежать таким образом на протяжении 8—10 дней. Солдаты были уверены, что лошадь возьмёт себе император Проб (276—282 гг.), возглавлявший эту экспедицию, но тот сказал: «Этот конь скорее подходит для воина, думающего о бегстве, чем для храбреца», — и приказал кинуть жребий. Жребий падал три раза на имя Проб, а поскольку в армии было много воинов с таким именем, коня, так и не решив, кому из них повезло, солдаты всё же присудили императору (14, с. 302).

На этом мы закончим рассказ о кавалерии античного мира и приступим к рассмотрению её дальнейшего развития в Средние века.

ГЛАВА 4. Конница средних веков

ВИЗАНТИЯ И ЕЁ ПРОТИВНИКИ

В начале V в. серьёзным противником Римской и Византийской Империй были гунны — конгломерат степных народов, мигрировавших на запад. Толчок этой миграции дали племена хунну, непосредственно граничившие с Китаем и потерпевшие от него поражение. Затем, по мере продвижения, к ним присоединялись покорённые народы иного происхождения (295, с. 170; 204 т. 1, с. 346-350).

Античные писатели часто изображали гуннов звероподобными существами. Объяснить такое отношение можно только страхом перед ними. Более объективно о гуннах пишет Марцеллин:

«Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги — козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения, зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьёзных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях. Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуются случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают всё, что попадается на пути. Иной раз, будучи чем-нибудь обижены, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Лёгкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство».

«Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабжёнными искусно сработанными наконечниками из кости, а, сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами, и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком» (69, с. 491—492). 

Из описания видно, что гунны повседневным и военным бытом не выделялись из общей массы степных народов. Агафий называет гуннский отряд, находившийся на службе у римлян «тежеловооружённым» (1, с. 88). Манеру стрельбы из луков они использовали ту же, что и скифы, и сарматы:

«Обычно эти варвары, быстро убегая, поражают преследующих, поворачиваясь назад и стреляя в них. Тогда стрелы сильно поражают намеченную цель, так как с большей силой посылаются в преследующих, а те, устремляясь с противоположной стороны, причиняют себе большие ранения своим разбегом и ударом стрелы с самого близкого расстояния» (1, с. 157).

Рис. 34. Гуннский легкий лучник. V в. 
Отсюда можно сделать вывод, что боевая тактика гуннов практически не отличалась от ранее описанной нами скифской. Отличия могли быть лишь в более прогрессивных элементах вооружения, как то: использование бронебойных наконечников для стрел и копий, иных форм, чем было принято раньше, мечей китайского образца, улучшенной закалки и т. д.

* * *
Армия Византийского государства, образовавшегося в 395 г., являлась прямой наследницей армии Римской Империи. В ранний период Византии организация, вооружение и тактика их войск практически не отличались.

В царствование византийского императора Юстиниана (527—565 гг.) армейская структура этого государства изменилась. Нам точно неизвестна её организация, и лишь по отрывочным сведениям можно попытаться восстановить её.

Прежде всего, было упразднено понятие «легион». Конница отделилась от пехоты и больше не входила в число вспомогательных сил. Она стала совершенно самостоятельным родом войск, способным в одиночку выполнять возложенные на него тактические и стратегические задачи[72].

Видимо, организация кавалерии была сходна с пехотой. Основу армии составляли 11 схол[73] гвардии палатинов, состоявших как из всадников, так и из пехотинцев. Палатины были созданы по образцу римской преторианской гвардии (295, с. 457; 133 т. 2, с. 54).

Основной тактической единицей стал полк — каталог. Численность конного каталога определить трудно, но, видимо, в среднем, в нём было 500—600 всадников. Полк делился на две тарентинархии, они — на таксисы, которые разделялись каждый на две илы. Ила состояла из двух систасесов, по 32 всадника, а систасес — из двух лохов, включавших в себя по 16 воинов. В бою наименьшей тактической формой, скорее всего, являлся систасес, поскольку лох был слишком мал, чтобы выполнять боевые задачи самостоятельно (1, с. 204; 195 т. 2, с. 257).

Кроме собственно византийских частей, полководцы Юстиниана чрезвычайно широко использовали наёмников-федератов. Их отряды, численность которых постоянно варьировалась, включали в себя все роды войск. Так Прокопий Кесарийский рассказывает, что в армии Нарсеса перед походом в Италию на готов (551 г.) находилось более 3 000 герулов, много гуннов, персы, 300 гепидов, 5 500 лангобардов (195 т. 2, с. 252).

Ещё в армии состояли так называемые буккеларии. Впервые они появились в Западно-Римской Империи при императоре Гонории (395—423 гг.), это были специальные отряды, нанимаемые для охраны частных лиц: полководцев, сенаторов и т. д. Они имели полуофициальный статус и даже бывали запрещаемы специальными императорскими эдиктами. В частности, в кодексе Юстиниана говорится: «Мы хотим, чтобы все в городах и сёлах были лишены права иметь буккелариев или вооружённых исаврийских рабов» (195 т. 2, с. 287).

Но, тем не менее, они продолжали существовать. Известно, что Велизарий, полководец Юстиниана, сам вначале бывший его буккеларием, имел у себя на службе 7 000-й корпус таких воинов. Буккеларии также делились на пеших и конных (1, с. 205; 195 т. 2, с. 287; 295, с. 85; 204 т. 1, с. 377).

Основным отличием всадников Восточно-Римской Империи от всадников Западной было то, что первые владели луком. Римские императоры признавали это преимущество. Собственно, иначе и быть не могло, потому что границы государства окружали народы скотоводов, воины которых в первую очередь в бою применяли луки. Чтобы научить этому искусству своих конников, по приказу Юстиниана было даже выпущено специальное пособие: «Руководство для стрельбы из лука». Такая тенденция прослеживается на всём протяжении существования Византийской Империи. Первый абзац в трактате Псевдо-Маврикия посвящен этому вопросу, что явно говорит о важности лука как боевого оружия:

«Надо, чтобы пехотинец умел быстро пускать стрелы из лука по римскому или по персидскому способу. Это достигается быстрым выниманием стрелы (из колчана) и сильным натягиванием тетивы; всё это нужно и полезно также и для всадников. Когда дело будет так поставлено, потому что тихо пускать стрелу бесполезно, надо перейти к стрельбе в какую-либо цель».

Рис. 35. Лёгкий византийский всадник. VI-VII вв.
«…всадники чтобы стреляли на скаку: вперёд, назад, вправо и влево. Кроме того, им надо уметь вскакивать на лошадь, на скаку быстро выпускать одну стрелу за другой, вкладывать лук в колчан, если он достаточно обширен, или в другой футляр, разделённый для удобства на два отделения (то есть для стрел и для лука) и браться за копьё, носимое за спиною, чтобы таким образом могли действовать им, имея лук в колчане. Затем быстро закинуть копьё за спину, выхватывать лук. Очень полезно было бы, если бы всадники упражнялись в этом даже на походах в мирное время, потому что и переходы будут делаться скорей, да и лошади меньше устанут» (67, с. 15).

Именно благодаря своим лучникам Нарсес выиграл сражения при Тагине (552 г.) против остготов (195 т. 2, с. 262), битву при Казилине (554 г.) против франков (195 т. 2, с. 270); и даже, имея всего 300 всадников, умудрился разбить сильный корпус франков, состоявший из пехоты и конницы, выманив их из леса притворным бегством, а, когда франки рассеялись во время преследования по полю — атаковал противника вновь, и, используя преимущество в стрелках, практически уничтожил всю пехоту врага (1, с. 32—33).

Византийские конники могли вести бой и спешенными, причём они были обучены всем хитростям сражения в фаланге. При этом катафрактарии составляли первую шеренгу, остальные же следовали за ними. Конные лучники в этом случае выполняли роль пеших токсотов. Это хорошо видно на примере сражения при Везувии (553 г.) против остготов:

«Готы отпустили своих лошадей, и все спешились, направив свой фронт против неприятеля и построившись в глубокую фалангу. Когда римляне это увидели, то также спешились и построились таким же образом» (195, т. 2, с. 265—266).

Рис. 36. Бой воинов Святослава с византийцами (миниатюра рукописи Иоанна Скилицы). 
Особенно интересно описывает встречу византийского конного отряда со славянами Фиофилакт Симокатт:

«Они (славяне — В. Т.) везли добычу на громадном числе повозок. Когда варвары увидели приближающихся римлян и в свою очередь были ими замечены, они тотчас же бросились убивать пленных. Из пленников мужского пола были убиты все, бывшие в цветущем возрасте. Так как это столкновение для варваров было неизбежным (и не предвещало успеха), то они, составив повозки, устроились из них как бы укреплённые лагеря и в середину этого лагеря поместили женщин и детей. Когда римляне приблизились к гетам — так в старину называли этих варваров, — они не решались вступить с ними в рукопашный бой: они боялись копий, которые бросали варвары в их коней с высоты этого укрепления. Тогда начальник этого отряда (имя ему было Александр) на родном для римлян языке велел римлянам сойти с коней и пешими схватиться с врагами в опасном бою. И вот римляне, сойдя с коней, подошли к укреплению и взаимно (и римляне и славяне) поражали друг друга копьями (прикрываясь щитами). Таким образом битва стала затягиваться и для той и для другой стороны. Тут какой-то римлянин, с разбегу подскочив и напрягши все силы, взлез на одну повозку, связанную в одно целое с укреплением и охранявшую варварское войско; а затем, став на ней, он мечом стал поражать всех приближающихся. Тут для варваров наступила неизбежная погибель: начиная отсюда, римляне разрушили укрепления варваров. Варвары, отчаявшись в спасении, убивают оставшуюся часть пленных» (264, с. 265).

Любопытно, что в этом бою византийские всадники не используют луки, а только копья, видимо из-за боязни попасть стрелами в пленников.

Противниками византийцев в Италии были германцы: вестготы, остготы, франки. Псевдо-Маврикий называет их всех общим термином — «рыжеволосые народы».

Военная организация этих племён была в целом одинаковой. В её основу легла десятичная система. Как конница, так и пехота делилась на тысячи — тиуфы, которыми командовали тиуфады; сотни — центены, под командованием центенариев и десятки — деки, ими командовали деканы (195 т. 2, с. 290-291).

Рис. 37. Готский средневооружениый всадник. VI в. 
Конных стрелков германцы не имели, предпочитая копья, дротики и короткое холодное оружие. Тактика конного боя не изменилась с античных времён. Слабостью войск этих племён была низкая дисциплина, неспособность чётко и слаженно маневрировать. Обучение всадников проводилось внутри родов. Бесспорно, они могли атаковать строем, о чём не раз упоминают византийские авторы (67, с. 178—179), и храбро сражались во фронтальном бою, но взаимодействовать их конные отряды обучены не были, поскольку необходимые для этого регулярные крупномасштабные маневры, без сильной централизованной власти осуществить было невозможно. Лев Мудрый пишет о франках:

«Франки (и ломбарды) смелы и отважны до крайности: в малейшем отступлении они усматривают несмываемый позор и готовы ринуться в сражение, когда бы вы им не предложили. Атака франкской кавалерии с их палашами, копьями и щитами столь грозна, что от прямого столкновения с нею лучше уклоняться до тех пор, пока вы не обретёте уверенность, что шансы на вашей стороне — вам надлежит воспользоваться их беспечностью и отсутствием дисциплины. Сражаясь пешим порядком или верхом, они одинаково атакуют плотной неповоротливой массой, которая неспособна маневрировать, потому что не знает ни организации, ни дисциплины… По этой причине они легко приходят в смятение, будучи атакованы неожиданно, с флангов, или в тыл — маневр, который легко осуществить, потому что франки по беспечности своей пренебрегают аванпостами и дозорами» (204 т. 1, с. 435—436).

Германцы были вооружены, конечно же, хуже, чем византийцы, но не настолько, как это описывает Агафий. По его сообщению получается, что франки вообще не употребляли никаких «панцирей и поножей» и лишь немногие сражались, надев шлемы. Конницу они, якобы, также не использовали (1, с. 38—39), хотя уже Плутарх и Дион Кассий говорили о франках, что те «лучшие всадники из германцев» и «сильнее всех в кавалерийском деле» (195 т. 2, с. 293). Сидоний Апполинарий тоже сообщает нам о франкской коннице Хлодвига:

«Конница, как упомянуто, располагалась по флангам боевого порядка, действовала вместе с лёгкой пехотой. Большей частью каждый всадник сам должен был выбрать себе сотоварища пехотинца и они обязывались взаимной защитой и помощью. В бою перемешанная пехота действовала сначала своим метательным оружием, а затем, когда конница бросалась в атаку, то лёгкие пехотинцы следовали за ней, чтобы принять участие в рукопашном бою, поражая преимущественно неприятельских коней. При неудаче атаки пехота прикрывала отступление. В случае надобности, пехотинцы садились на крупы лошадей. Если местность благоприятствовала преимущественно пешему бою, то германские всадники сходили с коней, которые приучены были оставаться на месте»[74]. Кроме того, Прокопий Кесарийский пишет, что в битве при Тагине остготы защищали своих лошадей бронёй (195 т. 2, с. 262, 293). Правда, больше ни у одного германского народа этот элемент вооружения не упоминается. Объяснить это явление можно просто: остготы были самым восточным из германских племён, образовавших где-то в низовьях Дона, у Чёрного моря королевство в III веке. Они же первыми подверглись нашествию гуннов в конце IV веке. Естественно, живя по соседству со степным миром, остготы переняли элементы их вооружения, поскольку это способствовало более успешному ведению войны. Но, как показывает Прокопий, стрелять из лука с коня они толком не обучились.

* * *
В первой половине VI в. Византия вела войны с Саса-нидской Персией. Персидская конница во всех источниках упоминается как хорошо организованный род войск. Всадники персов были отличными токсотами. Правда, Прокопий в своей работе «Война с персами» пытается принизить их мастерство:

«Персов от стрел погибало больше. Правда, их стрелы летели гораздо чаще, поскольку персы почти все являются стрелками и научены быстрее пускать стрелы, чем остальные народы. Но, поскольку луки у них мягкие и тетивы не туго натянуты, то стрелы, попадая в броню, шлем или щит римского воина, ломаются и не могут причинить вреда тому, в кого они попадают.

Римляне всегда пускают стрелы медленнее, но, поскольку луки их чрезвычайно крепкие и туго натянуты, и к тому же сами стрелки — люди более сильные, их стрелы значительно чаще наносят вред тем, в кого они попадают, чем это бывает у персов, так как никакие доспехи не могут выдержать силы и стремительности их удара» (45, с. 58—59).

Однако доводы автора малоубедительны и всерьёз их принимать нельзя. В данном случае, возможно, римляне стреляли с какого-то возвышенного места, что и увеличивало дальность полёта стрел. А то, что луки византийцев легко пробивали любые доспехи, можно с полной уверенностью отнести к выдумке Прокопия.

Персидская конница по-прежнему делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую.

Рис. 38. Персидский тяжеловооруженный лучник. VI-VII вв. 
Агафий говорит о «безукоризненном боевом порядке» в рядах всадников (1, с. 117). О том же сообщает и Псевдо-Маврикий, рассказывая о тактических методах, используемых персидской кавалерией:

«Коней (персы) не выгоняют на пастбища, но сами собирают корм для них. Боевой порядок их разделяется на три равные части, то есть на середину, правое и левое крылья. Середина состоит из 400—500 отборных воинов и подкреплена резервом. Глубина строя делается различной, но вообще заботятся о том, чтобы самые храбрые из каждой тагмы были поставлены в первую или во вторую линию боевого порядка или фаланги, и чтобы фронт боевого порядка был выровнен и сомкнут» (67, с. 171).

Наряду с луком, персидские всадники широко использовали дротики, чаще всего атакуя с ними пехотную фалангу:

«Если приходится вступать в бой с вооружёнными копьями, то стараются действовать против них дротиками,… и ударяют на расстроивших порядок копейщиков» (67, с. 171).

Такие боевые традиции у персов просуществовали вплоть до 17 в.

Сведения о персидских лошадях оставил нам Адам Олеарий, бывший в Персии в составе посольства (1633—1639 гг.):

«Хотя и теперь ещё мидийские лошади, особенно попадающиеся в Эршеке, невдалеке от Ардебиля, также составляют очень хорошую породу, но персияне отдают преимущество арабским лошадям, которые считаются теперь важнейшими из любимых царских лошадей; ибо они обладают прекрасной головой, шеей, крестцом, грудью, бёдрами и вообще всем, что только можно пожелать от природы лошади. После арабских они очень ценят турецких, особенно тех, которые водятся в Туркомании и этих лошадей у них множество. Шах имеет свои собственные конские заводы в разных местах, преимущественно же в Эрше, Ширване, Карабахе и Могане, где находятся лучшие луга. Лошадей своих персияне употребляют главным образом для верховой езды, некоторых только для возки тяжестей и в Мюрсуре немного для упряжи в двуколёсках своих; телег четырёхколёсных у них вовсе нет. И, так как они особенные любители лошадей и славятся также конницей, то они заботливо держат и холят лошадей своих. Для лошадиной подстилки они не берут ни соломы, ни чего подобного, но употребляют собственный лошадиный навоз, который сушат на солнце и накладывают затем на пол конюшни на целую пядень вышины, и на такой-то подстилке лошади лежат так же мягко, как на хлопчатой бумаге, и если подстилка эта хоть немного смокнет в стойле, то её берут вон и снова просушивают. В таком положении персияне окутывают ещё лошадей волосяным одеялом, подбитым мягким войлоком. Они привязывают также путами или верёвкой лошадей за задние ноги к колышку, вбитому в землю, и говорят, что делают это для того, чтобы там, где много стоит лошадей, они не могли лягать друг друга».

«У многих белых с серыми яблоками лошадей своих ради красы персияне окрашивают хвосты, гривы, а у некоторых даже бёдра и брюхо красною, или жёлто-померанцевой краской» (82 кн. 3-4, с. 748-749).

«На дороге, когда мы выехали на широкую площадку, на которой персы объезжают своих лошадей, нам показывали, к какой быстрой езде приучены их лошади (о другом обучении лошадей, кроме быстроты бега, они ничего не знают). Здесь же показывали нам их способ вступать в схватку с неприятелем. Между прочим, хорошо было смотреть, как они преследуют друг драга метательными копьями или дротиками, причём персы не только мастерски бросали на всём скаку и издалека попадали в преследуемого палками, которые они употребляли здесь вместо копий, но также ловко схватывали рукою пущенные в них дротики и, быстро оборачивая их, бросали обратно в своих преследователей» (82 кн. 1—2, с. 546).

* * *
Примерно с середины VI в. врагами Византии становятся славяне, болгары и авары. Прочно укоренилось мнение, что славяне стали использовать конницу с X века, а до того применяли только пехоту и были отличными воинами в этом роде боя (175 т. 7, с. 549). Связано это с информацией о славянах в работах Псевдо-Маврикия (87, с. 180—190) и Льва Диакона (32, с. 71, 75). Но первый из них вообще не акцентировал внимание на родах войск и боевых порядках, употребляемых славянами, а лишь в незначительной степени коснулся их вооружения. Второго же — Льва Диакона — трудно назвать автором, разбирающемся в военной деле. Бесспорно, он писал, что видел, и на этом основании делал выводы. По его словам получается: если славяне при нем не воевали на лошадях, то, стало быть, вообще не знали конницы:

«Скифы (воины Святослава — В. Т.) сражались в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле» (32, с. 71).

Правда, чуть позже Лев Диакон снизошёл до того, чтобы признать наличие всадников у «скифов», но, тем не менее тут же отметил их неумение сражаться конными:

«…а скифы к концу дня выехали из города верхом — они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами (на лошадях) не умели» (32, с. 75).

Автор даже не допустил мысли, что какие-то серьёзные причины вынудили воинов Святослава отказаться от боя верхом. Это могло быть, например, недостаточное количество боевых лошадей или неудобство использования конницы в данной местности…

Между тем, есть сведения, что славяне применяли кавалерию издавна. Конечно, она не могла быть так четко организована и вооружена, как византийская, но наличие её у этих племён подтверждает Прокопий Кесарийский:

«Дней 20 спустя как они (готы — В.Т.) взяли порт, город и гавань, прибыли Мартин и Валериан, приведя с собой 1600 всадников. Большинство из них были гунны, славяне и анты, которые имеют свои жилища по ту сторону реки Дуная, недалеко от его берега» (264, с. 234).

Фиофилакт Симокатт также сообщает:

«Соскочив с коней, славяне решили немного передохнуть, а также дать некоторый отдых своим коням» (287 т. 2, с. 39; 204 т. 1, с. 365).

Разумеется, не все славянские племена разводили большие табуны лошадей (точно также как и германские). Всё зависело от географических условий, в которых они проживали; в большей мере коневодством занимались южные и восточные славяне, жившие на границе со степняками или с государствами, имеющими многочисленную кавалерию (175 т. 7, с. 544). Чтобы себя обезопасить, они вынуждены были иметь конные отряды: как говорил Иоанн Эфесский: «Они (славяне — В.Т.) стали богаты, имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие, и научились вести войны лучше самих римлян» (175 т. 7, с. 550).

В меньшей степени нуждались в коннице славяне, жившие в лесной зоне (175 т. 7, с. 532), и уж совсем в ней не нуждались северные племена, поселявшиеся в лесах по берегам моря. Здесь развивалось искусство мореплавания.

Что касается методов конного боя и вооружения, то славян в этом плане можно полностью отождествить с германцами, о которых мы уже писали.

* * *
Болгары были типичными представителями тюркских народов-всадников, до того, как смешались со славянским «союзом семи племён» на Балканском полуострове. Они использовали ту же систему ведения войны, что и все степные народы. В образовавшемся Болгарском царстве, ставшим врагом Византии на многие десятки лет, тюркская конница, в которую влился большой процент славян, на полях сражений играла главенствующую роль (175 т. 7, с. 503— 506; 204 т. 1, с. 362-363).

Рис. 39. Славянский средневооруженный конник. VI-VII вв. 
Об аварах достоверной информации сохранилось меньше. Известно, что это был такой же тюркский народ, умевший вести степную войну. Считается, что именно авары принесли в Европу важное изобретение — стремена. Есть, правда, косвенные данные, что стремена применяли ещё индийские всадники в I в. до н. э. (204 т. 1, с. 179), но в таком случае непонятно, почему другие народы не воспользовались этой идеей. Получается, что на протяжении семи веков о стременах кроме индийцев не знал никто. Между тем, как только авары пришли в Европу, это изобретение мгновенно переняли практически все европейские народы, а также византийцы, арабы и персы.

Рис. 40. Дружина русского князя.
Псевдо-Маврикий несколько выделяет аваров, как воинов, среди других народов, отзываясь с уважением и постоянно ссылаясь на них, как на эталон:

«Вооружение их (аваров — В.Т.) состоит из лат, мечей, луков и длинных копий, причём в бою у многих по два копья. Копья носят за плечами, а луки в руках и в бою действуют теми или другими, смотря по обстоятельствам. Выдающиеся из них не только себя, но также и своих лошадей покрывают спереди железом или лоскутьями[75]. Упражняются с большим старанием, так что могут с коня стрелять из луков».

«Глубина боевого порядка неопределённая и делается смотря по обстоятельствам; о соблюдении её, а также о равнении по фронту и сомкнутости заботятся более всего» (57, с. 174-175).

Рис. 41. Аварский средневооруженный конник. VII в.
Псевдо-Маврикий, описывая тактические приёмы степных народов, делит их на «скифские» и «аланские». Но, скорее всего, эти методы использовались всеми степняками в равной степени, поскольку на войне невозможно было всё время использовать только один приём или тактический боевой порядок, из-за условий местности и опасения, что противник быстро приспособится к определённой манере и найдёт эффективный способ противодействовать ей. Поэтому в данном случае мы приведём эти сведения как варианты боевых методов аваров:

«Скифское упражнение то, в котором тагмы в боевом порядке не разделены, как раньше было сказано, на курсопов[76] и дефензоров[77]. Его надо производить, строя боевой порядок только в одну линию и разделить не на три, а на две части, причём обе фланговые меры заходят плечами, стараясь охватить неприятеля и, выиграв достаточно пространства, направляются взаимно одна к другой, причём правое крыло двигается справа, левое слева и оба в виде круга охватывают противника».

«Аланское упражнение состоит в том, что боевой порядок строится в одну линию, меры же подразделяются на курсоров и дефензоров и имеют между собой интервал 300 или 400 шагов; при наступлении курсоры стремительно бросаются вперёд для нападения, а затем поворачивают назад либо для того, чтобы, пройдя через интервалы, соединиться с дефензорами и опять вместе с ними вступить в бой, либо, отступивши назад, пройти чрез интервалы и оставаться для наблюдения, построившись на флангах меры, если она останется на месте» (67, с. 88—89).

Чтобы читателю было проще разобраться, мы разъясним, в чём суть названных боевых порядков. По Псевдо-Маврикию, каждая тагма — это отряд в 200—400 всадников. Они могли объединяться в меры по 2—3 тысячи воинов. Тагма делилась на 2 бандона (или банды) по 100—200 коней[78]. Это и была минимальная единица, способная самостоятельно вести бой. Банда могла строиться плотным порядком от 4 до 10 шеренг. Первые одна или две шеренги состояли из тяжеловооружённых катафрактов, остальные из легко- и средневооружённых.

Особенность «скифского» боевого порядка заключалась в том, что в нём не было такого понятия как «центр». Банды обоих крыльев (или мерий) стояли на определённом, достаточно большом расстоянии одна от другой. Завязывая бой, командиры не высылали вперёд легковооружённых обстреливать врага, а сразу атаковали его всеми силами врукопашную. При этом необходимо было, чтобы крылья — и левое, и правое — охватывали фланги противника как можно дальше, а затем, по команде, с обеих сторон зажимали его в «клещи» и окружали. Недостатком такой тактики была опасность, что противник может сам быстро перейти в атаку на центр и, в свою очередь, выйти во фланг и тыл обеим мерам.

Рис. 42. Аварский воин с пленным. (Из старинной рукописи).  
«Аланский» боевой порядок был проще. Банды выстраивались в одну линию (необязательно ровную). Расстояние от одной до другой равнялось примерно длине фронта одной банды. По команде легковооружённые всадники-курсоры выскакивали в промежутки отрядов из задних шеренг и атаковали врага врассыпную, используя метательное оружие. Затем они могли отступить назад, к своим дефензорам, находившимся в это время в плотном строю и выполнявшим роль прикрытия, и либо занимали свои прежние места, либо выстраивались на флангах собственной банды, либо концентрировались все вместе по флангам меры. Эти действия могли повторяться вновь и вновь, пока командир не посчитает нужным атаковать противника сомкнутым строем.

* * *
Теперь поговорим о вооружении, тактике и организации византийской кавалерии конца VI—VII веков, разобранной во всех деталях в трактате Псевдо-Маврикия «Тактика и стратегия»[79]. В нём суммируется опыт предыдущих войн, начиная с античности, и вводятся новые элементы, по мнению автора, на тот период более прогрессивные.

Как уже говорилось, минимальной самостоятельной боевой единицей в византийской кавалерии являлась банда (от слова бандон — знамя), численность её могла быть от 100 до 200 коней. Банда, кроме того, видимо, делилась на две нумерии, но из текста непонятно, могли ли они действовать отдельно друг от друга. Во всяком случае, следующее за бандой организационное соединение «тагма», насчитывавшее 200—400 воинов, имело в своём составе двух бандофоров — носителей знамён (67, с. 24). Следовательно, получается, что отрядом, имеющим одно знамя являлась банда, а не нумерия. Конечно, можно провести аналогию с конницей 19 в., когда всадники выстраивались для атаки взводами, хотя штандарт имелся только у эскадрона, но в 19 в. кавалеристы строились не в такие глубокие порядки, а только в две шеренги. Поэтому всё же логично сделать вывод о минимальном варианте построения у византийских конников бандой.

В обязанность командира тагмы входило выбрать и назначить командиров составлявших её отрядов:

«Прежде всего он должен изо всей тагмы выбрать гекатонтархов — мужей умных и храбрых, в особенности хилиарха, который занимает по старшинству второе место в тагме. Затем декархов — по возможности храбрых и ловких, искусных в действии метательным оружием; потом пентархов и тетрархов и ещё двух надзирателей за порядком в рядах. Так, чтобы в строй было отобрано 200 человек, а оставшихся распределить в строй, как ветеранов, так и новичков. Отобрав последних, надо выбранных поставить в ряды, определив каждому место сообразно с его качествами: лучших вперёд, похуже за ними. Кроме того, надо ещё выбрать двух мандаторов, умных и бдительных и двух бандоторов. По принятому обычаю, это деление не должно нарушаться ни в строю, ни в казармах» (67, с. 23—24).

«Начальник тагмы, или банды, или нумера — носит название комеса или трибуна. Хилиархом называется первый из гекатонтархов, следующий сейчас же за комесом или трибуном. Гекатонтарх — начальник сотни мужей. Декарх — начальник десятка. Пентарх над пятьюдесятью. Тетрарх[80] — он же и надзиратель — называется урагос — последний в градации начальников.

Бандофор — знаменщик банды, он сопровождается ассистентами» (67, с. 20—21),

Несколько тагм сводились в мерию, насчитывавшую от 2 до 3 тысяч воинов. Командовал ею мериарх (или дукс). Три мерии составляли одну меру (или друнгус) под командованием мерарха (стратилата), а несколько мер — друнгусов находилось под командованием стратега или его помощника — гипостратега (57, с. 20).

«Тагмы не должны быть силой более 400 человек, за исключением банд оптиматов[81], также мерии не более 3000 человек и меры не более 6—7 тысяч человек. Если же воинов в войске будет больше против означенного числа, то лучше всего излишек строить отдельно в резерве, во второй линии, или употреблять для поддержки мерам с фланга или с тыла, или для засад, или для обхода в тыл неприятелю.

Не надо, чтобы меры и мерии были более означенного числа потому, что в противном случае команды не будут слышны и произойдёт беспорядок в строю. Тагмы тоже не следует делать одинаковой численности для того, чтобы неприятелю из числа банд не сделалась ясной сила всего войска. В особенности же надо наблюдать за тем, чтобы в каждой тагме было не более 400 человек, как сказано, и не менее 200» (67, с. 23).

Рис. 43. Византийский средневооруженный копчик. VII в. н. э.
Византийские всадники различались по способу ведения боевых действий и по месту, занимаемому в боевом порядке:

«Курсорами называются воины, предшествующие боевому порядку в рассыпном строю и нападающие на наступающего неприятеля.

Дефензорами — те, которые следуют за упомянутыми в сомкнутом строю и держатся в отдалении: они служат поддержкой для курсоров, если бы те при неудаче принуждены были отступать. Депутатами называются те, которые следуют за боевым порядком, уносят раненых и подают им помощь.

Антецессорами называются те, которых при походе высылают вперёд: они отыскивают и указывают пути следования и выбирают места для лагерей.

Мензоры — это те, которые разбивают и строят лагери или укрепления.

Скулькаторами называются спекуляторы (разведчики, шпионы).

Кантатор держит перед битвой речь к воинам.

Плагиофилаки — части, назначенные для охраны флангов первой линии боевого порядка.

Гиперкерасты — для обхода неприятельского фланга.

Кроме того, обоз состоит из необходимых принадлежностей для всего войска, как-то: слуг, вьючных животных…» (67, с. 21).

Ещё Псевдо-Маврикий называет спатариев — личных телохранителей полководца; буцеллариев, о которых мы уже говорили; арматусов — воинов, сражающихся рядом с оптиматами, правда, неясно, пеших или конных (67, с. 23); опистофилаков, составляющих арьергард всей армии (67, с. 149) и нотофилаков, находящихся в авангарде (67, с. 39—40).

Псевдо-Маврикий подробно описывает вооружение и экипировку необходимые тем или иным воинам:

«В особенности, чтобы у начальствующих над мерами, тагмами, у сотников, пятидесятников, тетрархов, буцеллариев и союзников были брони с плечевыми ремнями и на-ножники, доходящие до пят, кольца, колчаны, шлемы с небольшими султанами наверху, затем луки, у каждого по своим силам — не свыше сил, но лучше ниже; иметь к ним широкие футляры, чтобы при случае быстрее вытаскивать лук; в мешочках при колчанах чтобы было побольше готовых тетив, покрышек для стрел и метательного оружия стрел можно иметь 30 или 40 и класть их в отделение при лучном футляре; чтобы были у них конные копья с ременной петлёй посредине и со значком, как у аваров, кинжалы и круглые ожерелья, как у аваров, с редчайшими нитями изо льна внутрь и наружу[82]. Более молодых и не умеющих ещё стрелять из луков — должно вооружить копьями (или дротиками — В.Т.) и щитами. Буцеллариям не мешает иметь железные рукавицы и маленькие значки на нагрудниках и подхвостниках лошадей, а на плечах сверх лат короткие плащи».

«Изо всей же прочей римской молодёжи, отобрать самых нравственных и начиная с 14-летнего возраста, обучать стрельбе из луков, приучать носить лук и колчан и два копья, чтобы лишившись одного, могли действовать другим. Не умеющим стрелять давать слабые луки. Потому что, если не умеют, то со временем научатся, насколько надо. Далее следует, чтобы морды и груди лошадей у начальников и у других отборных воинов были покрыты латами, хотя бы из лоскутьев, как у аваров, которые предохраняли бы шею и груди лошадей, в особенности у тех всадников, которые во время боя должны быть впереди. Сёдла должны быть с большими чепраками из шкур шерстью вверх. Также крепкие Удила. При сёдлах должно быть два железных стремени, кожаный мешок, аркан и мешок для провианта, в котором воины могли бы, в случае необходимости, везти с собой трёх- или четырёхдневный запас его, четыре кисточки на спине лошади, одна — на голове и одна под подбородком[83]. Одежда самих воинов должна быть просторна, длинна и красива, как у аваров.

Зостарии[84] же, говорю, наиболее пригодными были бы льняные, косматые или гладкие такой длины, чтобы прикрывали колени воинов, когда они сидят на лошадях.

Гуна или губероника[85] из лоскутьев (?) должны быть просторны и с широкими рукавами, чтобы воины могли в случае дождя или сырой погоды накинуть их на себя, прикрыть панцирь с луком и сберегать таким образом своё вооружение, не будучи при этом стеснены в действиях стрелами или копьём. Это необходимо при разведках. Потому что прикрытые ими панцири не видны неприятелям; а ударам стрел, конечно, будут сопротивляться» (67, с. 18).

«Верхи знамён в мерах должны быть одного какого-либо цвета, а флажки (на копьях — В.Т.) особого цвета в каждой мере. Для того, чтобы каждая тагма могла узнавать своё знамя, верхушкам знамён надо присвоить особые значки каждому, которые известны были бы воинам, и чтобы посредством этих значков и сами знамёна распознавались между собой и в мерах, и в мериях, и в тагмах».

«Кроме кожаных покрышек панцирей следует иметь другие, более лёгкие, которые во время боя или набега можно было бы возить, привязав сзади сёдел, для того, чтобы у тех, которые имеют обыкновение гуну возить в обозе в случае отступления или продолжительного отсутствия от отряда панцири не оставались без покрышек и от этого не портились бы. Кроме того, воины могут покрываться ими при продолжительном преследовании неприятеля» (67, с. 20).

«Относительно же разницы в вооружении, протостат первой линии, стоящий за ним, то есть второй — урагос, должны быть вооружены копьями, остальные же средние — луками, если умеют стрелять из них, за исключением тех, которые со щитами, потому что невозможно как следует действовать оружием тому, кто, сидя на лошади, должен в левой руке держать щит и лук» (67, с. 43).

Псевдо-Маврикий ничего не говорит о коротком холодном оружии (исключая кинжал): мечах, топорах, палицах — необходимых в паноплии воинов. Видимо, он считает их наличие само собой разумеющимся и оставляет выбор данного оружия на усмотрение всадников.

В трактате Псевдо-Маврикия уделено внимание раненым, о которых заботились депутаты. 8—10 всадников специально выделялись из каждой тагмы и во время боя следовали за строем, причём: «Для того же, чтобы депутаты могли легче садиться на коней и брать с собой раненых, у них должны быть по два стремени с левой стороны сёдел: одно, как обыкновенно, у передней луки, другое у задней, так что если на лошадь сядут двое, то есть депутат и другой, не могущий уже сражаться, то один из них опирается на стремя у передней луки, а другой — на стремя у задней луки» (67, с. 44).

Делом депутата было отвезти раненого в заранее определённое безопасное место, а затем скакать на поле боя за следующим.

По поводу глубины построения каждой банды автор не даёт точных указаний, оставляя это на усмотрение командиров тагм:

«Что же касается до глубины строя, то я устанавливаю её, как и древние в 4 всадника, потому что, если будет больше, чем 4, то остальные будут лишними и бесполезными. Так как от сзади стоящих не может быть, как в пешем строю, некоторого подталкивания, то протостаты (первые) поневоле будут стеснены, потому что лошади не могут, как пехотинцы, своей грудью продвигать вперёд стоящих перед ними. Стрелки же по необходимости должны будут бросать метательное оружие вверх через стоящих впереди них, вследствие чего действие их будет совершенно слабо. Кто же сомневается в этом, то пусть попробует на опыте. Итак — глубина строя желательна, как сказано, в 4 всадника. Но так как иногда случается, что в тагме немного наберётся храбрых, то есть протостатов, пригодных для завязки боя, то поэтому надо назначать глубину строя, принимая во внимание качество тагм, и например, в союзнических, которые ставят обыкновенно в середине первой линии боевого порядка, делать в 7 всадников, а если у них найдутся сильные слуги[86], то и их ставят рядом между ними. Таким образом левые декархи вспомогательного отряда конницы должны быть глубиной в 7 всадников, на правом же фланге из иллирийцев — в 8. Таким образом тагмы должны строиться по декархиям. Что же касается до более слабых по качеству, то они могут строиться по декархиям в 8 или 10 всадников. Если бы встретилась надобность в расположении нескольких из этих слабых тагм в первой линии, то их следует глубиной делать в 8—10 всадников. Тагмы же оптиматов, как поставленные во второй линии и отборные, делать глубиной в 5 всадников. Впрочем декархию достаточно было бы делать в 7 человек с двумя тяжеловооружёнными. Когда же она ставится в первой линии, то должна иметь указанную глубину. Если в войске будут иноплеменники, то пусть строятся по своему обычаю, хотя лучше всего их назначать в курсоры или для нечаянных нападений. Итак — глубину строя никогда не должно делать более, чем в 8, или самое большее, в 10 всадников, как бы они были не слабы, и не менее, как в 5, как бы ни были отборны, так как таковая глубина вполне естественна» (67, с. 40—42).

Псевдо-Маврикий четко аргументирует правильность предлагаемых им действий и способов построения для каждой тагмы, состоящей из двух банд:

«Вообще полезно наступать на широких интервалах, чтобы всадники перед самым боем от тесноты не давили друг друга[87]. Интервалы должны быть даже таковы, чтобы каждый из всадников мог свободно повернуть своего коня кругом: для этого надо командовать: «Шире ступай!» — и таким образом двигаются в атаку на широких интервалах и схватываются с врагом…»

«Когда неприятель будет в расстоянии мили (1000 шагов) и предвидится возможность ударить ему во фланг, то надо командовать: «К флангу сомкнись!». И когда сомкнутся, — двинуть их на неприятеля».

«Если неприятель приблизится к строю на 3 или 4 полёта стрелы и обстоятельства требуют, чтобы тагма была сомкнута, по фронту и в глубину, то командуется: «Сомкнись!», и воины, быстро сомкнувшись, на ходу начинают бросать в него метательное оружие и, тесно сомкнувшись друг с другом, бьются со всех сторон» (67, с. 53—55).

Во время движения в атаку комес должен был представлять себе, когда и в какую минуту подавать нужные команды, в зависимости от обстоятельств боя, условий местности, действий, предпринимаемых противником и т. д.:

«Если надо двинуть её (тагму — В.Т.) вперёд, то произносится громко команда: «Вперёд!» и по ней все начинают движение. Если надо остановить, то громко командуется: «Стой!» или подаётся знак рукой, стуком в щит или сигнал трубой…

Если надо, чтобы шли, равняясь, на широких интервалах, то командует: «Равняйсь наступай!». Если же окажется более подходящим сомкнуть к середине по фронту и в глубину, то подаётся команда: «Сомкнись!». Тогда декархи командуют: «К декархам!», пентархи: «К пентархам!», и всадники становятся, тесно один к другому, смыкаясь не в одну сторону, но с обоих флангов к середине, т.е. к бандофору — знаменщику. Меры тоже должны проделывать это упражнение, чтобы привыкли делать это быстро и в порядке».

«Также если бы начальник захотел посредством примыкания сомкнуть воинов к флангу во время движения, что лучше всего делать при стрельбе, то командует: «стреляй!» и когда декархи, пентархи и тетрархи выступают вперёд, то наступают закинув копья за спину и прикрыв себя и морды своих лошадей щитами, как это делают обыкновенно рыжеволосые геты, причём двигаются стройно только шагом, без всякой торопливости, иначе строй разорвётся прежде, чем дело дойдёт до рукопашного боя, а это очень опасно; стрелки же между тем пускают стрелы сзади. Также, если хочет, чтобы быстро рассыпались с движением вперёд, как курсоры, или наступали в сомкнутом строю, как дефензоры, то командует: «Курсоры быстро вперёд!» и они выезжают стремительно вперёд на 1000 шагов, а для дефензоров: «В порядке наступать!» и они двигаются в полном порядке. Также, если желает в то время, когда боевой порядок отступает назад с тем, чтобы перейти в наступление, чтобы и курсоры отошли назад, то командует: «Отойди!» и они быстро отходят к дефензорам на дистанцию полёта стрелы, а затем снова командует: «Повернись, угрожай!» И они опять обращаются против неприятеля. В этом упражняться надо чаще и не только с движением вперёд, но и в стороны — вправо и влево, а также в сторону второй линии».

«Во время производства этих упражнений пики надо держать остриями вверх, а не наперевес, чтобы не задерживать бега коней» (67, с. 55—57).

«Когда банда наступает, то курсоры должны стремительно выскакивать вперёд, как бы для боя, отделиться от дефензоров, и, проскакав вперёд на 1000 или на 2000 шагов, отступать на половину пройденного расстояния и двигаться, то влево, то вправо и, проделав это 3 или 4 раза — повернувшись кругом, отступать назад. Когда же станут за серединой дефензоров, то наступают вместе с ними, а потом снова бросаются вперёд…» (67, с. 59).

В случае, если противник обходил тагму и атаковал её с тыла, то, используя интервалы, оставленные между отдельными всадниками, они, стоя на месте, разворачивали коней на 180°. При этом, вероятно, задние шеренги средне- и легковооружённых воинов тут же контратаковали врага врассыпную, а тем временем две шеренги дефензоров перестраивались, то есть катафракты-протостаты выезжали вперёд сквозь интервалы между урагосами и занимали своё изначальное место. Вторая же шеренга и возвратившиеся из атаки курсоры пристраивались, как обычно, сзади. Конечно, такой маневр возможно было произвести только если противник находился далеко от тагмы. В противном же случае времени на перестроение не хватило бы, и отряд, если не мог спастись бегством, был обречён на поражение (67, с. 58).

Описывая боевой порядок, Псевдо-Маврикий мудро советует не строить его в одну линию, поскольку «если бы неприятель обошёл какой-либо фланг или стремительно ударил в тыл или на оба фланга, то лишённым всякой помощи, потому что поддержать некому, остаётся только броситься в постыдное бегство» (67, с. 35). Поэтому автор рекомендует строить конницу в 2 или 3 боевые линии:

«Первая линия называется промахос, и состоит из 3 мер, разделённых каждая на три мерии. Средней командует гиппостратег, фланговыми же — мерархи среди подчинённых им мерархов» (67, с. 38).

Кроме того, к первой линии, а точнее, к её флангам, придавались специальные подразделения: плагиофилаки — к левому флангу (2 или 3 банды); гиперкерасты — к правому (1 или 2 банды).

Эти отряды состояли, в основном, из стрелков и могли быть лишены катафрактов. Стояли они за спинами крайних тагм обоих флангов, и до поры не выдавали своего присутствия. На них возлагались вполне конкретные боевые задачи:

«Плагиофилаки должны быть в строю до тех пор, пока неприятель не приблизится, а затем находиться на дистанции в один полёт стрелы от левой меры, но не дальше, в особенности, если неприятельское войско больше нашего. Таким же образом должны поступать и гиперкерасты по отношению к правой мере, когда это требуется обстановкой» (67, с. 46).

«Плагиофилакам должно внушить, что, если наше крыло короче неприятельского, то они обязаны, прикрывшись щитами, разомкнуться и уровнять своё крыло, чтобы фланговая мера не была обойдена неприятелем. Если же наш фронт длиннее неприятельского, то чтобы поспешно наступали, двигаясь строем серповидной формы, и охватывали бы его прежде, чем мера столкнётся с неприятелем, то есть в то время, когда надо подать сигнал к атаке. Если же, наконец, наш фронт равен неприятельскому, то чтобы оставались на определённых им местах, как дефензоры (то есть в строю — В.Т.), и сражались бы вместе со своей мерой».

«Гиперкерастам надо внушить, чтобы они, пока не видно неприятеля, следовали скрыто, как уже было сказано, за правым флангом боевого порядка, в расстоянии от него на 2 или 3 полёта стрелы, построясь в одну тагму, имея впереди декархов и пентархов. Если люди проворны, то глубина строя достаточна в 5 воинов. Или могут следовать в куче[88]. Знамёна не надо нести, подняв кверху, но склонить их до времени…»

«Если будет видно, что неприятельское крыло длиннее, то должны принимать вправо и в то же время, когда правая мера немного замедлит движение, пройти между нею и продвинуться на половину полёта стрелы, чтобы взять во фланг неприятельское крыло. Когда же, во время развёртывания увидят, что его можно охватить, то друнгус, скрытый сзади, должен быстро и стремительно ударить на неприятеля. Если бы неприятель обратился в бегство, то гиперкерасты ни в коем случае не должны бросаться его преследовать, но наступать вместе с боевым порядком и стараться охватить его фланг строем серповидной формы. Если фронт неприятеля равен нашему, то принимают немного вправо и берут его во фланг. Если во время этого движения и развёртывания и неприятель начнёт своих тоже развёртывать, то надо сейчас же броситься на них плотной массой, пока те ещё не перестроились. Это следует сделать потому, что те, поворачиваясь к флангу, обнажают свой, да и двигаются в менее сомкнутом строю» (67, с. 67—68).

Из описания видно, что, хотя Псевдо-Маврикий и пытается разделить функции гиперкерастов и плагиофилаков, в сущности, они одинаковы — не дать неприятелю возможности охватить фланги, прикрывая их рассыпным боевым строем, или же самим охватить вражеские фланги, если длина фронта противника равна или меньше длины фронта византийской армии.

«Вторую же линию, называемую вспомогательной, которая содержит около одной трети всего войска, надо согласно прилагаемому рисунку разделить на 4 меры, которые отстояли бы друг от друга на интервал в полёт стрелы. Эти меры должны равняться по фронту в прямую линию: сзади же, против нападения с тыла, располагаются за обоими флангами второй линии, на дистанции в полёт стрелы, по одной банде нотофилаков, которые составляют третью линию» (67, с. 39).

«Меры второй линии должны иметь между собой интервал в один полёт стрелы, от первой линии отстоять, даже когда неприятель близко, на дистанции в 1000 шагов и даже более, смотря по местности…» (67, с. 46).

Автор трактата считает возможным уплотнить вторую линию за счёт имеющихся лишних воинов:

«Когда это необходимо для окончательной связи между собой мер второй линии, чтобы она вся составляла одно целое, части её при движении не раздавались в стороны, в каждой из этих интервалов ставят по одной или по две банды конницы, а если они достаточно велики, то и по четыре, в особенности, если войско большое. Таким образом, если меры первой линии будут опрокинуты и явится необходимость поддержать их, то вышеупомянутые три банды, стоящие в интервалах, очищают их и отходят за линию нотофилаков[89], а затем, как уже сказано — поддерживают отступающие части, принуждают возвратиться в битву бегущих и, наконец, вместе с нотофилаками, прикрывают вторую линию от нападения с тыла и не дают ей разбежаться» (67, с. 39).

Во избежание внезапного появления какой-либо части противника, находящейся вне расположения основных его сил, с фланга, Псевдо-Маврикий советует отослать подальше инсидиаторов, чтобы они предупредили такую неожиданность:

«Затем — 3 или 4 банды инсидиаторов надо выслать вперёд на оба фланга боевого порядка. Как уже сказано, они часто парализуют засады, устраиваемые неприятелем нашему левому (или правому — В.Т.) флангу, а частью и сами производят нечаянные нападения на его правый (или левый — В.Т.) фланг, если местность этому благоприятствует» (67, с. 40).

В каждой боевой линии Псевдо-Маврикий рекомендует ставить не более 10 тагм (или 20 банд) (67, с. 42).

Описанный боевой порядок предназначался только для битвы между кавалерийским отрядами. При наличии пехоты использовался иной способ построений (67, с. 33).

Вообще в научном мире сложилось мнение о несостоятельности предложенных автором (или авторами) трактата способов боя (195 т. 3, с. 121—128). Бесспорно, в работе есть явно необдуманные теоретические выкладки, например, предложение снимать флажки с копий за 1000 шагов от противника, или рассуждения о гиппокластах — волчьих ямах с кольями.

В тексте советуется вырыть их с вечера и замаскировать. Между ними отметить проходы, через которые следовало атаковать неприятеля, а затем инсценировать бегство, заманивая врага, и по тем же проходам отступить к своим (67, с. 76).

Псевдо-Маврикий считает такой маневр реальным, наивно допуская, что противник не обратит внимания на то, что византийские конники выходят на бой не по всему фронту, а толпятся в проходах, объезжая «волчьи ямы» стороной.

Нечто подобное попробовал применить Алексий Комнин в битве с Боэмундом, но, как пишет его дочь Анна Комнина, из этого ровным счётом ничего не вышло:

«Заготовив железные триболы[90], он (Комнин — В.Т.) вечером, накануне битвы, велел рассыпать их на пространстве между обоими войсками, там, где он ожидал особенно сильного наступления кельтской конницы.

Замысел Алексия состоял в следующем: триболы вопьются в ноги коней, и первый сокрушительный натиск латинян будет сломлен, стоящие же в центре ромейские копьеносцы медленно, так, чтобы не наступать на триболы, выедут вперёд, ударят по кельтам и, разъехавшись в обе стороны, вернутся назад; в это время пельтасты начнут издали усиленно обстреливать кельтов, а левый и правый фланги в неудержимом натиске обрушатся на них с двух сторон».

«То, что император замыслил вечером, утром стало известно кельту. В соответствии с полученными сведениями, он искусно изменил свои планы и принял бой, вместо того, чтобы самому начать наступление, как это он обычно делал. Предупредив намерение самодержца, он вёл бой главным образом на флангах, приказав стоящей по фронту фаланге до поры до времени оставаться на месте. Когда началась рукопашная схватка, ромейские воины обратили тыл и, устрашённые предыдущим поражением не смели даже оглянуться на латинян» (49, с. 164).

Замысел с «волчьими ямами» или с «триболами», на первый взгляд кажущийся эффективным, приводит к тому, что полководец, его использующий, заранее обрекает часть своего войска на бездействие. В самом деле: ведь не пойдут же воины вперёд, рискуя попасть в собственную ловушку! Перебросить отряды на другие участки нельзя: если это сделать до битвы, можно вызвать подозрения у неприятеля открытыми проходами в построениях; если во время битвы — возникнет сумятица и беспорядок в собственном войске.

Кроме того, рекомендуемый вариант строя, где конники двигаются вначале на некоторых промежутках друг от друга, а затем смыкаются в плотный строй рассчитан на идеально подготовленных кавалеристов. Даже в прусской коннице Фридриха II, где дисциплина и муштра были возведены в культ, всадников не обучали таким действиям, ибо на практике осуществить это очень сложно. Солдат изначально строили в плотный боевой порядок и использовали его на протяжении всего сражения, потому что чем проще система подготовки, тем лучше она усваивается.

Тем не менее, несмотря на некоторые неувязки, трактат Псевдо-Маврикия написан человеком, имеющим опыт в практике военного дела. Почти все рекомендуемые им построения и способы ведения боя целесообразны и вполне основаны. Поэтому, на наш взгляд эту работу можно смело использовать как источник по изучению тактики византийской кавалерии (пехоты).

* * *
С 30-х годов VII в. на границах Византии появился новый враг Империи — мусульмане-арабы. Сразу оговоримся, что войско их, в частности кавалерия, было очень разнородно по своему составу. По мере увеличения дальности завоевательных походов, в него вливалось множество мелких среднеазиатских племён со своей военной структурой, организацией и вооружением. Поэтому разделение арабских всадников на тяжеловооружённых — «аль-мухадтаров» и легковооружённых — «аль-ансаров» имело место только среди собственно арабской конницы (197, с. 140— 144; 259 ч. 2, с. 33).

Арабы использовали тактику византийского или персидского типа; прекрасно знали строй, что подтверждается призывом Мухамеда: «Бог любит тех, которые бьются во имя его в таком боевом порядке, как если бы они были одним крепко слитым зданием». К тому же призывает полководец Халид перед сражением при Гиеромаксе (636 г.): «Не сражайтесь врозь против народа (греков) который выступает против вас стройными рядами».

Дельбрюк приводит отрывок из арабского трактата, где описывается необходимое вооружение для воина аль-мухадтара:

«Вооружение состоит из крепкого прочного панциря, не слишком тяжёлого, но и не слишком лёгкого, из шлема, плотно прилегающей под шлемом шапки, двух наручей, двух поножей и двух набедренников. Лошадь к наступлению должна иметь крепкие подковы, сильную грудь, сильную переднюю часть, шею и круп. Снаряжение в бою состоит из двух крепких и мощных луков, 30 стрел с прямыми отточенными наконечниками, твёрдым древком и железными крыльями из колчана не слишком большого размера, который не был бы обременителен и не отвлекал бы внимания, но и не слишком малого который не вмещал бы всех стрел и не отвечал своему назначению; из крепких длинных кожаных полос с крепкими швами и завязками из настоящей кожи, из сумки для колчана на крепких шнурах, из крепкого копья с целым древком, совершенно прямым, не слишком длинным, но и не слишком коротким, чтобы выполнить своё назначение, с наконечником из лучшего железа, со многими острыми, исключительно твёрдыми лезвиями, с пронизывающим насквозь остриём; из прямого метательного диска; из острого, надёжного, из чистого железа, меча — отлично поражающего или короткого, удобного, острого, или обоюдоострого с заострённым концом ножа; из крепкой боевой палицы, которая своей тяжестью не обессиливает сражающегося и в то же время не вводит его в заблуждение своей легковесностью, чтобы он мог нанести ею сильный сокрушительный удар, или обоюдоострого топора с крепким топорищем, одним ударом которого можно расколоть крепкое оружие; из 30 камней в двух сумках, справа и слева свисающих с седла.[91] Вот в чём состоит полное вооружение готового к бою всадника, и если у него чего-либо из этого недостаёт, то он не вполне вооружен» (195 т. 3, с. 135).

В данном отрывке под «сильной передней частью» для лошади, видимо, подразумевается броня, но слабо верится, чтобы тяжеловооружённые воины, сражавшиеся плотным порядком, смогли пользоваться пращей. Поэтому надо рассматривать такие предписания как чисто теоретические рассуждения автора.

В том же трактате говорится, что строй арабской конницы состоял из пяти шеренг. В первой становились аль-мухадтары, имеющие уже перечисленное вооружение; во второй — воины с длинными копьями, наподобие сарисы; третью шеренгу составляли всадники, вооружённые дротиками; за ними лучники и замыкали построение опять-таки тяжеловооружённые (195 т. 3, с. 135).

Вряд ли это построение часто использовалось на практике. Глубина строя, а также его состав могли быть самыми разными.

Псевдо-Маврикий говорит о боевой тактике, которую использовали арабы. Он называет её «африканской»:

«Африканское упражнение состоит в том, что боевой порядок строится в одну линию, причём средняя мера состоит из дефензоров, остальные же из курсоров. При наступлении, как бы для атаки, средняя двигается стройно, в порядке, как дефензоры, остальные же по бокам её, как курсоры. Потом, при повороте назад, одна мера останавливается, другая же быстро скачет, как бы к дефензорам; затем та, которая останавливается, двигается тоже к дефензорам, а первая повёртывается ей навстречу и проходит мимо неё, причём обе они будут обращены одна против другой, но не касаясь друг друга» (67, с. 89).

Рис. 44. Арабский «аль-мухадтар». VIII-VIII вв.
Более понятно объяснить это можно следующим образом. Легковооружённые двух фланговых мер, оставляя позади тяжеловооружённых, атаковали противника метательным оружием. Затем всадники одной меры поворачивали назад к своим катафрактам, вторая же в этот момент продолжала атаку, а, когда заканчивались стрелы и дротики — отступала назад и менялась местами с первой ожидавшей своей очереди. Не исключено также, что обе меры могли образовывать «хоровод» на полосе между своими и неприятельскими построениями. Они становились «в хвост» одна другой и скакали по кругу, на ходу поражая противника метательными снарядами. Те из всадников, кто израсходовал все запасы стрел или дротиков, по команде выходили из круга, вновь вооружались в тылу своих дефензоров, а затем снова вливались в «карусель».

Такая тактика была особенно эффективна против малоподвижной пехотной фаланги. Разумеется, араоы применяли и другие методы.

* * *
В средние века лошади арабов были очень популярны. Считалось, что лучшие их кони происходили от жеребца Сед-эль-Ракуб, которого подарил царь Соломон воинам свиты, сопровождавшим царицу Балкист, во время её встречи с легендарным правителем Иудеи.

Другие полагали, что они произошли от пяти любимых кобылиц пророка Мухамеда.

Особенно ценились неджинские кони, которых разводили в роде когейль. (Племя Неджи составляли 5 родов). Остальные же племена использовали неджинских жеребцов как производителей и получали полукровных коней, называемых гатиками (259 ч. 2, с. 30—32).

Вообще, у арабов принято вести родословную коня не от отца, а от матери, в память о кобылицах Мухамеда.

* * *
С VIII в. в Византийской империи вводится новая структура набора в армию. Правительство, заинтересованное в создании войска, состоящего из подданных империи, а не из наёмников, вводит так называемое фемное административное устройство.

Часть государственных земель была поделена на округа — фемы и заселена стратиотами, свободными общинниками-крестьянами, из которых набиралось ополчение. Основой для образования этого военизированного сословия послужили военнопленные и специально приглашённые колонисты из разных народов: славян, армян, сирийцев, персов, готов, иллирийцев, то есть, людей, не понаслышке знакомых с военным делом. Налогами это сословие облагалось минимальными (только поземельным) и, видя все выгоды нового порядка, к колониям стали присоединяться местные крестьяне.

Вообще, понятие «стратиоты» существовало в Византийском государстве издавна. Они были известны ещё при императоре Юстиане (1, с. 205), но такого размаха, как в VIII в., стратиотское сословие не знало.

В мирное время общинники жили дома и занимались хозяйством, являясь на периодически проходящие военные сборы. В случае войны они были обязаны приходить на сборный пункт со своим вооружением и амуницией.

Во главе каждой фемы ставился стратег, который вёл учёт боеспособных воинов.

Правительство выплачивало определённую денежную сумму — «рогу» — каждому новому стратиоту на обзаведение необходимым оружием.

Большинство общинников составляло пехоту византийской армии, кавалерийские отряды укомплектовывались стратиотами, скорее всего, не более, чем на 1/4 от их общей численности; всадникам рога выплачивалась в большем размере.

Поскольку колонны старались селиться родами, поближе друг к другу, то на сборах, а также на войне, они были связаны, помимо боевых, ещё и родственными отношениями.

Император Лев VI в своей «Тактике» рекомендовал мобилизовать стратиотов с таким расчётом, чтобы кто-то из родственников обязательно оставался дома и вёл хозяйство, снабжая воинов всем необходимым (245, с. 89).

Среди стратиотов, также как и в любом другом сословии, были бедные и богатые. И, если последние имели возможность закупить нужное вооружение и коня, то беднякам часто это было не по силам. Государство предпринимало некоторые меры, чтобы дать им возможность экипироваться. Например, на сборный пункт перед походом пригонялись лошади и свозилось снаряжение; там воин мог купить всё необходимое на сбережённые или одолженные деньги по относительно низкой цене. Иногда богатые стратиоты откупались от несения службы, выставив вместо себя одного или нескольких всадников за свой счёт. Количество снаряжаемых воинов устанавливал стратег, примерно зная сумму доходов откупающегося. Также вводилось понятие «синдота», когда два или несколько бедных стратиотов выставляли одного воина со снаряжением и конём. Однако часто разорившимся общинникам не помогали и эти меры; тогда их исключали из сословия. С одной стороны такие «чистки» были полезны. Правительство освобождалось от неимущих, а следовательно, плохо вооружённых солдат и оставляло зажиточных воинов, способных содержать себя. С другой же стороны, они приводили к сокращению численности войска; богатому стратиоту не было особого резона идти на войну и проливать кровь, если он мог откупиться от похода, наняв добровольца со стороны, при этом хорошо ли он знает своё дело особой роли не играло. В армию попадало много случайных людей в то время как отличные воины, в силу несложившихся жизненных условий, оказывались разорены и исключались из состава фемы (246, с. 96).

Рис. 45. Византийский катафрактарий-стратиот. IX-X вв. 
Конница Византии в период VIII—X вв. описана в трактате Льва VI «Тактика». К сожалению, ознакомиться с этим трудом лично нам не представилось возможным. На русский язык он переводился единственный раз в 1698 г., по личному указу Петра I, Фёдором Поликарповым и издавался в Амстердаме в январе 1700 г. под названием «Краткое собрание Льва Миротворца августейшего греческого кесаря, показующее дел воинских обучение» (15, с. 31).

Но по отдельным публиковавшимся отрывкам из этой работы можно сказать, что она во многом повторяет трактат Псевдо-Маврикия.

Организация конной фемы, состоящей из 4000 конников, выглядела приблизительно так. Составлявшие её две турмы (или меры) по 2000 воинов находившиеся под командованием турмархов, делились на 2 друнга по 1000 человек; командовали ими друнгарии. Друнги разделялись на тагмы (по аналогии с Псевдо-Маврикием) по 200 всадников, которыми командовали комиты. Тагмы делились на банды по 100 конников под началом кентархов, а банды — на нумерии по 50 коней, управляемые пентеконтархами. Десятками командовали декархи, а пятёрками — пентархи (204 т. 1, с. 432; 248, с. 85).

Лев VI (886—912) также делит кавалерию на тяжеловооружённых двух видов, которых называет катафракты-кабалларии и просто катафракты и легковооружённых лучников и метателей дротиков (80, с. 42).

Автор кратко характеризует вооружение воинов:

«Конные лучники носили кольчуги и шлемы из полированного железа, украшенные султанами, вооружение состояло из лука средней силы, носимого для лучшего сохранения в футлярах, колчанах с 30—40 стрелами, средней величина копья с флюгером, меча на плечевой перевязи и кинжала за поясом. Каждый всадник имел, кроме того, пилу, шило и запас тетив. Молодые всадники, которые ещё не умели ловко стрелять из лука, имели большие щиты и по два дротика. На руках были железные перчатки. У офицеров лошади имели грубое закрытие и налобники из железа или войлока, а у всадников, сражавшихся в передних рядах, ещё и закрытия для шеи и боков. Удила были очень строгие и пригонялись весьма тщательно. Сёдла, которые к тому времени уже вошли во всеобщее употребление, были довольно велики и снабжены двумя стременами, чемоданом и кобурой, в которой возился 3- или 4-дневный провиант. Подковы прикреплялись к копытам гвоздями… конское снаряжение украшалось султаном или пером на голове коня, различными кисточками на чепраке…» (197, с. 104—105).

Лев VI говорит о небольших щитах для катафрактов, оставляющих кисть руки свободной, и коротком холодном оружии: булаве, топоре или мече. Цвет щита, флажка копья, плаща и конского волоса на шлеме должен был быть одинаковым у воинов всей тагмы (504 т. 1, с. 433—434).

Глубина строя и элементы тактики, описанные Львом VI, сходны с теми, которые рекомендовал Псевдо-Маврикий.

К середине X в. правительство Византии попыталось остановить сокращение численности фемного войска. Земли стратиотов объявили неотчуждаемыми, а воинов внесли в новые списки. Но это не остановило процесса феодализации фем. Большинство стратиотов продолжало разоряться и попадать в зависимость к более удачливым соотечественникам — богачам «динатам» — и становились «париками», зависимыми в той или иной степени. К концу XI — началу XII вв. динаты играли в политике Византии ведущие роли, поскольку обладали собственными войсками из разорившихся стратиотов; иные могли выставить по 1000 воинов. В этих условиях правительство снова было вынуждено привлекать на службу наёмников из других стран.

Византийская конница X—XII вв. показана в работе императора Никифора Фоки (963—969). Сам он был хорошим воином и способным полководцем, о чём свидетельствует Лев Диакон:

«…говорят, что однажды, когда, на него (на Никифора — В.Т.) напал один из храбрейших варваров, обычно начинавший бой, Никифор направил в его грудь копьё и нанёс обеими руками удар такой силы, что оно прошло тело насквозь, пронзив переднюю и заднюю стенки панциря» (32, с. 10).

«Всех поступающих в его подчинение стражей и телохранителей он ежедневно самым усиленным образом наставлял в военном искусстве, учил их умело сгибать лук, отводить стрелу к груди, метко поражать цель, ловко размахивать и вращать во все стороны копьём, уверенным движением вращать в воздухе меч, легко вскакивать на коня» (32, с. 30).

При императоре Никифоре вооружение и тактика конницы несколько изменились. В паноплию византийского катафрактария входили следующие элементы доспе-ха: панцирь — клибанион, с рукавными покровами до локтей — маникиями. От локтя до кисти руки были закрыты наручами — паникелиями. Нижняя часть доспеха, прикрывавшая живот и бёдра называлась кремасмата. Металлическая чешуя, которой обшивалась кожаная основа доспеха, называлась сабой.

Также, как Псевдо-Маврикий и Лев VI, Никифор считает обязательным для воина ношение плаща — эпилорикона или эпилорикиона, надеваемого поверх панциря. Плащ имел разрезы на уровне подмышечных впадин, чтобы не стеснять движения рук, а если эпиларикон имел рукава, то их откидывали назад и связывали за спиной.

На голове носили шлем — касис, часто снабжённый маской с глазницами. Голени покрывались поножами — халкотубами. Лошади катафрактов тоже покрывались броней. Она делалась или из войлока или из воловьей кожи со специальным разрезом спереди, чтобы не стеснять движений животного. Назывался такой доспех кентукла (80, с. 32).

Вооружение катафракта составляли: железная булава — сидерорабдион с 3, 4 или б гранями; пика — контарион; меч — парамерион; обоюдоострый меч — спафион и щит — скутарион «У пояса или при седле имеются ещё другие булавы» (80, с. 32).

Никифор делит тяжеловооружённых всадников на три вида, в зависимости от их оружия: контараты — копейщики — составляли, видимо, вторую шеренгу построения; сидерорабдаты вооружённые булавами и парамеры — бастасонты — скорее всего, воины, имеющие мечи вместо оружия ударного действия (80, с. 32). Примечательно, что автор трактата, не снабжает катафрактариев луками, в отличие от Псевдо-Маврикия и Льва VI. Видимо, это связано со снижением боевой выучки стратиотского сословия. Лев недаром сетовал на то, что в Византийской империи трудно найти хороших лучников для набора в армию.

Кроме тяжеловооружённых, в строю находились и конные стрелки. Никифор наделяет их доспехом; надо думать, облегчённой кольчугой, шлемом-касидией без маски, мечами-спафионами и луками со стрелами. Щиты для стрелков не предусматривались. Некоторые из них носили специальный доспех — кабадию, закрывающий ноги стрелка и часть корпуса лошади (80, с. 33).

Остальная часть кавалерии, не умеющая пользоваться луками, вооружалась, по мере возможности, доспехами различных типов, шлемами, щитами, пиками, мечами или булавами-рабдиями (80, с. 33).

Никифор в своей «Стратегии» описывает рекомендуемый вариант построения. Это, разумеется, не означает, что в Византийской армии применяли только такую тактику в означенный период. Вообще, многие императоры Византии занимались военными вопросами, придумывали новые способы строя и тактики, по их мнению, более эффективные, чем предыдущие, например, Алексий Комнин выстраивает воинов:

«…тем самым строем, который давно изобрёл и часто рисовал на листах, чертя расположение боевых порядков (ведь он не был несведущ в Элиановой тактике)» (49., с. 406).

Предлагает такой вариант и Никифор: пехота должна выстраиваться в огромное каре, а конница занимает его пустой центр и через специально оставленные проходы совершает вылазки на неприятеля.

«Кавалерия делится на 16 колонн, которые строятся в несколько линий внутри четырёхугольника, образованного пехотой. Первая линия состоит из трёх колонн: центр и два крыла. Центр занимают катафракты, которые имеют своё особое построение. Оно называется тригон (паратаксис — В.Т.) или (фаланга — В.Т.) и представляет фигуру трапеции. Общее число всадников в этой колонне 504 человека, или же, если нет такого количества катафрактов — 384. Глубина строя 12 рядов. В первом ряду — 20 всадников, или же 10. Каждый следующий ряд на 4 человека длиннее (по 2 на каждом конце); таким образом, в 12-ом ряду будет 64 или 54 всадника. В состав этой колонны допускаются конные панцирные стрелки в числе 150 человек при полном составе «фаланги» и 80 — при уменьшенном. Первые 4 ряда и все всадники, выдвинутые на концах рядов, должны быть катафрактарии, а внутри строя от 5-ого ряда до 12-го могут стоять стрелки.

Фронт первой линии кавалерии представляет ломаную линию, так как трапеция катафрактов выдвигается в центре; правое и левое крыло держит равнение на последнюю шеренгу фаланги. Оба крыла численностью каждое в 500 всадников, строятся в 5 рядов по 100 каждый. 2 первых ряда и последний состоят из людей, вооружённых пиками, третий и четвёртый из стрелков.

На правом конце правого крыла и на левом — левого выстраиваются отряды по 100 человек, имеющие назначение брать неприятеля во фланг. В их составе стрелки должны численно преобладать над людьми вооружёнными пиками. У «древних» отряд такого назначения на конце правого крыла назывался иперкерастами».

«На конце левого крыла, где противник имеет своих иперкерастов, отряд, имеющий назначение предупредить их, называющийся апособетами. Вторая линия кавалерии состоит из 4-х колонн также в 500 человек каждая, как и оба крыла, в таком же соотношении «контаратов» и стрелков, то есть, 300 и 200 человек, и также в 5 рядов глубины. Между отдельными колоннами должны быть интервалы для беспрепятственного прохода передних колонн назад и задних вперёд, то есть около четверти версты. Третью линию составляют ещё три колонны, которые располагаются против интервалов 2-й линии в расстоянии от неё на полёт стрелы».

«Отдельно становится конный резерв, под начальством особого командира с особым знаменем. Лошади должны быть распределены в группы по колоннам, которым они принадлежат, и эти группы имеют свои особые значки, чтобы кавалеристы, у которых ранен или пал конь, могли легко разыскать свой резерв и выехать вновь в строй на новых конях» (30, с. 35—37).

Кроме перечисленных, Никифор советует выделить особый конный отряд в 300 или 500 человек, который не включался в общий строй. В тексте эти воины называются прокурсаторы и находятся под командованием кефала, «местоблюстителя» — топотерета, или иного командира. Отряд должен состоять из 120—110 гипотоксотов при численности 500 человек или 60 при составе 300 воинов. Остальные вооружены пиками и дротиками. Во время рейда командир прокурсаторов оставляет 150 всадников при себе, остальных же рассылает по сторонам — в разведку. В бою отряд имеет особую задачу, о которой Никифор ничего не говорит (80, с. 33).

Автор не советует конникам в процессе схватки увлекаться преследованием:

«…так как у арабов лошади быстрее, и потому, завлекши противника, они могут, повернув коней, окружить его и переранить» (80, с. 38).

С нашей точки зрения такой боевой порядок малоэффективен. Полководец, его использующий, вынуждает своё войско к пассивной обороне. Конница, которая нуждается в просторе для действий, заперта внутри каре, и лишь небольшая её часть имеет возможность совершать вылазки. Теснота не позволила бы всадникам перестроиться внутри боевого порядка, поскольку 1-ая и 2-ая линии конницы стояли в затылок друг другу, и лишь воины 3-ей линии имели возможность выйти в промежутки между ними. Всадники имели возможность выехать только с одного фаса каре.

В том случае, если бы противнику удалось прорвать строй византийцев с какого-либо флангового или тылового фаса, вся конница становилась абсолютно беззащитной, так как не имела достаточно места, чтобы развернуться и встретить врага фронтом. В этой ситуации армия была бы обречена на уничтожение.

Никифор Фока был убит его племянником Иоанном Цимисхием, организовавшим против императора заговор (32, с. 49).

Новый византийский государь (969—976 гг.) сам был прекрасным наездником:

«В прыганье, игре в мяч, метании копья и стрельбе из лука он (Цимисхий — В.Т.) превосходил всех своих сверстников. Говорят, что он выстраивал в ряд 4-х скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего. Он так метко направлял дротик в цель, что тот пролетал через отверстие величиной с кольцо; в этом он превосходил даже прославленного Гомером островитянина (Одиссея — В.Т.), стрелы которого проходили через проушины в секирах. Он клал кожаный мяч на дно стеклянной чаши и, пришпорив коня, проносился на полном скаку, ударяя по нему рукоятью копья так, что мяч подпрыгивал и устремлялся в воздух, чаша же оставалась совершенно целой и не двигалась с места» (32, с. 53).

При Цимисхий в Византии появляется корпус «бессмертных» (32, с. 201), видимо, аналогичный персидскому отряду, упоминаемому Геродотом (21 т. 2, с. 157, 172, 296) и Курцием Руфом (120, с. 28). Скорее всего, этот корпус состоял из пехоты и конницы. Всадники «бессмертных» участвовали в сражении с руссами под Доростолом (972 г.) (32, с. 71). Анна Комнина также не раз говорит о «бессмертных», сражавшихся в войсках её отца — императора Алексия (1081-1116 гг.) (49, с. 62, 67).

В целом же в XI—XII вв. прослеживается упадок боепособности византийской кавалерии. Возродить её былую мощь не помогли даже государственные денежные субсидии — ситересии и обсонии (255, с. 56). Обедневшие стратиоты были неспособны купить нужное вооружение даже несмотря на то, что многие металлические части доспеха заменялись костяными, кожаными или войлочными (246, с. 91). Алексий Комнин в этой связи был вынужден прибегать к маскараду: так в одной из битв с печенегами некоторых воинов облачил в доспехи и шлемы, изготовленные из шелковой ткани, по цвету напоминающей железо, ибо железных доспехов на всех не хватало» (49, с. 236).

Неудивительно, что у дочери императора Анны доспехи воинов-европейцев вызывали восторг своей прочностью и надёжностью:

«Император щедро снабдил воинов стрелами и приказывал не жалеть их, но метать не в кельтов, а в их коней. Ведь император знал, что из-за своих панцирей и кольчуг кельты почти неуязвимы, а попусту расходовать стрелы Алексий считал совершенно бессмысленным.

Кельтские доспехи представляют собой железную кольчугу, сплетённую из вдетых друг в друга колец, и железный панцирь из такого хорошего железа, что оно отражает стрелы и надёжно защищает тело воина. Кроме того, защитой кельту служит щит — не круглый, а продолговатый, широкий сверху, а внизу заканчивающийся остриём; с внутренней стороны он слегка изогнут, а внешняя его поверхность гладкая, блестящая, со сверкающим медным выступом. Стрела, безразлично какая — скифская, персидская или даже пущенная рукой гиганта, отскакивает от этого щита и возвращается назад к пославшему ее. Поэтому-то, думается мне, император, знакомый с кельтским вооружением и стрельбой наших лучников и приказал им, пренебрегая людьми, поражать коней и «окрылять» их стрелами, чтобы заставить кельтов спешиться и таким образом сделать их легкоуязвимыми» (48, с. 357).

Византийские катафрактарии, имея всё перечисленное в трактатах вооружение, казалось бы должны быть экипированы не хуже европейских рыцарей и могли с успехом им противостоять, но, по тексту «Алексидиады» получается, что византийцы с трудом могли сдерживать атаки конницы европейцев.

«Зная из опыта войны с Робертом, как трудно выдержать первый натиск кельтской конницы, он (Алексий — В.Т.) счёл необходимым послать сначала небольшое число отборных пельтастов, чтобы завязать перестрелку с врагом» (49, с. 161). Или:

«Император же, опасаясь первого неотразимого натиска латинян, изобретает нечто новое» (49, с. 162).

Слабое защитное вооружение катафрактов не спасало воинов и коней даже от стрел, поэтому Алексий вынужден был в бою с турками маневрировать войсками так, чтобы противник мог обстреливать их только со стороны закрытой щитами (49, с. 400; 55, с. 91).

* * *
С XI в. на Византию стали нападать многочисленные племена печенегов и турок-сельджуков. Их военная организация была идентична ранее описанной организации степных народов. Использовался строй основанный на сочетании тяжело-, средне- и легковооружённых всадников:

«Скифы (печенеги — В.Т.) тоже встали в боевые порядки — ведь они обладают врождённым искусством воевать и строить ряды — устроили засады, по всем правилам тактики «связали» свои ряды, как башнями огородили своё войско крытыми повозками, а затем поотрядно двинулись на самодержца и стали издали метать стрелы в наших воинов. Тогда самодержец, построив войско применительно к порядку наступающих отрядов, распорядился, чтобы гоплиты не выходили вперёд и не нарушали сомкнутого строя до тех пор, пока скифы не окажутся на расстоянии, удобном для рукопашного боя, а подождали бы того момента, когда пространство между двумя движущимися друг на друга войсками сократится до «уздечки», и лишь затем бросились на врага» (49, с. 210).

«Прорвав таким образом сомкнутый скифский строй, император со спутниками вышел в тыл скифам» (49, с. 211).

О половцах есть сообщения, оставленные нам Робером-де-Клари в «Завоевании Константинополя»:

«У каждого из них (куманов — В.Т.) есть десяток или дюжина лошадей; и они так хорошо их приучили, что те следуют за ними повсюду, куда бы их не повели, и время от времени они пересаживаются то на одну, то на другую лошадь. И у каждого коня, когда они вот так кочуют, имеется мешочек, подвешенный к морде, в котором хранится корм; и так-то лошадь кормится, следуя за своим хозяином и они не перестают двигаться ни днём, ни ночью. И передвигаются они столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в 6, или 7, или 8 дней перехода. И пока они так передвигаются, то никогда никого не преследуют и ничего не захватывают, пока не повернут в обратный путь; когда же они возвращаются обратно, вот тогда-то и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут всё, что могут добыть. А из одежды и оружия у них имеются куртки из бараньих шкур; да ещё они носят с собой луки и стрелы…» (46, с. 47).

Некоторый сарказм проскальзывает у Робера-де-Клари, когда он пишет о битве при Адрианополе (1205 г.), где половцы разгромили европейскую конницу: «Когда наши ратники увидели этих куманов, одетых в их шкуры, то они больше не устрашились их, а приняли, так, словно это была всего-навсего ватага мальчишек; и эти куманы и прочие люди быстро неслись вскачь, и потом ринулись на франков и многих поубивали, и наголову разбили всех их в этом сражении» (46, с. 77).

С присущей им самоуверенностью, европейские всадники атаковали в одном из сражений и турок, но в результате снова потерпели поражение:

«Увидев это, латиняне с длинными копьями наперевес поскакали на варваров (турок — В.Т.). Но те стали метать стрелы не в кельтов, а в их коней; поражая своими копьями латинян, турки убили большинство из них, а остальных ранили и загнали в ров» (49, с. 219).

Рис. 46. Печенежский лёгкий всадник. XI в.
Рис. 47. Половецкий лёгкий конник. XI в.
О построении турок-сельджуков есть сведения у Анны Комнины:

«…правый, левый фланги и центр турецкого строя расположены на определённом расстоянии друг от друга и фаланги стоят как бы разорвано. Если враг нападает на правый или левый фланг, на него обрушивается центр и часть строя, расположенного за ним, и они, как ураган, сметаю? противника. Что же касается вооружения, то турки, не в пример кельтам, мало пользуются копьями, а стараются окружить врага со всех сторон и обстрелять его из луков; защищаться турки предпочитают издали. Когда турок преследует, он захватывает свою жертву при помощи лука; когда его преследуют самого, одолевает врага при помощи стрел; турок мечет стрелу, и стрела на своём лету поражает коня или всадника; пущенная сильной рукой, она пронзает тело насквозь. Вот какие искусные лучники турки» (49, с. 406).

Отсюда можно заключить, что и эти народы основывали свою тактику на действии лучников и метателей дротиков, пользовавшихся прикрытием тяжёлых всадников, вооружённых копьями равной длины для первой и второй шеренг:

«Один скиф, схватив обеими руками длинное копьё, нанёс Алексию удар в ягодицу…» (49, с. 212).


ЕВРОПА И ЕЁ ПРОТИВНИКИ

Перед тем, как рассмотреть эволюцию европейской конницы периода средних веков, хотелось бы исправить неверное представление о тактике рыцарской конницы.

В отечественной и зарубежной исторической, научной и художественной литературе закрепилось мнение, что рыцарь — это, прежде всего, воин-одиночка, сопровождаемый оруженосцем и несколькими слугами. В силу своей спеси и независимости, в бою он также действует один, и только сзади его прикрывают несколько подручных, большей частью пехотинцев. Соответственно, рыцарский бой — это ни что иное, как ряд поединков между благородными воинами. Правда, допускались исключения: рыцари иногда могли строиться глубоким клином, обычно атакуя пехоту; но и тут строй использовался лишь до момента сближения с противником, а затем рассыпался, и каждый воин устремлялся к заранее намеченной цели (287 т. 2, с. 169; 204 т. 1, с. 693—697; 315, с. 84; 161, с. 16). Обычно же рыцарская конница строилась «частоколом». Построение это представляло собой одну разомкнутую цепочку, где рыцари стояли на расстоянии 5—10 метров один от другого, а сзади, на некоторой дистанции от них находились оруженосцы, за которыми, в свою очередь, следовали вооружённые слуги и наёмники—конные или пешие (197, с. 114—115; 212, с. 73).

Причиной такого мнения стали прежде всего средневековые эпические произведения, такие как «Кудруна», «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде» и др., где воспевалась личная рыцарская доблесть, и где отважные воины в одиночку на конях пробивались через бесчисленные ряды врагов.

Но чего ожидать от средневековых поэтов? В их задачу не входило учитывать тактические нюансы боя. Даже в солидных исторических произведениях эти проблемы не затрагивались вовсе, либо поданы так, что осмыслить их можно по-разному. Нам остаётся лишь отыскивать истину, полагаясь на собственную логику. И хотя в настоящее время появился ряд научных статей, позволяющих читателю по-иному взглянуть на рыцарское вооружение, о тактических приёмах средневековья в них не сказано почти ничего.

Французский учёный-историк Виоле ле Дюк высказал гениальную мысль:

«Утверждать, что феодальные армии не знали никакой тактики, — это почти равносильно тому, как если бы стали утверждать, что народ не имеет литературы, только на том основании, что мы не знаем его языка» (195 т. 3, с. 181).

Ганс Дельбрюк был совершенно прав, считая, что изучить тактику той или иной армии очень сложно, используя лишь отрывочные литературные сведения (195 т. 3, с. 182). Но всё же именно эти сведения могут нам помочь приоткрыть завесу времени и навести на правильную мысль.

Для начала попробуйте сами ответить на вопрос, как могла бы конница рыцарей, построенная описанным выше способом — «частоколом» — отразить атаку сомкнутого строя, скажем, византийской тагмы? Неужели рыцари, даже имея более качественные доспехи и оружие, действуя каждый сам по себе, смогли бы сокрушить такую плотную массу коней и людей? Вывод напрашивается сам собой: разумеется, их смели бы и затоптали в один миг. Отсюда вытекает следующий вывод: рыцарская кавалерия, точно также, как и любая другая, применяла сомкнутый строй. И вот ряд свидетельств тому.

Епископ Лиутпранд в «Воздаянии» пишет о том, что король Генрих I Птицелов (919—936 гг.) советовал своим воинам перед битвой с венграми при Мерзебурге (933 г.):

«Когда вы пуститесь на игру Марса, то не опережайте друг друга, хотя бы у иного лошадь была быстрее; закрывайтесь взаимно щитами и на них примите первые стрелы неприятеля. Затем во весь карьер со страшной силой полетите на неприятеля, чтобы он почувствовал на себе раны, нанесённые вашими мечами, прежде нежели имел бы время сделать второй выстрел». Помня этот спасительный совет, саксы помчались, сохраняя прямую линию строя, и никто, имея более быструю лошадь, не заезжал вперёд; по словам короля, прикрыв друг друга щитами, они без всякого вреда для себя приняли на них первый залп стрел, и затем, как приказал им благоразумный вождь, быстро бросились на неприятеля, так что враг прежде расстался с жизнью, нежели успел сделать второй залп. По благодати Божьей, венгры после того думали более о бегстве, нежели о битве: бег быстроногого рысака казался им ещё весьма тихим; бляхи сбруй и насечка оружий были для венгров не обороной, а бременем. Побросав луки, разметав стрелы, сбросив с лошадей сбрую, чтобы облегчить их, они думали об одном бегстве» (303 т. 2, с. 412).

Неизвестный хронист о битве при Гастингсе (1066 г.):

«Тут появились те, которые охраняли его (Вильгельма — В.Т.) и никогда не покидали; их было около 1000 вооружённых людей, и они сомкнутыми рядами понеслись на англичан; тяжестью коней и ударами мечей они пробили густые массы противника и разгромили его…» (19/, с. 133).

Анна Комнина говорит о «плотном строе латинян»:

«По его (Алексия — В.Т.) замыслу, в тот момент, когда латиняне во весь опор бросятся на ромейскую фалангу, эти воины будут толкать вперёд колесницы и таким образом прорвут плотно сомкнутый строй латинян» (49, с. 163).

Вильгельм Тирский в «Истории Священной войны», описывая сражение у Бебен между крестоносцами и турками, сообщает: «Построившись, они (крестоносцы — В.Т.) и пошли тихим шагом посреди неприятелей, стоявших справа и слева, и враги, видя такую решимость, не осмелились ничего предпринять. Так проходили они сомкнутыми рядами: храбрейшие и лучше вооружённые окружали со всех сторон остальных…» (303 т. 3, с. 428).

(Правда, в этом месте речь идёт не только о коннице, но и о пехоте.)

Епископ Яков Витрийский, сообщая о битве под Дамиеттой (1217г.), произошедшей во время Крестового похода (1217-1221 гг.), говорит:

«…но неприятель не осмелился идти вперёд из страха перед нашими всадниками, которые построились в боевой порядок с целью помогать защищавшим окопы» (303 т. 3, с. 618).

Священник Сиврейский Пётр Тудебод, лично участвовавший простым воином в I Крестовом походе (1096—1099 гг.), и написавший «Деяния франков и прочих иерусалимцев»,[92] пишет, что в битве под Антиохией (1098 г.) «…Кербога увидел боевые части франков, в столь стройном порядке выходившие одна за другой, он распорядился: «Дайте им выйти, чтобы наверняка попасться в наши руки» (207, с. 113; 303 т. 3, с. 221-222).

Робер-де-Клари в «Завоевании Константинополя» сообщает:

«…он (маркиз Конрад — В.Т.) взял с собой всех латинян и выстроил свои боевые отряды наилучшим образом» (46, с. 26).

«…и они (византийцы — В.Т.) были так ошеломлены и ошарашены тем, что наши боевые отряды (всадников — В.Т.) шли такими ровными рядами, прямо им в лоб, что не знали, на что решиться» (46, с. 38).

Ян фон Геелу о сражении при Воррингене (1288 г.) пишет, что Либрехт де Дормель выстраивает своих всадников с криками: «Плотнее, плотнее и уже! Каждый ближе к соседу, как только можно, и мы сегодня прославим себя». Тогда и все остальные закричали: «Теснее! Теснее! Ближе друг к другу!» (195 т. 3, с. 177).

В уставе ордена Храмовников было строго запрещено коннику «оставить своего места в ряду, даже для того, чтобы на короткий момент испытать своего коня. Никто под страхом утраты орденской мантии не имеет права нападать без приказа или покидать ряд» (195 т. 3, с. 183).

Ян Длугош в «Грюнвальдской битве» тоже говорит о тесном строе польских и литовских рыцарей:

«…затем, стремительно облачившись в доспехи, выбираются (поляки — В.Т.) тайными и неизвестными врагам выходами, чтобы вступить в бой тесным строем» (33, с. 136).

Даже в «Песне о Роланде» говорится о необходимости соблюдать строй во время боя:

«Пришпорьте лучше скакуна, собрат!
Бароны, ни на шаг не отступать!
Молю вас ради Господа Христа,
Держите строй, крушите басурмана!»[93]
И уж совсем отпадают сомнения, когда читаешь наставления написанные собственноручно Карлом Смелым для своих воинов и командиров:

«Для поднятия боеспособности войска путём упражнений во владении оружием герцог повелевает начальникам рог, эскадронов и взводов выводить своих жандармов во время гарнизонной службы или в другое свободное время в поле, иногда в одной только броне, иногда в полном вооружении и там производить упражнения сомкнутым строем, затем мчаться с копьём наперевес и при этом на всём скаку лошадей всегда оставаться при знамени (то есть в строю — В.Т.) или же по команде разделяться, затем снова собираться и друг друга поддерживать, дабы выдержать неприятельский натиск. Стрелки вместе со своими конями также должны напрактиковаться в обращении с оружием; их нужно приучать к спешиванию и стрельбе из лука; при этом их нужно обучать, чтобы они выстраивали своих коней, сцепленных уздой, в ряды — по три лошади, привязанных к зацепке, прикреплённой к головке передней луки лошади оруженосца, затем быстро построиться в линию и стрелять в полном порядке…» (195, т. 3, с. 325).

По выражениям же, подобным тем, которые Ян фон Геелу приписывает властителю Лидекерке: «Войско неприятеля так растягивается в стороны, что мы будем окружены, прежде чем успеем оглянуться. Хорошо было бы нам раздаться и сделать наш отряд не столь глубоким», или Вильгельм Бретонский вкладывает в уста некоего француза во время битвы при Бувине (1214 г.): «Поле широко, развернитесь, дабы неприятель не мог вас окружить. Не подобает рыцарю быть щитом для другого» (195 т. 3, с. 177), ни в коем случае нельзя судить, что рыцари выстраивались в редкую цепочку. Речь здесь, несомненно, идёт о так называемом построении в «линию колонн» (en haye), когда колонны, состоящие каждая из нескольких шеренг всадников, становились на определённом расстоянии одна от другой, в одну боевую линию, аналогичную той, о которой говорится в трактате Псевдо-Маврикия. В зависимости от численности войск, полководец мог использовать одну или несколько таких линий.

Ударная сила конницы увеличилась за счёт совершенствования седла и появления стремян, но отсутствие сильной королевской власти и слабая экономика мешали европейской кавалерии добиться той дисциплины, маневренности и выучки, какой обладала кавалерия Византии. Поэтому после начала атаки командовать рыцарским отрядом было практически невозможно, а если враг бывал опрокинут и рассеян, то удержать воинов от ненужного преследования было наисложнейшей задачей. В такой момент отряд становился абсолютно неуправляемым и каждый всадник гнался за неприятелем, пока хватало сил коня, а затем наступало время «заслуженного» грабежа. Этот процесс особенно задерживал возвращение конников в строй. Поэтому победу одерживал тот полководец, которому удавалось сохранить больше конных отрядов незадействованными, так как последнее слово оставалось за ним. Как верно заметил Ролоф (195 т. 3, с. 222), достаточно было небольшого, но сохранившего дисциплину отряда в несколько десятков воинов, чтобы вырвать победу из рук победителей, уже предавшихся грабежу, и уничтожить их поодиночке.

Теперь несколько слов о конских доспехах. В работах столь авторитетных оружиеведов, каковыми, например, являются Венделен Бехайм и фон Винклер, сказано, что конская броня в Европе появилась только в XIII в. (161, с. 162; 315, с. 96). Произошло это, по мнению авторов, в результате Крестовых походов, когда появилась необходимость защиты коней от турецких стрел. Вполне резонно Бехайм ссылается на то, что печати до XIII века не носят изображений бронированных коней, нет их и на знаменитом Байекском ковре, отображающем битву при Гастингсе. Всё, казалось бы, логично, но…

Прокопий Кесарийский, описавший битву при Тагине (552 г.), говорит, что у остготских всадников кони были защищены доспехами (195, т. 2, с. 262). Как мы уже писали, вполне объективные причины заставили их обзавестись такого рода защитой, прикрывающей лошадей от стрел кочевников: гуннов, болгар, аваров… или византийцев. И вот с тех пор и до XIII в., то есть на протяжении около 700 лет о конском доспехе ни в каких европейских письменных источниках не упоминается. Не найдено и изображений бронированных лошадей. Но вот вопрос: стоит ли, исходя из этих фактов, однозначно отвергать употребление брони?

Дельбрюк пишет о том, что конных лучников создал Восток. Это вполне справедливо. Но трудно понять, почему он считает, что до прихода венгров (в IX в.), Европа вообще не знала конных лучников? (195 т. 3, с. 164). А разве арабы, вторгшиеся через Испанию в южную Францию в 717—719 гг. не являлись таковыми? Разве не пришлось франкам ещё до битвы при Пуатье (732 г.) встретиться с ними в сражениях при Суассоне (719 г.) и Тулузе (721 г.), а затем, после одержанных побед, ещё три десятилетия отражать арабские набеги на территорию Франции? (768—814 гг.) не приходилось воевать с теми же арабами в Испании (777—801 гг.), а затем совершить семь походов против аваров (791—796 гг.), и, в конце концов, разгромить аварский каганат? А ведь авары тоже были прекрасными конными стрелками. Теперь попробуем ответить: неужели войны с такими народами, как арабы, авары и венгры ничему не научили зарождающееся европейское рыцарство? Разве не было необходимости уже тогда обзавестись хорошей бронёй для себя и своих боевых коней? Ведь в первую очередь лучники вели обстрел именно лошадей. Так происходило в античные времена, так происходило и в средневековье.

Анна Комнина не раз припоминает, как её отец учит токсотов стрелять в коней, а не во всадников:

«Они (стрелки и пельтасты — В.Т.) сделали это и, приблизившись к кельтам, стали не переставая метать стрелы с их коней, так что всадники оказались в отчаянном положении. Ведь любой кельт, пока он сидит на коне, страшен своим натиском и видом, но стоит ему сойти с коня, как из-за большого щита и длинных шпор он становится неспособным к передвижению, беспомощным и теряет боевой пыл» (49, с. 168—169).

«Каждого вооружённого копьём воина самодержец приказал прикрыть с обеих сторон двумя пельтастами и медленно двигаться в таком порядке, а небольшое число опытных лучников велел выслать вперёд, чтобы они издали обстреливали кельтов из лука, часто обращаясь то в одну, то в другую сторону. Когда оба строя сблизятся, лучники должны были тотчас же во весь опор устремиться на латинян, дать знать другим лучникам, следующим за ними, закидать стрелами не всадников, а их коней» (49, с. 285).

Усама-ибн-Мункиз, лично участвовавший в боях с крестоносцами, вспоминает один случай:

«Из Шейзара в этот день выступило много пехотинцев. Франки бросились на них, но не могли выбить их с места. Тогда Танкред разгневался и сказал: «Вы мои рыцари, и каждый из вас получает содержание, равное содержанию ста мусульман. Это «сердженды»[94] (он разумел пехотинцев), и вы не можете выбить их с этого места!»

На это Танкред получил резонный ответ от своих воинов, что турки заняли труднодоступный участок и обстреливают их лошадей.

«Если бы не это, мы бы их затоптали и перекололи копьями» — «Лошади мои, — сказал Танкред, — всякому, у кого будет убита лошадь, я заменю её новой» Тогда франки несколько раз атаковали наших пехотинцев, и 70 лошадей у них было убито, но они не смогли сдвинуть наших с места…» (207, с. 144; 139, с. 127).

Каноник Ахенской церкви Альберт пишет в «Истории Иерусалимского похода»:

«Заметив, что рыцари берут над ними верх, турки начали стараться ранить лошадей стрелами, и таким образом спешили могущих атлетов Христа» (303 т. 3, с. 122).

Капеллан Раймунд Агильский сообщает:

«Вследствие постоянных столкновений, все люди потеряли лошадей, потому что турки не знают драться копьями и мечами; они пускают стрелы, и потому одинаково опасны, и когда бегут, и когда преследуют» (303, т. 3, с. 200).

Оценив эти данные, пусть читатель сам сделает выводы, могли ли европейские всадники так непредусмотрительно подставлять своих коней под стрелы и дротики кочевников, заранее зная, что первый удар будет направлен именно по ним. Какой же, в самом деле, смысл тратить снаряды на защищенного воина, если его конь столь легко уязвим? Лишившись лошади, тяжеловооружённый всадник в одиночку на поле боя практически не представлял никакой опасности.

Что же касается изображений на Байекском ковре, то, несмотря на достаточно правдоподобную деталировку, не стоит безоговорочно принимать на веру всё, что на нём изображено. Это не реконструкция, а, прежде всего, стилизованное художественное произведение, лишь в общих чертах передающее представление о вооружении той эпохи. Достаточно обратить внимание на то, что на ковре и нормандцы и саксы имеют абсолютно одинаковое оружие и экипировку, причём как пехотинцы, так и всадники.

Будет вполне разумно предположить, что практика бронирования лошадей, видимо, введённая остготами, уже не прерывалась вплоть до XIII в. Разумеется, не все воины могли заказать конский доспех, а только наиболее состоятельные. Диденгофенский капитулярий от 805 г. гласит:

«О вооружении в войске да соблюдается то, что мы определили в другом капитулярии; сверх того, каждый от 12 мансов должен иметь броню, а если имеющий броню не возьмёт её с собою, лишается всего бенефиция вместе с бронёй» (195 т. 3, с. 21).

В тексте не говорится конкретно, о какой, собственно, броне идёт речь, но ясно одно — благосостояние воина определялось количеством земли, ему принадлежащей, и, соответственно, доходом с неё получаемым. В списки строго заносилось всё имущество, которым владел воин, и, в зависимости от суммы доходов, определялось, с каким оружием и доспехом он должен явиться на сбор.

Хорошо вооружённых воинов, имеющих доспехи для себя и для коня, как правило, было немного. Они ставились в первую шеренгу строя. Если их было больше — то и на флангах, а иногда даже сзади. Они служили прикрытием для остальных, имеющих снаряжение похуже и находящихся в центре строя.[95]

Всё рассчитывалось по той же схеме, что и в фемной византийской кавалерии.

Но не стоит считать, что только от экономического положения конников зависело устройство боевого порядка. Переводчик трактата «Стратегика императора Никифора» полагал, что именно скудность средств византийской казны не позволяла обеспечить бронёй всех лошадей, и поэтому она была только у воинов первой шеренги (80, с. 42). В этом он ошибался.

Не было никакого смысла снабжать весь строй тяжёлыми доспехами. Такой отряд оказался бы совершенно беззащитным перед вражескими стрелками, не имея возможности ответить на их обстрел. По причинам, уже указанным нами, тяжеловооружённые всадники ничего не смогли бы сделать с легковооружёнными, попытайся они произвести вылазку. И, как бы ни был хорошо защищен катафракт и его конь, всё равно у него непременно найдутся уязвимые места.

Поэтому, если в определённом районе королевства, в силу лучших природных условий, было больше богатых бенесрициариев, то на войне из них не составляли единый строй. Разумнее было создать две тактические единицы вместо одной, дополнив их легковооружёнными ленниками или наёмниками.,

Мы не станем затрагивать социальных проблем образования рыцарства как сословия, об этом написано достаточно много. Нас интересует чисто военный аспект, и начнём мы с исследования конницы франков.

* * *
Военная структура франкского общества изучена довольно хорошо (195, т. 3, с. 7-21; 204, т. 1, с. 420-424; 175, т. 7, с. 311—334), повторяться мы не станем. Скажем только, что на протяжении своего более чем 300-летнего существования она постоянно менялась и прогрессировала к началу феодальных отношений, распространившихся по всей Европе к XI в.

Комплектование войска франков осуществлялось на базе четырёх основных источников. Это, прежде всего, свободное крестьянское ополчение; затем — вассальная повинность, основанная на том, что король раздавал своим приближённым участки земли — бенефиции — с правом возвращения назад и передачи другому лицу. Владелец бенефиция должен был выполнять возложенные на него обязанности, в частности военного характера, и при необходимости являться на место сбора со своим отрядом. Ещё на службу привлекали наёмников (204, т. 1, с. 420) и, наконец, союзные с франками территории поставляли своих воинов в их армию.

Войско франков никогда не было особенно большим, что убедительно доказывает Г. Дельбрюк; численность его не превышала 10 000 человек (195 т. 3, с. 15), но историк ошибается в том, что армия Каролингов состояла в большинстве своём из всадников. Капитулярии, эдикты, предписания и мемориалы франков не дают нам чёткого представления, кто должен был являться с конём, а кто — в пешем строю (195, т. 3, с. 22—23). И лишь в лангобардских капитуляриях кое-что сказано об этом:

«О тех, которые могут иметь кольчугу и не имеют, и менее состоятельных, могущих иметь коня и не имеющих: те, кто не может иметь и не может получить ниоткуда, должны иметь щит и колчан. Постановлено, чтобы владеющий семью оброчными дворами имел кольчугу со всем набором и конём, а если сверх того владеет землёй, должен иметь коней и остальное вооружение. Также угодно нам, чтобы те, которые не имеют оброчных дворов, но владеют 40 югерами земли, имели коня, щит и копьё; также о маломощных государю угодно, чтобы они, если могут иметь щит, имели колчан со стрелами и лук; то же в отношении негоциантов, не владеющих имуществом. Богатые и сильные пусть имеют кольчугу и коней, щит и копьё, следующие по богатству — коней, щит и копьё, маломощные — колчаны со стрелами и лук» (195 т. 3, с. 35).

Численный состав конницы франков при полной мобилизации вряд ли достигал 2000 всадников, тяжело-, средне- и легковооружённых — из-за дороговизны снаряжения и немногочисленности действительно хороших кавалеристов.

Рис. 48. Франкский тяжеловооруженный воин. VII-VIII вв.
Но, как показывает история, к таким крайним мерам ни Карл Великий, ни его предшественники и последователи не прибегали, а значит, предполагаемое число конников во франкском войске можно сократить ещё, по крайней мере, вдвое. Для тех времён и эта цифра была достаточно впечатляющей. Даже Александр Македонский, совершая поход в Персию, сумел набрать из военных ресурсов Македонии, Фракии, Иллирии и Эллады всего лишь 4000 всадников.

Тем не менее, он считал, что этого вполне достаточно для успешного начала. А участникам 1-го Крестового похода удалось собрать из герцогств Франции, Германии, Англии, Италии и Сицилии всего 1200 конников (195 т. 3, с. 140). Где уж там говорить о 5—6 тысячах — мобилизационные возможности средневековой Европы были для этого слишком скромны. Да и не было никакого смысла брать в поход не умеющих сражаться людей. Трудно сказать, на чём основывал Дельбрюк свои доводы, утверждая, что войско франков преимущественно состояло из всадников. Франкское государство населяли не кочевники-скотоводы, а оседлые земледельцы. Природные условия Франции, большая часть которой в то время была покрыта лесами, не позволяли в достаточной мере развивать скотоводческое хозяйство; разводить множество голов крупного рогатого скота, а самое главное — лошадей, необходимых для большого конного войска. Этому не способствовали и социальные устои франкского общества.

Во времена античности и средневековья народы средней полосы: германцы, кельты, славяне, прежде всего славились своей пехотой; конница играла лишь вспомогательную роль. Конечно, подготовка конников в отдельных племенах могла быть лучше, чем в других, но, тем не менее, даже их кавалерия количественно всегда уступала пехоте. Роскошь иметь многотысячные табуны лошадей могли позволить себе только кочевники, жившие среди бескрайних степных просторов, необходимых для выпаса животных.

Кроме всадников, набираемых из свободных землевладельцев, король имел личную дружину — скару, в мирное время выполнявшую в большей степени полицейские функции и нёсшую охрану короля. Наверняка, число этих воинов было невелико, возможно, сотня или две, потому что содержать большой двор без столицы, каковой короли франков не имели (195 т. 3, с. 17), было чрезвычайно сложно. Ведь эти люди не имели собственных ленов и жили только за счёт налогов, собираемых с района, где в данный момент находились. Гораздо выгоднее было расставить скару отдельными гарнизонами на границах, где воины могли бы нести службу охраны государства и жить на средства, взимаемые с местных крестьян. Для наведения же порядка внутри державы королю было достаточно иметь при себе не более 4—5 десятков антустрионов (195 т. 3, с. 105). Собственных дружинников имели и графы, нуждавшиеся в них для поддержания порядка и защиты своих владений в отсутствие короля.

Антустрионы — и королевские, и графские — были всадниками.

Войны с арабами и с аварами уже в начале VIII в. заставили правителей франков позаботиться о создании собственных конных стрелков. Так, в послании Карла Великого к аббату Фульраду предписывалось, чтобы каждый конник был, кроме остального положенного оружия, снабжён луком и колчаном со стрелами (195 т. 3, с. 20). Однако можно смело утверждать, что воинов, владеющих искусством стрельбы из лука с коня, у франков было немного. Стрелками могли быть антустрионы-дружинники, кое-кто из зажиточных ленников, высокопоставленные воины и даже сам король[96], но общий процент их в войске был всё же слишком мал (195 т. 3, с. 20— 21), ибо ни в одном государстве за всю историю не удалось создать из крестьян хороших лучников, пращников или арбалетчиков, в ущерб их основному занятию — земледелию.

Стрелками, в массе своей, становились охотники и пастухи, которые, защищая свои стада от хищников и грабителей, — в степях, лесах или горах, — овладевали этим мастерством. Каждодневные многочасовые тренировки в стрельбе и метании из пращи были частью жизни этих людей. Крестьянин же, работая на земле, а в свободное время занимаясь кустарным производством, не мог себе позволить после долгого трудового дня ещё и оттачивать военное мастерство, в то же время для подготовки простого пехотинца, воюющего в фаланге, достаточно было одного месяца сборов в год.

Меры, вроде тех, что предлагал Марио Санудо в «Секретной книге крестоносцев о завоевании и сохранении Святой Земли», датированной 1306—1321 гг., не были реально осуществимы:

«Необходимо постановить под страхом наказания, чтобы все жители Святой Земли или королевства Иерусалимского занимались не менее одного раза в неделю упражнениями в метании пращой и стрельбе из лука, будут ли они в городе или в лагере» (303, т. 3, с. 730).

Да и чему толковому можно научиться, тренируясь один раз в неделю?

Если настолько сложно было обучить крестьян стрельбе и метанию из пращи в пешем строю, то что уж говорить об упражнениях верхом.

Отсюда можно заключить, что основная масса франкских легковооружённых всадников состояла из копейщиков и метателей дротиков, так как искусство метания дротика хотя и требовало определённых навыков, но не такой степени виртуозности, как стрельба из лука или метание из пращи.

Остальной набор вооружения: меч, щиты, топоры, булавы, кончары и т.д. зависел от достатка воина и его привычек.

Легко- и средневооружённые составляли задние шеренги боевых построений, спереди прикрытые тяжеловооружёнными конниками. Со стороны же казалось, что все воины были одеты в броню, что дало повод монаху Эккегарду из Сен-Галлена назвать войско Карла Великого «сплошь железным» (195 т. 3, с. 20).

Сила армии франков заключалась в том, что развитию и конницы, и пехоты уделялось одинаковое внимание. Немногие армии могли похвастаться такой гармоничностью. Например, за всю историю античности такого смог достичь только Александр Македонский. Рим и Эллада были сильны пехотой; персы, парфяне, карфагеняне более почитали конницу. Слабость одного рода войск делала уязвимой всю армию.

Отсутствие достаточного количества конных стрелков у франков и германцев компенсировал ландшафт местности, в которой им довелось воевать с арабами, аварами и венграми. Изрезанная реками, покрытая лесами и горными грядами, территория Западной Европы не позволяло эффективно применять конных лучников. Поэтому лёгкая пехота, воспользовавшись естественным или искусственным прикрытием, могла с успехом противостоять кочевникам. Характерным примером может служить битва при Пуатье (732 г.).

Сколько-нибудь достоверных описаний этого сражения, к сожалению, не сохранилось. Наиболее правдоподобный пересказ её хода оставил нам Исиодор Паценский, но и его версия в основном состоит из образных сравнений:

«Северяне замерли стеной, словно воедино смёрзшиеся фигуры, изваянные изо льда; лёд этот не способен был растаять, даже когда своими мечами они разили арабов. Железнорукие гиганты — австразийцы смело врубались в гущу битвы, и это они нашли и сразили короля сарацинов» (204 т. 1, с. 416).

С большой осторожностью можно воспринимать реконструкции этого сражения в трудах Е.А. Разина (187 т. 2, с. 128-130) Э. Дюпюи, Т. Дюпюи (204 т. 1, с. 415-416).

Со своей стороны, мы можем добавить, что арабы воспользовались своей обычной тактикой и выслали вперёд стрелков, оставив тяжеловооружённых всадников во второй линии в качестве прикрытия. Из-за холмистой местности лучники — и пешие, и конные — не могли нанести большого урона франкам, и все их действия свелись к дуэли с легковооружёнными Карла Мартелла. Атаковать тяжёлой конницей франкскую пехотную фалангу, стоявшую в центре на возвышенности, арабам не было никакого смысла, так как такая атака изначально была бы обречена на провал, а кавалерию, выстроенную плотными рядами на флангах пехоты, видимо, не позволяли условия местности.

В конце концов, как предполагают историки, исход битвы решил выход конников графа Эда во фланг арабам; те были вынуждены отступить в лагерь, а ночью бежали (204, т. 1, с. 416).

* * *
После смерти Карла Великого (814 г.) его империя развалилась. На Верденском собрании 843 г. было официально объявлено о её разделе на три части: Западнофранское королевство, от которого позже отошли Бургундия и Аквитания; Германия, которая при Генрихе I Птицелове (919— 936 гг.) стала называться Тевтонским королевством (в него входили Саксония, Тюрингия, Франкония, Швабия и Бавария. В X в. к королевству была присоединена Лотарингия, а в XI — Бургундия); и третьей частью стали бывшие Лангобардские земли в Италии (175, т. 7, с. 351-353, с. 371, с. 397).

В целом, организационная система армии германцев была точно такой же, как у франков. В их коннице процент стрелков тоже был очень мал, основным же оружием конников были копьё и дротик. Это хорошо видно из описания поединка между баварским всадником и его противником — итальянцем, которое оставил нам епископ Лиутпранд в «Воздаянии». Данный случай относится к 893 г., когда король Баварии и Ломбарди Арнульф Каринтийский отправил с отрядом германских войск своего сына Центебальда на помощь к Беренгарию — одному из местных итальянских феодалов, воевавшему против графа Видо:

«…соединённые силы союзников с быстротою подступили к Папии (Павии). Но Видо так укрепил шанцами и войском речку Вернаволу, омывающую город с одной стороны, что противники, разделённые водой, протекавшей между ними, не могли напасть друг на друга.

Прошёл 21 день, но враги, как я сказал, не могли наносить никакого вреда друг другу; тогда один из баваров начал каждый день выезжать вперёд и осмеивать итальянские войска, крича им, что они трусы и не умеют наездничать. К большому стыду противников, он влетел в их ряды, вырвал копьё из рук одного воина и с торжеством ускакал в свой лагерь. Для отмщения за такое посрамление своей нации, выступил со щитом навстречу вышеупомянутому бавару Губальд, отец того Бонифация, который впоследствии, в наше время был маркграфом городов Камерино и Сполето. Противник же его не только не забыл своего первого успеха, но, сделавшись ещё смелее и увереннее в победе, выехал с радостью на бой; он то поднимал вскачь своего изворотливого коня, то, натянув поводья, осаживал. Но Губальд бросился на него прямо; когда же они съехались так близко, что могли уже наносить друг другу удары, тогда бавар по своему обычаю начал поворачивать своего коня в различные стороны, чтобы тем сбить с толку Губальда. Когда же он, маневрируя таким образом, обратил тыл с тем, чтобы, сделав быстрый поворот, напасть внезапно на Губальда, этот последний, дав лошади шпоры, настиг бавара, и прежде нежели он имел время повернуть коня, пронзил его копьём между плеч, до самого сердца. Затем Губальд схватил лошадь бавара за узду, а всадника, сняв с него доспехи, столкнул в реку, и с триумфом, как мститель за оскорбление соотечественников, возвратился в свой лагерь» (303, т. 2, с. 316-317).

Набеги венгров на Германию (900 г.) начались в то время, когда в стране бушевала гражданская война. Естествен: но, достойного отпора кочевники не получили. Только с воцарением на престоле Генриха I Птицелова власть оказалась в руках сильного человека.

Чтобы реорганизовать армию, выправить экономическое положение и навести порядок в государстве, Генрих был вынужден заключить перемирие с мадьярами (924 г.) и в течение 10 лет обязался платить им дань (204, т. 1, с. 515).

Рис. 49. Германский средневооруженный всадник. IX-XI вв. 
В связи с сокращением числа свободных землевладельцев, крестьянское ополчение перестало играть былую роль, и король был вынужден больше полагаться на отряды своих ненадёжных ленников, имеющих бенефиции. Чтобы усилить свою власть, Генрих ввел новую для Европы систему, вероятно, заимствованную у византийцев. О новой организации сообщает Видукинд в «Деяниях саксонских»:

«Избрав каждого девятого из поселян-воинов, поселил их в городах, с тем, чтобы каждый из них выстроил восемь жилищ для своих сородичей, получил и сберёг третью часть урожая и чтобы остальные восемь сеяли, собирали урожай для девятого и складывали хлеб в предназначенные для того места. Он пожелал, чтобы сборища, сходки и пирушки происходили в городах» (195 т. 3, с. 71).

Рис. 50. Мадьярский средневооруженный конник. X в. 
По-видимому, Генрих для создания боеспособной пехоты и конницы приглашал на отведённые земли воинов разных народов: франков, фризов, итальянцев, славян, венгров, потому что воспитывать воинов из обнищавших крестьян не представлялось возможным. Вновь прибывшие колонисты получали собственные участки земли и освобождались от массы налогов. Взамен они обязывались участвовать в сборахманеврах и походах короля. Созданная система помогала королю контролировать наиболее строптивых феодалов. Такая организация в Германии всё ещё существовала в XIV в., о чём сообщает Бременский пресвитер:

«Поселяне из епархий Шенефельд, Гадемерш, Вестеде, Норторпе, Борнеховеде, Брамстеде, Кольденкеркен, Келлингхузен с живущими по болоту Вильстрии называются голштинцами в собственном смысле. И с их помощью сеньоры, графы Голштинии имели триумфы. Из них граф Николай (середина XIV в.) избрал верных людей, с больших поместий одного виллана, с двух малых также одного. Их в случае надобности имел он с собой в дружине. Ибо названный Николай приказал, чтобы упомянутые поселяне не подверглись притеснениям со стороны фохтов и чтобы держали ценных коней, а вооружение имели, главным образом, железный шлем, щит тройной или двойной, железные наручники, широкие перевязи. Оставшиеся же дома поселяне выполняли работу за тех, которые были с владыкой той земли в походе до их возвращения в свои дома» (195, т. 3, с. 72).

Поселяне разного достатка составляли разные рода войск: пехоту и конницу — тяжёлую, среднюю и лёгкую. Кроме этого, Генрих имел собственную дружину — всадников, отряды графов и герцогов, наёмников и союзников из других стран и, отчасти, ополчение из крестьян, сохранивших статус свободных.

Тактика венгров была типична для кочевого народа. Её составные описаны епископом Лиутпрандом в «Воздаянии». Особенно характерна битва мадьяров с Людовиков III Дитя (899—911 гг.), произошедшая при Аугсбурге (910 г.):

«Король Лудовик едва успел подойти со своим войском к городу Августе (ныне Аугсбург на реке Лех), лежащем на пределах земли свевов (швабов) и баваров, или восточных франков, как к нему пришло неожиданное, а ещё более нежелательное известие о приближении неприятеля. На следующий день оба войска столкнулись на равнинах реки Леманна (ныне Лех), весьма удобных по своей обширности для подвигов Марса.

Прежде нежели «Утром Аврора восстала с пурпурного ложа Титона» (прим. Вергилий «Георгики») кровожадное и браннолюбивое отродье венгров напало на христиан, ещё объятых сном. Многих разбудило жужжание стрел прежде крика неприятелей; другие же, пронзённые на своих ложах, не были подняты ни криком, ни ранами, потому что душа их отлетела прежде пробуждения ото сна. Затем началась жестокая сеча; Обратив тыл, как бы для бегства, турки (венгры — В.Т.) положили на месте многих христиан своими меткими boelis, то есть стрелами…

Феб, начав клониться к западу, уже достиг седьмого часа своего пути (по нашему, первый час по полудни), а Марс, обращая светлое лицо к Лудовику, продолжал ему покровительствовать, как в это время коварные турки, скрыв засаду, показали вид, что они обращаются в бегство. Королевское войско, не подозревая хитрости, пустилось с жаром преследовать; но на него бросились со всех сторон из-за засады, и мнимо-побеждённые начинают истреблять победителей. Сам король с изумлением видел, что его победа обратилась поражением, которое было тем тяжелее, чем менее он мог его ожидать» (303, т. 2, с. 402—403).

Заманив на равнины германское войско, венгры попросту расстреляли его и добили атакой тяжеловооружённой конницы. Немецкие всадники оказались абсолютно беззащитными, оторвавшись в преследовании от своих пеших стрелков и тяжёлой пехоты.

Генрих I со своей вновь созданной конницей встретился с мадьярами при Мерзебурге (933 г.). Подробностей об этом событии не сохранилось, видимо, это было лишь небольшое столкновение. Видукинд сообщает нам лишь:

«Король (Генрих I — В.Т.) рассчитывал, как то и случилось, что неприятель обратится в бегство при одном виде всадников, закованных в латы; потому он выслал вперёд немногих турингцев (лёгких всадников и пехотинцев — В.Т.), как легковооружённых, полагая, что неприятель будет их преследовать и таким образом увлечётся до того, что приблизится к главному войску. Всё это так и случилось; но венгры, при виде тяжеловооружённой конницы с такой поспешностью бросились назад, что на пространстве 8 миль только немногие из них были убиты или попали в плен, зато их лагерь был опустошён и все пленные получили свободу» (303, т. 2, с. 452-453).

Сыну Генриха I — Оттону I, прежде чем стать полноправным правителем Германии, пришлось выдержать две гражданские войны, вначале с родным братом Танкмаром (938—939 гг.),а затем с коалицией знати под предводительством другого брата — Генриха (939—941 гг.) (204, т. 1, с. 516).

Система комплектования, вооружение и тактика германской кавалерии не изменились, что дало возможность Оттону успешно провести сражение с венграми на реке Лех (Аугсбургское сражение). Германский король был талантливым полководцем и, в отличие от Людовика III Дитя, он не стал выводить свою армию, имеющую небольшое число конных стрелков, на равнины, а продвигался, как пишет Видукинд «по суровым и труднопроходимым местам, чтобы не дать врагу возможности внести замешательство стрелами, которыми он пользуется весьма метко под прикрытием кустарника» (195, т. 3, с. 81).

Подробно исследовал стратегическую концепцию этой битвы Г. Дельбрюк (195, т. 3, с. 72—83). Историк утверждает, что войско Оттона, насчитывавшее 7—8 тысяч человек, состояло «исключительно из всадников». Автор не ссылается при этом ни на какие источники, мы же, со своей стороны, готовы повторить, что такое число конников для западноевропейской страны того времени было просто громадным. И наверняка объединённая армия германцев (куда входили чехи и франки) большей частью состояло из пехоты.

Труднопроходимые места были одним из факторов, способствовавших победе германских войск над венграми, начисто лишёнными возможности маневрировать. Их стрелки, вовлечённые в перестрелку с легковооружёнными пехотинцами Оттона, были атакованы и опрокинуты тяжёлыми всадниками союзников.

* * *
В X—XI вв. в Европе сложились новые отношения между сеньорами и их ленниками. Старый бенефициальный порядок превратился в феодальный. Разница заключалась в том, что участок земли — феод теперь отдавался навсегда, а не во временное пользование, да ещё с правом наследования или продажи. И, хотя феодал клялся верно служить своему сеньору и выполнять возложенные на него обязанности, они существовали лишь на словах, а на деле он чувствовал свою полную независимость и волен был принимать решения, более для него выгодные.

Королевство делилось на герцогства — самые крупные участки; герцогства — на графства; графства. — на виконтства; виконтства — на баронства, которые, в свою очередь, состояли из нескольких десятков простых рыцарских[97] владений[98].

Именно с этого периода рыцари постепенно стали превращаться в замкнутую касту. Но данный процесс шёл не одну сотню лет, и поэтому в различных источниках слово «рыцарь» употребляется в разных значениях, очень часто — просто для обозначения всадников: тяжело-, средне- или легковооружённых. Важно не путать эти понятия. (175, т. 7, с. 354-355)

Рыцарю, для того, чтобы он всегда был в форме и постоянно совершенствовался в воинском мастерстве, не тратя времени на зарабатывание денег иными способами, в зависимости от его заслуг выделялся участок земли с крестьянами. Это могло быть несколько селений, одно или половина села и даже просто дом с участком и несколькими слугами. За счёт их труда и налогов рыцарь и существовал. В зависимости от достатка, он должен был являться на службу с конным или пешим сопровождением, либо в одиночку. Право набора своих воинов принадлежало рыцарю. Если он замечал какое-то воинское умение у крестьянина, то мог взять его в свою свиту, но чаще пользовался услугами наёмников, независимо от их социального происхождения. Крупные феодалы, начиная с баронов, могли позволить себе содержать собственные отряды, различные по составу и численности, необязательно состоявшие только из всадников, так как содержание большого количества лошадей обходилось очень дорого. Из этих воинов и комплектовалось войско королевства. Кроме них, король, сам имевший собственную дружину, мог нанимать войска других стран, что вызывало недовольство крупных феодалов, потому что это грозило усилением его власти и, соответственно, ослаблением их собственной. Король же, обладая поддержкой в лице наёмников и верных ему вассалов мог говорить со строптивцем с позиции силы, а не уговоров и обещаний.

Примерно с XI в. стало возникать понятие «копьё», в состав которого включались рыцарь, оруженосец и несколько сопровождающих воинов[99].

Если они были конными, то составляли задние шеренги рыцарского строя — банды (по аналогии с византийской), насчитывавшей от 50 до 200 всадников. В первую шеренгу и фланговые ряды становились сами рыцари. Строй всегда был компактен и плотен. Как пелось в одной средневековой песне «между нашими копьями не проникал даже ветер». За рыцарями следовали оруженосцы, тоже хорошо вооружённые, но не имевшие конских доспехов, а следом в несколько шеренг строились легко- и средневооружённые конники, основным оружием которых вначале были дротики и копья, в незначительном количестве — луки, а позже — арбалеты. В их задачу входило производить атаки из строя врассыпную.

Что средневековые всадники Европы широко использовали дротики, видно из воспоминаний Усамы-ибн-Мункиза:

«Однажды он (отец Усамы) участвовал в сражении, надев доспехи; на голове у него был мусульманский шлем с забралом. Какой-то воин ударил его концом дротика (франки чаще всего сражались так с арабами в то время). Конец дротика попал в забрало шлема, оно согнулось и окровавило нос» (139, с. 104).

Та же техника боя существовала и в XV в., о чём пишет Ян Длугош:

«…приняли его (тевтонский конный отряд — В.Т.) за литовское войско из-за легких копий, иначе сулиц, которые в нём имелись в большом количестве» (33, с. 107).

«Франкские» конные лучники или арбалетчики также упоминаются Усамой-ибн-Мункизом.

«Однажды утром, во время утренней молитвы, мы увидели конный отряд франков человек в 10. Они подъехали к воротам нашего города, прежде чем их открыли, и спросили привратника: «Как называется этот город?». Он ответил им: «Шайзар». Тогда они пустили несколько стрел и повернули обратно, погнав коней рысью» (139, с. 110).

Сами рыцари тоже были хорошими стрелками, что нередко подтверждается средневековыми источниками. Например, в «Сказании о Вольфдитрихе» говорится:

«Трёх княжеских детей обучали разным рыцарским играм: защищаться и фехтовать, стрелять в цель, прыгать на расстояние, хорошо владеть копьём и держаться в седле; всё это делало их непобедимыми» (195, т. 3, с. 156).

О том же мы читаем у Петра Альфонсия, живщего в конце XI в. В число семи рыцарских искусств он включает «стрельбу из лука» (195, т. 3, с. 184).

Вильгельм Тирский пишет:

«Утвердившись там, сложив своё оружие и добычу и видя пред собой лес, наполненный дичью, они (рыцари — В.Т.) взяли свои луки и колчаны, подпоясались мечами и отправились туда искать дичи…» (303, т. 3, с. 184).

Тот же автор говорит об интересном случае, произошедшем во время осады Никеи:

«Между защитниками стен находился один воин, который был ненавистнее других и отличался между всеми ростом и силой; он произвёл своим луком страшное опустошение в наших рядах. Он до того возгордился своим продолжительным счастьем, что смеялся и ругался над нашими, называя их презренными и упрекая в трусости. Этот человек свирепствовал на той части стены, которая была предметом нападения государя герцога и его людей: государь Готфрид не мог долго переносить того, выискал удобное место, взял пращь, прицелился в лжеца и поразил его так, что он пал замертво…» (303, т. 3, с. 143).

Рис. 51. Англосаксонские всадники. (Из средневековой рукописи).
Сохранились изображения конных рыцарей, стреляющих из лука (161, с. 281 рис. 457).

И вряд ли стоит утверждать, что луки, арбалеты или пращи рыцари использовали только на охоте. Слабо верится, что мастерство, в котором совершенствовались много лет, предназначалось только для засады, а когда речь шла о защите собственной жизни, о нём забывали на том основании, что не подобает благородному господину пользоваться оружием простолюдинов или что неудобно пользоваться щитом и копьём и одновременно стрелять из лука. А как же тогда воевали византийские катафрактарии, о наличии луков у которых говорят и Псевдо-Маврикий и Лев VI? В XI—XII вв. из-за несовершенства доспеха рыцари употребляли большие миндалевидные щиты, держа которые, действительно, невозможно вести стрельбу. Но ведь их вполне можно было забросить за спину (также, как и копьё — за плечо) и, находясь в строю, до начала атаки вести стрелковый бой. Использовали же луки и стрелы восточные тяжёлые всадники (204, т. 1, с. 717), а ведь вооружение их было ничуть не легче рыцарского. И ни у кого не вызывает сомнения, что тяжеловооружённые русские дружинники были лучниками, хотя комплекс их доспехов и оружия был практически идентичен европейскому

Иначе как понимать сообщение хроникёра о том, что в войске Альбрехта I Австрийского сражались рыцари, умеющие драться метательным оружием[100]. По сигналу луки убирали и доставали оружие для рукопашного боя. С появлением усовершенствованного доспеха в XIII в. и с уменьшением размера щита, процесс стрельбы из лука упростился, так как небольшой щит можно было оставить на предплечье, а не убирать. Арбалет действительно трудно сочетать с копьём и щитом, хотя, если сослаться на то, что арбалеты всадников были гораздо меньшего размера, чем пехотные, то и этот вариант вполне можно считать приемлемым. Например, Марчин Вельский в трактате XVI в. «Рыцарское дело» писал:

«Раньше наши ездили только с арбалетом, который натягивали, имея у пояса крюк и наклонившись с седла, а арбалет за ногу зацепив. К тому же они имели рогатину, которую, привязав к луке, волочили у коня, поэтому она называется «влочня»[101]. В отрывке речь идёт о достаточно мощном арбалете, натягивавшемся с помощью крюка; разумеется, такое оружие для рыцаря неприемлемо. Но ведь были и более слабые и компактные механизмы, натяжение которых осуществлялось вручную (216, т. 1, с. 323; 161, с. 289). В походе или во время атаки арбалет мог подвешиваться к седлу — спереди или сзади[102], — а стоя на месте рыцарь, закинув щит за спину или оставив висеть сбоку на ремне и забросив копьё за плечо, вполне мог воспользоваться арбалетом, скажем, для обстрела пехотного построения противника.

Примерно с такой конницей совершил поход в Англию герцог Нормандии Вильгельм (1066 г.). Противостоявшие ему войска Гарольда Саксонского её не имели или количество всадников было настолько мало, что Гарольд решил спешить их и поставить в общий строй пехотной фаланги. Ход битвы хорошо, на наш взгляд, удалось реконструировать Августу Тьерри в 1828 г. на основании данных эпического произведения Фримана, записей норманнского клирика Вильгельма Пуатьерского и монаха Матвея Парижского. Здесь мы приведём некоторые выдержки из этого исследования:

«Армия разделилась на три атакующие колонны: в первой были воины из графств Булони и Понтиё, а также большая часть авантюристов, пришедшая воевать за плату; во второй были союзники бретанские, манские и пуатевинские; над третьей колонной, состоящей из норманского рыцарства, начальствовал лично сам Вильгельм. Впереди и по флангам этих боевых отрядов шла многочисленными рядами пехота, легковооружённые с длинными деревянными луками и стальными арбалетами; одеты они были в кафтаны из толстой подкладки. Герцог ехал на коне, приведённом ему из Испании богатым норманном, бывшим на богомолье у Святого Иакова в Галисии».

«При сближении войска на полёт стрелы, стрелки начали пускать стрелы, а арбалетчики — свои четырёхгранники (quadrelli), но большая часть этого метательного оружия заседала в высокой ограде саксонских укреплений. Пехотинцы, вооружённые копьями, и кавалеристы подошли к укреплению и пытались ворваться в ворота. Англосаксы все пешие вокруг своего знамени, водружённого в землю, составили за своими палисадами сплошной и твёрдый строй; они встретили нападающих топорами, одним размахом рассекали копья и пробивали железные кольчуги. Норманны не успели ни разрушить палисадов, ни ворваться в укрепления и, утомлённые бесполезным нападением, отступили к колонне Вильгельма. Герцог опять выдвинул своих стрелков и велел им, вместо прицельной стрельбы стрелять навесно, для того чтобы их метательное оружие, перелетая через укрепления поражало неприятелей сверху. Тогда многие англо-саксы были ранены, и большей частью в лицо. Стрела пронзила Гарольду глаз; но он продолжал начальствовать и сражаться. Возобновилось нападение пеших и конных норманнов, при криках: Божия Матерь, помоги! Боже, помоги! Норманны были опять отбиты и, отступая от средних ворот, попали к крутому оврагу, прикрытому кустарником и высокой травой: лошади их там оступились, они падали стремглав в овраг, и многие погибли. Мгновенный ужас распространился в заморском войске. Разнёсся слух, что герцог убит: началось бегство. Вильгельм бросился на бегущих и грозно пересек им дорогу; он поражал беглецов своим копьём и, сняв шлем, кричал им: «Я здесь, смотрите на меня, я жив, и Бог поможет, мы победим».

Рис. 52. Нормандский средневооруженный всадник. XI в. 
Всадники возвратились к укреплениям, но не могли ни отбить ворот, ни сделать пролома: тогда герцог прибегнул к хитрости, чтобы выманить англо-саксов из их укреплений и расстроить их ряды; он велел тысячному отряду всадников произвести нападение и удариться в бегство. Видя это беспорядочное отступление, саксы потеряли хладнокровие: они бросились в погоню, повесив на шеи свои топоры. В некотором расстоянии, другой отряд нарочно подготовленный, присоединился к мнимым беглецам, которые тотчас повернули лошадей и со всех сторон встретили ударами копий и мечей нестройно бежавших англо-саксов…

В это время был сделан пролом в укреплении: туда ворвались всадники и пешие, и пошла рукопашная схватка. Под Вильгельмом убита лошадь; король Гарольд и оба его брата пали мёртвыми к подножию своего знамени (303, т. 3, с. 880-882).

Дельбрюк категорически отрицает употребление искусственных заграждений англо-саксами (195, т. 3, с. 103), мотивируя это тем, что войско не успело бы их поставить, придя на место накануне вечером.[103]

Однако, только наличием частокола можно объяснить столь упорную оборону Гарольда. В противном случае его войско было бы разгромлено очень быстро, несмотря на удобное местоположение. Стрельба нормандцев была бы, несомненно, более эффективной, даже при том условии, что стреляли они снизу вверх, но, самое главное, ни одна пехотная фаланга не выдержала бы двойной атаки — тяжёлой пехоты с фронта и кавалерии с флангов. В военно-исторической литературе есть много примеров тому.

В данном же случае мы видим, что с помощью искусственных укреплений саксы успешно обороняются против лучше вооружённой пехоты норманцев, а лёгкая конница Вильгельма не может проникнуть за ограду и обстреливает врагов дротиками и стрелами, маневрируя перед ней. Только ловкий ход позволил выманить англо-саксов из-за частокола и подставить их распавшийся строй под удар тяжёлой кавалерии. Это решило исход битвы.

* * *
Конец XI в. ознаменовал начало эпохи Крестовых походов на Восток. Мы не будем говорить о политических и социальных проблемах, послуживших их причиной, нас интересует лишь военный аспект этих событий.

Почему же решились правители Европы на эту военную авантюру, прекрасно зная о боеспособности восточной конницы (а то, что всадники Востока были намного лучшими наездниками, чем европейские, ни у кого не вызывало сомнений)? Можно было надеяться на успех, если бы европейцам пришлось воевать в привычной им пересечённой местности, но вести бои предстояло, в основном, на открытых пространствах, и здесь преимущество было на стороне лёгких конников, вооружённых луками. Наглядный пример тому — печально закончившийся поход Красса. Так на что же надеялись королевские дома, готовясь к походу и имея лишь минимум конных лучников, способных на равных вести схватки с многочисленными восточными стрелками?

На наш взгляд, надежды возлагались на использование арбалетов. Это оружие получило широкое распространение именно в XI в., хотя, бесспорно, о нём знали ещё во времена позднеримской империи, о чём говорят изображения и археологические находки (161, с. 287-288; 216, т. 1, с. 317-319).

Как уже сказано, хороший лучник, в среднем мог пустить стрелу на расстояние 200—250 м, и лишь редкие воины, вооружённые уникальными луками, стрелами на 300— 350 м. (287, т. 2, с. 420; 252, с. 217). Между тем, самый лёгкий арбалет, который вполне могли использовать тяжеловооружённые всадники, имел радиус поражения 300 м. Средние, заряжавшиеся с помощью специальных приспособлений (315, с. 109—112; 161, с. 289—305) и использовавшиеся легковооружёнными конниками и пехотинцами арбалеты поражали цель на расстоянии от 400 до 500 м. (216, т. 1, с. 325— 326). Но существовал и третий тип — так называемый «корабельный» или «крепостной» — достаточно тяжёлый, обслуживающийся двумя воинами. Эти механизмы стреляли на 600—1000 м. Конечно, их невозможно было переносить на руках или перевозить верхом на коне из-за тяжести, но транспортировать на повозках или специально сооружённых из жердей «волокушах» было вполне реально.

Несомненно, арбалетчик уступал в скорострельности лучнику: на три выстрела в минуту тот отвечал 7—8 стрелами, но бесспорным достоинством являлось то, что первый начинал стрельбу с расстояния вдовое, а то и втрое превышающего максимальные возможности стрелка, вооружённого луком. И пока лучник достигал рубежа, с которого мог вести эффективный обстрел, он всё время находился на простреливаемом участке. А ведь по завершении атаки стрелку надо было возвращаться назад и, следовательно, подставлять спину под стрелы арбалетов. Кроме того, подготовить хорошего стрелка-арбалетчика значительно проще, дешевле и быстрее, чем лучника. Что же касается проблемы увеличения скорострельности арбалета, то её в средние века решали чрезвычайно просто. Жювеналь де Юрсен пишет, что в армии герцога Иоанна Брабантского в 1414 г. существовали «расчёты» арбалетчиков:

«У него было 4000 арбалетчиков, из которых каждый снабжён был двумя арбалетами и имел двух сильных оруженосцев; один из них держал большой щит, а другой натягивал арбалет, так что один из двух арбалетов всегда был заряжен» (195, т. 3, с. 242).

Может быть такая тактика появилась только в XV в.? Но нет! Её применял ещё Ричард Львиное Сердце при Яффе (1192 г.) Прикрыв арбалетчиков шеренгой щитоносцев, он дал возможность тем вести непрерывную стрельбу, причём один воин заряжал механизм и подавал стрелку, второй же вёл обстрел (195, т. 3, с. 256; 221, с. 305)

В. Бехайм утверждает, что с арбалетом европейцы познакомились лишь в ходе Крестовых походов (161, с. 14). Это явное недоразумение. Арбалет знали ещё китайцы около 500 г. до н.э.[104], но широко распространения на Востоке он не получил из-за сложной технологии изготовления. В противном случае арбалет непременно был бы на вооружении византийской армии.

Рис. 53. Польские «кольчужные» дружинники (2-я половина X века — начало XI в.) Эпоха Метко I и Болеслава Храброго. 
Между тем, Анна Комнина пишет о нём, как о ранее неизвестном оружии:

«Цангра (арбалет — В.Т.) — это варварский лук, совершенно неизвестный эллинам. Пользуясь им, не нужно правой рукой оттягивать тетиву, а левой подавать вперёд лук; натягивающий это орудие, грозное и дальномётное, должен откинуться чуть ли не навзничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы прикреплён желоб полуцилиндрической формы, длиной с большую стрелу; пересекая тетиву, он доходит до самой середины лука; из него-то и посылаются стрелы. Стрелы, которые в него вкладываются, очень коротки, но толсты и имеют тяжёлые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела, куда бы она ни попала, никогда не отскакивает назад, а насквозь пробивает и щит, и толстый панцирь, и летит дальше. Вот насколько силён и неудержим полёт этих стрел. Случалось, что такая стрела пробивала даже медную статую, а если она ударяется в стену большого города, то либо её остриё выходит по другую сторону, либо она целиком вонзается в толщу стены и там остаётся. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол. Тот, кто поражён его ударом, погибает несчастный, ничего не почувствовав и не успев понять, что его поразило» (49, с. 281-282).

Рис. 54. Рыцарь со своей свитой (рисунок 1190 г.)
Итак, можно сделать вывод, что именно арбалет давал шансы на победу европейским воинам.

Тактика рыцарской конницы по-прежнему основывалась на мощном ударе копейщиков-рыцарей и практически ничем не отличалась от византийской, разве что основным оружием лёгких европейских всадников был не лук, а арбалет, дротик или копьё[105].

Часто конные банды рыцарей атаковали врага совместно с легковооружёнными пехотинцами, находившимися в промежутках отрядов конницы. В случае неудачи, рыцарская кавалерия искала спасения под прикрытием линейной пехоты (195, т. 3, с. 248-258).

Вот несколько отрывков из источников, позволяющих наглядно представить картину конных боёв, происходивших на Востоке.

Каноник Альберт в «Истории Иерусалимского похода» пишет:

«Между тем, французы, не зная ничего о появлении Со-лимана, выступили также из леса и гор с криком и гамом, и неожиданно увидели в долине армию Солимана, изготовленную к бою. Ободряя друг друга именем Божьим, они сначала выпустили вперёд два отряда, составленные из 500 рыцарей[106].

Солиман, видя приближение этих двух отрядов, опустил лошади поводья; его люди сделали то же и поразили католических рыцарей неслыханным и невыносимым криком. Затем турки, устремившись на два отряда и осыпав их градом стрел, рассеяли и отделили от армии, шедшей за ними. Услышав стук оружия и крики турок, преследовавших с жестокостью их братьев, пилигримы, находившиеся в арьергарде, и потому не успевшие выйти из лесу, соединились вместе в узком проходе, которым они следовали, чтобы заградить его и не допустить турок в горы. Два первых отряда, отрезанные турками от главной армии, опрокинулись на них, но, не имея возможности попасть в лес и горы, направились к стороне Никеи. Потом возвратились внезапно и испуская страшные крики, они бросились в середину турок и, одобряя друг друга, конные пеших и пешие конных, избили в короткое время до 200 турецких всадников» (303, т. 3, с. 122).

Альберт Ахенский сообщает:

«Время от времени турки, в надежде на свою многочисленность, собрав силы, давали мужественный отпор и бросали в воздух стрелы, ниспадавшие частым градом. Но едва только эта туча стрел рассеивалась, как верные, сохраняя постоянно в руках копья, которыми они поражали неприятеля, бросались на него снова и, разнося смерть по его рядам, принуждали наконец турок, побеждённых, бежать над пропастями гор» (303, т. 3, с. 182).

Священник Пётр Тудебод в «Деяниях франков и прочих иерусалимцев» описывает стычку между турками и крестоносцами.

«Затем 30 рыцарей отделились от остальных и повстречали 700 арабов, турок и сарацин из воинства эмира. Воины Христовы смело ринулись на них, но превосходство неприятельских сил над нашими было таким, что они окружили их со всех сторон и убили Ашара Монмиральского и бедных воинов».

«Тогда языческая рать, завидев рыцарей Христа (спешившихся на подмогу маленькому отряду — В.Т.), разделилась и образовала два отряда. Но наши, воззвав к имени Христа, так стремительно обрушились на неверных, что каждый рыцарь поразил своего противника. Удостоверившись, что им не одолеть доблесть франков, полностью объятые ужасом, они повернули спины: преследуя их почти 4 мили, наши многих из них прикончили…» (207, с. 129—130).

А вот как говорит о схватке между отрядами крестоносцев и византийцев участник IV Крестового похода (1202—1204 гг.) Робер де Клари. Речь в отрывке идёт о том, как некий монсеньор Анри решил ограбить город Фелию, находившийся недалеко от Константинополя. Взяв с собой «три десятка рыцарей и множество конных оруженосцев», он реализовал свой план, но на обратном пути византийцы (около 4000 воинов) под командованием Морчофля устроили крестоносцам засаду:

«Когда они (франки — В.Т.) их заметили, то были сильно ошеломлены и начали во всю взывать к Господу Богу и Пречистой Деве и были в таком смятении, что не знали, что делать, и одни говорили другим: «Признаться, если мы побежим, то все мы погибли, лучше уж нам пасть, защищаясь, чем умереть, пустившись в бегство». И тогда они совершенно спокойно остановились и взяли 8 арбалетчиков, которые у них были, поставили их в линию перед собой; а император Морчофль, предатель, и греки помчались на них галопом, и потом сильным натиском напали на них, однако ни один француз, благодарением Божьим, не коснулся ногой земли. Когда французы увидели, что греки на них нападают со всех сторон, они пустили в ход копья, а потом схватились за ножи и мизерикорды[107], которые при них, и начали защищаться с такой силой, что многих убили.

Рис. 55. Рыцари середины XIII века (битва у Легницы).
Рис. 56. Западноевропейские рыцарь (слева) и лёгкий лучник. XIII в. 
Когда греки увидели, что французы одерживают верх, они пришли в смятение, а потом обратились в бегство.

Французы преследовали их, многих убили, а многих взяли в плен и захватили много добычи…» (46, с. 48—49). 

Этим же автор описывает боевой порядок конницы крестоносцев, которым они рассчитывали отразить вылазку византийские войск:

«Знатные люди, которые стояли с другой стороны и которые должны были сражаться с императором, решили, что нужно из каждого боевого отряда избрать двух самых доблестных и мудрых людей, какие только им были ведомы и что бы они не приказали, было бы исполнено: скомандовали бы они «В шпоры!», то поскакали бы аллюром. Граф Фландрский, который был в авангарде, первым тронулся аллюром в сторону императора; а император находился в четверти лье от графа Фландрского и приказал своим боевым отрядам выступать навстречу графу; и граф де Сен-Поль, и мессир Пьер Амьенский, которые предводительствовали боевым отрядам, скакавшим вслед за первым, продвинулись оттуда немного вперёд; и мессир Анри д'Эно и германцы, которые составляли третий боевой отряд, двинулись за ним; и не было коня, который не был бы покрыт боевой попоной и шёлковым покрывалом, не говоря обо всём прочем. И три, четыре или пять групп наших оруженосцев следовали за каждым отрядом впритык к хвостам коней, и они продвигались в таком порядке и таким сомкнутым строем, что не нашлось бы смельчака, кто отважился бы вырваться вперёд других» (46, с. 36).

Битва с византийцами под стенами Константинополя не состоялась, так как те ушли в город. Более обстоятельно сообщает об этих событиях Жоффруа Виллардуэн в своих мемуарах, из которых становится понятно, почему византийцы не решились на атаку:

«Он (император Алексий — В.Т.) приказал построить свои боевые отряды на равнине, и они стали приближаться к лагерю; и когда наши французы увидели их, они со всех сторон кинулись к оружию».

«И тогда вышли шесть боевых частей, которые были созданы (раньше), и они (рыцари) построились перед своими (участниками) частокола (ограждавшего лагерь); и позади коней стояли пешие оруженосцы и щитоносцы, а перед ними (конными рыцарями) — лучники и арбалетчики; они составили единый боевой отряд со своими пешими рыцарями, а таких рыцарей, у которых не было коня, имелось около 200. Так держались они перед своими (участками) частокола; и в этом заключался большой смысл, ибо если бы они выступили в атаку в открытом поле, то у противника было столько воинов, что все наши были бы поглощены ими.

Казалось, будто вся равнина покрыта ратниками, они продвигались мелкой поступью в строгом порядке. Казалось, (нам) грозила большая опасность; ибо у нас было всего 6 боевых подразделений, а у греков чуть ли не 40; и среди них не было ни одного, которое не превосходило бы (любой) наш (отряд). Однако наши расположились таким образом, что подступиться к ним можно было только спереди» (207, с. 221—222).

* * *
Термином «сарацины», употреблявшимся крестоносцами, мы назовём всех восточных противников Европы. Ближний Восток отнюдь не был единым государством, а состоял из множества султанатов и эмиратов, постоянно враждовавших между собой. И лишь изредка часть этой территории удавалось объединить таким выдающимся личностям, как Имад-аль-Дин Занги или Салах-ад-Дин.

Тактика конницы сарацин основывалась на старых восточных традициях. Они тоже использовали тяжёлую, среднюю и лёгкую кавалерию, о чём есть много воспоминаний участников Крестовых походов. Например священник Сиврейский Пётр Тудебод пишет о войске Кербоги, эмира Моссульского, противостоявшего крестоносцам в битве под Антиохией (1098 г.):

«Сам же Кербога собрал бесчисленные толпы язычников, а именно турок, арабов, сарацин, публиканов, азимитов, курдов, персов, агуланов и многих других, которым нет числа. Агуланы были в числе 3000; они не боялись ни копий, ни стрел, ни прочего оружия, ибо были закованы в железо с ног до головы, равно как и их лошади; сами же они не употребляли никакого другого оружия, кроме меча» (303, т. 3, с. 217).

Сарацинские всадники могли сражаться и в пешем строю, что отражено у епископа Якова Витрийского, описавшего события под Дамиетой, произошедшие в I Крестовом походе (1217-1221):

«Отборные мусульманские всадники спешились и дали кровавую битву христианам…» (303, т. 3, с. 618).

О тактике сарацин Раймунд Агильский даёт следующие сведения:

«Боэмунд следовал за ним (за графом Фландрским — В.Т.) в отдалении с остальной армией и охранял арьергард, ибо турки имеют обычай, даже уступая численности, обходить своего противника…»

«Турки и арабы, напавшие на графа Фландрского, обратились в бегство, убедившись, что они не могут сражаться, пуская издалека стрелы, и что придётся вступить в рукопашный бой мечом» (303, т. 3, с. 202).

Совсем другую информацию мы можем почерпнуть, ознакомившись с мемуарами Усамы-ибн-Мункиза. Он, сражаясь в рядах тяжёлой кавалерии, почти не упоминает о стрельбе из лука, и наоборот, часто говорит о боях на копьях с «франками», даже даёт некоторые советы по этому поводу:

«Я считаю, что всякий, кому случится биться копьями, должен прижимать руку с копьём и локоть к своему боку, предоставив коню делать то, что он захочет, во время удара. Ведь если он пошевелит рукой с копьём или вытянет её, удар не оставит следа и даже царапины» (139, с. 91).

О конной стычке с франками он пишет:

«Однажды я присутствовал при том, как на нас напал небольшой отряд конницы Кафарбата (?). Мы ринулись на них, жаждая сразиться с ними, так как их было мало, но они спрятали против нас засаду, где были их главные силы. Те, кто напал на нас, бросились в бегство, и мы их преследовали, незаметно отдалившись от города. Тут засада выскочила на нас, а те, когда мы гнали, повернули обратно, мы увидели, что, если мы побежим, они опрокинут нас всех, и встретили их лицом к лицу, и Аллах даровал нам победу над ними. Мы опрокинули 18 всадников. Некоторые из них были ранены и умерли, а некоторые, получив удар копьём, падали с коня невредимыми. У других были ранены лошади, и они стояли на нога«. Те, которые не оказались на земле и остались невредимыми, обнажили мечи и держались на месте, ударяя мечом всякого, кто проезжал мимо» (139, с. 114).

Рис. 57. Сарацинские легковооруженный (на переднем плане) и тяжеловооруженный конники. XI-XIII вв.
Конный строй сарацин выглядел точно также, как рыцарский. Количество всадников могло варьироваться, но основная разница заключалась в несравненно большем числе стрелков. Система построения и тактика были идентичны европейским. Восточные конники также применяли длинные копья для второй шеренги, о чём пишет Усама-ибн-Мункиз:

«В другой раз мы бились с войсками Хама, и Махмуд ибн Караджа призвал на помощь, чтобы сразиться с нами, войска своего брата Хайрхана ибн Караджи, властителя Хомса. В это время у них появился обычай носить составные копья, прикрепляя одно к другому, так что длина их доходила до 20 или 18 локтей. Передо мной остановился один их отряд, а я был во главе отряда из 15 всадников. На нас бросился из их рядов Ульван Иракский, один из их доблестных героев. Когда он приблизился к нам, мы не тронулись с места, и он возвратился, таща копьё за собой. И я увидел, что копьё волочится по земле, точно канат, и он не может его приподнять» (139, с. 174).

Иногда в исторических книгах и статьях авторы пишут, что степная тяжеловооружённая конница атаковала строем, называемым «лавой» (216, т. 3, с. 162; Родина. — М., 1997, № 3—4, с. 106). Сразу уточним, «лава» — это боевое построение всадников в одну длинную шеренгу, где воины могли находиться на разных дистанциях друг от друга (263, с. 47— 52). Этот строй вовсе не был пригоден для тяжёлой конницы, а предназначался для средне- и легковооружённых, поскольку позволял воинам свободно маневрировать (рассыпаясь во все стороны), уходя из-под удара, или охватывать построение врага с флангов, постоянно обстреливая его из луков.

Атака тяжеловооружённых, производимая этим боевым порядком, была бы совершенно неэффективна, ибо слабая линия всадников непременно будет прорвана сомкнутым строем противника. Поэтому, во избежание поражения, тяжеловооружённым следовало встречать концентрированный удар таким же сомкнутым строем, минимум в две шеренги.

Со своей конницей сарацины смешивали и лёгкую пехоту, о чём говорят Раймунд Агильский (303, т. 3, с. 201—202), Матфей Эдесский (303т. 3с. 119), Усама-ибн-Мункиз (139, с. 144). Он же сообщает интересные подробности о боевых конях:

«Под Тирадом ибн Вухейбом была породистая лошадь большой ценности. Она получила рану в бок, и кишки у неё вывалились. Тирад завязал их ремнём, чтобы лошадь не наступила на них и не разорвала, и продолжал сражаться до конца боя. Лошадь вернулась с ним в ар-Ракку и там пала» (139, с. 170).

«В нашем войске, например, был один курд по имени Камиль аль-Маштуб, человек доблестный, благочестивый и достойный, да помилует его Аллах. У него была чёрная, стойкая, как верблюд, лошадь. Как-то он столкнулся в бою с франкским рыцарем, и тот ударил его лошадь в шейные связки. Шея лошади свернулась на сторону от силы удара, и копьё, пройдя через основание шеи, пронзило бедро Камиля аль-Маштуба и вышло с другой стороны. Но ни лошадь, ни всадник не пошатнулись от этого удара».

«Лошадь Камиля выздоровела, и он снова участвовал на ней в боях. Он встретился однажды в сражении с франкским рыцарем, и тот ударил его лошадь в лоб и пронзил его. Но лошадь не покачнулась и уцелела и после второй раны. Когда рана затянулась и кто-нибудь накладывал ладонь руки на лоб лошади, там, где была рана ладонь сказывалась одинаковой ширины с этой раной» (139, с. 168).

Кони были настолько натренированы, что, как указывает ибн-Мункиз, даже после смерти наездников продолжали нападать и грызть лошадей противника (139, с. 167).

Восточные кони очень ценились франками. Описывая сражение под Яффой (1192 г.), казначей Бернард рассказывает о любопытном эпизоде. В этом бою у Ричарда Львиного Сердца было чрезвычайно мало всадников в войске — всего 15 человек (195, т. 3, с. 256)[108].

Когда Салах-ад-Дуни показали английского короля, командовавшего воинами пешим, тот воскликнул:

«Как!.. Такой король стоит пешим среди своих людей! Это неприлично.» Тогда Саладин отправил ему коня и поручил вестнику сказать, что такое лицо, как он, не должен оставаться пешим посреди своих людей в столь великой опасности. Вестник исполнил все, что приказал ему его властитель. Он явился к королю и представил ему коня от имени Саладина. Король поблагодарил его, и потом приказал одному из своих воинов сесть на коня и проехать перед ним. Всадник дал коню шпоры и хотел его повернуть, но не мог, и конь унёс его против воли в лагерь сарацин.

Саладин был весьма пристыжён этим обстоятельством и отправил к нему другого коня» (303, т. 3, с. 521).

Познакомившись с боевым искусством сарацин, европейцы по достоинству его оценили и переняли некоторые элементы мастерства восточных всадников, впрочем, и сарацины заимствовали много полезного из боевых методов европейцев.

* * *
Европейская конница в результате Крестовых походов пополнилась наёмниками с Востока. В первую очередь старались брать на службу конных стрелков, именуемых европейцами «туркополами». Сказать что-либо конкретное об этническом происхождении этих воинов очень трудно, так как в источниках о том сведений нет. Нам остаётся лишь констатировать факт их появления в рыцарской коннице. Видимо, первые такие отряды появились уже в XI в., а с образованием «независимых королевств» в Сирии и Палестине, они стали непременным атрибутом в войсках новоявленных герцогов и королей.

Вильгельм Тирский, описывая битву между Иерусалимским «королём» Амальриком и египетским калифом Сираконом, произошедшую у Бебен, говорит:

«Но численность с обеих сторон была неодинакова, ибо Сиракон имел с собой 12000 турок, из которых 9000 имели шлемы и панцири, остальные же 3000 были вооружены только луками и стрелами, и сверх того у него было 10 или 11 тысяч арабов, снабжённых своим обычным оружием — копьём. Наша же конница состояла всего из 374 человек, не считая египтян, людей слабых и ничтожных, которые более мешали, нежели приносили пользу. Сверх того, у наших были легковооружённые всадники, называемые туркополами, но сколько их было, не знаю…»

«Между тем и неприятель не терял времени и, расставив войско в боевой порядок, занял холмы справа и слева; нашим же трудно было напасть на них, ибо те холмы были круты и состояли из рассыпавшегося песка. Отряд Сиракона стоял в середине, а другие — по сторонам его. Дело пришло к тому, что вступили в рукопашную, и наши, составлявшие королевское войско, бросились единодушно на отряд Сиракона, опрокинули неприятеля и разбили его. Сиракон же, преследуемый нашими, обратился в бегство. Вместе с тем Гуго Цезарейский напал на отряд, предводительствуемый племянником Сиракона, Саладином; но его не поддержали свои, и он попался в плен вместе со многими другими; ещё больше было убитых».

«Между тем разделённые отряды рассыпались там и сям по небольшим долинам, где борьба продолжалась отдельными схватками, в которых то наши, то враги одерживали верх» (303, т. 3, с. 427).

Сарацинские конные лучники использовались и в Европе. Например, император Фридрих II (1211—1250 гг.) имел их в своём войске, совершавшем походы в Италию (1229— 1250 гг.) (195, т. 3, с. 180, 215). Тем не менее, всадники, вооружённые луками, в полноценный отдельный род войск в Западной Европе так и не оформились. Конные лучники, распространившиеся в военных формированиях с XV в., не являлись собственно «стрелками с коня», вернее сказать, слишком маленький процент воинов владел этим искусством, основная же масса спешивалась и пускала стрелы, стоя на земле. Это не раз подтверждает в своих мемуарах Филипп де Коммин:

«Лучники графа (Шароле — В.Т.) шли первыми, в полном беспорядке. По моему мнению, в бою лучники являются решающей силой, когда их очень много, когда же их мало, они ничего не стоят. Но им нельзя давать хорошего снаряжения, дабы они не боялись потерять своих лошадей или что иное. Для этой службы люди, ничего не видевшие в жизни, более ценны, чем многоопытные. Такого же мнения придерживаются и англичане — цвет лучников мира» (48, с. 17).

О спешивании конных лучников говорит в своих предписаниях по обучению войск и Карл Смелый (195, т. 3, с. 325)

Параллельно с походами в Сирию и Палестину крестоносная экспансия совершалась в Восточную Европу. Но если такие крупные королевства, как Польское или Венгерское вначале были «не по зубам» рыцарским орденам Меченосцев (обр. в 1202 г.), а позже Тевтонскому (в Европе с 1226 г.), то разрозненные племена Прибалтики: пруссы, ливы, эсты, земгаллы для этого подходили как нельзя лучше. Военный уровень этих народов значительно отставал от общеевропейского, тем не менее, достаточно боеспособную конницу они имели. Например священник Павел Орозий, живший ещё в конце IV — начале V вв., описывает похоронный обряд одного из племён эстов следующим образом:

«Затем на расстоянии примерно 5 или 6 миль от имущества должны быть собраны все люди, которым принадлежат самые быстрые кони в этой земле. Затем все они устремляются к имуществу; тогда человеку, владеющему самым быстрым конём достаётся самая первая и самая большая часть; и так одному за другим, пока не возьмут это всё, и меньшую часть берёт тот, кому достаётся имущество, (лежащее) ближе всего к городу. И тогда каждый едет своей дорогой с имуществом и может всем им владеть; и поэтому самые быстрые кони там невероятно дороги» (261, с. 26).

Можно сказать, что в целом прибалтийские всадники применяли ту же методу боя, что и германцы в античные времена. Конных стрелков они не имели, основным метательным оружием были дротик и дубинка. Тяжёлой конницы также не существовало (до образования Литовского княжества), хотя плотный строй воины наверняка знали и использовали, но только в междуплеменных сражениях. Слабовооружённые прибалтийские всадники не могли выдержать мощных фронтальных ударов рыцарских отрядов и использовали манеру рассыпного боя, стараясь поражать врагов издали. Особенно чётко это показано Генрихом Латвийским в «Хронике Ливонии»:

«Узнав об этом, литовцы окружили их со всех сторон на своих быстрых конях; по своему обыкновению стали носиться кругом то справа, то слева, то убегая, то догоняя, и множество людей ранили, бросая копья и дубины, далее, тевтоны сплотились одним отрядом, прикрывая войско с тыла, а семигаллов пропустили вперёд. Те вдруг бросились бежать один за другим, стали топтать друг друга, иные же направились в леса и болота, и вся тяжесть боя легла на тевтонов. Некоторые из них, храбро защищаясь, долго сражались, но так как их было мало, не в силах были сопротивляться такой массе врагов» (18, с. 227).

В данном походе, как отмечает хроникёр, из числа собственно всадников-меченосцев участвовали всего 50 рыцарей, они-то и выстроились в первых шеренгах конницы союзников. Задние ряды составляли конники «семигаллов» (земгаллов). Они не выдержали схватки и бежали, а может быть, были просто не обучены действовать совместно с тяжёлыми рыцарями, и последним пришлось нести основную нагрузку боя.

Часто в античных и средневековых источниках говорится о клинообразных построениях конницы. Строй этот представлял собой длинную колонну, слегка зауженную спереди за счёт сокращения числа воинов в каждой шеренге, стоящей впереди. Дельбрюк, разбирая сражение при Пилленрейте (1450 г.), где рыцари использовали этот строй, начисто отрицал возможность его практического применения в рукопашном бою (195. 3, с. 173—177, с. 411).

Рис. 58. Швейцарский рыцарь (1375 год). 
Он логично исходил из того, что всадники задних шеренг столь длинной колонны не могли бы ни пустить в ход своего оружия, ни давлением оказывать поддержку впередистоящим (как в пехоте). Поэтому в момент удара сзади-стоящие начали бы «переливаться» справа и слева и самостоятельно вступать в бой с противником. Проще говоря, строй превратился бы в беспорядочную толпу, где каждый действовал самостоятельно.

Дельбрюк правильно считал, что руководить таким строем гораздо легче, чем построением в линию колонн. Он мобильнее и лучше приспособлен преодолевать труднопроходимые узкие участки местности. Но историк так и не смог понять смысла его тактики.

То, что это построение практиковалось в средние века, видно хотя бы из книги Яна Длугоша «Грюнвальдская битва»:

«Александр же, великий князь Литвы, в этот день занимался построением литовского войска; разделив его по стародавнему обычаю предков по клиньям и хоругвиям, он поставил в каждом клине в середину рыцарей на худших конях или недостаточно хорошо вооружённых, которых окружали другие, на более сильных конях и отлично вооружённых, такие клинья, сомкнутые и скученные, не допускали разреженности рядов, но один клин держался раздельно от другого на большом расстоянии. Под конец великий князь Литвы Александр присвоил этим клиньям 40 знамён, которые мы называем хоругвями, и велел каждому клину и отряду следовать под своим знаменем и подчиняться своему начальнику» (33, с. 72).

В самом деле, ведь не могла же идея этого строя заключаться только в том, чтобы, избежав губительного обстрела, тут же образовать толпу и броситься на противника, в то время, как тот стоял, плотно сомкнув ряды. Нам кажется, ответ на этот вопрос надо искать в конной тактике XIX в. Ведь, в сущности, принципы построения её не изменились и тогда, хотя оружие стало совершеннее, а число шеренг в строю сократилось. Конечно, форму клина к тому времени уже не использовали, но оставалась манера атаки колонной, которая (если не считать острого конца передней части строя) была идентична античной или средневековой колонне (271, с. 157— 163). А чтобы противник, построившись в одну линию, не смог охватить колонну с флангов, её отнюдь не отправляли в битву единой массой, где взводы следовали друг за другом на кратчайших расстояниях. Дойдя до нужной точки, командир останавливал построение и посылал в атаку только передний взвод (или эскадрон), состоящий из двух шеренг всадников. Остальные стояли до поры, и, если отряд врага пытался обойти атакующий взвод с фланга, то на него тут же высылался следующий, и атаки, в свою очередь, производились во фланг вражеского построения, вознамерившегося окружить передовой отряд. Таким образом, ситуация полностью контролировалась командиром, и все фланговые нападения противника парировались контратаками (вправо или влево) очередных взводов, стоящих в строю колонны.

Дельбрюк также ссылается на современные ему прусские кавалерийские уставы, где значится, что только «линейное построение есть единственное боевое построение кавалерии», потому что имеет возможность охватить колонну с флангов и раздавить, как в клещах (195, т. 3, с. 175). Но устав уставу рознь, в других европейских армиях вполне допускались атаки колоннами.

Рис. 59. Конный стрелок-арбалетчик. XV-XVI вв.
Почему же, в таком случае, не допустить, что точно такую манеру боя применяли в средние века? Иначе все преимущества строя терялись бы, едва он подходил к врагу. В данном же случае, клин, заранее разбитый командиром на составные по 4—6 шеренг, дойдя до определённого рубежа, останавливался и по команде из него высылались отряды установленной численности: вначале передовой — самый мощный, а затем для его фланговой защиты — остальные вправо и влево.

В этой ситуации смущает только одна деталь. Следуя нашей логике, необходимо, чтобы каждая первая шеренга отряда, составляющего клин, непременно состояла из тяжеловооружённых. Но в источниках мы не находим такого боевого порядка. Единственный клин, подробно описанный императором Никифором, строился несколько иначе. Нам остаётся лишь сослаться на то, что легко- и средневооружённым всадникам, стоящим внутри клина, не приходилось атаковать противника в лоб, а только во фланг, если тот вздумает совершить охватывающий маневр. А для такой атаки тяжеловооружённые были вовсе необязательны.

Теперь стоит сказать несколько слов о передней, заострённой части клина, так смущавшей Дельбрюка (195, т. 3, с. 177).

На наш взгляд, смысл её был вот в чём. Если колонна имеет прямой линейный фронт, то как в конном, так и в пешем строю образуются слабые места — углы. Два фланговых всадника с обеих сторон не могли вести бой одновременно с противниками, стоящими непосредственно перед ними, и с теми, которые при большей длине фронта непременно зашли бы с флангов. Получалось, что эти воины подвергались ударам и спереди, и сбоку. Сзадистоящие не могли прикрыть товарищей, поскольку для этого им пришло бы развернуть лошадей и выехать из строя, в результате чего он нарушался, и противник получал дополнительный шанс на победу.

Клин давал то преимущество, что флангового всадника, стоящего впереди, прикрывал воин, находившийся во второй шеренге, место которого было несколько смещено в сторону. Противник, атаковавший передового в бок, сам оказывался подверженным фланговой атаке. Таким образом осуществлялось взаимное прикрытие конников передних 5—7 шеренг. Дальше увеличивать глубину «наконечника» клина не было смысла, так как пока враг добирался до ровной части колонны, его собственный строй всё равно уже оказывался прорванным.

Нам кажется, именно такими соображениями можно объяснить боевой порядок, именуемый «клином», «кабаньей головой», или «свиньёй», на первый взгляд столь нелепый, но, тем не менее, практиковавшийся многими народами.

При этом необходимо учитывать, что конный клин был пригоден для прорыва только конных масс противника. Против пехотной фаланги, во фронтальном бою, клин был бесполезен. Как сообщает Галл Аноним в «Хронике и деянии князей и правителей польских»:

«И, не говоря много слов, он (Болеслав — В.Т.) начал окружать врагов, потому что они (поморяне — В.Т.) так сгрудились и так воткнули свои копья в землю, повернув острия их против поляков (кавалерии — В.Т.), что никто не мог проникнуть к ним силой, а только хитростью»[109].

* * *
Западная Европа медленно и трудно шла к образованию постоянных регулярных отрядов внутри королевств. Их организация усилила бы королевскую власть, что было невыгодно крупным феодалам. Но время брало своё. Мощным толчком к созданию постоянных войск стала Столетняя война (1337-1453 гг.).

Размах военных действий потребовал дополнительных наёмных военных соединений, потому что феодальная ленная система не удовлетворяла воюющие страны маленькой численностью войск и их слабой дисциплиной (317, с. 129). Множество экономических и социальных факторов привели к постепенному обнищанию рыцарства (317, с. 137). Так, если раньше рыцарь и три-четыре его спутника являлись на службу с запасными лошадьми, то по документам от 1353 г. на 98 рыцарей, числившихся в составе роты, только 10 имели по 6 лошадей, 52 — по 2, и 36 — по 1 (легко- и средневооружённые «сержанты» в данном случае в расчёт не принимались) (317, с. 137-138).

Полная рыцарская экипировка стоила очень дорого и была не по карману многим дворянам, что повлекло ещё большее сокращение числа «природных» рыцарей в армиях. Соответственно, для пополнения рядов конницы наниматели-капитаны были вынуждены брать на службу всех желающих (в основном горожан), способных на своих средства купить снаряжение и вступить в состав роты (compagnies) (317, с. 140). Социальный состав тяжёлой кавалерии стал меняться. Хотя личная подготовка воинов из недворянского сословия была намного ниже, это компенсировалось тем, что всадники в составе наёмной роты имели возможность больше внимания уделять совместному обучению. Раньше такие тренировки проводились, в основном, на рыцарских турнирах, которые одновременно служили сборами ленников и местом, где можно было производить общие маневры. Теперь же конники могли проводить такие занятия хоть каждый день (разумеется, в зависимости от того, насколько капитан был заинтересован в боеспособности своей роты).

Важным толчком к проведению реформы послужило то, что Карл VII Французский установил закон от 1425 г., по которому все воины кавалерийских рот (кроме командиров), независимо от их социального статуса и места в строю, будь он тяжеловооружённый лансер-копейщик или стрелок-аршер, получали одинаковое жалованье. Конечно, эта мера была пока применима только к наёмным ротам, где процент дворян был невелик (317, с. 157).

Реорганизация армии и, в частности, конницы была проведена в два этапа: законами-ордонансами от 1439 и 1445 гг. Изначально из капитанов были отобраны 15 самых надёжных и боеспособных, чьи роты были наилучшим образом обучены и экипированы. Состав каждой роты определялся в среднем в 600 конников. По установившимся правилам, она должна была состоять из 100 «копий» (lances) по 6 воинов: одного жандарма (homme d'armes) — тяжеловооружённого всадника, двух аршеров и двух-трёх легковооружённых всадников, основным оружием которых были дротики и копья (317, с. 157). Наделе количество конников в копье сильно разнилось с эталоном и на одного жандарма приходилось 3 стрелка и 1 кутилье — (легковооружённый, не имеющий лука и арбалета) или 2 кутилье и 2 стрелка (195, т. 3, с. 322). Кроме того, каждому копью придавался один паж, в обязанности которого входило смотреть за лошадьми, и 1 пеший кнехт (или валет). Дельбрюк считал его «некомбатантом», то есть не участвующим в боевых действиях, что вряд ли соответствовало действительности.

Естественно, количество конников зависело от мобилизационных возможностей региона, где они набирались.

Несколько сложнее организовал свои ордонансовые роты герцог Бургундский Карл Смелый (1467—1477 гг.). В его копье насчитывалось 10 воинов: жандарм, кутилье, 3 аршера-лучника, арбалетчик, стрелок из огнестрельного оружия, пажи 1 пеший пикинёр (195т. 3, с. 325; 204т. 2, с. 51). Судя по всему, и этот состав был непостоянен.

Конная тактика практически не изменилась. Первую шеренгу и фланги составляли жандармы. Во второй стояли кутилье, снабжённые неполным доспехом и вооружённые копьём — длинным или обыкновенным. В третьей, четвёртой и пятой ставились стрелки: лучники и арбалетчики, либо просто легковооружённые с дротиками или копьями.

Рис. 60. Западноевропейский жандарм. XV-XVI вв. 
Каждая рота делилась на банды от 60 до 100 всадников.

Они являлись минимальными самостоятельными тактическими единицами, атаковавшими плотным боевым порядком. Об этом есть свидетельство Филиппа де Коммина:

«Вдруг мы увидели, что из леса вышел отряд в 40 всадников со знаменем графа Сен-Поля и направился к нам, обрастая примыкавшими к нему людьми. Нам казалось, что он движется слишком медленно; к графу два или три раза посылали гонцов с просьбой поторопиться, но он не спешил и продвигался шагом, заставляя своих людей подбирать валяющиеся на земле копья. Двигались они в боевом порядке, и это ободрило нас» (48, с. 19).

Тот же автор сетует на слабую подготовку и плохое вооружение бургундских всадников:

«…граф совершил переход одним махом, не дав отдохнуть своим лучникам и пехотинцам. Кавалерия короля тем временем перешла в двух местах ров, и, когда они приблизились настолько, что её можно было атаковать с копьями наперевес, бургундские кавалеристы прорвали ряды собственных лучников — цвет и надежду армии, не дав им возможности ни разу выстрелить, и ринулись вперёд. Примерно из 1200 этих кавалеристов не более 50, как я полагаю, умели держать копья наперевес и от силы 400 были в кирасах, а слуги все были невооружёнными, поскольку долгие годы не знали войны. Наёмных же солдат Бургундский дом не держал, дабы не отягощать народ налогами» (48, с. 17). '

Как было уже сказано, в боях основная масса стрелков спешивалась и атаковала противника либо самостоятельно, либо находясь в промежутках конных банд. В этом случае их часто поддерживали пешие копейщики, приданные ордонансовым ротам. Они составляли первую шеренгу строя стрелков (195, т. 3, с. 325—326). Иногда же, по традиции Столетней войны, пешими воевали и рыцари:

«В то время у бургундцев особым уважением пользовались те, кто действовал в пешем строю вместе с лучниками. Многие знатные люди поступали именно так, чтобы поднимать дух простолюдинов и заставлять их лучше сражаться. Обычай этот шёл от англичан, в союзе с которыми герцог Филипп Бургундский, ещё молодым вёл войны во Франции…» (48, с. 15-16).

Организация, выучка и взаимодействие родов войск по-прежнему находились на низком уровне, что придавало отдельным стычкам и сражениям чрезвычайно сумбурный характер:

«Тем временем на окраине деревни Монлери завязалась ожесточённая схватка лучников. У короля были вольные лучники, все в красивом обмундировании с золотым шитьём, и командовал ими Понсе де Ривьер. Бургундские же лучники сражались без командующего, да и порядка у них не было, как нередко случается в самом начале стычек».

«Но бургундцев было больше. Они захватили один дом, сорвали две или три двери и, прикрываясь ими, выскочили на улицу, а дом подожгли. Ветер им благоприятствовал и гнал огонь в сторону королевских воинов; те начали отступать, вскочили на лошадей и бежали» (48, с. 16).

В походе Карла VIII в Италию (1484—1496 гг.) французской коннице вновь довелось столкнуться с высокопрофессиональными всадниками-стратиотами, выходцами из Албании, Сербии и Черногории, состоявшими на службе итальянских герцогов в качестве легковооружённых кавалеристов:

«Стратиоты напоминают мусульманских конников, и одеты они и вооружены, как турки, но на голове не носят уборов из полотна, называемых тюрбанами; люди они суровые и круглый год спят на открытом воздухе, как и их лошади. Они все греки, приходящие их тех мест, которыми владеют венецианцы; одни из Наполи-ди-Романия в Морее, а другие из Албании, из-под Дураццо. У них хорошие турецкие лошади. Венецианцы доверяют им и постоянно держат их на службе» (48, с. 326).

Судя по сведениям Филиппа де Коммина, эти воины не были конными стрелками, или, вернее сказать, лишь немногие из стратиотов были ими, основным их оружием являлся дротик. Но высокий уровень искусства верховой езды делал их чрезвычайно опасными противниками. И лишь присутствие артиллерии во французском войске удерживало стратиотов на почтительном расстоянии.

Филипп де Коммин описал конное сражение между французами и итальянцами, участником которого был он сам:

«А по левому берегу наступали маркиз Мантуанский со своим дядей, сеньором Родольфо, граф Бернардино да монтане и весь цвет их армии, числом до 600 кавалеристов, как они мне впоследствии рассказывали. Все в доспехах, с плюмажами, длинными копьями и в сопровождении многочисленных конных арбалетчиков, стратиотов и пехотинцев» они с правого берега перешли на левый, чтобы ударить нам в хвост. На маршала де Жье с нашим авангардом двинулся граф Каяццо примерно с 400 кавалеристами, с таким же сопровождением и с большим числом пехотинцев. За ним шёл другой отряд, почти в 200 кавалеристов, который вёл сын мессира Джованни Бентивольо, сеньора Болоньи, молодой и неопытный человек (им, как и нам, не хватало опытных военачальников); он должен был ударить по авангарду после графа Каяццо. Такой же второй отряд шёл и за маркизом Мантуанским, и с той же целью, а вёл его мессир Антонио Урбино, незаконный сын герцога Урбинского. Ещё два больших отряда оставалось у них в лагере».

«Арьергард стоя по правую руку от короля, чуть вдалеке, и ближе всего к нему с этой стороны был отряд Робине де Фрамезеля, состоявший из 80 копий герцога Орлеанского, и отряд сеньора де ля Тремойля, насчитывавший около 40 копий. В толпе этих кавалеристов было также 100 шотландских лучников».

«Как я сказал, четверть часа спустя после моего прибытия король оказался очень близко от врага; их кавалеристы с копьями наперевес тронулись лёгким галопом и ударили по нашим двум отрядам. Но эти отряды, действуя вместе с шотландскими лучниками, отбили их, и король лично принимал в этом участие. Левое же крыло, где был я, ударило по ним с фланга; воспользовавшись тем большим преимуществом, что можно было атаковать с двух сторон, мы нанесли им мощный удар. Стратиоты же, шедшие у них в хвосте, как только увидели, что наши мулы и сундуки несутся к нашему авангарду, настигаемые другим отрядом стратиотов, сразу же бросились тоже в погоню за обозом, оставив без прикрытия свою кавалерию; несомненно, что если бы они бросили против нас ещё 1500 лёгких кавалеристов, вооружённых своими страшными мечами, то при своей малочисленности мы были бы полностью разбиты. Однако Господь помог нам, и, нанеся удар копьями, итальянцы сразу же почти все бросились бежать, а их пехота устремилась вдоль берега» (48, с. 331—334).

В дальнейшем в коннице Западной Европы значимых реорганизаций не происходило. На протяжении всего XVI в. прослеживается постепенное отмирание рыцарства как сословия и замена его кавалерией нового типа.

* * *
«Несёт Турпена в бой скакун поджарый.
На загляденье у него все стати:
Короткий в бёдрах, длинен он боками;
Подъёмистый в седле, широк он задом;
Хвост белый у него при гриве чалой;
Он мордой рыжеват и мал ушами.
Коню такому нет на свете равных»[110].
Примерно так видит боевого коня одного из героев автор средневекового эпического произведения «Песнь о Роланде».

Формирование почти всех европейских пород лошадей происходило под влиянием восточных. Особенно мощную волную воздействия вызвало арабское вторжение в Испанию и Францию в начале VIII в. До прихода арабов, в античный период, во Франции, Британии, Иберии и Германии использовались низкорослые лошади типа «пони», очень выносливые, но не годившиеся под седло тяжеловооружённому всаднику. Их потомками можно считать такие современные породы, как французские «арьежуаз» (201, с. 38) и «камарг» (201, с. 40).

Свою лепту в селекцию европейских боевых коней вносили восточные кочевые народы: сарматы, аланы, болгары, авары и венгры (мадьяры), но, как правило, они оседали в Восточной Европе, и лишь небольшая часть их скакунов попадала на Запад.

Типичными породами рыцарских лошадей периода VIII—XIII веков были андалузская (201, с. 26) и фризская (201, с. 88), параллельно с ней развивавшаяся на севере Европы. Эти кони не были тяжеловозами. В тот период от рыцарского коня не требовалось иметь крупные габариты, потому что важнее были быстрота и резкость движений. Только на таких лошадях можно было на равных воевать с арабскими, а затем с сарацинскими всадниками. Животные были небольшого роста, что позволяло воину без труда спешиваться и вновь садиться в седло, но с крепкой широкой грудью и сильными ногами. Этого требовала тактика сомкнутых атак для прорыва вражеского фронта.

Центрами селекции лошадей в Европе стали монастыри. Такая практика была введена ещё при Карле Великом (175, т. 7, с. 338) и не прекращалась на всём протяжении средних веков.

С конца XIV — начала XV вв. тенденция меняется в сторону укрупнения боевых конских пород. Современными представителями таких лошадей можно считать норийскую (201, с. 32), бельгийскую (201, с. 33), ютландскую (201, с. 35), бретонскую (201, с. 50) и ряд других. Это обусловлено тем, что западноевропейские королевства, ведя непрерывные войны между собой, почти не сталкивались с лёгкими восточными конниками-лучниками, а, стало быть, особой резвости от рыцарских коней уже не требовалось, наоборот, чем массивнее, тяжелее и крупнее была лошадь, тем больше было шансов одержать победу, поскольку при таранном копейном ударе более тяжёлый конь опрокинет того, что полегче. Можно представить, какой силой обладала рыцарская колонна, если все тяжеловооружённые воины в первой шеренге сидели на таких лошадях. Исключениями были только герцогства Испании и Италии, так как их кони занимали некую промежуточную ступень между лёгкими восточными скакунами и тяжёлыми североевропейскими «мастодонтами».

На Востоке мощные ширококостные лошади так и не прижились, и тяжеловооружённые всадники там имели коней, хотя и рослых, но сильно уступающих в массе западноевропейским, поскольку при маневренной степной войне эти животные были бы обузой.


КОННИЦА РУСИ И МОНГОЛОВ

Как уже упоминалось, славяне, особенно южные, издревне имели свою конницу. Благодаря этому сложились военные традиции народов, живших в лесостепной зоне, постоянно отражавших набеги кочевников и совершавших ответные. Не умея воевать верхом, они наверняка были бы скоро уничтожены.

Уже Аммиан Марцеллйн, перечисляя племена аланов, и называя их «всадниками», причислил к ним будинов, гелонов и меланхленов, то есть (по С.А. Гринёву) бужан, галичан и могилян днепровских (185, с. 9).

С образованием Киевского государства конница стала непременной составной частью войска руссов. Её использовали в своих походах Святослав (964—972 гг.), Владимир Красное Солнышко (978—10156 гг.), Ярослав Мудрый (1019-1054 гг.) и Владимир Мономах (1113-1125 гг.).

Ядром русской кавалерии, несомненно, была княжеская дружина, боевая часть которой делилась на «старшую» (бояр, приближённых князя) и «младшую» (простых воинов-гридней). В период Киевской Руси князья ещё не практиковали раздачу земель боярам в вотчину[111], поэтому те цен ликом и полностью зависели от воли князя и подчинялись его власти (300, т. 1, с. 227-228).

Бояре могли назначаться князем в качестве наместников или посадников, но не более того. Для поддержания порядка на местах они содержали собственные отряды дружинников за счёт налогов с местного населения или на средства князя. Большая и богатая Киевская Русь, находившаяся под единой властью до первой половины XII в., могла позволить себе достаточно большую дружину, частью размещённую по городам, а частью — вдоль границ. Но вряд ли её численность превышала 2—3 тысячи всадников (по аналогии с франкским государством).

Кроме этих воинов, находившихся на постоянной службе, князь имел возможность набирать «охочих людей» из местного населения или наёмников из кочевников, Восточной и Северной Европы. Они существенно пополняли княжескую конницу на время проводимых походов.

Вообще, этнический состав русских дружин был, как и в любом другом государстве, очень разнообразен, ибо правитель, в первую очередь, оценивал боевые способности воина, а не его национальность (200, с. 111—116).

Сейчас трудно определить, кто из киевских князей ввёл практику раздачу земель в вотчину. Возможно, это сделал Владимир Монамах в последние годы своей жизни или его сын Мстислав, желавший продолжить политику отца и нуждавшийся в соратниках. Как бы то ни было, эта политика впоследствии дала мощный толчок к дроблению Руси на удельные княжества. Бояре, превратившись в крупных землевладельцев, стали материально независимыми. Они могли служить любому из князей и при этом не терять свих старых вотчин, собирать с них налоги. Бояре сами могли содержать свои дружины и наделять воинов землями, во временное пользование. Так начало зарождаться дворянство. Если воин переходил на службу к князю или другому боярину, то свой надел терял (175, т. 8, с. 261-262).

Наряду с боярами, крупным вотчинником на Руси стала церковь. Отдельные церковные служители сами имели возможность нанимать собственных дружинников. Так, например, дружина духовного владыки Новгорода была составной частью общегородского войска (204, т. 1, с. 625).

В разных русских княжествах степень полноты власти князей была неодинакова. Особенно сильной она была во Владимир-Суздальской земле, потому что в ней исторически не сложилась сильная боярская оппозиция. В Галицко-Волынском княжестве боярская верхушка на равных делила власть с князьями, и даже таким сильным правителям, как Роман и Даниил, не удалось избавиться полностью от её влияния. Наибольшую силу бояре имели в Новгороде. Здесь сложилась своеобразная демократическая республика, и власть князя ограничивалась только военными вопросами (175, т. 8, с. 270-271).

Рис. 61. Русский тяжеловооруженный дружинник. XIII в.
В связи с разделением Руси численность дружин удельных княжеств сократилась. Например у князей, приглашённых править в Новгороде, количество личных воинов не превышало 300 человек. В летописях упоминается о таком числе сопровождавших князя Александра Васильевича, когда он в 1460 г. уезжал из Пскова в Литву (300, т. 2, с. 428). А к концу существования Новгородской республики число княжеских воинов вообще уменьшилось до 50 человек (269, с. 8).

В 1406 г. конная дружина города Вельи Новгородской земли, вышедшая на бой с ливонскими войсками насчитывала 150 всадников[112] (300, т. 2, с. 384).

В битве под Суздалем в 1445 г. объединённые войска князя Алексея Игнатьевича и Великого князя Василия Васильевича, куда входила и пешая, и конная рать, насчитывали всего 1500 воинов (40, с. 33).

Собственно, ещё в пору Киевской Руси конные дружины, отправлявшиеся в походы, не были многочисленными. В 1099 г. для войны с венграми половецкий хан Боняк привёл на помощь князю Игорю, у которого было всего 100 воинов, отряд численностью 300 всадников. Тем не менее, летописец красочно описывает сражение и утверждает, что войско Боняка состояло из нескольких «полков» (169, с. 79).

В 1068 г. к Черниговским землям подошли 12000 половцев[113]. У Сновска их сумело разбить русское войско Святослава в 3000 воинов, большая часть которого, скорее всего, состояла из пехотного ополчения — «воев» (169, с. 60).

Владимир Мономах оборонял Чернигов от половцев и своего дяди Олега всего с сотней дружинников (39, с. 66). Возможно, ему помогало какое-то количество ополченцев-горожан.

Что касается вооружения русских всадников, то по этому поводу написан ряд больших трудов таких исследователей, как А.Ф. Медведев, А.Н. Кирпичников или М.В. Горелик. Их работы основаны на археологическом материале и повторяться мы не будем. Однако считаем необходимым затронуть тему возникновения на Руси такого важного защитного элемента, как конская броня, так как это непосредственно относится к разбору тактики русской конницы.

Надо сразу сказать, что в отличие от литературы Западной Европы, отечественные летописи крайне скудно освещают вопросы военного снаряжения и тактики; точно также обстоит дело с изобразительными материалами — миниатюрами и иконами. Это связано с тем, что созданы они, в большинстве своём, в монастырях, людьми, далёкими от военного дела. А посему нам пока остаётся полагаться только на археологические материалы, собственную логику и интуицию.

Единственным местом в летописях, где упоминается о наличии конской брони у русских, является описание похода 1252 г. князя Даниила Галицкого на помощь венгерскому королю в борьбе против Тевтонского ордена:

«Данила же приде к нему исполчив все люди свои. Немцы же дивящеса оружию татарскому беша бо кони в личинах и в коярах кожаных и люди во ярыцах, и бо полков его светлость велика, и оружием блистающася сам же еха подле короля» (42, с. 814).

Боевое конское оголовье, найденное в селе Ромашки в Порасье, позволили А.Н. Кирпичникову и Е.В. Черненко сделать вывод о существовании конского доспеха на Руси (225, с. 65). Это предположение вызвало негативную реакцию со стороны М.В. Горелика, который в нескольких статьях доказывал невозможность применения такого снаряжения в русской коннице (244, с. 268—269)[114].

М.В. Горелик мотивировал свою позицию по этому вопросу тем, что в летописях напрямую говорится о «татарских каярах», а не о русских, что же касается найденного оголовья, то он связывает его с литовским боевым комплектом (244, с. 269). Тем не менее, в более поздней статье М.В. Гopeлик всё же допускает возможность использования конского доспеха в западных русских княжествах[115], но при этом добавляет, что опыт Даниила был единственным и до XVII в. так и не нашёл широкого применения на Руси. Но напрашивается вопрос, зачем же тогда в русской коннице эту защиту стали использовать в эпоху, когда распространилось огнестрельное оружие? Когда в Европе, наоборот, возникла тенденция к облегчению брони и вообще полному её устранению, так как она всё равно не могла предохранить воина от пуль?

Рис. 62. Легковооруженный русский лучник. XIII-XIV вв.
Сведения о доспехах для коня, относящиеся к XVII в., мы находим в «Уставе ратных и пушечных дел…» Онисима Михайлова (1607-1521 гг.):

«…а по правую сторону того урядного полку пешаго, доведётся устроити полк конных людей, или с однем двадесят в одном ряду в полных доспехах от главы и до ног и лошади б у них были окованы, а больше б того числа не было, а стояти вместе тесно, а за ними стоять всем рядовым дворянам, и детям боярским, и иным служивым конным воинским людям. Да ещё доведётся таким же доспешным людям, по два в ряд за всем конным полком стояти, и так стояти сотня за сотнею в один ряд и конных людей укрыти теми доспешники, а с другой стороны будут они укрыты воинскими пешими людьми, а полку конному доведётся стояти подле пеших людей с правой стороны, а не добре наперёд выдаваться и не противу перваго ряду» (148, с. 87).

Из описания видно, что русская конница, как и везде, строилась плотной колонной в несколько шеренг. В первой стояли тяжеловооружённые воины, прикрывая всадников, экипированных похуже. Кроме того, Михайлов, видимо, допускает возможность выделения из строя двух шеренг тяжеловооружённых, которые стояли бы за каждой колонной на некотором расстоянии, для поддержки в случае неудачной атаки. Можно допустить, что вторая шеренга всадников применяла «долгие» копья, которые Онисим Михайлов причисляет к вооружению пехотинцев (148, с. 87). О таких же копьях конников-новгородцев есть сведения в Иоасафовской летописи (от 1456 г.).

Почему же, если следовать версии М.В. Горелика, русские всадники до XVII в. не применяли конского доспеха, хотя всю историю существования Руси постоянно воевали с кочевниками, которые его использовали?

Вчитываясь в летописи, особенно в описание похода московского войска на Новгород (в 1456 г.) и в тот эпизод, когда татарские и московские конные стрелки буквально расстреляли новгородскую конницу, лишь минимальный процент которой составляли дружинники, имевшие доспехи для лошадей, начинаешь сознавать полную несостоятельность версии Михаила Викторовича:

«Вой же великого князя, видевшие крепкие доспехи на новгородцах и начаша стрелами бити по конях их. Кони же их, яко возбесиша, и начаша метатися под ними и с себя збивати их. Они же, не знающе того боа яко омертвеша и руки им ослабеша, копиа же имяху долго и не можаху возднимати их тако, якоже еть обычаи ратном, но на землю испускающе их, а коням бьющимся под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще сдержати их» (40, с. 49).

Естественно, первый же удар обрушился на беззащитных коней, что привело к моментальному поражению новгородцев. И хотя мы знаем, что их конница, в массе своей состоявшая из людей не военных, а из «мастеров всяких, плотников и гончаров», «которые отродясь на лошади не сидели» (83, с. 391) всё равно потерпела бы поражение от немногочисленных, но профессиональных всадников московско-татарского войска, этот факт лишь ускорил развязку сложившейся ситуации.

Вряд ли русские дружинники, выходя на бой со степняками на незащищённых лошадях, каждый раз ставили себя в аналогичную ситуацию.

Пожалуй, можно подвести черту и с полной уверенностью утверждать, что русская конница была экипирована ничуть не хуже её восточных или западных противников. Прямым доказательством тому является сообщение в летописи (неважно какого типа были доспехи: русского, татарского или западноевропейского, важно, что использовали их русские воины), и упоминание о броне в Уставе XVII в.

Боевые методы русских конников были похожи на европейские, но важным преимуществом было то, что на Руси использовался больший процент конных стрелков. В «Сказании о некоем молодце, коне и сабле» воспевается молодецкая лихость и подробно перечисляется содержимое колчана русского воина:

«А в нём триста стрел: полета киберей, семьдесят аргичев, восемьдесят ташлыков, тридцать сверег, оприченно налобных стрел (прим. кроме обыкновенных). А всякая стрела — морская трость: натрое колото и начетверо строгано, и наливано в них красного золота аравитского» (94, с. 237).

Число дружинников, которые специально обучались стрельбе из лука, было невелико; городское и сельское население давало войску стрелков из охотников и пастухов, но лишь немногие из них могли вести стрельбу с коня. За год или два подготовить нужное число настоящих всадников-стрелков невозможно, поэтому русские князья были кровно заинтересованы в постоянном притоке конных лучников из числа кочевников. Становится понятной политика, скажем, Ярослава Мудрого, который позволил разбитым им печенегам, торкам, берендеям селиться в Поросье, на границе Киевской Руси. Они приняли власть Киева и стали верно служить князьям под известным нам этническим названием «чёрные клобуки». Позже к ним присоединились половцы, подвергшиеся давлению со стороны монгольских орд.

Русские князья всегда имели возможность использовать военный потенциал степных народов в своих целях, соответственно они сами были непременными участниками внутристепных войн.

Основой русского боевого порядка в кавалерии на всём протяжении средних веков являлся сомкнутый строй. Наличие тяжеловооружённых всадников позволяло с успехом применять этот метод. Прикрывали его рассыпавшиеся метатели дротиков (сулиц) и лучники. Как говорится в тексте «Сказания о Мамаевом побоище»:

«Начаста стязи простиратися и трубы мнози гласити. же русские кони укрепишася гласом трубным и каждо под своим знаменем идяше по поучению великому» (126, т. 2, с. 85). То есть, каждый всадник занимал отведенное ему место в строю отряда, имевшего своё знамя, и выполнял положенные команды. Эти действия отрабатывались во время длительных тренировок.

Отчасти можно судить о подготовке русских воинов по тексту Галицко-Волынской летописи, где описывается поход князя Даниила в союзе с венграми на Ятвягов (от 1206 г.):

«Даниил построил полки и, указав, кому с каким полком идти, сам вышел вперёд. И лучников пустил вперёд, а прочих — с двух сторон дороги» (86, с. 335).

«…король прислал дружинника Андрея сказать дворскому: «Если увидишь, что мы преследуем, скорее поспеши к нам: распусти полк, пусть, кто может, догоняет». А князь Василько другим полкам сказал, чтобы они шли тихо рысью, и своему полку также, так как посол был молод и, передавая слова князя, он приказал дворскому не распускать и держать полк» (86, с. 336—337).

До нас не дошло каких-либо письменных источников, где бы упоминалось использование на Руси конных арбалетчиков, но, вероятно, какое-то их количество всё же имелось. На некоторых миниатюрах Радзивиловской летописи чётко видно это оружие, используемое русскими.

Самым распространённым боевым построением у русских конников были: обычный прямоугольный строй в несколько шеренг и «кабанья голова». Легковооружённые воины применяли «лаву», «серп» и «полумесяц», для охвата флангов врага врассыпную (222, с. 12).

Как и в любом феодальном государстве, на Руси встречались случаи слабой дисциплины и неорганизованности. Например, однажды русское войско в бою с татарами (1445 г.) постерпело поражение только потому, что воины после успешной атаки нарушили боевой порядок и начали грабить убитых и раненых врагов:

«Сразившим же ся им и начаша прежде полци великого князя одолети, а татары побегоша. Наши же, овии погнаша по них, а инии сами побегоша, друзии же начаша уже и избитых татар грабить, а татары пакы возвратишася на христиан и тако одолеша им» (40, с. 32—33).

Чем севернее лежали земли княжеств, тем меньше там уделяли внимания коннице. Это обуславливалось недостатком лошадей для выпаса. Содержать же большое количество лошадей в конюшнях было чрезвычайно дорого. Поэтому новгородская конница состояла только из княжеских и, отчасти, боярско-церковных дружинников и вряд ли превышала 3—4 сотни воинов. Недаром перед битвой на Чудском озере (1242 г.) Александр Невский просил помощи у своего отца Ярослава Владимирского, и тот помог ему отрядом всадников, отправив его с Андреем, братом Александра. Как гласит «Рифмованная хроника»:

«Тогда выступил князь Александр

и с ними многие другие

русские из Суздаля.

Они имели оесчисленное количество луков,

очень много красивейших доспехов.

Их знамёна были богаты,

их шлемы излучали свет»

(252, с. 211).

Новгородские «гриди», «повольники» и «ушкуйники» всегда предпочитали пеший бой. Так перед Липецкой битвой (1216 г.), на предложение Мстислава участвовать в схватке верхом, новгородцы ответили: «Не хотим погибать на конях, но, как отцы наши на Колокше будем сражаться пешими» (86, с. 123). Слабыми всадниками показали себя новгородцы в битвах у Руссы (1456 г.) и Шелони (1471 г.) (88, с. 388—391, с. 405). И хотя распространившаяся в Новгороде с XV в. «посошная» система набора рати подразумевала отправку в войско человека и коня с четырёх (в 1480 г. для войны с ливонцами) или десяти «сох»[116](в 1495 г. против шведов) (300, т. 3, с. 158), этих людей нельзя рассматривать как полноценных воинов-конников.

Ну какие, в самом деле, всадники могли получиться из крестьян, ездивших на рабочих конягах? Наверняка, их использовали для обозной службы, а лошади ставились под вьюки или запрягались в телеги и сани.

Южные княжества имели большой состав конных дружинников, но, вероятно, только самые богатые из них — Киевского и Галицко-Волынское — могли позволить себе содержать до 1000 воинов каждое. Численность дружин остальных князей вряд ли превышала 6—7 сотен. В прочих княжествах количество профессиональных всадников было и того меньше — от 4 до 5 сотен. Разумеется, это лишь предположительные исчисления, основанные на косвенных данных из русских летописей и западноевропейских хроник, в это число не входят наёмники, «вольные люди», а только дружинники, находившиеся на постоянной службе у князей и бояр.

Из этих расчётов становится понятным, насколько силён был удар монгольского войска (в 1237 г.) для русских княжеств. Даже если оно не превышало 30000 всадников, это число оказалось просто чудовищным для Руси. А ведь каждый монгольский воин был превосходным лучником. Что могли им противопоставить несколько сот дружинников-стрелков, да 5—6 десятков ополченцев, обученных стрельбе из луков и пращей, любого из атакованных княжеств? Естественно, монголы их буквально засыпали стрелами, даже не вступая в рукопашную. Простые пехотинцы-вои были беззащитными против стрел монголов. И двум-трём тысячам набранных пешцев оставалось только погибнуть под смертоносным дождём. Как говорится в тексте «Повести о нашествии Тохтамыша»:

«И так татары подошли к городским стенам. Горожане же пустили в них по стреле, и они тоже стали стрелять, и летели стрелы их в город, словно дождь из бесчисленных туч, не давая взглянуть. И многие из стоявших на стене и на заборах, уязвлённые стрелами, падали, ведь одолевали татарские стрелы горожан, ибо были у них стрелки очень искусные. Одни из них стоя стреляли, а другие были обучены стрелять на бегу, иные с коня на полном скаку, и вправо, и влево, а также вперёд и назад метко и без промаха стреляли» (39, с. 202).

Для отражения отдельных разрозненных набегов половцев, которые сами не были объединены, приведённого количества воинов вполне хватало, но против сильного централизованного войска монголов эти отряды оказались бессильны.

* * *
О монголах сохранилось достаточно много информации. Самым значимым является труд Плано Карпини «История монголов», где автор очень много внимания уделяет вооружению и тактике монгольских всадников (43, с. 53—56, 64—65). Из описания ясно, что в методы ведения боевых действий монголы не внесли ничего нового. Конница их также делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую и использовала тактику, применявшуюся кочевниками за тысячу лет до них.

Карпини даёт некоторые советы о том, чем должно быть вооружено войско, сражающееся против монголов:

«Все же желающие сражаться с ними должны иметь следующее оружие: хорошие и крепкие луки, баллисты (видимо, арбалеты — В.Т.), которых они очень боятся, достаточное количество стрел, палицу из хорошего железа или секиру с длинной ручкой (острия стрел для лука или баллисты должны, как у татар, когда они горячие, закаляться в воде, смешанной с солью, чтобы они имели силу пронзать их оружие), также мечи и копья с крючком, чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него, ножики и двойные латы, так как стрелы их нелегко пронзают их, шлем и другое оружие для защиты тела и коня от оружия и стрел их. А если некоторые не вооружены так хорошо, как мы сказали, то они должны идти сзади других, как делают татары, и стрелять в них из луков и баллист» (43, с. 64).

Несколько тенденциозные сведения дают нам европейские хроники о монгольском войске. Например, Матвей Парижский в «Великой хронике» пишет:

«Они отличные лучники. Через реки они переправляются в любом месте на переносных, сделанных из кожи лодках. Они сильны телом, коренасты, безбожны, безжалостны».

«Они владеют множеством крупного и мелкого скота и табунов коней. А кони у них чрезвычайно быстрые и могут трёхдневный путь совершить за один (день). Дабы не обращаться в бегство, они хорошо защищены доспехами спереди, (а) не сзади».

«Одеты они в невыделанные воловьи, ослиные или конские шкуры. Доспехи у них (сделаны) из нашитых (на кожу) железных пластин; ими они пользуются до сего времени. Но, о чём не без сожаления можем сказать, теперь-то они вооружились награбленным у побеждённых христиан оружием, лучшим и более красивым, дабы, (по замыслу) разгневанного Бога, мы были преданы более позорной и страшной смерти (нашим) собственным оружием. Кроме того, (теперь) они владеют лучшими конями, вкушают изысканнейшие яства, наряжаются в красивейшие одежды. Эти татары, несравненные лучники…»

«Говорят, что, если не хватает пищи, кони их, которых они ведут с собой, довольствуются древесной корой и листьями и корнями трав; и всё же в нужный момент они всегда оказываются чрезвычайно быстрыми и выносливыми».

«Из их кож (животных — В.Т.) они изготовляют себе, хотя и лёгкие, но всё же непробиваемые доспехи. Они привычны не к очень рослым, но очень выносливым коням, довольствующимся небольшим количеством корма, на которых сидят, крепко к ним привязавшись; они без устали и храбро сражаются копьями, палицами, секирами и мечами, но предпочтение отдают лукам и метко, с большим искусством из них стреляют. Поскольку со спины они защищены хуже, чтобы не обращаться в бегство, то отступают под ударом лишь тогда, когда увидят, что знамя их вождя двигается вспять» (261, с. 136—150).

Уже давно известно, что в отрядах кочевников наравне с мужчинами сражались и женщины. Это подтверждает Пётр, русский архиепископ, сбежавший от татар:

«Женщины (их) — прекрасные воины и особенно лучницы. Доспехи у них из кожи, почти непробиваемые; наступательное оружие (сделано) из железа и напоено ядом. Есть у них многочисленные устройства, метко и мощно бьющие» (261, с. 152);

Некий венгерский епископ тоже вносит свою лепту в описание монгольских воинов и их коней:

«Кони у них хорошие, но глупые. Ведь много коней слег дует за ними сами по себе; так что если один скачет верхом, то за ним следует 20 или 30 коней. Панцири у них из кожи, и они прочнее, чем из железа, и точно также конская сбруя»… «Они более искусные лучники, чем венгерские и команские, и луки и них более мощные» (261, с. 153—154)

Рис. 63. Монгольские легко (внизу) и тяжеловооруженный (вверху) всадники. XIII-XIV вв.
Важные сведения о тактике монгольских легковооружённых всадников сообщает нам Сигизмунд Герберштейн. Правда, они относятся к XVI в., но, как мы уже сказали, конная тактика на Руси и в степях не изменялась до этого периода:

«У них в изобилии имеются лошади, (хотя) с низкой холкой и малорослые, но крепкие, (одинаково) хорошо переносящие голод (и работу) и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами. Московиты уверяют, будто эти лошади под татарами быстрее, чем под другими. Эта (порода) лошадей называется «бахмат». Сёдла и стремена у них деревянные, за исключением тех, которые они отняли или купили у соседей-христиан. Чтобы сёдла не натирали спину лошадей, они подкладывают под них траву или листья деревьев. (На лошадях) они переплывают реки, и если убоятся силы наседающих врагов, то (в бегстве) бросают сёдла, одежду (и всякую другую поклажу и) оставив только оружие (мчатся во весь опор). Их оружие — лук и стрелы; сабля у них редка. Сражение с врагом они начинают издали и очень храбро, хотя долго его не выдерживают, а обращаются в притворное бегство. Когда враг начинает их преследовать, то (при первой возможности) татары пускают назад в них стрелы; затем, внезапно повернув лошадей, снова бросаются на расстроенные ряды врагов. Когда им приходится сражаться на открытой равнине, а враги находятся от них на расстоянии полёта стрелы, то они вступают в бой не в строю, а изгибают войско и носятся по кругу, чтобы тем вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом (по кругу) наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытные в сих делах вожатые, за которыми они следуют. Но если эти (вожатые) или падут от вражеских стрел, или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии более вернуться к порядку и стрелять во врага. Такой способ боя из-за сходства называют «пляской». Если же им приходится сражаться на узком пространстве, то такой способ боя уже неприменим, и поэтому они пускаются в бегство, так как не имеют ни щитов, ни копий, ни шлемов, чтобы противостоять врагу в правильной битве. В седле они имеют обыкновение сидеть, поджав ноги, чтобы иметь возможность легче поворачиваться в ту или другую сторону; если они случайно что-либо уронят (и им нужно будет поднять это с земли, то, не вынимая ног из стремя), они поднимают (вещь) без труда. (В этом они столь проворны, что) могут сделать то же самое на полном скаку. Если в них бросаешь копьё, они уклоняются от удара, соскользнув на один бок и держась за лошадь только одной рукой и ногой. При набегах на соседние области каждый ведёт с собой, смотря по достатку, двух или трёх лошадей, чтобы, когда устанет одна, пересесть на другую и третью; усталых же лошадей они в это время ведут на поводу. Уздечки у них самые лёгкие, а вместо шпор они пользуются плёткой. Лошадей они употребляют только холощёных, потому что таковые, по их мнению, лучше переносят труды и голод» (19, с. 168—169).

Автор ничего не говорит о тяжеловооружённых воинах, хотя известно, что кочевые народы с успехом их использовали до XVII в.:

«В допросе алтыновы послы про Мугальскую землю сказали, что владеет ею Алтынцарь, а слывут де они Чёрные Мугалы, а кочевьем та Мугальская земля до Китайского государства есть. А бой у мугальских алтыновых людей луки, копья, сабли, а вогненого бою нет. А ездят на бой против недругов своих в збруях, в куяках, и в шеломах, и в наручах, и в наколенках, а у иных де у лутчих людей и лошади бывают на боях в железных доспесех и в приправах» (71, с. 286).

Кроме Плано Карпини, о монгольских конских доспехах упоминает Рашид ад Дин (112, т. 3, с. 145). Подтверждением тому служат также многочисленные среднеазиатские миниатюры, сохранившиеся до наших дней (244, с. 267; 204, т. 1, с. 717).

А.Н. Кирпичников ошибается, говоря, что копейный бой не был характерен для монголов (222, с. 15). Это мнение опровергают и русские летописи и записи Рашида ад Дина, где автор приводит множество случаев боя монгольских воинов на копьях в плотном строю (112, т. 3, с. 68, 80, 184; 112, т. 1, с. 37, 41, 83, 85, 101, 103, 105, 174). Кроме того, монголы широко использовали дротики (джириды) (112, т. Зс. 91)и самострелы (112, т. 4, с. 80), но последние употреблялись, видимо, многочисленными наёмниками из Средней Азии и Китая:

«Когда это назначение было сделано, (Менгу-каан) послал в Хитай гонцов, чтобы доставили тысячу китайцев камнемётчиков, огнемётчиков и арбалетчиков» (112, т. 3, с. 23).

* * *
Как и Европа, Русь испытывала сильное влияние Востока в выведении пород лошадей. Лучшие кони доставлялись из Персии или Средней Азии, но основную массу животных для простых воинов покупали, захватывали или меняли у ближайших кочевых народов, живших в Приволжских и Донских степях. Возможно, какое-то число их вылавливали в диких табунах, в те времена в изобилии водившихся в степях и лесостепях, и приручали. Об этом вспоминает Владимир Мономах:

«…Коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких» (39, с. 67; 185, с. 27—28). Известно, что Святослав, в своё время, брал дань с венгров «сребром и конями» (185, с. 27).

По-настоящему разводить табуны природные условия позволяли лишь южным княжествам. Так в летописях отражён момент, когда в междоусобной войне князья Давыдовичи во время набега угнали у Новгород-Северских князей Ольговичей 3000 кобыл и 1000 жеребцов (300, т. 2, с. 12). Даже китайские средневековые авторы сообщают:

«Сия страна (Русь — В.Т.) производит отменных лошадей и богатые разводят их в великом множестве»[117].

Лошадей в летописях делят на «милостных» (?), «сумных» — видимо, вьючных; «поводных» — верховых и «товарных» (здесь непонятно, то ли они шли на продажу, то ли предназначались для гужевой работы, например, перевозки товара) (185, с. 28; 300, т. 2, с. 21). Наиболее ценных коней называли «фарами» (фарями) или «скоками» (185, с. 28). Пётр Петея де Эрлезунд оставил нам рассказ о любимом коне князя Владимира Мономаха, родословная которого, якобы, восходила к коню Александра Македонского — Буцефалу:

«Русские сказывают также, что у этого Владимира Мономаха был конь, происходивший от лошади Александра Великого, Коровья голова: на лбу имел пятно и был особенного цвета с чёрными полосами по спине и хвосту; когда было наденут на него конский убор и снарядят совсем на войну, он никому не давал на себе ездить, кроме Князя, да ещё конюха, который ходил за ним, однако же соблюдал при том такую разницу, что когда садился на него слуга, он ходил дурно, медленно, некрасиво, повесив уши и голову, точно какой ленивый осёл; когда же нарядят его в пышное седо и сбрую, и он заметит, что поедет сам Князь, тотчас приосанивался, поднимал голову и уши, бил копытами в землю, ржал и храпел ртом и носом до того, что все пугались. Если Князь стегал его немного кнутом и начинал уговаривать, он красиво рисовался, кидался из стороны в сторону, делал скачок за скачком, как молния, подлетал к своему ездоку, огрызался, лягался на удивление всем. У него была ещё и такая повадка, что всегда хотел стоять в конюшне, на самом верхнем месте, и там позволял управлять с собой, как с ягнёнком. Если же поставят его на другом месте, он перерывал пополам узду и поводья, прибегал на главное место, и когда там стояла другая лошадь, кусал её до тех пор и не успокаивался, пока не дадут ему этого места» (155, с. 103).

Кони из Руси очень ценились в Западной Европе. Во французском эпосе не раз упоминается этот факт. Немецкие купцы покупали много животных в Смоленском княжестве (200, с. 108-109).

Летописи донесли до нас трогательный рассказ об отношении к своему боевому другу князя Андрея Юрьевича в битве под Лучском (1149 г.), перевести который на современный язык можно следующим образом:

«И вышли из города Лучска пешие воины, началась перестрелка с ними; князь Андрей Юрьевич атаковал их и сломал копьё в теле своего противника, и тут много его воинов перебили пешцы и самого князя Андрея Юрьевича ранили. Конь его был поражён двумя копьями, а третьим копьём попали в переднюю луку седла, а со стен города в него, как дождь, летели камни.

…Конь весь израненный донёс его до отца (Великого князя Юрия Владимировича Мономаха — В.Т.) и в тот час пал. Он же забыл о своих ранах, подошёл к коню и прослезился над ним, как от большой беды, и повелел поставить сруб и там похоронить коня своего» (95, с. 181—182).

Любопытно передают былины рассказ о том, как Киевский князь Владимир поспорил с «Иваном Гостиным сыном», что тот не сможет за время от утренней службы до вечерней проскакать на своём коне от Киева до Чернигова и обратно (то есть 270 вёрст). Спор князь проиграл.

Известно, что Владимир Мономах, большой любитель коней, совершал подобное: «…из Чернигова до Киева нестишьды (сотни раз) ездих по отцю — днём есм переездий до вечерни»[118] (39, с. 67). Видимо, этот факт и был переосмыслен сказителем.

* * *
Проще всего определить технику боя средневекового кавалериста по конструкции его седла.

Поскольку в Европе предпочтение отдавалось копью, то типичным для снаряжения рыцарского коня было так называемое «ясельное» седло. Этот тип сформировался не сразу. Только с XII в. он начинает приобретать характерные для него черты. На Байекском ковре (204, т. 1, с. 577) видно, что посадка всадника хотя и стала ближе к классической манере средневековья (ноги вытянуты, колени почти не согнуты, стопы воина опущены значительно ниже живота лошади), но луки седла ещё несовершенны.

Такой способ обеспечивал большую устойчивость воина в момент копейного удара. Вытянув ноги вниз и чуть вперёд, и уперевшись ими в стремена, он получал надёжную опору, корпус же откидывал назад и опирался на заднюю луку седла. В связи с тем, что ноги оказывались слишком далеко отодвинуты от боков лошади, всадник надевал шпоры большого размера, чтобы не прилагая усилий, лёгким движением ноги, почти не меняя посадки пришпорить коня в нужный момент.

С XII в., чтобы ещё более увеличить устойчивость всадника, стали изготавливать сёдла с «яслями». Задние луки имели своеобразные спинки, охватывающие талию рыцаря, сама лука стала гораздо выше и шире (161, с. 153). В конском доспехе делался специальный разрез, позволяющий коннику пришпоривать коня. Посадка рыцаря была довольно низкой, потому что седло делалось без специальных полок, приподнимающих его. Оно плотно прилегало к спине животного, что значительно снижало его подвижность.

К XIV в. стала увеличиваться и передняя лука рыцарского седла. Она служила дополнительным прикрытием живота и бёдер воина. Однако не стоит считать, что все европейские всадники пользовались такими сёдлами. Легковооружённым метателям дротиков и стрелкам эти конструкции были ни к чему, так как их способ боя требовал большей подвижности и возможности легко, без затруднений спешиваться. Сёдла лёгких конников обычно имели луки небольшого размера, а длина стремян регулировалась самим воином (307, с. 245; 344, с. 35).

На Востоке сложились другие традиции. Можно поставить под сомнение использование шпор в этом регионе. Хотя В. Бехайм прямо указывает на то, что мавры, арабы и турки использовали шпоры (161, с. 171), А.Н. Кирпичников, говоря о татарах, утверждает противоположное (222, с. 48). Во всяком случае, археологическими материалами не подтверждено их применение степняками. В то же время на гравюрах XVI—XVII вв. у турецких всадников шпоры показаны (19, с. 375; 216, т. 3, с. 21), упоминаются они и у сарацинских воинов в мемуарах Жана сира де Жуанвиля:

«В тот же миг сарацины пришпорили коней и кинулись на крестоносцев…» (216, т. 4, с. 422).

Но первый случай можно объяснить заимствованием турками шпор у европейцев в более позднее время, а второй отнести к литературному обороту. Во всяком случае, на среднеазиатских миниатюрах хорошо видно, что лошади восточных конников были снабжены доспехами несколько иной конструкции, чем в Европе. Они не имели характерных разрезов на боках, а, стало быть, пришпорить коня через броню было невозможно. Правда, существует статуэтка рыцаря из слоновой кости (конца XIV — начала XV вв.), конский доспех которого также не имеет разрезов, но, тем не менее, на воине шпоры надеты (161, с. 164). В данном случае этот факт следует отнести к ошибке мастера, изготовившего фигурку, потому что пришпорить коня сквозь кольчужную попону всадник не смог бы.

Восточному воину, с детства имеющему дело с лошадьми, видимо, было достаточно для управления животным пользоваться поводом и движениями корпуса. При наличии брони нагайку он не применял — в этом не было смысла. Конструкции сёдел отличались от европейских. Они снабжались внутренними полками, несколько поднимающими всадника над спиной коня. Мягких подушек не было, а задняя лука, хотя и делалась довольно высокой, никогда не снабжалась яслями. Посадка тяжеловооружённого была сходна с рыцарской. Воин держал ноги вытянутыми, чтобы удобнее было пользоваться копьём (188, с. 67—69). В целом, такая посадка была менее устойчивой при таранном ударе, зато давала возможность быстрее менять оружие, пользоваться луком и свободней двигаться.

Лёгкие восточные стрелки использовали высокие сёдла с подушками или без них. Стремена были короткими и часто широкими. Это давало возможность воину, приподнявшись на них и удерживаясь только шенкелями[119], балансировать корпусом и, амортизируя ногами, вести прицельную стрельбу из лука в любую сторону.

Удобство заключалось в том, что воин избавлялся от тряски во время скачки, стоя на коротких стременах он сохранял корпус в относительном покое даже на быстрых аллюрах. При такой посадке использовать шпоры было опасно, так как они могли серьёзно поранить коня, всадники применяли нагайку.

На Руси были известны посадки всех перечисленных типов. Судя по многочисленным миниатюрам Радзивиловской летописи, тяжеловооружённые дружинники могли сражаться и в ясельных сёдлах европейского образца, и в восточных. Легковооружённые также использовали и высокую посадку, и низкую. Как гласит текст «Рифмованной хроники»:

«Русские сильно понукали своих коней плетьми и шпорами…» (252, с. 207).

Позже, к XVI в. среди лёгких воинов распространилась высокая посадка. Её характеристику даёт Гербенштейн:

«Лошади у них маленькие, холощёные, не подкованы; узда самая лёгкая; сёдла приспособлены с таким расчётом, что всадники могут безо всякого труда поворачивать во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара (копья или стрелы). К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плёткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить её и пустить в ход, а если дело опять дойдёт до оружия, то они оставляют плётку, и она свободно свисает с руки».

«Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к (одному из) пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить (не выпуская повода). Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими» (19, с. 114).

А.Н. Кирпичников ошибочно полагает, что в этот период всадники на Руси стали меньше применять копья. Он считает, что высокая посадка была присуща всей русской коннице (222, с. 20), На самом деле в данный период, точно также же, как и прежде, существовало три основных типа конников: тяжело-, средне-[120] и легковооружённые. Манера седлания коня имела два варианта и Гербенштейн подтверждает это:

«К шпорам прибегают весьма немногие…»

«Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем (заострённый кверху наподобие пирамиды).

Некоторые носят шёлковое платье, подбитое войлоком для защиты от всяких ударов; употребляют они и копья» 919, с. 114).

Лишь с усовершенствованием огнестрельного оружия необходимость в доспехах стала отпадать (конец 16 — нач. 17 вв.), но на Руси этот процесс шёл медленнее, чем в Европе.

ГЛАВА 5. Конница в эпоху пороха

КОННИЦА ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ XVI—XVII вв.

Серьёзное внимание Лёгкой коннице в Западной Европе[121] стали уделять после Итальянского похода французской армии под командованием Карла VIII (1483—1498 гг.), описанного в мемуарах Филиппа дё Коммина.

Впечатлённый действиями стратиотов, король нанял их на службу, числом, якобы, до 8000. Они составляли ядро французской лёгкой кавалерии до прихода к власти Генриха III (1574—1589 гг.), который расформировал этот корпус (197, с. 198). Как уже говорилось, стратиоты не были конными стрелками, и основным их оружием был дротик — арцегай. В то время стали популярны женетеры[122] (гинеты), набираемые, в основном, из южных районов Франции.

Вооружение и способы действия этих воинов были такими же, как у стратиотов. Кроме дротика, они часто употребляли небольшой щит и разнообразное короткое холодное оружие. Стрелков среди женетеров было очень мало. Всадники ездили на маленьких лошадях и пользовались высокой восточной посадкой на коротких стременах (197, с. 198). Популярность женетеров была столь велика, что их нанимали практически во всех странах Европы. И стратиоты, и женетеры могли сводиться в отдельные корпуса, или их присоединяли к ротам жандармов, где они составляли задние шеренги построений.

Очередной король Франции Людовик XII (1498— 1515 гг.) ввёл новый вид лёгкой кавалерии — аргулетов. Изначально их основным оружием были арбалеты и луки, позже многих из аргулетов стали вооружать аркебузами и пистолетами. Тактика их была подоона тактике стратиотов и женетеров. Как вид кавалерии аргулеты исчезли при Карле IX (1560-1574 гг.) (197, с. 197-198).

При Франциске I (1515—1547 гг.) появляются кренекены, названные так из-за крюка, которым натягивали тетиву арбалета (212, с. 256-257).

Попытки вооружить всадников огнестрельным оружием предпринимались ещё во второй половине XIV в., но из-за его несовершенства все они оказались неудачными.

Первым подразделением конных стрелков считается отряд, организованный итальянцем Камилл о Вителли в 1496 г. (196, с. 42, 112), в начальный период Итальянских войн (1495—1515 гг.). По всей вероятности, конники были вооружены и пистолетами, и аркебузами. Затем это нововведение быстро распространилось по всем армиям Европы.

В книге «Военная дисциплина», её автор Дю-Беллем французскую кавалерию (в 1548 г.) делит на четыре типа всадников: рыцари — жандармы, легковооружённые — шевележеры, стратиоты и аркебузеры. Каждую конную роту составляли 100 жандармов, 100 шевележеров, 50 аркебузеров и 50 стратиотов (196, с. 112).

В правление Генриха II (1547—1559 гг.) во французской армии появляется новый тип лёгкой конницы — карабены. Ими отчасти заменили аргулетов и стратиотов, и каждой конной роте стало придавать 50 карабенов. Преимуществом этих воинов перед аргулетами было то, что они вооружались укороченным и облегчённым типом аркебузы — карабином. Тактические же методы лёгкой конницы оставались прежними: бой в рассыпном строю и, если угрожала опасность рукопашной атаки противника, — уход за линию своих жандармов (197, с. 199, 202).

Некто Рабютен в своих воспоминаниях описал въезд французской конницы в город Мец (1552 г.), во время так называемой Шмалькальденской войны (1552—1556 гг.) между французским королём Генрихом II и Карлом V, являвшимся одновременно королём Испании и Священной Римской империи:

«Жандармерия, числом от 1000 до 1100 человек, на рослых французских, испанских или турецких лошадях, с ног до головы одетая в латы, имея снаряжение цветов своих капитанов, с копьём, шпагой и кинжалом или чеканом; за ними — их свита из стрелков и кнехтов, начальники в роскошном уборе, в золочёных чеканных панцирях, с перевязями, расшитыми золотом и серебром, стрелки с лёгкими пиками, с пистолетами в седельных кобурах, на лёгких доброезжих конях, все и вся такие блестящие, как только можно представить» (196, т. 4, с. 112—113).

Знаменитые немецкие рейтары появились при внуке императора Максимилиана I — Карле V (1519-1556 гг.). Впервые их упоминает в своём письме от 1552 г. некий Лацарус Швенди, и называет «чёрными рейтарами». В 1554 г. в императорском лагере под Намюром стояло 1500 чёрных рейтар, «все со значками на пиках». Рабютен пишет: «чтобы… нас застращать, они сделали себя совершенно чёрными, как настоящие черти» (196, с. 116).

Авторы «Всемирной истории войн» сообщают, что боевое крещение рейтары приняли в бою при Ранти (1544 г.), когда Карл V лично возглавил вторжение в Южную Францию (204, т. 2, с. 152, 216). Однако, здесь, несомненно, допущена ошибка. Бой при Ранти произошёл не в 1544 г., а в 1554, в тот момент, когда Карл V вступил в Пикардию и потерпел поражение от Франциска Лотарингского герцога де Гиза (204, т. 2, с. 217; 515, с. 186). По Дельбрюку же, первый бой, в котором принимали участие рейтары, произошёл раньше — в 1552 г., недалеко от Нанси, близ Сен-Венсена. Ими командовал Альбрехт Алкивиад, вступивший в бой с герцогом Омальским. Новая тактика буквально вызвала шок у французских всадников. Множество их лошадей было убито, а в рукопашной взято в плен или погибло больше всего знати. Попал в плен и герцог Омальский, получивший несколько огнестрельных ран (196, с. 121).

Сложное политическое положение Германии, и повсеместные крестьянские бунты на её территории мешали созданию надёжной материальной базы для организации полноценной, хорошо обученной многочисленной конницы из дворян, их слуг и наёмников. Поэтому Карл V пошёл по самому простому пути, и, как когда-то его дед организовал ландскнехтов, так и он создал рейтарские полки. Туда мог поступить любой желающий, независимо от его социального статуса; будь он дворянин, горожанин или крестьянин.

Новые требования ведения войны не позволяли в достаточной степени обучить кавалеристов правильной посадке и управлению конём. Три месяца, отведённые на подготовку, были просто мизерным сроком (196, с. 131). Командиры нашли оптимальный выход из этой ситуации. В бою первую шеренгу и фланги рейтар составляли из воинов-дворян, имевших некоторый опыт в обращении с лошадью, а следом за ними выстраивали остальных конников. Причём, ввиду низкой индивидуальной выучки, рейтары строились в один огромный квадрат: 17 шеренг по 100 всадников в каждой. Встречались и более крупные соединения.

Рис. 64. Рейтар XVI столетия. 
На первый взгляд, как будто, такой боевой порядок является полной нелепицей. Мы уже много говорили о том, что создавать большие плотные массы всадников не имело смысла. Но идея новой тактики была направлена не на прорыв фронта противника с помощью холодного оружия (естественно, управлять эдакой махиной в рукопашном бою было бы невозможно), а на его обстрел из пистолетов. Кроме того, находясь в общей массе, плохо обученные конники чувствовали себя намного увереннее и защищённее. Как вспоминает в своих мемуарах маршал Таванн:

«С тех пор, как при Карле V… были изобретены пистолеты, немецкое дворянство, служившее до того в рядах ландскнехтов, село на коней и образовало эти эскадроны в 15 или 16 шеренг глубиной. Эти-то эскадроны и ходили в атаку, но не делали прорыва. Первая шеренга повёртывала налево, открыв дорогу второй, которая, в свою очередь, стреляет и т.д., образуя «улитку», чтобы снова зарядить свои пистолеты».

«В бою под Дрё… рейтарам совершенно незачем было производить этого маневра, так как их глубоко построенным эскадронам приходилось иметь дело с тонкой цепью французских рыцарей[123]

Рейтары обзаводились большим количеством пистолетов и носили их не только в седельных кобурах, но и за поясом, даже за голенищами сапог. Так, в письме Мочениго своему дожу от 1546 г. сказано следующее:

«Конница императора очень боится неприятельскую как из-за её числа, так и из-за её прекрасного конного состава, и потому ещё, что многие рейтары имеют по три малюсенькие кремнёвые аркебузы, одна — у луки седла, другая — сзади седла, а третья — в одном из сапог; так что императорские шевалежеры говорят, что в стычках они никогда не чувствуют себя в безопасности, ибо после выстрела из одной аркебузы рейтар берёт в руку другую и часто, даже убегая, кладёт третью себе на плечо и стреляет назад» (196, с. 117)-

Испанец Федерико Бадоэро (1557 г.) говорит о том же способе боя испанских «ферраруоли», созданных по образцу немецких рейтар (196, с. 464).

Иметь при себе такое количество пистолетов (по 4—5 штук) заставляла не только боязнь всадников вступать в рукопашную схватку, но и ненадёжность конструкции оружия того времени. Кремень быстро снашивался, а затравное отверстие покрывалось нагаром и искра не попадала в канал ствола. В бою счищать нагар было некогда, поэтому один пистолет заменяли другим.

Изначально рейтары делились на пикинёров, стоящих в первой шеренге и на флангах, и пистольеров — всех остальных конников. Пиками снабжались воины, имевшие наилучшую подготовку и более качественных лошадей, кроме пик, они вооружались пистолетами и шпагами.

Во время стрельбы пику закидывали за плечо или, держа её в одной руке, стреляли из пистолета другой. Позже (к середине XVI в.) от пик вообще отказались (196, с. 116).

Атака производилась шагом, иначе такая масса конницы немедленно расстроилась бы.

По мере того, как всадники приобретали навык в управлении лошадьми, рейтарские полки стали делиться на более мелкие подразделения и перестали ходить в бой в едином строю.

Можно задаться вопросом, почему же вражеские конники, построенные более мелкими отрядами и, соответственно, имеющие большую маневренность и возможность атаковать конное каре немцев со всех сторон, не пользовались ею? Тем более, что при слабой подготовке рейтар, многие из них, в основном стоявшие в задних шеренгах, вообще стреляли в воздух. О том говорит Де-ля-Ну (196, с. 118). Исчерпывающий ответ на этот вопрос даёт нам Гаспар де Со-Таванн (умер в 1573 г.), написавший сочинение «Школа истинного военачальника». О французской коннице того периода он пишет:

«Самое плохое в прошлом это то, что они (французские кавалеристы — В.Т.) сражались цепью: отдельные полки шли в бой, разделённые пешими солдатами, артиллерией и прочим, так что им было неудобно при случае соединиться одним с другими, чтобы усилить друг друга по надобности. К тому же даже в чистом поле они неохотно присоединялись один к другому, разве если наместник короля окажется на месте и прикажет им это сделать, ибо каждый хочет проявить собственную храбрость, не принимая во внимание ни соседей, ни, так сказать, той горы неприятельских войск, которая готова на них обрушиться, ни страха отдельных солдат, которые, чувствуя свою слабость и опасаясь превосходства сил противника, стараются выбраться из строя, думая не столько о победе, сколько о сохранении жизни при встрече с такой колонной, в которой все люди идут сплочённо, чтобы напасть вчетвером на одного, как мы говорили выше».

«Желательно формировать роты по 80—100 человек в каждой, составлять их из одних земляков, которые хорошо друг друга знают, что укрепит их спайку; роты должны объединяться в полки по 500 бойцов».

«Развёрнутая цепь конницы бесполезна; лучше всего эскадрон в составе 400 человек; эскадроны в 1500 и в 2000 человек, какие бывают у рейтаров одолели бы такой эскадрон, если бы они имели дело с одними этими 400 всадниками; но если иметь 1200 человек, разбитых натри отряда, которые одни за другим будут атаковать противника, то такие небольшие эскадроны будут иметь, намой взгляд, все преимущества на своей стороне. Большая масса людей, собранная в кучу, производит лишь сумятицу, и из них сражается лишь четвёртая часть. Такое множество солдат в одном эскадроне пригодно для рейтаров, потому что 3/4 из них лишь челядь. Первая атака против этих крупных масс приводит их в расстройство, особенно, если она направлена во фланг; и если им удастся устоять против первой атаки первого эскадрона, то второй и третий, наверно их одолеют и разгромят, атакуя из конца в конец и прорываясь насквозь: стоит прорвать первые две шеренги, и остальная масса уже не представляет опасности. У кого наибольшее число эскадронов, по 300—400 человек в каждом, тот и должен победить» (196, с. 122).

Следуя этим принципам, Таванн, будучи маршалом, изменил тактику французской конницы и, обладая большим числом хороших всадников, стал наносить поражения рейтарам:

«Первоначально, …, рейтары били французских жандармов, благодаря своему построению эскадронами. Но, как только последние переняли, в свою очередь, эскадронное построение, они стали побеждать рейтаров, атакуя их энергично в то время, как они караколировали» (196, с. 123).

О том же есть сообщение в одном венецианском документе от 1596 г.:

«Строй рейтаров разбить нетрудно копьями лёгкой конницы. Обычно рейтары, после того, как отдельная шеренга проделывала свой заезд, смыкали ряды, выжидали атаки, встречали копейщиков, которые неслись на них», затем, раздвинув свой строй, пропускали их в него с тем, чтобы обработать их потом своими пистолетами и другим оружием. Но теперь копейщики уже не атакуют одним сомкнутым эскадроном, а, разбившись на несколько небольших взводов, атакуют рейтаров со всех сторон и разят их, и бьют, и пронизывают от края до края, разнося их строй без всякого труда» (196, с. 467).

Слабая дисциплина в рядах французской кавалерии вынудила Таванна серьёзно подойти ещё к одной проблеме, что лучше для конницы: наступать или дожидаться противника, стоя на месте?

«И в древности, и в наши времена спорили о том, лучше ли вступать в бой на рысях, или же дожидаться приближения противника, стоя неподвижно на месте. По-видимому, движение вперёд и галоп увеличивают силу и лошадей и людей для того, чтобы сокрушить эскадроны неприятеля; но, в то же время, это представляет гораздо больше возможностей тем, у кого нет охоты вмешиваться в драку, остановиться, подтянуть поводья и выпутаться из атаки; поэтому, когда капитан имеет дело с новыми солдатами или солдатами, на которых он не может вполне положиться, надо полагать — лучше, если он заставит их ждать, стоя на месте в стройном порядке, или двинет свой эскадрон рысью, либо галопом лишь на расстоянии 20 шагов от противника, ибо тогда сразу можно будет увидеть, кто покидает строй, и трусы постыдятся выйти из строя и оставить своё место перед самой схваткой с неприятелем, когда их капитан тут же может это заметить и заставить их быть храбрыми хотя бы поневоле» (196, с. 467).

Рис. 65. Поединок немецких рейтаров. XVI в.
В XVI в. на полях сражений столкнулись не только две новые тактики, основанные на противоборстве копья и пистолета, но и две социальные системы. Ведь хорошо владеть копьём, иметь хорошего коня и доспехи могли только богатые воины-рыцари, а пистолетом пользовались «простые мужики», не умеющие даже толком сидеть на коне. Тем не менее, борьба велась на равных много лет и окончательную победу не могла одержать ни та, ни другая сторона. Копейный удар был хорош в одних случаях, пистолетная стрельба — в других. Всё зависело от обстоятельств и условий местности.

Эту проблему хорошо освещает Де-ля-Ну (род. в 1531 г.), прозванный своими солдатами «Железная рука» из-за протеза, заменившего потерянную в бою левую руку. Будучи в плену у испанцев (1580—1585 гг.), он написал ряд политических и военных речей под общим названием «Беседы о войне и политике»:

«Среди профессионалов — военных людей считается бесспорно установленным, …, что отряд, вооружённый пиками, должен разбить отряд пистольеров. На этом сходятся испанцы, итальянцы и французы.

Немцы, однако, держатся по этому поводу другого мнения. В эскадроне жандармов, даже если он состоит из дворян, мало храбрых людей, и, когда атака производится развернутой цепью, то скоро в ней образуются пустоты: даже если храбрецы, которые, как общее правило, составляют меньшинство, атакуют энергично, всё же останутся остальные, у которых нет никакой охоты сцепиться с неприятелем: у одного пошла кровь носом, у другого оборвалось стремя или лошадь потеряла подкову, словом, пройдя шагов 200, широкий фронт поредеет и в нём появятся большие проблемы. Это придаёт неприятелю значительную бодрость. Часто из 100 всадников едва 25 действительно дорвутся до неприятельского фронта, а заметив, что их никто не поддерживает, они, переломив свои копья, нанесут 2—3 удара мечом и повернут назад, если их ещё не успели сразить.

Поэтому преимущество рейтаров заключается в их сплочённости; они словно спаяны между собой. Опыт их научил, что сильный всегда побеждает слабого. Даже когда их опрокидывают, они не рассыпаются. Когда же они проделывают свою караколе и подставляют фланг в 20 шагах от неприятеля, чтобы дать залп, заехать назад, зарядить свои пистолеты или достать другие, — тут их не разбивали. Ибо пистолет ведь поражает только на расстоянии трёх шагов, и чтобы опрокинуть отряд, его надо решительно атаковать. Правильного строя надо держаться не только во время боя, но и на походе. Этого-то и не доставало французам; между тем, немцы и на походе строго следили за тем, чтобы каждый оставался на своём месте».

«Если бы вздумали возражать, …, что построение развёрнутым фронтом даёт возможность зайти неприятельскому эскадрону во фланги, то этим мало что выиграешь, ибо в плотную колонну глубоко проникнуть нельзя.

Если же конных копейщиков построить более глубокой колонной, то пользоваться копьями смогут лишь первые шеренги; следующие за ними в общей свалке ничего со своими копьями не в состоянии сделать, и им ничего другого не остаётся, как бросить их и взяться за шпаги. Именно в рукопашном бою пистольер всего опаснее; в то время как копейщик может нанести только один удар своим копьём, пистольер выпускает свои 6—7 выстрелов, и эскадрон как бы в огне» (195, с. 124-125).

Рис. 66. Западноевропейские кирасир (слева) и драгун-пикинёр. Конец XVI — начало XVII вв. 
Рейтары были не единственным видом кавалерии в германской армии. Вместе с ними использовались старые ордонансовые роты, состоящие из жандармов и стрелков. Как пишет посланник Венеции Мочениго:

«Последние… носят панцирь и вооружены лёгкими копьями и кремнёвыми пистолетами, они строятся тесными шеренгами и превосходно сохраняют порядок» (196, с. 113).

Однако, именно рейтары произвели особое впечатление на всю Европу. И в первую очередь тем, что их создание обошлось Имперскому Дому намного дешевле, чем создание ордонансовых рот. Они не нуждались в ценных породистых лошадях, дорогом вооружении; лишь немногие из рейтар (стоящие впереди) были снабжены касками и кирасами, из-за чего их часто называли кирасирами[124] (196, с. 120). Покупка пистолетов обходилась государству гораздо дешевле, чем всё вышеназванное снаряжение. А самое главное, рейтары не нуждались в долгосрочном обучении.

Генрих II Французский для войны с Испанией и Англией (1558 г.) нанял немецких рейтар к себе на службу. Заодно он приказал перенимать французским всадникам новую манеру боя.

Рейтар пригласил на службу и противник Генриха — испанский король Филипп II. По их образцу стали создаваться испанские эскадроны — ферраруоли, названные так из-за коротких плащей, ими носимых. Новый вид конницы вытеснил стратиотов и в Испании.

В середине XVI в. появляются драгуны — ездящая пехота. Хотя прецеденты, когда кавалерия спешивалась в схватке с пехотой, случались и раньше. О том есть сведения у Макиавелли:

«Когда герцогу Миланскому Филиппо Мария Висконти пришлось иметь дело с 18 000 швейцарцев, он послал против них своего полководца графа Карминьола. Тот выступил с 6000 конницы и небольшим отрядом пехоты и при встрече был с большим уроном отбит. Карминьола как человек опытный, сейчас же понял тайну силы неприятельского оружия, его превосходства над конницей и слабости кавалерии перед таким построением пехоты. Он собрал свои войска, снова выступил против швейцарцев, велел своим всадникам спешиться при соприкосновении с врагами и в бою они перебили их всех; так что уцелело только 3000, которые увидели, что помощи ждать неоткуда, побросали оружие и сдались» (68, с. 62).

Теперь же решили специально организовать такой отряд. Создателем драгун считается маркиз де Бриссак. Сформирован этот род войск был во время Итальянских войн, в период между 1550 и 1560 годами (196, с. 120). Всадники ездили на малоценных низкорослых лошадях — клепперах и делились на пикинёров и мушкетёров. Для конного боя ни солдаты, ни лошади не годились, а потому эти части всегда вели сражение в пешем строю.

Рис. 67. Всадники, вооруженные колесцовыми пистолетами {1580-1591 гг.) 
Французские тяжёлые конники — жандармы — не сразу решились уменьшить вес своих лат; наоборот, вначале для защиты от пуль попытались его увеличить за счёт утолщения кирас и шлемов. Де-ля-Ну характеризует этот процесс так:

«Французские дворяне, часто впадают в крайности. Пример, который я хочу привести, касается того способа, каким они теперь имеют обыкновение вооружаться и снаряжаться. Если, правда, у них и были основания сделать свои латы несколько более прочными и надёжными, чем раньше, ввиду той опасности и силы, которую представляв ли пистолеты и пищали, то всё же они настолько превзошли в этом отношении надлежащую меру, что большинство их нагружало себя, вместо того, что можно бы назвать латами, целой наковальней. Благодаря этому, вся красота одетого в броню и латы всадника превратилась в какое-то безобразное уродство. Ибо прежний шлем напоминает теперь железный котёл. На левой руке надета железная перчатка, покрыв её до самого локтя, на правой — такой плохой рукавчик, что он ограждает только плечо. Обычно не носят набедренника. Вместо казакина носят небольшую колоколообразную юбочку и не имеют ни копья, ни пики. Наши кирасиры и шевалежеры при короле Генрихе II были гораздо красивее и изряднее на вид; они носили шлемы, наручники и набедренники на концах, и всё это вооружение было таким лёгким и удобным, что всякий мог носить его без труда на теле, хотя бы 24 часа не снимая.

То вооружение, которое носят в настоящее время, так неудобно и тяжело, что у дворян лет 35 под этими латами болят плечи» (196, с. 125—126).

Первым по-настоящему облегчил доспехи своих жандармов, преобразовав их в кирасир, Морис Нассауский (Оранский) во время Нидерландских войн (1566—1609 гг.).

В нидерландской армии катастрофически не хватало тяжёлых сильных лошадей, необходимых копейщикам-жандармам, кроме того, местность во Фландрии была холмистой, пересечённой множеством песчаных дюн и не годилась для атак тяжёлой конницы. Эти всадники были освобождены прежде всего от нижней части ножных лат и конской брони, уменьшился вес доспехов, а позже для них были отменены и копья. Так образовались первые кирасирские полки. Кирасиры стали вооружаться двумя пистолетами, и шпагой или палашом. Как и жандармские роты, кирасирские не были однородны в своём составе. Латники составляли первую шеренгу и фланги построения, остальные ряды по-прежнему были укомплектованы легковооружёнными аркебузерами, пистольерами и средневооружёнными кирасирами, имеющими более лёгкое снаряжение, чем воины первой шеренги (197, с. 200—201).

В это время впервые встречается термин «корнет» вместо «рота». Так стали называть подразделения различной численности — от 100 до 300 коней. Количество всадников зависело от степени их подготовки: чем лучше она была, тем меньше воинов составляло корнет, и наоборот.

Мориц принял новую тактику для своей кавалерии[125] — кирасир и рейтар.

Каждый корнет делился на два взвода, обученных действовать самостоятельно. При атаке испанских жандармов или немецких рейтар конники нидерландцев давали залп из пистолетов (первая шеренга), а затем, избегая лобового удара, корнет разделялся от середины и заезжал на фланг атакующей роты. Далее следовала двойная атака (197, с. 201).

* * *
В период XVI—XVII вв. были написаны несколько теоретических трактатов, так или иначе затрагивающих тактику и вооружение кавалерии. Кроме уже названных произведений Таванна и Де-ля-Ну был популярен трактат флорентийца Никколо Микиавелли (1469—1527), написанный им в конце XV — начале XVI вв.

Несмотря на популярность, работа Макиавелли является типичным образцом чисто теоретических рассуждений. Автор плохо представляет себе методы боя не только древних римлян и македонцев (68, с. 57—58), но и современных ему ландскнехтов и швейцарцев (68, с. 59). Он досконально изучил труды античных писателей, но, поскольку они сами часто допускали ошибки в рассуждениях (105, т. 2, с. 580— 582), то и трактат, основанный на таких сведениях, получился неубедительным. Его автор не понял сути любой тактики — каким образом должен действовать в строю каждый конкретный воин (68, с. 101).

Конницу Макиавелли ценил очень мало и отводил ей лишь вспомогательную роль:

«Думаю, что благодаря седлу с луком и стременами, которых раньше не знали, всадник в наше время крепче сидит на лошади, чем в древности. Вооружение его по-моему, тоже лучше, так что выдержать натиск современного эскадрона, обрушивающегося на противника всей тяжестью, труднее, чем было остановить античную конницу.

При всём том, я считаю, что не следует придавать конным войскам больше значения, чем это было в древности, потому что, как я уже говорил вам, они в наше время очень часто бывали позорно разбиты пехотой и всегда будут раз* биты, когда встретятся с пехотой, вооружённой и построенной по образцу, о котором я вам рассказывал».

«Поэтому я нахожу, что народы и цари, предпочитающие конницу пехоте, всегда будут слабыми и обречёнными, как мы это и видели в Италии наших дней, которую иноземцы могли разграбить, разорить и опустошить только потому, что она пренебрегала пешей милицией и вся её военная сила состояла из конницы.

Конница, конечно, нужна, но всё же это не первая, а вторая основа войска; она необходима и необычайно полезна для разведок, набегов и опустошения неприятельской страны, для внезапной тревоги и нападения на противника (который из-за этого должен всегда быть под ружьём) и для перерыва подвоза припасов. Когда же дело доходит до решительного полевого сражения, то есть до самого существа войны и цели, ради которой вообще создаются войска, конница годится больше для преследования разбитого противника, чем для других дел, и по своей силе, конечно, далеко отстаёт от пехоты» (68, с. 65—66).

Рис. 68. Западноевропейские аркебузер (на переднем плане) и кирасир-копейщик. Начало XVII в.
Макиавелли обосновывает своё негативное отношение к кавалерии тем, что она не могла выдержать атаки пехоты. Он не понимал, что конница ни в древности, ни в его время вовсе не предназначалась для лобовой схватки с пехотной фалангой или терцией. Разумеется, такие попытки были обречены на провал. Именно поэтому в качестве основной ударной силы он выдвигает пехоту:

«Скажу вам прежде всего, что конница не может действовать в любом месте, подобно пехоте. Когда нужно менять строй, она отстаёт, потому что, если при наступлении необходимо вдруг переменить направление, повернуться кругом, внезапно двинуться вперёд после остановки или столь же внезапно остановиться, то, конечно, конные не могут исполнить это с такой же точностью, как пехотинцы.

Если конница приведена в расстройство натиском неприятеля, то даже при неудаче нападения трудно восстановить в ней порядок; с пехотой это бывает крайне редко. Кроме того, часто бывает, что храброму всаднику попадается пугливая лошадь, а трус сидит на горячем коне, — это нарушает единство строя и приводит к беспорядку. Нет ничего удивительного в том, что небольшой отряд пехоты может выдержать любой конный налёт: лошадь — существо разумное, она чувствует опасность и неохотно на неё идёт (68, с. 67).

Для организации конных отрядов Макиавелли предлагает древнеримскую военную систему и считает, что вооружение всадников должно быть следующим:

«Что касается оружия, я оставил бы существующее вооружение одинаково как для лёгкой, так и для тяжёлой конницы. Мне только казалось бы полезным дать всей лёгкой коннице арбалеты и присоединить к ним некоторое количество фюзильеров, которые, правда, мало полезны в бою, но великолепны для устрашения противника и лучше всего могут заставить его бросить охраняемый проход; одно ружьё стоит двадцати штук любого другого оружия.

Обращаясь к численности этих войск, я должен сказать, что подражал бы римскому примеру и образовал бы при каждом батальоне отряд не больше чем в 300 лошадей, причём 150 пришлось бы на тяжеловооружённых жандармов, а остальные — на лёгкую конницу. Во главе каждого эскадрона стоял бы особый начальник и при нём — 15 декурионов, знамя и музыканты. Каждые 10 жандармов получают 5 повозок, а 10 всадников лёгкой конницы — 2 повозки, нагружаемые палатками, котлами для пищи, топорами и кольями, а если будет возможность, то и другим походным снаряжением» (68, с. 95).

В Испании самым крупным военным теоретиком считался Бернардо Мендоза, написавший труд «Теория и тактика войны», вышедший в 1595 г.

Он не даёт каких-либо однозначных рецептов достижения победы, а конницу советует строить колоннами разной глубины, в зависимости от обстоятельство. Мендоза считает, что первостепенным оружием для всадника является копьё и также как Таванн предлагает разделить роту жандармов или кирасир на две-три части, чтобы удобнее было атаковать скученных в большом строю пистольеров, ферраруоли или рейтар с разных сторон (196, с. 127).

Георг Баста (род. в 1550 г.), уроженец Италии, воевавший с турками, будучи испанским генералом, написал сочинение о лёгкой кавалерии. Сравнивая тактические методы кирасир и жандармов-копейщиков[126], он предпочитает иметь в составе конницы первых, так как копейщик больше нуждается в хорошей экипировке, отличном коне и длительном обучении (196, с. 127).

Обервахмистр города Данцига Иоганн Якоби фон Вальгаузен (вторая половина XVI в.) свои соображения изложил в трактате «Военное искусство на коне». И хотя он выступил с резкой критикой сочинения Басты, сам Вальгаузен предлагал несостоятельную тактику для того времени:

«Копейщик производит надлежащий эффект при атаке малыми эскадронами, построенными не глубже, как и две последующие шеренги, да ещё с интервалом между ними, и при том неплотно сомкнутым строем. Ибо, если во время атаки у переднего споткнётся или упадёт лошадь, то следующему за ним товарищу он не повредит и не помешает, а, напротив, оправившись, он потом может снова присоединиться к строю эскадрона.

Кирасир же должен держаться в плотно сомкнутом большом эскадроне и иметь сбоку и сзади других всадников; когда у него споткнётся, или упадёт, или будет ранена неприятелем лошадь, то, находясь в первой или второй шеренге, он не может подняться, даже если он сам ранен, а его товарищи по ряду, следующие за ним, натыкаются на него и топчут его ногами своих лошадей. Таким образом, жизни кирасира грозит гораздо большая опасность быть затоптанным лошадьми следующих за ним товарищей, чем та, которая угрожает ему от неприятеля. И вот, когда в одной из шеренг кто-нибудь из них упадёт, то едущий за ним не может ни свернуть вбок, ни объехать его спереди или сзади, ибо его настигает следующий, который не видел и не знает, что произошло. Так что нередко здоровые, нетронутые люди и лошади падают друг на друга, топчут друг друга и гибнут, что причиняет огромный ущерб, так как вследствие этого эскадрон расстраивается и сам приходит в смятение благодаря собственному несчастному случаю, а не от действий неприятеля» (196, с. 128-129).

Вальгаузен из-за боязни, что сзади стоящие всадники будут топтать передних в случае падения, полностью лишал кавалерию преимуществ сомкнутой атаки в рукопашном бою. Конники, стоявшие друг от друга на некотором расстоянии, не могли рассчитывать на поддержку товарищей. А если они пытались опрокинуть плотный строй, то каждому из солдат растянутой цепи противостояло 3—4 врага. Не надо долго гадать, за кем в этом случае окажется победа. Конечно, в плотном строю неизбежны потери коней и людей, но их процент был не настолько значителен, чтобы рисковать главным преимуществом во время атаки. Как показывает история войн, советами Вальгаузена никто из практиков не захотел воспользоваться, на полях сражений по-прежнему применялись старые, отработанные и проверенные временем методы.

Не обошёл вниманием проблемы кавалерийской тактики монах-иезуит Герман Гуго, написавший «О конном воинстве древнем и новом» (1630 г.). В своей работе он также утверждает, что копьё необходимо тяжеловооружённому всаднику, но, так как в строю в рукопашной участвует только передняя шеренга воинов, то он предлагает вообще вывести из состава рот копейщиков и объединить их в некое отдельное формирование. Конники должны строиться в 8 шеренг глубиной и атаковать последовательно, одна за другой, чтобы не мешать друг другу. Шеренги копейщиков могли выстраиваться и в две линии в шахматном порядке (196, с. 132—133). Но так как в этом случае копейщики были лишены поддержки легковооружённых: аркебузеров, пистольеров или карабенов, а те, в свою очередь, лишались прикрытия копейщиков, то предложение Гуго также оказалось несостоятельным, потому что тяжёлые всадники просто расстреливались бы шеренга за шеренгой, не успев сойтись с неприятелем вплотную.

Должное внимание тактике и вооружению конницы уделил Раймунд Монтекукули в трактате «Главные правила военной науки» (1664 г.). На русском языке он издавался в 1760 г. О вооружении современной ему конницы автор даёт следующие сведения:

«У нынешних конных полков половинные кирасы на груди и на спине. На шляпах железные кресты, или без шляп каски, с опускным ожерслком на шею, и с наушниками; а при том железные перчатки, на прикрытие руки, по самый локоть. Переднюю у лат, или у кирасы доску, надобно пробовать выстрелом мушкетной пули; а другие железные мелкие вещи пробуются стрельбой из пистолетов и рублением палаша. Наступательное у них ружье, пистолет; а при нём такая долгая и широкая шпага, которой бы рубить и колоть. У первой шеренги можно мушкетонам быть.

Ланца также душа всему ружью у конницы, как копьё у пехоты. Только ланцы за великую трудность в деле в держании их, и во владении сим ружьем на бою, давно уже отставлены.

Сие ружье требует доброй и учёной лошади, с головы до ног в латы одетого человека, при том же нарочного хлопца, и другие выгодности; на что великое иждивение надобно.

Буде боевое место не гладко и не ровно, но кочками, рытвинами и кустарником наполнено, отчего лошади разбежаться нельзя; то и ланца почти всегда при таких случаях без действия и без силы остаётся.

Аркебузерам, или карабинерам ни твёрдого корпуса сочинить, ни на месте неподвижно неприятелю сражения потому дождаться невозможно, что у них оборонительного ружья нет; для того великого числа людей в баталии иметь не советую, дабы они страх с огнём увидя и направо кругом поворотясь, всего фронту в смятение не привели, чтобы в круге поворотясь, и залп по неприятелям давши, то они побежавши, своих людей испугают, или на них опрокинутся. Полные кирасы, или цельные латы к разорванию неприятельского строя, и к храброму претерпению первого от него огня весьма изрядны; но понеже в самом деле усмотрено, что сие вооружение фузейную пулю не выдерживает, то пользы в них мало.

Да ещё на практике оказалось, ежели железо изломится, то раны от сих обломков у человека больше бывают. Буде же латы по пробе, то очень тяжелы, и так человека вяжут, что встать не может, ежели с лошади упадёт.

К тому же от нарукавников с набедренниками сёдлы и латы ломаются, и спину у лошади саднят, то командующие рассудили цельные латы оставя, одни половинные латы иметь» (76, с. 16—18).

«Драгуны ни что иное, как на конь посаженная пехота, с лёгкими и перед фузеями кратчайшими мушкетами, с половинным копьём и с палашами, для скорейшего захвачения нужного места, и ради пресечения у неприятеля дороги. На сие даются им кирки да лопатки. Драгун ставят в промежутках посреди батальонов, дабы через перхоту свою по неприятелям стрелять; а в прочем, драгуны всегда пехотой бьются» (76, с. 16).

«В конном полку рядовых рейтар или драгун 750 человек. Во всяком эскадроне 150 рядовых, по 3 в высоту, а по 50 человек во фронт. А ежели бы эскадроны больше людей в себе имели, то трудно было бы в движение их привести» (76, с. 32).

На основании личного военного опыта Монтекукули выдвигает свои предложения по вооружению тяжёлой конницы:

«Первая у конного войска оборона кираса или латы напереди и с тылу; только бы не тяжелы и не так узко сделаны были, чтобы рейтар в них поворотиться не мог. Шлем с висячими досками на закрытие шеи, наушники, нос, железные перчатки или рукавицы по самый локоть, а пальцы бы у них не узкие были. Это ружье потому весьма нужно, чтоб единой атакой сомкнутого строя неприятеля сломить молено. А ежели рейтар в первой шеренге с лошадью упадёт; то всю силу первого сражения у тебя так отымет, что задние лошади испужавшись, весь строй сомкнут.

Наступательное ружье, припущоные палаши, долгие и острые шпаги, с крытыми эфесами, которых бы пистолет не пробил, и небольшое число мушкетонов».

«Ланца конному солдату лучшее оружие, только надобно такому крепкому и сильному человеку ею владеть, который бы с головы до ног вооружён будучи, и на доброй немецкой лошади сидя, на ровном и гладком месте без всякого препятствия действовать мог. Потом разделившись им на малые эскадроны, и к атаке в рысь поехав, дорогу отворять или кирасирами сие сделав, и первую атаку учинивши, неприятеля рубить».

«Ежели ланца сильного человека, крепкой лошади, ровных мест и помянутых выше сего обстоятельств лишена, а к подкреплению своему кирасир в близости не имеет, то никуда не годится. Кой час неприятель сих ланцеров увидит, то надвое расступится, и в первой трудности сквозь себя пропустит, а то там окруживши, на голову их порубят; как шведский король Густав Адольф, на последней войне в Польше учинил» (76, с. 239-241).

* * *
К началу Тридцатилетней войны (1618—1648 гг.) рейтары исчезают как тип кавалерии (кроме Швеции). Они составляли некую прослойку между тяжёлой и лёгкой конницей, в то же время, рейтар могли заменить и те, и другие, так как их тактика использовалась всеми. Сражаться в пешем строю, как драгуны, рейтары не обучались и не имели соответствующего оружия. В связи с тенденцией к облегчению вооружения конницы и отменой жандармских рот, заменённых кирасирами, в кавалерию стали набирать солдат из любых социальных слоев населения. От обыкновенного конника уже не требовалось того филигранного мастерства во владении копьём, которое было нужно рыцарю и жандарму. При новых способах ведения боя индивидуальная выучка не имела былого значения, после нескольких месяцев тренировок минимальные навыки приобретал любой крестьянин. Армия требовала всё большего и большего количества солдат, обучать которых всем тонкостям не хватало времени. Но эта разнородная масса крестьян и горожан, в отличие от знавших себе цену профессионалов-дворян, была приучена подчиняться командам, а это на войне оказывалось важнее. Путь развития, пройденный за несколько тысяч лет до нашей эры — переход от небольших профессиональных отрядов до массовой народной армии — повторился и в средние века.

К началу Тридцатилетней войны в Западной Европе более чётко проявилось разделение конницы на тяжёлую и лёгкую. Вальгаузен различает кирасир — тяжеловооружённых всадников; аркебузеров и драгун — легковооружённых (196, с. 120; 197, с. 119). Если раньше всех их ставили в единый строй: тяжёлых в первые шеренги, а лёгких — в задние, то теперь они составляли отдельные подразделения. Но вооружение кавалеристов всё равно оставалось неоднородным. Кирасирская рота состояла из 100—120 человек. Если командир считал нужным оставить копья своим воинам, то ими обычно вооружались кирасиры первой шеренги и фланговые ряды. Кроме копья, эти конники имели по одному-два пистолета, шпагу или палаш. По своему усмотрению, кирасиры (да и все остальные солдаты) могли вооружаться дополнительными средствами защиты и нападения: топориками, кончарами, кинжалами и т. д. Конская броня вышла из употребления, доспехами снабжался только сам всадник. Сзади стоящие конники, хотя и назывались кирасирами, но, по сути своей, мало чем отличались от легковооружённых. Их экипировка не имела строгой регламентации. Определялся лишь основной вид оружия: пистолет, карабин или аркебуза[127].

В задачу задних шеренг кирасир входило прикрытие тяжеловооружённых, то есть, что до них выполняли лёгкие конники.

Роты аркебузеров (или карабинеров) были несколько меньшей численности — от 60 до 100 коней (197, с. 120). Легковооружённые первой шеренги иногда имели каски и кирасы, а по желанию командира — ещё и копья. В этом случае аркебузы либо карабины им не были нужны. Сзади стоящие конники не нуждались в доспехах и зачастую сражались в шляпах и куртках. Основным оружием этих кавалеристов были карабины или аркебузы, и пистолеты. Качество и количество вооружения целиком зависело от поставок в полк или роту; оно никогда не было однородным (353, с. 30). При наличии пикинёров, которых всегда старались оставлять в тесном строю, их использовали в качестве прикрытия, а все остальные всадники шли в атаку рассыпным строем. Выстрелив из карабина, конник затем разряжал пистолеты и уходили из зоны боя для перезарядку. Часто применялся метод караколирования. В целом же, тактика и лёгкой и тяжёлой конницы были похожи, но преимущество первой было в быстроте, а второй — в надёжности вооружения. В каких обстоятельствах применять тех или иных конников, зависело от полководца.

Драгунская рота, в среднем, состояла из 100—120 пикинёров и 100—160 мушкетёров (197, с. 120). Их по-прежнему снабжали самыми никудышными лошадками и использовали только для пешего боя. Вооружение и снаряжение драгун были идентичны пехотным, пистолетов им не давали (354, с. 43).

Количество конников в ротах постоянно варьировалось. Например Валенштейн установил его в 1621 г. в 110 коней, а в 1632 г. — в 100. Каждый полк должен был состоять из 10 рот, хотя были также 5-, 7- и 8-ротные. В 1647 г. все кирасирские полки должны были включать в себя 5 эскадронов из 10 рот, что составляло 1000 всадников (197, с. 120).

Глубина строя также была самой разной, но обычно не менее 3 и не более 10 шеренг.

Конница сражалась отдельными ротами, или собиралась большими массами по образцу немецких рейтар. Интервалы между конными отрядами могли равняться длине фронта роты или эскадрона, а могли быть и меньше, скажем, в половину. Поэтому интервалы назывались «полные», «половинные» или «минимальные». Выбор определялся условиями местности (197, с. 122).

Подобная организация существовала в конницах Испании, Чехии, империи Габсбургов и во Франции; но в последней во время правления Людовика XIII (1610—1643 гг.) был сформирован отдельный карабинерный корпус (в 1621 г.) из 16 рот. Изначально каждой роте легковооружённых конников — шевалежеров придавалось отделение карабенов, но ар кебузеры, опробовав более лёгкие карабины, немедленно стали избавляться от тяжёлых аркебуз и приобретать более лёгкие образцы ружей. Карабены стали уже не нужны в ротах, их свели в отдельный отряд (197, с. 67).

Кроме регулярной конницы, страны — участницы Тридцатилетней войны широко использовали наёмников из природных всадников. Имперцы — поляков, казаков и татар (1625—1632 гг.), французы и испанцы — венгров, албанцев, сербов, в аллахов…

Шведская кавалерия Густава II Адольфа (1611—1632 гг.) тоже разнилась по вооружению, хотя её организация была чётче.

Всадники делились на рейтарские и драгунские полки. Первые шеренги рейтарских корнетов составляли кавалеристы, снабжённые кирасами и касками, а потому их часто называли ещё кирасирами. Вооружались они одним или двумя пистолетами и клинковым оружием. Пики официально были отменены, но во время боевых действий могли, по-видимому, использоваться по усмотрению командиров отдельных отрядов. Задние ряды состояли из рейтар, не имевших кирас и вооружённых карабинами, пистолетами и коротким холодным оружием.

Драгуны, вероятно, исполняли роль легковооружённой конницы. Их построение состояло из кирасир — в первой шеренге — (снабжённых, по желанию капитана эскадрона, кирасами и касками) и драгун, вооружённых так же, как и рейтары.

Драгуны в шведской армии не использовались как пехота, поэтому пик у них на вооружение не было.

Полк шведской конницы состоял примерно из 500 коней. Он делился на 4 эскадрона (или роты), по 125 всадников; каждый эскадрон — на 2 корнета по 62 кавалериста. Корнет считался минимальной тактической единицей (204, т. 2, с. 461; 287, т. 3, с. 391). Но это деление было относительным. Так, Гордон, участвовавший в войне с Польшей (1655—1660 гг.), называет следующий состав шведской и наёмной немецкой кавалерии, выступивших в поход:

ПОЛКИ

Курт Христофор граф Кенигсмарский — 9 рот

Граф Понтус Делагарди, полковник — 9 рот

Генерал-майон Баттхер — 10 рот

Христиан фон Бретшлаг, полковник — 9 рот

Герцог Франц Штартман Саксен-Лауенбургский — 4 роты

Майор Шлагт — 1 рота

Майор Броберг — 1 рота (7, с. 53)

Строй шведской конницы состоял из 3—4 шеренг. Уменьшенный состав корнетов и небольшая глубина построений говорят о хорошей подготовке всадников и выездке коней. Менее обученным кавалеристам позволялись более глубокие построения.

Преимущество шведских конников заключалось в их слаженности, маневренности и быстроте. Густав Адольф приказывал атаковать противника холодным оружием, и только первая и, иногда, вторая шеренги имели право разряжать пистолеты на ходу. Филипп Богуслав Хемниц так характеризует тактику шведов:

«Его принципом в отношении кавалерии было не допускать разных хитросплетений, не ведущих прямо к цели, заездов и караколе; он строил её в три шеренги, прямо устремлял на неприятеля, ударял на него и позволял стрелять не более, как двум первым шеренгам, лишь на таком расстоянии, когда они различали белки глаз противника; после чего должны были браться за палаши, а последняя шеренга должна была ударять на врага одними лишь палашами, приберегая оба пистолета (первая шеренга только один пистолет) про запас для рукопашной схватки» (196, с. 163).

Гордон пишет, что перед Польским походом фельдмаршал Виттемберг наставлял командиров конных и пехотных отрядов следующим образом:

«18-го был день отдыха; фельдмаршал собрал начальников всех отрядов и обратился к ним с речью, в которой говорил им, чтобы каждый научил подчинённых ему солдат, между которыми многие были плохо обучены, как они должны вести себя в случае встречи или сражения с поляками, причём они не должны обращать внимание на шум и крики врагов, но главное держаться по возможности плотнее, так как поляки отличные наездники, умеющие быстро пользоваться каждым удобным обстоятельством, но не любящие иметь дело со стройными рядами» (27, с. 53).

Часто шведские корнеты строились вперемежку с отрядами мушкетёров, их поддерживающими. Так было, например, в сражениях при Брейтенфельде (1631 г.) и Лютцене (1632 г.). Мушкетёры встречали залпами атаку конницы противника с дистанции, превышающей дальность пистолетного выстрела, затем врага атаковала шведская кавалерия, небольшими отрядами с разных сторон. Неудивительно, что неповоротливые, более многочисленные и менее обученные немецкие роты почти всегда проигрывали.

Шведская конница не имела в своём составе природных всадников и остро нуждалась в их поддержке, поскольку противники наняли много кавалеристов из числа литовцев, татар, в аллахов, сербов, венгров. Поэтому шведы начали серьёзные боевые действия (1630 г.) только после того, как получили подкрепление, в составе которых было много запорожских казаков (170, с. 81).


КОННИЦА ТУРЦИИ

Образовавшаяся на развалинах Арабского халифата Турецкая империя (в начале XIV века), основоположником который был эмир Осман (1290—1326 гг.), военную организацию имела очень похожую на европейскую. Она также основывалась на феодальном порядке. С течением времени система менялась, а структура усложнялась (204, т. 2, с. 334—335).

Восточная «ленная повинность» отличалась от западной тем, что участок земли с живущими на нём крестьянами — тимар — отдавался воину в наследственную собственность с правом продажи. Турецкий феодал — тимарли (или тимариот) получал землю в начале своей службы, а за какие-либо заслуги его надел увеличивался (195, т. 3, с. 298). Этим достигалась полная зависимость тимариотов от власти султана. Из их числа набиралась конница — сипаги и пехота — асабы. Кроме того, в кавалерию (и пехоту) входило множество подвластных народов и иностранных наёмников — гуребов.

Эта структура просуществовала вплоть до XVII в. Как и в Европе, вся захваченная территория Османской империи была поделена на провинции — эялеты (герцогства), которые, в свою очередь, делились на санджаки (графства). Первыми управляли бейлер-беи, вторыми — санджак-беи. Оставались и государственные земли, не розданные в личное пользование, они разделялись на округа — казы.

Эти территории составляли резервный фонд для новых тцг мариотов. Правители казов — кадии — подчинялись непосредственно Стамбулу, где располагалась главная канцелярия Османской империи — «Высокая Порта».

Рис. 69. Турецкие сипаеи: тяжеловооруженный «улуфеджий» (на переднем плане) и легковооруженный «силихдар». Конец XV- начало XVI вв.
У каждого из крупных наместников была собственная дружина большей или меньшей численности, для контроля за подвластной территорий. Часть её набиралась из всадников-агаларов (или агларов)[128] (76, с. 242).

Тяжёлая конница — сипаги — по своему вооружению, как и рыцарские дружины, была неоднородна. Наиболее богатые воины являлись на службу в полных доспехах и на бронированных конях. Они назывались улуфеджии — «ратники» и стояли в первых шеренгах конных построений. Улуфеджий могли иметь несколько наёмников или конников из числа подвластных им людей. Эти воины создавали прослойку силихдаров — «оруженосцев». Силихдары строились вперемешку с хуже вооружёнными бедными улуфеджиями в задних рядах. Тактика турецкой конницы была аналогична европейской.

Рис. 70. Турецкий всадник-бехли. Из книги XVI века.
На границам государства располагались отряды «бехли» — из тяжело- и легковооружённых всадников. Они несли гарнизонную службу и набирались из числа сипагов-тимариотов, или из наёмников (76, с. 242). Существовали и так называемые «алжанджи» — видимо, конники, выставляемые государственными округами-казами, либо союзниками.

Наёмная конница состояла из татар, молдаван, валлахов, сербов. В подавляющем большинстве это были легковооружённые воины. Ядром турецкой кавалерии являлась личная гвардия султана — балуки-сипаги (или спогланы) (76, с. 242). Они получали жалование непосредственно из казны Порты и, видимо, не имели своих тимаров.

Турецкие конники практически поголовно владели луками и самострелами. Позже среди них стали распространяться карабины, пистолеты, аркебузы и мушкеты. Многие воины использовали и луки, и огнестрельное оружие.

Вариантов вооружения существовало множество, потому что всадники снаряжались, в основном, за свой счёт. Монтекукули даёт сведения по вооружению турецкой конницы:

«Оборонительное у турков ружье; панцири, железные рукавицы по самый локоть, мисюрка и щиты».

«…ополчения татарского, молдавского, и волоцкого народов… Оборонительного оружья не носят; сёдла у них без стремян и без лук; ружье их сабли да лук, да на конец стрел своих навязывают огненные пулы; убегаючи бьются беспрестанно в бегании и разъездах; по три и по четыре заводных лошадей всегда при себе имеют, дабы на свежую пересесть, ежели первая устанет или убита будет».

«Наступательное у турок ружье вблизи, лёгкое копьё или дротик с кистью, под самым железом сабля, долгие остроконечные шпаги; стальные булавы, чеканы и ручные, то есть топорики за поясом. Издали употребляют стрелы, бросальные копья, ручницы с колесцами, да пистолеты» (76, с. 236—238).


КОННИЦА РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

До начала XVI в. польская конница набиралась по той же схеме, что во всей Западной Европе. Она состояла из тяжеловооружённых «копейных» рот, аналога рыцарских (позже жандармских), и легковооружённых всадников из литовцев, татар, молдаван, валлахов, сербов, выступавших в качестве наёмников или союзников.

Копейные роты разделялись на жандармов-«копейщиков» и лёгких «стрельцов», вооружённых арбалетами, луками, дротиками, лёгкими копьями и т. д. Схема построений и тактика не отличались от общеевропейских.

С созданием Речи Посполитой в результате объединения Польши с Литвой, для контроля над южными и восточными границами понадобились иные формирования, более лёгкие, чем копейные, состоящие из природных конников. Сам проект содержания постоянных отрядов на рубежах Союза назывался Оборона Поточна, а его первым руководителем стал Пётр Мышковский[129].

Так появились первые гусарские формирования в Польше. Изначально всадников набирали из инородцев, в большинстве из сербов, а позже — и из поляков. Гусарские роты, как и вся остальная часть польской конницы, делились на копийников и стрельцов. Причиной тому было минимальное количество тяжёлой конницы, выделенное для Обороны Поточной. Соответственно, лёгкие гусары были вынуждены применять оба вида конной схватки: плотный и рассыпной строй.

На картине «Битва под Оршей»[130] гусары-копейщики изображены художником в своеобразных фетровых или меховых шапках, украшенных перьями, или венгерских шапочках — «матерках»[131].

Доспехов, кроме простёганных кафтанов, они не имеют и были вооружены асимметричными щитами — тарчами, саблями и копьями — «древами». Но, скорее всего, художник изобразил парадные атрибуты гусар; в бою же они наверняка использовали шлемы и кольчуги, необходимые всадникам, стоящим в первой шеренге. Судя по картине, конских доспехов гусары-копийники не использовали. Но вполне можно допустить, что стёганые попоны, подобные тем, которые позже использовались в «панцирных» ротах, они всё же имели (330 № 1, с. 36; 354, с. 47).

Позже гусарские формирования распространились по всей Речи Посполитой и образовали лёгкую конницу, наряду с имевшейся рыцарской. Каждый копейщик или «товарищ» должен был являться на службу в сопровождении нескольких стрелков, называвшихся «шеренговыми» или «пахоликами». Число их могло разниться, иногда доходило до 14 и более. Были также случаи, когда копийник приезжал в одиночку.

Пахолики вооружались за счёт «товарища», поэтому имели разные виды оружия, включая и огнестрельное.

Кроме гусар и тяжеловооружённых копейщиков широко использовались наёмная конница из Гермайии, Южной Европы или степняков.

Процесс набора в кавалерию проходил одинаково и в Польше, и в Литве. Виленский сейм (1528 г.) предусматривал следующий порядок. Владелец имения обязан был выставлять из каждых восьми человек, записанных на службу, одного — «на добром коне и в полном вооружении». Остальные семеро зачислялись «стрельцами». В 1529 г. был выработан устав, согласно которому:

«… кто имеет 700 служб, тот обязан выставлять 100 ратников (пахоликов) добрых, конно и збройно; у кого 400 служб, тот выставлял 50 пахоликов; у кого только 8 служб, тот обязан сам ехать на службу; у кого меньше 8 служб, тот обязан сам ехать, толь не на таком коне и не в таком вооружении, каких требует устав, а смотря по средствам своим».

«Убогие шляхтичи, не имеющие ни оного своего человека, обязаны ехать сами на службу, смотря по Средствам своим» (300 кн. 3, с. 313-314).

К середине XVI в. необходимость в тяжёлых копийных или жандармских ротах начинает уменьшаться из-за распространения огнестрельного оружия. Но в тяжёлой коннице, как в таковой, нужда не исчезла. Поэтому пришедший к власти Стефан Баторий (1576—1586 гг.), талантливый дипломат и полководец, осуществил давно назревавшую реформу в армии, в частности, в кавалерии.

Популярные среди шляхты гусарские формирования превратились в тяжёлую конницу кирасирского образца. В число товарищей стали приниматься состоятельные землевладельцы, имеющие годовой доход не менее 50 000 злотых (212, с. 286; 283, с. 53).

Как правило, каждый товарищ или копейщик должен был иметь при себе 4-х пахоликов, но допускались и иные варианты. По поводу вооружения гусара Стефан Баторий давал следующие указания:

«… а те солдаты, которые будут служить в гусарах, должны иметь хороших лошадей; выходя на войну, должен он (гусар) садиться на коня с копьём, в латах, в налокотниках, в шлеме, с коротким ружьём, с саблей, с кончаром или с палашом» (37, с. 59).

Обычно в бою «товарищи» облачались поверх доспехов в звериные шкуры. Встречались барсовые или леопардовые, белого или бурого медведя, волчьи, тигровые, рысьи и, надо думать, иных зверей (37, с. 50; 210, с. 116).

Скорее всего, они были отличительным знаком роты или полка.

Рис. 71. Польские кавалеристы: гусар (на переднем плане) и всадник «панцирных» рот. XVI начало XVII вв.
Товарищи, а часто и пахолики, надевали своеобразные крылья, сделанные из индюшачьих, орлиных, гусиных перьев. Истоки этой традиции, видимо, надо искать в обычаях турецких и татарских всадников, поскольку они часто использовали такой элемент в своём снаряжении (330, т. 1, с. 9; 330, т. 2, с. 38). Вначале крылья изготавливали небольшого размера и крепили либо на щите, либо у луки седла, сбоку или сзади. Считается, что во время скачки они издавали неприятный для слуха неподготовленных лошадей звук. Те начинали беситься, не подчинялись воле наездника, и, таким образом, конный строй противника разрушался (330, т. 1, с. 15; Цейхгауз. — М., 1998, № 7, с. 5—6). Позже, к середине XVII в., крылья у гусар увеличились в размерах. Крепились они (одно или два) жёстко к спинной части доспехов и нависали над головой кавалериста. Это дало основание полагать, что, кроме вышеизложенного, крылья имели и другое назначение — они защищали гусара от петли аркана в том случае, если строй рассыпался и конники сражались индивидуально.

Обе версии вполне приемлемы и обоснованы.

Пахолики по-прежнему снаряжались за счёт гусара и могли быть вооружены самым различным оружием.

Роты были различными по численности — от 50 до 120 всадников. Строились обычным способом: первую шеренгу и фланги составляли товарищи, а в центре стояли пахолики, задачей которых было прикрывать копийников-гусар рассыпным строем, давая им возможность беспрепятственно атаковать противника.

В то время, как в Европе постепенно отказались от копий, в гусарских ротах их по-прежнему использовали. Длина копья могла быть от 19 до 21 фута (около 6—6,5 м) и, поскольку всадник, хорошо владеющий таким оружием, доставал врага в рукопашной раньше, чем тот успевал приблизиться на длину клинка, преимущество в этом случае было на стороне гусара. Как писал в своём дневнике Маскевич «вместе с силой мы потеряли и необходимые для гусар копья, коими вредили неприятелю» (37, с. 59). Жолкевский вспоминает в своих мемуарах бой под Клушино (1610 г.): на эту иноземную конницу (немецкую или шведскую — В.Т.) соединившись напали несколько наших рот, вооружённых копьями (у тех, у кого ещё были), саблями и кончарами. Конница, не поддержанная москвитянами и немецкой пехотой, не могла устоять и пустилась бежать в свой стан…» (37, с. 59).

Гордон в дневнике описывает действия гусар в бою с русскими под Чудовом (1660):

«Гордон, бывший прошлую ночь на страже, выступил раньше других, получив приказ служить подкреплением роте гусар, которая должна была врубиться в неприятельский кавалерийский полк, по-видимому, составлявший арьергард. Неприятельские войска выстроились в два сильных эскадрона; немного влево сзади их находился пехотный полк. Польская армия приближалась в боевом порядке. Гордон шёл немного влево от гусар, которые на близком расстоянии от врага приготовили копья для нападения. Увидев это, русские выстрелили из карабинов и обратились в бегство, приведя в беспорядок и пехотный полк; польские гусары преследовали их до лагеря. Несколько русских было убито и ранено и отнято три знамя. Когда поляки приблизились к арьергарду и начали стрелять в него, то он сделал поворот налево и пробился через пехотный корпус казаков, приведя его в беспорядок; от двух до восьми сот казаков отделились от остальных и отступили в лес, откуда стреляли в Гордона, когда он проходил мимо со своими людьми. Он остановился и велел подоспевшим драгунам спешиться и напасть на казаков, которые после получасового сопротивления были все избиты» (27, с. 195).

Однако без серьёзного прикрытия со стороны пехоты или лёгкой кавалерии гусары оказывались неспособны противостоять рассыпным атакам легковооружённых всадников и часто бывали биты, так как рассыпавшийся противник имел возможность атаковать плотно построенную гусарскую роту с любой стороны, постоянно уходя от лобовых ударов копийников. ПаЯолики, не имевшие достаточной кавалерийской подготовки, в отличие от казаков, татар или турок, в индивидуальных поединках проигрывали, явно уступая им. Такой случай описывает Гордон, рассказывая о бое под Слободищем (1660 г.):

«Кавалерийские полки, довольно далеко подвинувшиеся по обеим сторонам лагеря, оказались теперь в затруднительном положении, особенно лейб-копейщики (гусары — В.Т.) генерала под начальством Сокольницкого и его же кавалерийский полк под начальством барона Одта, прибывшие к узкому проходу, отделявшему лагерь от болота, и старавшиеся к вреду своему укрепиться на вершине холма, как раз в то время, как пехота была изгнана из лагеря. Казаки, напавшие на них со всеми своими силами, загнали их в болото, в котором многие из них были принуждены оставить своих лошадей и спасаться пешими; многие из их были частью убиты, частью ранены» (27, с. 205).

По этой причине Стефан Баторий не мог ограничиться созданием только гусарских рот, и сформировал так называемые «панцирные» или «казачьи» полки. Экипировались они по тому же образцу, что и первые гусарские части. Всадники, стоявшие в первых рядах, имели усиленное снаряжение: кольчуги, мисюрки, шлемы, лёгкие копья, сабли, луки, иногда щиты и т. д. Остальные доспехами почти не пользовались и вооружались сами различным оружием, принятым по всей Европе и на Востоке (212, с. 286; 330, т. 1, с. 17—18). Большое число панцирников формировалось из числа менее зажиточной литовской знати.

Поскольку Украина тоже входила тогда в состав Речи Посполитой, то и её военные ресурсы были задействованы для прикрытия границ государства. Именно Стефан Баторий ввёл списки-реестры, в которые заносились украинцы, находившиеся на службе у Речи Посполитой. Так появились «реестровые» казаки. Вооружались и снаряжались они по образцу польских панцирных всадников. Казачьи отряды могли действовать строем — «батованием», и врассыпную. Правда, Боплан отзывался о казаках, как о неважных воинах:

«Нельзя сказать, чтобы были плохи на море, но не таковы на конях: я сам видел, как 200 польских всадников рассеяли 2000 отборных казаков» (214, с. 287).

Рис. 72. Казак (старинный рисунок)
Но подобное могло произойти в любой армии. Политические уловки, к которым прибегали дипломаты Габсбургов и Швеции перед началом и во время Тридцатилетней войны, чтобы заполучить казачьи отряды в свои армии, напротив, говорят об их высоких боевых качествах.

Обращаясь за помощью к Сигизмунду III (1587—1632 гг.), маршал Валленштейн настаивал через своих агентов на присылке подкреплений не из числа польских гусар, аналог которых — кирасиры — имелись у Габсбургов, а казаков. В письме Белецкого к Яну Сапеге, датированном декабрём 1630 г., мы читаем:

«Валленштейн просит 10 000 запорожцев» (170, с. 80).

Советник Фердинанда II — Квеетенберг пишет Валленштейну в 1632 г.:

«Поляки обещают 10—12 тысяч гусаров, но я полагаю, что лучше получить от них казаков» (170, с. 80).

Валленштейну уведомляет Геца об отказе от использования польских гусар, ввиду их «низких боевых качеств» (170, с. 80).

Рис. 73. Украинский казак. Конец XVI, начало XVII вв.
Это неудивительно. Любая европейская армия не имела достаточного количества природных всадников и, естественно, в них нуждалась. Не хватало такой кавалерии и Густаву II Адольфу. Шведы оценили боевые способности казаков ещё в 1613—1614 гг., во время военных действий в России. Тогда к ним примкнули два казачьих отряда — Барышникова и Сидорка, ушедшие от гетмана Ходкевича (170, с. 79).

В течение ряда лет агенты шведского короля пытались через русское правительство нанять казаков, но получали отказ: «Запорожцы люди польского Короля, а между Польшей и Москвой перемирие», — таков был ответ. И только с конца 1630 г. изменившиеся отношения между Русью и Польшей позволили шведам обзавестись желанной кавалерии. В августе 1631 г. представитель герцога Тосканского при Венском дворе доносит, что шведы получили подкрепление, в том числе — несколько тысяч всадников, посланных русским царём (170, с. 81).

При Стефане Батории стали образовываться польские драгунские роты по образцу западноевропейских (330, т. 2, с. 8—9). Гордон, взятый поляками в плен (в 1656 г.) и перешедший на службу к Речи Посполитой, вначале командовал одной из таких рот:

«Эта рота (драгун — В.Т.) состояла из 80 поляков, одетых в синие мундиры по немецкому образцу» (27, с. 71).

Кроме названных конных частей, на службу в армии Речи Посполитой привлекались в качестве наёмников немецкие рейтары (330, т. 2, с. 7-8), татары (330, т. 2, с. 14-16), отряды венгров, сербов, молдаван, валлахов.

Ядром всех войск государства являлась королевская гвардия, куда входили отборные отряды из всех видов кавалерии и пехоты (330, т. 2, с. 10—12).


ТАТАРСКАЯ КОННИЦА

На протяжении долгого времени татарские орды были попеременно то противниками, то союзниками Речи Посполитой и Руси. В их тактике ничего не менялось, за исключением освоения огнестрельного оружия.

Боплан, служивший королю Сигизмунду III, вспоминает о казаках и татарах:

«Буджацкие татары, занимаясь беспрерывною войною, храбрее крымских и искуснее в наездничестве. На равнине между Буджаком и Украиною обыкновенно разъезжают 8 или 10 тысяч сей вольницы, которая, разделяясь на отряды в тысячу всадников, удалённые один от другого на 10 или 12 миль, гарцуют по степям и ищут добычи. Посему казаки, зная, какая опасность ожидает их в степях, переходят оными в таборе или караване, то есть между двумя рядами телег, замыкаемых спереди и сзади восемью или десятью повозками; сами же с дротиками, пищалями и косами на длинных ратовищах идут посреди табора, а лучшие наездники вокруг оного, сверх того, во все четыре стороны, на четверть мили высылают по одному казаку для наблюдения. В случае поданного сигнала табор останавливается».

«Случалось и мне несколько раз с 50 или 60 казаками переходить степи. Татары нападали на наш табор в числе 500 человек, но не в силах были расстроить его; да и мы также мало вредили им; ибо татары только издали грозили нападением, не подъезжая однако на ружейный выстрел, и пустив через наши головы тучу стрел, скрывались. Стрелы их летят дугою, вдовое далее ружейной пули» (214, с. 286—287). если же татары не в силах отразить саблями натиска поляков, то рассыпаются подобно мухам в разные стороны, пуская стрелы на всём скаку и так метко, что в 60 и даже в 100 шагах попадают в неприятеля. Поляки не могут их настигнуть, имея коней не столь быстрых и поворотливых, как татарские, а татары, отскакав на четверть мили, соединяются, встречают ляхов строем, и при нападении их снова рассыпаются, пуская стрелы по-прежнему на всём скаку через левое плечо» (263, с. 17).

Кроме этого, есть сведения о татарах у шляхтича Броневского, посланного Стефаном Баторием в Крымскую орду. Он говорит, что татары умеют чрезвычайно быстро строиться в ряды и двигаться в них, а по словесной команде или иному знаку командира мгновенно рассыпаются и строятся вновь (263, с. 17).

Подробно описывает способ стрельбы татарских наездников из луков Иоанн Нейгофф:

«Лучшее впечатление делает татарская конница, сохранившая свою старинную храбрость и изворотливость и владеющая луком и стрелами с удивительной ловкостью Лук, для напряжения которого необходима сила, равная тяжести от 60 до 100 фунтов, сделан из эластичного дерева и загнут рогом, разводящимся с середины, где он связывается на два особенные лука, которые с концов шире; тетива сделана из плотно сплетённых ниток; стрелы, с стальными остриями, хорошо выточенные и с перьями… Собираясь натянуть лук, берут его несколько на откос в левую руку, кладут тетиву за агатовое кольцо на большой палец правой руки, которого передний сустав загибают вперёд, сохраняют его в этом положении с помощью среднего сустава указательного пальца, прижатого к нему, и натягивают тетиву до тех пор, пока левая рука вытянется, а правая подойдёт к уху; наметив свою цель, отнимают указательный палец от большого, в ту же минуту тетива соскакивает с агатового кольца и кидает стрелу с значительной силой. Однако ж едва ли нужно замечать, что эта конница, несмотря на свою храбрость, ловкость и бесчисленность, ничего не может сделать против самой обыкновенной европейской пехоты».[132]


КОННИЦА РУСИ XVI—XVII веков

Поместная система набора кавалерии в русское войско полностью сформировалась при Иване IV Грозном и была закреплена рядом законодательных актов. Прежде всего царь уравнял вотчинников и помещиков в правах. И хотя вотчины официально продолжали оставаться личной собственностью землевладельца, их хозяева всё равно были теперь ограничены в своих свободах и, также как помещики, обязывались служить царю. Крупные вотчинники — бояре и удельные князья (фактически ничем не отличавшиеся от бояр) должны были являться на службу с собственными дружинами. Набор осуществлялся единым способом во всех землях: в вотчинных, помещичьих и государственных. Тяжеловооружённый всадник выставлялся с каждых 50 гектаров земли, соответственно, устанавливалось, сколько конников и в каком вооружении должно было явиться от тех или иных владений.

Земли и помещиков, и вотчинников передавались по наследству, новых участков их сыновьям, поступившим на службу, не выделялось. Следовательно, государству не надо было вести захватнических войн для обеспечения землями нового поколения воинов (204, т. 2, с. 284—285).

Периодически устраивались смотры и учения кавалерии, в которых отрабатывалось мастерство конников. Слабой стороной такого метода было то, что количество и уровень смотров зависели от феодалов, их проводивших, соответственно, степень боевой подготовки в разных районах оказывалась неодинаковой.

Все служилые люди — и вотчинники, и помещики — при Иване Грозном именовались общим термином — «дети боярские». Они поимённо заносились в особые списки — «десятни», в которых было отражено, в каком вооружении и с каким количеством конников из своей дворни или наёмников воин должен явиться.

Самой лучшей частью конницы считался «царский полк», размещавшийся в Москве и её окрестностях. Можно сказать, что этот корпус являлся личной царской дружиной и, поскольку за её подготовкой следил сам государь, то была она гораздо боеспособней по сравнению с остальной региональной конницей. Котошихин оставил нам описание этого корпуса, аналогично которому составляли свои полки крупные бояре. Правда, стоит сказать, что во времена Алексея Михайловича (1645—1676 гг.), о царствовании которого рассказывает Котошихин, подготовка и структура этих частей изменилась в худшую сторону:

«А бывают в царских и в боярских (полках), на службе стольники и стряпчие и дворяне и жильцы, росписаны посотенно; и над всякою сотнею учинены головы сотенные из стольников и из дворян, а у них порутчики и знаменщики и с тех же чинов, меньших чинов люди. А хоругви у них большие, камчатые и тафтяные, не таковые, как рейтарские; трубачи и литаврщики их же голов дворовые люди. А учения у них к бою против рейтарского не бывает, а строю никакого не знают, кто под которым знаменем написан и потому ездят без устрою.

Да из стольников же, и из стряпчих, и из дворян, и из жильцов, выбирает царь их своего полку добрых людей с 1000 человек, которым быти всегда к бою и не к бою при нём самом и для оберегания знамени его царского, да для всяких дел в рассылку ясаулов с 60 человек; а бояре и воеводы потому ж выбирают их своих полков, для чести своей и оберегания царского знамени, которые даются им воеводам от царя, и для особых их боярских знамён, человек по сту, кого излюбят, да для всяких воинских рассылок ясаулов человек по 20, молодцов добрых.

Да в то же время, как бывает у царя смотр всем ратным людям перед войною; и в то время у стольников и у стряпчих и у дворян Московских и у жильцов росписывают, сколько за кем крестьянских дворов, и сметя против крестьянских дворов напишут за ними быти к бою людей их со всею службой, всяких чинов за человеком человек по 5 и по 6 и по 10, и по 20 и по 30 и по 40, смотря по их животам и по вотчинам, кроме тех людей, которые с ними бывают за возами. А как приличится бой, и тех их людей к бою от них не отлучают, а бывают с ними вместе под одним знаменем» (51 с 146-147).

В региональную конницу набирались отряды, собранные из «даточных людей». В эту категорию входили и крестьяне, и горожане. Видимо, в число «даточных» попадали жившие в монастырских вотчинах и государственных землях, не розданных в частное пользование.

Рис. 74. Поместная конница Руси: лёгкий лучник и тяжеловооруженный воин (на заднем плане). XVI, начало XVII вв.
Даточные делились на 2 разряда: тех, кто должен был являться на службу «с подводой, с лошадью, и с телегой, и с хомутом, и с топором, и с киркой, и с заступом, и с лопатой» (268, с. 137) — их задачей было выполнение обозных обязанностей; и тех, кто являлся с соответствующим вооружением и с конём. Последних, скорее всего, приписывали к боярским отрядам и использовали так же, как поляки пахоликов, хотя поздние документы, сообщающие о более серьёзном вооружении даточных всадников, дают основание причислить их к тяжёлой коннице (268, с. 131).

Мы, право, затрудняемся представить, что мог бы сделать даточный крестьянин в бою, будь он даже снабжён доспехами, луком или огнестрельным оружием, но при этом не умея ими пользоваться. Видимо, речь в документах идёт о некой воинской прослойке, составлявшей монастырские дружины. Ведь монастыри, так же как и бояре, нуждались в защите и контроле над своими владениями и во избежание бунтов давали возможность профессиональным воинам селиться на монастырских землях, выделяя им участки с соответствующим количеством крестьян.

Нам кажется, что данное объяснение наиболее приемлемо.

Важнейшей частью русской конницы являлись казаки, нёсшие пограничную службу. О них также есть сведения у Котошихина:

«Казачьи полки, старые ж; а устроены те казаки для оберегания порубежных мест от Польской границы, и тех казаков было до войны с 5 000 человек, а ныне их немногое число; а учинены они в казаки от служилых людей, из рейтар и из солдатов, после прежних служеб, и даны им дворы и места и земля пахотная; а оброку царю и податей не платят никаких. А как они бывают на службе, и им жалованья даётся погодно, против драгунов; а к бою служба их против рейтарского строю, знамёна малые ж, своим образцом; начальные люди у них, голова, атаманы, сотники, есаулы, из дворян и из рейтарских начальных людей.

Донские казаки; и тех Донских казаков с Дону емлют для промысла воинского, посылать в подъезды, подсматривать, и неприятельские сторожи скрадывать; и даётся им жалование, что и другим казакам. А будет их казаков на Дону с 20 000 человек, учинены для оберегания Понизовых городов от приходу турских, и татарских, и нагайских людей, и калмыков. А люди они породою Москвичи и иных городов, и новокрещёные татаровя, и запорожские казаки, и поляки, и ляхи, и многие из них московских бояр и торговые люди и крестьяне, которые приговорены были к казни в разбойных и в татиных и в иных делах, и покрадче и пограбя бояр своих уходят на Дон; и быв на Дону хотя одну неделю, или месяц, а лучится им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них вперёд дела никакого ни в чём не бывает никому, что кто ни своровал, потому что Доном от всяких бед освобождаются. И дана им на Дону жить воля своя, и начальник людей меж себя атаманов и иных избирают, и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу. А кого лучитца им казнити за воровство, или за иные дела и не за крепкую службу, и тех людей посадя на плошади, или на поля, из луков или с пищалей расстреливают сами; также будучи на Москве или в полках, кто что сворует, царского наказания и казни не бывает, а чинят они меж собой сами ж. А как они к Москве приезжают, и им честь бывает такова, как чужеземским нарочитым людям; а ежели бо им воли своей не было, и они б на Дону служить и послушны быть не учали, и только б не они Донские казаки, не укрепилось бы и не были б в подданстве давно за Московским царём Казанское и Астраханское царствы, за городами и с землями, во владетельстве. А посылается к ним на Дон царское жалованье, денежное, не гораздо помногу и навсегда; а добываются те казаки на Дону на всяких воинских промыслах от турских людей, горою и водою, также и от персидских людей и от татар и от калмыков, и что кто где на воинском промыслу не добудут, делят всё меж собой по частям, хотя кто и не был. Да к ним же Донским казакам из Казани и из Астрахани посылается хлебное жалованье, чем им мочно сытыми быть; а иные сами на себя промышляют» (51, с. 151-152).

В конце XVI — начале XVII века в русскую кавалерию стали привлекать много наёмников из Западной Европы, из которых формировались рейтарские роты. Некоторые капитаны приходили на службу к царю с собственными отрядами всадников. В начальный период Смутного времени (1604—1605 гг.) немецкие рейтары были, пожалуй, самой боеспособной частью конницы правительственных войск. Так, по сообщениям Конрада Буссова, несколько субъективным, но, в целом, дающим правильную характеристику состоянию русской армии в тот период, правительство Бориса Годунова (1598—1605 гг.) и Фёдора Борисовича (1605 г.) было целиком обязано победам над Лжедмитрием I именно немецким рейтарам.

В битве под Новгородом-Северским (1604 г.):

«Главный военачальник Бориса князь Мстиставский, получил в этой битве 15 ран, и если бы в дело не вмешались 700 немецких конников (которые тоже пришли в стан из своих поместий) и не бросились на помощь и выручку московитам, то московитам пришлось бы плохо. Эти 700 немцев отогнали Димитрия так далеко, что он был вынужден снова покинуть северские земли и прекратить попытки взять крепость, где был Басманов» (11, с. 101—102).

О сражении под Добрыничами (1605 г.) Буссов пишет:

«Он захватил всю их артиллерию, и на этот раз всё поле сражения и победа остались бы за ним, если бы на него не напали выстроенные в стороне два эскадрона немецких конников. Начальниками были: у одного Вальтер фон Розен, лифляндец из дворян, весьма пожилой человек, а у другого капитан Яков Маржерет, француз. Они с такой силой ударили на полки Димитрия, что те не только не смогли больше преследовать бегущих московитов, но даже вынуждены были снова бросить взятую артиллерию и обратиться в бегство.

Рис. 75. Русский всадник в стёганом на вате кафтане, заменявшем у малоимущих металлическую броню.
Боевой клич немцев был: «Бог на помощь! Бог на помощь!». Бог им и помог. Они смело преследовали бегущее войско Димитрия, стреляли во всадников, и закололи всех, кого они могли настичь и нагнать. Когда московиты увидели такую храбрость немцев, то, что те одни выбили с поля и отогнали врага, они снова собрались с духом, и много тысяч их кинулось помогать немцам, преследовали врага три мили, выучились даже кричать немецкий боевой клич: «Бог на помощь!» А немцы немало смеялись над тем, что Димитрий уж очень быстро привил московитам такие замечательные способности, что они в один миг прекрасно усвоили немецкий язык и немецкий клич» (11, с. 102).

О вооружении русских всадников существуют самые разные сведения, во многом противоречащие друг другу. Это говорит о том, что единой системы вооружения в России не было, поскольку каждый из конников снаряжался за свой счёт или за счёт своего господина (нанимателя). Вот некоторые из отзывов иностранцев, побывавших в России в XV—XVII вв.

Георг Перкамота в конце XV столетия пишет:

«…во время войны они пользуются лёгкими панцирями, такими, какие употребляют (турецкие) мамелюки султана и наступательным оружием у них являются в большей част) секира и лук; некоторые пользуются копьём для нанесения удара; кроме перечисленного обычного оружия, после того, как немцы совсем недавно ввезли к ним самострел и мушкет, сыновья дворян освоили их так, что арбалеты, самострелы и мушкеты введены там и широко применяются».[133]

Ричард Ченслор русской коннице (1553—1554 гг.) даёт следующую характеристику:

«Всадники — все стрелки из лука, и луки их подобны турецким; и, как и турки, они ездят на коротких стременах. Вооружение их состоит из металлической кольчуги и шлема на голове. У некоторых кольчуги покрыты бархатом или золотой парчой; они стремятся иметь роскошную одежду на войне, особенно знать и дворяне».

«…на поле битвы они действуют без всякого строя. Они с криком бегают кругом и почти никогда не дают сражения своим врагам, но действуют только украдкой».[134]

Марко Фоскарино (1557 г.):

«Их лошади ниже среднего роста, сильны и быстроходны. На них обыкновенно сражаются копьём, железными палицами, луками и стрелами».

«Войско своё они устроили по примеру французов и из Татарии выписали превосходных скакунов, которые по величине и дикости не уступают лошадям других стран. Когда произведён был смотр войск, то оказалось, что в них насчитывается в настоящее время 3000 тяжеловооружённых и 10 000 лёгкой кавалерии, что представляется крайне удивительным; 20 000 конных стрелков на саксонский образец, они называются по-нашему «ферранхи»; причём из них особенно выделяются стрелки из мушкетов, которых хочется обозвать убийцами;…»[135] Франческо Тьеполо (1560 г.):

«Конница из более знатных и богатых одевается в панцири из тонких и хорошо закалённых металлических пластинок и островерхий шлем, равным образом сделанный из пластинок; причём всё это производится в Персии. Эти (конники) в большинстве действуют копьём, прочие же все вместо лат носят толстые (стёганные) кафтаны, очень плотно набитые хлопком, они часто противостоят ударам, особенно стрелам. Среди них есть большой отряд аркебузеров, а все другие действуют луком. Общим для всех оружием является меч и кинжал, а немногие выделяются железными палицами. Лошади у них малорослые, но весьма приспособлены к (воинскому) труду и всяким невзгодам, а сверх всего и к холоду»[136].

Иоганн Георг Корб (1698 г.):

«Оружие, которым пользуются московские всадники суть: лук, стрелы, короткий дротик или копьё, у некоторых только сабли, и всё это по образцу турецкому. Пеше-конным солдатам царь в течение двух последних годов дал ружья и пистолеты; ежели судить об этих людях по их дерзкой отваге на злодеяния, то они более способны к грабежу, чем к правильной войне» (50, с. 248).

Русские нормативы и указы предписывали такое вооружение конников:

«Дворяне, дети боярские и новики должны были являться на службу в сбруях, в латах, бехтерцах, панцирях, шеломах и в шапках мисюрках; которые ездят на бой с одними пистолями, те кроме пистоля должны иметь карабины или пищали верные; которые ездят с саадаками, у тех к саадакам должно быть по пистолю или по карабину; если люди их будут за ними без саадаков, то у них должны быть пищали долгие или карабины добрые; которые люди их будут в кошу, и у тех, для обозного строения, должны быть пищали долгие; а если у них за скудностью пищалей долгих не будет, то должно быть по рогатине, да по топору» (300, т. 5, с. 276).

Во время организации похода на Смоленск в 1654 г, в войсках Шереметьева и Стрешнева числилось 1707 всадников поместной конницы, из которых 524 человека были вооружены пистолями, карабинами и саблями; 623 — «только с пистолями и саблями»; кроме того, «на меринах 423 человека с пистолями и саблями». При дворянах и детях боярских были их люди «также на меринах с пистолями и саблями». Казаков насчитывалось 151 человек «на конях с пистолями и карабинами» (258, с. 129).

Тактика русской кавалерии ничем на отличалась от польской или татарской. Об этом говорит устав Онисима Михайлова и сведения иных авторов, как, например, сочит нения князя Курбского (127, с. 131-132, с. 188, 198). Конники по-прежнему делились на тяжёлых, средних и лёгких. Малоподвижную и непригодную для рассыпной атаки тяжёлую и среднюю конницу, созданную для прорыва вражеских построений Онисим Михайлов не советует отпускать далеко от расположений пехоты.

В задачу всадников также входило прикрытие артиллерийских батарей:

«…а полку конному доведётся стояти подле пеших людей с правой стороны, а не добре наперёд выдаватися и не противу перьваго ряду; перьвому ряду конному доведётся против ряду пешаго, средняго против прапоров идти, а прежде конных пеших не пускати людей напустиши прежде пешим людям, для той причины, что пешим далече бежати, что б им у конных людей остатися, а конным бы у них не уехати, а напустили бы сшедшися с людьми, а захватиши б перад, елико возможно солнца и ветру о том многое обстоит для пыли и для дыму, а конным самопальником итить доведётся за нарядом коли наряд бывает разделён надвое, как прежде молвлено, а конных самопальников устроити по правую сторону, и как то сделается, доведётся людям сойтися с людьми, да не забыти конных людей поставити на ряду и у пороху, а стояти бы на одном месте и того беречи, что б извозные люди седчи на лошади не побежали прочь…» (148, с. 87—88).

Опасения автора были вполне обоснованы. Как показывали многие случаи из военной истории, победу одерживал тот полководец, в войске которого все части были обучены действовать согласованно, взаимно прикрывая друг друга. Если же конный отряд, например, тяжеловооружённых всадников, отрывался от остальной массы, он оказывался беззащитен против рассыпной атаки легковооружённых конников, а тем более скоординированного нападения лёгкой и тяжёлой кавалерии врага. Точно также и лёгкие всадники в одиночку были, как правило, неспособны отразить совместную атаку.

О боевых навыках русской конницы очевидцы отзывались по-разному. Иные — с уважением, другие, как Георг Корб (50, с. 248—249), — с презрением. Недалёк от него в своих суждениях и Гербенштейн (19, с. 116). Особенно показателен момент, когда он рассказывает о том, как 6 татарских воинов с успехом противостояли 2 000 русских:

«Они хотели окружить татар (как бы кольцом), чтобы те не спаслись бегством, но татары (расстроили этот план, прибегнув к такой хитрости), когда московиты наседали на них, они мало-помалу отступали и, отъехав немного дальше, останавливались. Так как московиты делали то же самое, то татары заметили их робость и, взявшись за луки, принялись пускать в них стрелы; когда те обратились в бегство, они преследовали их и ранили очень многих. Когда же московиты снова обратились против них, они стали понемногу отступать, снова останавливались, разыгрывая перед врагом притворное бегство. В это время две татарские лошади были убиты пушечным выстрелом, но всадников не задело, и остальные четверо вернули их к своим целыми и невредимыми на глазах 2 000 московитов» (19, с. 178).

Подобный случай допустим вполне, но ведь выдающиеся воины встречались в любой армии. Ещё Рашид-ад-Дин писал о том, как среднеазиатские конники Сейф-ад-Дин Лукили и Анбар Хабаши во время обороны города Маяфаркина вдвоём разгоняли целые отряды татарских наездников (112, с. 54—55), а ведь именно татары славились как отличные стрелки!

Такие виртуозы встречались и в русской армии. Так, Авраамий Палицын в «Сказании об осаде Троице-Сергиева монастыря» (1608—1609 гг.) рассказывает о двух русских воинах; коннике Анании Селевине и пехотинце Немом, которые также не боялись вдвоём совершать нападения на польские отряды:

«Анания же тот был мужественным: 16 знатных пленников привёл он в осаждённый город, и никто из сильных поляков и русских изменников не смел приближаться к нему, только ловили они случай убить его из ружей издалека. Ведь все его знали и, оставляя прочих, ополчились на него. И по коню его многие узнавали, ибо столь быстрым был тот конь, что из гущи литовских полков убегал, и не могли его догнать. Часто они вдвоём с вышеупомянутым Немым выходили при вылазках на бой. Тот немой всегда с ним пешим на бой выходил, и роту вооружённых копьями поляков они двое с луками обращали вспять. Александр Лисовский, однажды увидел этого Ананию среди своих противников, пошёл против него, стараясь его убить. Анания же быстро ударил коня своего и, выстрелив Лисовскому из лука в левый висок, с ухом его прострелил и поверг его наземь, а сам ускакал из гущи казачьих полков; ибо он хорошо стрелял из лука, а также из самопала.

Раз этот Анания, отбивая у поляков чёрных людей в кустарнике, был отторгнут двумя ротами от его дружины и, бегая, спасался. Немой скрылся среди пней и видел бедственное положение Анании; у него в руке был большой колчан стрел; и он выскочил, как рысь, и, стреляя по литовцам, яростно бился. Литовцы обратились на немого, и тут же Анания вырвался к нему, и они стали рядом. И многих поранили они людей и коней и отошли невредимыми, лишь коня под Аланией ранили.

Поляки только и думали, как убить коня под Аланией, ибо знали, что живым его не взять. Когда Анания выходил на бой, то все по коню стреляли. Всегда во многих вылазках конь его шесть раз был ранен, а на седьмой убит. И сделалось Анании хуже в боях. А потом Ананию ранили из пищали в ногу, в большой палец и всю плюсну раздробили; и опухла вся его нога, но он ещё хорошо воевал. А через семь дней в колено той же ноги он был ранен. Тогда этот крепкий муж возвратился назад. И отекла нога его до пояса, и через несколько дней он скончался в Господе» (92, с. 246—247).

Князь Курбский рассказывает о подвиге своего брата, который в одиночку два раза сумел прорваться сквозь пехотный полк татар. Приблизив старорусский текст к современному, мы получим отрывок следующего содержания:

«Потом, говорят, подоспел мой брат старший, который первый на стену городскую (Казани — В.Т.) влез; а когда на лугу их (татарскую пехоту — В.Т.) застал, в самое чело, распустив узду коня, врезался, так храбро, что не верилось всем, кто видел. Как крот проехал посреди их, рубя и вращаясь на коне. Когда же в третий раз он врезался в строй, помог ему какой-то благородный воин, вдвоём рубить врагов. Все же со стен города смотрели и удивлялись (Казань к тому моменту была взята штурмом — В.Т.) и думали, что это царь Казанский посреди их строя ездил. И так его переранили, что по пять стрел в ногах торчало, кроме других ран; но он остался жив Божьей благодатью, поскольку доспехи на себе крепкие имел. И так был храбр, что когда конь под ним устал так, что с места не мог сдвинуться, нашёл другого коня у одного дворянина, бывшего в войске царского брата и, забыв о своих тяжёлых ранах, продолжал гнать полк басурманский, вместе с другими воинами до самого болота» (127, с. 204).

Сам по себе этот случай, действительно, уникален, так как теоретически всаднику пробиться сквозь полк пехоты невозможно. Недаром другим конникам, включая самого Курбского это не удалось, а русские воины, наблюдавшие за схваткой не верили своим глазам.

Так что на основании подобных случаев делать выводы о боеспособности конницы в целом бессмысленно. Что же касается подготовки русской кавалерии в конце XVI—XVII вв., то, судя по имеющимся данным, она и впрямь была невысока; однако, объяснять сей факт надо, в первую очередь, слабостью всего государства, раздираемого гражданскими войнами[137] и борьбой боярских группировок за власть.

* * *
В царствование Михаила Фёдоровича Романова (1613—1645 гг.) была проведена реформа в русской армии. Поводом к ней стала чрезвычайно низкая боевая подготовка. Вотчинники и помещики, составлявшие основную часть кавалерии, всё реже и реже созывались на сборы для совместного обучения. Занятым своими хозяйственными проблемами дворянам было не до этого. Многие из них не являлись на сборный пункт даже в тех случаях, когда войска шли в поход. Часть дворян разорилась в результате чрезмерного налогообложения. Непрерывные войны со Швецией, Польшей и татарами вынуждали правительство всё более и более увеличивать сборы с населения, соответственно, возрастало число «нетчиков»[138], многие из которых оказывались просто не в состоянии за свой счёт приобрести необходимое вооружение и коня.

Репрессивные меры в этом случае уже не давали положительных результатов.

Эти причины, совокупно проявившиеся в первой половине XVII века, вынудили правительство пойти на реформу. Они началась в 1630 г. (1/0, с. 97), когда Россия стала готовиться к походу на Смоленск. Образцом для подражания послужили европейские армии.

Первый конный рейтарский полк был сформирован в промежутке между 1631—1632 годами. Состоял он как из иностранцев-европейцев, так и из русских «детей боярских», казаков, и прочих «вольных людей». Обучение и командование им было поручено капитану Самойлу Карлу Деэберту (214, с. 54). Надо признать, со своими обязанностями немецкий наёмник справился блестяще, что показали последующие боевые действия. Русские рейтары отличились в 1632 г. в боях под Смоленском у Архангельского монастыря. В тот момент, когда царская поместная конница была опрокинута польскими гусарами и немецкими рейтарами, состоящими на службе у Речи Посполитой, и противник вброд перешёл Днепр, выйдя в тыл корпусу Фандама, его атаковали рейтары Деэберта и, отбросив, загнали обратно в реку (214, с. 82).

В дальнейшем число рейтарских полков возросло, к 1679 г. их уже насчитывалось 26 (283, с. 113). Котошихин пишет о рейтарах следующим следующее:

«Рейтарские полки; в те полки в рейтары выбирают из жильцов, из дворян городовых и из дворянских детей недорослей, и из детей боярских, которые малопоместные и беспоместные и царским жалованием денежным и поместным не верстаны, также и из вольных людей прибираются, кто в той службе быти похочет; и дают им царское жалование на год по 30 рублёв денег. Да им же из царской казны даётся ружье, карабины и пистоли, и порох и свинец, а лошади и платье покупают сами; а чего в котором году того жалования с прибавкой. А у которых дворян, и жильцов, и у недорослей, есть крестьянские дворы: и тем царского жалования дают не сполна; сколько за кем крестьянских дворов, и у таких из жалования против крестьян вычитают, да им же на службе с ружьем велят быть с своим. А у кого на службе убьют лошадь или умрёт, и таким для покупки лошадей жалованье даётся в полках, по рассмотрению, а у ружья что попортитца или на бою отобьют, и в то число ружье даётся иное в полках же, по рассмотрению, а иным пожиточным людям велят купить на свои деньги…

А прибираючи тех райтар полные полки, отдают иноземцам и русским людям полковникам, и бывает им учение. А бывают у рейтар начальные люди, полковники, и полуполковники, и майоры, и ротмистры, и иные чины, разных иноземных государств люди; а русские начальные люди бывают у рейтар, стольники, и дворяне, и жильцы, учёные люди иноземных же полков из рейтар и из начальных людей» (51, с. 148-149).

По словам Котошихина с каждых ста дворов обязывались высылать одного рейтара и вместе с ним — сопровождающего холопа или служку. Под термином «рейтар» следует понимать профессионального воина-всадника. Недаром Котошихин оговорился, что в рейтары берут «из жильцов, из дворян городовых, и из дворянских детей недорослей, и из детей боярских… также и из вольных людей», то есть тех, кто числился в военном сословии и с детства умел обращаться с оружием и конём. «Вольными» же людьми могли быть казаки, или наёмники из-за границы. В этот ряд Котошихин не включает ни даточных людей, ни холопов, пи служек. Холопом, сопровождающим рейтара, мог быть кто-то из дворни или, если всадника выставлял монастырь, то из монастырских служек, но это наверняка были люди, знакомые с верховой ездой.

Тактике рейтары обучались по европейской методике, ранее нами описанной.

Обычным вооружением рейтара были два (или один) пистолета, карабин и шпага, сабля или палаш. По своему усмотрению воин мог купить дополнительное оружие. Всадники, сопровождающие рейтара в походе, в большинстве своём были вооружены похуже. Остальная одежда и амуниция не регламентировалась и могла быть как русского покроя, так и иностранного.

В русской коннице, как и в Европе, существовало такое понятие, как «копейщик». Эти профессиональные воины набирались из тех же социальных слоев, что и рейтары. Не следует считать, что копейщики составляли отдельный род кавалерии; они придавались рейтарским полкам и выделялись в первую шеренгу и на фланги боевого строя. Одиннадцать рейтарских полков имели таких воинов (283, с. 113), кроме того, были сформированы 4 отдельные роты копейщиков, представляющие как бы резерв кавалерии.

В вооружение копейщиков должны были входить доспехи и шлем. Можно предположить, что, в зависимости от национальности солдата, они могли быть самых разных конструкций: западноевропейской, польской, венгерской, русской и т. д. Помимо этого, копейщик снабжался пистолетами и коротким холодным оружием. Относительно карабина или лука со стрелами, можно предположить, что существовали различные варианты. Поскольку воин снаряжался за свой счёт и, соответственно, имел то оружие, которым лучше владел, вполне логично допустить, что в строю встречались всадники с любым комплектом вооружения. Например, Георг Паерле, говоря о русских конных стрельцах, упоминает, что те использовали и карабины, и луки со стрелами:

«…недалеко от них (пеших стрельцов — В.Т.) стояли 2 000 конных стрельцов, одетых точно также, как и пешие, с луками и стрелами на одной стороне и с ружьями, привязанными к седлу на другой…» (84, с. 44).

Рейтарские формирования привлекали на службу только в военное время. И хотя им устраивали сборы в мирное время (обычно осенью, после уборки урожая), длившиеся месяц (204, т. 2, с. 581), этого было мало. По существу, рейтары являлись той же поместной конницей, значительно уступали польским и шведским всадникам в боевом мастерстве и нечасто решались сходиться с ними в рукопашной. Гордон по этому поводу пишет:

«Поляки сейчас же вооружились и смотрели, куда направятся русские. Последние, едва выступив из лагеря, послали 500 человек кавалерии вдоль фронта к тому месту, которое было занято поляками у леса. Гордон настоятельно советовал полковнику отдать драгунам приказ спешиться и стать в траншеях; но ни полковник, ни солдаты не высказали к этому никакой охоты. Между тем упомянутые рейтары, доехав до середины передней линии своего обоза, повернули направо прямо на оба окопа. Полковник с драгунами оставался на своём посту, несмотря на советы Гордона идти навстречу врагу, так как пост их находился вне всякой опасности. Только когда подан был из лагеря знак к общему нападению и прибыла польская конница, находившаяся на страже, Гордону с трудом удалось наконец уговорить полковника идти к окопам. Ещё до прихода его русские потерпели уже большой урон. Солдаты Гордона спешились, ведя за собой лошадей, и присоединились к пехоте для преследования русских, которые при их натиске отступили; расстояние между обеими сторонами было часто не более 30— 40 шагов. Русская кавалерия отступила так поспешно, что скоро скрылась из виду поляков» (27, с. 208—209).

Коней рейтары покупали за свой счёт, а в случае их гибели им выдавали казённых лошадей, но только на время войны, по окончании которой животных отдавали «на сбереженье» частным землевладельцам (по одной на 4 двора) и монастырям (268, с. 134).

Вольноопределяющимся, так называемым «вольным людям», амуниция, вооружение и лошади выделялись государством, если же те имели свои, то всадникам выплачивалась стоимость снаряжения и коня. Бедным рейтарам потеря лошади и оружия «по законной причине» в бою также компенсировались; на богатых это правило не распространялось (268, с. 134).

* * *
Рис. 76. Русские кавалеристы второй половины XVII в. Драгун (на переднем плане) и рейтар. 
Первый драгунский полк в России был создан в 1633 г. В боевые действиях под Смоленском он себя не проявил. Командовал полкам Гордон (170, с. 102). По образцу западноевропейских, русские драгуны предназначались прежде всего для ведения пешего боя. Лошади им выдавались государством только на время боевых действий. У Котошихина о драгунах мы находим следующие сведения:

«Драгунские полки; старые драгуны устроены вечным житьём на Украине и татарской границе, против того ж, что и солдаты к границе Свейского государства, а вновь драгунов берут с Украинных городов и с волостей, с торговых людей и с крестьян, которые живут за царём и за монастыри, против такого же обычая, что и рейтаров и солдатов, и исполнивая полки придают их к рейтарам в полки. А служба их, конная и пешая, против солдатского обычая, с мушкеты и с бердыши и с пики короткими и с барабаны; а знамёна бывают у них двои, во время пешего строю солдатские знамёна, а во время езды против солдатских въполы; а жалованье даётся им рублёв по 12 человеку; а начальные люди у них против того же что и у рейтаров» (51, с. 151).

Из текста ясно видна разница в комплектовании драгун и рейтар. Если вторых набирали из дворян и вольных людей, то первых — из более низких слоев населения России»[139].

Вне службы драгуны занимались своим хозяйством, в основном промыслами и торговлей. Они платили за это оброк или подать, и отличались от посадских тем, что иных обязанностей на них не возлагалось. Всадники драгуны были неважными, поэтому в бою им отводилась вспомогательная роль — в пешем строю прикрывать рейтар. Вооружались драгуны' пехотным оружием и использовали ту же тактику, что и пехота.

* * *
Вероятно, первые гусарские формирования в России появились около 1634 к (319, с. 69, 71). Необходимость в них как в тяжёлой коннице возникла в результате войн с кочевниками: ногайскими и крымскими татарами, черкасами.

Первый отряд в 735 всадников, состоявший из трёх рот — под командованием стольника князя Ивана Хованского, князя Никифора Мещёрского и ротмистра Христофора Рыльского (319, с. 69), нёс службу на тульской границе. Изначально гусарские роты формировались из наёмников-иностранцев, а впоследствии, в основном, их русских;

Образцом для подражания им служили польские гусары, но, видимо, вооружение русских было несколько легче. Копейщики имели не такие длинные копья, не носили крыльев, кончаров, а в комплект вооружения, кроме копья и доспехов, входили два пистолета, сабля или иное холодное оружие (319, с. 70; 283, с. 114; 204, т. 2, с. 582). Но и здесь всё было относительно, так как гусары вооружались по своему усмотрению.

«Пахолики»[140] набирались, видимо, как из числа иностранцев, так из местного свободного населения или холопов, следовавших за русскими всадниками.

Тактика была аналогична польской, но, поскольку гусарские роты не находились на постоянной службе, а распускались после определённого промежутка времени, проведённого на границе, и заменялись новыми формированиями, то, естественно, выработанные общие навыки забывались без регулярных тренировок, а вновь созданные роты не всегда собирались в своём прежнем составе. Всё это намного снижало боевую выучку кавалеристов.

К середине XVII в. на Руси насчитывалось 6 гусарских полков, в среднем по 400 всадников в каждом (319, с. 70), в подавляющем большинстве набранных по той же схеме и из того же социального слоя, что рейтарские. Правда, в 1654 г. был случай, когда в русскую армию вступило около 1000 польских гусар генерала Килски (319, с. 70). Что побудило их предать своё государство в разгар войны, остаётся загадкой.

В результате массового переселения украинских казаков на русские земли (1651 г.) после их разгрома Яном II Казимиром под Берестечком (1651 г.) и последующего мирного Белоцерковного соглашения (1651 г.), их стали селить на южных рубежах России. Приток профессиональных воинов побудил правительство передислоцировать уже не нужные на юге гусарские роты на запад и северо-запад, к границам Польши и Швеции. Но в войнах с этими государствами (1654— 1656 гг.; 1656—1658 гг.) неудачных для России, гусары не выказали особой доблести, значительно уступая своим противникам. В результате пять из шести имевшихся полков были расформированы, остался только один из 352 всадников под командованием Никифора Караулова (319, с. 71).

Впоследствии этот полк продолжал нести службу на западной границе и лишь однажды принял участие в Крымских походах (1687 и 1689 гг.).

Перечисленные «новые» виды кавалерии существовали параллельно с поместной конницей. Переяславский наместник И. И. Чемоданов, находившийся с дипломатической миссией в Венеции (1656—1657 гг.), характеризует русскую кавалерию того времени следующим образом:

«У Великого Государя нашего, у Его Царского Величества, против его государевых недругов, рать собирается многая и несчётная, и строенье многое, различными ученьи и строеньем.

Перво устроены многие тысячи копейных рот гусарского строю; а иные многие тысячи — конные с огненным боем рейтарского строю; а иные многие тысячи устроены драгунским строем;…

А низова — сила Казанская, Астраханская и Сибирская и иных многих государств его Царского Величества, собирается многая несчётная рать и бьются конные, лучным боем. А Большего и Меньшего Ногаю татарове, и башкирцы, и калмыки — бьются лучным же боем».

«А донские и тараские, и яицкие казаки бьются огненным боем, а запорожские черкасы бьются лучным и огненным боем.

Государевых городов дворяне, и дети боярские, и всяких чинов люди — те бьются разными обычаи, лучным и огненным боем, кто к которому бою навучен.

А Его Царского Величества полку спальники, и стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы — те бьются своим обычаем; только у них бою, что под ними аргамаки резвы, да сабли у них Бостры; на которое место не приедут — никакие полки против них не стоят» (159, с. 151—152).

Как ни стремилось русское правительство повысить боеспособность армии, этого нельзя было достигнуть теми мерами, которые оно принимало. Конница ничего не могла сделать в боях с организованными, обученными, находившимися на постоянной службе профессионалами Европы. Пожалуй, из всего состава кавалерии лишь казачьи части могли оказать достойное сопротивление врагу, но и они были недостаточно обучены и вооружены для отражения сплочённых атак немецких, шведских или польских кавалеристов.

И. Т. Посошков в написанной им книге «О скудости и богатстве» (конец XVII — начало XVIII вв.) даёт царю Петру I следующие, верные на его взгляд, советы по обустройству армии и, в частности, конницы, одновременно характеризуя её состояние на тот период:

«И к таковой огнестрельной пехоты да устроить конных бойцов, хотя одну тысячу человек таковых, чтоб на коне скачучи или рысью бегучи, стрелять могли по цели вперёд себя и на обе стороны и назад себя, то таковая и одна тысяча заменит у дела паче десять тысяч».

«И таковым воинам (конным — В.Т.) подобает и ружье самое доброе и цельное и имел бы конный воин ружья при себе фузею, да пару пистолетов длинных, да коротышков карманных пару ли, да копейцо при седле самое острое иметь под ногою, ратовище аршина в три или в полчетверта. И таковым воинам подобает носить одежды красная, понеже они огнестые люди, яко огонь малой многие древеса пожигает, тако и сие» (108, с. 49—50).

«Такожде если бы Великий Государь изволил и конницу учинить огнестрельную такую, чтоб скачучи на кони прыткостию, по цели били из длинного ружья саженях в 20, а из пистолей в 5 саженях».

«А у нас, государь, в Руси обретаются такие стрельцы в низовых городах и в сибирских странах, что, скачучи на копи, из длинного ружья в цель бьют и заряжают. Только пистолетного стреляния не знают, и если таких стрельцов конных научить и пистолетной стрельбе и шереножному строению, то кому бтакая конница не страшна была?» (108, с. 252).

«Такожды и у конницы надобно, чтоб были вначале копи добрые и кормом довольные, и ружье у них было б доброе и цельное. И скачючи на кони, заряжать и в цель стрелять умели б, сабли б были стальные, а не из простого железа кованы, чтобы они были остриём против доброго ножа. Копьи б были подобны бритве, а древки б твёрдые, и присадка б была твёрдая ж, и кто с ним ездит, владеть бы им умел, и сами б пищею и одеждею и всякими потребы довольны» (108, с. 266).

* * *
Подавляющее большинство конского поголовья Россия по-прежнему получала от восточных народов, в частности из Средней Азии. Настоящей селекционной работы по выращиванию и разведению отечественных пород налажено не было. Ею в какой-то мере могли заниматься на «конюшенном дворе» в Москве или в частных конюшнях крупных боярских вотчин; но этого было недостаточно. Русь постоянно нуждалась в покупке новых лошадей. Каждый год сюда гнали многотысячные табуны из Казанского и Астраханского ханств, а также от черемисов, киргизов, мордвы и т. д.

Покупка коней строго контролировалась государством. Продавцам предоставлялись многочисленные льготы и разрешалось беспошлинно торговать в наиболее выгодных местах: Тобольске, Тюмени, Перми, Москве и др. (71, с. 35).

На Руси степных лошадей называли общим термином — «бахматы», о чём написано у Боплана и у Гваньини (84, с. 198). Это были низкорослые лошадки с крупной головой, широкой шеей и узкой грудью, лохматые, с густой гривой, пышным хвостом и длинной шерстью на щётках. Ценили их за неприхотливость, удивительную выносливость, хотя в скорости бахматы, конечно же, уступали среднеазиатским скакунам.

Самыми дорогими и красивыми из среднеазиатских коней считались аргамаки. Об этой породе писал Герберштейн:

«Ведь когда я участвовал в подобной забаве (охоте — В.Т.) в первое посольство, то видел гораздо больше лошадей и красивее; в особенности той породы, которую мы называем турецкой, а они — аргамак (19, с. 222).

Вероятно, речь идёт о конях арабских или современных ахалтекинцах; впрочем, существовала и другая порода — туркменские лошади, называемые «иомуд» (259 т. 2, с. 173). Такие кони шли под седло богатым боярам и царю. Из-за дороговизны, аргамаков на Руси было немного и по той же причине их вряд ли использовали в бою. Породистых лошадей берегли, седлали лишь в особых случаях.

Известны были в Московии также кони, называемые «текинцами» и «карабирами». Скорее всего, эти породы появились в результате скрещивания арабских и турецких особей с местными степными (259 т. 2, с. 173, 175). То были типично боевые кони, довольно распространённые на Востоке и в России, но в численном отношении они всё же уступали бахматам.

Иногда по восточному обычаю русские красили своих лошадей в различные цвета. Считалось, что это придаёт им парадный вид. Такие сведения есть у Исаака Массы:

«Также многие ехали на лошадях, преизящно выкрашенных красной, оранжевой и жёлтой краской, и (эти лошади) были весьма красивы, и даже, если они ехали или плыли по воде, то краска всё же никогда с них не сходила; и эту краску, называемую китайской, привозят из Персии» (70, с. 130).

ГЛАВА 6. Европейская конница XVIII века

КОННИЦА ФРАНЦИИ

В конце XVII — начале XVIII вв. эталоном для всей европейской кавалерии стала французская.

Долголетнее правление короля Франции Людовика XIV (1643—1715 гг.) было сопряжено со множеством гражданских и внешних войн. Именно это подстегнуло правительство страны в 1667 г. провести серьёзную реформу в армии. Организатором её стал маркиз Лувуа.

Если раньше конница вербовалась из наёмников, то теперь узаконивалась, параллельно с наёмничеством, система рекрутирования, когда каждый приход обязывался поставлять в армию определённое количество солдат (204, т. 2, с. 535; 333, с. 8—11). Так во Франции возникла национальная королевская армия. Именно в ней впервые обратили должное внимание на единую форму одежды, что помогало солдатам и командирам быстрее распознавать свой полк или роту и лучше ориентироваться в бою. Вначале общую форму получила гвардия, а затем, к 1690 г. — вся остальная армейская конница.

Конная королевская гвардия состояла из следующих соединений: 4-х рот телохранителей, 1-й роты жандармов или «красных всадников», как их называли в армии из-за цвета кафтанов (124, с. 65), 1-й роты легкоконников-шевалежеров, также причислявшихся к «красным» частям, и 2-х рот королевских мушкетёров: чёрных и серых, названных так по масти их лошадей (124, с. 475).

Роты были различной численности, от 200 до 360 коней и делились на бригады по 60 всадников в каждой. Вооружены они были пистолетами, шпагами или палашами и карабинами. Пик не имели (197, с. 224). Позже, с 1676 г., к гвардии была присоединена рота конных гренадер численностью 130 конников. Она состояла из 3-х бригад и была обучена вести бой как в конном, так и в пешем строю. Вооружались конногренадеры тем же оружием, что и вся гвардия, но имели ещё ручные гранаты, которыми мастерски пользовались (197, с. 224).

Подавляющее большинство армейской конницы составляли драгунские полки. К 1690 г. их насчитывалось 43; к 1699 это число сократилось до 15; затем, во время войны за Испанское наследство (1701—1714 гг.), вновь возросло до 27 полков, а после её окончания сократилось до 15 (333, с. 37; 197, с. 226).

Изначально обучение драгун было рассчитано на бой и в пешем, и в конном строю. Вооружение их состояло из 2-х пистолетов, клинка, мушкета со штыком. Полк насчитывал 750 коней и делился на 5 эскадронов по 150 всадников, которые в свою очередь, разделялись на 3 роты по 50 человек.

В 1691 г. во французской армии появился гусарский полк, составленный из венгерских, валдашских, сербских и другие эмигрантов. Пожалуй, они были лучшими конниками в армии, но славились своей необузданностью и недисциплинированностью, из-за которых толком не умели воевать в строю. Зато для рассыпных атак гусары были незаменимы. Организацию они имели, видимо, драгунского образца, но сохраняли национальное оружие (333, с. 36—37).

В 1693 г. Людовик XIV образовал отдельный карабинерный корпус из 100 рот. Общая численность его была более 3 000 всадников. Вооружались карабинеры саблей, шпагой или палашом, двумя пистолетами и карабином (197, с. 226). В боях карабинерские роты, как правило, придавались или коннице (армейской и гвардейской), или пехоте — как вспомогательные части, так как большинство карабинеров имели нарезные карабины с увеличенной дальностью стрельбы. Самостоятельно карабинеры действовали редко, поскольку их оружие приходилось заряжать в два раза дольше, чем мушкеты, без прикрытия они в этот момент были весьма уязвимы.

Каждая рота, эскадрон или бригада была обучена строиться в три шеренги. Не все всадники имели мушкеты или карабины, поэтому только одна или две последние шеренги состояли из солдат, ими вооружённых. Как правило, первая шеренга ружей не имела[141].

Кавалеристов обучали также сдваивать ряды и образовывать колонны, а затем вести огонь из пистолетов и карабинов методом караколирования. Считалось, что это учащает темп стрельбы. Слабой стороной было проведение атак на медленных аллюрах. Во время пальбы строй останавливался, а атака холодным оружием проводилась на рысях (214, т. 2, с. 539).

Однако для уточнения можно отметить, что маршал Тюренн, командовавший французскими войсками в Голландской войне (1672—1678 гг.), в период между 1674— 1675 гг., запрещал своим кавалеристам вести стрельбу и приказывал атаковать только в рукопашную, например, Зинцгеймском сражении (1674 г.) (204т. 2, с. 543; 197, с. 226). Так же поступал маршал Франсуа Анри де Монморанси-Бутвиль, герцог Люксембургский во время войны за Пфальцигское наследство. (1688—1697 гг.), во Флёрюсском сражении (1690 г.) и битве при Неервиндене (1693).

Рис. 77. Французские кавалеристы: карабинер (слева) и драгун, начало XVIII в.
Маршал Клод Луи Экторе герцог де Виллар, командовавший французской армией в отдельные периоды войны за Испанское наследство, благодаря своей коннице одержал блестящие победы при Фридлингене (1702 г.), Мундеркингене (1703 г.), Гогштедте (1703 г.), Денене (1712 г.)

Но эти случаи были лишь исключениями из общих правил, отличные результаты атак не заставили командование задуматься над изменением системы обучения.

Интересно проследить за отношениями во французской гвардейской кавалерии, описанными Сен-Симоном в его мемуарах. Роты комплектовались из дворян, считавших ниже своего достоинства выполнять тяжёлую физическую работу, а потому возмущавшихся, что приходится обходиться без помощи слуг. Об одном таком случае герцог Сен-Симон рассказывает:

«В первый день отряд жандармов и лёгкой кавалерии, прибывший рано утром к складу мешков начал роптать, и солдаты, возбуждая друг друга толками, дошли до того, что побросали мешки и наотрез отказались их везти.

Кренэ, в бригаде которого я служил, вежливо спросил меня, согласен ли я принять участие в отряде для перевоза мешков; если нет, он назначит меня в какой-нибудь другой. Я принял поручение, так как счёл, что это отличит меня после всего шума в связи с этим делом. Я прибыл в отряд мушкетёров как раз тогда, когда красные части отказались от исполнения приказа, и на виду у них нагрузил свой мешок. Марэн, бригадир кавалерии и лейтенант личного конвоя короля, находился там для распоряжений о нагрузке мешков в установленном порядке, заметил меня в этот момент и, полный гнева при виде сопротивления солдат, которое он претерпел, прикоснувшись ко мне, указывая на меня и называя меня по имени, воскликнул, что раз я не нахожу такую службу ниже себя, то и для жандармов и лёгкой кавалерии она не будет позорной и не замарает их, если они последуют моему примеру. Это заявление, произнесённое строгим тоном, оказало такое быстрое действие, что, немедля, без малейшего возражения, солдаты красных частей наперебой друг перед другом бросились брать мешки…» (124, т. 1, с. 64-65).

Во французской армии была принята практика покупки должности в полку. Сам Сен-Симон купил за 26 000 ливров роту «серых» мушкетёров в 1683 г., хотя командовал ею недолго (124, с. 479). Людовик XIV старался ограничить желающих совершить такие сделки следующими обязательствами:

«Король строго требовал, чтобы каждый, кто поступал на военную службу, кроме принцев крови и его побочных сыновей, прослужил год в одном из двух отрядов его мушкетёров по своему собственному выбору, а потом обучался более или менее продолжительное время военной дисциплине, находясь во главе эскадрона кавалерии или оставаясь в низших офицерских чинах в его пехотном полку, который он отличал и предпочитал всем другим; только тогда давал он разрешение купить полк» (124, т. 1, с. 61).


ШВЕДСКАЯ КОННИЦА В СЕВЕРНОЙ ВОЙНЕ (1700-1721 гг.)

Лучшей конницей Европы начала XVIII в. по праву считалась шведская. Оригинальная система комплектования, зародившаяся ещё в XVI в., называлась «индельтой»[142].

Все земли, принадлежавшие королевству (Швеция и Финляндия), были разделены на районы — лены, каждый из которых представлял собой несколько участков земли — иидельт — разной площади. Группа крестьянских дворов, выставлявшая одного кавалериста, называлась «рустхолл», а крестьяне — «рустхолларами». За счёт рустхолла всаднику выделяли участок земли — торп — с домом, обмундирование и продукты питания. Вооружение, амуницию и коня выдавало государство[143].

Шведы одними из первых стали набирать регулярную кавалерию из низшего сословия. Это обеспечивало безоговорочную строгую дисциплину, основанную на полном подчинении своим командирам. Такая организация оказалась существенным шагом вперёд, так как в других странах Европы и в России в то время отдавали предпочтение дворянским и наёмным отрядам.

Для подготовки и контроля за боеспособностью кавалеристов, в тех районах, где формировались полки, проживали их офицеры и унтер-офицеры, прошедшие военную школу и досконально знающие своё дело. Они жили в построенных для них домах или усадьбах, называвшихся «бостель» и содержались, как и солдаты, за счёт закреплённой за ними группы дворов. Обычно солдаты съезжались на военные сборы один раз в год. Неизвестно, сколько они длились, но можно предположить, что 3—4 месяца (после уборки урожая), так как одного месяца слишком мало для подготовки хорошего кавалериста, а тем более — целого полка.

Кроме крестьян, рекрутов поставляли привилегированные сословия: дворянство и духовенство. Такие солдаты не обязательно являлись представителями данных классов, просто они содержались за их счёт по той же схеме, что и в рустхоллах. Войска Карла XII, участвовавшие в походе на Россию, имели два сословных драгунских полка.

Кроме собственно шведских солдат, большой процент кавалерии составляли всадники из подвластных земель: Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии и Северной Германии.

Рис. 78. Шведские драгун (на переднем плане) и рейтар. Начало XVIII в.
В Прибалтике существовала несколько отличная от шведской система комплектования. Все богатые землевладельцы, территории которых делились на области — «мызы», поделённые на более мелкие участки — «гаки», должны были выставлять одного всадника — рейтара со всей амуницией, вооружением и конём с 15-ти гаков земли, образовывавших «росдинст» (160, с. 12). Поскольку эта обязанность лежала на привилегированных сословиях, то эти части, также, как и в Швеции, именовались «привилегированными». С 1700 г. Карл XII заставил часть областей и росдинстов вместе со старой повинностью — одним рейтаром — снаряжать ещё и двух драгун. Население Прибалтики тяготилось своими обязанностями и выполняло их из рук вон плохо. Часто шведским властям приходилось прибегать к насильственной вербовке.

Вообще, вербовка существовала параллельно с индельгой и росдинстом, как официальный способ набора в шведскую армию. Она могла быть добровольной и принудительной. Основная масса завербованных кавалеристов прибывала из Германии. В Русском походе участвовали 6 таких драгунских полков.

Вся шведская конница делилась на два рода — драгун и рейтар. Рейтары, сохранявшие на вооружении кирасы (хотя Карл XII их упразднил с 1706 г. в тех частях, которые находились непосредственно под его командованием[144]), и стоявшие в первой шеренге и на флангах построения, часто по старинке назывались кирасирами.

Обычно рейтарский полк насчитывал, в среднем, около 1000 солдат. Он делился на два эскадрона по 4 роты в каждом. В роте служило 125 всадников, она делилась на 3 взвода. Как правило, шведская конница не ходила в атаки повзводно[145] — минимальным боевым построением была рота.

Лейб-регимент, также относившийся к рейтарским полкам, состоял из 3-х эскадронов, или 12 рот (160, с. 11).

Драгунские полки имели организацию, сходную с рейтарской, за исключением лейб-драгунского, организованного также, как лейб-регимент.

Прибалтийские части имели меньший состав. Полк делился на два эскадрона или 8 рот, но рота состояла из 75 кавалеристов. Немецкие вербованные полки насчитывали по 10—12 рот, в каждой из которых было по 125 всадников[146].

Личной гвардией Карла XII был корпус лейб-драбантов в 150 человек.

В войне с Россией приняли участие 11 драгунских, 11 рейтарских, а также Валашский гусарский полк.

Шведы остро нуждались в природных лёгких кавалеристах и Карл XII был вынужден пойти на то, чтобы набрать недисциплинированных всадников из поляков, молдаван, венгров, валлахов… Тем не менее, они были лучшими наездниками во всей армии и оказали шведам неоценимую помощь в боях с иррегулярной русской конницей: казаками, татарами, калмыками, башкирами.

Полк включал в себя 2000 человек и делился на 12 хоругвей. Воины вооружались своим национальным, привычным для них оружием.

Устоявшееся мнение о небольшой боевой ценности гусар абсолютно неверно (160, с. 15). Конечно, для крупного полевого сражения этот корпус не был предназначен, зато во время маршей и рейдовой войны «валлашцы» оказались незаменимы. Недаром нигде в документах мы не встречаем сведений о том, что шведы в результате налётов русской природной кат Валерии несли крупные потери, как, скажем, армия Наполеона в 1812 г. Ту же роль выполняли украинские казаки гетмана Мазепы, правда, их число было невелико.

Вооружение регулярных кавалеристов было, в основном, одинаковым. В комплект входили шпага или палаш, два пистолета, нарезной карабин для рейтара и облегчённый мушкет со штыком — для драгуна. Как и во Франции, не каждый солдат в полку имел при себе карабин или мушкет, обычно ими снабжали задние шеренги строя.

Уставное построение шведской конной роты насчитывало 3 шеренги, но иногда кавалеристы атаковали, построившись в 2, как в битве под Варшавой 1705 г. (283, с. 136). Всё зависело от степени подготовленности всадников и от их численности.

Обычно роты строились на полных интервалах в 2 линии, в шахматном порядке; но всё же выбор зависел от условий местности.

Карл XII требовал от своих конников всегда атаковать противника с холодным оружием в руках, а не вести бессмысленную стрельбу, стоя на месте. Допускалось только, чтобы первая шеренга, не сбавляя темпа, стреляла из пистолетов за 75—50 шагов от врага. Затем следовала атака полным карьером[147].

Карабины и мушкеты солдаты, как правило, применяли в пешем строю, когда нужно было с боем проходить труднодоступные участки или штурмом брать укреплённые пункты.

Часто строй роты или эскадрона принимал форму клина или «плуга», когда головная, часть всадников несколько смещалась вперёд. От солдат всегда требовалась максимальная плотность строя.

В пороховом дыму и поднятой лошадью пыли конникам было чрезвычайно трудно ориентироваться. П. Энглунд в своей книге «Полтава. Рассказ о гибели одной армии» приводит эпизод, когда после произведённой шведскими кавалеристами атаки русской конницы в их вновь построенных рядах обнаружилось шесть русских драгун, четверо из которых стояли в 3-й шеренге роты, а двое — в 1-й (329, с. 109—110). Пыль и гарь, покрывшие мундиры, не позволили солдатам отличить своих от чужих и в результате все шестеро погибли, сражаясь в окружении.

Лошадей для шведской кавалерии обычно покупали в Дании и Германии (283, с. 136).


РУССКАЯ КОННИЦА В СЕВЕРНОЙ ВОЙНЕ

Окончательно закрепив за собой власть, Пётр I стал организатором первой регулярной русской армии.

До того, как начала действовать рекрутская система, когда в солдаты набирались люди из разных социальных слоев, в подавляющем большинстве — крестьяне (от 20—30 дворов — 1 человек) в 1699 г. был издан указ о наборе в полки «всяких вольных людей» и чуть позже — «даточных». Они-то и стали основным материалом для комплектования армии.

Но первый русский регулярный драгунский полк к этому времени уже существовал. Он был образован 1 сентября 1698 г. из дворянских и шляхетских недорослей, московских чинов и царедворцев. Командиром полка был Автоном Михайлович Головин (173, с. 1). Поскольку драгуны изначально дислоцировались в селе Преображенском, такое же название получил их полк. Состоял он вначале из 4-х рот, а к 1700 г. делился уже на 12.

Первые регулярные всадники вооружены были самым разнообразным оружием. От казны им было выдано 1000 сабель и некоторое количество фузей (173, с. 6), но в остальном всё покупалось на собственные деньги солдат. Конская амуниция тоже не была однородной. Например, сёдла использовались ногайские, русские, гусарские и т. д.

В 1700 г., кроме Преображенского, были сформированы ещё два полка (175, т. 15, с. 37), а к концу года в русской армии их насчитывалось 12 (213, с. 6).

Вооружение в них также отличалось большой пестротой. Фузеями удалось снабдить большинство драгун, пистолетами они обеспечивались в разной степени: некоторые полки — полным комплектом, другие — частично, а иные не получили вовсе. Из холодного оружия имелись сабли, тесаки, шпаги, палаши, багинеты, причём не было ни одного полка, в котором вооружение было бы однотипным (173, с. 28).

Рис. 79. Русские: конный гренадёр (на переднем плане) и драгун. Начало XVIII в.
Плохой конский состав был больным местом русской конницы. Точнее говоря, плох он был для строевой армейской службы. Степные кони, хотя и выносливые и неприхотливые, не требующие такого ухода и кормления, как выращенные на конских заводах мощные голштинцы, были слишком легки и низкорослы, чтобы нести на себе большой вес и при столкновении с немецкими конями степняки не выдерживали удара, их строй мгновенно «разлетался» в стороны, как горсть пуха. Но что говорить об атаках, когда, по свидетельству австрийца Парадиза, наблюдавшего за русскими драгунами в 1736 г., часто случалось, что «драгуны, сходя с коней, валили их на землю» (175, т. 15, с. 63).

Большинство офицеров для обучения солдат приглашали из-за границы. Был также переведён на русский язык ряд западноевропейских уставов, по которым предполагалось учить драгун. В одном из них практически всё внимание уделялось стрелковому боя с коня.

Там предписывалось солдатам, выстроившись фронтом в 3 шеренги, ружья брать наизготовку. Причём, для нормального ведения стрельбы всадники первой шеренги должны были по команде наклониться «в пояс», а третья заезжала «в стремя»; то есть, каждый кавалерист находился между двумя драгунами второй шеренги, в шахматном порядке:

«1. Заряжай ружьё все вдруг

2. Мушкет на караул

3. Сомкни шеренги и ряды

1. Первая шеренга наклонись в пояс

2. Вторая приступи в близость

3. Третья приступи и стань в стремя

1. Задняя шеренга пали

2. Вторая шеренга пали

3. Первая шеренга пали» (15, с. 55—56).

Конников учили сдваивать ряды и, образовав колонну из шести шеренг, вести стрельбу методом караколирования. После выстрела передняя шеренга уходила вправо и влево за заднюю и там выстраивалась (15, с. 56).

Существовали понятия стрельбы «наступным боем» и «отступным». В первом случае, видимо, всадники размыкались на интервалы, примерно в 2-х метрах в шеренгах и рядах[148].

Первая шеренга давала залп и оставалась на месте перезаряжать ружья или карабины; вторая сквозь интервалы выезжала вперёд и становилась перед первой. Затем снова следовал залп. Потом наступала очередь третьей шеренги, которая выезжала в первую линию (15, с. 57).

При «отступном» бое размыкаться уже не было нужды, поэтому все действия выполнялись методом караколирования, только шеренги, следующие за первой, не продвигались вперёд, а оставались на месте.

Уставом предусматривалось обучение ещё ряду перестроений и способов стрельбы (15, с. 58—59), однако, в нём ни слова не сказано об атаках холодным оружием.

Разумеется, не имея ни соответствующего конского состава и вооружения, ни единой системы обучения (драгун учили их командиры в полках, как кому казалось правильным), победить отлично вымуштрованную, хорошо вооружённую конницу шведов общепринятыми способами, то есть атакой лоб в лоб в конном строю, было невозможно. Поэтому часто русские драгуны спешивались, как при Эрестфере (1701-1702 гг.), Калише (1706 г.) и Лесной (1708 г.), либо «наваливались» на врага, имея многократное численное преимущество, что давало возможность окружить шведов со всех сторон.

Огромным подспорьем для плохо обученной русской регулярной конницы были её совместные действия с лёгкими иррегулярными всадниками, которые, будучи прекрасными конниками, действовали врассыпную и, окружив шведские боевые порядки, тревожили их с флангов и тыла. Так было в 1701 г. в боях при Ряпиной Мызе и Ригве. В первом случае русскому 4—5 тысячному корпусу противостояло всего 800 человек шведов и «чухнов», под командованием майора Розена. В отряде были 80 всадников — рейтар и драгун (173, с. 48). А во втором — из 200 шведских солдат, которыми командовал капитан Нолькен, конников насчитывалось 50 человек (173, с. 48). Естественно, оба отряда были буквально раздавлены один за другим, хотя храбро и умело защищались.

Состав русской конницы, совершавшей рейды в 1701— 1702 годах, характерно описан И. А. Желбужским:

«Нынешнего 1702 г. июня в… день, по указу Великого Государя царя и Великого князя Петра Алексеевича… генерал и фельдмаршал и военный кавалер свидетельственный мальтийский Борис Петрович Шереметьев с полки конными и пехотными, из города Пскова в поход пошёл в Шведскую землю, а с ним пошло конных драгунских 9 полков, да Москвичей, и гусар, и копейщиков, и рейтар, было 3 полка, казаков и калмыков и Юкиных татар было 3 000» (36, с. 89).

Как видно, наряду с регулярными частями ещё продолжали существовать «поместные» и «полки нового строя», позднее переформированные в драгунские.

По «штатам» 1711 г., каждый драгунский полк русской армии состоял, в среднем, из 1000 всадников[149].

Он делился на 5 эскадронов по 2 роты в каждом (204, т. 2, с. 703; 286, с. 34). Необходимость разделить полк на 5 эскадронов, а не на 2, как в шведской армии, была вызвана тем, что из-за слабой подготовки драгун их строили не по ротам, а эскадронами, которые и являлись минимальными тактическими единицами. По-видимому, и глубина строя в отдельных случаях могла быть более 3-х шеренг. Причины, вынудившие командование выбрать такой боевой порядок, уже обсуждались нами ранее. Полки, прошедшие более сносную подготовку, могли уже строиться поротно.

Драгунскому полку придавалась одна конногренадерская рота[150].

Это были отборные конники на лучших полковых лошадях. Строились они обычно на одном или обоих флангах. Кроме обычного драгунского вооружения, конногренадеры имели 2—3 гранаты, и на роту получали несколько мортириц, стрелявших железным ломом и картечью, или гранатами. В последнем случае стрельба производилась в пешем строю при штурме укреплений. Метать гранаты конногренадеры обучались пешими и с коня; это подтверждают некоторые французские гравюры эпохи Людовика XVI. Обращение с гранатами требовало осторожности и отработанных навыков, поэтому гренадер обучали очень серьёзно.

При использовании гранат наверняка применяли рассыпной строй (конный или пеший), так как гренадеру нужно было пространство, чтобы, запалив фитиль, размахнуться. В случае неправильного обращения с гранатой или ранения гренадера, стоящие рядом товарищи не рисковали погибнуть от собственного снаряда. Бросок мог производиться на расстояние 30—35 метров. Гренадеры должны были сближаться с противником раньше, чем основной строй драгун. Если бы они атаковали плотным боевым порядком, то на столь малом расстоянии представляли бы собой весьма удобную мишень; метать гранаты смогла бы лишь первая шеренга; после броска тем, кто остался в живых, пришлось бы вправо или влево уходить назад; на их место заступала бы вторая шеренга, а затем третья. Такая тактика была бы откровенным самоубийством, поэтому единственным разумным способом являлась рассыпная атака.

Гренадеры выскакивали из общего строя, и каждый атаковал противника самостоятельно. Перестрелять их поодиночке было непросто, а, маневрируя вдоль фронта, гренадеры, несомненно, причиняли существенный вред врагу, метая гранаты в его шеренги.

Семён Курош с большим уважением отзывается о конных гренадерах и пишет о них:

«Сама служба гранодиров конных пред гранодирами инфантернымя и другими прочими солдатами и драгунами зело тяжка. Надобно силу иметь и сноровку недюжаю. Во баталиях они всегда впереди идут, поелику как коней они завсегда получают добрых пред другими драгунами и обычно трофейных больших немецких. Бьются со свейскими рейтарами тяжёлыми обычно на равных, а то и часто верхи берут. В деле пользоют весь драгунский ратный персонал и палаш и фузею со штык и пистоли. Сверх того гренады и мушкетоны и мортирицы имеют и пользуют. Ломом да дробом со картечь заряженные те мортирицы страшный урон неприятелю чинят. То все ведают. У нас же в швадроне таковых мало. Всех добрых побрали в полки. А бывает и оплохи случаются в службе тех славных гранодиров. Как им гренады от рук надо запаливать надобно спешно кидать, чтоб в руках не ухнуло. Однако ж и выжидать потребно, чтоб ранее не кинуть и неприятель в ответну не подобрав не метнул. Сам зрил издаля как один рекрут себя погубил разрывом. Части потом собирали в кучу. А гранодиры какие гренады от рук запаливают, а какие фитель тот в зубья берут и от зубов запаливают и кидают. Таковым маниром руки для баталии свободны.

Те мортирицы гранодиры и для пальбы с навесу пользуют. Упирают в землю и палят. И гранеды навесом летят. Из мортирец сих дробом со ломом со свинец куски али гвозди и с седла могли палить, али в суму гранодирскую уперев, али прямо с руки на пистолев манир. И такие были, что удало палили со руки. Был у нас гранодир некий Фрол Воронов у того от сего манира кости в плече съехали. Сие под стать тока могутным гранодирам. Сие всё описано для тех кто в воинской службе не пребывши, а воинские и так всё ведают. По виду гранодиры от драгунов разнятся тока ростом могутным, коньми, трубками на перевязях с фитилями да сумами большими чем лядунки драгунов. Да шапки островерхи у гранодиров со кистти. Шапки те сразу и отличают оных от прочих драгунов. А чтоб та шапка не висела у них на манир колпака скоморошного набок, то вставляют оне в нутро прокладку кожи разной. Та и высится дыбом».[151]

Перед кампанией 1708 г. Пётр решил, что целесообразней использовать конных гренадер как самостоятельный вид войск и свёл их в отдельные полки. Таковых получилось 3. Для них отбирали лучших гренадер с хорошими трофейными или купленными в Саксонии, Венгрии и Австралии лошадьми. Солдат быстрыми темпами готовили к совместным действиям, а коней приучали к строевой выездке. В результате русское командование получило части, экипированные и ооученные не хуже шведских.

Штаты конногренадерского полка, по-видимому, были сходны с драгунским. В его состав входило несколько рот гренадер-фузелеров, действовавших подобно драгунам, и одна рота конных гренадеров, выполнявших свои прежние функции.

К 1708 г. главный штаб, возглавляемый Петром, успел пересмотреть устаревшую тактику, согласно которой основная роль отводилась стрельбе. Теперь русские, научившись воевать у шведов, чаще атаковали клинковым оружием в плотном строю. Пётр во время сражения рекомендовал командирам обращать внимание на следующие детали:

«Не надобно, чтоб наша кавалерия гораздо далеко за неприятелем гналась; но потребно, чтоб оная, разбив его, паки в швадроны собралась и в добром порядке маршировала и ожидала указа от своих командиров. Она может только отрядить некоторые малые деташаменты для проследования неприятеля, а всей прочей надлежит тотчас построиться, и сие дело есть такой важности, что не можно оного довольно явственно изобразить, ни довольно рекомендовать.

Ежели кавалерия от неприятеля прогнана будет, то надобно, чтоб она уступала к инфантерии, чтоб там паки собрався устроиться в ордер-де-баталии.

Ежели такой швадрон имеет указ неприятеля атаковать, то не надобно другим швадронам оному следовать без имянного указа (повеления главнокомандующего).

Хотя одна линия имеет указ идти на неприятеля, не надобно, чтоб другая ей последовала без указу; ибо оттого часто место отменяется и теряется, и должно гораздо смотреть генералам, которые командуют линиями, и давать потребные указы, чтоб то предостережено было. Усмотрел я, что когда неприятеля атаковали и в разных местах прогнали, случалось, что ордер-де баталии помешался, и кавалерия, не уступая с места баталии, в одно место собралась и с неприятелем, хотя довольного места и не имела, билась; однакоже гораздо не таким действом, как когда я ей больше места занять и больше фронта взять велел, чтоб линиями, а не колоннами, как прежде чинено было, атаковать можно, чтоб в конфузию не пришли.

Также накрепко надобно смотреть, чтоб друг другу секундовать, и когда неприятель пойдёт на одно крыла, то другому крылу неприятеля с тылу во фланг атаковать.

Когда неприятельская кавалерия свою инфантерию оставит, не надлежит по прогнании оной мешкать, но тотчас искать неприятельскую инфантерию с тылу или со флангов атаковать. Или ежели со своею случиться (соединиться) может, то надобно со всею возможною силою оную атаковать; например, в последней баталии мы с шестью швадронами наступали на четыре и принуждены были мимо инфантерии идти, которая имела у себя пушки. — Как мы оную прошли, то хотел я из сих двух швадронов назад вернуть, дабы сию инфантерию с тыла атаковать и пушки у ней отнять; но сие невозможно было к действу привесть, понеже сии швадроны с прочими с излишней горячностью за неприятелем гнались» (148, с. 151).

Недостаточную подготовку драгун русские компенсировали более крупными построениями и взаимодействием их с иррегулярной кавалерией. Многие шведские офицеры в своих воспоминаниях указывали на большое число русской лёгкой конницы под Полтавой (1709 г.). В лобовую атаку они не ходили, предоставляя это драгунам и конным гренадерам, зато атаковали рассеявшиеся части, нападали на отдельные роты противника и в этом случае преимущество было на их стороне (329, с. 187, 209). Шведы не обладали таким индивидуальным мастерством наездников, каковое было необходимо, чтобы на равных вести одиночный бой с природными конниками.

К 1711 г. в русской армии насчитывалось, кроме генерального швадрона и лейб-регимента, ещё 34 регулярных кавалерийских полка (213, с. 7).

Назревающая война с Турцией заставила Петра создать ещё и гусарские части. Собственно, первый гусарский полк был образован ещё в 1707 г. Основой для его формирования послужили венгерские, сербские, валлашские, молдавские конники, в своё время служившие в австрийской армии, а затем участвовавшие в освободительной войне против Габсбургов под знамёнами Ференца Ракоци (1703— 1711 гг.). Командовал легкоконным отрядом из 300 человек некто Апостол-Кизен (или Кизич). Отряд назывался «Воложская Хоронива» (236, с. 100).

К началу Прутского похода (1711 г.) в русской армии насчитывалось 6 валлашских (или воложских) полков и 2 хоругвии (хоронивы).

Несмотря на буйный нрав и недисциплинированность, гусары были отменными конниками и прекрасно выполняли свои обязанности в малой войне, что подтверждают записи Моро-де-Бразе:

«Один капитан, родом венгерец, вступивший в службу Его Царского Величества, также, как и многие из его соотечественников, после падения Его Светлости принца Ракоци, находился в лагере с несколькими венгерцами в надежде быть употреблённым в дело. Он уговорил отряд казачий поддержать его, обещаясь доказать, что не так-то мудрено управиться с татарами. Казаки обещались от него не отставать. Он бросился с своими двенадцатью венгерцами в толпу татар и множество их перерубил, пробиваясь сквозь их кучи и рассеивая кругом ужас и смерть. Но казаки их не поддержали, и они уступили множеству. Татары их окружили и все тринадцать пали тут же, дорого продав свою жизнь: около их легло 65 татар, из коих 14 были обезглавлены. Всех менее раненый из сих храбрецов венгерцев имел 14 ран. Все бывшие, как и я свидетелями их неуместной храбрости, сожалели о них. Даже конные гренадеры, хоть и русские, то есть хоть и не очень жалостливые сердца, однако ж просились на коней, дабы их выручить; но генерал Янус не хотел взять на себя ответственности завязать дело с неприятелем» (307, с. 302-303).

После похода, окончившегося неудачей, гусары были расформированы, но Пётр I, сам видевший пользу от легковооружённых отрядов, стремясь организовать их на постоянной службе, в 1723 г. дал грамоту сербскому майору Альбанезу на формирование одного гусарского полка. Причём конникам, перешедшим на русскую службу, обещали не меньшее жалование, чем то, что они получали, служа в австрийской армии (236, с. 100).


КОННИЦА ПРУССИИ В СЕМИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ (1756-1763 гг.)

Образцовая строевая прусская конница середины XVIII в. своими боевыми навыками и отличной организацией была целиком обязана королю Пруссии Фридриху II (1740—1788 гг.) и двум его выдающимся кавалерийским генералам: Фридриху Вильгельму барону фон Зейдлицу и Гансу фон Цитену.

После смерти своего отца Вильгельма I (1713—1740 гг.) Фридрих унаследовал кавалерию, состоявшую из 12 кирасирских, 6 драгунских и 2 гусарских полков (283, с. 143—144).

Кирасирский полк делился на 5 эскадронов или 12 рот. Видимо, 4 эскадрона имели 2-ротный состав, и один — элитный — 4-ротный. В каждой роте служило 60 всадников. Полк кирасир, получивший в период Семилетней войны числовой номер 10, назывался жандармским, а № 11 — лейб-карабинерским.

Средний состав кирасирского полка был около 800 всадников (строевых и нестроевых).

3 драгунских полка имели 5-эскадронный состав и 3—10-эскадронный. 3-й полк вначале именовался гренадерским. Два гусарских насчитывали один — 6 эскадронов, другой — 3. Фридрих добавил к этому числу сформированный им кирасирский полк. Изначально он состоял из одного эскадрона в 184 конника, а к 1756 г. увеличился до трёх — по 226 (183, с. 146). Число драгун в 1744 г. возросло вдвое и составляло уже 12 полков. После ряда переформирований драгунские полки № 5 и № 6 имели по 10 эскадронов, остальные — по 5. Теперь и кирасирский и драгунский эскадроны делились на две роты.

К двум гусарским полкам прибавилось: в 1740 г. — 2; в 1741 — 4; в 1743 — 1; в 1745 — 1 (из босняков); в 1758 — 1; в 1773 — 1. Они имели различное число эскадронов, только после Семилетней войны их состав стал одинаковым —10 эскадронов.

Эти части составляли регулярную прусскую кавалерию, кроме которой, к началу войны были созданы ещё ополченческие подразделения в районах Померании, Бранденбурга, Магдебурга и в Гальберштадте, именовавшимся «вольными гусарами», «вольными драгунами», «вольными егерями» и «вольными гренадерами». Но особой боеспособностью эти отряды в массе своей не отличались, их часто придавали регулярным полкам для вспомогательной службы. Нужда в ополчении возникла из-за катастрофической нехватки лёгкой конницы, способной противостоять казакам и иным иррегулярным частям русской армии (283, с. 147).

Вооружение прусского кирасира было представлено палашом и двумя пистолетами. Карабины выдавались на время аванпостной службы, а постоянно в строю имелось только 10 нарезных штуцеров на эскадрон, для фланкеров.[152]

В качестве защиты кирасиры надевали грудную кирасу, так называемую «полукирасу». Офицеры же имели и наспинную её часть, хотя могли обходиться без неё. Как правило, кирасирам подбирали лошадей вороной или караковой масти.

Драгуны также имели пистолеты и палаши, а вместо карабинов и штуцеров им выдавали облегчённые мушкеты со штыками.

Гусар вооружали саблями, парой пистолетов, карабинами для аванпостной службы, а двум полкам выдали ещё и пики. Правда, в одном из них их отменили в 1742 г. (283, с. 149).

Прусская конница набиралась из числа людей, завербованных добровольно или в принудительном порядке. Большинство всадников должны были составлять иностранцы, чего неукоснительно требовал сам король:

«§27. В заключение король повелевает строжайшим образом, чтобы в каждой роте кавалерии в 66 человек было от 30 до 40 абсолютно иностранцев, и в каждом драгунском эскадроне в 132 человека — от 80 до 90; если выбудет один из них, то командир полка обязан завербовать на его место опять иностранца; таким образом в роте кавалерии не может состоять более 20—25, а в драгунском эскадроне 40—50 человек своей страны, за что отвечает командир полка» (215, с. 20).

Фридрих II требовал, чтобы кавалерия атаковала фронт врага только с помощью холодного оружия и непременно плотным строем, не тратя времени на стрельбу. В этом он, конечно, не был новатором, но сумел довести индивидуальную и общую подготовку своих всадников до такой степени совершенства, до какой только можно было довести подготовку искусственно созданной кавалерии, за всю историю этого рода войск. Бесспорно, прусские кавалеристы уступали в наездническом мастерстве природным конникам, но, сравнивая их с регулярной конницей других европейских стран, с полной уверенностью можно сказать, что повторить этот опыт не удалось никому. Во время обучения конницы, в первую очередь внимание обращалось на следующие элементы:

«§1. Прежде всего офицеры должны смотреть за тем, чтобы люди хорошо обращались и хорошо кормили своих лошадей, также очень тщательно седлали и умели бы взнуздывать, при чём седло и прибор должны во всяком случае содержаться в хорошем порядке.

§2. Стремена должны быть пригнаны так коротко, чтобы всадник мог настолько приподняться в седле, чтобы между последним и его телом оставалось пространство шириной в руку.

§3. Офицеры должны заставлять людей часто ездить верхом так, чтобы каждый из них выезжал свою лошадь в одиночку самостоятельно, и покорил бы её вполне своей воле.

§4. Когда люди достаточно съезжены в одиночку, следует сформировать эскадрон.

§5. Сначала следует обращать внимание, чтобы всадники выучились ездить в затылок; затем чтобы во время езды шеренги следовали бы одна за другой вплотную, а также взводы не разрывались.

§6. Все 4 взвода ведутся офицерами, и последние всегда должны стремиться, чтобы они сноровисто проходили дефиле и строились, а также рысью восстанавливали бы дистанцию, если она была потеряна.

§7. Заезды по 4 направо-назад должно сохранить, потому что этим движением полки вводятся на бивак; впрочем эскадроны должны быть так обучены, чтобы им было безразлично, следовать прямо или влево повзводно.

§8. Перед атакой командуют: две задние шеренги вперёд сомкнись, марш. Знаменщик осаживает во вторую шеренгу, командир эскадрона вместе с тремя офицерами остаётся в середине, один поручик — перед 1-м взводом, и один поручик — перед 4-м.

§9. Как только затем будет скомандовано марш, всадники должны все сразу дать шпоры коням, чтобы они тотчас тронулись с места; затем атакуют крупной рысью. Когда подойдут на такое расстояние, что можно ворваться, люди должны сразу поднять шпаги вверх и в то время, как они хотят нанести удар, приподняться на седле, а, по нанесению удара, опять сесть в седло.

§10. Так как наскок кавалерии и горячая рубка большей частью расстраивают порядок в эскадронах, то офицеры должны тогда рассыпать людей, оставляя при себе только знаменщика и трубачей; когда же сыгран сбор, каждый человек должен возможно скорее смыкаться к эстандарту, причём каждому должно быть внушено становиться в свою шеренгу. Взводы не должны быть перемешаны, но не имеет значения, если люди перемешаются во взводах, при условии, что они быстро строятся в три шеренги.

§11. Когда они снова сомкнулись, ротмистр должен крупной рысью, вполне сомкнуто, атаковать и, так как можно предполагать, что противник не примет такой атаки, то разрешается оставить шпаги висящими на темляках на руках; первая шеренга на ходу достаёт карабины, прикладывается и стреляет по бегущему противнику в тыл. Когда это исполнено, карабины бросаются (для чего они не отстёгиваются), и опять берутся и поднимаются вверх шпаги, а ротмистр командует: стой! равняйсь! и оба фланга смыкаются к середине. Следует заметить, что каждый раз, когда командуется стой-равняйсь, оба фланга должны смыкаться к середине.

§12. Когда кавалерийский полк отбывает смотр, то исполняет всё, что здесь написано; когда затем будет сделан заезд направо-назад, все эскадроны снова идут на плац, где они стояли, и снова там строятся.

§13. Когда это исполнено, то слезают и полк идёт поэскадронно; люди должны держать двойную дистанцию; эстандарты остаются при эскадроне. Затем майор командует: третья шеренга вперёд, ряды вздвой! Марш! Эстандарты входят в середину эскадрона, ротмистры — на фланги, другие офицеры — назад; каждый ротмистр командует своей роте, а майор командует: по полуэскадронам на месте атакуй! Правый фланг начинает; затем атакует три раза поротно и стреляют с правого фланга к левому.

§ 14. Так как стоят только две шеренги, то первая шеренга не ложится. Офицеры должны наблюдать, чтобы люди хорошо заряжали и хорошо обращались с оружием. Майор командует дальше: разомкнись вперёд! марш! третья шеренга направо-назад! марш! во фронт! всем полком направо-назад! затем идут к лошадям и садятся».

§16. Это упражнение относится к людям кирасирских полков, чтобы они, оставаясь на постоях с начала зимы и занимая деревни, могли в них обороняться и умели бы заряжать оружие.

§17. Драгуны должны также правильно обучаться пешком, как и пехота, со всеми тремя шеренгами, с примкнутыми штыками, и должны быть также хорошо обучены пешему строю, как и пехотные полки» (215, с. 15—18). (Из инструкции 1742 г.).

Король был особенно требователен к обучению гусарских полков, так как на них возлагалось основная тяжесть ведения «малой войны», и именно им приходилось сталкиваться с природной кавалерией Австрии и России. Но как показал ход войны, добиться желаемых результатов ему не удалось, хотя отдельные части, как например «белые гусары», которыми в своё время командовал Зейдлиц, были подготовлены великолепно:

«Он учил их искусно владеть саблей, садиться на лошадь без стремя и поворачиваться во все стороны, сидя на ней и не останавливая её бега. Он хотел, чтобы конь и всадник составляли одно; чтобы неровности земли исчезли, и в пылу быстрого движения господствовала обдуманная ловкость. Обучить лошадь по всем правилам искусства, укротить самую резвую и владеть самой пылкой, — это было обязанностью каждого простого гусара. Надлежало перескакивать чрез глубокие рвы, чрез высокие заборы, надобно было скакать в кустарниках, плыть через воду».

«Ещё труднейшей целью совершить было то, чтобы на всём скаку заряжать карабин и стрелять метко» (313, с. 38).

В «Инструкции полковникам и всем офицерам гусарских полков» от 1742 г., когда Пруссия участвовала в войне за Австрийское наследство, Фридрих II обращал внимание своих гусарских офицеров на следующие моменты:

«§1. Полковники и командиры гусарских полков, также все штаб-офицеры должны приложить все усилия, чтобы держать свои полки в наилучшем порядке, чтобы их люди хорошо учились ездить верхом, быстро и проворно седлали и хорошо действовали саблей.

§2. Офицеры полков должны также хорошо обучить своих людей, как и в других полках, а также постоянно внедрять им, что должно в большинстве случаев атаковать вполне сомкнуто и с саблей в руке».

«§4. Когда полк ударит на неприятельских гусар, можно рассыпать в каждом эскадроне самое большое по оному взводу; если же, противно обыкновению, гусары (противника) не будут стрелять, то полки обязаны, если противник слабее их, атаковать его вполне сомкнуто, с саблей в руке и прогнать».

«§17. Ни один гусарский офицер никогда не должен преследовать слишком далеко неприятеля, так как конечно надо полагать, что последний имеет всегда резерв, почему может оказаться сильнее его преследующих; к тому же лошади будут очень утомлены горячим преследованием, потеряют дыхание и потому легко могут быть настигнуты свежими лошадьми неприятельского резерва, а тогда люди будут изрублены без всякой пользы» (215, с. 7—13).

Из инструкции от 1759 г.:

«Гусары, при обучении пешком, должны быть вполне обучены и приучены располагаться за изгородями и стенами, быстро заряжать и аккуратно стрелять, так как гусарам часто приходится спешиваться и действовать против неприятеля таким способом» (215, с. 65—66).

Инструкция от 1763 г. гласит:

«Относительно одиночного обучения людей верховой езде, которое зимой можно вести в манежах, ригах и подобных местах, где удобно вырабатывать лошадей, должно стремиться к тому, чтобы каждый человек сделался господином своей лошади и ездил верхом как следует, со стременами, пригнанными не слишком коротко, не слишком длинно, имея возможность приподняться в седле на 4 пальца. Особенно следует требовать от людей, чтобы они сидели на лошади прямо, с правильным шлюзом, не висели бы на лошадях мешками и не качались бы телом туда и сюда, при движении ног лошади, вследствие чего на маршах большая часть лошадей бывает измучена» (215, с. 65).

Изначально король возлагал бремя патрульной службы только на гусар, но реалии войны показали, что их сил для этого недостаточно, и охранять колонны марширующих войск и обозы пришлось всем представителям конницы. Фридрих, видя превосходство лёгкой природной австрийской конницы, в войне 1740—1748 гг., запрещал своим конникам удаляться от основных войск на большое расстояние[153].

Тактика знаменитых атак прусской конницы сложилась в войне за Австрийское наследство (к 1744 г.) и с успехом применялась позднее. Фридрих использовал в своей армии старую античную методику косого боевого порядка, когда один из флангов отодвигался от противника, а другой дополнительно усиливался и, наоборот, придвигался с расчётом охватить фланг врага. Фронт прусской армии сознательно делался длиннее вражеского. Ударную часть и составляла кавалерия. Такой боевой порядок обеспечивал безопасность слабого фланга и не давал возможности противнику охватить его. Вражеским войскам понадобилось бы слишком много времени, чтобы придвинуться к пруссакам и зайти им во фланг и тыл, между тем, как сами они в это время были уже атакованы и окружены прусской конницей.

До 1744 г. Фридрих II использовал строй кавалерии из 2 линий, каковой применяли все страны Европы. Но сражения при Мольвице (1741 г.) и Хотузице (1742 г.) показали, что для повышения эффективности атак, войска надо строить глубже. И уже в кампании 1744—45 гг. пруссаки, освоив новую тактику, с успехом применяли её при Гогенфридберге (1745 г.), на реке Зоор (1745 г.), а затем при Грос-Геннерсдорфе и Гёрлице (1745 г.).

Инструкции короля «на случай боя* от 1742 и 1744 гг. гласят:

«§1. Когда атакуют неприятеля, то атаку исполнять одним из флангов армии. Для осуществления этого нужно наступать несколько косвенно, что означает что находящийся на фланге полк атакует несколько ранее, нежели полк стоящий с ним рядом, и также остальные, последовательно один за другим; однако это должно делаться почти незаметно, чтобы полки быстро атаковали один вслед за другим.

Рис. 80. Прусские кавалеристы 1756-1763 гг. Слева направо: кирасир, драгун и гусар.
§2. Как только кавалерии приказано наступать, она должна тотчас перейти в рысь; когда же она подойдёт приблизительно на сто шагов к неприятельским эскадронам, должно, при полной сомкнутости, выпустить лошадей полным ходом, и так врубиться.

§3. Командиры эскадронов и ротмистры должны прежде всего обращать внимание на то, чтобы когда неприятельские эскадроны опрокинуты, их собственные надо внедрить всем рядовым, как кирасирам, там и драгунам; после этого и прежде всего должно атаковать вторую линию неприятеля, причём кирасирам и драгунам следует внушить, чтобы они не преследовали противника в одиночку.

§4. Когда случится, что какой-нибудь эскадрон из первой линии будет опрокинут, то на всех его офицерах лежит обязанность собрать этот эскадрон сзади второй линии, и, когда он там построится, снова вести его на противника.

§5. Эскадроны, предназначенные первыми атаковать пехоту должны, после того, как неприятельская кавалерия будет разбита и отброшена от своей пехоты, взять последнюю во фланг и врубиться в него.

§6. Вторая линия должна находиться против интервалов первой, и офицеры второй линии обязаны, в случае, если эскадроны первой линии будут опрокинуты, атаковать неприятельские эскадроны, которые прорвутся, схватиться с ними и отбросить назад. Главным образом офицеры должны обращать внимание на то, чтобы атаковать противника с большею силой, а после атаки тотчас опять собирать своих людей.

§8. Командиры эскадронов должны быть ответственны за то, чтоб во время боя ни один кирасир или драгун не стрелял из караоина или из пистолетов, а чтобы они действовали только со шпагой в руке, почему должно хорошо внедрить кирасирам и драгунам, что, пока они имеют карабины и пистолеты заряженными, это оружие всегда останется в их распоряжении.

§9. Кроме того, всем командирам эскадронов должно быть известно, что, когда армия строится перед противником, они должны выстраиваться быстро, так как от этого зависит всё; потому командиры и офицеры должны следить за тем, чтобы взводы в эскадронах следовали на указанных местах плотно, сомкнуто и быстро. Когда будет отдана настоящая диспозиция для боя, то следует тотчас приказать сколько шагов дистанции должно быть между эскадронами; затем генералы в своих бригадах, командиры полков в своих полках и командиры эскадронов в своих эскадронах должны тщательно следить, чтобы означенные дистанции были взяты так скоро и точно, как это всегда должно делаться в таких случаях» (215, с. 5—7).

«Между эскадронами 1-й линии не может быть более 10 шагов интервала. 2-я линия держится сзади в 300 шагах и берёт интервалы в 60 шагов.

«Когда генерал приказал атаковать, то линия трогает шагом, переходит в рысь, и, когда находится в 200 шагах от неприятеля, то должна совершенно бросить повод лошадям и скакать. Наскок должен быть произведён с полной силой и криком, но чтобы при этом боевой порядок сохранялся неизменно и 3 линии всё время оставались одна от другой в 300 шагах, а гусары на флангах».

«Когда обе неприятельские линии вполне опрокинуты, то первая шеренга первой линии должна вынестись и рубить; то же самое и гусары с фланга, которые, вместе с кирасирами, должны преследовать бегущего противника так, чтобы эскадроны следовали не далее 200 шагов за их высланными людьми, сомкнуто и в полном порядке.

При преследовании противника, кирасиры, также, как и гусары, должны не давать ему времени вновь собраться, а преследовать его так далеко, пока где-нибудь не встретится дефиле, или частый лес, или что-нибудь подобное; благодаря этому противник должен понести громадный вред».

«2-я линия, когда видит, что обе линии противника разбиты, должна обратиться с некоторыми ближайшими эскадронами на неприятельскую пехоту и тотчас атаковать и врубиться в её фланг».

«Король приказывает всем командирам эскадронов, после первой атаки действовать по своему усмотрению…»

«При преследовании, когда неприятель пришёл в беспорядок, преследующие должны стараться настигнуть голову бегущих, потому что остальные, коих они обойдут, достанутся им и без того».

«Гусары, составляющие 3-ю линию, обязаны, во время произведённой кавалерией атаки, обеспечить её тыл; когда же у противника произведено полное замешательство, то 6 эскадронов должны помогать рубке, а 4 обязаны непрестанно прикрывать тыл кавалерии» (215, с. 26—34).

В целом, прусская конница Фридриха II являла собой великолепно отлаженный механизм для крупных полевых сражений, но при условии, что её поддерживали пехота и артиллерия. К самостоятельным действиям она подготовлена не была и, в принципе, оказалась беззащитна от нападений легковооружённых природных всадников в рейдовой войне.


КОННИЦА АВСТРИИ В ПЕРИОД СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ

К 1740 г. австрийская кавалерия состояла из 18 кирасирских, 14 драгунских и 8 гусарских полков (283, с. 150). Затем это количество увеличилось на 3 полка гусар, которые были сформированы в 1741 — 2, в 1743 — 1.

По окончании войны за Австрийское наследство, кавалерия сократилась до 29 кирасирских и драгунских и 4 гусарских полков, но перед началом и в процессе Семилетней войны вновь стала увеличиваться. В 1756 г. были сформировано 2 гусарских, в 1758 г. — 1 драгунский и в 1761 — ещё 1 гусарский полк (283, с. 150).

Изначально полк кирасир австрийской армии состоял более, чем из 1000 всадников. Он разделялся на 6 эскадронов, по 2 роты в каждом. В роте служило примерно 76 человек. Кроме того, ему придавалась 1 карабинерская рота в 94 конников. Драгунский полк был укомплектован аналогичным образом, но, вместо карабинерской к нему прикомандировывалась конно-гренадерская рота. В гусарском полку было 5 эскадронов по 2 роты, в каждой — по 80 гусар.

К началу Семилетней войны полки гусар были увеличены до 6 эскадронов, но отборных рот не выделялось (283, с. 150).

Во время боевых действий часто практиковалось сведение карабинерских и конно-гренадерских рот в отдельные части.

Вооружение австрийских кавалеристов было идентично вооружению прусских, правда, отборные роты драгунских и кирасирских полков часто снабжались саблями вместо палашей (183, с. 151).

Австрийское правительство на время боевых действий, кроме регулярной конницы, имело возможность формировать иррегулярные части на территориях Венгрии, Сербии, Валлахии. Знаменитая венгерская равнина Пуста, где выращивались многотысячные табуны лошадей, была одновременно и тем местом, где набиралась природная австрийская кавалерия (197, с. 275).

Подготовка регулярных полков в австрийской армии значительно уступала прусской, что сказалось на исходе многих крупных сражений.

Кирасиры использовались для сомкнутых атак, и их, как правило, старались не привлекать для фуражировок, рейдов и конвоирования, потому что тяжёлые, ширококостные и изнеженные конюшенным содержанием лошади не выдерживали длительной бескормицы, непогоды и утомительных маршей.

Драгуны были нужны как для пешего, так и для конного боя. В эти полки набирались люди меньшего роста и более скромной комплекции, чем в кирасирские. Лошади у них были обычно не такие крупные, но более выносливые и пригодные для рейдовой войны.

Гусарские части состояли, в основном, из природных кавалеристов — венгров. Это была лучшая часть австрийской кавалерии.

Новаторские идеи Фридриха II проникли и в армию Габсбургов. Здесь также конников обучали атакам с холодным оружием, но разрешалась и стрельба с места. Какой способ боя выбрать, зависело от командиров, и это часто отрицательно сказывалось на результатах общих атак. Всадники строились в 3 шеренги, но при стрельбе допускалось перестроение в двойную колонну.

Рис. 81. Австрийские кавалеристы: кирасир (слева) и драгун. 1756-1763 гг.
Атаковали вначале рысью, затем переходили в галоп, иногда первой шеренге разрешалось при этом стрелять из пистолетов, а за 20—30 шагов пускали лошадей в карьер.

Недостаточная подготовка регулярной конницы компенсировалась большим числом иррегулярных конников, которых австрийцы с успехом применяли в войнах с Пруссией.


КОННИЦА РОССИИ В СЕМИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ

В конце осени 1756 г. для вторжения в Пруссию под командованием С. С. Апраксина, русским правительством были выделены следующие кавалерийские части:

В Курляндии и Лифляндии дислоцировались 5 кирасирских, 3 гусарских полка и более 6000 казаков — донских и чугуевских и с ними волжских калмыков, башкир, казанских татар и мещеряков (123, с. 45—46, с. 84—86). В районах Стародуба, Смоленска и Чернигова находились 1 гусарский, 5 конногренадерских и 4 драгунских полка. Им придавалось до 12000 иррегулярной конницы, в большинстве — донских казаков.

Практически все эти подразделения, с добавлением одного драгунского полка приняли участие в походе (123, с. 157-159).

Осенью 1756 г. командование поручило П. А. Румянцеву провести инспекционный смотр регулярной кавалерии. Из 14 полков, которые успел осмотреть П. А. Румянцев, ни один не был достаточно подготовлен к походу. Все они требовали доукомплектовки, перевооружения и замены конского состава. Всадники нуждались в серьёзном переобучении (118, с. 35). Например, после инспекции Грузинского гусарского полка, Румянцев оставил его командиру Амилохварову следующее предписание:

«Притом же в сём больше наблюдать, чтоб всякий чин во всяком обращении по довольному в том описанию своё место сыскивал весьма поворотливо, а рядовые всегда б линию в лошадиных головах наблюдали и сколь возможно плотно сомкнуты ехали, а особливо при атаке, что всего за нужнее и способное к нападению целым шквадроном признавается. К чему весьма нужно чтоб всякий гусар в своём конном уборе настоящий размер знал, а особливо стремена б так привязаны были, чтобы он во время атаки, а особливо где и одному случитца, сильнее свою саблю употреблять мог, привстав на седле так, чтоб целая четверть аршина между ним и седлом простору было; а как по большой части такой лёгкой кавалерии, случится больше на неприятеля нападать в ущелинах, долинах и зарослях, то в таком случае всякому гусару весьма нужно знать употреблять свои пистолеты с пользою…» (118, с. 33).

А командиру Новотроицкого кирасирского полка оставлены были требования такого рода:

«№1. В оборотах по четыре и во взводах, которые не только не скоро, но и с конфузиею производятся, коль чаще на основании новой диспозиции обучать, в которых наивящая сила кавалерийских эволюции заключается.

№2. Стремена так привязывать, чтоб кирасир, когда привстаёт на седле, ладонь бы свою мог просунуть, разумея не плашмя, а пальцем большим вверх, и носки у сапогов держать к лошадям, а не навыворот.

№3. Шпаги на ольстрах и весьма твёрдо равнять оные между собой, а не в свободной руке, — выше повода».

«№7. В пешем и конном параде людям тело весьма держать прямо и грудь несколько вперёд, а брюхо назад, локти плотно всегда к плечу, кисти от рук на клапанах не держать, а держать руки правую протянутую чрез клапан и за карабин без замашек приниматца и в брюхо не бить, но весьма в приёмах скоро и крепко брать, тоже на колени по взмаху офицерскому не только вдруг, но и весьма крепко садитца, а карабины и приклады быть, как оное от меня показано было в первом взводе.

№8. В конных набегах по одному обучать палашами замашки делать весьма прытко, для чего и пистолеты класть в ольстры так, чтобы свободно было вынимать» (118, с. 40—41).

Однако и следующий смотр, проведённый П. А. Румянцевым в марте 1757 г., снова показал неподготовленность регулярных полков. Чтобы успеть обучить хотя бы часть людей, Румянцев приказал выделить в полках по сборному эскадрону и усиленно заниматься с ними (118, с. 35). С. Апраксину был послан рапорт о том, что в удовлетворительном состоянии находился только Киевский кирасирский полк.

Тем не менее, войска выступили в поход. Часть эскадронов пришлось оставить и кавалерия двинулась не в полном составе. В первом же сражении при Гросс-Егерсдорсфе (1757 г.) проявились результаты плохой выучки русской регулярной конницы (123, с. 184—188). Лишь некоторые гусарские части и казаки смогли компенсировать умелыми маневрами и удачными фланговыми атаками несостоятельность тяжёлой конницы. Иррегулярная кавалерия — казаки и калмыки — отличились и при преследовании разбитых пруссаков (123, с. 188).

По официальным штатам, каждый кирасирский полк русской армии насчитывал 946 всадников. Он делился на 5 эскадронов, по 2 роты в каждом, соответственно, в каждой роту служили 93—94 кирасира. Штат конногренадерского полка был несколько больше — 956 человек. Он также делился на 5 эскадронов по 2 роты, в каждой из которых служили, в среднем, 95 конных гренадер (283, с. 158-160; 123, с. 157-159).

Драгунский полк состоял из 1141 кавалериста и разделялся на 6 эскадронов или 12 рот, 2 из которых были конно-гренадерскими и 10 — фузелерными. Соответственно, в роте числилось 95 драгун или конных гренадер.

Полк гусар в 1203 всадника состоял из 5 эскадронов — по 2 роты в каждом. В роте было 120 гусар.

Из-за плохого состава и слабой подготовки солдат многие полки имели только по 3 эскадрона.

Вооружение кирасир, конногренадер и драгун было похожим. Всадники должны были иметь палаш или саблю, пару пистолетов и карабин (у драгун его заменяла облегчённая фузея или мушкет со штыком). На деле полный комплект оружия получили далеко не все роты в полках.

Рис. 82. Русские кавалеристы. Слева направо: драгун, конный гренадеру кирасир и гусар. 1756-1763 гг.
Гусар вооружали саблей, двумя пистолетами и карабином. Вероятно, некоторые части имели пики.

По уставу 1755 г. обычным построением эскадрона были 3 шеренги. Для удобного ведения стрельбы с коня, эскадрон мог перестроиться и в 2 шеренги:

«Тогда задняя шеренга разделится на 4 части, 2 части с правого крыла поворачивают направо, а другие части с левого крыла поворачивают налево, и заезжают в интервалы, а именно: отделение 1-е, которое на правом крыле стояло, примыкает к 1-й же шеренге, а 2-е за оным следующее — ко 2-й; отделение левого крыла 1-е, примыкает к 1-й шеренге на левом крыле, а 2-е за ними же — ко 2-й…» (152, с. 30).

А перед началом атаки с холодным оружием снова выстраивались в 3 шеренги:

«С правого крыла делают направо 2 оборота, а с левого налево в два оборота и маршируют к своей линии, и прибыв делают скоро в свои места, а офицеры и трубачи паки станут в прежних местах» (152, с. 30—31).

Во время атаки шеренги размыкались и всадники 100 шагов двигались «большим шагом», затем 300 шагов — «коротким», далее аллюр убыстрялся и движение производилось рысью, а затем широким галопом. Недостатком тактики было то, что за 150 шагов до противника эскадроны должны были останавливаться, выравнивать и уплотнять строй. По желанию командира в этот момент солдаты могли открыть пальбу из карабинов, и только потом следовала атака карьером с холодным оружием (283, с. 159-160; 180, с. 32; 152, с. 31-42).

Для преследования опрокинутого врага строй рассыпался, за исключением 4-х рядов, находившихся при штандарте. Иногда для рассыпного боя выделялись только 4—5 рядов с каждого из флангов эскадрона[154].

В этом случае каждый кавалерист вёл бой по своему усмотрению. Но по сигналу трубы «апель» все всадники были обязаны вновь скакать к своему штандарту и с его левой стороны становиться в 3 шеренги, причём солдату важно было вернуться в свою шеренгу, а место на котором он стоял изначально, значения не имело.

Драгунам предписывалось уметь строиться в каре для отражения атак иррегулярной конницы и для сопровождения транспортов. Для этого в передний фас становились 3-й и 5-й эскадроны, 2-й и 4-й — в задний, в шахматном порядке, а 1-й и 6-й во взводных колоннах находились на флангах.

В случае необходимости такой боевой порядок применяли и кирасиры и конногренадеры. Поскольку у них в полках числилось по 5 эскадронов, то от каждого из них выделялось по 4 ряда солдат, из которых и формировался недостающий эскадрон в заднем фасе (283, с. 160; 152, с. 66—70).

Правда, это построение обрекало всадников на пассивную оборону; к тому же скученные кавалеристы были хорошей мишенью для рассыпных нападений противника, поэтому впоследствии от каре отказались.

В летней кампании 1758 г. русской армией командовал Вильгельм Фермор. В это время в ней находились 5 кирасирских полков — 2 в 3-эскадронном составе и 3 — в 3-эскадронном; 3 драгунских по 3 эскадрона; 4 гусарских в полном составе, 1 в половинном и 3 дополнительных эскадрона, сведённые из двух разных полков. 1 драгунский полк в 3 эскадрона оставался в Тарутине для прикрытия. Кроме того, имелась партия казаков около 4000 человек (123, с. 271— 272). Всей русской конницей командовал П. А. Румянцев.

В расписании на летнюю кампанию 1758 г. не фигурирует ни один конногренадерский полк, между тем, в армии они всё же были (123, с. 250, 165, 273, 302-304). Правда, эти 5 полков тоже не соответствовали своему штатному расписанию и насчитывали не более 3-х эскадронов в каждом (123, с. 250).

В знаменитом конном Румянцевском рейде в Померанию (1758 г.) участвовало 1000 выборных гусар от разных частей, 1000 выборных казаков и 6 кирасирских эскадронов (123, с. 270). Позже к корпусу присоединились конные гренадеры и драгуны (123, с. 286).

Перед последним крупным сражением Семилетней войны — при Кунецдорфе (1759 г.), в котором участвовала русская армия, в её коннице насчитывалось 5 кирасирских, 5 конногренадерских, 2 драгунских, 3 гусарских полка и несколько отдельных эскадронов от 2-х гусарских полков. А также донские и украинские казаки (123, с. 481).

В процессе боевых действий выучка регулярной конницы всё время повышалась, а её недостатки компенсировались тем, что регулярным частям придавались отряды природной кавалерии. Против таких команд прусские всадники однозначно пасовали. Например:

«Вчерашнего числа семисотная прусских гусар команда, прибыв к местечку Рагниту, кое отсюда расстояние в милю на левом крыле нашего лагеря лежит, и совокупясь с обывателями, в сражение с нашими калмыками и донскими казаками вступило, но нашим лёгким войскам, кои кавалериею, под командою генерал-майора Шилинга для прикрытия фуражиров послана, подкреплены будучи, гусар разбили и из города выгнали, при котором случае в полон взято 1 подпрапорщик Малаховского и 3 человека гусар Чёрного полков…» (123, с. 198).

Под Ризенбургом (1758 г.):

«…генерал-майор Демику з деташаментом своим сего июня 8-го от меня отправлен и 9-го к местечку Резенбурху приближался пополуночи в 8-й час, где и усмотрена им в правую сторону неприятельская гусарская партия, против которой от него господин брегадир Краснощёкой с полковником Дячкиным и 500-ми казаками, а в подкрепление господин бригадир Стоянов с полковником Зоричем, подполковником Текеллием и майором Фол керном посланы были, из которых первые оба приводятся Краснощёкой и Дячкин храбро оную партию атаковав разбили, и живых один корнет и 31 рядовых в полон взяты и ко мне присланы; а убитых с неприятельской стороны сочтено 28, …; с нашей стороны при сём сражении легко раненых 3 казака только находитца» (123, с. 74). 

У Черлина (1759 г.):

«В силе высокого ордера я с вверенною мне из 238 человек гусар и 200 человек казаков состоящею командою сего числа в пятом часу под местечко Черлин прибыл, где под самым тем местом двумя эскадронами прусских Цитенова полку гусар встречен и оных тотчас атаковал, в местечко вогнал, из оного выбил и до самого местечка Гур расстоянием в полторы мили гнал, из которых 2 эскадрона гусар и пехота им на сикурс определённая, для подкрепления выступать стала, но я, усмотря гораздо превосходящую силу, и будучи как люди, так и лошади несколько уже утомлены, остановясь построился и в надлежащем порядке к Черлину возвратился. При сём сражении, сколько на возвратном пути усмотреть можно было, 40 человек неприятельских гусар и 1 капитан убиты, а в полон взяты 4 капрала и 15 человек гусар с лошадьми, ружьями и аммуничными вещами; с нашей стороны вспоможением Божием никто не убит, а ранены 3 человека и 1 гусарская лошадь убита» (123, с. 437).

Под Пневом (1759 г.):

сербского гусарского полку подполковника Текелия с 2-я гусарскими полками и с казаками на подкрепление командировал; неприятель, видя сие прибавление, своих гусар с обеих флангов выслал, кои построясь, с нашими перестреливаться стали. Генерал-майор Тотлебен, усмотря, что неприятельские гусары пехотой подкреплены и что весь авангард в ордер баталии стал и из пушек стрелять начал, приказал своим гусарам и казакам отступать до реченной деревни Цереквицы, в таком намерении, чтоб неприятельских гусар ближе к себе приманить. Прусские, хотя пользоваться тем отступом, на наших наступать стали, но в самое то время венгерского полку полковник Зорич с двумя эскадронами гусар и с 200 человек казаков, примкнув к отступающим и построясь, вместе на неприятеля ударили, в котором сражении взяты гусарами и казаками 13 человек в полон, между которыми 1 корнет, 1 капрал и 4 человека гусар раненых, а прочие здоровы; побито на месте более 60-ти человек, а по сказкам пленных и дезертиров более 100; …» (123, с. 452—453).

При Кунецдорфе (1759 г.):

«… преследовавший неприятеля с лёгким войском генерал-майор граф Тотлебен в ночь меня рапортовал, что он чрез болото в лес к неприятельскому левому крылу казаков послал, чтоб кавалерию от пехоты отрезать, а он с гусарами и кирасирскими его императорского величества полку 2-я эскадронами, кои весьма храбро себя оказали по сю сторону болота построился; неприятельская кавалерия, усмотря, что казаки заезжают с тылу, ретироваться стала, но в то ж самое время оная с обоих сторон казаками и гусарами атакована, расстроена и разбита, многие поколоты и в полон взяты, а сверх того целый неприятельской от протчих отделившейся кирасирский эскадрон 20-ю человеков казаков и 15-ю человек гусар в болото вогнан, побит и пленён, которого стандарт в добычу взят; от сего места далее мили за неприятелем погоня была…» (123, с. 489).

Тактика была довольно проста; пока регулярные части русской конницы встречали атаку сомкнутых линий пруссаков в строю, противника врассыпную обходили с флангов казаки или иная иррегулярная кавалерия. Неготовые к таким действиям прусские кавалеристы были вынуждены рассеиваться и расстраивать свои ряды, а в одиночном бою они уступали природным всадникам, которых, в свою очередь, поддерживали плотные колонны регулярной конницы.

Для того, чтобы эффективно противодействовать такой тактике, пруссакам нужно было обладать собственной природной кавалерией. Но таковой в Пруссии не было, а ландмилицкие, ополченческие эскадроны для этой роли не годились.

Именно в Семилетнюю войну в русской коннице впервые в Европе стала применяться тактика атакующих колонн, не использовавшаяся со времён средневековья. Распространённая в то время линейная тактика не предусматривала таких действий. Колоннами строились только на марше, а в бою фронт должен был быть непременно развёрнутым, тем самым добивались максимальной мощи огня, а шансы охватить фланги противника возрастали пропорционально длине фронта. П. А. Румянцев первым осознал эффективность атак, производимых колоннами (123, с. 759—761).


ТАКТИКА РУССКОЙ КАВАЛЕРИИ В БОЯХ С ТУРЕЦКОЙ КОННИЦЕЙ

Семилетняя война наложила отпечаток на тактику русской конницы. Вышедший в 1766 г. устав «О конной экзерциции и о должностях при оной» менял систему обучения кавалеристов. Его основные положения повторяли схему подготовки прусской конницы.

Эскадрон по-прежнему строился в 3 шеренги. Расстояние между отдельными эскадронами точно не определялось:

«Интервалов между эскадронами точно назначить невозможно, понеже по месту, где экзерциция производится, назначиваются, или по повелению генерала, который смотрит, однакож ежели место даёт и генерал точно не прикажет, то интервалам в такой дистанции быть, чтоб при делении из трёх в две шеренги оные интервалы наполниться могли, то есть: четвёртая часть той дистанции, которую эскадрон во фронт стоя занимает, а от другой стороны стоящего эскадрона поставляется толикое число, и тако будет эскадрон от эскадрона отделён на полдистанции стоящего во фронте эскадрона; литаврам же быть на правом крыле выше трубачей» (81, с. 16—17).

Вооружение кавалеристов оставалось прежним. Появился новый род кавалерии — карабинеры (в 1763 г.). Они были созданы из переформированных конных гренадеров, и большинства драгунских полков.

Перед началом атаки, по команде: «Палаши вон!» — всадники выхватывали клинки:

«Правой рукой проворно ухватиться не взмахивая через левую, которой держат в своём месте повод, запалашной у эфеса гриф всей ладонью крепко не нагибая ни тела, ни головы; к чему для способности наблюдать, чтобы у всех чинов на портупеях палаши в такой пропорции были, чтоб как при вынимании палашей, так и при положении оных в ножны людям нагибаться нужды не было.

Выдернуть палаш из ножен одним разом и вынести перед себя, держа протянутой рукою крепко в такой пропорции, чтоб эфесная тарелка была против рта и её палашный клинок к себе плашмя, а конец палаша чтоб был в верхах в совершенной прямизне, отнюдь не шатаясь» (81, с. 89).

Затем палаши держали у плеча обнажёнными.

Теперь на начальном этапе атаки кавалеристы не двигались разомкнутыми шеренгами. Она производилась плотным строем, что не требовало остановки перед фронтом противника. После команды «Ступай!» весь полк большой ступью до 100 шагов вперёд идёт…»

«В то же время полк малой рысью, потом большой, а после добрым галопом, например, до 100 сажень или как место даст, едут и командуется: «Ступай вперёд».

Сие значит действительное сражение с неприятелем, тогда полк во всю конскую пору скакав атакует, например до 50 сажень» (81, с. 41).

Опрокинутого врага по-прежнему атаковали врассыпную, теми же способами, что были приняты ранее (81, с. 43—44).

Конники с лошадьми непременно должны были упражняться каждый день, независимо от времени года:

«Проезжать лошадей зимой и летом ежедневно, разве когда прежестокие морозы или метелицы случатся, то такие дни пропускать…» (81, с. 71).

Лошадей приучали к стрельбе и взрывам. Кавалеристов учили также пешему бою.

Но данные методы были применимы лишь в сражениях с европейскими армиями, в которых регулярная кавалерия использовала аналогичную тактику, основанную на таранном ударе в плотном строю. Для войн на Востоке такая система боя не годилась.

Турецкие и татарские всадники умели применять плотный строй не хуже европейцев, но не обладали крупными мощными лошадьми для успешного проведения сомкнутых атак, и не имели единообразного вооружения. Распространение огнестрельного оружия заставило их отказаться от конской брони, а социальные катаклизмы, как и в Европе, способствовали исчезновению «рыцарства».

Строй применялся в схватке с равно вооруженным, имеющим лёгких лошадей, противником. Атаковать же «в лоб» тяжёлую европейскую кавалерию означало заранее обречь себя на поражение. Турки и татары использовали тактику рассыпного боя, где каждый всадник, вооружённый на свой вкус, мог с наибольшей эффективностью воспользоваться своим умением.

Даже лёгкие регулярные гусарские полки в массе своей уступали в индивидуальной подготовке восточным природным конникам, не говоря уже о тяжёлой коннице. Лишь казаки и иная иррегулярная кавалерия могли сражаться с ними на равных.

Исходя из этих соображений, русское командование должно было использовать как можно больше природных всадников, придавая их регулярным полкам в качестве прикрытия, но, видимо, финансовые трудности помешали этому и для войны с Турцией 1768—1774 гг. был выделен лишь небольшой казачий контингент. В этой ситуации оставалось одно: всё время держать регулярную конницу под прикрытием пехоты и артиллерии, иначе, оторвавшись от основных сил, она была бы мгновенно уничтожена массой вражеских конников.

Первая летняя кампания 1769 г., прошедшая без крупных сражений, но в постоянных маршах и мелких стычках, показала полную несостоятельность тяжёлой кавалерии в таких действиях и Румянцев посылал Екатерине II письма и реляции следующего содержания:

«Кирасирские и карабинерские полки посажены сколько на дорогах, столько и на деликатных и тяжёлой породы лошадях, которые больше на парад, нежели к делу способны. Во всю кампанию надобно им было запасать сухой фураж, поелику на полевом корме они изнуряются. Самая ж аммуниция кавалерийская есть бремя, отяготительное всаднику и лошади. Для сего в прошедших операциях и нельзя было той пользы произвесть нашей кавалерии, к которой могла бы она иметь случай…»

Рис. 83. Русский карабинер. 1763 г.
«Сей род конного войска (драгуны — В.Т.) принят во все другие армии, яко наиспособнейший к службе, потому что сию конницу двояко можно употреблять, раз на лошадях, а иногда и спешив, где нужно скоро перенестись пехоте».

«Ибо я лошадей велю под сих драгунов купить лёгких пород степных, которые нужду без ослабления переносят, следственно и дешевле они обойдутся и по пропорции состояния, для которого сия конница устраивается, дать и приличную людям аммуницию. Теперь же в кавалерийских полках, из коих в оной уже требуется по 500 лошадей нет удобности заменить оных другими лёгкими, потому что настоящая ам-муниция кавалерийская по тягости своей требует к понесению оной лошади большой и особливой силы…»

«Я сколько не старался щадить оную и с половины почти кампании Его высочества и другие карабинерские полки отправил в Польшу, но и на сём обратном и по вольном марше едва не все их лошади пали, яко не могущие нести никаких трудов, хотя наидорожшею ценою покупаются» (118 т. 2, с. 382).

Тем временем Румянцев вёл малую войну с небольшими отрядами турок и татар, высылая против них отдельные соединения кавалерии, иногда при поддержке пехоты. До нас дошли его реляции об некоторых удачных действиях против татарской кавалерии (117, с. 29—30).

Румянцев понимал, что кавалеристов надо обучать иной тактике, нежели атакам на врага плотным строем, поскольку турки и татары их не принимали и, рассыпаясь, уходили из-под удара, стараясь выманить русскую конницу подальше от расположений пехоты, обстреливали её из луков и огнестрельного оружия. В данном случае, всадники могли оказать сопротивление единственным способом — вести ответный огонь из карабинов и пистолетов. Румянцевым были выработаны следующие правила:

«1. На лошадях тело — как в пехоте; колени крепко, ноги к лошади, сабли прямо и подле правой ольстры держать.

2. Маршировать при экзерциции всегда рысью, сомкнутыми шеренгами, заезжать и атаковать вскачь, имея саблю при атаке поднятою против глаз.

3. Фланкерам и в рассыпной атаке огненным и белым ружьем действовать с надобным к тому обозрением, осанкою и искусством, прикладываться и замахи делать, приподнимаясь на стременах, которым быть так, чтобы, когда на них ездок встал, кулак подложить можно было.

4. Учить из карабинов стрелять, построя чрез эскадрон в две линии и от передовых по полуэскадрону высылать шагов на 100 вперёд, и по шеренгам стрелять, а, выстреля, разделясь на 4 части, поспешно назад заезжать, и, как оба выстрелят, то другой половине эскадрона выехать также далеко вперёд и продолжать сей огонь производить пристойно противу маячащих неприятелей, чтоб их отогнать. А и при ретираде делая только всё наоборот, что тут — вперёд, там — назад».

«В некоторых местах сего обряда упоминается о 3-х шеренгах, но как одна шеренга мною убавлена, то и чрез сие подтверждается построение в 2 шеренги» (118 т. 2, с. 253—254).

В боевой практике русской кавалерии широко использовались фланкеры-застрельщики. Они были нужны, чтобы не подпускать маневренных турецких и татарских наездников на пистолетный выстрел к плотному конному строю. Эскадроны строились в 2 шеренги, чтобы эффективнее вести стрельбу; задний кавалерист стрелял, стоя между двумя передними. Если противник пытался в рукопашную изрубить фланкеров, тех немедленно поддерживали сплочённые шеренги.

Русская регулярная кавалерия успешно пользовалась разработанной А. А. Румянцевым тактикой. Это хорошо видно из описания сражения при Ларге (1770 г.):

«…тогда ж повелено от генерал-квартирмейстера Боура подполковником Анжели и Елчанинову атаковать фрунт неприятельской 12-ю эскадронами, что и исполнено было обеими наилучшим образом и неприятель был рассыпан; однако ж и затем, собравшись свежими войсками, возобновил он и паки нападение, стараясь пробиться во фланг эскадронов подполковника Елчанинова, коему опасно уже было отважиться на второй удар, тем наипаче, что неприятель поминутно рассеивался, ласкаясь выманить к тому же и нашу конницу. Итак, сей подполковник великую тут показал храбрость, стояв долго и неподвижно сомкнутым фронтом против сильного огня неприятельского и отбиваясь с наибольшим успехом одною беспрестанною и скоропостижною стрельбою из ружея до издержания всех патронов, сколько его кавалерия при себе имела, а при нападении лучших неприятельских наездников он первой устремлением своей сабли от фрунту отгонял. При действии вышеописанном остаток неприятельских войск нападал означенного корпуса на фронт правого и левого флангов, но всегда прогоняем был с уроном. И сие сражение продолжалось до сумерков, коему сделал конец генерал-майор Вейсман, подвинувшись с своим деташаментом вперёд, и коль начал стрелять по неприятелю из пушек и мелкого ружья, то и ретировался он на расстояние вон из выстрелов…»

«Весьма отличились в сём сражении в смелости и проворстве вышеупомянутые Елисаветградского полку пикинёры, ударяя стройными эскадронами на неприятеля и опорствуя сомкнутым фронтом, когда от превосходного его числа понуждались к отступлению. Храбрецы из них, выскакивая поодиночке, сразили многих рыцаров турецких, а были им предводителями командиры того полку майоры Увалов и Дупин» (118 т. 2, с. 331-332).

Прямым последователем Румянцева стал А. В. Суворов. Он использовал для боя с природными всадниками ту же методику (148, с. 249—251), но позже ввёл существенные изменения. Суворов перестал акцентировать внимание своих солдат на стрельбе, оставляя её специально выделенным фланкерским отрядом лучших конных стрелков, а также на казаков и арнаутов[155].

Эти отряды должны были действовать врассыпную, по своему усмотрению завязывая рукопашный или стрелковый бой. В их задачу входило прикрытие плотных построений регулярной конницы.

То, что русский полководец отказался от шереножной стрельбы с применением фланкерского прикрытия, можно объяснить увеличением темпа боя. Пехота при Суворове стала применять более мелкие построения: каре и колонны, а значит, стала намного маневреннее. Скорость передвижений и атак значительно увеличилась. Коннице уже не было нужды ждать, пока пехота совершит тот или иной маневр, тем временем отстреливаясь от врага. Теперь все перестроения происходили намного быстрей, и, естественно, это дало возможность кавалерии не терять времени, оставаясь на месте, а совершать смелые рукопашные атаки. Всадники знали, что имеют постоянную поддержку в лице пехотинцев, которые двигаются за ними быстрым шагом (148, с. 252).

Судя по всему, казаки и в XVIII в. с успехом пользовались метательными дротиками. Суворов чётко различает «пику» и «дротик» и говорит о том, что дротик для казака предпочтительнее, чем стрельба:

«Казакам непременно быть навсегда дротиком вооружённым, яко наисильнейшим их оружием для поражения всякого противника; но и во всех случаях огнестрельное оружие есть только для сигнала».

«Для притяжения противника, ежели он, паче чаяния, иногда множествен, на крепости и резервы постовым казакам заманивать его в полном шармицеле, сколько можно длиннее, забавляя его тут иногда и стрельбою, как и дротичным наездом с криком одинаково безопасно; а когда он будет гораздо по времени к укреплениям наперт или разными войсками на месте сломлен, то уже тогда поражать его сильно пикою в крестец и живым хватать» (148, с. 254).

Суворов, также, как и Румянцев, строил свои эскадроны в 2 шеренги (272, с. 36).

Г. А. Потёмкин, впечатлённый искусством турецких и татарских наездников и понимавший, что только лёгкая регулярная кавалерия при поддержке казаков и другой иррегулярной конницы сможет с успехом действовать против них, пошёл на другую крайность. Во время проведённой им реформы (1786 г.) практически вся русская регулярная кавалерия, включая кирасир, получила одинакового покроя обмундирование и единообразное вооружение, намного легче прежнего. В это время в армии существовали 5 кирасирских (+1 гвардейский), 19 карабинерных, 11 драгунских и 16 легкоконных полков. Позже из 5 легкоконных было сформировано 4 конноегерских и 1 драгунский полк (148, с. 202).

Для кавалеристов отбирали лошадей не на конных заводах (основанных ещё Петром I), а из украинских и донских табунов, где они были значительно легче и выносливее, и более пригодны для рейдовой войны. Даже кирасирам старались подбирать коней таких пород.

Потёмкинский тип конницы годился для войны с Турцией, но против тяжёлой европейской кавалерии, в крупных полевых сражениях, оказался бы малоэффективным. Однако никаких серьёзных конфликтов с западными соседями у России в то время не возникло, а войну с Турцией 1787—1791 гг. регулярная конница провела блестяще.

Тактика её не изменилась, но для более качественного обучения кавалеристов Суворовым была выработана целая система, о которой сохранились воспоминания, записанные со слов одного из современников.

«Обыкновенные учения производились по полкам, а по субботам бывали большие учения, на которые собирались все войска. Когда учились пешие по-конному, то выходили в строй без ружей, с одними саблями, а когда по-пешему — так и с ружьями и со штыками».

«При атаке на пехоту, бросались не на углы, а на фронт кареев и, проскакав через передний фас каре (пехота размыкала ряды, чтобы пропустить всадников) — выскакивали насквозь через задний. Тут также всегда бывала каша — случалось, что кидались и на 2-ю линию кареев. Иногда во второй линии пехоты встречали нас огнём из орудий, тогда мы, заехав плечом повзводно, убирались в интервалы и устраивались в стороне, вправо или влево от второй линии, и опять ведём атаку с другого боку. Когда же случалось встретить при этом какую-нибудь часть идущую на помощь, то бросались уже в неё».

«Для того, чтобы устроиться, после неудачной атаки на вторую линию, никогда не возвращались через интервалы первой линии, а всегда выстраивались в стороне. Никогда не было и того, чтобы, пройдя через одно место первой линии, возвращались назад через то же место, а всегда скачем куда-нибудь в другое место».

Рис. 84. Турецкий лёгкий всадник. XVIII в.
«Случалось также, что, проскочив первую линию, спешивались и на вторую линию шли в атаку в пешем строю все эскадроны в линии. Каким эскадронам следовало спешиться, на то всегда была команда, например: «Второй, третий, четвёртый и пятый эскадроны! С конь долой! Ружья с бушмата!» Тут соскочишь и свой повод передаёшь другому, так что лошадей целого взвода держат только двое, один передней шеренги с правого фланга, а другой в задней с левого. Кто спешился, так сейчас ура! и пошёл в атаку».

«Таких примеров, в продолжении лагерей, было более 10; а того, чтобы кто изувечился на ученьях, так и слуху не было! Впрочем, мне случалось однажды, проскакивая через линию, выстрелить в руку: рукав зажёгся, да тем и кончилось».

«Когда пущали конницу, то сперва трогались шагом, особливо с дальнего расстояния; рысью или недолго, а сейчас же марш-маршем, и в атаку; а иногда бывало с места скомандуют: с места атака».

«Марш-марш! Тут лошади шпоры, саблю перед голову, и несёмся, как на неприятеля! Линия проскакивала через линию; а мы в это время стреляем из пистолетов. Когда же устроимся, то опять начинаем ту же проделку. Если же «западная» подскочит к коннице, то противная сторона не отступала, а обе линии смешивались. Иногда же, если в это время подскакивал сам Суворов, то, случалось, что, отведя полк в другую сторону, он бросался в атаку с фланга, но никогда назад полка не поворачивал».

«При таких сквозных атаках, обе стороны оставались при столкновениях победоносными. Замечательно, что войска не размыкались, а только раздавались, насколько то позволяли интервалы между частями. Казалось, не только что людей, а и лошадей-то учил Суворов, чтобы всё смять да топтать» (180, с. 86-88).

ГЛАВА 7. Эпоха наполеоновских войн

КОННИЦА ФРАНЦИИ

Во Французской армии в 1805 г. имелись следующие кавалерийские части.

В Императорской гвардии: 1 конногренадерский полк, состоявший из 4 эскадронов, по 2 роты в каждом; ему же придавались 2 эскадрона конных велитов (283, с. 175—185). Конноегерский полк с такой же организацией; к нему прикомандировывался эскадрон велитов и рота мамелюков. 2 эскадрона жандармов.

В 1806 г. в гвардейской кавалерии появился драгунский полк (так называемые «драгуны императрицы»). Он состоял из 2 линейных эскадронов и 1 — велитов. С 1807 г. полк увеличился на 2 эскадрона, а в 1812 г. — ещё на 1.

В 1807 г. в гвардию зачисляются польские уланы — 4 эскадрона (к 1812 г. — 5 эскадронов) по 2 роты и эскадрон германских улан, приданных гвардии в 1808 г. В 1809 из него был сформирован полк. В 1810 г. сформирован голландский уланский полк из 4 эскадронов (1812 г. — из 5), а в 1812 г. — эскадрон литовских татар.

В 1813 г. организовываются 4 полка так называемой «Почётной гвардии», созданные за счёт богатых дворян и буржуа. По сути, эти части состояли из необученных новобранцев.

Линейная конница делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую. К тяжёлой кавалерии относились кирасиры: 1805 г. — 12 полков; 1807 — образован ещё 1; 1810 — ещё 1 (334, с. 22-26) и карабинеры; 1805 г. — 2 полка. В 1815 г. в армии числилось 12 кирасирских и 2 карабинерских полка.

Средней конницей считались драгуны. В 1805 г. их было 30 полков, в 1811 это число сократилось до 24 (6 полков переформировано в легкоконные), а в 1815 насчитывалось всего 12 драгунских полков (299, с. 21—40).

В лёгкую кавалерию входили конноегерские, гусарские и легкоконные части.

Конные егеря: в 1805 г. в армии числилось 26 полков. В 1808 сформировано ещё 2; в 1810 — 1; в 1811 — 2. Гусары: в 1805 — 12 полков; в 1813 — 14; в 1815 — 7 (335, с. 19-29).

Легкоконники: в 1811 г. было решено сформировать 9 легкоконных полков. Собственно французских получилось только 6 — 2 были польскими, а 1 (№ 9), хотя изначально планировалось создание его на базе 30-го конноегерского, на деле был почти целиком укомплектован немцами, и потому назывался 9-й легкоконный Гамбургский полк (229, с. 21).

Декретом от 1803 г. определялось, что все кавалерийские части французской армии должны состоять из 4 эскадронов или 8 рот. Численность рот была различной: в тяжёлой и средней коннице — около 90 всадников, а в лёгкой — до 120—130. Однако перед походом на Россию все полки, квартировавшие в Германии (включая тяжёлые), были доведены до 1100 человек, в роте — до 125.

В 1811—1812 гг. частям линейной кавалерии придавалось по 1 (пятому) запасному эскадрону. Многие полки воевали далеко не в полном составе и насчитывали 3, а то и 2 эскадрона. Роты в эскадронах имели только чётные или только нечётные номера. В 1-м эскадроне — 1 и 5 роты; во 2-м — 2 и 6; в 3-м — 3 и 7; в 4-м — 4 и 8. В драгунских и легкокавалерийских полках линейной конницы первая рота всегда была элитной, туда набирались наиболее подготовленные и храбрые солдаты.

Вооружение кавалеристов состояло из двух пистолетов и клинка: палаша для тяжёлой и средней конницы, сабли — для лёгкой; их обеспечивали облегчённым мушкетом со штыком (для драгун и части кирасир и карабинеров) и укороченными карабинами, часто также снабжёнными штыками (для лёгкой кавалерии, кирасир и карабинеров). Пиками снабжались первые шеренги строя в легкоконных полках. Вооружать ими стоящих позади улан не было смысла, поскольку они не смогли бы достать противника, находясь во 2-й шеренге, так как длина пики составляла примерно 2,75 м (299, с. 39). Поэтому обычно уланы, вооружённые пиками, не имели карабинов и назывались пикинёрами, а всадники, находящиеся во 2 шеренге — карабинерами.

Вооружение французских кавалеристов не было единообразным и часто не соответствовало установленным стандартам. Иногда оружие — клинковое и огнестрельное — было иностранного производства, купленное либо взятое в бою в качестве трофея.

Двухшереножный строй, применявшийся отдельными кавалерийскими частями ещё в Семилетнюю войну (271, с. 33), к концу XVIII в. уже был официально признан и закреплён уставами для всех европейских регулярных конных полков. Благодаря небольшой глубине строя, теперь не было нужды ставить всадников в ротные и эскадронные построения. Основной тактической единицей стал взвод (2 взвода составляли роту). Во Французской армии во взводе насчитывалось, в среднем, 30—60 всадников, выстраивавшихся в 2 шеренги от 15 до 30 рядов.

Тактика французской конницы изначально ничем не отличалась от тактики любой другой европейской кавалерии. Применялся развёрнутый строй, обычно в 2 линии, где взводы стояли в шахматном порядке или в затылок, и колоннами, глубина их определялась командирами в зависимости от условий местности. Наполеон впервые стал сводить кавалерию в отдельные бригады, дивизии и корпуса. По его мнению, это давало ей возможность маневрировать в бою независимо от пехоты. В сражении старались не ставить кавалерию вперемежку с пехотой из тех же соображений.

Французская кавалерия на протяжении всего периода Наполеоновских войн постоянно страдала от нехватки лошадей. Лучших коней раздавали в тяжёлые и лёгкие полки, а драгуны были вынуждены довольствоваться незначительными поставками, к тому же неважного качества. Это вынуждало командование формировать пешие драгунские дивизии: 1803 год — в Булони; 1805 — в Рейне и в Италии; 1806 — в Германии (299, с. 16). Лишь после разгроме Пруссии (1806 г.), эти части были укомплектованы трофейными немецкими лошадьми.

Непрерывные войны не давали времени в достаточной степени подготовить и обучить французских кавалеристов. Вновь сформированные эскадроны, пройдя кратковременные сборы, отправлялись к месту боевых действий. Слабо обученными новобранцами доукомплектовывались также «старые» полки, понёсшие потери в сражениях.

Всё это вынуждало французское командование иногда прибегать к новой, доселе не практикуемой тактике. Для прорыва неприятельского фронта выстраивались чудовищной величины колонны. Впервые этот способ боя был применён при Экмюле (1809) (260, с. 322), когда 10 кирасирских полков были выстроены в 5 линий, расстояние между которыми составляло всего 60 ярдов (менее 60 метров).

В такой тесноте всадники не могли двигаться быстрым аллюром и вынуждены были идти рысью. Кирасиры непременно должны были понести огромные потери от огня артиллерии, но, несмотря на это, атака увенчалась полным успехом. Генрих Росс о ней вспоминает:

«…а кирасиры волной надвигались по равнине на ряды австрийской пехоты, прорывали их и брали в плен целые роты и батальоны. Конечно, и вражеский огонь оказывал своё действие: железные шлемы взлетали на воздух, падали люди и лошади; но представьте себе только, как масса в 10— 12 кирасирских полков, отлично использованная, передвигается, точно на маневрах, прорывает неприятельские ряды и решает исход битвы» (114, с. 313).

Успешно такие же атаки были проведены, например, под Ваграмом (1809 г.) и Дрезденом (1813 г.). Но аналогичный опыт, повторённый под Лейпцигом (1813 г.), несмотря на первоначальный успех, в целом закончился неудачно (260, с. 321):

«В первый день Лейципгской битвы (4 октября 1813 г.) около полудня кавалерия генерала Латур-Мобура, состоящая из кирасир и драгун, произвела решительную атаку на центр союзной армии.

Французская кавалерия прорвала корпус Евгения Вюртембергского, рассеяла дивизию Вышницкого, овладела 30 орудиями, опрокинула лёгкую гвардейскую кавалерийскую дивизию и быстро неслась вперёд к плотине на прудах при деревне Гocce.

Дело казалось проигранным; но благодаря распоряжению императора Александра I, успех был вырван из рук французов. Генерал Сухозанет с быстротой выдвинулся вперёд со 112 орудиями, и с ними открыл смертоносную стрельбу с фронта против неприятеля, а лейб-казаки, составлявшие конвой государя, были поведены в атаку на фланг неприятельской колонны. Для производства этой атаки граф Орлов-Денисов провёл полк в один конь через находившуюся тут весьма узкую гать, по которой сам переехал первый, выстроил в боевой порядок 1 эскадрон, за которым построились 3 остальные и, воспользовавшись отлогостью местоположения, повёл полк вперёд. Проехав некоторое пространство, он заметил, что казаки не совсем хорошо равнялись, почему остановил их и ободрил кратким приветствием и напоминанием об их долге. К счастью, французские батареи не могли вредить казакам и беспрерывный град картечи пролетал над их головами. Перенесясь далее выстрелов сих батарей, находившихся на левом его крыле, граф Орлов-Денисов увидел, что смелое движение его освободило лёгкую кавалерийскую дивизию от натиска преследовавших в рассыпную неприятелей, которые возвратились к своим колоннам и русская дивизия примкнула к флангу казаков. Граф Орлов ринулся на французскую конницу и, несмотря на малочисленность донцов, её опрокинул» (236, с. 97—98).

В данном случае, автор рисует несколько упрощённую схему сражения. На самом деле, честь отражения атаки принадлежит отнюдь не одному лейб-гвардии казачьему полку. Его поддержали уже отправившиеся к тому времени кавалеристы русской лёгкой гвардейской дивизии, а чуть позже — многочисленная пехота (211, с. 178).

Рис. 85. Гвардейская французская кавалерия. На переднем плане: конный егерь (слева) и конный гренадер, на заднем — драгун. 1806-1815 гг.
Надо сказать, что Наполеон не понимал роли природной кавалерии и не придавал ей большого значения, основываясь на опыте Египетского похода (1798—1799 гг.). В конце концов, это явилось одной из важных причин его катастрофы в России (1812 г.). Во французской коннице практически не было иррегулярных частей (за исключением мелких подразделений). Даже в своих мемуарах, написанных на острове Святой Елены, Наполеон, хотя и признавал индивидуальное мастерство мамелюков и казаков, но, тем не менее, не ставил их выше регулярной конницы (77, с. 593).

Наполеон не понял, что победы малочисленной французской кавалерии в Египте были обусловлены постоянной поддержкой и прикрытием пехоты и артиллерии.

Рис. 86. Французская линейная кавалерия: на переднем плане — драгун, на заднем — карабинер (слева) и кирасир. 1805-1815 гг.
Как правило, в наполеоновской коннице не акцентировалось внимание на стрельбе с места, предпочтительной считалась атака холодным оружием на быстрых аллюрах. Однако были случаи, когда командиры не придерживались этого правила. Например, в России, под Витебском, 16-й конноегерский полк пытался остановить атаку русских лейб-казаков и сумских гусар, стоя на месте и ведя огонь из карабинов (164, т. 1, с. 202—203). Цезарь Ложье оставил по этому поводу записи:

«Стрелки остановились, стали твёрдо ожидать нападения и, когда русские подошли на 30 шагов, встретили их ружейным огнём. Но эта пальба недостаточно замедлила движение русской кавалерии; в нескольких линиях 16-го стрелкового полка произошло расстройство, и стрелки были оттеснены толпами на французскую пехоту» (65, с. 60).

Лишь поддержка 53-го линейного полка спасла егерей от полного уничтожения.

Тот же метод применили французские кавалеристы под Даннигкове (1813 г.), отражая атаку прусских всадников, но были опрокинуты, несмотря на то, что 1200 французам противостояло всего 400 прусаков (260, с. 310).

Выстрелами из карабинов и пистолетов французские всадники часто вынуждены были защищаться от казаков, которые чрезвычайно редко принимали лобовую атаку регулярной кавалерии. Один из таких случаев вспоминает Ганцауге, служивший в 1813 г. в полку прусских гвардейских улан:

«Полковник Балашов, с полком донских казаков, получил приказание сделать рекогносцировку по направлению к Люшенвальду. Он расположился сначала на бивуак близ дороги, ведущей из Требина, и двинулся потом через Шарфенбрюк и Вальтесдорф. С нашим приближением, неприятельские аванпосты начали отступать и вследствие этого открыли нам пространство к северу и к востоку от Люшенвальда. В этот момент, многочисленный отряд неприятельской кавалерии вышел из города и, в виду войск, начал перестраиваться в глубокую колонну с фланкерами, расположенными только на флангах.

Казаки не могли одолеть своих многочисленных противников, и так как они не подвергались опасности при нападении на них, то и продолжали наступать. Французы двигались рысью, и чтобы воспрепятствовать русским прорваться между эскадронами, плотно сомкнулись и понеслись прямо на центр нашей линии, которая конечно, разомкнулась при этом, чтоб окружить их. Французы, никого не видя перед собой, остановились, но неугомонные противники, рассеянные на их флангах и стрелявшие в массу, в самое непродолжительное время привели их в такое замешательство, что сделалось невозможным исполнять какое-нибудь построение. Казаки вовсе и не думали о том, чтобы своей стремительной атакой разогнать их: они ограничивались тем, что беспокоили их огнём и, употребляя по временам свои длинные пики, производили частные нападения. Между тем, передние ряды французов повернулись лицом в поле: вследствие этого составилось нечто вроде каре, которое начало защищаться огнём из карабинов; и стрельба продолжалась около получаса. Наконец, из-за Люшенвальда показались головы колонн французской пехоты, приближавшейся к месту сражения; затем артиллерия выехала на позицию и, открыв огонь, избавила от опасности целую кавалерийскую колонну» (271, с. 68—69).

В других условиях, при более уместном применении, такая тактика давала и положительные результаты. Ложье рассказывает о том, как при Бородино первый полк лёгкой кавалерии (конноегерский или легкоконный?), атакованный русскими драгунами, разбившись на ряды, встретил противника пальбой, настолько эффективной, что драгуны отхлынули (115, с. 137). Обращаться к этой манере боя командиров часто заставляло очень плохое качество конского состава. Что же касается индивидуального мастерства, то, разумеется, и во французской кавалерии были отдельные наездники-виртуозы.

Любопытные воспоминания оставил некий капитан кирасирского полка (видимо, 3-го), участвовавший в походе на Россию. Имя его неизвестно, поэтому в документах эти мемуары называют «Письма кирасирского капитана». Сохранился рассказ офицера о схватке с русскими казаками.

«Всюду были видны одни казаки. Земля дрожала от топота их лошадей. Но их большое количество не устрашило нас и, если мы спаслись при этой схватке, то обязаны этим не случаю, не счастью, а исключительно только нашей стойкости. Мы отступили в полном порядке. В 3 часа дня гром орудий немного смолк, и неприятель перестал нас преследовать с прежним ожесточением. Я шёл позади полка, который двигался колоннами, и размышлял о том, что сила полка заключается только в его сплочённости».

«В этот самый момент я заметил 4-х казаков, которые грабили фургон шагах в 200 от меня. Вдруг случайная мысль пришла мне в голову и я говорю командиру: «Я хочу доказать, что 4 казака ничего не стоят против хорошего солдата». Я скачу галопом к ним, обращаю их в бегство и преследую шагов 300. Я предложил офицеру, говорящему по-немецки, скрестить свою шпагу с моей. Он поклялся убить меня, но я расхохотался ему прямо в лицу. Я бросился на него и он бежал к своим казакам.

Командир (храбрец!) подскакал ко мне на помощь, но я попросил его удалиться, так как он не был достаточно вооружён для защиты от атаки, которая не замедлит, конечно, состояться. Он послушался меня и отъехал. Когда я увидел, что он уже вне опасности, я, сообразуясь только со своей храбростью, кинулся в середину казаков с тай целью, чтобы они погнались за мной, — я знал, что моя лошадь быстрее их. Врезавшись в их середину, я поворачиваю лошадь и отступаю шагов на 200. Оглянувшись, я увидел, что они растянулись в линию, и расстояние между каждым из них было приблизительно шагов 15. Я быстро поворачиваю лошадь обратно, рассекаю лицо одному из них и не останавливаясь делаю то же самое с другим. Третий спасается бегством. Я преследую его со шпагой в руке, но, к несчастью, моя шпага никуда не годилась и не могла пробить полушубка, надетого на него. В это время остальные казаки окружают меня. Один из них наносит мне удар пикой по голове, пробивает мою каску, она падает, но я ловлю её за султан; в это время получаю другой удар пикой в ногу. Я не почувствовал боли, так я был разгорячён и обозлился только на свою шпагу. Я бросился опять на них в самую середину и в это время подоспели мои ко мне на помощь (так как казаков было уже 15 человек); мы заставили обратиться в бегство и гнали их полверсты, но в это время наступила ночь. В этой схватке я потерял одного из своих друзей — капитана 3-го кирасирского полка, он погиб, так как плохо был знаком с маневрами казаков. Полковник сделал мне выговор и сказал, что я поступил как гусар, так как вся эта схватка служила только для моего удовольствия» (143 ч. 2, с. 100—101).

Рис. 87. Французский гусар элитной роты. 1805-1815 гг. 
Как отменный кавалерист славился маршал Мюрат. Лежен пишет:

«Далеко впереди себя по равнине я вижу короля Мюрата, гарцующего на лошади среди своих стрелков, гораздо менее занятых им, чем многочисленные казаки, которые узнали его, вероятно, по султану, по его бравурности, а главное, по его короткому плащу с длинной козьей шерстью, как у них. Они рады ему, окружили его с надеждой взять и кричат: «Ура! Ура! Мюрат!» Но приблизиться к нему никто не смел, а нескольких наиболее дерзких он ловко сразил острым лезвием своей сабли» (115, с. 173—174).

Тирион сообщает о том, что Мюрат во время атаки «… даже не удостаивал брать саблю в руку, а стегал казаков ударами хлыста» (143 ч. 1, с. 71).

Поход на Россию недаром считают причиной гибели французской кавалерии. И если людские ресурсы Наполеон в 1813 г. сумел восполнить новыми рекрутскими наборами, то с лошадьми дело обстояло гораздо хуже. Причиной массового падежа животных в России являлись бескормица и изнурительные марши на большие расстояния. За первые 8 дней похода армия потеряла 8000 лошадей из 80 000, имевшихся в наличии. В первую очередь гибли непривычные к трудностям длительных переходов заводские кони тяжёлой кавалерии (299, с. 22). Ложье вспоминает:

«Лошади гвардии, наименее заезженные и наименее пострадавшие, ещё туда-сюда; у них недурная внешность; но лошади в войсках Мюрата, но лошади лёгкой кавалерии, находившиеся при пехотных отрядах! На бедных животных тяжело смотреть, и долго они не продержатся» (65, с. 198).

Рис. 88. Французский конный егерь. 1812 г.
За месяц наступления резервная кавалерия Мюрата из 22 тысяч лошадей потеряла ровно половину (299, с. 22). Реквизиция местных крестьянских лошадёнок не могла компенсировать потерю боевых коней. В Москве Наполеон был вынужден сформировать из всадников пехотные части, о чём пишет Кастеллан:

«14-го Его Величество производит смотр кавалеристам, оставшимся без лошадей; их организуют в батальоны и оставят в Кремле в качестве гарнизона. Эта неудачная операция в конец погубит нашу кавалерию. Эти старые солдаты — драгоценные люди; их следовало бы отослать в депо и дать им лошадей. Самый плохой пехотный полк гораздо лучше исполняет пешую службу, чем 4 полка кавалеристов без лошадей, они вопят, словно ослы, что они не для того предназначены» (143 ч. 2, с. 109).

После ухода из Москвы, когда выпал снег, положение ещё более ухудшилось. За 5 дней отступления армия лишилась 30000 животных, а к Смоленску подошли лишь 1200 верховых:

«Дневной приказ от 10-го предписывает образование кавалерийского корпуса под командованием генерала Латур-Мобура, предназначенного охранять зимние квартиры. Из каждого полка будут образованы эскадроны в 17 человек, в зависимости от того, сколько осталось солдат верхами.

Будет 2 дивизии: одна тяжелой кавалерии, составленная из 4 полков — 3 кирасирских и 1 драгунского, другая — лёгкой кавалерии из 7 полков. Люди, оставшиеся без лошадей, направлены в нестроевые части впредь до снабжения их лошадьми» (143 ч. 3, с. 6).

В немалой степени гибели животных способствовали отсутствие нужного числа ветеринаров и полная неподготовленность к зиме. В армии практически не было специальных подков, снабжённых шипами:

«Французы, несмотря на все сделанные им предостережения, не позаботились подковать лошадей на шипах; это было одной из главных причин, вследствие которых мы потеряли значительную часть артиллерии».

«Лошади французской кавалерии были в неописуемом положении! У кирасиров и всей тяжёлой кавалерии это был сплошной ужас; прусские отряды, саксонские и вюртембержские, ещё держали строй, их лошади были в порядке и начальство на месте» (143 ч. 2, с. 188).

Рис. 89. Французский легкоконник-карабинер. 1811-1815 гг. 
Об этом же говорят Арман де Коленкур (47, с. 187) и Кастеллан (143 ч. 3, с. 6). Катастрофическое состояние французской конницы подтверждает и письмо Наполеона, адресованное к герцогу Бассано, написанное 11 ноября:

«Лошадей, лошадей, лошадей безразлично каких, кирасирских, драгунских, для лёгкой кавалерии, артиллерии, подъёмных. В этом теперь наибольшая нужда. Вскоре 10 000 спешенных кавалеристов будут отправлены в Минск. Пусть генерал Брусье направит их в Кенигсберг или в Варшаву, в зависимости от того, где найдутся лошади» (143 ч. 3, с. 37).

Конница корпуса Удино, присоединившаяся к главной армии незадолго до форсирования Березины, находилась в относительно хорошем состоянии, и её части даже смогли отличиться в последующем сражении, в особенности 2-й и 7-й польские уланские, а также 4-й и 7-й кирасирские полки из бригады Думерка, который замаскировал своих кирасир в лесах, и оттуда произвёл несколько великолепных атак во фланг русским войскам. Даже генерал Чичигов по достоинству оценил талант врага:

«Я должен отдать справедливость искусству, с которым генерал Думерк сумел воспользоваться лесными полянами для кавалерийских атак» (150, с. 1173).

А. П. Ермолов отметил в своих записках:

«Не было в лесу поляны, где бы небольшие отряды кирасир не расстраивали нашей пехоты, даже нанося ей урон» (35, с. 252).

Россле об одной из этих атак пишет:

«Тогда против него послали эскадрон кирасир под начальством генерала Думерка. Этот эскадрон, хотя и довольно слабый, продефилировал на нашем левом фланге и углубился в лес, где произвёл блестящую атаку, с которой скоро возвратился, гоня перед собой массу русских, число которых определяли тысячи в 3; но, когда они все продефилировали перед нами, то число это показалось мне несколько преувеличенным. Как бы то ни было, я, как теперь, вижу перед собой этого бравого командира, когда он возвратился, торжествующий, во главе своего эскадрона и толпы пленников и, ударяя себя изо всей силы в грудь, восклицал с энергией: «Чёрт возьми, нельзя же посылать в атаку в лесу!» (115, с. 354).

В своём последнем сражении при Ватерлоо (1815 г.) император Наполеон имел в армии, кроме гвардейских, следующие кавалерийские полки:

кирасирских — 12

карабинерских — 2

драгунских — 2

конноегерских — 7

легкоконных — 6

гусарских — 1

Большинство из них имели неполный состав и насчитывали 2—3 эскадрона, тем не менее, французской коннице удалось совершить ряд блестящих атак. Однако отсутствие координации и согласованности между командующими армии привело к тому, что кавалерия атаковала без поддержки пехоты и артиллерии. Это спасло английские войска от полного разгрома.


КОННИЦА ПРУССИИ

К началу франко-прусской войны (1806 г.) кавалерия Пруссии состояла из 13 кирасирских полков, из них 1 гвардейский и 1 жандармский; 14 драгунских; 9 гусарских, 1 уланского (товарищей), а также фельдъегерского корпуса из 167 всадников (183, с. 186-187).

Каждый полк кирасир делился на 5 эскадронов по 2 роты. Драгунские также насчитывали 5 эскадронов, за исключением 2-х полков, в которые входило по 10 эскадронов и по 2 батальона. Гусарские полки состояли каждый из 10 эскадронов. Кроме того, существовал ещё отдельный сводный гусарский батальон резерва и 5 эскадронов. В уланский полк также входили 10 эскадронов и 1 резервный батальон (283, с. 186).

Рис. 90. Прусские кавалеристы: драгун (слева) (1806 г.) и гвардейский кирасир (1809 г.)
После Йено-Ауэрштедского сражения (1806 г.) в полном порядке смогли уйти только 2 кирасирских, 5 драгунских, 4 гусарских и 1 уланский полки. Из них были сформированы бригады: 1 кирасирская, 2 драгунских и 4 гусарских. В Силезии из выкупленных военнопленных и 11 кавалерийских депо были сформированы 4 батальона, которые в феврале 1807 г. самовольно разошлись по домам. Через некоторое время удалось собрать вновь только 2 из ни» (283, с. 187).

Генерал-майор Шарнхорст приложил немало усилий, чтобы реорганизовать и привести в надлежащий вид прусскую конницу, и уже в 1807 г. она состояла из:

— 3 полков и 2 бригад драгун, имевших ту же организацию

— 1 полка и 4 бригад гусар (в бригадах гусары имели по 4 эскадрона, а отдельный полк — 8)

— полка улан из 8 эскадронов.

В Силезии и Померании стояли ещё 15 сборных эскадронов.

В 1809 г. произошли существенные изменения в комплектовании кавалерии. С этого времени в Пруссии запрещается вербовка наёмников из-за границы и вводится рекрутская система. Конница включала в себя: 4 кирасирских (вместе с гвардейским), 6 драгунских, 6 гусарских, 3 уланских полка и отдельный эскадрон лейб-улан. Полки состояли из 4 эскадронов по 125 всадников (283, с. 189).

Вооружение кавалеристов включало 2 пистолета, саблю для лёгкой, палаш для тяжёлой кавалерии. Кирасы у кирасир были отменены ещё в 1795 г. и возвращены только в 1813. Карабинами и укороченными мушкетами у кирасир и драгун вооружались только лучшие стрелки и фланкеры. Им выдавалось по 20 карабинов и 12 мушкетов на эскадрон (283, с. 190). В уланских полках карабинами и штуцерами снабжалась только 2-я шеренга строя, а гусар старались вооружить карабинами всех без исключения.

1813 г. стал знаменательной датой в истории Германии. Небывалый подъём национально-освободительного движения, которому в немалой степени способствовало поражение Наполеона в России и наступление русской армии, привёл к тому, что к уже имевшимся кавалерийским полкам для борьбы с «корсиканским чудовищем» присоединились следующие части: гвардейский казачий эскадрон, который свели в один полк с гвардейским уланским эскадроном и 2 учебными под названием гвардейского легкоконного полка. В Восточной Пруссии были созданы 3 национальных легкоконных полка, каждый в 5 эскадронов. Померания выставила конноегерский полк из 3 эскадронов; Силезия — гусарский из 2 эскадронов (283, с. 191). Чуть позже появились ещё 2 гусарских полка.

Образованы также «вольные» отряды, насчитывающие 7 эскадронов: 4 гусарских, 1 конноегерский и 2 уланских.

Из ополчения на базе кавалерийских депо, создано до 36 эскадронов, по 150 человек в каждом, а также вольные егерские команды (по 200 и более человек), которые придавали по одному всем конным полкам. Лёгкий гвардейский имел при себе даже 2 таких команды. К ополчению можно отнести и Ландверскую конную милицию. В августе 1813 г. существовал 31 милицейский полк, по 3—4 эскадрона (283, с. 191).

Рис. 91. Прусские кавалеристы: легкоконник (на переднем плане) и гусар. 1813 г.
Конные части отличались большой пестротой обмундирования и вооружения. Естественно, реальную боевую ценность представляли только регулярные полки. Все остальные использовались как вспомогательные отряды.

В 1815 г. прусская кавалерия состояла из гвардии: кирасирского, драгунского, уланского и гусарского полков по 4 эскадрона. Армейская конница насчитывала 4 кирасирских, 8 драгунских, 12 гусарских и 8 уланских полков — также 4-эскадронного состава (283, с. 192).

В составе Нижне-Рейнской армии под командованием фельдмаршала фон Блюхера, удар которой завершил сражение при Ватерлоо, находилось 4 драгунских, 4 уланских, 5 гусарских и 11 ландверских легкоконных полков.


КОННИЦА АВСТРИИ

В 1805 г. в австрийской армии было 8 кирасирских, 6 драгунских, 6 легкоконных, 3 уланских и 12 гусарских полков. Из последних на постоянной службе находилось только 3 так называемых «секлерских» полка, остальные 9 формировались в случае военных действий (283, с. 196; 340, с. 5— 6). Секлерские гусары несли службу по охране границ. При штабе постоянно находилось 800 драгун.

Рис. 92. Австрийская лёгкая кавалерия. Слева направо: легкоконник, гусар и улан (1809 г.)
По официальным штатам, кирасирский и драгунский полк состояли из 3 дивизионов, легкоконный, гусарский и уланский — из 4. Дивизион делился на 2 эскадрона, которые, в свою очередь, разделялись на 2 роты по 2 взвода. В среднем, в кирасирском и драгунском эскадронах служило по 131 человеку, а в лёгком — 151 (340, с. 6). Цифры эти были весьма относительны и часто менялись.

С 1806 г. в тяжёлой кавалерии формируется по 4-му дивизиону, но к 1809 г. возвращено старое соотношение. В тяжёлых полках по 3 дивизиона и по 1333 строевых кавалериста в эскадроне, а в лёгких — 4 дивизиона, 149 коней в эскадроне. Полки имели по 1 запасному эскадрону, а некоторые гусарские части — 5-дивизионный состав (283, с. 196).

Кирасиры и драгуны вооружались палашами, 2 пистолетами и карабинами. Лёгкие кавалеристы, соответственно, саблями, 2 пистолетами, карабинами и штуцерами. У улан штуцерами была вооружена только вторая шеренга. Кирасиры имели нагрудные кирасы.

Рис. 93. Австрийская тяжёлая кавалерия: кирасир (справа) и драгун. 1809 г.
Официально двухшереножный строй в австрийской коннице был введён только в 1805 г. Тем не менее, Австрия обладала лучшей конницей в Европе в плане подготовленности кавалеристов. Особенно славилась тяжёлая кавалерия. Этому немало способствовала учреждённая в 1808 г. школа верховой езды в Винер-Нейштадте, выпускавшая инструкторов-берейторов. Там же проходили подготовку все офицеры регулярной конницы.

Тактика использовалась общеевропейского типа (340, с. 7—9); основные положения её мы разберём далее.

В 1815 г. численность полков несколько изменилась: теперь их соотношение было таково: 8 кирасирских, 6 драгунских, 7 легкоконных, 4 уланских и 12 гусарских. Состав и организация остались прежними (283, с. 196; 340, с. 21—38).


КОННИЦА АНГЛИИ

В 1805 г. вся английская кавалерия состояла из драгунских полков, которые делились на тяжёлые — линейные, и лёгкие. В тяжёлую конницу входило 10 гвардейских, из которых 1 именовался полком Королевской Конной гвардии и 2 — лейб-гвардейскими. Остальные полки просто имели порядковые номера от 1 до 7 (336, с. 8).

Армейских линейных полков было 6. Кроме того, в состав тяжёлой кавалерии входило 2 драгунских полка Королевского Германского легиона, созданного в армии Британии в 1803 г., в основном из ганноверских наёмников. Практика вербовки германских солдат была широко распространена в Англии во второй половине XVIII в. Пойти на организацию КГЛ, в данном случае правительство заставил разрыв дипломатических отношений с Францией и аннулирование Амьенского договора (342, с. 3, 21—22) в 1803 г., что срочно потребовало усиления армии.

Полки английской кавалерии в разное время включали различный состав эскадронов — от 1 до 8. Эскадрон делился на 2 роты; рота — на 3 взвода (336, с. 6). Эскадрон обозначался литерой алфавита, а рота числовым номером. В каждом эскадроне служило от 120 до 131 драгуна.

В 1809 г. 2 полка лейб-гвардии насчитывали по 4 эскадрона, а Королевский Конный — 5. Семь гвардейских имели по 7 эскадронов, точно также, как и 4 армейских. Один линейный включал в себя 8 эскадронов. Состав одного полка (№ 5) неизвестен, а 2 драгунских КГЛ имели по 5 эскадронов (336, с. 8).

Эти цифры были условны и каждый год менялись.

Линейные драгуны вооружались двумя пистолетами, палашами и карабинами. Для каких-либо крупных военных операций (за исключением 1815 г.) в период Наполеоновских войн линейная кавалерия не привлекалась.

Лёгкая конница в 1805 г. состояла из 19 английских драгунских и 3 полков КГЛ. Организация лёгкого полка была несколько иной, чем тяжёлого. Обычно он состоял из 4—5 эскадронов, делившихся на 2 роты, а рота — на 2 дивизиона (взвода). В среднем, в эскадроне служило 180 строевых всадников (337, с. 7—10, 13). Эскадрон обозначался числовым номером, а рота — литерой алфавита.

Рис. 94. Английская тяжёлая кавалерия. Гвардейский (слева) и армейский драгуны. 1815 г.
В 1806 г. были переформированы в гусарские 3 английских полка лёгких драгун. Видимо, в это же время в гусары были переведены и 3 лёгкие полка КГЛ.

В результате, к 1809 г. британская лёгкая кавалерия насчитывала 15 драгунских, 4 гусарских английских и 3 гусарских КГЛ (337, с. 10). Почти все полки имели по 5 эскадронов, кроме 1 драгунского и 3 гусарских КГЛ, включавших в себя по 4 эскадрона.

Лёгкие драгуны и гусары были вооружены саблей, двумя пистолетами и карабинами или штуцерами.

Остальные части лёгкой кавалерии служили на Яве, Маврикии, в Португалии, в Вест-Индии, в Америке, на Ямайке и в Испании.

Рис. 95. Английская лёгкая кавалерия. Гусар (слева) и драгун. 1815 г.
В битве при Ватерлоо, в англо-нидерландской армии под командованием фельдмаршала А. Уэллси — герцога Веллингтона находились следующие полки: 4 английских драгунских гвардейских, 3 линейных драгунских, 5 лёгких драгунских, 4 гусарских, 2 лёгких драгунских КГЛ, 2 гусарских КГЛ (226, с. 8-9; 337, с. 28-29). Кроме того, 1 добровольческий ганноверский полк.

Тактика британской кавалерией использовалась общеевропейская. Перед битвой при Ватерлоо герцог Веллингтон дал следующие указания:

1. Всегда должен иметься резерв, чтобы поддержать успешные действия или прикрыть в случае неудачной атаки отступающие части. Резерв должен составлять не менее половины всех кавалеристов, в отдельных случаях — до 2/3 их количества (336, с. 24).

2. Кавалерийские части должны выстраиваться в 3 линии. 1 и 2 должны быть развёрнуты, резерв же может быть выстроен в колонну, не таком расстоянии, которое бы позволяло ему перестроиться в линию.

3. 2-я линия должна стоять в 400—500 ярдах от первой. Резерв — на такой же дистанции от второй. Это не слишком большой промежуток в случае, если придётся поддержать 1-ю линию во время успешной атаки, и не слишком маленький, чтобы прикрыть её в случае поражения и дать ей возможность спокойно отступить через интервалы 2-й линии.

4. Во время атаки пехоты 2-я кавалерийская линия должна находиться от первой на расстоянии 200 ярдов с той целью, чтобы быстро атаковать пехотный батальон, истративший все заряды на отражение действий 1-й линии, и ещё не успевший подготовиться ко второй атаке.

5. Когда 1-я линия атакует галопом, 2-я должна следовать за ней шагом, чтобы не смешаться с 1-й или подойти слишком близко к ней, так как в случае поражения 1-я линия, та непременно будет опрокинута на 2-я и пользы тогда от её поддержки не будет никакой.

При Ватерлоо британская кавалерия за редкими исключениями действовала из-под прикрытия пехоты и артиллерии. Согласованность трёх родов войск помогла англичанам успешно вести бой. Этому способствовала оборонительная тактика, выбранная Веллингтоном. В этом случае коннице не приходилось постоянно отрываться от основных сил и подвергаться вражеским атакам с флангов и тыла.


КОННИЦА РОССИИ

В 1805 г. русскую регулярную кавалерию составляли: гвардейские полки — 2 кирасирских, 1 гусарских и 1 казачий; армейскую кавалерию — б кирасирских, 28 драгунских, 9 гусарских, 3 конных, 1 уланский (211, с. 30—85). К гвардии в 1809 г. присоединяются драгунский и уланский полки. К казачьему полку в 1811 г. добавляют казачью сотню (Черноморскую).

В 1815 г. русская регулярная кавалерия насчитывала 8 гвардейских полков: 3 кирасирских, драгунский, гусарский, уланский, конноегерский и казачий, а также 59 армейских: 9 кирасирских, 17 драгунских, 8 конноегерских, 12 гусарских, 12 уланских и жандармский полки.

С 1803 по 1812 гг. каждый кирасирский и драгунский полк включал в себя по 5 эскадронов. Эскадрон делился на 2 полуэскадрона, состоявшие из 2 взводов. Взвод являлся минимальной тактической единицей. 1 эскадрон считался запасным. В эскадроне должно было служить 145 строевых всадников — офицеров и рядовых. На деле это число часто варьировалось (211, с. 414).

Гусарский и уланские полки насчитывали по 10 эскадронов и 2 батальона. Поскольку 2 эскадрона были запасными, то в боевых действиях 1812 г. участвовало по 8 эскадронов, которые имели ту же организацию, что и в тяжёлой кавалерии, но строевых лошадей в ни# должно было быть 143. По штатам в эскадроне предполагалось 172 человека у кирасир и драгун и 170 у гусар и улан (строевых и нестроевых, и офицеров).

Рис. 96. Русские карабинер (слева) и гусар. 1786-1796 гг.
Рис. 97. Русская гвардейская кавалерия. На переднем плане: улан (слева) и драгун. На заднем (слева направо): гусар, конный егерь, казак и кирасир. 1812-1814 гг. 
В конце 1812 г. организация изменилась. Если в 1805 г. кирасиры[156] были вооружены палашами, двумя пистолетами, карабинами и штуцерами — по 16 штук на эскадрон, то в 1809—1810 годах (211, с. 71) вводятся так называемые «кирасирские ружья». Драгуны, имевшие тот же арсенал, изначально снабжались облегчёнными мушкетами, тем не менее, и они получили новый образец ружья «как в армейской пехоте» (211, с. 73), видимо, облегчённые.

Гусары вооружались саблей, двумя пистолетами, карабинами и штуцерами, а также мушкетонами (по 16 штук на эскадрон). С 1810 г. появляется новый образец карабина, а с 1812 многие полки снабжаются пиками (211, с. 79), которыми вооружались только первые шеренги взводов.

«Конные» полки имели типично уланское вооружение: саблю, два пистолета, пику, но не использовали карабинов и штуцеров (211, с. 81). В уланском полку до 1806 г. пик не было (211, с. 82). Вооружение составляли: сабля, два пистолета, карабин и 16 штуцеров на эскадрон[157].

В начале 1812 г. во всех регулярных полках (кроме уланских) изымаются ружья, мушкеты и карабины для вооружения ими ополчения. Кавалеристам оставляют только штуцера, пистолеты, а гусарам, кроме того, мушкетоны. Но официальное распоряжение не исключало возможности использования трофейного огнестрельного оружия.

В 1814 г. кирасирам, драгунам и гусарам было возвращено дальнобойное оружие и на каждый полк выдавалось 1120 карабинов (кирасирам и драгунам — ружей) и 112 штуцеров (211, с. 72, 74, 79).

Конные егеря изначально получили: сабли, два пистолета, карабины и на эскадрон — по 16 штуцеров.

Лейб-гвардии казачий полк на вооружении не имел карабинов и штуцеров. Рядовой вооружался саблей, пикой и пистолетом (офицер — двумя пистолетами). Судя по всему, пики имели как первая, так и вторая шеренги (211, с. 39) при действии строем стоявшие во второй шеренге не могли воспользоваться пиками, но, поскольку основной акцент в казачьей тактике делался на наступление лавой, пику могли использовать абсолютно все казаки.

Видимо, в России больше, чем где-либо ещё уделяли внимание прикрытию колонны стрелками-фланкерами. Для этого 3-4 крайних ряда высылались вперёд и на фланги. В их задачу входило не допустить охвата колонны противником. Фланкерами были лучшие стрелки и наездники во взводе. Обращать больше внимания на рассыпной вид боя русских заставили войны с Турцией. Всадникам, стоящим в плотном шереножном строю, пользоваться огнестрельным оружием строго запрещалось (211, с. 129; 180, с. 107-108; 283, с. 197-216).

Рис. 98. Русская армейская конница. Кирасир (на переднем плане) и драгун. 1812 г.
Рис. 99. Русская армейская конница. Слева направо: конный егерь, улан и гусар. 1813 г. 
Во время войны 1812 г. русская кавалерия, также, как и французская, чрезвычайно страдала от бескормицы. Процент падежа был очень велик. Данные о потерях намеренно скрывались Кутузовым «дабы не ужаснуть» ими всех, но по отрывочным сведениям можно сделать выводы о реальном состоянии русской конницы. Так, например, во время отступления Наполеона, в боях под Красным, Московский драгунский полк атаковал колонну вражеской пехоты, но лошади были настолько изнурены, что, ворвавшись в построения французов, оказались не в силах двигаться дальше. Тем не менее, вражеские солдаты были в ещё худшем состоянии и около 2000 человек сложило оружие (164, т. 3, с. 118).

Левенштерн, командовавший Сумским гусарским полком, оставил свои воспоминания:

«Мои гусары страшно страдали… Сумской полк насчитывал не более 120 лошадей, годных идти в атаку…»[158]. 

То есть, фактически, некоторые полки насчитывали не более 1 эскадрона кавалеристов, годных к службе.

В 1812 г. были созданы ополченческие конные полки. Москва выставила 1 казачий и 1 гусарский; Тверь, Ярославль, Рязань и Калуга — по 1-му казачьему; Тула и Петербургский округ — по 2; Нижегородский, Костромской, Симбирский и Пензенский округа снарядили по одному конному полку. Казанский и Вятский округа выставили 3 конных сотни. Вне округов были созданы: эскадрон Скаржинского; Черниговоское ополчение — 6 или 8 казачьих полков; Полтавское ополчение — 9 (211, с. 104—108). Кроме того, созданный из пленных немцев «Российско-германский легион», включал в себя 2 гусарских полка (211, с. 118).

Разумеется, эти части (кроме полков Российско-германского легиона) не являли собой серьёзной боевой силы и использовались, в основном, для охраны коммуникаций, обозов, конвоирования пленных и т. д. Практически всегда ополчение находилось в резерве действующей армии.

Преимуществом русской кавалерии над любой конницей Европы было массовое использование природных всадников из донских, бугских, украинских, уральских, оренбургских казаков, а также калмыков, башкир, киргизов. Эта кавалерия являлась сущим бедствием для наполеоновских войск в период кампаний 1812—1814 гг.

Противопоставить им какие-то силы, способные вести рейдовую войну, не в состоянии была ни одна европейская армия. Иррегулярную русскую конницу могла бы нейтрализовать только турецко-персидская, если бы таковая имелась в войске Наполеона, но история распорядилась иначе.

Войско Донское в 1812 г. выставило 90 полков, в основном 5-сотенного состава. Уральское войско в начале года 4 полка, позже, видимо, их число увеличилось до 10; Оренбургское — 3 полка; Бугское — 3, калмыки — 2, крымские татары — 4; башкиры и мещеряки — 22; ставропольцы — 1 (211, с. 127).

Вооружение конного войска было самым различным, каких-то строгих уставных ограничений в те годы ещё не существовало.

Калмыки, башкиры, киргизы наряду с огнестрельным оружием, использовали луки, о чём есть свидетельства французских офицеров. Генрих Росс вспоминает о бое под Инковом (8 августа 1812 г.):

«Прусские уланы сомкнутым строем, с заметным успехом оттеснили правое крыло русских; наши егеря действовали в центре, между тем, как польские гусары защищали дорогу около поместья, старались удержать её до нашего отступления и долго препятствовали движению вперёд казаков и башкир. Здесь мы в первый раз подверглись обстрелу стрелами, которые по большей части летят и свищут в воздухе, как пули. Одному польскому офицеру стрела попала в бедро, у другого она застряла в платье; мы потом долгое время возили их с собой на память (114, с. 179—180).

О том же пишет Комб, вспоминая сражение при Бородино: и прикрывая своё отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир.

Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену из моего полка была пронзена под гривой одною из этих стрел, имевших приблизительно 4 фута в длину» (115, с. 159).

Русская иррегулярная конница практически всегда использовалась в полевых сражениях для поддержки регулярных полков, прикрывая их в случае неудачи или преследуя отступающего врага. Так, например, Комб, описывая одну из атак французской кавалерии против русских кирасир при Бородино, упоминает об их совместных действиях с казаками (115, с. 160—161).

Пожалуй, наиболее выделяющимся сражением казачьей кавалерии периода Наполеоновских войн можно назвать бой под Миром (1812 г.), когда 8 казачьих полков и 2 полка регулярной кавалерии (Ахтырский гусарский и Киевский драгунский) под командованием атамана Платова разбили 6 польских уланских полков (№№ 2, 3, 7, 11, 15 и 16) 4-й дивизии Рожнецкого из корпуса Латур-Мобура (211, с. 154; 253, с. 240—242). В этом бою казаки использовали типичную для них тактику рассыпного строя. Они не принимали лобовых атак сомкнутых польских эскадронов, предоставляя эту возможность обученной и экипированной для такого рода боя регулярной коннице; сами же охватывали фланги неприятельских колонн и атаковали их врассыпную, или построившись тесными шеренгами.

Будучи прекрасными наездниками, казаки и другие иррегулярные всадники не боялись рассыпного боя, в отличие от регулярных кавалеристов. Используя это преимущество, они постоянно маневрировали и нападали отдельными группами на любой участок вражеского построения; кавалеристам приходилось поворачиваться лицом к казакам и тем самым расстраивать боевой порядок. В этом случае единственным спасением для вражеских конников было наличие прикрытия из природных кавалеристов, подобного казачьему или пехоты с артиллерией, либо удачный выбор местности.

Характерно описана тактика казаков прусским офицером Ганцауге (1813 г.):

«… когда мы прошли Мюльбергский лес, то увидели всю французскую кавалерию, расположенную в окрестностях Боракка. Часть её находилась уже в сборе, а остальная, в виде небольших отрядов, выходила из занимаемых ею деревень. Пленные впоследствии говорили нам, что число неприятельских войск простиралось в этих деревнях до 2000.

Французы кончили уже собираться, а казаки, между тем, развернулись и построились, наподобии стены, в одну линию, с незначительными резервами в тылу у себя.

Казаки пошли в атаку, но были встречены сильным огнём. Французы в этом деле не обнажали сабель; но выстрелы их заставили русских несколько изменить своё расположение. Покамест эти последние перестраивались, неприятель свернулся в колонну, чтобы взять интервалы и потом снова развернуться в линию. Сначала мы думали, что французы приготовляются к атаке, но впоследствии оказалось, что они только растягивали свои линии, для избежания обхода, весьма опасного в тех случаях, когда приходилось иметь дело с казаками.

С обеих сторон, в одно и то же время были приняты новые предосторожности. Казаки не должны были укрываться от неприятельских выстрелов, и офицеры их получили строжайшее приказание рубить насмерть первого, кто обратится в бегство.

Некоторые эскадроны должны были во время боя обойти неприятеля и атаковать его с тыла и во фланг. Все эти приказания были в точности исполнены. Казаки кинулись на французов и со всех сторон окружили их, я сам видел, как некоторые драгуны, выпустивши один только выстрел и не имея даже времени обнажить своих сабель, были выбиты из сёдел и тут же насквозь проколоты пиками. Сначала французы упорно защищались и действовали так, как, вообще, должна действовать каждая хорошая кавалерия, когда имеет дело с ловким противником, беспрестанно возобновляющим свои атаки; но потом некоторые обратились в бегство, и вскоре их примеру последовали остальные» (271, с. 69-70).

Казаки не боялись спешиваться с коней и успешно вели бои даже с пехотой в пересечённой местности. Об этом также сообщает Ганцауге:

«Большую часть последней войны против французов я находился при донских казаках. В то время эти всадники мало ещё были знакомы с надлежащим употреблением огнестрельного оружия; но, по мере того, как они подвигались к пределам Западной Европы, они сознавали те выгоды, которые могут извлечь из него, в особенности на местах неровных и труднопроходимых. Казаки вооружались обыкновенно ружьями неприятельской пехоты, которые подбирали на поле сражения. Они приняли за правило, если местность благоприятствует, поочерёдно спешиваться и, таким образом, стрелять по неприятелю. Я видел, как казаки, на основании подобной тактики, побеждали не только кавалерию, превосходившую их своей численностью, но даже и пехоту, когда эти оба рода войск атаковали их своими стрелками. В подобных случаях, пехотинцы, им противопоставленные, сильно опасались тех всадников, которые, оставаясь в сёдлах, следовали с лошадьми в руках за своими спешившимися товарищами. Что касается до спешенных казаков, то они всегда были в полной готовности вскочить на лошадей и кинуться на неприятеля, если только предоставляется случай к этому, или если противник был выбиваем из-за прикрытия (271, с. 213—214).

О том же есть воспоминания И. Р. Дрейлинга, служившего с Малороссийском кирасирском полку (138, с. 384—385).

В строках, написанных генералом Мораном, сквозит откровенное отчаяние от того, что французы не могут придумать ничего, чтобы действенно отражать наскоки «дикарей»:

«Эти дикие наездники совершенно не знают нашего строя, равнения и той правильности в движениях, которая исключительно уважается нами. Казаки имеют обыкновение крепко сжимать своих лошадей и ноги свои привыкли упирать на широкие стремена, которые, вместе с этим, служат им и точкой опоры в тех случаях, когда они употребляют в дело своё оружие. Кидаясь в атаку, они, обыкновенно, несутся марш-маршем и коротко останавливаются на этом аллюре. Их лошади много способствуют смелости, и со своими всадниками составляют как будто одно целое. Эти люди, будучи весьма осторожны, не требуют особенных попечений о себе, отличаются необыкновенной стремительностью в своих действиях и редкой смелостью в своих движениях. Не правда ли, какое великолепное зрелище представляла собой наша кавалерия, когда, блистая при лучах июньского солнца, золотом и сталью, пылая отвагой, она гордо развёртывала свои стройные линии на берегах Немана?.. Какие грустные размышления возбуждали они, бесполезные в делах с теми самыми казаками, которые до сих пор были презираемы всеми, но которые, при всем этом, более сделали для славы России, чем даже регулярные войска этой империи».

«Чтобы вполне высказать это грустное сознание, необходимо добавить и то ещё, что наша кавалерия, при всей своей многочисленности в сравнении с казаками, весьма часто действовала против них вместе с артиллерией, которая в то время считалась самой подвижной и была столь неустрашима, что презирала смерть и опасность. Наконец, несмотря на то, что главный начальник всей кавалерии, считавшийся одним из славных героев этой эпохи, принял за правило свои движения поддерживать самой отборной пехотой, казаки всё-таки возвратились с добычей и славой на берега своего родного Дона…» (271, с. 71—72).

Рис. 100. Русская иррегулярная конница. Казак (на переднем плане) и калмык. 1812-1814 гг.
Казачья манера боя вырабатывалась на протяжении двух столетий в постоянных стычках со степняками. Доходчиво объяснены все составные военного устройства и боевой тактики казаков В. Миткевичем в работе «Казачья лава»:

«Есть много самых серьёзных причин, препятствующих казакам сделаться хорошей конницей типа регулярной кавалерии, действовавшей силой и сомкнутостью удара».

«1. Казаки сидят на малорослых лошадях, хотя и представляющих хороший военный материал, но не отличающихся быстротой карьера накоротке. Легко себе представить картину полка неприятельской конной части, сидящих на 4- и даже 5-вершковых конях и нашего казачьего, например, Оренбургского или Уральского полка на крошечных лошадях (средний рост донской казачьей лошади, наиболее высокой из казачьих лошадей, по измерениям в одной из кавалерийских дивизий, оказался 2 аршина и 15/16 вершка, причём следует иметь в виду, что льготные части, число которых вдвое больше первоочередных, имеют вообще лошадей ещё меньших)».

«2. Способ езды казаков на уздечке, хотя и представляет много преимуществ перед мундштуком, лишает сомкнутости казачий строй, той сплочённости и стройности построения, которые необходимы при действии кавалерийскими массами.

3. Казаки ездят на лошадях своей собственной выездки или, лучше сказать, без всякой выездки, на лошадях только укрощенных, что, конечно, в значительной степени препятствует довести казачьи части в отношении сомкнутости строя до уровня регулярной конницы…»

«4. По основному положению казачьей повинности, казак является на службу на собственном коне. Казачьи полки формируются чисто территориальным путём, то есть люди одной какой-нибудь станицы или группы станиц попадают постоянно в одну и ту же часть. Эти две причины обуславливают полное отсутствие подбора коней в казачьих частях, мешающее им развить такой сплошной разгон и сомкнутый удар, как регулярные части, сидящие на подобранных и однообразно воспитанных лошадях.

5. При мобилизации льготные части казачьих войск формируются заново казаками, прибывающими из своих станиц, причём приводимые ими лошади поступают в сотни с подножного корма, в большинстве случаев сильно исхудалые за зиму. Конечно, при таком конском составе трудно рассчитывать на успешную борьбу льготных казачьих частей в сомкнутом строю с регулярной кавалерией противника, лошади которой всё время держатся на сухом фураже и натаскиваются для сомкнутых ударов» (263, с. 38—39).

Лишь во второй половине XIX — начале XX в. правительству удалось регламентировать казачье вооружение. До этого оно покупалось казаками за свой счёт и было любых типов и образцов.

Много свидетелей говорят, например, о дротиках, использовавшихся казаками. Об этом пишет неизвестный автор, участвовавший в бою у Юргайчине (1807 г.):

«Неоднократно неприятельские колонны бросались на казаков, старались сбить их с места. Лёгкий фронт казаков расступался и неприятели видели себя окружёнными и поражаемыми дротиками со всех сторон» (263, с. 23).

Яков Петрович Бакланов, герой войны с турками 1828—1829 годов, бывший грозой чеченских отрядов на Кавказе в 40—50 годах XIX в., вспоминает:

«… всё то, что ими употребляется в бою, то есть строили лаву для ударов, бросались в дротики со своим обычным азиатским гиком, рассыпались, джигитовали и стреляли из ружей на карьере» (263, с. 27).

О дротиках говорит Платов в донесении о сражении под Миром:

перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им поддержаться стрельбою» (253, с. 242).

В остальном вооружение казака включало, по его желанию, саблю, пистолеты (1 или 2), ружьё и пику. Надо сказать, что Генрих Росс, служивший врачом в Великой армии, был невысокого мнения о казачьих пиках, как средстве нападения:

среди немногочисленного состава было много таких, которые в нескольких сражениях получили по 10—15 ран казацкими пиками; был даже один егерь, раненый пикой 24 раза; звали его Гегеле…»

«В среднем удары пикой редко бывают опасны. Я назвал бы их в общем лёгкими поранениями, ибо они всегда задевали лишь кожу и мускулы и лишь редко давали глубокие и сквозные раны, — тогда только, когда удары пики были особенно сильны, когда пикой действовали с разлёта. Гораздо серьёзней и в общем опаснее бывают удары копьём, ибо они одновременно и колют и режут. Копья вонзаются вглубь тела, задевают благородные органы и сосуды и нередко вызывают смерть» (114, с. 162—163).

Объяснить это можно довольно просто. Казаки использовали иную посадку при верховой езде — более высокую, чем уланы или гусары. Соответственно, они не могли атаковать врага таранными ударом так же эффективно, как регулярные кавалеристы, прижав пику к боку локтем и направив её остриё в сторону противника. Удар всё равно не имел бы такой силы, как удар кавалериста, использующего «длинные» стремена. Поэтому часто на изображениях можно видеть, как казаки атакуют врага, взявшись за пику обеими руками и подавшись вперёд всем корпусом, чтобы увеличить силу удара и самому при этом не вылететь из седла. Этот нюанс точно подметил художник Дезарно в картине под названием «Преследование казаками отступающих французов». Так что дело было вовсе не в конструкции пик, как считал Роос или Нолан (271, с. 72), а в своеобразной посадке казаков, позволяющей им свободнее действовать в индивидуальном, рассыпном бою.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Искусство подготовки лошадей

Во все исторические периоды первоочередной задачей кавалерийских командиров было правильно подобрать и подготовить нужных для определённого рода боя лошадей. Те же проблемы существовали и в эпоху Наполеоновских войн.

Для тяжёлой кавалерии покупали лошадей крупных, ширококостных; возможно, несколько медлительных, но способных легко выдерживать вес кирасир со всей их амуницией и вооружением. Эти кони должны были хорошо двигаться рысью, быть менее чувствительными к шенкелю, выезжены для действий в плотном строю. Рост кирасирских лошадей[159] колебался от 151 до 160 и более см.

В русских мерах длины того времени это составляло от 2 аршин 2 вершков до 2 аршин 4 вершков (211, с. 85).

Тяжеловооружённые всадники не обязательно должны были быть искусными наездниками. Участие в индивидуальных поединках, как правило, не входило в их задачу. Практически все уставы европейских армий предусматривали рассыпную атаку в кирасирских полках только в случае преследования опрокинутого противника или налёта на артиллерийскую батарею; при любых других обстоятельствах атака производилась сомкнутым строем.

Лёгкая конница снабжалась менее высокими лошадьми. В России рост их определялся от 2 аршин до 2 аршин 2 вершков (142-151 см) (211, с. 85), в Англии 145-150 см (336, с. 25). Это должны были быть более резвые, вёрткие кони, послушные и смышлёные, умеющие совершать резкие повороты, останавливаться на галопе и трогаться с места в галоп.

Соответственно, и ко всадникам предъявлялись более высокие требования. Они должны были умело управлять своим конём и контролировать его действия. Главным оружием гусара или улана в бою против кирасира должны были быть быстрота и мастерство наездника.

Надежда Дурова описывает один курьёзный случай, произошедший с ней на учениях во время службы в Мариупольском гусарском полку. Она упала с лошади и, хотя вина её была минимальной, реакция командира была очень негативной (34, с. 100).

Однако, в любом случае даже лёгкий всадник регулярной кавалерии уступал в мастерстве коннику иррегулярных войск. Поэтому во всех частях европейской регулярной кавалерии вынуждены были уделять внимание сомкнутому способу боя, ибо только таким образом можно было обороняться от природной кавалерии.

Как правило, хорошо выезженная лошадь, даже потеряв всадника, продолжала вместе со всеми скакать вперёд и таранить строй врага. Нолан приводит по этому поводу один любопытный факт из военной истории:

«В сражении при Стригау, лошадь без всадника, с оторванной ядром задней ногой, присоединилась к эскадрону, и, несмотря на то, что мы несколько раз рассыпались, она оставалась в строю в продолжение всего сражения. По сбору она постоянно возвращалась на то самое место, которое занимала, находясь ещё под седлом» (271, с. 230).

Огонь противника направлялся большей частью именно на лошадей, поскольку только таким образом можно было остановить мчавшуюся во весь опор лавину кавалеристов.

Этими причинами объяснялась большая убыль лошадей в полках во время сражений. Часто потери животных превышали потери личного состава. Например, при Бородино лейб-гвардии кавалергардский полк на 104 убитых и раненых солдата и офицера потерял 135 лошадей.

Всадник, оставшись без коня, не представлял собой особой опасности и вынужден был отправляться в тыл, если не удавалось поймать свободного коня, чтобы на нём продолжить участие в битве.

Боевых коней непременно заранее приучали к шуму выстрелов и взрывов. Делалось это самыми разными способами. Один из них предлагал, например, Н. Осипов:

«Г. Де ла Бру говорит, что легчайшее и удобнейшее средство приучить лошадей в короткое время к шуму оружия и стрельбе состоит в том, чтобы по одному разу в день стрелять в конюшне из пистолета и бить в барабан; а особливо перед задаванием овса; от чего они будут в сей шум и стук вслушиваться охотно, и скоро к нему привыкнут».

«Можно приучить лошадь к огню ещё и другим образом. Наперёд дать им пистолет видеть и обнюхать; потом, не заряжая его, спускать перед ними курок, чтобы приучить их к стуку курка и полки, когда они к сему стуку привыкнут, то поодаль от лошади сделать несколько раз с полки вспышку; потом подойти к ней ближе, дабы она привыкла и познакомилась с пороховым запахом и дымом. После того выстрелить самым малым зарядом, сперва вдали, а потом от часу ближе, а наконец и сидя на ней. При всяком же разе надобно к ней подойти, приласкать и дать немного овса, или какой-нибудь другой приманки. С таким же точно терпением приучать её к барабанному бою, шпажному и сабельному стуку и прочим военным крикам» (275, с. 160—161).

Необходимой частью обучения боевого коня была его подготовка к форсированию водных препятствий. Не все породы лошадей в одинаковой степени хорошо плавают, и эти нюансы также учитывались ремонтёрами, занимающимися закупками коней для армии.

«В Финляндии, в Польше и на берегах Волги лошади превосходно плавают и без всякого затруднения переплывают огромные водные пространства; в Африке же, в Аравии и вообще в тех местах, где существуют одни только небольшие и неглубокие речки, которые иногда в летнее время совершенно высыхают, лошади совсем не умеют плавать, и если даже немного оступятся, то обыкновенно тонут. Как бы хорошо лошадь не плавала, но если желают, чтобы она переплыла столько же быструю, сколько и широкую реку, то необходимо, по возможности, освобождать её от тяжестей и всадника. Если под рукой не имеется лодок для склада боевых припасов, то их заменяют небольшими плотами, сделанными из камыша, тростника или фашин, на которые люди складывают одежду, оружие, амуницию и т. д., и потом, привязав их с помощью верёвок к своему телу, в таком виде перетаскивают с одного берега на другой. Кавалеристы должны переправляться без всякой одежды; они должны сидеть верхом только на тех лошадях, которые более других искусны в плавании, и, наконец, управлять теми лошадьми, за хвосты которых придерживаются руками прочие всадники. Подобным образом переправляются через реки татары и поляки. При переправах вплавь никогда не следует сажать двух кавалеристов на одну плавающую лошадь» (271, с. 224).

«При переправах лошади должны плыть отдельными шеренгами в направлении, параллельном течению воды. При этом необходимо наблюдать за тем, чтобы люди смотрели не на воду, а на противоположный берег: иначе они могут быть снесены течением. Они должны держаться за гриву и управлять одной только уздечкой; а чтобы лошади во время плавания не могли путаться ногами, то поводья необходимо держать высоко и коротко» (271, с. 223).

Что касается выездки лошадей, то в разных армиях она проводилась по-разному. Пожалуй, один из самых варварских методов подготовки молодняка для службы в лёгкой кавалерии использовался в России, правда, такой способ просуществовал только до 1812 г.:

«До 1812 г. в нашей коннице для ремонтирования употреблялись нехитрые приёмы. К 1 мая полки, обыкновенно, собирались на 6-недельный кампамент, ко времени которого ремонтёрские команды гоном пригоняли из донских, крымских и украинских косяков молодых лошадей для пополнения лёгкой кавалерии. Лошади, конечно, были неподъезжанные, почти в совершенно диком состоянии и потому с весной наступало для эскадронных командиров самое горячее дело: надлежало как можно скорее ставить этих дикарей во фронт».

«Обычные приёмы выездки состояли в том, что на дикую лошадь накладывали с чрезвычайными усилиями, иногда валя её, мешки с песком, от 5 до 6 пудов весом и гоняли на корде с тяжёлым капцуном до изнеможения. Всё это проделывалось с целью поскорее усмирить дикарку. Дня через 2 её засёдлывали, переваливали через седло те же мешки и повторяли гоньбу на корде. После этого следовала окончательная выездка, которая заключалась в том, что засёдланную лошадь выводили на выгон, где смелый и самый сильный всадник, вооружившись плетью, мгновенно вспрыгивал в седло и, подняв лошади голову и не давая опомниться, начинал хлестать её плетью и пускал во весь опор полного изнурения лошади. Тогда всадник уменьшал вольт по направлению к конюшне, не переставая, однако, действовать плетью. Лошадь, потеряв последние силы и бодрость, переходила на рысь и шаг, а всадник слезал с неё не раньше, как дотащившись до конюшни. Точно та же проделка повторялась иногда и на другой день, уже при меньшем сопротивлении со стороны животного, и на этом кончался курс выездки: лошадь считалась достаточно приезженной и ставилась во фронт.

Иногда подобная приездка кончалась тем, что животное сразу разбивалось на ноги, или надрывалось и получало запал, так что в полках того времени большинство коней шло в брак… Кроме того, многие лошади носили, а некоторые опрокидывались» (180, с. 173).

При подготовке лошадей для тяжёлой кавалерии применялся другой способ выездки, более «человечный», поскольку эти кони, как правило, поступали с конских заводов и были уже частично подготовлены к строевой службе. К тому же они были слишком дороги для таких экспериментов.


Кавалерийские построения и тактика

Фундаментальные принципы кавалерийской тактики в основе своей оставались неизменными со времён античности до начала XX века, лишь глубина строя уменьшалась пропорционально степени развития огнестрельного оружия.

Поскольку во все века тяжёлая кавалерия играла первостепенную роль только в крупных сражениях (но не в рейдовой войне, изобилующей мелкими столкновениями), её количество всегда было невелико по сравнению с количеством легковооружённых всадников, которым, собственно, и выпадала основная тяжесть военной службы.

О. Горемыкин, выдающийся русский военный теоретик первой половины XIX в., определял назначение лёгкой кавалерии таким образом:

«1. Действие в сомкнутом строе, с другими войсками, или отдельно, в больших или меньших массах:

2. Прикрытие своих войск и разведывание неприятельских, а также разные мелкие действия дробными частями, или по одиночке» (184, с. 76).

Француз де-ла-Рош-Аймон очень чётко и подробно изложил порядок действия лёгких всадников во время разведывательной службы:

«Разъезды можно разделить на два рода: на действенные или наступательные, и на местные или оборонительные.

Первые, высылаемые от войска, в движении находящегося или оное предпринимающего, которому, следовательно, нужно знать расположение войск неприятельских, не должны никогда быть менее 12 или 15 человек; они должны быть в состоянии, без большой невыгоды, схватиться с разъездами неприятельскими для получения пленных».

«Вторые… высылаемые только для извещения о приближении неприятеля, не отдаляясь слишком много от цепи ведетов, должны состоять из 2 или 3 человек самых расторопных, которые, как бы храбры они не были, должны ограничиваться одним только осторожным наблюдением. Сии последние употребительны в особенности ночью.

Принимая наступательный разъезд самый слабый в 12 или 15 человек, командующий оным офицер распределяет их следующим образом:

Вперёд высылаются двое для того, чтобы в случае, когда один отъедет для донесения, другой безотлучно оставался бы впереди, не спуская глаз с того предмета, который мог заслужить донесения. На месте сии выбирают обыкновенно людей самых расторопных и доброконных; остальные же следуют в указанном порядке в 150 или 200 шагах от сих передовых, имея свой арьергард также около 100 шагов позади. Боковые едут, соображаясь с местоположением и стараясь не выпускать из виду разъезд по дороге идущего. Они наблюдают, сверх того, чтобы места непроходимые не разделяли их от оного. На ночь передовые и боковые разъезды и арьергард сближаются к команде. Сие нужно для того, чтобы неприятель не мог, пользуясь темнотой, пробраться в промежутки» (193, с. 43—45).

«Передовыми караулами называют отряды различной силы… высылаемые вперёд от авангарда или какого-либо поста. Их стараются по возможности ставить в какой-нибудь лощине или позади какого-либо предмета, могущего их закрыть от неприятеля. Сей передовой караул расставляет свои ведеты столь далеко, как благоразумие и место сие позволяют, принимая за правило, чтобы можно было слышать пистолетный выстрел, сделанный на ведетах; а если обстоятельства потребуют выставить их под ал ее, то можно в промежутки ведетов и передового караула выставить ещё извещательный пост».

«Каждый караул должен быть втрое сильнее числа отряжённых ведетов: и так, если для выставления оных потребуется 10 человек, то передовой караул должен состоять из 30; сверх того ещё прибавляется несколько человек ефрейторов и для посылок».

«Пикетами называются отряды, служащие подкреплением для передовых караулов. Они выставляются различной силы перед деревнями на главных пересечениях дорог, в особенности перед отдельными постами, расположенными между передовыми и авангардом» (193, с. 108—111).

Кроме патрульной службы, лёгкая кавалерия могла совершать самостоятельные рейды вглубь расположения противника. Кони легковооружённых, менее прихотливые, чем кирасирские (конногренадерские, карабинерские), выросшие в табунах на подножном корму, намного легче переносили нагрузки и бескормицу.

* * *
Военных теоретиков всегда волновал вопрос, какое построение наиболее целесообразно для кавалерии? Универсального ответа на него найти так и не удалось. Каждый строй или боевой порядок имел своих достоинства и недостатки.

Существовало 4 основных вида построений, которые могли комбинироваться друг с другом:

1. Развёрнутый строй — взводные колонны, каждая из которых состояла из 2 шеренг всадников, выстраивались на половинных или ещё меньших интервалах в одну, две или три линии, в затылок. Преимущество данного построения заключалось в том, что в бою было задействовано максимальное число людей. Артиллерийский огонь противника не причинял большого ущерба. Беспорядок в колоннах легко устранялся продвижением вперёд и смыканием рядов (184, с. 85).

Недостатки заключались в сложности управления, ведь чем длиннее линия, тем больше времени надо было, чтобы отдать и выполнить команду. При длительном движении вперёд очень трудно сохранить равнение, так как одни взводы вырывались вперёд, другие, наоборот, отставали. Причиной нарушения строя часто становились неровности рельефа. В результате промежутки между взводами увеличивались и через них в расположение боевого порядка мог ворваться противник. Зачастую не хватало места, чтобы полностью развернуть все колонны в линию. Фланги построения были слабо защищены и неприятель мог их обойти и атаковать. Особенно удобно было проводить этот маневр с помощью природной кавалерии, которая свободно действовала врассыпную.

2. Способ построения колоннами заключался в том, что взводные колонны выстраивались не в длину, а в глубину. Интервалы между ними могли быть различной глубины.

Такой боевой порядок требовал намного меньше пространства и был удобен для боя в труднопроходимой местности. Управлять им было проще и времени на отдачу и выполнение команд тратилось намного меньше (184, с. 88). Командир мог легко изменить направление атаки и вести своих кавалеристов либо в центр вражеской линии, либо на любой из её флангов. Атаку производил первый взвод, остальные обеспечивали ему поддержку, а в случае его охвата с флангов немедленно атаковали врага справа или слева.

Неудобство заключалось в том, что совместное движение можно было совершать только на медленных аллюрах, так как только передний взвод мог скакать полным галопом, остальным же, чтобы не налететь на него в случае непредвиденной задержки или остановки, приходилось всё время сдерживать коней. Колонны несли большие потери от артиллерийского обстрела, так как перелетевшие через головы передних всадников ядра падали в глубине строя. На открытом пространстве колонна без фланговых прикрытий была очень уязвима и легко могла подвернуться окружению линейного построения.

3. Построение уступами — взводные колонны строились в V-образную, клинообразную или просто косую линию.

Данный боевой порядок представлял собой нечто среднее между линейным и строем колоннами. Он не требовал такого большого пространства, как развёрнутый строй, и при этом взводы не мешали друг другу, как при построении колоннами. «Уступный» порядок имел те же выгоды, что и колонна, но огонь противника причинял намного меньше ущерба; кроме того, командир в любую минуту мог быстро перестроить взводы либо в линию, либо в общую колонну (184, с. 113-114).

Проблема заключалась в том, что это построение было очень сложным для слабо подготовленной кавалерии. Командиры взводов наделялись большими полномочиями и должны были великолепно знать своё дело и друг друга, чтобы согласованно действовать в нужный момент. С постоянно менявшимся личным составом полка добиться такой степени взаимопонимания было чрезвычайно трудно.

4. Шахматное построение представляло собой вариант развёрнутого строя в 2—3 линии, но взводные колонны строились на полных интервалах. Естественно, чтобы не допустить проникновения неприятеля в интервалы, их приходилось прикрывать сзади второй линией. Данный боевой порядок давал возможность быстро меняться местами первой и второй линиям. В случае поражения взводы первой линии отступали сквозь интервалы под прикрытием второй и строились у неё в тылу, чтобы затем вновь вступить в схватку (184, с. 116). Обе линии легко могли выстроиться в одну, стоило лишь задней заполнить интервалы передней.

Но столь большие промежутки не позволяли поставить в линии большее количество взводов. По этой причине лишние подразделения были вынуждены оставаться в тылу, не принимая участия в бою. От командиров взводов требовалось большое умение, чтобы удержать свои отряды ровным фронтом.

Остальные недостатки повторяли недостатки развёрнутого строя.

Большой проблемой являлась величина интервалов, которые оставлялись между подразделениями. Какими они должны были быть? Слишком большие грозили прорывом фронта через них; слишком маленькие осложняли общее движение строя. Взводы мешали друг другу, постоянно сталкиваясь между собой. Французский офицер Моттен-де-ля-Бальи, участвовавший в Семилетней войне, описал случай, произошедший во время Минденского сражения (1759 г.):

«Английская пехота своим огнём произвела сильное замешательство в рядах, стоявшей перед нею. Жандармы и карабинеры получили приказание идти в атаку. Хотя они и понеслись с места галопом, но ряды их сначала сомкнулись к середине, а потом, вследствие противодействия, разорвались по направлению к наружным флангам и особенно на правой стороне».

«Английская пехота, выждав тот момент, когда неприятельская кавалерия подъехала к ней на весьма близкое расстояние, открыла по ней беглый огонь от середины к обоим флангам. Лошади употребили при этом отчаянное усилие, чтобы как-нибудь освободиться от гибельных последствий этой пальбы».

«Вследствие этого, сжатие сделалось столь сильным, что люди и лошади повалились друг на друга и покатились в страшном беспорядке. Впрочем, весьма многие пострадали собственно от выстрелов: за исключением каких-нибудь 10 всадников в каждом эскадроне, все остальные были обращены на землю и перетоптаны».

«Те, которым посчастливилось усидеть в своих сёдлах, или были унесены своими лошадьми прямо в середину неприятельских рядов, или же, против желания, были увлечены ими с поля сражения».

«Если бы эскадроны наступали в шахматном порядке, то, вероятно, успели бы сохранить достаточные интервалы. Смелая атака их была бы произведена с надлежащей стремительностью, без всякого колебания из стороны в сторону, а английская пехота, наверное, была бы смята» (271, с. 139-140).

Атаками с минимальными интервалами особенно славились немецкие кавалеристы: пруссаки, саксонцы, австрийцы. Нолан рассказывает:

«В некоторых армиях расстояние по фронту между двумя эскадронами доходит до 8 и даже до 25 шагов, т. е. от 4 до 12 метров. Однако ж, австрийцы соединяют два эскадрона вместе и составляют, таким образом, весьма сильный дивизион в 300 лошадей. Между двумя такими дивизионами у них полагается оставлять интервалы в 12 шагов.

Я сам имел честь служить в рядах этих австрийских дивизионов и видел, до какой степени у них может доходить сжатие в рядах. Весьма часто я, вместе с моей лошадью, был подымаем на воздух, и, вообще, нам сильно приходилось страдать от этого».

«Горячие и порочные лошади не мало способствуют распространению в рядах замешательства и беспорядка. Давление доводит их просто до бешенства: они бросаются друг на друга, вырываются из шеренг или, толкая более слабых, выгоняют их из строя и, вообще, до такой степени истощаются в своих силах, что не могут уже более двигаться» (271, с. 140-141).

Однако такие построения имели и свои достоинства. Они значительно увеличивали силу напора массы всадников. Минимальные интервалы не давали врагу проникнуть в тыл построения. Особенно удобны были атаки с минимальными интервалами на природную кавалерию.

Сам Нолан предлагал наиболее, по его мнению, приемлемый вариант построения, где расстояние между взводными колоннами составляло 12 м:

«Если на каждые 50 человек положить интервал в 25 шагов (12 м), то, вследствие наклонности людей постоянно разрываться во время движения, он уменьшился бы, по крайней мере, на половину; те интервалы, которые останутся при этом не закрытыми, будут вполне достаточны для того, чтобы предупредить колебание и дать полку возможность двигаться свободно.

«Каждый взвод, если только это окажется нужным, может действовать независимо от других взводов, притом с надлежащей стремительностью и энергией, потому что каждый солдат не только будет видеть своего начальника, но и слышать всякую его команду» (271, с. 141—142).

Возникали также споры, с какого расстояния удобнее всего начинать атаку карьером. Наилучшей считалось дистанция от 80 до 120 метров. Важно было рассчитать рывок так, чтобы лошади не выдохлись, а вся линия не потеряла равнения (271, с. 217).

На пехоту следовало начинать атаку с более дальнего расстояния, так как в этом случае не имела особого значения потеря ровного фронта, важнее было побыстрее преодолеть простреливаемое пространство и не дать пехотинцам произвести более 1—2 залпов.

Опрокинутую кавалерийскую линию следовало гнать на расположение второй вражеской линии, если таковая имелась, стараясь не давать возможности всадникам противника проскользнуть сквозь интервалы (271,

В первой половине XIX в. европейские теоретики стали всерьёз задумываться над тем, чтобы ещё больше уменьшить глубину построения взвода и довести её до одной шеренги. Поводом к тому послужили несколько удачных атак, проведённых английскими кавалеристами, воевавшими за одну из сторон во время гражданской войны в Португалии (1832— 1844 гг.). Это произошло в сражении под Леирией (или Лоирией) (1834 г.) (271, с. 256).

В письме генерала Бекона к Кинлоху (1835 г.) автор излагает следующие соображения по этому поводу:

«При одношереножном строе, все движения исполняются с большей точностью и быстротой, чем при двух шеренгах.

Если после атаки нужно перестроиться, то это исполняется гораздо скорее и правильнее, потому что каждый всадник тотчас же находит свой взвод; если же подобное движение нужно исполнить под огнём неприятеля, то из всех условий быстрота есть самое необходимое.

Я весьма часто имел случай испытывать одношереножный строй в деле с неприятелем, превосходившим меня своей численностью; нередко делал это даже в то время, когда был деятельно преследуем, равно и под ружейным и артиллерийским огнём.

При одношереножном строе атака исполняется гораздо стремительнее, следовательно, она предоставляет гораздо более шансов на успех, чем при двух шеренгах. Лошади имеют более свободы и не так стеснены лошадьми второй шеренги, которые постоянно стараются опередить стоящих перед ними, наконец, люди с большим удобством могут действовать своим оружием. Каждый исполняет свою обязанность, а дурным солдатам нелегко оставаться позади.

При наступлениях в боевом порядке и в двухшереножном строю (неприятель редко оставляет перед собой ровную местность), никогда нельзя сохранить интервалов; часто бывает, что вся линия обращается в беспорядочную колонну, и, при обратных перестроениях, всадники задней шеренги иногда не находят своих мест» (271, с. 257—258).

Сторонником одношереножного строя в 1835 г. был и герцог Веллингтон (271, с. 255), который логично обосновал своё мнение по этому поводу.

Тем не менее, эта тактика не стала распространённой, поскольку одна шеренга не представляла собой серьёзной боевой силы. К тому же, хотя вторая шеренга не участвовала реально в рукопашном бою, её всадники могли пополнить первую в случае удачно произведённого противником залпа.

В противном случае атака немедленно захлебнулась бы. 0.16-ремыкин высказывал по этому вопросу такие соображения:

«Вторая шеренга непосредственного участия в ударе принимать не может, и потому с первого взгляда кажется, не довольно ли одной шеренги, от чего её движения может быть были бы несколько свободнее и быстрее? Но как при быстром движении лошади раздаются, а от потерь ряды неминуемо редеют, то строй в одну шеренгу терял бы необходимую твёрдость и сомкнутость, и потому везде, где кавалерия имеет в виду совокупное действие, без второй шеренги обойтись нельзя. Затем третья шеренга в кавалерии совершенно не нужна: она, не участвуя в бою, стесняла бы только вторую, затрудняла бы повороты и построения, и значительно замедляла бы движение» (184, с. 83).

В заключение скажем, что данная тактика преподавалась кавалерийским офицерам во всех странах Европы вплоть до XX столетия. До начала военных действий в Первую Мировую войну командование армий почти не учитывало возрастающую интенсивность ведения огня, которая намного увеличилась с появлением пулемётов, скорострельных пушек и ручного магазинного стрелкового оружия.

Имевшая самую многочисленную конницу в Европе русская армия оказалась наиболее консервативной. На изменение её тактики не повлиял даже опыт Русско-Японской войны (1904—1905 г.). Об этом с грустью вспоминал В. Трубецкой в своих знаменитых «Записках кирасира» (136, с. 141—143). Но это уже тема другого повествования. Нам же остаётся лишь констатировать, что в многовековом противоборстве рассыпного строя с плотным победу всё же одержал первый.

БИБЛИОГРАФИЯ

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ:

ВВ — Византийский временник.

ВДИ — Вестник древней истории.

ВИЖ — Военно-исторический журнал.

СА — Советская археология.

ЧИОИДРМУ — Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете.

ИСТОЧНИКИ:
1. Агафий. О царствовании Юстиниана. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1953, 221 с.

2. Аппиан. Гражданские войны. — М., Российск. полит, энцикл. — Селена-газ. Совершенно секретно, 1994, 415 с.

3. Аппиан. Митридатовы войны // ВДИ, М.-Л., Ак. наук СССР, 1946, № 4, с. 239-288.

4. Аппиан. Римская история // ВДИ, М.-Л., Ак. наук СССР, 1950, № 2-е. 236-292; № 3-е. 235-292; № 4-е. 217-274.

5. Аппиан. Сирийские дела // ВДИ, М.-Л., Ак. наук СССР, 1946, № 4, с. 289-317.

6. Апулей. Апология. Метаморфозы. Флориды. — М., Наука, 1959, 434 с.

7. Арбитр Петроний. Сатирикон. — М.-Л., Вся Москва, 1990, 235+1 с.

8. Арриан. Поход Александра. — М., Миф, 1993, 270 с.

9. Артхашастра или наука политики. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1959, 793 с.

10. Балесте Пётр. Полтавский бой, описанный современником-очевидцем… //ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1871, кн. 3, с. 1-9.

11. Буссов Конрад. Московская хроника 1584—1613 гг. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1961,399 с.

12. Вегеций. Греческие полиоркетики. Вегеций: краткое изложение военного дела. — С.-П., Алетейя, 1996, 350 с.

13. Вергилий Публий Марон. Буколики. Георгики. Энеида. — М., Худ. лит., 1971,447 с.

14. Властелины Рима. Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана. — М., 1992, 384 с.

15. Военные уставы Петра Великого, — М., Гос. библ. им. Ленина, 1946, 79 с.

16. Воинские повести Древней Руси. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1949, 354 с.

17. Геллий Авл. Аттические ночи. — Томск, Водолей, 1993, 206 с.

18. Генрих Латвийский. Хроника Ливонии // Славянские хроники. — С.-П., Глаголь, 1996, с. 193-324.

19. Герберштейн Сигизмунд. Записки о Московии. — М., Моск. универс. 1988, 430 с.

20. Геродиан. История о римских государях бывших после Марка Аврелия Антонина… — С.-П., Императорская ак. наук, 1774, 412 с.

21. Геродот. История в 9 книгах. — М., тип. Е. Г. Потапова, 1888, т. 2, кн. 5-9, 639 с.

22. Геродот. История в 9 книгах. — М., тип. Т. Рис, 1885, т. 1, кн. 1—4, 387 с.

23. Геродот. Повествования Иродота Аликарнасского. — С.-П., Императорская ак. наук, 1763, т. 1, 402 с.

24. Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. — М., Московский рабочий. 1985, 365 с.

25. Гомер. Илиада. — М.-Л., Академия, 1935, 606 с.

26. Гомер. Илиада. Одиссея. — М., Просвещение, 1987, 399 с.

27. Гордон. Дневник Гордона от 1655 до 1661 гг. // ЧИОИДРМУ, М., Универст. тип., 1891, кн. 4, с. 1—236.

28. Граевский Криштоф. Показания польского шляхтича Криштофа Граевского о своей поездке в Москву 1574—1575 // ЧИОИДРМУ, М., Моск. универст., 1905, кн. 1, с. 1-16.

29. Д'Артаньян. Мемуары мессира Д'Артаньяна. — М., Антанта ЛТД, 1995, т. 1 — 455 с; т — 2, 437 с; т — 3, 536 с.

30. Двенадцатый год. Показания участников и очевидцев// Русский архив, М., Синодальная тип., 1910, № 6, с. 197—251.

31. Де-ла-Флиз. Поход Наполеона в Россию в 1812 г. — М., Образование, год изд. не указан, 132 с.

32. Диакон Лев. История. — М., Наука, 1988, 240 с.

33. Длугош Ян. Грюнвальдская битва. — М.-Л., Наука, 1962, 212 с.

34. Дурова Н.а. Избранные сочинения кавалерист-девицы Н.А.Дуровой. — М., Московскийрабочий. 1988, 574с.

35. Ермолов А.П. Записки А.П.Ермолова 1798—1826. — М., Высшая школа, 1991,463 с.

36. Желябужский И.А. Дневные записки И.А. Желябужского // Русский архив, М., Сиодальная тип., 1910, № 9, с. 7—120.

37. Жолкевский. Записки о Московской войне. — С.-П., тип. Э. Праца, 1871,306 с.

38. Знаменитые греки и римляне. — С.-П., Эпоха, 1993, 441 с.

39. Изборник. Повести Древней Руси. — М., Худ, лит., 1986, 447 с.

40. Иоасафовская летопись. — М., Ак. наук СССР, 1957, 237 с.

41. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. — С.-П., Алетейя, 1997, 505 с.

42. Ипатьевская летопись // ПСРЛ, М., Восточн. лит., 1962, 938 столбцов.

43. Карпини Плано. — Джованни дель Плано Карпини. История монголов; Гельом де Рубрук. Путешествие в восточные страны; Книга Марко Поло. — М., Мысль, 1997, 461 с.

44. Катон Марк Порций. Земледелие. — М.-Л., Наука, 1950, 219 с.

45. Кесарийский Прокопий. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. — М., Наука, 1993, 570 с.

46. Клари Робер. Завоевание Константинополя. — М., Наука, 1986,174 с.

47. Коленкур Арман. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. — Смоленск, Смядынь, 1991, 307 с.

48. Коммин Филипп. Мемуары. — М., Наука, 1986, 496 с.

49. Комнина Анна. Алексада. — М., Наука, 1965, 688 с.

50. Корб Георг Иоганн. Дневник Иоганна Георга Корба во время посольства Императора Леопольда I в Московское государство

в 1698 г. // ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1867, кн. 3, 4, с. 207-383.

51. Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. — С.-П., Археолог, комисс, 1884, 196 с.

52. Крисп Гай Саллюстий. Сочинения К.К.Саллюстия все, какие до нас дошли. — М., тип. Волкова и Ко, 1857, 244 с.

53. Крисп Гай Саллюстий. Югуртинская война. — Царское село, то-полит. В.А. Вацлика, 1891, ч. 1 — 91 с, с. 42-84.

54. КсеносЬонт. Анабасис. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1951, 297 с.

55. Ксенофонт в изложении А. Транта. — СПб., тип. А.М. Котомина и А.Е.Ландау, 1876, 206 с.

56. Ксенофонт. Греческая история. — С.-П., Алетейя, 1993, 444+2 с.

57. Ксенофонт. Киропедия. — М., Наука, 1976, 334 с.

58. Ксенофонт. О коннице. Выдержки из сочинений. СПб., скороп. В Кене и Ко, 1874, 24 с.

59. Кудруна. — М., Наука, 1983, 400 с.

60. Ливии Тит. Война с Ганнибалом. — М., Ниппур, 1993, 408 с.

61. Ливии Тит. История народа римского. — СПб., тип. Хотинского, 1867, т. 5, 473 с.

62. Ливии Тит. История Рима от основания города. — М., Наука, 1989, т. 1,575+1.

63. Ливии Тит. Нашествие Аннибала. — С.-П., тип. М. Волкова, 1911, ч. 2 (комментарии), 164 с.

64. Ливии Тит. Римская история от основания города. — М., тип. Е.К. Гербека, 1901, т. 2 — 309 с; т. 3 — 325 с; 1897, т. 5 — 317 с.

65. Ложье Цезарь. Дневник офицера Великой армии в 1812 г. М., Задруга, 1912, 367 с.

66. Лукиан Марк Анней. Фарсалия. — М., Наука — Ладомир, 1993, 348 с.

67. Маврикий. Тактика и стратегия. — С.-П., Столичн. скороп. С.Х. Золотухина, 1903, 241 с.

68. Макиавелли Никколо. О военном искусстве. — М., Воениздат, 1939, 222 с.

69. Марцеллин Аммиан. Римская история. — С.-П., Алетейя, 1994, 558+11 с.

70. Масса Исаак. Краткое известие о Московии в начале XVIII в. — М., Соцэкгиз, 1937, 206 с.

71. Материалы по истории русско-монгольских отношений 1607—1636 гг. Сборник документов. — М., Восточн. лит., 1959, 351 с.

72. Махабхарата. Адипарва. — М.-Л., Наука, 1950, 737 с.

73. Махабхарата. Виратапарва. — Л., Наука, 1967, 210 с.

74. Махабхарата. Удьйогапарва или книги о старании. — Л., Наука, 1976, 590 с.

75. Мнишек Марина. Дневник Марины Мнишек и послов польских // Сказания современников о Димитрии Самозванце. — СПб., тип. Импер. Российск. акад., 1834, ч. 4, 232+13 с.

76. Монтекукули. Записки Раймунда графа Монтекукули генерала цесарских войск… — М., Импер. Моск. универс, 1760, 452 с.

77. Наполеон Бонапарт. Воспоминания и военно-исторические произведения. — С.-П., изд-во не указано, 1994, 702 с.

78. Непот Корнелий. О знаменитых иноземных полководцах. — М., Моск. универс, 1992, 208 с.

79. Никифор. Ошибка с неприятелем // История Льва Диакона и другие сочинения византийских писателей. — СПб., Импер, акад. наук, 1820, 200 с.

80. Никифор. Стратегика императора Никифора // Записки Им-пер. акад. наук. — С.-П., Импер. акад. наук, 1908, т. 8, № 9, 58 с.

81. О конной экзерциции и о должностях при оной. — СПб., Гос. военн. коллегия, 1766, 229 с.

82. Олеарий Адам. Подробное описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 гг. // ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1869, кн. 3-е. 693-796; кн. 2-531-692.

83. Павсаний. Описание Эллады. — С.-П., Алетейя, 1996, т. 1 — 336 с; т. 2 — 533 с.

84. Паерле Георг. Записки Георга Паерле // Сказания современников о Димитрии Самозванце. — СПб., Импер. Российск. акад., 1832, ч.2,218 с.

85. Паллас Пётр Симон. Средневековые путешественники, посещавшие Россию или говорившие о ней: Пётр Симон Паллас, Антоний Дженкинсон и Вейт Веринг // ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1865, кн. 1, с. 293-359.

86. Памятники литературы Древней Руси. XIII в. — М., Худ. лит., 1981,616 с.

87. Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV вв. — М., Худ. лит., 1981,600 с.

88. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV в. М., Худ. лит., 1982,638 с.

89. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI вв. — М., Худ. лит., 1984, 768 с.

90. Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI в. — М., Худ. лит., 1986, 640 с.

91. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в. — М., Худ. лит., 1986, 640 с.

92. Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало XVI вв. — М., Худ. лит., 1987, 616 с.

93. Памятники литературы Древней Руси. XVII в. Книга I. — М., Худ. лит., 1988,704 с.

94. Памятники литературы Древней Руси. XVII в. Книга II. — М., Худ. лит., 1989,704 с.

95. Патриаршая или Никоновская летопись // ПСРЛ. — М., 1965, т. 9-256 с; т. 10-244 с.

96. Патеркул Веллей. Римская история. Книги II // ВДИ, М., Наука, 1984, № 4 (171), с. 221-238.

97. Пётр Великий. Сборник статей под ред. А.И. Андреева. — М.-Л., Ак. наук союза ССР, 1947, т. 1, 432 с.

98. Плиний Младший. Письма Плиния Младшего. — М., Наука, 1984,405 с.

99. Плиний Старший. Естествознание об искусстве. — М., Ладомир, 1994, 941 с.

100. Плутарх. Застольные беседы. — Л., Наука, 1990, 592 с.

101. Плутарх. Избранные жизнеописания. — М., Правда, 1990, т. 1, 590 с; т. 2, 606 с.

102. Плутарх. Сравнительное жизнеописание. — М., Наука, 1961, т. 1, 503 с; 1962, т. 2, 545 с; 1964, т. 3, 545 с.

103. Повести о Куликовской битве. — М., Ак. наук СССР, 1959, 601 с.

104. Повесть о прихождении свейского краля с немцы под град Псков // ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1869, кн. 1, с. 3-8.

105. Полибий. Всеобщая история в 40 книгах. — М., тип. Е.Г. Потапова, 1895, т. 2, 805 с.

106. Полибий. Всеобщая история в 40 книга. — М., тип. Е.К. Гербека, 1899, т. 3,797 с.

107. Полиэн. Стратегемы. — СПб., тип. Гутенберга, 1842, 575 с.

108. Посошков И.Т. Книга о скудости и богатстве. — М., Ак. наук СССР, 1951,408 с.

109. Похищение быка из Куальнге. — М., Наука, 1985, 495 с.

110. Радзивиловская летопись. — М. —С—П., Глаголь, 1994, т. 1 — 251 лист; т. 2 —415 с.

111. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1952, кн. 1 — 221 с; кн. 2 — 315 с.

112. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1946, т. 3, 340 с.

113. Ригведа. Избранные гимны. — М., Наука, 1972, 418 с.

114. Роос Генрих. С Наполеоном в Россию. Записки врача Великой армии. — М., Сфинкс, 1912, 334 с.

115. Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. — С.-П., Лениздат, 1991,718 с.

116. Руа И. Французы в России. Воспоминания о кампании 1812 г. и о двух годах плена в России. — С.-П., Луч, 1912, 207 с.

117. Румянцев П.А. Архив военно-походной канцелярии графа П.А. Румянцева-Задунайского. ч. 2. 1770-1774 гг. // ЧИОИДРМУ, М., Универс. тип., 1865, кн. 2, с. 1-330.

118. Румянцев П.А. Документы (1756-1763). — М., Воениздат, 1953, т. 1 — 688 с; т. 2 — 863 с.

119. Румянцев П.А. — П.А.Румянцев, А.В.Суворов, М.И. Кутузов. Документы и материалы. — Киев, Наукова думка, 1974.

120. Руф Квинт Курций. История Александра Македонского. — М., Моск. Универс, 1993, 334 с.

121. Сборник Императорского русского исторического общества. — С.-П., тип. М.М.Стасюлевича, 1878, т. 25, 516 с.

122. Сборник Русского исторического общества. — С.-П., тип. Второго отделения собст. Его Импер. Велич. канцелярии, 1873, т. 11,565 с.

123. Семилетняя война. — М., Воен. издат. Мин. ВС Союза ССР, 1948,914 с.

124. Сен-Симон. Мемуары. Избранные части подлинных воспоминаний герцога де Сен-Симона о царствовании Людовика XIV

и эпохе регентства. — М.-Л., Академия, 1934, т. 1 — 510 с; 1936, т. 2 — 475 с.

125. Сказание о Борисе и Глебе. — М., Книга, 1985, т. 2, 149 с.

126. Сказание о Мамаевом побоище. — М., Книга, 1980, т. 2, 147 с.

127. Сочинения князя Курбского. — С.-П., тип. М.А. Алесандровича, 1914, 621 столбец.

128. Страбон. География. -Л., Наука, 1964, 941 с.

129. Суворов А.В. Документы. — М., Воениздат, 1951, т. 2, 688 с.

130. Суворов А.В. Полковое учреждение. — М., Военн. издат. Мин. ВС Союза ССР, 1949, 152 с.

131. Суньцзы. Трактат о военном искусстве. Под ред. Конрада Н.И. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1950, 404 с.

132. Тацит Корнелий. Анналы. Малые произведения. — Л., Наука 1969, т. 1,444 с.

133. Тацит Корнелий. История. — Л., Наука, 1969, т. 2, 370 с.

134. Тимофеев Иван. Временник Ивана Тимофеева. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1951, 511 с.

135. Транквилл Гай Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. — М., Ак. наук СССР, 1966,375 с.

136. Трубецкой В. Записки кирасира. — М., Россия, 1994, 219 с.

137. Турский Григорий. История франков. — М., Наука 1987, 461+1 с.

138. 1812 г. Воспоминания воинов русской армии. — М., Мысль, 1991, 478 с.

139. Усама ибн Мункиз. Книга назиданий. — М., Восточн. лит. 1958, 327 с.

140. Уцзы. Трактат о военном искусстве. Под ред. Конрада Н.И. — М., Восточн. лит. 1958, 131 с.

141. Фирдоуси. Шахнаме. — М., Худ. лит., 1972, 797 с.

142. Флавий Иосиф. Иудейские древности. — М., Крон-пресс, 1996, 348 с.

143. Французы в России. 1812 г. по воспоминаниям современников-иностранцев. — М., Задруга, 1912, ч. 1 — 200 с; ч. 2 — 228 с; ч. 3-387 с.

144. Фукидид. История. — Л., Наука, 1981, 543 с.

145. Хрестоматия по Древней истории. — М., Учпедгиз, 1936, т. 1 — 236 с.

146. Хрестоматия по истории Древного Востока. — М., Восточн. лит., 1963,544 с.

147. Хрестоматия по истории Древнего мира. — М., Учпедгиз, 1950, т. 1-359 с; 1953, т. 3-276 с.

148. Хрестоматия по русской военной истории. М., Воениздат, 1947, 639 с.

149. Цезарь Гай Юлий. Записки Юлия Цезаря и его продолжателей. — М., День, 1991, т. 1 — 190 с; т. 1. — 183 с.

150. Чичагов. Переправа через Березину // Русский архив. — М., тип. Грачёва и Ко, 1870 г., с. 1147-1178.

151. Шлейссингер Георг Адам. Рассказ очевидца о жизни Московии конца XVII в. // Вопросы истории. — М., Правда, 1970, № 1, 222 с.

152. Экзерциция и учреждение строев и всяких церемониалов регулярной кавалерии 1755 г. — выходных данных нет, 202, с. + схемы.

153. Элиан. Пёстрые рассказы. — М., Наука—Ледомир, 1995, 186 с.

154. Элиан. Элиана различные повести. — М., типограф. Компания, 1787,ч. 1-132 с; ч. 2-130 с.

155. Эрлезунд Пётр Петея. Подлинное и подробное описание русских государей, правивших в России с 752 года… // ЧИОИДР” МУ — М., Университ. тип., 1866, кн. 1, с. 89-184.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ И ДОКУМЕНТЫ
156. Амельченко. В.В. Дружины Древней Руси. — М., Воениздат, 1992, 143 с.

157. Барг М.А. Кромвель и его время. — М., Учпедгиз, 1950, 272 с.

158. Беловинский Л.В. О российской гусарской службе / Вопросы истории. — М., Наука, № 4, с. 174—177.

159. Беляев Г. О русском войске в царствование Михаила Фёдоровича и после него, до преобразований, сделанных Петром Великим. — М., Универс. тип. 1846,118 с.

160. Беспалов А.В. Северная война Карла XII и шведская армия. — М., Рейтар, 1998, 46 с.

161. Бехайм В. Энциклопедия оружия. — С.-П., Санкт-Петербург, оркестр, 1995, 574 с.

162. Блаватская Т.В. Ахейская Греция. — М., Наука, 1966, 255 с.

163. Блаватский В.Д. Очерки военного дела в античных государствах Северного Причерноморья. — М., Ак. наук СССР, 1954,158 с.

164. Богданович М. История Отечественной войны 1812 г. по достоверным источникам. — СПб, тип. С. Сруговщикова, Г. Похитонова, Н. Водова и Ко, 1859, т. 1 — 555 с; 1859, т. 2 — 651 с; 1860, т. 3-541 с.

165. Боголовская И.В. Одежда оседлых народов Ханаана по древнеегипетским изображениям XVI—XII вв. до н.э. // ВДИ, — М.-Л., Наука, 1980, № 3, с. 117-140.

166. Борисов Н.С. Русские полководцы XII—XVI вв. — М., Просвещение, 1993, 191 с.

167. Боярский П.В. Седлайте коней. — М., Детская литература, 1994, 158 с.

168. Буганов В.И., Буганов А.В. Полководцы. XVIII в. — М., Патриот, 1992, 431 с.

169. Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1947, № 22, с. 42— 100.

170. Вайнштейн О.Л. Россия и Тридцатилетняя война. — М., Госполитиздат, 1947, 216 с.

171. Варёнов А.В. Иньские колесницы // Известия Сибирского отделения Ак. наук СССР. — Новосибирск, Наука, 1980, № 1, с. 164-169.

172. Военное дело в Древней Индии // Культура Древней Индии. — М., Наука, 1975, с. 379-398.

173. Волынский Н. Постепенное развитие русской регулярной конницы в эпоху Великого Петра с самым подробным описанием участия её в Великой Северной войне. — С.-П., тип. А.С. Суворина. Новое время, 1912, выпуск 1 (1698-1706 гг.), 304 с.

174. Воскресенский Н.А. Законодательные акты Петра I. — М.-Л., Ак. наук Союза ССР, 1945, т. 1, 601 с.

175. Всемирная история. — Минск, Литература, 1996, т. 1 — 527 с, т. 2-511 с; 1997, т. 3 — 511 с, т. 5 — 547 с, т. 7 — 592 с, т. 8 — 527 с, т. 9 — 591 с, т. 10 — 479 с, т. 11 — 590 с; 1996, т. 12 — 591 с, т. 13-559 с; 1997, т. 14-511 с, т. 15-511 с, т. 17 — 559 с.

176. Газовгинзберг A.M. Секрет пращи Давида // Палестинский сборник. — М.-Л., Наука, 1966, № 15 (78), с. 54-59.

177. Георгадзе Г.Г. Борьба хеттов за Северную Сирию в период Древнего царства // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1953, № 1, с. 3-22.

178. Георгадзе Г.Г. Текст Анитты и некоторые вопросы ранней истории хеттов // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1865, № 4, с. 87-111.

179. Герои и битвы. Общедоступная военно-историческая хрестоматия. — М., Современник, 1995, 476 с.

180. Годунов В., Королёв К. История 3-го уланского Смоленского Императора Александра III полка 1708—1908 гг. — Либава, тип. Любавский вестник, 1908, 113 с.

181. Горелик М.В. Боевые колесницы Переднего Востока III—II тысячелетий до н.э. // Древняя Анатолия. — М., Наука, 1985, с. 183-202.

182. Горелик М.В. Защитное вооружение персов и мидян ахеменидского времени // ВИД. — М.-Л., Наука, 1982, № 3, с. 90-105.

183. Горелик М.В. Оружие Древнего Востока. — М., Наука — Восточн. лит., 1993,347 с.

184. Горемыкин О. Руководство к изучению тактики. — СПб., тип. Военно-учебн. завед., 1849, т. 1 — 248 с, т. 2 — 147 с.

185. Гринёв С.А. Была ли конница у древних руссов. — Киев, тип. Й. Крыжановского и В. Авдюшенко, 1895, 30 с.

186. Гриценко. Развитие конницы на Руси со времён её появления до образования её в регулярные полки. С.-П., Мин. ВД, 1894, 50 с.

187. Грозный В. Об одной интересной хеттской иероглифической надписи // ВДИ. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1938, № 1, с. 23-29.

188. Гумилёв Л.Н. Древние тюрки. — М., Клышников — Комаров и Ко, 1993, 523 с.

189. Гумилёв Л.Н. Конец и вновь начало. — М., Ди Дикс, 1997, 541 с.

190. Гумилёв Л.Н. Хунну. — С.-П., Тайм-аут- компасе, 1993, 224 с.

191. Гусар или короткие правила для лёгких войск. — М., тип. Импер. Моск. универс. 1764, 96 с.

192. Двенадцатый год и иностранные художники XIX в. в России. — С.-П., Сириус, 1912, 162 с.

193. Де-ла-Рош Аймон. Карманная книжка о службе лёгкой кавалерии. — СПб, тип. Генерального департамента Ген. Штаба, 1834, 27 с.

194. Де-ла-Рош Аймон. Наставления лёгким войскам и офицерам службы в передовых постах. — М., Универс. тип., 1835, 216 с.

195. Дельбрюк Ганс. История военного искусства. — С.-П., Наука — Ювента, 1994, т. 1 — 416 с; т. 2 — 352 с; т. 3 — 448 с.

196. Дельбрюк Ганс. История военного искусства в рамках политической истории. — Л., Печатный двор, 1930, т. 4, 500 с.

197. Денисон. История конницы. — С.-П., тип. А. Бенке, 1897, 432 с.

198. Домнин А. Рубка и прикладное фехтование в коннице. — М.-Л., Гос. издат. отдела военн. лит., 1927, 70 с.

199. Древние цивилизации. — М., Мысль, 1989, 479 с.

200. Дробинский А.И. Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1948, № 26, с. 95-127.

201. Дрэйпер Дж, Лошади и уход за ними. — Минск, Белфакс, 1997, 256 с.

202. Дунаевская И.М., Редер Д.Г. Бедржих Грозный // ВДИ. — М., Ак. наук СССР, 1953, № 3, с. 224-225.

203. Дьяков И.М. Ассиро-вавилонские источники по истории Урарту // ВДИ. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1951, № 2, с. 29-39.

204. Дюпюи Р. Эрнест, Дюпри Тревор Н. Всемирная история войн. — М.-С.-П., Полигон -ACT, 1997, кн. 1 — 937 с; кн. 2 — 894 с.

205. Дюрант Вилл. Жизнь Греции. — М., Крон-пресс, 1997, 703 с.

206. Заборов М.А. Историография Крестовых походов. (Лит-ра XV-XIX вв.).-М., Наука, 1971,386 с.

207. Заборов М.А. История Крестовых походов в документах и материалах. — М., Высшая школа, 1977, 272 с.

208. Замаровский В. Тайны хеттов. — М., Наука, 1968, 335 с.

209. Замятин ГА. Псковское сидение // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1952, № 40, с. 186-213.

210. Записки о Южной Руси. — С.-П., тип. А.Якобсона, 1856, т. 1 — 322 с; 1857, т. 2-354 с.

211. Звягинцев В.В. Русская армия 1812 — 1825 гг. — Париж, изд-во не указано, 1973, ч. 4, 362 с.

212. Зедделер. История военного искусства средних веков // Обозрение истории военного искусства. — СПб, Импер. ак. наук, 1843, 387 с.

213. Известие о начале, учреждении и состоянии регулярного войска в России // ЧИОИДРМУ — М., Универс. тип., 1874, кн. 3, с. 1-61.

214. Иловайский Д.И. История России. — М., тип. И.Н. Кушнерёва и Ко, 1899, т. 4, вып. 2, 368 с.

215. Инструкции и приказы для кавалерии короля Пруссии Фридриха Великого. — С.-П., Энергия, 1903, 9э с.

216. История боевых искусств. — М., Олимп, 1966, т. 1 — 478 с; 1997, т. 3. 508 с; т. 4-510 с.

217. История русской армии и флота. — М., Русский товарищ, 1911— 1913 гг., переиздание Репроникс, 1993, в микроафишах.

218. Кальянов В.И. О датировке Артхашастры //ВДИ. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1953, № 3, с. 196-207.

219. Караев Г.Н., Потресов А.С. Загадки Чудского озера. — М., Молодая гвардия, 197b, 240 с.

220. Карпов Г. История борьбы Московского государства с польско-литовским в 1462-1508 гг. // ЧИОИДРМУ. — М., Универс. тип., 1866, кн. 3, ч. 1, с. 1-140.

221. Кесслер У. Ричард I Львиное Сердце. — Харьков, Фолио; Ростов-на-Дону, Феникс, 1997, 478 с.

222. Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XII—XV вв. — Л., Наука, 1976, 104+31 с.

223. Кирпичников А.Н. Вооружение Руси IX—XIII вв. // Вопросы истории. -М., Правда, 1970, 222 с.

224. Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. — Л., Наука, 1966, т. 1 — 176 с, т. 2 — 147+34 с; 1971, т. 3 — 92+28 с.

225. Кирпичников А.Н., Черненко Е.В. Конское боевое наголовье первой половины XIII в. из Южной Киевщины // Славяне и Русь. — М., Наука, 1968, 471 с.

226. Клокман Ю.Р. — П.А.Румянцев как военный теоретик // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1951, с. 81—103.

227. книга о лошади. — М., Сельскохоз. лит-ра, 1952, т. 1 — 608 с.

228. Ковалеский В.Б. Конь и всадник. — М., Наука, 1977, 151 с.

229. Ковалеский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана и его путешествие на волгу в 921—922 гг. — Харьков, Харьковский универс, 1956, 347 с.

230. Кожин П.М. Гобийская квадрига // СА. — М.-Л., Наука, 1968, № 3, с. 35-42.

231. Кожин П.М. Кносские колесницы // Археология Старого и Нового света. — М., Наука, 1966, с. 76—81.

232. Кожин П.м. К проблеме происхождения колёсного транспорта // Древняя Анатолия. — М., Наука, 1985, с. 169—182.

233. Кожин П.М. Об иньских колесницах // Ранняя этническая история народов Восточной Азии. — М., Наука, 1977, с. 278—287.

234. Козлов Ю.Ф. От князя Рюрика до императора Николая И. — Саранск, Мордовское изд-во, 1992, 350 с.

235. Комиссаров С.А. Чжоуские колесницы // Известия Сибирского отделения Ак. наук СССР — Новосибирск, Наука, 1980, № 1, с. 156-163.

236. Корибут. Записки тактики для кавалерийских юнкерских училищ. — СПб, тип. В.Безобразова и Ко, 1868, ч. 1, 313 с.

237. Коротков И.А. Иван Грозный. Военная деятельность. — М., Наука, 1952, 88 с.

238. Коське Ф.Я. Племена Северной Парфии в борьбе с македонскими завоевателями // ВДИ. — М., Ак. наук СССР, 1962, № 1, с. 113-125.

239. Крафт Гогенлоэ-Ингелфинген. Беседы о коннице. — Варшава, тип. Окружн. Штаба, 1889, 451 с.

240. Крупное Е.И. О походах скифов через Кавказ // Вопросы скифо-сарматской археологии. — М., Ак. наук СССР, 1954, с. 186— 194.

241. Кузьмина Е.Е. Колёсный транспорт и проблема этнической и социальной истории древнего населения Южно-Русских степей // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1974, № 4, с. 68-87.

242. Кузьмина Е.е. Распространение коневодства и культа коня у ираноязычных племён Средней Азии и других народов Старого света // Средняя Азия в древности и средневековьи. — М., Наука, 1977, с. 28-52.

243. Кузьмина Е.Е. Этапы развития колёсного транспорта Средней Азии в эпоху энеолита и бронзы // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1980, № 4, с. 11-35.

244. Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. — М., Моск. Универс, 1983, 311 с.

245. Кучма В.В. Византийские военные трактаты VI—X вв. как исторический источник // ВВ. — М., Наука, 1979, т. 40, с. 489—75.

246. Кучма В.В. Командный состав и рядовые стратиоты в фемном войске Византии в конце IX—X вв. // Византийские очерки. — М., Наука, 1971, с. 86-97.

247. Кучма В.В. Тактика Льва в исторической литературе // ВВ. — М., Наука, 1969, т. 30, с. 153-165.

248. Кучма В.В. Тактика Льва как исторический источник // ВВ. — М., Наука, 1972, т. 33, с. 75-87.

249. Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе // ВДИ. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1948, № 1, с. 221-315/

250. Латышев В.В. Очерк греческих древностей. — С.-П., Алетейя, 1997, т. 2, 343 с.

251. Левандовский А. Белый слон Карла Великого. Невыдуманные истории. — М., Высшая школа, 1993, 320 с.

252. Ледовое побоище 1242 г. Труды комплексной экспедиции по уточнению места Ледового побоища. — М.-Л., Наука, 1966, 253 с.

253. Лесин В. Бунтари и воины. — Ростов-на-Дону, Феникс, 1997, 508 с.

254. Липшиц Е.Э. О походах Руси на Византию ранее 842 г. // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1948, № 26, с. 312— 331.

255. Литаврин Г.Г. Как жили византийцы. — М., Наука, 1974, 190 с.

256. Литвинский Б.А., Пьянков И.В. Военное дело у народов Средней Азии в VI-IV вв. до н.э. // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1966, № 3, с. 36-52.

257. Маковская Л.К. Ручное огнестрельное оружие русской армии конца XIV — XVIII вв. — М., Военное изд-во, 1992, 200 с.

258. Мальцев А.Н. Война за Белоруссию и Освобождение Смоленска в 1654 г. // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1951, с. 125-143.

259. Марков. История конницы. — Тверь, Тополит. Ф.С.Муравьёва, 1888, ч. 1 — 180 с; 1886, ч. 2 — 220 с; 1887, ч. 3, отд. 1 — 158 с; 1888, ч. 3, отд. 2 — 238 с; 1890, ч. 4, отд. 1 — 316 с; 1892, ч. 4, отд. 2 — 287 с; 1894, ч. 4, отд. 3 — 243 с.

260. Маркс К., Энгельс Ф. Кавалерия // Сочинения. — М., Гос. из-дат. полит, лит., 1959, т. 14, с. 296—325.

261. Матузова В.И. Английские средневековые источники. — М., Наука, 1979, 268 с.

262. Медведев А.Ф. К истории пластинчатого доспеха на Руси // СА. — М., Ак. наук СССР, 1959, № 2, с. 119-134.

263. Миткевич В. Казачья лава. — С. —П., тип. Транке и Фюсно, 1893, 59 с.

264. Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII вв. // ВДИ. — М.-Л., Ак. наук СССР, 1941, № 1, с. 230-280.

265. Моммзен Теодор. История Рима. — С.-П., Наука — Ювента, 1994, т. 1 — 733 с; т. 2 — 334 с; т. 3 — 431 с.

266. Моммзен Теодор. История Рима. — М., Иностранная литература, 1949, т. 5, 631 с.

267. Мурзин В.Ю., Черненко Е.В. О средствах защиты боевого коня в скифское время // Скифия и Кавказ. — Киев, Наукова думка, 1980, с. 155-167.

268. Небольсин П. О русских солдатах и других военных чинах до Петра Великого. — СПб. 1848, с. 123—154 (статьи и журналы «Современник»).

269. Никитский А.Н. Военный быт в Великом Новгороде XI—XV столетий // Русская старина. — СПб., тип. Балашева B.C., 1870, т. 1,610.

270. Новогородова Э.А. Древнейшие изображения колесниц в горах Монголии // СА. — М.-Л., Наука, 1978, № 4, с. 192-206.

271. Нолан. История и тактика кавалерии. — СПб., тип. Товарищ, общ. Польза, 1871, 203 с.

272. О долге и чести воинской в российской армии. — М., Военн. из-дат., 1991, 365.

273. Озаровский. Краткая записка о способе действия лавой. — Тифлис, тип. И.А. Мартиросяна, 1896, 7+2 с.

274. Орлов А.С. Об особенностях формы русских воинских частей (кончая XVIII в.) // ЧИОИДРМУ. — М., Универс. тип., 1902, кн. 4, с. 1-50.

275. Осипов. Новейший и совершенный российский конский знаток, ездок, охотник, заводчик и коновал… — СПб., Импер. тип. 1791,ч. 1-191 с; ч. 2 -184 с.

276. О старинной службе русских дворян // ЧИОИДРМУ. — М., Универс. тип., 1848, кн. 9, 310.

277. Отечественная война 1812 г. в картинах. — М.-Париж, изд-во И.С. Лапина, 1912.

278. Павленко А., Артамонов В. 27 июня 1709 г. — М., Молодая гвардия, 1989, 271 с.

279. Пашуто В.Т. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII в.). — М., Полит, лит., 1956, 279 с.

280. Пенской В.В. Возникновение, становление и эволюция Русской тяжёлой кавалерии в 1731—1801 гг. — М., автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. ист. наук. 1996, 20 с.

281. Пётр I — основоположник военного искусства русской регулярной армии и флота. — М., Военн. изд-во Мин. Обороны Союза ССР, 1952, 286 с.

282. Пичикян И.Р. Ножны ксифосов и махайр в Северной Бактрии // СА, — М.-Л., Наука, 1980, № 4, 202-212.

283. Примечания Брикса к «Истории конницы» Денисона. — СПб, тип. А. Бенке, 1877, 339 с.

284. Пугаченкова Г., Галеркина О. Миниатюры Средней Азии. — М., Изобразительное искусство, 1979, 207 с. 

285. Пугаченкова Г.А. О панцирном вооружении парфянского и бактрийского воинства // ВДИ. — М.-Л., Наука, 1966, № 2, с. 27-43.

286. Развитие тактики русской армии. — М., Военн. издат. Мин. Обороны Союза ССР, 1957, 330 с.

287. Разин Е.А. История военного искусства. — С.-П., Полигон, 1994, т. 1 — 559 с; т. 2 — 654 с; т. 3 — 734 с.

288. Рябинин И. Показания польского шляхтича Криштофа Граевского о своей поездке в Москву 1574—1575 гг. // ЧИОИДРМУ — М., Универс. тип., 1905, кн. 1, с. 1—16.

289. Садиков П.А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. // Исторические записки. — М., Ак. наук СССР, 1947, № 22, с. 132-166.

290. Сахаров В. История конницы. — С.-П., типолит. П.А.Пожарова, 1889, 451 с.

291. Сборник Императ. русск. историч. общ-ва. — С.-П., тип. А.Ф. Штольценбурга, 1911, т. 133, 573 с.

292. Свечников М. Бой конницы // Военно-научное общ-во при военн. ак. РКК, Библиотека красноармейца. — М., 1924, № 16, 68 с.

293. Семёнов В. Военная деятельность Кромвеля 1641—1651 гг. // Исторический журнал. — М., Правда, 1944, № 9, с. 63—74.

294. Скрынников Р.Г. Россия накануне Смутного времени. — М., Мысль, 1981, 204 с.

295. Словарь античности. — М., Прогресс, 1989, 704 с.

296. Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов // Материалы и исследования по археологии СССР. — М., Ак. наук СССР 1961, № 101, с. 161.

297. Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. — М., Наука, 1984, 184+1 с.

299. Солдаты Наполеона. Драгуны и уланы. — Рига, Торнадо, 1997, 40 с.

300. Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. — М., Соц.-эк. лит., 1959, кн. 1 — 810 с; 1960, кн. 2 — 782 с, кн. 3 — 815 с; 1961, кн. 5-755 с.

301. Список гусарского, копейного, рейтарского и солдатского строю. — Кострома, тип. Н.Суморокова, 1793, ч. 1—3, 184 с.

302. Справочники по истории дореволюционной России. Библиографический указатель. — М., Книга, 1978, 639 с.

303. Стасюлевич М. История Средних веков в её писателях и исследованиях новейших учёных. — С.-П., тип. И.Огризко, 1863, т. 1 — 783 с; тип. Рогальского и Ко, 1864, т. 2 — 966 с; тип. М.М.Стасюлевича, 1907, т. 3 — 778 с.

304. Стерри Пол. Лошади. Мир животных. — Минск, Белфакс, 1995, 80 с.

305. Стриннгольм А.И. Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних скандинавов // ЧИОИДРМУ. — М., Универс. тип., 1860, кн. 2, с. 96-216.

306. Строков А.А. История военного искусства. — С.-П., Полигон, 1994, т. 4 — 679 с; Омега — Полигон, т. 5 — 711 с.

307. Тараторин В.В. История боевого фехтования. — Минск, Хар-вест, 1998, 380 с.

308. Тереножкин А.И. Киммерийцы. — Киев, Наукова думка, 1976, 223 с.

309. Толстов С.П. Древний Хорезм. — М., МГУ, 1948, 352 с.

310. Удальцова З.В. Ещё раз о Стратегиконе Псевдо-Маврикия // Средние века. — М., Наука, 1969, с. 61—76.

311. Удальцова З.В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии. — М., Наука, 1974, 351 с.

312. Урусов С.П. Книга о лошади. — С-П., Деятель, 1911, т. 1, 752 с.

313. Фарнаген Энзе. Жизнеописание генерала Зейдлица. — Киев, Универс. тип., 1939, 251 с.

314. Филлис Джеймс. Основы выездки и езды. — М., Турист, 1990, 303 с.

315. Фонвинклер П. Оружие. — М., Софт-Мастер, 1992, 330 с.

316. Фон-Розенберг. Мысли о кавалерийской службе. — С.-П., типолит. Месника и Римана, 1887, 204 с.

317. Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII—XV вв. — М., Высшая школа, 1989, 271 с.

318. Худяков Ю.С. Вооружение кок-тюрок Среднего Енисея // Известия Сибирского отд. Ак. наук СССР. — Новосибирск, Наука, вып. 3, 1980, № 11, с. 91-99.

319. Цвиркун В.И. Гусары в русском войске XVIII в. // ВИЖ. — М., Красная звезда, 1993, № 6, с. 69-71.

320. Череднеченко Н.Н. Колесницы Евразии эпохи поздней бронзы // Энеолит и бронзовый век Украины. — Киев, Наукова думка, 1976, с. 135-150.

321. Черненко Е.В. Длинные копья скифов // Древности Евразии в скифо-сарматское время. — М., Наука, 1984, с. 231—235.

322. Черненко Е.В. Скифский доспех. — Киев, Наукова думка, 1968, 191 с.

323. Шайтанов И.О., Афанасьева О.В. Зарубежная литература. Средние века. — М., Просвещение. — Московский учебник, 1997, 415 с.

324. Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв. — Л., Наука, 1978, 245 с.

325. Шахермайр Ф. Александр Македонский. — Ростов-на-Дону, Феникс, 1997, 571 с.

326. Шиллер Ф. Исторические работы. — М.-Л., Академия, 1937, т. 7,690 с.

327. Шифман И.Ш. Александр Македонский. — Л., Наука, 1988, 206 с.

328. Шовкунов К.П. О развитии казачества в России // ВИЖ. — М., Красная звезда, 1987, № 3, с. 81-84.

329. Энглунд Петер. Полтава. Рассказ о гибели одной армии. — М., Астра семь, 1995, 287 с.

ЛИТЕРАТУРА НА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ:
330. Brazezinski R. Polish Armies 1569-1696. — London, Osprey, 1987, ч.I - 47с.; ч. II - 47с.

331. Cassin-Scomm J. The Greek and Persian Wars 500-323 ВС. — London, Osprey, 1977, 40 с

332. Cernenko E.V. The Scythians 700-300 ВС. — London, Osprey, 1983,40 c.

333. Charm'iand R. Louis XIV's Army- London, Osprey, 1987, 48 с

334. Emir Bukhari. Napoleon's Cuirassiers and Carabiniers. — London, Osprey, 1982, 40 с

335. Emir Bukhari. Napoleons's hussars. — London, Osprey, 1978, 40 с

336. Fosten B. Wellington's Heavy Cavalry. — London, Osprey, 1982, 40 с

337. Fosten B. Wellington's Light cavalry. — London, Osprey, 1982, 40 с

338. Gless K. Das Pferd im Mihtarwesen. — Berlin, Militarverlag der DDR, 1989, 123 c.

339. Gottberg B. Die preussische Caballerie 1648-1871. — Berlin, Milirarberlag der DDR, 1990, 207 с

340. Haymhornmhwaime P. Austrian army of the Napoleonic wars (2): cavalry. — London, Osprey, 1986, 48 с

341. Head D. Armies of the Macedonian and Punic Wars 359 ВС to 146 ВС. — Место издания не указано, 1982, 192 с.

342. Hofschroer P. The Hanoverian. Army of the Napoleonic Wars. — London, Osprey, 1989, 47 с

343. Langer H., Bellicus H. Der Dreissigjahrige krieg. — Edinion Leipzig, 1980, 279 с

344. Michael N. Armies of Medieval Burgundy 1364—1477. — London, Osprey, 1983, 40 с

345. Niolle PhD D. Romano-byzantine armies 4—9 cenmuries. — London, Osprey, 1992, 48 с

346. Pivka O. Napoleon's German Allies (40: Bavarian. — London, Osprey, 1980, 40 с

347. Pivko O. Napoleon's Italian and Neapolitan Troops. — London, Osprey, 1979, 40 с

348. Sekunda N. The Ancient Greeks. — London, Osprey, 1986, 63 с

349. Sekunda N. The Roman Army of Alexander the Creat. — London, Osprey, 1984, 40 с

350. Simkins M. The Roman Army. From Caesar to Constantine. — London, Osprey, 1979, 39 с

351. Simkins M. The Roman Army from Hadrian to Constantine. — London, Osprey, 1979, 39 с

352. Srillman N.. Tallis N. Armies of the Ancient Near East 3000 ВС to 539 ВС. — Место издания не указано, 1984, 207 с.

353. Tincey J. Soldiers of the English Civil War (2): cavalry. — London, Osprey, 1990,63 c.

354. Wagner E. Europen Weapons and Warfare 1618—1648. — London, Books Limired. — Dragne, Artia, 1979, 296 с.

355. Wese T. Armies of the Carthaginian Wars 256—146 ВС. — London, Osprey, 1982, 39 с.


  

Примечания

1

Материалы, наверняка, использовались местные, т. к. привозные, выменянные на продукты производства, оказались бы слишком дорогими.

(обратно)

2

Эниох (греч.) — возница. Парабат (греч.) — воин, сражающийся с колесницы.

(обратно)

3

Хотя некоторые исследователи считают хурритов выходцами с территории, где впоследствии образовалось государство Урарту (современная Армения), (199 с. 91), все сходятся во мнении, что хурриты были прекрасными коневодами.

(обратно)

4

Есть также мнение, что гиксосы были союзом западносемитских аморейских или ханаанских скотоводческих племён (175 т. 2 с. 84). Однако, в то время эти народы не знали тактики колесничного боя с использованием лошадей. Несомненно, они могли входить в число завоевателей, именуемых египтянами «гиксосы», но, скорее всего, находились на вторых ролях, ибо доминирующее положение, наверняка, занимали индоевропейцы, в совершенстве постигшие новую манеру сражения.

(обратно)

5

Специальные приспособления для понукания онагров. Представляли собой палки с вбитыми в них шипами.

(обратно)

6

По принципу древнеримской жатки, или осадной башни, которая придвигалась к стенам города быками, впряжёнными в неё сзади.

(обратно)

7

аконтист — метатель дротика (от греч. аконтис — «дротик)

(обратно)

8

токсот — лучник (от греч. токг.а — «лук»)

(обратно)

9

сфендонет — пращник (от греч. сфендон — «праща»)

(обратно)

10

Гимнеты — от греч. гимной — общее название всех типов легковооружённых воинов.

(обратно)

11

Были и исключения. Найденный в Египте образец колесницы, полностью изготовлен из дерева: ось — из ольхи, колёса и остальные части — из ясеня; ободья колёс обёрнуты берёзовым лыком. Дышло её соединено с осью (208 с. 298; 338 с. 26; 204 т. 1 с. 13). Без сомнения, эта колесница имела ритуальное назначение, поскольку чисто деревянная конструкция не выдержала бы нагрузок ни в быту, ни на войне (181 с. 192).

(обратно)

12

От греч. лох — отряд численностью более 200 воинов.

(обратно)

13

Элиан сообщает, что две колесницы составляли «цигархию», 4 — «сизигию», 8 — «эписизигию», 16 — «харматархию», 32 — «крыло», 64 — «фалангу» (283, с. 16).

(обратно)

14

Разумеется, в расчёт не берутся такие случаи, как тот, когда римляне изготовили двухосные повозки, чтобы отразить атаки слонов царя Пирра в сражении у города Авскула (Аскулуме) в 279 г. до н. э. (341, с. 181; 265 т. 1, с. 321-322; 195 т. 1, с. 223).

(обратно)

15

катафрактарий — тяжеловооружённый всадник (греч.)

(обратно)

16

В трактате Монтекукули чётко оговаривается разница между шеренгой и рядом:

«1. Шеренга, число солдат, поставленных в прямую линию друг подле друга; 2. Ряд, а в нём несколько человек солдат, друг за другом стоят» (76, с. 5).

(обратно)

17

Так как они принимали на себя, в первую очередь, фланговый удар.

(обратно)

18

Разумеется, мы не берём в расчёт уникальные случаи, когда отдельным конникам всё же удавалось прорваться сквозь ряды пехоты и не распространяем эту точку зрения на 18 и 19 века, когда, в результате облегчения вооружения и уменьшения глубины строя пехотинцев, у конницы появилась реальная возможность, атакую пехоту, добиться успеха.

(обратно)

19

Правда, это период раннего средневековья.

(обратно)

20

Гипотоксоты — (греч.) конные лучники.

(обратно)

21

Паноплия — (греч.) комплект полного вооружения воина.

(обратно)

22

Гипоаконтисты — (греч.) конные метатели дротиков.

(обратно)

23

Хотя в примечаниях Бонно-дю-Мартрея к книге Нолана «История и тактика кавалерии» выдвигается другая версия: «Этот строй (клин — В.Т.) скорее был непременным следствием того, что обыкновенно происходит во всякой недисциплинированной массе, где более храбрые и более искусные ездоки располагаются во главе атаки и представляют, таким образом, часть более или менее правильно сформированную» (271, с. 11).

(обратно)

24

Плутарх. Моралии. Изречения царей и полководцев / ВДИ, 198С № 3, с. 241.

(обратно)

25

Часто кони гипотоксотов и гипоаконтистов изображены вообще без каких-либо попон и покрывал.

(обратно)

26

По Курцию Руфу, у персов в состав конницы при Иссе входили: мидийцы — 10 тыс., барканцы — 2 тыс., армяне — 7 тыс., гирканцы и тапуры — 6 тыс., дербики — 2 тыс., племена региона Каспийского моря выставили 200 всадников, а также «неизвестные» племена снарядили 4 тыс. конников (120, с. 26).

(обратно)

27

Варнава Бриссоний в работе «О перском царстве» (Тип. М.Новикова, 1781 г.) называет Гелиодора «Илиодором» (с. 68), точно также, как Геродота «Иродотом». Приведённый отрывок принадлежит Гелиодору и взят из его произведения «Эфиопика» (М., Худ. Лит.; 1965, с. 300— 301). Сам автор жил в III или IV в. до н.э.

(обратно)

28

Ойкумена — по представлению древних эллинов, часть земной поверхности, заселённая людьми.

(обратно)

29

В то время в Древней Индии существовала культура, условно именуемая Харапской или Мохенджо—Даро, по названию холмов, где были раскопаны древнейшие города (175 т. 1, с. 469)

(обратно)

30

Сказания о народных героях. Героический национальный эпос. — М., Школа-Пресс, 1995, 639, с. (с. 15)

(обратно)

31

В понятие «тяжёлая» конница, видимо, входило и «средняя».

(обратно)

32

Махаратхины — «великие колесничные воины» (172, с. 386)

(обратно)

33

Располагалась примерно на месте нынешнего Афганистана, точнее, его северной части.

(обратно)

34

Долина Нила.

(обратно)

35

Пенджаб.

(обратно)

36

Возможно, территория в Западной Индии.

(обратно)

37

Бактрия.

(обратно)

38

Древнее название Павапури в штате Бихар.

(обратно)

39

По древнеиндийским источникам — страна Калинга. Местонахождение точно неизвестно.

(обратно)

40

То есть, такое место, где лошади могли бы свободно кататься на спине. 74

(обратно)

41

Илоты числились официальными государственными рабами Спарты. Лошадей либо поставляли богатые граждане Спарты, либо сами всадники содержали со свой счёт купленных или захваченных у врага. Кроме того, Фукидид упоминает особый отряд из 300 юношей, называвшихся «всадниками»: «…где стоял царь Агис с 300 телохранителями, так называемыми «всадниками» (144, с. 251).

(обратно)

42

Гомотим — «имеющий равные права».

(обратно)

43

Плефр — 29,60 м.

(обратно)

44

По Полибию, до этого в Греции лучшей считалась конница Этолийского союза, основанного около 367 г. до н.э.: «Дело в том, что, уступая другим народам в пехоте, которая и вооружена у них хуже, и имеет строй, непригодный для решительных сражений, этоляне настолько же превосходили прочих эллинов своей конницей, когда сражение ведут небольшие отряды или даже отдельные воины» (102 т. 2, с. 578).

(обратно)

45

Теоретические выкладки Ксенофонта о необходимости применять конский доспех в работе «О коннице», следует воспринимать как рекомендации, предлагаемые автором. Будучи близким другом спартанского царя Агесилая, он наверняка знал об использовании этого рода защиты в коннице монарха. Кроме того, Ксенофонт мог видеть тяжёлую кавалерию персов во время «Похода десяти тысяч греков», в котором участвовал лично, и о котором написал труд «Анабасис».

(обратно)

46

Реб — кличка коня.

(обратно)

47

Данные предположения основаны на сведениях, взятых у императора Никифора и Павсания. Никифор называет непременным атрибутом византийского всадника копьё — контарион, созвучное названием с «контофором». Поскольку у византийцев такими копьями вооружалась первая шеренга, они не могли быть слишком длинными. Что же касается их использования, то у Павсания есть описание битвы между спартанцами и мессенцами, где говорится, что лёгкая пехота последних, кроме луков, прощен и дротиков, имела также длинные пики (83 т. 1, с. 267—268). На основании этих данных можно логически заключить, что подобное оружие могло быть принято и в кавалерии.

(обратно)

48

В категорию гипоаконтистов, видимо, входили доратофоры и контофоры.

(обратно)

49

От слова «локос» — «волк» и «спав» — «тянуть», «тащить» (100, с. 27).

(обратно)

50

По Диодору, македонская кавалерия перед походом насчитывала 1 500 человек (327, с. 45).

(обратно)

51

Брике пишет, что ила делилась на гекатостисы, а они, в свою очередь, на лохи. Однако, это не вяжется со сведениями Арриана, который конкретно указывает, что илы были поделены именно на лохи, а не наоборот (283, с. 40; 8, с. 125).

(обратно)

52

Асканий — сын Энея, основавший город Альба-Лонга.

(обратно)

53

Тевкр был первым царём Трои, поэтому троянцев иногда называли «тевкрами» (295, с. 567).

(обратно)

54

Названия римского аналога мы не знаем.

(обратно)

55

В тот период центурии не являлись чисто военным формированием.

(обратно)

56

Когда возникла такая тактика, точных сведений у нас нет. Предполагают, что её основателем был Марк Фурий Камилл (умер в 364 г. до н.э.).

(обратно)

57

На такие же подразделения делилась пехота союзников.

(обратно)

58

В одном из писем Плиния Младшего к Бебелю Макру он упоминает, что его дядя — Плиний Старший, будучи в молодости префектом конной алы союзников, написал военный трактат «О метании дротиков с коня». К сожалению, до наших дней эта работа не дошла (9о, с. 45).

(обратно)

59

Нет достоверных данных, участвовал ли «Священный отряд» в походе. Но можно предположить, что из их числа были набраны командиры для многонациональной карфагенской армии.

(обратно)

60

Собственно племена галлов или кельтов, по Юлию Цезарю, были лишь одной из трёх основных этнических групп, населявших территорию современной Северной Италии, Франции и часть Северной Испании. Остальные две назывались бельгами и аквитанами. С лёгкой руки античных авторов, вся территория, занимаемая этими народами стала называться Галлией (149 т. 1, с. 29).

(обратно)

61

Объединение  кельтских  племён.

(обратно)

62

По Полибию, это копьё с деревянной ручкой толщиной в палец.

(обратно)

63

Ю. Фронтин. Стратегема // ВДИ, М.-Л., Наука, 1946, № 1, с. 230.

(обратно)

64

Циртия — город на острове Родос.

(обратно)

65

Пергамская и союзная Риму фракийская конница в это время вели бои во Фракии и в сражении не участвовали (265 т. 1, с. 598).

(обратно)

66

От vexillum — боевое знамя.

(обратно)

67

Кроме всего прочего, Марцеллин называет ещё комитов и промотов. Точной характеристики этих подразделений мы не имеем. Известно, что в дословном переводе «комит» значит «оруженосец». Может быть, это выражение употреблялось для обозначения легковооружённых. Известно также, что словом comitatenses римляне называли подвижные части, находящиеся в боевой готовности и расквартированные внутри империи (295, с. 281; 69, с. 64) в противовес limitanei — войскам, стоящим на границах и частью укомплектованных местными жителями. Воины этих войск назывались лимитами (295, с. 317).

(обратно)

68

От foedus — союз.

(обратно)

69

В I — начале II в.в. наместник Понта при Траяне, литератор и историк.

(обратно)

70

Вольноотпущенник Юлия Гигина, лингвист, отличался энциклопедическими знаниями. Жил в начале I в.

(обратно)

71

См. мифы о Геракле.

(обратно)

72

Это отнюдь не значит, что пехота пришла в упадок. В средние века, также, как и в античные, прекрасно понимали силу пехоты и превосходство её над кавалерией в лобовой атаке.

(обратно)

73

От греч. «схоле» — досуг, отдых. В IV в. так стали называть смены императорских телохранителей в обеих империях.

(обратно)

74

А.Пузыревский. История военного искусства в средние века. — С.-П., 1884, ч. 1, с. 47-48.

(обратно)

75

Видимо, из толстой кожи или войлока.

(обратно)

76

По Псевдо-Маврикию, это воины, сражающиеся врассыпную с помощью луков, дротиков и копий.

(обратно)

77

Псевдо-Маврикий называет так воинов, стоящих в плотном боевом порядке. Одна категория всадников могла легко перейти в другую, стоило лишь поменять способ боя.

(обратно)

78

Армейский профессионализм, обозначающий всадника с конём, в отличие от воинов, нёсших вспомогательную службу, числившихся в отряде кавалеристов, но коней не имевших.

(обратно)

79

Раньше авторство трактата приписывалось императору Маврикию (539—602), но затем это мнение было оспорено рядом видных историков. Поскольку имя истинного автора выяснить не удалось, принято писать, что работа «Тактика и стратегия» или «Стратегикон» принадлежит перу Псевдо-Маврикия.

(обратно)

80

Вообще греческое слово «тетра» означает «четыре», и, по логике, получается, что тетрарх командовал или надзирал за 40 воинами. Но также можно допустить и другую версию: Греческое слово «тетрархия» означает «четверовластие», то есть, каждый тетрарх командовал 1/4 частью области. И, если провести аналогию с Псевдо-Маврикием, то получается, что тетрарх командовал или наблюдал за 25 всадниками.

(обратно)

81

Оптиматы — лучшие, отборные воины.

(обратно)

82

Видимо, специальные приспособления, используемые воинами для того, чтобы доспех не натирал шею.

(обратно)

83

Чтобы отгонять мух.

(обратно)

84

Род туники.

(обратно)

85

Разновидность плаща.

(обратно)

86

Возможно, легковооружённые пехотинцы.

(обратно)

87

Разумеется, автор рекомендует данный способ только в том случае, если условия местности это позволяют.

(обратно)

88

Здесь непонятно, что хотел выразить автор словом «куча», возможно это построение колонной или просто толпа.

(обратно)

89

Для того, чтобы освободить проходы отступающим воинам в тыл второй линии.

(обратно)

90

Триболы — приспособления, идентичные «чесноку», описанному Вегецием.

(обратно)

91

Вероятно речь идёт о камнях для пращи.

(обратно)

92

М.А. Заборов называет автора этой рукописи неизвестным — анонимом, между тем М.Стасюлевич указывает конкретное имя.

(обратно)

93

Сказания о народных героях. — М., Школа-пресс, 1995, с. 213.

(обратно)

94

Сержантами во Франции назывались легко- или средневооружённые воины — конные или пешие — необязательно имевшие стрелковое оружие.

(обратно)

95

Эту идею в своё время высказал Келер, но его мысль была отвергнута Дельбрюком, причём последний не выдвинул веских аргументов против (195 т. 3, с. 190).

(обратно)

96

Епископ Ассерий в «Жизни Альфреда Великого» (849—888 гг.) пишет: «…а король, сидя у печки, приводил в порядок лук, стрелы и другие военные принадлежности». (303, т. 2, с. 337; 161, с. 281, рис. 456).

(обратно)

97

От нем. ritter — всадник.

(обратно)

98

К рыцарскому сословию принадлежали и хозяева крупных земельных владений: бароны, виконты, графы и герцоги.

(обратно)

99

В официальных документах определение «копья» встречается с XIV в., но наверняка его появление относится к более раннему периоду, потому что принцип комплектования феодального войска был заложен ещё в XI в.

(обратно)

100

А. Пузыревский. История военного искусства в средние века. V—XVI столетия. — С.-П.; 1884., ч. 1, с. 113.

(обратно)

101

Орёл. — С-П.; 1993, № 3, с. 19.

(обратно)

102

Как показано на рельефе с изображением битвы Максимилиана I (1493—1519 гг.) с турками (204, т. 2, с. 230), или в миниатюре «Прибытие Жанны д'Арк в Шинонский замок» (175 т. 9, с. 37).

(обратно)

103

Монах Матвей Парижский сообщает что «англы провели целую ночь среди песней и попойки» (303, т. 2, с. 893). И это несмотря на усталость. Так почему же нельзя допустить, что часть воинов занималась при этом возведением укреплений, столь необходимых Гарольду в сложившихся условиях? 216

(обратно)

104

183, с. 77-79.

(обратно)

105

О длинных копьях, применяемых рыцарями, говорит Анна Комнина (49, с. 152,219).

(обратно)

106

Имеется в виду два строя — банды, по 250 всадников в каждом. Исходя из расчёта, что воины стояли по 50 человек в шеренге каждого отряда, получается, что собственно рыцарей в войске было около 120—130.

(обратно)

107

Разновидность кинжала, обычно с узким четырёхгранным клинком, рассчитанным на пробивание кольчуги.

(обратно)

108

По другим данным, Ричард имел 80 рыцарей, но только 6 из них были верхом (195, т. 3, с. 257).

(обратно)

109

Славянские хроники. — С.-П., Глаголь, 1996, с. 387-388.

(обратно)

110

Сказания о народных героях. — М, Школа-Пресс, 1995, с. 223.

(обратно)

111

Вотчина — наследуемая форма крупного землевладения на Руси с правом продажи. Передавалась князем в личную собственность боярам за определённые заслуги.

(обратно)

112

Вероятно, в их число входили и дружинники из Пскова, потому что для маленького города 150 всадников — слишком большой отряд.

(обратно)

113

Видимо, в это число были включены женщины, дети и старики.

(обратно)

114

Цейхгауз. — М., 1991, № 1, с. 6; 1993, № 3, с. 21.

(обратно)

115

Цейхгауз. — М., 1993, № 3, с. 21.

(обратно)

116

Минимальный участок земли, запахивающийся человеком на одной рабочей лошади в день назывался «обжа». Три обжи составляли «соху» (300, т. 3, с. 31).

(обратно)

117

Н.Полевой. История Русского народа. — М., Вече, 1997, т. 2, с. 532.

(обратно)

118

В.Калугин. Герои русского эпоса. — М, Современник, 1993, с. 73.

(обратно)

119

Шенкель — внутренняя сторона ноги от колена до стопы.

(обратно)

120

Средневооружённых можно не брать в расчёт, так как эти воины всё равно использовали посадку одного из двух вариантов, в зависимости от желания и мастерства всадника.

(обратно)

121

Исключая Испанию и Италию, где она существовала и ранее.

(обратно)

122

От фр. женет — короткий дротик.

(обратно)

123

«Тонкую цепь французских рыцарей» ни в коем случае не стоит принимать за редкую цепочку отдельных всадников, как это делал Дельбрюк, а позже и другие историки. Речь здесь, несомненно, идёт о построении колонн, в 5—10 шеренг каждая, в одну линию (196, с. 115).

(обратно)

124

Вообще название «кирасир» распространилось на всех всадников, носивших кирасы. Они могли служить в лёгкой коннице, составляя её первые шеренги, и в тяжёлой, следуя за жандармами (196, с. 120).

(обратно)

125

Впрочем, её использовали и раньше в рейтарских полках.

(обратно)

126

Термин «копейщик», как и «кирасир», был широким понятием в XVI-XVII вв. Так назывались жандармы, вооружённые копьями, а также имевшие их менее тяжёлые кирасиры. Кроме того, и в лёгкой кавалерии существовали копейщики (196, с. 120). Строгого разграничения родов конницы и их тактик ещё не существовало ни в регулярных войсках, ни, тем более, в иррегулярных.

(обратно)

127

Кирасирским ротам придавалось, в среднем, 24 аркебузера или карабинера.

(обратно)

128

По Монтекуколи, — личная гвардия «пашей». 290

(обратно)

129

Орёл. — С.-П., 1993, № 3, с. 18.

(обратно)

130

Картина датируется периодом между 1515 и 1520 гг.

(обратно)

131

Орёл. — С.-П., 1993, № 3, с. 19-20.

(обратно)

132

Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. — М., 1865, к. 2, с. 401—402.

(обратно)

133

Иностранцы в Древней Москве. Москва XV—XVII веков. — М., Столица, 1991, с. 12-13.

(обратно)

134

Иностранцы о Древней Москве. — , с. 31—32.

(обратно)

135

Там же, с. 55—56.

(обратно)

136

Иностранцы о Древней Москве, …, с. 68.

(обратно)

137

Восстания Болотникова (1606—1607 гг.) и Разина (1667—1671 гг.).

(обратно)

138

Воины, числившиеся в списках, но по тем или иным причинам не явившиеся на сборы.

(обратно)

139

Вначале в драгуны крестьян не брали и полки состояли из «вольных охочих людей, каковы: беспоместные дети боярские, иноземцы, татары, дети, братья и племянники стрелецкие или казачьи и всяких чинов люди, которые ни в службе, ни в тягле, и ни в пашне, и в холопах ни у кого не служат» (214, с. 128). Во времена Котошихина условия набора изменились.

(обратно)

140

Как эти воины назывались в русском варианте — неизвестно.

(обратно)

141

Разумеется, существовали различные варианты, так как всё зависело от поставок вооружения. 324

(обратно)

142

А. Васильев. Армия Карла XII под Полтавой 27/28 июня 1709 г. — на правах рукописи, с. 2—4.

(обратно)

143

Хотя были варианты, когда и это покупалось самими рустхолларами, но, видимо, в таком случае государство компенсировало затраты.

(обратно)

144

А. Васильев …, с. 16.

(обратно)

145

Alb Aberg, Gote Goransson. Raroliner. — Bokborlager Brabocker, 1976, с 34-35.

(обратно)

146

А. Васильев …, с. 6—7.

(обратно)

147

А. Васильев …, с. 23. 330

(обратно)

148

В уставе подобные действия чётко не оговариваются (15, с. 57). Однако, этот вывод напрашивается сам собой, ибо другим способом вести огонь было бы неэффективно.

(обратно)

149

Видимо, раньше число солдат в полках было различным и могло достигать 1500—2000 всадников.

(обратно)

150

Считается, что они появились в русской коннице с 1705 г. (180, с. 3). У шведов конных гренадер не существовало.

(обратно)

151

Записки Семиона Куроша…, с. 4—6. 336

(обратно)

152

Данные сведения относятся к периоду второй половины войны за Австрийское наследство (1740—1748 гг.) и Семилетней войны.

(обратно)

153

Аналогичная ситуация сложилась и в Семилетнюю войну, в боях с русской армией.

(обратно)

154

Например, кирасирский эскадрон состоял из 63 рядов, выстроенных в 3 шеренги.

(обратно)

155

Природные кавалеристы-наёмники, албанского происхождения.

(обратно)

156

С 1802 по 1812 гг. кирасиры не имели кирас и получили их только перед вторжением Наполеона, а несколько полков — уже в Смоленске, в 1812 г.

Некоторые французские офицеры: Комб (115, с. 160), Жироде-л'Энь (148 ч. 1, с. 142) отмечают, что русские кирасиры носили кирасы только на груди. Возможно, поставленные комплекты оказались неполными, либо сами кирасиры для облегчения веса переделали кирасы, оставив только нагрудную их часть, в стиле второй половины XVIII в.

(обратно)

157

С введением пик в 1806 г., карабины были отменены (211, с. 82). Все уланы с 1807 по 1815 гг. имели из огнестрельного оружия: два пистолета и на эскадрон 16 штуцеров, которыми снабжались фланкеры, стоявшие во второй шеренге.

(обратно)

158

Е.В, Тарле. Нашествие Наполеона на Россию. 1812 г. — М., Военное издательство, 1992 г., с. 275.

(обратно)

159

Рост лошади определяется расстоянием от её переднего копыта до холки.

(обратно)

Оглавление

  • ОТ АВТОРА
  • ГЛАВА 1. О колесницах
  •   ОСНОВНЫЕ ТИПЫ КОЛЕСНИЦ
  •   ТАКТИКА КОЛЕСНИЧЕГО БОЯ
  • ГЛАВА 2. Конница древнего мира
  •   КИММЕРИЙЦЫ И СКИФЫ
  •   АССИРИЯ
  •   ПЕРСИЯ
  •   ИНДИЯ
  • ГЛАВА 3. Конница античного периода
  •   ЭЛЛАДА
  •   МАКЕДОНИЯ
  •   РИМ И ЕГО ПРОТИВНИКИ
  • ГЛАВА 4. Конница средних веков
  •   ВИЗАНТИЯ И ЕЁ ПРОТИВНИКИ
  •   ЕВРОПА И ЕЁ ПРОТИВНИКИ
  •   КОННИЦА РУСИ И МОНГОЛОВ
  • ГЛАВА 5. Конница в эпоху пороха
  •   КОННИЦА ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ XVI—XVII вв.
  •   КОННИЦА ТУРЦИИ
  •   КОННИЦА РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
  •   ТАТАРСКАЯ КОННИЦА
  •   КОННИЦА РУСИ XVI—XVII веков
  • ГЛАВА 6. Европейская конница XVIII века
  •   КОННИЦА ФРАНЦИИ
  •   ШВЕДСКАЯ КОННИЦА В СЕВЕРНОЙ ВОЙНЕ (1700-1721 гг.)
  •   РУССКАЯ КОННИЦА В СЕВЕРНОЙ ВОЙНЕ
  •   КОННИЦА ПРУССИИ В СЕМИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ (1756-1763 гг.)
  •   КОННИЦА АВСТРИИ В ПЕРИОД СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ
  •   КОННИЦА РОССИИ В СЕМИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ
  •   ТАКТИКА РУССКОЙ КАВАЛЕРИИ В БОЯХ С ТУРЕЦКОЙ КОННИЦЕЙ
  • ГЛАВА 7. Эпоха наполеоновских войн
  •   КОННИЦА ФРАНЦИИ
  •   КОННИЦА ПРУССИИ
  •   КОННИЦА АВСТРИИ
  •   КОННИЦА АНГЛИИ
  •   КОННИЦА РОССИИ
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  •   Искусство подготовки лошадей
  •   Кавалерийские построения и тактика
  • БИБЛИОГРАФИЯ
  • *** Примечания ***
    • Скачано с КулЛиб, CoolLib.net