Куда ты идёшь, когда тебе одиноко? Куда ты идёшь, когда тебе грустно? Куда ты идёшь, когда тебе одиноко? Я пойду за тобой, Когда звёзды померкнут в тоске.Райан Адамc
Ужас, всю жизнь преследовавший знаменитого писателя Скотта Лэндона… Ужас, который достался в наследство ни о чем не подозревающей жене Лизи. Как погиб ее муж? Как он жил? В каких лабиринтах кошмара черпал вдохновение? С какими силами заключил тайный, страшный союз? Лизи снова и снова пытается ответить на эти вопросы — и все необратимее запутывается в паутине кошмара — давнего и неизбывного…
Будь я луной, я бы знал, куда упаду.Д. Г. Лоуренс, «Радуга»
Она повернулась и увидела большую белую луну, которая смотрела на неё поверх холма. И грудь открылась навстречу, а лунный свет проник в неё, как в прозрачный кристалл. Она стояла, наполняемая луной, предлагая себя. Обе её груди раздвинулись, чтобы дать место луне, всё тело широко раскрылось, как трепещущий анемон, нежное, распахнутое приглашение, тронутое луной.Д. Г. Лоуренс, «Радуга»
Ты вопрос — а я ответ, Ты желанье — а я исполненье, Ты ночь — а я день. Что ещё? Это прекрасно. Это само совершенство, Ты и я, Что ещё?… Странно, как мы страдаем, несмотря на это!Д. Г. Лоуренс, «Бей Хеннеф»
Кого ты ищешь Как его имя Мать, на поле найдешь В команде игра Это маленький город, сынок Тебе нужно осмыслить Мы одна команда И нам в нем житьДжеймс Макмертри[134]
Обычным, пригожим осенним днем, город Честерс Миллз, штат Мэн, был внезапно отрезан от остального мира невидимым силовым барьером. Самолеты врезаются в купол и падают, пылая, с небес; садовнику отрезает силовым полем руку; люди, выехавшие в соседний город по делам, не могут вернуться к своим близким; автомобили взрываются от столкновения с куполом. Никто не понимает, что это за барьер, откуда он взялся и исчезнет ли он… Дейл Барбара, ветеран конфликта в Ираке, а ныне повар, обнаруживает себя в команде с несколькими отважными жителями — Джулией Шамвей, владелицей городской газеты, помощником врача, женщиной и тремя храбрыми детьми. Против них выступает Большой Джим Ренни — местный политический деятель, который для удержания власти не остановится ни перед чем, даже перед убийством, а также его сын со своим личным «скелетом в шкафу». Но главный их противник — сам Купол. Поскольку времени не просто мало. Время на исходе!
ГОРОДСКАЯ БЮРОКРАТИЯ
Энди Сендерс — первый выборный Джим Ренни — второй выборный Эндрия Гриннелл — третья выборнаяПЕРСОНАЛ «РОЗЫ- ШИПОВНИКА»
Рози Твичел — хозяйка Дейл Барбара — повар Энсон Вилер — посудомойщик Энджи Маккейн — официантка Доди Сендерс — официанткаПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ
Говард (Дюк) Перкинс — шеф полиции Питер Рендольф — заместитель шефа Марти Арсенолт — офицер[135] Фрэдди Дентон — офицер Джордж Фредерик — офицер Руперт Либби — офицер Тоби Велан — офицер Джеки Веттингтон — офицер Линда Эверетт — офицер Стэйси Моггин — офицер/диспетчер Джуниор Ренни — внештатный помощник Джорджия Руа — внештатный помощник Фрэнк Делессепс — внештатный помощник Мэлвин Ширлз — внештатный помощник Картер Тибодо — внештатный помощникПАСТЫРСКАЯ ОПЕКА
Преподобный Лестер Коггинс — Церковь Святого Христа-Спасителя Преподобная Пайпер Либби — Первая Конгрегационная церковьМЕДИЦИНСКИЙ ПЕРСОНАЛ
Рон Гаскелл — врач Расти Эверетт — фельдшер Джинни Томлинсон — медсестра Даги Твичел — санитар Джина Буффалино — медсестра-волонтерка Гарриэт Бигелоу — медсестра-волонтеркаГОРОДСКИЕ ДЕТИ
Малыш Уолтер Буши Пугало Джо Макклечи Норри Келверт Бэнни Дрэйк Джуди и Дженнилл Эверетт Олли и Рори ДинсморВЫДАЮЩИЕСЯ ЖИТЕЛИ ГОРОДА
Томми и Вилла Андерсоны — владельцы / управляющие придорожного ресторана «Диппер» Стюарт и Ферналд Бови — владельцы / управляющие похоронного салона «Бови» Джо Боксер — дантист Ромео Бэрпи — владелец / управляющий универсального магазина Бэрпи Фил Буши — мастер сомнительной репутации Саманта Буши — его жена Джек Кэйл — директор супермаркета Эрни Келверт — директор супермаркета на пенсии Джонни Карвер — заведующий магазином самообслуживания Алден Динсмор — фермер-молочник Роджер Кильян — фермер-птицевод Лисса Джеймисон — городская библиотекарша Клэр Макклечи — мать Пугала Джо Элва Дрэйк — мать Бэнни Стабби Норман — антиквар Бренда Перкинс — жена шефа полиции Перкинса Джулия Шамвей — хозяйка / редактор местной газеты Тони Гай — спортивный репортер Пит Фримэн — фоторепортер Неряха Сэм Вердро — городской пьяницаНЕ МЕСТНЫЕ
Алиса и Эйден Эпплтон — Купольные сиротки («Купротки») Терстон Маршалл — писатель с медицинскими навыками Каролин Стерджес — аспиранткаВЫДАЮЩИЕСЯ СОБАКИ
Горес — пес (корги) Джулии Шамвей Кловер — пес (немецкая овчарка) Пайпер Либби Одри — сука (золотистый ретривер) семьи Эвереттов
«ДЕМОКРАТ» ЧЕСТЕР МИЛЛА год основания — 1890 На службе «Маленького города, похожего на сапожок»!Лозунг также дезинформировал. Честер Милл не был похож на сапожок, потому что напоминал детский спортивный носок, к тому же такой грязный, что мог стоять сам по себе. Хотя и тяготел к намного большему и зажиточнейшему городу Касл Рок[151], который лежал на юго-западе (напротив пятки носка), географически Честер Милл находился в окружении четырех других городков, больших по площади, но менее заполненных людьми: Моттона с юго-востока; Харлоу с северо-востока; с севера ТР-90, населенного пункта без статуса города; а на западе — Таркер Милла. Городки Честер и Таркер называли фабрики-близнецы[152], это было, когда они на пару (в те времена в Центральном и Западном Мэне на всю мощь коптило много бумагоперерабатывающих предприятий) превращали реку Престил в грязную, обезрыбленную сточную канаву, которая почти каждый день меняла свой цвет, к тому же в разных местах по-разному. В те времена можно было отправиться на каноэ из Таркера по зеленой воде, а, достигнув Честер Милла, плыть уже по ярко-желтой Престил прямо до Моттона. К тому же, если вы плыли на деревянном каноэ, с него, ниже ватерлинии облезала краска. Впрочем, последняя из тех высокодоходных загрязняющих фабрик закрылась еще в 1979 году. Престил освободилась от чудных цветов, и рыба в реку вернулась, хотя споры, годится ли она для употребления людьми, продолжаются и поныне. («Демократ» по данному вопросу придерживался мысли: «Конечно!») Количество жителей в городе зависела от сезона. Между Днем памяти и Днем Труда[153] их бывало до пятнадцати тысяч. В другие месяца людей здесь жило немногим более или немногим менее двух тысяч, исходя из баланса рождений и смертей в больнице имени Катрин Рассел, которая считалась наилучшим медицинским заведением на север от Льюистона[154]. Если бы вы спросили у сезонных жителей Милла, сколько дорог ведет к нему и обратно, большинство из них назвали бы вам две: шоссе 117 — на Норвей и Саут-Перис[155], и шоссе 119, которое ведет на Льюистон, проходя перед этим, через центр Касл Рока. Кто прожил здесь лет десять, мог бы вспомнить, по меньшей мере, штук на восемь больше, двухполосных асфальтированных дорог: начиная с Черной Гряды и Глубокой Просеки, которые тянутся к Харлоу и заканчивая той, которая вьется в направлении ТР-90 и носит название Хорошенькая Лощина (такая же красивая дорога, как и ее название). Люди с тридцатилетним и более опытом жизни в этой местности, и если бы еще им дать время на раздумья (самое лучшее, в заднем помещении магазина Брауни, где и сейчас топится дровяная печь), припомнили бы, по крайней мере, еще дюжину проселков, чьи названия варьировались от сакральных — Божий Ручей, до бранных — Малая Сука (хотя на местных картах эта дорога обозначалась всего лишь номером). Старейшим жителем Честер Милла на тот день, который с того времени именовали Днем Купола, был Клейтон Бресси. Он также был самым старым человеком на весь округ Касл, а, следовательно, и обладателем трости «Бостон Пост»[156]. К сожалению, Клейтон уже не соображал, что это такое — трость «Бостон Пост», да и кто он сам такой — не очень помнил. Иногда он принимал собственную прапраправнучку Нелли за свою, уже сорок лет как мертвую, жену, и «Демократ» еще три года назад перестал брать ежегодное интервью у «старейшего гражданина». (Во время последней такой беседы на вопрос о секрете его долголетия, Клейтон отреагировал восклицанием: «Где к черту мой обед?») Провалы в памяти начали одолевать его вскоре после его сотого дня рождения; двадцать первого октября этого года ему исполнилось сто пять. Когда-то он был высококлассным мастером, столяром, который специализировался на шкафах, балюстрадах, фасонной резьбе. В последнее время к его специальностям добавились безоговорочное поедание пудинга-желе и способность иногда успеть к унитазу раньше, чем из него изрыгнётся с полдесятка заляпанных кровью камешков. Но в свои лучшие времена — когда ему было лет восемьдесят пять — он мог перечислить все пути, которые вели к Честер Миллу и из города, и всех вместе их насчитывалось тридцать четыре. Большинство — грунтовки, многие из них всеми забытые, и множество из этих позабытых проселков вились сквозь чащи дремучих лесов, которые принадлежали компаниям «Даймонд Матч», «Континентал Пейпер» и «Америкэн Тимбер»[157]. Итак, в День Купола, незадолго до полудня, каждая из них оказалась наглухо заблокированной.
Привет, любимый. Надеюсь, ты в порядке. Обе Джей наконец-то угомонились. Обе были расстроены и беспокойны на протяжении ночи, но, в конце концов, вырубились. Завтра я с утра на службе целый день и я именно это имею в виду — целый день, с 7:00 до 19:00, приказал Питер Рендольф (наш новый шеф — УЖАС). Марта Эдмандс пообещала взять к себе девочек, благослови Господи Марту. Постарайся не разбудить меня. (Хоть я могу и не заснуть.) Боюсь, впереди у нас трудные дни, но мы их переживем. В кладовке полно пищи, слава Богу. Любимый, я знаю, ты устал, но не выгуляешь ли Одри? У нее так и не прошел тот ее странный скулеж. Может, ощущала приближение этой штуки? Говорят, собаки предчувствуют землетрясение, и возможно… Джуди и Дженни просили передать, что любят папу. И я тоже. Мы успеем поболтать завтра, правда же? Поболтать и скупиться. Мне немножечко страшно.Ему тоже было страшно и не очень радостно от того, что его жене завтра придется работать двенадцать часов в то время, как ему самому — шестнадцать, а то и дольше. Не рад он был и потому, что Джуди и Дженнилл целый день пробудут с Мартой в то время, как им, надо полагать, тоже страшно. Но меньше всего радости он ощущал от того, что должен вести на прогулку собаку, в то время как на дворе уже был почти час ночи. Он подумал, что она действительно могла ощущать приближение барьера; он знал, что у собак развито предчувствие многих явлений, не только землетрясений. Однако, если тот ее странный скулеж действительно был связан с этим, Одри уже должна была бы успокоиться, не так ли? По дороге домой он не слышал городских собак, все они хранили гробовое молчание. Никто не лаял, не выл. Не слышал он также и разговоров о том, чтобы какая-нибудь скулила перед этим. «А может, она сейчас спит себе спокойно на своем лежаке около печи?» — подумал он, открывая двери. Одри не спала. Она сразу подошла к нему, не прыгая радостно, как это бывало по обыкновению: «Ты дома! Ты дома! О, слава Богу, ты дома!» — а подволочилась, чуть ли не украдкой, с виновато поджатым хвостом, словно вместо ласкового поглаживания по голове ожидала удар (которых ни разу не получала). И на самом деле, она вновь скулила. То есть продолжала делать то же самое, что начала еще до появления барьера. На пару недель она вроде бы перестала, и, Расти тогда подумал, что это у нее прошло совсем, а потом завывания начались вновь, иногда тихо, иногда громко. Сейчас она делала это громко — или, может, так только казалось в темной кухне, где не горели цифровые табло на печке и микроволновке и свет над мойкой, который по обыкновению оставляла включенным для него Линда, также не горел. — Перестань, девочка, — попросил он. — Ты перебудишь всех в доме. Но Одри не послушалась. Она ласково ткнулась головой в его колено и подняла глаза от узкого яркого луча фонарика, который он держал в правой руке. Он готов был поклясться, что у нее умоляющий взгляд. — Хорошо, — произнес он. — Хорошо, хорошо. На прогулку. Ее поводок висел на гвоздике около дверей кладовки. Он сделал шаг в том направлении (перед этим перекинув через голову шнурок, повесив себе на шею фонарик), но Одри стремительно забежала вперед его, словно не собака, а кошка. Если бы не фонарик, он бы об нее точно перецепился и упал. Логичное было бы завершение для такого похабного дня. — Подожди всего лишь минутку, подожди. Но она гавкнула на него и пошла на попятную. — Тише! Одри, тихо! Вместо того, что бы замолчать, она вновь залаяла, в спящем доме это прозвучало шокирующе звонко. Он даже вздрогнул от удивления. Одри метнулась вперед, ухватила зубами его за штанину и начала идти на попятную по коридору, стараясь потащить его за собой. Заинтригованный, Расти позволил ей себя вести. Увидев, что он идет, Одри отпустила его брюки и побежала к ступенькам. Преодолела пару ступенек, осмотрелась и гавкнула вновь. Наверху, в их спальне, включился свет. — Расти? — голос Лин звучал мрачно. — Да, это я, — откликнулся он, стараясь говорить как можно тише. — Хотя на самом деле это Одри. Он двинулся вслед за собакой вверх по ступенькам. Одри не промчала их на одном дыхании, как по обыкновению она это делала, а то и дело останавливалась, оглядываясь на него. Для собаководов мимика их животных всегда была полностью понятной, и сейчас Расти увидел в этом большую тревогу. Одри прижала уши к голове, хвост так и оставался поджатым. С тихого скулежа она перешла на высокий уровень. Вдруг Расти подумал, а не прячется ли где-то в доме вор. Кухонные двери были заперты, Лин по обыкновению всегда замыкала все двери, когда оставалась дома сама с девочками, однако… Линда вышла на лестничную площадку, подпоясывая белый махровый халат. Увидев ее, Одри вновь гавкнула. Прозвучало это, как «прочь-с-моего-пути». — А ну-ка перестань, Одри! — прикрикнула женщина, но Одри промчала мимо нее, толкнув ее в ногу так сильно, что Линда даже откинулась на стену. А собака побежала по коридору в сторону детской спальни, где все еще было тихо. Линда также добыла из кармана халата фонарик. — Что это здесь такое творится, ради всего святого… — Думаю, лучше тебе вернуться в спальню, — ответил ей Расти. — Черта с два! Она побежала по коридору, опережая его, тонкий яркий луч прыгал перед ней. Девочкам было семь и пять годков, они недавно вошли в тот период, который Линда называла «фазой женской секретности». Одри уже встала на задние лапы перед их дверями и начала шкрябать их когтями. Расти догнал Линду в то мгновение, когда она приоткрывала двери. Линда влетела вглубь, даже не кинув взгляд на кровать Джуди. А их пятилетняя дочка спала. Не спала Дженнилл. Но и не просыпалась. В то мгновение, как два луча сошлись на ней, Расти все понял, и обругал себя за то, что не осознал раньше того, что происходит — того, что, наверное, длится уже с августа, а может, и с июля. Потому что то, чем удивляла их Одри — тот скулеж, — было хорошо задокументировано. Он просто не замечал правды, хотя она смотрела ему прямо в глаза. Дженнилл, с раскрытыми глазами, в которых виднелись только белки, не билась в конвульсиях (слава Богу, и за это), но дрожала всем телом. Она скинула с себя одеяло ногами, наверное, в начале приступа, и в двойном свете фонариков он увидел влажное пятно на ее пижамных штанишках. Пальцы у нее шевелились так, словно она разминалась, перед тем как начать играть на рояле. Одри села возле кровати, восхищено-внимательно смотря на свою маленькую хозяюшку. — Что это с ней? — вскрикнула Линда. — На другой кровати зашевелилась Джуди. — Мамочка? Уже завтрак? Я опоздала на автобус? — У нее эпилептический припадок, — произнес Расти. — Так помоги ей! — заплакала Линда. — Сделай что-нибудь! Она умирает? — Нет, — ответил Расти, и часть его мозга, которая сохранила способность к анализу, подсказала, что это почти наверняка только незначительный эпилептический припадок — как и все, что могли быть у нее раньше, иначе бы они об этом уже знали. Но все воспринимается по-другому, когда такое происходит с твоим родным ребенком. Джуди села в кровати, раскинув во все стороны свои мягкие игрушки. Глаза у нее были широко раскрыты от испуга, ребенок не очень обрадовался, когда Линда выхватила ее из постели и прижала себе к груди. — Пусть она перестанет! Сделай что-нибудь, чтобы она перестала, Расти! Если это незначительный припадок, он прекратится сам собой. «Прошу Тебя, Господи, пусть он прекратится сам собой», — подумал он. Он обхватил ладонями мелко дрожащую голову Джен, и попробовал легонько ее поднять и покрутить, чтобы проверить, чисто ли в ее дыхательных путях. Сначала у него это не получилось — мешала чертова поролоновая подушка. Он скинул ее на пол. Та, падая, ударила Одри, но собака, не отводя от ребенка влюбленного взгляда, только вздрогнула. Теперь у Расти получилось немного отклонить назад дочкину головку и он услышал ее дыхание. Не учащенное, и не слышно порывистое, как при недостатке кислорода. — Мамочка, что случилось с Джен-Джен? — спросила Джуди сквозь слезы. — Она сошла с ума? Она заболела? — Не сошла с ума, только немножечко заболела, — Расти сам удивился, как спокойно он говорит. — Почему бы тебе не попросить маму отнести тебя вниз в нашу… — Нет! — вскрикнули обе вместе абсолютно гармоничным двуголосьем. — Хорошо, — согласился он. — Тогда ведите себя тихонько. Не напугайте ее, когда она проснется, потому что ей и так будет страшно. — Немного страшно, — исправился он. — Одри, наша дорогая девочка. Ты наша очень-очень хорошая девочка. По обыкновению такие комплименты вызывали у Одри пароксизм радости, но не в эту ночь. Она даже хвостом не вильнула. Вдруг собака выдала короткий рык и легла, опустив морду на лапы. Буквально через несколько секунд, Джен прекратила дрожать и глаза у нее закрылись. — Черт меня побери, — произнес Расти. — Что? — переспросила Линда с кровати Джуди, на краешке которой она сидела с меньшенькой на руках. — Что? — Прошло, — ответил Расти. Но нет. Не совсем. Дженни вновь раскрыла глаза, и они выглядели нормальными, но никого и ничего не видели. — Большая Тыква! — вскрикнула Дженнилл. — Это Большая Тыква во всем виновата! Надо остановить Большую Тыкву! Расти ее легонько встряхнул. — Дженни, тебе что-то померещилось. Наверное, плохой сон приснился. Но все прошло, и с тобой теперь все обстоит благополучно. Какое-то мгновение она еще не приходила в сознание, хотя глаза шевелились, и потому он понял, что дочь его видит и слышит. — Прекрати Хэллоуин, папа! Тебе нужно прекратить Хэллоуин! — Хорошо, доченька, сейчас же. Хэллоуин отменяется. Полностью. Она моргнула, подняла руку, чтобы убрать со лба клок промокших потом волос. — Что? Почему? Я же хотела одеться в костюм принцессы Леи![255] Так все пошло прахом в моей жизни? — заплакала она. Подошла Линда (следом семенила Джуди, держась за край маминой юбки) и, приговаривая: «Ты обязательно выступишь принцессой Леей, дорогуша, я тебе обещаю», взяла Дженнилл на руки. Джен смотрела на своих родителей изумленно, подозрительно, как-то перепугано. — Что вы тут делаете? А она, почему не спит? — показала девочка на Джуди. — Ты описалась в постели, — радостно сообщила Джуди, а когда Джен поняла, что так оно и есть, зарыдала еще сильнее. Расти едва удержался, чтобы не дать меньшей хорошенького тумака. Он всегда считал себя довольно цивилизованным отцом (особенно по сравнению с теми, которые иногда украдкой приводили в больницу своих детей — кого с поломанной рукой, кого с подбитым глазом), но сегодня он себя таким не чувствовал. — Это не имеет значения, — объявил Расти, крепче обнимая Дженнилл. — Это не твоя вина. Ты немного приболела, но теперь все уже прошло. — Ее надо везти в больницу? — спросила Линда. — Только в амбулаторию, и то не сейчас. Завтра утром. Там я подберу для нее необходимое лекарство. — НЕ ХОЧУ НИКАКИХ УКОЛОВ! — заверещала Дженни, рыдания ее еще больше усилились. Расти это понравилось. Здоровая реакция с ее стороны. И мощная. — Уколов не будет, милая, только таблетки. — Ты уверен в этом? — спросила Линда. Расти посмотрел на собаку, которая теперь мирно лежала мордой на лапах, не обращая внимания на все эти драматические перипетии. — Одри уверена, — ответил он. — И с этой ночи она будет спать здесь, с девочками. — Bay! — вскрикнула Джуди. Она стала на колени и театрально обняла собаку. Расти положил руку на плечо жене. А она склонила голову ему на плечо так, словно у нее уже закончились силы держать ее прямо. — К чему это? — спросила она. — Зачем? — Сам не знаю. Просто в знак благодарности за то, что это был лишь незначительный припадок. Сейчас его молитва была услышана.Лин
ПРОЧЬ СЕКРЕТНОСТЬ! СВОБОДУ ЧЕСТЕР МИЛЛУ! ПРОТЕСТУЕМ!!! ГДЕ? Молочная ферма Динсмора на 119 шоссе (достаточно увидеть разбитый лесовоз и военных АГЕНТОВ УГНЕТЕНИЯ)! КОГДА? 14:00 по восточному времени угнетения! КТО? ВЫ и каждый, кого вы сможете привести с собой! Скажите им, что мы желаем рассказать нашу историю масс-медиа! Скажите им, что МЫ ЖЕЛАЕМ ЗНАТЬ, КТО ЭТО СДЕЛАЛ! И ЗАЧЕМ! И главное, скажите им, что МЫ ЖЕЛАЕМ ВЫСКАЗАТЬСЯ!!! Это наш город! Мы должны за него биться! МЫ ДОЛЖНЫ ВОЗВРАТИТЬ ЕГО СЕБЕ!!! У нас можно получить плакаты, но позаботьтесь о том, чтобы принести и свои (и помните — злословие контрпродуктивно). БОРИСЬ С СИСТЕМОЙ! ПРОТИВОДЕЙСТВУЙ ЕЙ ДО КОНЦА!Комитет за свободу Честер Милла
ДЖИМ РЕННИ ПОДЕРЖАННЫЕ АВТОМОБИЛИ ИМПОРТНЫЕ & ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ $ОБЕ$ПЕЧИМ ХОРОШИЙ КРЕДИТ! УПРАВЛЯЙТЕ В ЛУЧШЕМ СТИЛЕ - БОЛЬШОЙ ДЖИМ В ДЕЛЕ!Она обогнала нескольких подростков на велосипедах, и вновь у нее промелькнула мысль, скоро все начнут на них ездить. Хотя до этого не дойдет. Кто-то разберется с этой ситуацией, как в тех фильмах-катастрофах, которые она так любила смотреть по телевизору обкуренной: извержение вулкана в Лос-Анджелесе, зомби в Нью-Йорке. А когда дела вернутся к своему нормальному состоянию, Фрэнки и Тибодо также вновь станут теми же, кем они были раньше: городскими лузерами с мелочью или совсем без монет в карманах. Ну а пока что, лучше всего, что она может делать, это держаться в тени. И вообще, она радовалась, что не рассказала ничего о Доди.
Джеймс… Мне нужно увидеться с тобой сегодня вечером. Господь говорил со мной. Теперь мне нужно поговорить с тобой, прежде чем мне обратиться к городу. Жду твоего ответа. Ричи Кильян доставит твою записку мне.Не Лесс, даже не Лестер. Нет. Преподобный Лестер Коггинс. Не к добру это. Ну почему, почему все это должно случаться одновременно? Мальчик стоял перед книжным магазином, в своей выцветшей футболке и мешковатых, сползающих джинсах он был похож на какого-то неполноценного сироту. Большой Джим кивнул ему, чтобы подошел. Тот с готовностью подбежал. Большой Джим извлек из кармана ручку (на цилиндрике которой шла надпись золотом ВАМ ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ, БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, ПОДАРИТ БИЗНЕС ДЖИМА РЕННИ) и нацарапал ответ из трех слов: Полночь. Мой дом. Сложил бумажку и вручил мальчику. — Отнеси ему. И не читай сам. — Я не буду! Ни за что! Благослови вас Господь, мистер Ренни. — И тебя тоже, сынок, — провел он глазами мальчика. — О чем это он? — спросил Энди. И прежде чем Большой Джим успел что-то ответить, предположил: — О лаборатории? О мете… — Заткни пасть. Энди даже споткнулся, так его это поразило. Большой Джим никогда раньше не говорил ему таких слов. Не к добру это. — Всему свое время, — произнес Большой Джим и отправился навстречу более спешной проблеме.Преподобный Лестер Коггинс
ЖИТЕЛИ ЧЕСТЕР МИЛЛА, ВНИМАНИЕ! БАРЬЕР БУДУТ ПРОБИВАТЬ ВЗРЫВЧАТКОЙ! ОН БУДЕТ ОБСТРЕЛЯН КРЫЛАТЫМИ РАКЕТАМИ ВСЕМ РЕКОМЕНДОВАНО ЭВАКУИРОВАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ЗАПАДНОЙ ГРАНИЦЫ— Могу поспорить, это не подействует, — мрачно произнес Джо, рассматривая карту, очевидно, начерченную вручную внизу газетного листа. Границу между Честер Миллом и Таркер Миллом на ней было выделено красным цветом. Там, где Малая Сука пересекала границу города, стоял черный знак X. Этот знак было подписан: КОНТАКТНАЯ ТОЧКА. — Прикуси себе язык, мальчик, — сказал Тони Гай.
ИЗ БЕЛОГО ДОМА Приветствие и добрые пожелания СОВЕТУ ВЫБОРНЫХ ЧЕСТЕР МИЛЛА: Эндрю Сендерсу Джеймсу П. Ренни Эндрии Гринелл
Уважаемые джентльмены и леди! Прежде всего, я передаю вам свой привет, и от лица всей наций хочу выразить вам глубокое сочувствие и добрые пожелания. Завтрашний день я объявил национальным Днем Молитвы; все церкви будут открыты по всей Америке, люди всех вероисповеданий будут молиться за вас и за тех, кто настойчиво работает для понятия и устранения того, что случилось на границах вашего города. Позвольте мне заверить вас, что мы будем работать, не покладая рук, пока жители Честер Милла не будет освобождены, а виновные в вашем заточении не будет наказаны. Эта ситуация будет улажена — и скоро — такое мое обещание вам и всем жителям Честер Милла. Заявляю это со всей ответственностью высокого должностного лица, вашего Главнокомандующего. Во-вторых, этим письмом рекомендуется полковник Армии США Дейл Барбара. Полковник Барбара служил в Ираке, где был награжден Бронзовой Звездой, Медалью за добросовестную службу и двумя Пурпурными Сердцами. Он был вновь призван на службу и повышен для обеспечения вашей связи с нами и нашей с вами. Я верю, что вы, как настоящие американцы, всячески будете способствовать ему в этом. Как вы будете помогать ему, так и мы будем помогать вам. Первым моим намерением, согласно советам, полученным мной от Объединенного комитета начальников штабов, Министерства обороны и Службы национальной безопасности было: объявить в Честер Милле военное положение и назначить полковника Барбару временным военным комендантом. Однако полковник Барбара заверил меня, что в этом нет необходимости. Он сообщил, что надеется на эффективное сотрудничество с выборными и городской полицией. Он считает, что в его задачи должны входить «советы и согласования». Я согласился с его суждением, которое, впрочем, подлежит дальнейшему пересмотру. В-третьих, я знаю, что вы обеспокоены невозможностью звонить по телефону вашим родным и близким. Мы с пониманием относимся к вашей озабоченности, однако этот режим «телефонного затемнения» будет оставаться императивным для уменьшения риска утечки секретной информации, как в Честер Милле, так и за его пределами. Не считайте это чрезмерной предосторожностью; уверяю вас, это не так. Вполне возможно, что в Честер Милле кто-то владеет информацией, касающейся барьера, которым окружен ваш город. В-четвертых, сейчас мы будем продолжать ограничение допуска средств массовой информации, хотя этот вопрос также подлежит дальнейшему пересмотру. Придет время, когда должностным лицам города и полковнику Барбаре будет полезно провести пресс-конференцию, но в данный период времени, когда все наши усилия направлены на как можно быстрое преодоление этого кризиса, мы считаем такую встречу с прессой гипотетической. Пятый пункт моего письма посвящен интернет-коммуникациям. Объединенный комитет начальников штабов жестко настаивает на временном блокировании электронной почтовой связи, и я склонялся к их мнению. Однако полковник Барбара убедительно отстаивал право граждан Честер Милла на сохранение доступа к интернету. Аргументируя это тем, что электронная переписка на законных основаниях может быть перлюстрирована Советом Национальной Безопасности и на практике контроль над этой коммуникацией может быть установлен легче, чем над связью в сотовой сети. Поскольку он является нашим «оперативным представителем на месте», я, отчасти из гуманных соображений, прислушался к его мнению. Однако это решение тоже подлежит дальнейшему пересмотру; в нашей политике могут произойти изменения. Полковник Барбара будет полноценным участником будущих обсуждений, и мы ожидаем четких рабочих отношений между ним и всеми должностными лицами города. В-шестых, я ответственно заявляю вам о возможности завершения ваших тяжелых испытаний не позже, чем завтра в первом часу по Восточному дневному времени. Полковник Барбара объяснит, какая именно военная операция произойдет в это время, он также заверил меня, что вашими совместными усилиями совместно с мисс Джулией Шамвей, которая является хозяйкой и редактором местной газеты, вы способны проинформировать граждан Честер Милла о том, чего им ожидать. И последнее: вы граждане Соединенных Штатов Америки, мы никогда не бросим вас на произвол судьбы. Наше обещание вам, основанное на святых для нас идеалах, простое: ни один мужчина, женщина или ребенок не будут оставлены без заботы. Все без исключения ресурсы, необходимые для прекращения вашего заключения, будут задействованы. Каждый доллар, который нужно израсходовать для достижения этой цели, будет израсходован. А от вас мы ожидаем веры и сотрудничества. Прошу вас об этом. С молитвой и наилучшими пожеланиями, остаюсь искренне ваш.
Как вы будете помогать ему, так и мы будем помогать вам. Четкие рабочие отношения между всеми должностными лицами города. Это решение подлежит дальнейшему просмотру. От вас мы ожидаем веры и сотрудничества.Последняя — наиболее выразительная. Большой Джим был уверен, что этот треклятый защитник абортов не имеет никакого понятия о вере, для него это только прикладное словцо, но, когда он говорит о сотрудничестве, он четко понимает, что имеет в виду, и Джим Ренни также это чудесно понимает: это бархатная перчатка, внутри которой железная рука со стальными пальцами. Президент обещает сочувствие и поддержку (он видел искренние слезы на глазах замороченной лекарством Эндрии Гринелл, когда она читала это письмо), но, если читать между строк, правда становится очевидной. Это письмо-угроза, неприкрыто откровенная. Сотрудничайте, потому что иначе не будет у вас интернета. Сотрудничайте, потому что мы составляем списки покорных и неслухов, и вам очень не понравится найти себя в списке последних, когда мы к вам прорвемся. Потому что мы все припомним. Сотрудничай, друг. Потому что иначе… Ренни подумал: «Никогда я не отдам мой город под руководство повара, который отважился тронуть пальцем моего сына, а потом еще и противился моей власти. Никогда этому не бывать, ты, обезьяна. Никогда». А еще он подумал: «Тише, спокойнее». Пусть полковник Кухмистер изложит их большой военный план. Если по факту тот подействует, хорошо. Если нет, свежеиспеченный полковник Армии США откроет для себя новое значение выражения: в глубине вражеской территории. Большой Джим улыбнулся и произнес: — Давайте зайдем вовнутрь, идемте. Похоже, нам многое надо обсудить.
ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ ЧЕСТЕР МИЛЛА! ЭТА МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ! ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ, ИДИТЕ НА ЗВУК МОЕГО ГОЛОСА! ЭТА МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ!Терстон Маршалл и Каролин Стерджес сели в кровати, слушая тот голос, вытаращив друг на друга глаза. Они работали преподавателями Эмерсон-Колледжа в Бостоне, Терстон — полный профессор английской литературы (и приглашенный редактор очередного выпуска «Лемехов»[325]), Каролин — аспирантка и ассистентка на том же факультете. Любовниками они были последние полгода, и цветы их любви уже потеряли свежесть. Находились они в домике Терстона на Честерском озере, которое пролегало между Малой Сукой и рекой Престил. Приехали на длинный уик-энд ради «наслаждения листопадом», но растительность, которой они наслаждались с прошлой пятницы, большей частью принадлежала к лобковой. В домике не было телевизора; Терстон Маршалл ненавидел телевидения. Радио было, но они его не включали. Это случилось в восемь тридцать утра, в понедельник, двадцать третьего октября. Оба не имели понятия, что рядом происходит что-то, пока их не вырвал испуганными из сна этот трубный глас. ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ ЧЕСТЕР МИЛЛА! ЭТА МЕСТНОСТЬ… Он приближается. Уже совсем близко. — Терстон! Трава! Куда ты положил траву? — Не волнуйся, — произнес он, но дрожь в его голосе наводило на мысль, что сам он воспользоваться собственным советом не способен. Высокий, стройный мужчина с густыми седеющими волосами, которые он собирал на затылке в хвостик. Сейчас его волосы висели свободно, почти достигая плеч. Ему было шестьдесят; Каролин двадцать три. — Все лесные домики здесь пусты в эту пору года, они просто ездят туда-сюда по дороге, по Малой Сук… Она ухватила его за плечо — блядство. — Наша машина! Они увидят машину возле дома. Гримаса типа «ух, бля» промелькнула у него на лице. …ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ! ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ, ИДИТЕ НА ЗВУК МОЕГО ГОЛОСА! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! Уже совсем близко. Терстон теперь слышал также голоса других людей, усиленные громкоговорителями, голоса копов с громкоговорителями — но этот звучал уже едва ли не рядом. МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУ… тишина на мгновение, а потом: ЭЙ, В ДОМЕ! ВЫХОДИТЕ СЮДА! НЕ МЕДЛИТЕ! Какой кошмар. — Куда ты девал траву? — тряхнула она его вновь. Трава осталась в другой комнате. В пластиковом пакете, который, теперь уже полупустой, стоял рядом с тарелкой, на которой со вчерашнего вечера лежал недоеденный сыр и крекеры. Если кто-то зайдет, это будет первым, что он, черт побери, увидит. ЭТО ПОЛИЦИЯ! МЫ ЗДЕСЬ НЕ ДУРАКА ВАЛЯЕМ! ЭТА МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ! ЕСЛИ КТО-ТО ЕСТЬ ВНУТРИ, выходите, пока мы вас не вытащили оттуда! «Свиньи, — подумал он. — Местные свиньи со свиными мозгами». Терстон выскочил из кровати и бросился через комнату, с растрепанными волосами, виляя худыми ягодицами. Этот домик после Второй мировой построил его дед, здесь было лишь две комнаты: большая спальня с видом на озеро и гостиная / кухня. Электричество подавал старый генератор «Генске», отключенный Терстоном, прежде чем лечь в кровать; его разболтанное дребезжание отнюдь не добавляло романтики. С прошлого вечера в камине — необходимости жечь его не было, однако это же так романтически — еще тлели угольки. «А может, я ошибаюсь, может, я положил траву себе в кейс». К сожалению, нет. Пакет лежал именно там, рядом с объедками сыра бри, которым они лакомились, прежде чем перейти на траходром. Он бросился к столу, и в то же мгновение послышался стук в двери. Нет, не стук, а натуральное буханье. — Минуточку! — с истерическим смешком сказал Терстон. В дверях спальни, закутанная в простыню, появилась Каролин, но он ее едва заметил. В голове у Терстона — все еще под влиянием паранойи, спровоцированной вчерашними излишествами — мерцали беспорядочные мысли: отмена бессрочного контракта в колледже, полиция нравов из «1984»[326], отмена бессрочного контракта, пренебрежительная реакция его троих детей (от двух бывших жен) и, конечно, отмена бессрочного контракта в колледже. — Одну минуточку, секунду, сейчас оденусь… Но двери резко отворились, и — нарушая около девяти конституционных прав — в дом ввалилось двое молодых людей. Один из них держал в руке мегафон. Одеты они были в джинсы и синие рубашки. Джинсы вроде бы дарили надежду, однако на рукавах рубашек были нашивки, а на груди значки. «Не надо нам никаких сраных значков»,[327] — тупо подумал Терстон. Каролин заверещала: — Убирайтесь прочь! — Зацени, Джунс, — хмыкнул Фрэнки Делессепс. — Прямо тебе «Когда Хер встретил Сальце»[328]. Терстон схватил пакет, спрятал его себе за спину и бросил в раковину. Джуниор засмотрелся на его демаскированное этим движением хозяйство. — Это самая длинная, и самая плохая биология изо всех, которые я только видел, — произнес он. Вид он имел усталый — и это справедливо, спал он всего два часа, — но чувствовал себя фантастически, абсолютно свежим, как огурец. И в голове ни следа боли. Ему нравилась эта работа. — Прочь ОТСЮДА! — закричала Каролин. Фрэнки произнес: — Лучше тебе заткнуть глотку, рыбонька, и одеться. Все, кто находится в этом уголке города, подлежат эвакуации. — Это наш дом! ПРОЧЬ ОТСЮДА НА ХУЙ! У Фрэнки на лице цвела улыбка. Теперь она убралась прочь. Он двинулся мимо худого голого мужчины, который стоял возле умывальника (дрожал возле умывальника, точнее будет сказать) и ухватил Каролин за плечи. Резко ее встряхнул. — Не огрызайся со мной, рыбонька. Я хочу, чтобы не поджарились ваши сраки. Твоя и твоего бойфре… — Убери свои руки от меня! Ты за это в тюрьму сядешь! Мой отец адвокат! Она замахнулась, чтобы дать ему пощечину. Фрэнки — отнюдь не тормоз, никогда им не был — перехватил ее руку и загнул ей за спину. Не очень резко, но Каролин заверещала. Простыня упала на пол. — Ого! Серьезный станок, — похвалил Джуниор оцепенелого Терстона Маршалла. — И как ты только с ним управляешься, старикан? — Одевайтесь, оба, — повторил Фрэнки. — Не знаю, очень ли вы тупые, но, если и сейчас сидите здесь, думаю, вы натуральные психи. Вы что, не знаете… — Он остановился, перевел взгляд с лица женщины на мужчину. Оба одинаково испуганные. Одинаково сбитые с толку. — Джуниор, — позвал он. — Что? — Сисястая мисс и ее старый заморыш не знают, что у нас происходит. — Не смей называть меня своими сексистскими… Джуниор поднял руки. — Мэм, оденьтесь. Вы должны отсюда убраться. Военно-воздушные силы США начнут обстреливать крылатыми ракетами эту часть города, — он взглянул себе на часы, — меньше чем через пять часов. — ВЫ ЧТО, СУМАСШЕДШИЙ? — завопила Каролин. Джуниор вздохнул, и уже тогда продолжил. Ему показалось, теперь он лучше понял суть полицейской службы. Это прекрасная работа, но люди часто бывают такими безмозглыми. — Если ракета отскочит, вы услышите всего лишь взрыв. Возможно, обосретесь в штаны — если они на вас будут, но не более того. А вот если она пробьет барьер, сгорите на хер, потому что ракета большая, а ваш дом всего лишь в каких-то двух милях от того, что они называют контактной точкой. — Отскочит от чего, ты, кретин? — требовал ответа Терстон. Поскольку трава оказалась в раковине, он теперь мог прикрывать одной рукой свое хозяйство, и худо-бедно старался это делать; любовный инструмент у него действительно был удивительно длинным и худым. — От Купола, — ответил Фрэнки. — Но мне не нравится твой черный рот. Он сделал длинный шаг и въехал гостевому редактору «Лемехов» в живот. Терстон хрипло крякнул и преломился пополам, пошатнулся, казалось, что удержится на ногах, но нет, упал на колени и вырыгал где-то с чашку белой редкой кашки, которая все еще пахла бри. Каролин показала свое распухшее запястье. — Вы за это сядете в тюрьму, — пообещала она Джуниору тихим, дрожащим голосом. — Буша и Чейни уже давно нет. У нас больше не Соединенные Штаты Северной Кореи. — Знаю, — ответил Джуниор с удивительным терпением как для того, кто думал, что без проблем способен еще кого-нибудь задушить; в его голове завелся небольшой темный ядозуб[329], который думал, что задушить кого-нибудь — неплохой способ хорошо начать новый день. Но нет. Нет. Он должен сыграть свою роль в завершении эвакуации. Он принес Торжественную Присягу, или как там ее назвать. — Я знаю, — повторил Джуниор. — Но что не знаете вы, парочка массачусетских дуралеев, это то, что у нас здесь больше не Соединенные Штаты Америки. Теперь вы находитесь на территории Честерского Королевства. И если не будете вести себя подобающим образом, попадете в Честерскую Темницу. Я вам это обещаю. Никаких телефонных звонков, никаких адвокатов, никаких процессуальных правил. Мы здесь стараемся спасти вам жизни. Неужели вы такие тупые уебки, что неспособны этого понять? Она ошеломленно смотрела на Джуниора. Терстон попробовал встать, однако не смог и пополз к ней прямо на карачках. Фрэнки помог ему толчком ботинка в жопу. Шокированный Терстон вскрикнул от боли. — Это тебе, дедушка, за то, что задерживаешь нас здесь, — объяснил Фрэнки. — А у нас еще много работы. Джуниор посмотрел на молодую женщину. Хороший рот. Губы — как у Анджелины. Он был уверен, что, как это в шутке говорится, она способна отсосать весь хром с тягового штыря любого трейлера. — Если он не способен сам одеться, помоги ему. Нам надо проверить еще четыре дома, и когда мы вернемся сюда, вы должны уже сидеть в своем «Вольво» и ехать в направлении города. — Я ничегошеньки из этого не понимаю, — пожаловалась Каролин. — Оно и не удивительно, — ответил Фрэнки, доставая из мойки пакет с травой. — А то ты не знала, что от этой штуки дуреют? Она начала плакать. — Не волнуйся, — утешил ее Фрэнки. — Я это конфискую, и за пару дней, конечно, ты полностью вернешься к своему здравому смыслу. — Вы не зачитали нам наши права, — всхлипнула она. Джуниор застыл, пораженный. И тут же расхохотался. — Вы имеете право уебывать отсюда, и заткнуться на хер, о’кей? В данной ситуации это единственные права, которые вы имеете. Вам ясно? Френки изучал конфискованную траву. — Джуниор, — позвал он. — Здесь почти нет семян. Это же супер. Терстон уже добрался до Каролин. Он встал в полный рост, при этом довольно громко пернув, и Фрэнки с Джуниором переглянулись. Они старались удержаться — все-таки офицеры сил правопорядка, наконец — но не смогли. И одновременно взорвались хохотом. — Снова на сцене Чарли со своим тромбоном, — зашелся смехом Фрэнки, и они дали друг другу «высокое пять». Терстон с Каролин стояли в дверях спальни, пряча общую наготу в объятиях, смотря на хохочущих уродов. Вдалеке, словно голоса из какого-то кошмара, мегафоны продолжали объявлять об эвакуации этой территории. Большинство этих голосов уже отдалились в сторону Малой Суки. — Когда я вновь сюда вернусь, чтобы вашей машины здесь и духа не было, — напомнил Джуниор. — Иначе я вам серьезно дам просраться. И они ушли. Каролин оделась, потом помогла Терстону — у него очень сильно болел живот, чтобы наклониться и самому обуть ботинки. На тот момент, когда были готовы, они плакали уже оба. Уже в машине, проезжая просекой, которая выводила на Малую Суку, Каролин попробовала набрать по мобильному номер своего отца. Ничего, кроме тишины, она не услышала. На выезде с Малой Суки на шоссе № 119 поперек дороги стоял автомобиль городской полиции. Приземистая женщина — полицейская с рыжими волосами махнула им, показывая, чтобы объезжали по грунтовой обочине. Вместо этого Каролин остановилась и вылезла из машины. Показала свое распухшее запястье. — На нас напали! Двое молодчиков, которые назвались полицейскими! Одного зовут Джуниор, а второго Фрэнки! Они… — Чеши быстрей отсюда, а то я сама тебе сейчас сраку надеру, пригрозила Джорджия Руа. — Я не шучу, сладенькая. Каролин ошеломленно вперилась в нее. Весь мир сошел с ума, переместившись в какую-то из серий «Сумеречной зоны» [330], пока она спала. Только так, никакое другое объяснение не имело ни малейшего смысла. В любой миг они могут теперь услышать закадровый голос Рода Серлинга. Она вновь села в свой «Вольво», (наклейка на бампере выцвела, однако еще распознаваемые буквы на ней читались: ОБАМА’12! ДА, МЫ ВСЕ ЕЩЕ МОЖЕМ) и объехала полицейский автомобиль. Внутри него сидел, просматривая какой-либо положенный на панель список, другой, старший коп. Она подумала, не обратиться ли к нему, но выбросила эту идею из головы. — Включи радио, — попросила она. — Давай-ка поищем, может, узнаем, что здесь на самом деле происходит. Терстон включил приемник, но нашел только Элвиса Пресли с «Джорданерами»[331], которые тянули «Могущественная твердыня наш Господь». Каролин щелкнула выключателем, едва не произнеся: «Полный комплект к этому кошмару», но передумала. У нее осталось единственное желание — как можно скорее убраться из этого Страхогорода[332].
15:00 Джулия, Пит Ф. и я вместе потрудились над материалом о супермаркете. Вышло не супер, но станет таким, когда ты пройдешься по нему своей рукой. Кадры, что ты там сняла, неплохие. Приходил Ромми Бэрпи, говорил, что у него полно бумаги, итак с этой стороны у нас все о’кей. Также он сказал, что тебе надо написать редакторскую колонку о том, что произошло. «Абсолютная дрочь, — сказал он. — И абсолютная некомпетентность. Разве что они хотели, чтобы именно это и произошло. От этого кадра всего можно ждать, и я имею в виду не Рендольфа». Мы с Питом согласны, что редакторская колонка нужна, но нам надо быть осторожными, пока не станут известными все факты. Также мы согласились с тем, что, если бы написать колонку так, как она должна быть написана, тебе нужно выспаться. Мисс, у вас настоящие мешки под глазами! Я иду домой, увижусь с женой и детьми. Пит пошел в ПУ. Сказал что, что-то «крутое» там случилось, и он хочет выяснить, что и как. Тони Г. P.S. Я выгулял Гореса. Он сделал все свои дела.Не желая, что бы Горес забывал, что это она свет его души, Джулия разбудила его еще до того, как наступило время поглощения им «Тугих полосок»[436], а потом спустилась в офис, чтобы причесать репортаж и написать редакторскую колонку, на которой настаивали Тони с Питом. Как только она начала работать, зазвонил мобильный. — Шамвей слушает. — Джулия! — голос Питера Фримэна. — Думаю, тебе следует прибыть сюда. За стойкой сидит Марти Арсенолт, и он меня не пускает. Говорит, чтобы я подождал где-то от-черта-в-стороне! Он никакой не коп, обычный тупой лесоруб, который немного подрабатывает летом регулировщиком дорожного движения, но сейчас строит из себя такое себе большое, как член у Кинг-Конга. — Пит, у меня здесь куча работы, и пока… — Бренда Перкинс мертва. А также Энджи Маккейн, и Доди Сендерс… — Что? — она вскочила так стремительно, что перекинулся стул. — …и Лестер Коггинс. Они были убиты. И, слушай сюда, за эти убийства арестовали Дейла Барбару. Он сейчас сидит здесь в камере, в подвале. — Я сейчас же буду там. — Вот бля, — ругнулся Пит. — Сюда идет Энди Сендерс, весь такой, к черту, заплаканный. Может, мне попробовать взять у него интервью или… — Ни в коем случае, человек потерял дочь всего через три дня после того, как потерял жену. Мы же не «Нью-Йорк Пост». Я сейчас же буду там. Не ожидая ответа, она оборвала разговор. Сначала она чувствовала себя довольно спокойной; даже не забыла запереть редакцию. Но только ступила на тротуар, в жару, под небо, словно закопченное табачным дымом, куда и делся ее покой. Джулия побежала.
31 ОГОНЬ ОЧИЩЕНИЯ ОГОНЬ ОЧИЩЕНИЯ ЗВЕРЬ БУДЕТ ВВЕРГНУТ В ОЗЕРО ОГНЕННОЕ (АП. 19:20) «ГДЕ БУДЕТ МУЧИТЬСЯ ДЕНЬ И НОЧЬ ВО ВЕКИ ВЕКОВ» (АП. 20:10) СОЖЖЕМ ЗЛО ОЧИСТИМ ПРАВЕДНОСТЬ ОГОНЬ ОЧИЩЕНИЯ ОГОНЬ ОЧИЩЕНИЯ 31 31 ИИСУС ОГНЕННЫЙ ПРИХОДИТ 31Трое мужчин, которые теснились в кабине дребезжащего грузовика «Общественные Работы», довольно удивленно смотрели на эту загадочную надпись. Она была нарисована черной краской по красному фону на здании, которое стояло позади студии РНГХ, буквами такими большими, что они покрывали почти всю поверхность. Посредине сидел Роджер Кильян, фермер-птицевод и отец остроголовых потомков. Он обратился к Стюарту Бови, который сидел за рулем. — Стюи, что это должно означать? Но ответил ему Ферн Бови: — Это означает, что чертов Фил Буши пришел в неистовство больше, чем по обыкновению, вот что это означает. Открыв бардачок, он отодвинул в сторону пару засаленных перчаток и добыл оттуда револьвер 38 калибра. Проверил, заряжен ли тот, щелкнул цилиндром, возвращая его на место порывистым кивком запястья, и засунул револьвер себе за пояс. — Ты знаешь, Ферни, — заметил Стюарт, — это очень хороший способ отстрелить себе детородные органы. — Не переживай за меня, переживай за него, — ответил Ферн, качнув головой назад, на студию. Оттуда до них долетало негромкое звучание музыки госпел. — Он беспрерывно прется на собственном продукте уже почти год и теперь стал таким же надежным, как нитроглицерин. — Филу теперь нравится, когда его называют Мастером, — сказал Роджер Кильян. Сначала они подъехали к фасаду студии, и Стюарт посигналил в громкий клаксон — и не раз, а несколько. Фил Буши не вышел. Он мог быть там, прятаться; мог блудить где-то в лесу вне радиостанции; возможно даже, подумал Стюарт, он сейчас сидит здесь, в лаборатории. В параноидальном настроении. Опасный. Но, вопреки всему, револьвер здесь лишний. Он наклонился, выдернул его у Ферна из-за пояса и засунул под водительское сидение. — Да ну! — воскликнул Ферн. — Нельзя там стрелять, — напомнил Стюарт. — Так ты нас всех отправишь на Луну. — А потом к Роджеру: — Когда ты последний раз видел этого сухореброго мазефакера? Роджер пожевал губами. — Четыре недели назад, тогда, когда последняя партия ушла из города. Когда тот большой «Чинук»[439] прилетал. — Он произнес название вертолета как «Шин-Уук». Ромми Бэрпи его бы понял. Стюарт прикинул. Выглядело не очень хорошо. Если Буши в лесу, то еще ничего. Если забился в какой-то уголок студии, приняв их в своей паранойе за федералов, тоже не большая проблема… если, конечно, не решит внезапно выскочить, стреляя во все стороны. А вот если он сейчас прячется в помещении склада… тут могут возникнуть проблемы. Стюарт обратился к брату: — Там, в кузове, у нас лежат хорошие палки. Выбери себе одну. Если Фил вдруг нарисуется и начнет беситься, шарахнешь его. — А если он будет с пистолетом? — вполне резонно спросил Роджер. — Не будет, — возразил Стюарт. И хотя никакой уверенности у него не было, у него был приказ: срочно доставить два баллона пропана в больницу. «Остаток газа мы также должны перевезти оттуда как можно скорее, — сказал ему Большой Джим. — Мы по всей форме выходим из метамфетаминового бизнеса». Это уже было облегчение; когда город лишится этого Купола, Стюарт был намерен выйти также и из похоронного бизнеса. Переехать куда-нибудь, где тепло, на Ямайку или на Барбадос. Он желал бы никогда больше не видеть новых мертвых тел. Но также он не желал быть тем, кто сообщит Мастеру Буши о том, что производство прекращается, об этом он сказал и Большому Джиму. «Позволь мне самому позаботиться о нашем Мастере», — ответил ему Большой Джим. Стюарт объехал на большом оранжевом грузовике здание и задом сдал к его пожарному выходу. Двигатель оставил на холостом ходу, чтобы потом сразу включить лебедку и подъемник. — Только посмотрите, — удивился Роджер Кильян. Он вытаращился на запад, где тревожным красным пятном собиралось садиться солнце. Чтобы вскоре совсем перепачкаться, утонув в большой черной полосе, которая осталась после лесного пожара. — Правда же, какое-то чудовищное зрелище? — Не лови ворон! — оборвал его Стюарт. — Я хочу быстро закончить и айда отсюда. Ферни, пойди, возьми палку. Да крепкую выбери. Ферни перелез через подъемник и выбрал один из дрючков, длиной приблизительно с бейсбольную биту. Схватился за нее обеими руками и резко взмахнул для пробы. — Годится, — сказал он. — Баскин-Роббинс[440], - мечтательно произнес Роджер. Прикрывая ладонью глаза, он все еще щурился на запад. Прищуривание ему не очень шло, оно делало его похожим на косоглазого тролля. Пока открывал пожарный выход — довольно сложный процесс, в котором были задействованы сенсорная панель и два замка, — Стюарт еще молчал, и тогда спросил: — С чего это ты так прешься? — Привкус тридцати одного вида, — произнес Роджер. Он улыбался, показывая гарнитуру своих гниловатых зубов, которых никогда не видел ни Джо Боксер, ни другой дантист. Стюарт понятие не имел, о чем говорит Роджер, однако понял его брат. — Что-то не очень-то похожа эта надпись на стене на рекламу мороженого, — сказал Ферн. — Разве, только о «Баскин-Роббинс» упоминается где-то в Апокалипсисе. — Заткнитесь оба, — громыхнул на них Стюарт. — Ферни, приготовь свою дубинку для этого придурка. — Он толкнул двери и заглянул внутрь. — Фил? — Называй его Мастером, — посоветовал Роджер. — Он любит, чтобы его называли, как того нигера в «Южном Парке»[441]. — Мастер? — позвал Стюарт. — Ты здесь, Мастер? Ответа не было. Стюарт начал щупать в темноте, ожидая, что в любой момент кто-то схватит его за руку, и, наконец, налапал выключатель. Освещенное помещение тянулось приблизительно на две трети длины здания. Стены деревянные, щели между их не струганными досками залиты розовой монтажной пеной. Помещение почти полностью было заполнено газовыми баллонами и канистрами всех размеров и брендов. Он не представлял, сколько всего здесь этого добра, но на глаз прикинул, что где-то от четырех до шести сотен. Стюарт медленно пошел вдоль центрального прохода, присматриваясь к маркировке на баллонах. Большой Джим приказал ему, какие точно он должен забрать, сказал, что они должны стоять где-то позади и, слава Богу, там они и нашлись. Он остановился возле пяти баллонов муниципального размера с надписью БОЛЬНИЦА КР на их боках. Они стояли между другими баллонами, сворованными с почтового отделения и теми, на боках которых было написано МИЛЛ — СРЕДНЯЯ ШКОЛА. — Мы должны забрать парочку этих, — сказал он Роджеру. — Принеси цепь, мы их зацепим. Ферни, а ты пойди, посмотри, закрыты ли двери лаборатории. Если нет, закрой, — протянул он ему связку ключей. Ферни прекрасно обошелся бы и без этой задачи, но он был послушным братом. Он отправился дальше по проходу между баллонами с пропаном. Баллоны заканчивались в десяти футах от дверей, а двери эти, увидел он с замиранием сердца, стояли полуоткрытыми. Позади себя он услышал лязг цепи, потом визжание лебедки и низкий грохот первого баллона, который потянулся к машине. Эти звуки показались ему очень далекими, особенно, когда он представил себе притаившегося по ту сторону дверей Мастера, красноглазого и совсем одуревшего. Да нет, обдолбанного, еще и с ТЭС-9[442] в руке. — Мастер, ты здесь, дружище? — позвал он. Ответа не было. И, хотя он не имел для этого причин — сам, вероятно, был немного ошалевшим, если сделал это, — любопытство пересилило в нем страх, и Ферн толкнул своей палкой двери, открыв их настежь. В лаборатории сиял флуоресцентный свет, но вообще эта часть склада «Царства Христового» выглядела пустой. Около двадцати варочных аппаратов — больших электрических печек, каждая подключенная к отдельному вытяжному вентилятору и баллону с пропаном — стояли отключенными. Котлы, мензурки и дорогущие колбы аккуратно стояли на полках. Здесь плохо пахло (всегда так было, всегда и будет, подумал Ферн), но пол был заметен, и вообще не виделось никакого беспорядка. На одной стене висел календарь «Подержанных автомобилей Джима Ренни», все еще развернутый на августе. «Наверное, этот уебан именно тогда потеряла связь с реальностью, — решил Ферн. — Просто уплыл». Он сделал несколько шагов вглубь лаборатории. Благодаря ней все они стали богачами, но ему она никогда не нравилась. Тутошний запах слишком напоминал ему препараторскую в подвале их похоронного бизнеса. Один уголок был отгорожен тяжелой стальной панелью. С дверцей посреди нее. Там, как было известно Ферну, хранился конечный продукт Мастера, достойный головокружительной длинной стеклянной трубки кристаллический метамфетамин, расфасованный не по галлоновым пакетикам, а в большие мешки для мусора «Гефти»[443]. Конечно, очень вставляющие кристаллы, и их много. Никакой торчок из тех, кто шляется по улицам Нью-Йорка или Лос-Анджелеса в поисках раскумарки, не способен был бы профинансировать такой запас. Когда этот уголок был полным, там хранилось достаточно товара, чтобы обеспечить им все Соединенные Штаты на несколько месяцев, а может, и на целый год. «Зачем Большой Джим позволил ему вырабатывать так много? — удивлялся Ферн. — А мы зачем в это полезли?» Он не находил ответов на эти вопросы, кроме самого очевидного: потому что имели возможность. На них умопомрачительно подействовал гений Фила Буши в комбинации с дешевыми китайскими ингредиентами. А еще, таким образом, финансировалась корпорация РНГХ, которая занималась Божьим делом по всему Восточному побережью. Если у кого-то возникали какие-то вопросы, Большой Джим всегда указывал на это. Цитируя при этом святое писание: «Достоин работник своей награды» (Лук. 10:7) и «Не вяжи рот волу, который пашет» (1 Тем. 5:18). Что касается волов, Ферн так никогда и не смог понять смысла этой цитаты. — Мастер? — продвинулся он еще немного глубже. — Дружище? Ничего. Он посмотрел вверх, на длинные деревянные антресоли, которые шли по обеим сторонам здания. Там тоже кое-что хранилось, и содержимое этих картонных ящиков, вероятно, очень заинтересовало бы ФБР, вместе с Управлением контроля за лекарствами и питанием и Бюро контроля за табаком, алкоголем, огнестрельным оружием и взрывными веществами. Никто там не прятался, но Ферн заметил там кое-что новое: закрепленный большими скобами белый провод, который тянулся вдоль краев обеих антресолей. Какой-то электрический шнур? А к чему он ведет? Неужели этот упрямец установил дополнительные варочные аппараты? Однако Ферн ничего такого не заметил. Шнур был слишком толстым, чтобы питать какие-то обычные электроприборы, наподобие телевизора или ра… — Ферн! — позвал Стюарт, заставив его вздрогнуть. — Если его там нет, иди сюда и помоги нам! Я хочу быстрее отсюда убраться! По телевизору говорили, что в выпуске новостей в шесть часов будет какое-то свежее сообщение, я хочу увидеть, что там они придумали! «Они» — так все чаще в Честер Милле называли все и всех, кто находился в мире за пределами их города. Ферн отправился назад, не взглянув поверх дверей, и, таким образом, он не увидел того, к чему вел белый шнур: большой кирпичины из белой глинистой массы, которая хранилась на отдельной полочке. Это была взрывчатка. Изготовленная по собственной рецептуре Мастера.
СНАЧАЛА ПАНИКА, ПОТОМ СТЫД Текст Джулии Шамвей Не каждый житель Честер Милла знает Дейла Барбару (он не так давно в нашем городе), но много людей пробовали приготовленные им блюда в «Розе-Шиповнике». Те же, кто его знали — до сегодняшнего дня, — могли бы сказать, что он оказался добрым пополнением для нашей общины, если припомнить его судейство матчей по софтболу в июле и августе, участие в сборе книжек для средней школы в сентябре и уборку мусора в День чистого города всего лишь две недели назад. И вот сегодня «Барби» (так его зовут те, кто знаком с ним) был арестован за четыре шокирующих убийства. Убийства людей, которых хорошо знали в городе и любили. Людей, которые, в отличие от Барбары, прожили здесь всю жизнь. При нормальных обстоятельствах «Барби» направили бы в тюрьму округа Касл, ему бы предоставили возможность сделать один телефонный звонок и обеспечили бы адвоката, если бы он не имел возможности нанять его сам. Ему бы выдвинули обвинение, а эксперты, которые хорошо разбираются в своем деле, начали сбор доказательств. Ничего этого не произошло, и мы все знаем почему: из-за Купола, который запер наш город, отделив нас от остального мира. Но разве здравый смысл и процессуальные правила тоже заперты? Несущественно, насколько шокирующее преступление произошло, недоказанных обвинений недостаточно для оправдания такого обращения с Дейлом Барбарой и объяснения того, что новый шеф полиции отказался отвечать на вопросы, а также дать разрешение вашему корреспонденту убедиться, что Дейл Барбара еще жив, хотя отцу Доди Сендерс — первому выборному Эндрю Сендерсу — было разрешено не только посетить официально не обвиненного арестанта, но и унижать его…— Фью! — присвистнула Рози, поднимая вверх глаза. — Ты действительно собираешься это напечатать? Джулия махнула рукой в сторону кучи уже сложенных газет. — Это уже напечатано. А что? Ты имеешь что-то против? — Нет, но… — Рози быстро пробежала глазами оставшуюся часть статьи, которая была очень длинной и чем дальше, тем сильнее «пробарбовской». Заканчивалась она обращением к каждому, кто может иметь информацию, касающуюся этих убийств, откликнуться, и предположением, что после окончания кризиса, а он, безусловно, когда-то закончится, поведение жителей города в отношении этих убийств окажется в центре придирчивого внимания не только жителей штата Мэн или граждан Соединенных Штатов, а и всего мира. — И ты не боишься накликать на себя неприятности? — Это свобода печати, Рози, — произнес Пит тоном, который даже ему самому показался довольно неуверенным. — Это то, что сделал бы Горес Грили, — твердо произнесла Джулия, и ее корги, который дремал на своем одеяле в уголке, поднял голову на знакомое имя. Увидев Рози, он подбежал к ней за ласками, и она его, естественно, погладила несколько раз. — А у тебя есть что-то большее, чем написано здесь? — спросила Рози, положив ладонь на газетный лист. — Кое-что, — ответила Джулия. — Это я пока что придерживаю. Хочу еще насобирать информации. — Барби такого никогда бы не сделал. Но я все равно за него боюсь. На столе встрепенулся один из мобильных телефонов. Его схватил Тони: — «Демократ». Гай слушает. — Но, выслушав первые слова, он передал телефон Джулии. — Тебя. Полковник Кокс. И голос у него не праздничный. Кокс. Джулия о нем напрочь забыла. Она взяла телефонную трубку. — Мисс Шамвей, мне нужно поговорить с Барби, выяснить, насколько он продвинулся в прибирании к рукам административной власти в городе. — Не думаю, чтобы вам случилось поговорить с ним в ближайшее время. Он арестован. — Арестован? По какому обвинению? — Убийство. Четыре случая, если точнее. — Вы шутите. — Мой голос вам кажется шутливым, полковник? Упала минута тишины. На ее фоне Джулия слышала в телефоне отдаленную болтовню многих людей. Когда Кокс вновь заговорил, голос его звучал уже не так бодро. — Расскажите мне все. — Нет, полковник Кокс, не вижу возможности. Последние два часа я занималась как раз тем, что писала об этом, а, как говорила мне маленькой моя мама, не следует дважды пережевывать одну и одну и ту же капусту. Вы все еще в Мэне? — Касл Рок. Здесь наша передовая база. — Тогда я предлагаю вам встретиться со мной там, где мы виделись в прошлый раз. На Моттонской дороге. Я не смогу подарить вам завтрашний номер «Демократа», хотя он и бесплатный, но я смогу развернуть газету против Купола, чтобы вы сами прочитали. — Перешлите мне ее по электронной почте. — Не перешлю. Я считаю электронную почту неэтичным орудием газетного бизнеса. В этом смысле я весьма старомодная особа. — Вы, дорогая госпожа, весьма раздражающая особа. — Возможно, я и раздражающая, но вам я отнюдь не дорогая госпожа. — Скажите мне одно: это подстроено? Каким-то образом здесь замешаны Сендерс и Ренни? — А вы как думаете, полковник, медведи срут в лесу? Тишина. Немного погодя, он наконец-то отозвался: — Я буду там через час. — Я приеду в компании. С работодателем Барби. Думаю, вас заинтересует то, что она может рассказать. — Хорошо. Джулия выключила телефон. — Рози, хочешь ненадолго съездить со мной к Куполу? — Конечно, если это поможет Барби. — Надеяться можно, но мне кажется, что тут нам самим о себе надо заботиться. Джулия переключила свое внимание на Тони и Пита. — Вы сами закончите составлять газеты? Перед тем как идти отсюда, положите пачки газет возле дверей и заприте офис. Хорошенько высыпайтесь, потому что завтра нам всем работать уличными разносчиками. Этот номер придется распространять классическим образом. Чтобы газета попала в каждый дом в городе. В отдаленные фермы. И в Восточный Честер, конечно. Там много новоселов, теоретически они должны быть менее податливыми мистическому влиянию Большого Джима. Пит поднял вверх брови: — Наш мистер Ренни со своей командой хороший игрок на своем поле, — объяснила Джулия. — На чрезвычайном городском собрании в четверг он вылезет на трибуну и будет стараться завести город, словно карманные часы. Но первая подача принадлежит гостям, — она показала на газеты. — Это наша первая подача. Если эти материалы прочитает достаточно народа, он вынужден будет ответить на много трудных вопросов, прежде чем провозглашать заготовленную речь. Возможно, нам удастся чуточку сбить ему темп. — А может, и не чуточку, если узнаем, кто бросал камни в «Фуд-Сити», — сказал Пит. — И знаете, что? Я думаю, мы узнаем. Все это было придумано на ходу. Там должны торчать какие-то нескрываемые концы. — Я лишь надеюсь, что Барби будет еще жив, когда мы начнем за них тянуть, — сказала Джулия и посмотрела на часы. — Идем, Рози, покатаемся. Горес, хочешь с нами? Горес хотел.
«Старайся продержаться до следующей ночи. Если мы сможем тебя освободить, попробуй придумать безопасное место. Что с этим делать, знаешь сам».Барби знал.
Дорогой д-р Эверетт. Что относительно манитола для этого пациента? Я не могу прописывать, не имею понятия о правильном количестве.Расти дописал внизу нужную дозу. Джинни права: Терстон Маршалл ценное приобретение.Терси.
ВНИМАНИЕ! РАДИ ВАШЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ! ДЕРЖИТЕСЬ В 2 ЯРДАХ (6 ФУТОВ) ОТ КУПОЛА!Олли подумал, что объявления, которые смотрят в другую сторону, вероятно, содержат такие же надписи, и на той стороне от них может быть какая-то польза, потому что там достаточно службы, чтобы поддерживать порядок. Вместо этого, здесь будет толпиться человек восемьсот городских жителей и, вероятно, пара дюжин копов, большинство из которых бестолковые новички. Удерживать людей здесь от приближения к Куполу — все равно, что стараться защитить замок из песка от морского прилива. Трусы у нее были влажными, и лужа натекла между ее растопыренных ног. Она уписалась или прежде чем нажать на курок, или сразу же после. Олли думал, что, наверное, после. БАХ. Тишина. Вблизи работал молодчик в армейской форме. Совсем юный. На рукавах не имел никаких нашивок, и Олли догадался, что тот, вероятно, рядовой. На вид ему было лет шестнадцать, однако Олли думал, что тот должен быть старше. Он слышал о ребятах, которые прибавляли себе возраст, только бы попасть на службу, но думал, что такое случалось до того, как повсюду завелись компьютеры, чтобы отслеживать такие вещи. Армейский молодчик огляделся вокруг, увидел, что на него никто не обращает внимания, и заговорил потихоньку. С южным акцентом. — Парень! А не прекратил бы ты бросать свой камень? Сдуреть можно. — Так уйди куда-нибудь, — ответил Олли. БАХ. Тишина. — Не моогу. Приказ. Олли промолчал. Вместо этого вновь бросил камень. БАХ. Тишина. — Зачем ты это делаешь? — спросил армеец. Сейчас он уже только делал вид, что все еще занят щитами, а на самом деле ему хотелось поболтать с Олли. — Потому что рано или поздно какой-то из них не отскочит. А когда это случится, я встану и пойду отсюда, чтобы никогда больше не видеть этой фермы. Не доить никогда никаких коров. Какой там воздух, с вашей стороны? — Хороший. Прохладный, правда. Я сам из Южной Каролины. У нас в Южной Каролине совсем не так в октябре, я тебе говорю. Там, где находился Олли, в трех ярдах от юноши с юга, было жарко. Да еще и пахло. Армеец показал рукой мимо Олли. — Почему бы тебе не закончить бросать камни и не заняться теми коровами? — Последнее слово у него прозвучало как коуовами. — Завести их в коровник, подоить их или повтирать им «лесной мазюки» в дойки, или что-нибудь такое. — Нам нет потребности их загонять, они сами знают, куда идти. Но теперь нет и нужды их доить, и бальзама втирать нет смысла тоже. Дойки у них сухие. — Эй? — Эй. Мой отец говорит, что-то не то с травой. Он говорит, что трава плохая, потому что плохой воздух. Знаешь, тут не очень приятно пахнет. Пахнет дерьмом. — Эй? — армейский юноша выглядел растроганным. Он еще пару раз ударил молотком по забитым в землю столбам двух противоположных щитов, хотя те и без этого уже довольно надежно стояли. — Эй. Моя мать убила себя сегодня утром. Армейский юноша как раз поднял молоток для очередного удара. Теперь рука, в которой он его держал, просто упала, повиснув вдоль его тела. — Ты смеешься надо мной, мальчик? — Нет. Она застрелилась на кухне прямо возле стола. Я ее там и нашел. — Ох, сука, как это гадко, — сделал шаг к Куполу армеец. — Мы отвезли моего брата в город, когда он умер в прошлое воскресенье, потому что он еще был жив, чуточку жив, но моя мама была уже мертвее мертвой, и мы похоронили ее там, на холме. Мы с моим отцом. Ей там нравилось. Там красиво было, пока все здесь так не испортилось. — Господи Иисусе, мальчик! Так ты же там пережил такое, словно в аду побывал! — Я и сейчас здесь, — сказал Олли, и вместе с этими словами словно какой-то кран открылся в нем и мальчик начал плакать. Он встал и направился к Куполу. Они с юным солдатом стояли друг напротив друга на расстоянии меньше фута. Солдат поднял руку, скривившись чуточку от энергетического импульса, который пробил его насквозь и утих. Тогда он положил на Купол ладонь с растопыренными пальцами. Олли тоже поднял руку и прижал ее к куполу со своей стороны. Их ладони, казалось, касаются одна другой, палец пальца, но на самом деле они оставались разделенными. Это был напрасный жест, который вновь и вновь будет дублироваться на следующий день: сотни, нет, тысячи раз. — Мальчик… — Рядовой Эймс! — гаркнул кто-то. — Ну-ка, хватай свою сраку в руки и прочь оттуда! Рядовой Эймс вздрогнул, словно застигнутый во время поедания запрещенного варенья ребенок. — Отправляйся сюда! Бегом! — Держись, мальчик, — бросил рядовой Эймс и побежал получать выговор. Олли сообразил, что тому светит разве что выговор, потому что разжаловать рядового некуда. Ну, не посадят же его на гауптвахту за то, что разговаривал с каким-то животным из зоопарка. «Я даже не получил никаких орешков», — подумал Олли. На миг он остановился взглядом на коровах, которые больше не давали молока, которые даже траву почти перестали щипать, и вновь сел возле своего рюкзака. Поискал в нем и выбрал хороший круглый камень. Вспомнил облупленный лак на ногтях матери, на той ее руке, возле которой еще дымился пистолет. А потом бросил камень. Тот ударился о Купол и отскочил. БАХ. Тишина.
МОЖЕТ, НАДО ПРОВЕРИТЬ УРОВЕНЬ РАДИАЦИИ? ПОДУМАЙ!!!Картер подумал. И пришел к выводу, что Большой Джим почти наверняка наговорил кучу дерьма о том, что воздух очищается. По тем людям, которые стояли шеренгой перед вентиляторами, было явно видно, что обмен воздухом между Честер Миллом и внешним миром был почти нулевым. И все равно самому убедиться не помешает. Сначала двери не поддались. Вспышка паники от мысли о погребении живьем заставила его толкнуть сильнее. На этот раз двери двинулись, хотя всего лишь немножко. Он услышал стук падающих кирпичин, скрип деревьев. Наверняка, он мог бы их приоткрыть и шире, но нужды в этом не было. Воздух, который полился через приоткрытую им дюймовую щель, оказалось никаким не воздухом, а чем-то, что воняло, как из выхлопной трубы, присоединенной к работающему двигателю. Ему не надо было никаких точных приборов для понимания того, что всего лишь каких-то две-три минуты на дворе его убьют. Вопрос лишь в том, что сказать Ренни? «Ничего, — подсказал ему холодный внутренний голос направленной на выживание личности. — Услышав что-то такое, он сделается еще худшим. Еще более тяжелым для сосуществования». А впрочем, имеет ли это какое-то значение? Имеет ли это значение, если они все равно умрут в этом бункере, когда генератор сожрет все горючее? Если вопрос стоит только так, что другое может иметь хоть какое-то значение? Он спустился по ступенькам назад. Большой Джим сидел на диване. — Ну? — Довольно гадко, — сообщил Картер. — Но дышать же можно, правильно? — Ну, да. Но может, к черту, сильно замутить. Нам лучше переждать, босс. — Конечно, нам лучше переждать, — произнес Большой Джим так, словно Картер только что ему предложил что-то другое. Так, словно Картер самый большой в целом мире тупица. — Но с нами все будет хорошо, это главное. Господь о нас позаботится. Как Он это делает всегда. А сейчас здесь, внизу, мы имеем хороший воздух, здесь не жарко и пищи достаточно. Не поищешь ли, что там у нас есть сладкого, сынок? Может, шоколадные батончики или еще что-то такое? Что-то я чувствую себя все еще голодным. «Я тебе не сын, твой сын мертв», — подумал Картер… но промолчал. Вместо этого пошел к кубрику, посмотреть, нет ли там на полках каких-то батончиков.
Для нашего здравомыслия практически непостижимо, что маленький, одинокий человечек смог свалить гиганта, окруженного лимузинами, легионами, толпами, службой безопасности. Если такое ничтожество расправилось с главой самой могущественной страны на земле, тогда трясина несоразмерности засасывает нас и мы живем во вселенной, имя которой — абсурд.Норман Мейлер
Для влюбленных оспины — что ямочки на щеках.Японская поговорка
Танец — это жизнь.
…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием американской истории XX века. Тайна его до сих пор не раскрыта. Но что, если случится чудо? Если появится возможность отправиться в прошлое и предотвратить катастрофу? Это предстоит выяснить обычному учителю из маленького городка Джейку Эппингу, получившему доступ к временному порталу. Его цель — спасти Кеннеди. Но какова будет цена спасения?..
МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ ЭДНЫ ПРАЙС СДАЮТСЯ НА НЕДЕЛЮ ИЛИ НА МЕСЯЦ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ПОЛНОСТЬЮ ОБОРУДОВАННАЯ КУХНЯ НИКАКИХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ!Чуть ниже, на двух крюках большой вывески, висела маленькая, оранжевая, с тремя словами: «СВОБОДНЫХ КОМНАТ НЕТ». Я вышел через две остановки. Поблагодарил водителя, который пробурчал в ответ что-то неразборчивое. Я уже начинал понимать, что в Дерри, штат Мэн, такое расценивается как вежливость. Если, разумеется, ты не мог поделиться свежим анекдотом о трех ниггерах, застрявших в лифте, или, возможно, о польском флоте[682]. Я зашагал к центру города, но сделал небольшой крюк, чтобы обойти заведение Эдны Прайс, в котором жильцы после ужина собирались на крыльце, совсем как персонажи рассказов Рэя Брэдбери о пасторальном Гринтауне, штат Иллинойс. И разве Фрэнк Даннинг не напоминал одного из этих милых людей? Напоминал, еще как напоминал. Но ведь и в Гринтауне Брэдбери таились ужасы. Этот милый человек больше не живет дома, сказал мне Ричи-Дичь — и попал в десятку. Милый человек жил в пансионе, где все, похоже, считали его душкой. По моим прикидкам, «Меблированные комнаты Эдны Прайс» и дом 379 по Коссат-стрит разделяло пять кварталов, а то и меньше. Сидел ли Фрэнк Даннинг в арендованной комнате, дожидаясь, пока остальные жильцы пансиона уснут, смотрел ли на восток, как правоверный мусульманин, перед молитвой повернувшийся к Мекке? И освещала ли его лицо улыбка «привет, рад тебя видеть», которая так нравилась жителям Дерри? Вряд ли. Стали ли его голубые глаза холодными, задумчиво-серыми? Как он объяснил людям, коротавшим вечера на крыльце пансиона Эдны Прайс, необходимость уйти из дома? Придумал байку, согласно которой у его жены поехала крыша или она оказалась абсолютной злодейкой? Наверняка. И ему поверили? Ответ на этот вопрос лежал на поверхности. Не важно, какой год на дворе, 1958, 1985 или 2011-й. В Америке, где корочка всегда сходит за начинку, люди верят таким, как Фрэнк Даннинг.
ВАРИАНТЫ: 1. Сообщить в полицию. 2. Анонимный звонок мяснику (скажем: «Я слежу за тобой, ублюдок, и если ты что-то такое сделаешь, я об этом расскажу»). 3. Каким-то образом подставить мясника. 4. Как-то покалечить мясника.Я остановился. Холодильник щелкнул. Самолеты не шли на посадку, автомобили не проезжали Харрис-авеню. На какое-то время я остался в компании вентилятора и незаконченного перечня. Наконец написал последний вариант:
5. Убить мясника.Затем вырвал листок, смял, взял коробок спичек, который лежал у плиты, чтобы зажигать конфорки и духовку, чиркнул одной. Вентилятор тут же задул пламя, и я вновь подумал, как иной раз трудно что-либо изменить. Выключил вентилятор, зажег другую спичку и поднес огонек к бумажному шарику. Когда он ярко вспыхнул, бросил его в раковину, подождал, пока догорит, потом смыл пепел в сливное отверстие. После этого Джордж Амберсон отправился в кровать. Но долго не мог заснуть.
А. Том Б. Дик В. Гарри Г. Джон37. Кто написал «Том о 7 карнизах»?[710]
А. Чарлз Диккенс Б. Генри Джеймс В. Энн Брэдетрит Г. Натаниэль Готорн Д. Никто из перечисленныхЗакончив наслаждаться этим замечательным тестом, я выбрал ответы (иногда восклицая: «Да вы надо мной смеетесь!») и отослал тест в Энид, штат Оклахома. Оттуда пришла открытка с поздравлениями: экзамен я сдал. После того как я заплатил еще пятьдесят долларов — «административный сбор», — мне сообщили, что диплом выслан на мой адрес. Так они написали, и да — свершилось. Выглядел диплом гораздо лучше вопросника. Особенно впечатляла золотая печать. Когда я представил диплом администратору школьного совета округа Сарасота, этот достойный человек принял его без единого вопроса и включил меня в список замещающих учителей. В результате в учебный год, начавшийся осенью пятьдесят девятого и закончившийся летом шестидесятого, я преподавал один-два дня в неделю. И как же мне это нравилось! Ученики были прекрасны — юноши с короткими стрижками, девушки с конскими хвостами и в юбках с пуделем до середины голени, — хотя я отдавал себе отчет, что в классах вижу исключительно лица разных оттенков ванили. Работа замещающим учителем позволила мне вновь открыть для себя важную личностную особенность: мне нравилось писать, и я обнаружил, что получается у меня достойно, но любил я учить. Меня это вдохновляло, пусть и не могу объяснить, как именно. Или не хочу. Объяснения — это такая дешевая поэзия. Мой лучший день в карьере замещающего учителя в Западной сарасотской школе настал, когда я пересказал ученикам класса по американской литературе сюжет романа «Над пропастью во ржи» (в школьной библиотеке книга находилась под запретом, и ее бы незамедлительно конфисковали, принеси ученик роман в эти святые чертоги), а потом предложил поговорить о главной претензии Холдена Колфилда: школа, взрослые, американский образ жизни — все липа. Детки раскачивались медленно, но к тому времени как прозвенел звонок, пытались говорить все сразу, а некоторые едва не опоздали на следующий урок: очень уж им хотелось высказаться о том, что не так в окружающем их обществе и жизни, которую планировали для них родители. Глаза сверкали, лица раскраснелись от волнения. И я не сомневался, что в местных книжных магазинах возникнет спрос на некую книгу в темно-красной обложке. Последним ушел мускулистый парень в свитере футбольной команды. Он напоминал мне Лося Мейсона из комиксов «Арчи». — Как бы мне хотелось, чтобы вы все время здесь работали, мистер Амберсон, — сказал он с мягким южным выговором. — Вы мне нравитесь больше других. Я не просто понравился ему как учитель. Я понравился ему больше других. Очень приятно слышать такое от семнадцатилетнего парня, который выглядел так, словно впервые проснулся за все свои ученические годы. В том же месяце, только чуть позже, меня пригласил в свой кабинет директор, угостил несколькими доброжелательными фразами и кока-колой, а потом спросил: «Сынок, ты ведешь подрывную деятельность?» Я заверил его, что нет. Сказал, что голосовал за Айка. Мои ответы вроде бы его успокоили, но он предложил мне в будущем придерживаться «рекомендованного списка литературы». Меняются прически, и длина юбок, и сленг, но директора старшей школы? Никогда.
Студент Девин Джонс, решивший подработать в парке развлечений «Страна радости», внезапно словно попадает в своеобразный параллельный мир. Здесь живут по своим правилам, говорят на особом языке и очень не любят, когда кто-то задает «лишние» вопросы. Особенно — если они касаются убийства молодой девушки Линды Грей, тело которой было обнаружено в парке, в павильоне «Дом ужасов». Пытаясь найти ответы на эти вопросы, Девин понимает: за ярким фасадом парка развлечений скрываются опасные тайны, а если разворошить прошлое обитателей «страны радости», то его собственная жизнь может непостижимым образом измениться раз и навсегда…
Профессор Нако теперь преподает в школе чародейства и волшебства Хогвартс.И почему нет? Почему, вашу мать, нет? Что касается Уэнди, тут я знаю не больше вас. Наверное, я мог бы воспользоваться «Гуглом», этим магическим шаром двадцать первого столетия, чтобы проследить ее жизненный путь и узнать, сумела ли она реализовать свою мечту, заиметь свой эксклюзивный магазинчик одежды, — но с какой стати? Что было, то прошло. Утраченного не вернешь. После пребывания в «Стране радости» (от которой рукой подать до городка Хэвенс-Бэй, не забывайте об этом), разбитое сердце представлялось мне уже не столь важным. И руку к этому приложили Майк и Энни Росс.
Мертвец покой и сон не обретет,Ведь смерть конец однажды тоже ждет.Говард Филлипс Лавкрафт
Поразительная история рок-музыканта Джейми Мортона и его то ли спасителя и друга, то ли «злого гения» Чарлза Джейкобса — священника, порвавшего с церковью и открывшего секрет «тайного электричества», исцеляющего и одновременно разрушающего людей…
ХОРОШАЯ НОВОСТЬ! Cumberlands снова воссоединяются! ПЛОХАЯ НОВОСТЬ! Нам не хватает ритм-гитариста! Мы — ГРОМКАЯ И КРУТАЯ КАВЕР-ГРУППА! Если ты играешь «Beatles», «Stones», «Badfinger», «McCoys», «Barbarians», «Standells», «Byrds» и т. д., приходи в комнату 421 Камберленд-холла со своей бренчалкой. Если тебе нравится «Emerson, Lake & Palmer» или «Blood, Sweat & Tears», то можешь идти… сам знаешь куда.К тому времени у меня уже был собственный ярко-красный «Гибсон», и после занятий я отправился с ним в Камберленд-холл, где познакомился с Джеем Педерсоном. Поскольку шуметь в учебное время не разрешалось, мы играли в его комнате без усилителей. Вечером того же дня мы подключились к усилителям в зоне отдыха общаги и в течение получаса отрывались по полной, после чего меня приняли. Он играл намного лучше меня, но мне было не привыкать — в конце концов, я начинал свою рок-н-ролльную карьеру с Нормом Ирвингом. — Я хочу изменить название группы на «Heaters», — сказал Джей. — Что скажешь? — Если это не будет мешать моей учебе и ты будешь делиться честно, назови хоть «Адские придурки», мне без разницы. — Хорошее название, в духе «Даг и горячие яйца», но с ним нас вряд ли позовут играть на школьные танцы. — Он протянул руку, и мы обменялись вялым рукопожатием. — Добро пожаловать на борт, Джейми. Репетиция в среду вечером. Будь там или катись ко всем чертям. Мне довелось работать в разных местах, но никогда не приходилось катиться ко всем чертям. Почти за двадцать лет я сыграл в дюжине групп в сотне городов. Ритм-гитарист всегда может найти себе дело, даже если он под таким кайфом, что едва держится на ногах. В принципе все сводится к двум моментам: нужно вовремя появляться и уметь брать ми. Мои проблемы начались, когда я перестал появляться.
Я связался с сотрудниками департамента музыки и с их помощью нашел парня, который умеет играть на ритм-и слайд-гитаре достаточно прилично, чтобы выручить нас. Он был рад заработать твои 600 долларов. Когда ты будешь это читать, мы уже будем на пути в Уайлдвуд-Грин. Даже не думай нас догонять. Ты уволен. Мне чертовски жаль, но с меня хватит.Келли.
PS: Наверное, ты не очень расстроишься, Джейми, но если не возьмешься за ум, то через год окажешься в тюрьме. Это если повезет. А если нет — то на том свете.Я сунул записку в задний карман, но она упала на потертый зеленый ковер — я и забыл, что на мне ничего не было. Я поднял ее, бросил в мусорную корзину и выглянул в окно. На парковке во внутреннем дворике было пусто, если не считать старенького «форда» и видавшего виды пикапа какого-то фермера. «Форд-эксплорер», на котором перемещалась группа, и автобус с оборудованием, который водил наш звукорежиссер, исчезли. Келли не шутил. Эти шизики меня бросили. А может, оно и к лучшему. Мне иногда казалось, что если придется сыграть еще один опус в стиле кантри, то я точно лишусь последних мозгов, от которых и так почти ничего не осталось. Я решил, что сначала надо обязательно оплатить номер. У меня не было никакого желания провести в Талсе еще одну ночь, особенно в самый разгар ярмарки, но требовалось время, чтобы определиться с планами на будущее. К тому же я должен был ширнуться, а не найти на ярмарке дозу мог только совсем ленивый. Отпихнув мокрые трусы ногой в угол (и со злорадством подумав, что это чаевые для горничной), я расстегнул сумку. Там лежала только грязная одежда (я собирался вчера наведаться в прачечную самообслуживания, но тоже забыл), зато она была сухой. Я оделся и поплелся в офис мотеля через дворик, покрытый растрескавшимся асфальтом. Постепенно моя походка обретала уверенность, и теперь я мог не только переставлять ноги, как зомби, но уже и продвигаться вперед, правда, тоже, как зомби. Каждый раз, когда я сглатывал, в горле саднило. Для полного счастья. За конторкой портье сидела сурового вида деревенская тетка лет пятидесяти, чья жизнь в данный момент протекала под копной начесанных рыжих волос. На экране маленького телевизора ведущий ток-шоу флиртовал с Николь Кидман. Над телевизором в рамке висело изображение Иисуса, который дарил мальчику и девочке щенка. Меня это ничуть не удивило. В провинции нередко путают Христа с Санта-Клаусом. — Ваша группа уже съехала, — сказала она, отыскав мое имя в регистрационной книге. Ее голос напоминал звук плохо настроенного банджо. — Пару часов назад. Сказали, что едут в Северную Каролину. — Я в курсе, — ответил я. — Я больше не с ними. Она приподняла бровь. — Творческие разногласия, — пояснил я. Бровь поднялась еще выше. — Я останусь еще на одну ночь. — Ладно. Наличные или кредитка? У меня имелось порядка двухсот долларов наличными, но большая часть этой ликвидности предназначалась для приобретения дури на ярмарке, поэтому я дал ей свою кредитку. Она позвонила, сообщила номер и теперь ждала подтверждения, прижав трубку к уху мясистым плечом и слушая рекламу бумажных полотенец, которые, судя по всему, могли бы вытереть насухо даже озеро Мичиган. Я смотрел вместе с ней. Когда на экран снова вернулось ток-шоу, к Николь Кидман присоединился Том Селлек, а женщина за конторкой все еще ждала ответа. В отличие от меня, ее, похоже, это не сильно напрягало. Я чувствовал нарастающий зуд и пульсацию в больной ноге. Когда началась новая реклама, сельская тетка оживилась. Она повернулась в кресле к окну, посмотрела на невероятно голубое оклахомское небо и после короткой беседы повесила трубку и вернула мою кредитную карту. — Отклонено. И у меня большие сомнения, стоит ли вас селить за наличные. Если, конечно, они у вас есть. Это была явная издевка, но я все равно приветливо улыбнулся: — С картой все в порядке. Это ошибка. Так часто бывает. — Тогда вы сможете устранить ее в другом мотеле, — отозвалась она. (Устранить! Вот уж не ожидал услышать это слово от деревенской тетки!) — Вниз по кварталу есть еще четыре, но они так себе. Не то что этот придорожный «Ритц-Карлтон», подумал я, но ограничился тем, что попросил: — Попробуйте карту еще раз. — Дорогуша, — сказала она, — я смотрю на тебя и вижу, что в этом нет необходимости. Я чихнул, повернув голову, чтобы прикрыть рот коротким рукавом футболки с изображением «Charlie Daniels Band». Что было не страшно, учитывая, что одежду мою давно не стирали. Даже очень давно. — Что вы хотите этим сказать? — Я хочу этим сказать, что бросила первого мужа, когда он и оба его брата пристрастились к героину. Без обид, но я знаю, с кем имею дело. За прошлую ночь оплачено кредитной картой группы, но теперь, когда ты, что называется, выступаешь соло, номер надо освободить в час дня. — На двери написано три. Она показала пальцем со сломанным ногтем на объявление, висевшее слева от календаря с Иисусом и щенком: «ВО ВРЕМЯ ЯРМАРКИ ШТАТА, С 25 СЕНТЯБРЯ ПО 4 ОКТЯБРЯ, РАССЧЕТНЫЙ ЧАС 13.00». — Слово «расчетный» написано с ошибкой, — сказал я. — Вам надлежит ее устранить. Она посмотрела на объявление, потом повернулась ко мне. — Верно, но в той части, где говорится о часе дня, все написано правильно. — Она взглянула на часы. — У тебя есть еще полтора часа. Не заставляй меня звонить в полицию, дорогуша. Во время ярмарки копы слетаются быстрее, чем мухи на свежее собачье дерьмо, так что вмиг явятся. — Что за бардак! — возмутился я. Я тогда плохо соображал, но ее ответ помню так же ясно, как будто услышал его пару минут назад: — Да, дорогуша, такова жизнь. После чего она повернулась к телевизору, где какой-то болван отбивал чечетку.
ВОЗРОЖДЕНИЕ СЕАНСОВ ПАЛАТОЧНОГО ИСЦЕЛЕНИЯ 13–15 ИЮНЯ 2008 ГОДА ВЫСТАВОЧНЫЙ КОМПЛЕКС ОКРУГА НОРРИС 20 МИЛЬ К ВОСТОКУ ОТ ДЕНВЕРАВнизу была фотография мальчика, отбрасывающего костыли, а на лицах окружавших его людей отражались радостное изумление и трепет. Подпись под фотографией гласила: «Роберт Ривард, исцеленный от мышечной дистрофии 30 мая 2007 года в Сент-Луисе, штат Миссури». Я был ошеломлен. Наверное, то же чувствуют люди, увидев старого знакомого, которого считали умершим или осужденным за совершение тяжкого преступления. Тем не менее в глубине души — измененной и исцеленной — я ничуть не удивился. Словно ждал чего-то подобного все это время. Хью засмеялся и сказал: — У тебя такой вид, будто ты проглотил залетевшую к тебе в рот птичку. — И он высказал единственную связную мысль из всех, что вертелись у меня в голове: — Похоже, преподобный вернулся к своим старым фокусам. — Да, — согласился я и указал на цитату из Евангелия от Матфея. — Но в этом стихе говорится не об исцелении. Он удивленно приподнял брови: — Я и не подозревал, что ты знаток Библии. — Ты о многом не подозреваешь, — ответил я, — потому что мы никогда о нем не говорили. Но я знал Чарли Джейкобса задолго до Талсы. В годы моего детства он был священником нашей церкви. Это была его первая пасторская работа — и последняя, как я думал, до сего момента. Улыбка сползла с его лица. — Не может быть! Сколько ему тогда было? Восемнадцать? — Думаю, около двадцати пяти. А мне — шесть или семь. — И он уже тогда исцелял людей? — Вовсе нет. — Если, конечно, не считать моего брата Конни. — В те дни он был самым что ни на есть праведным методистом, вплоть до использования виноградного сока вместо вина при причастии. Его все любили. — По крайней мере до Ужасной проповеди. — Он уехал, когда в автомобильной аварии погибли его жена и сын. — Преподобный был женат? И у него был сын? — Да. Хью помолчал, размышляя: — Тогда у него есть право носить по крайней мере одно из этих колец, если они обручальные. В чем я сомневаюсь. Посмотри сам. Он навел курсор на «Свидетельства чуда» и кликнул. На экране появились ссылки на ролики «Ю-тьюба». — Хью, если ты собираешься поехать посмотреть на Чарли Джейкобса, буду рад составить тебе компанию, но сегодня утром у меня совершенно нет времени обсуждать его. Он внимательно на меня посмотрел. — Нет, ты не похож на человека, проглотившего птичку. Скорее на получившего удар под дых. Посмотри один ролик, и я тебя отпущу. Где-то в середине находился ролик про мальчика с фотографии. Хью кликнул на него, и я увидел клип продолжительностью не больше минуты, который собрал не меньше сотни тысяч просмотров. Не сверхпопулярный, но близко к этому. Когда картинка начала двигаться, кто-то поднес к лицу Роберта Риварда микрофон с логотипом телестанции Сент-Луиса, и невидимая женщина произнесла: — Расскажи, что происходило во время этого так называемого исцеления, Бобби. — Ну, мэм, — ответил Бобби, — когда он взял меня за голову, я чувствовал святые обручальные кольца по бокам. Прямо здесь. — Он показал на свои виски. — Потом я услышал щелчок, похожий на треск сухой ветки, если ее сломать. Может, я отключился на секунду или две. А потом… даже не знаю… по ногам потекло тепло… и… — Мальчик уже не мог сдержать слез. — …Я смог встать на них. Я смог пойти! Меня исцелили! Да благословит Господь пастора Дэнни! Хью откинулся на спинку кресла. — Я посмотрел не все, но то, что успел, примерно в этом духе. Тебе это ничего не напоминает? — Возможно, — ответил я уклончиво. — А тебе? Мы никогда не говорили об услуге, которую «преподобный» оказал Хью. Услуге настолько серьезной, что хозяин ранчо «Волчья пасть» взял на работу по одному телефонному звонку только что завязавшего героинового наркомана. — Нет, если ты спешишь. А какие планы на обед? — Закажу доставку пиццы. После той девчушки с кантри-вестерн у меня записан парень из Лонгмонта… В сопроводиловке говорится, что он исполняет баритоном популярные песни… Хью озадаченно на меня посмотрел, а потом стукнул себя по лбу ребром ладони: — Господи, неужели Джордж Дэймон? — Да, так его зовут. — Боже, а я думал, что этот зануда давно помер. Это было за много лет до твоего появления. Первая запись, которую он сделал у нас, называлась «Дэймон исполняет Гершвина». Задолго до компакт-дисков, хотя восьмиканальная запись уже, наверное, была. Каждая песня, и я имею в виду каждую долбаную песню без исключения, звучала как «Боже, храни Америку» в исполнении Кейт Смит. Пусть им займется Муки. Они старые знакомые. А если Мукстер облажается, ты все исправишь в миксе. — Уверен? — Если мы собираемся посетить чертов сеанс преподобного, я хочу сначала узнать все, что тебе о нем известно. Наверное, нам следовало об этом поговорить еще много лет назад. Я обдумал его слова. — Ладно… только если хочешь что-то получить, надо что-то отдать. Честный обмен информацией. Он сплел пальцы, сложил руки на животе и откинулся на спинку кресла. — Мне нечего стыдиться, если ты об этом. Просто… в это невозможно поверить. — Я поверю, — пообещал я. — Может быть. Но прежде чем уйти, скажи, о чем был тот стих в Евангелии от Матфея и откуда ты его знаешь. — После стольких лет я не могу процитировать его точно, но там говорится, что пришествие Иисуса будет похоже на молнию через все небо с востока до запада. Стих не об исцелении, а об апокалипсисе. А помню я его потому, что он был одним из любимых стихов преподобного Джейкобса. Я взглянул на часы. Длинноногая исполнительница кантри — ее звали Мэнди — была хроническим жаворонком и наверняка уже поджидала на крыльце «Студии-1» со своей гитарой. Но кое о чем я должен был спросить прямо сейчас: — А почему ты засомневался, что эти кольца обручальные? — А как он снимал твою зависимость от наркоты? Не кольцами? Я вспомнил заброшенную кузовную мастерскую. — Нет. Он использовал наушники. — И когда это было? В девяносто втором? — Да. — А мой опыт общения с преподобным был в восемьдесят третьем. За это время он, должно быть, усовершенствовал свою методу. А потом, судя по всему, вернулся к кольцам, поскольку они больше вяжутся с религией, чем наушники. Не сомневаюсь, что он здорово продвинулся в своей работе с моих пор… да и с твоих тоже. Это у него в крови, верно? Не останавливаться на достигнутом и идти дальше. — Ты называешь его преподобным. Он все еще был священником, когда вы встретились? — И да, и нет. Тут не все так просто. Ладно, ступай. Девчонка, наверное, заждалась. И может, она в мини-юбке. Это отвлечет тебя от мыслей о пасторе Дэнни. Как выяснилось, она действительно была в мини-юбке, открывавшей потрясающие ноги. Но я не мог сосредоточиться ни на них, ни на песнях, которые она пела. Все мои мысли крутились вокруг Чарлза Дэниела Джейкобса, известного как «преподобный», а теперь и пастор Дэнни.
ВЫСТУПАЕТ БЫВШАЯ ЗВЕЗДА СОУЛ — ЭЛ СТАМПЕР ВЫСТУПАЮТ «GOSPEL ROBINS» С ДЕВИНОЙ РОБИНСОН
А ТАКЖЕ
ПРОПОВЕДНИК-ЕВАНГЕЛИСТ Ч. ДЭННИ ДЖЕЙКОБС, ВЕДУЩИЙ ТЕЛЕПЕРЕДАЧИ ОБ ИСЦЕЛЯЮЩЕЙ СИЛЕ ЕВАНГЕЛИЯ
ВОЗРОДИТЕ СВОЮ ДУШУ ЧЕРЕЗ ПЕСНЬ ВОЗРОДИТЕ СВОЮ ВЕРУ ЧЕРЕЗ ИСЦЕЛЕНИЕ ПОРАЗИТЕСЬ ИСТОРИИ СВЯТЫХ КОЛЕЦ, РАССКАЗАННОЙ ТАК, КАК УМЕЕТ ТОЛЬКО ПАСТОР ДЭННИ!
«Приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых, и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой». (Евангелие от Луки. 14:21 и 14:23)
ПОСМОТРИТЕ, КАК ВОЛЯ БОЖИЯ ИЗМЕНИТ ВАШУ ЖИЗНЬ! ПЯТНИЦА 13-е — 19.00 СУББОТА 14-е — 14.00 и 19.00 ВОСКРЕСЕНЬЕ 15-е — 14.00 и 19.00 «ПОСЛЕ ОГНЯ ВЕЯНИЕ ТИХОГО ВЕТРА, И ТАМ ГОСПОДЬ». (Третья книга Царств. 13:12) «БОГ ИСЦЕЛЯЕТ КАК МОЛНИЯ». (Евангелие от Матфея. 24:27)
Приходи каждый! Приходите все! Возродитесь духовно!
ПРИГЛАШАЕМ ОТПРАЗДНОВАТЬ ВМЕСТЕ С НАМИ 31 АВГУСТА 2013 ГОДА ДВА ВАЖНЫХ СОБЫТИЯ! 35-Ю ГОДОВЩИНУ СВАДЬБЫ ТЕРЕНСА И АННАБЕЛЬ! ПЕРВЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КАРЫ ЛИНН!Внизу брат приписал от руки несколько строк. Хотя до шестидесятилетия Терри оставалось всего несколько месяцев, он писал теми же каракулями, что и в начальной школе. Учителя неизменно прикрепляли к его табелю об успеваемости записку для родителей: «Теренс ДОЛЖЕН поработать над почерком».
Время: С ПОЛУДНЯ И ДО… Место: НАЧАЛО В НАШЕМ ДОМЕ, ЗАТЕМ В «ЮРИКА-ГРЭЙНДЖ» Еда: НАВАЛОМ! Музыка: «THE CASTLE ROCK ALL-STARS» Выпивка: НИЧЕГО С СОБОЙ НЕ ПРИНОСИТЕ! ПИВА И ВИНА БУДЕТ ВДОВОЛЬ!
Привет, Джейми! Пожалуйста, приезжай на вечеринку, ладно? Никакие оправдания не принимаются, потому что у тебя есть два месяца, чтобы уточнить свой график. Раз Конни прилетает с Гавайских островов, то ты точно можешь выбраться из Колорадо! Мы соскучились по тебе, маленький братишка!Я бросил приглашение в плетеную корзинку за кухонной дверью. Я называл ее корзинкой «На потом», потому что там скапливались письма, на которые я планировал ответить когда-нибудь… то есть никогда, как вы наверняка догадываетесь. Я сказал себе, что возвращаться в Харлоу у меня нет никакого желания, и это, наверное, было правдой, но родственные узы тоже никуда не делись. Прав был Брюс Спрингстин: нигде не чувствуешь себя так хорошо, как в кругу родных. Раз в неделю ко мне приходила убираться женщина по имени Дарлин (мне до сих пор стыдно, что я не делаю этого сам, как меня приучали с детства). Она была мрачной пожилой теткой, и я старался с ней не пересекаться. Но однажды я пришел домой после ее уборки и нашел на кухонном столе открытое приглашение, которое она выудила из корзины. Она никогда не делала ничего подобного прежде, и я воспринял это как знак. Тем же вечером я сел за компьютер и, вздохнув, отправил Терри электронное письмо из двух слов: «Я приеду».
4 марта 2014 г. Дорогой Джейми! У меня есть оба адреса твоей электронной почты — для деловой и личной переписки (ты знаешь, какими возможностями я располагаю), — но теперь я старик со своими стариковскими причудами и считаю, что личное дело заслуживает изложения в обычном письме, желательно написанном собственноручно. Как видишь, я все еще могу писать, но как долго это продлится, неизвестно: осенью 2012 года у меня был микроинсульт, а летом прошлого года — еще один, гораздо более серьезный. Надеюсь, ты извинишь меня за отвратительные каракули. У меня есть и еще одна причина написать это письмо от руки и отправить по обычной почте. Электронное сообщение очень легко удалить, а с письмом, над которым человек трудился с пером и чернилами, так поступить сложнее. Я добавлю строчку на обратной стороне конверта, чтобы увеличить шансы. Если я не получу ответа, то придется направить эмиссара, чего мне делать никак не хочется, потому что времени остается мало.Слово «эмиссар» мне совсем не понравилось.
Во время нашей последней встречи я попросил тебя поработать моим помощником. Ты отказался. Я снова прошу об этом и на этот раз уверен, что ты согласишься. Ты должен согласиться, ибо моя работа находится в завершающей стадии. Остается один последний эксперимент. В его успехе я не сомневаюсь, но в одиночку провести его не смогу. Мне нужна помощь — и, что не менее важно, мне нужен свидетель. Поверь, что твоя заинтересованность в этом эксперименте почти не уступает моей. Ты думаешь, что откажешься, но я достаточно хорошо тебя знаю, мой старый друг, и не сомневаюсь, что, прочитав это письмо, ты изменишь свое мнение. С наилучшими пожеланиями,На улице яростно завывал ветер, снег шуршал по двери, словно песок. Дорогу в Боулдер скоро закроют, если уже не закрыли. Я держал маленький конверт и думал: что-то случилось. Я не хотел знать, что именно, но чувствовал, что пути назад уже нет. Сидя на лестнице, ведущей к моей квартире, я вскрыл конверт, и в этот момент особенно сильный порыв ветра сотряс все здание. Почерк был таким же неуверенным, как и у Джейкобса, а строчки — неровными и сползавшими вниз, но я сразу его узнал. Еще бы! Сколько любовных записок, в том числе весьма страстных, было написано мне этой рукой. Внутри у меня что-то оборвалось, и я подумал, что вот-вот потеряю сознание. Я опустил голову, закрыл свободной рукой глаза и сжал виски. Когда слабость прошла, я почти пожалел об этом. Я прочитал письмо.Чарлз Д. Джейкобс.
25 февраля 2014 г. Уважаемый пастор Джейкобс! Вы — моя последняя надежда. Я чувствую, что писать это глупо, но так оно и есть. Обращаюсь к Вам по настоянию своей подруги Дженни Ноултон. Она дипломированная медсестра и говорит, что никогда не верила в чудесные исцеления (хотя в Бога верит). Несколько лет назад она посетила одно из Ваших выступлений с исцелениями в Провиденсе, штат Род-Айленд, и Вы вылечили ее артрит, который практически не позволял ей двигать руками, в результате чего она в прямом смысле «подсела» на оксиконтин. Она сказала мне: «Себе я говорила, что поехала исключительно послушать Эла Стампера, потому что у меня были все его записи с «Vo-Lites», но в глубине души знала истинную причину, потому что когда он спросил, есть ли желающие исцелиться, я встала в очередь». Она сказала, что когда Вы коснулись ее висков кольцами, исчезла не только боль в руках, но и тяга к оксиконтину. Поверить в последнее мне было даже труднее, чем в излечение артрита, потому что там, где я живу, этот препарат принимают многие, и я знаю, как трудно избавиться от этой «привычки». Пастор Джейкобс, у меня рак легких. После облучения у меня выпали все волосы, а химиотерапия вызывала постоянную рвоту (я потеряла 60 фунтов), но, несмотря на эти адские средства, избавиться от рака так и не удалось. Теперь мой врач предлагает сделать операцию и вырезать одно легкое, но моя подруга Дженни усадила меня и сказала: «Я не хочу скрывать от тебя правду, милая. Обычно врачи делают такое предложение, когда уже слишком поздно, и они это знают, но ничего другого все равно предложить не могут».Я перевернул листок, чувствуя, как голова начинает пульсировать болью. Впервые за многие годы я пожалел, что больше не колюсь. Под кайфом я мог бы взглянуть на подпись внизу, не боясь закричать от ужаса.
Дженни говорит, что она посмотрела материалы на Вашем сайте, и там очень много подтверждений, что люди действительно исцелялись. Я знаю, что Вы больше не ездите по стране. Вы могли уйти на покой, могли заболеть и даже умереть (хотя я молюсь, чтобы Вы были живы, ради Вас самого и себя тоже). Но даже если с Вами все в порядке, Вы можете просто не читать письма, которые Вам приходят. Поэтому мое послание — как записка в бутылке, которую в отчаянии бросают в море. Но я пишу не только потому, что об этом просит Дженни. Что-то внутри говорит мне, что я должна попробовать. В конце концов, бывает же, что какую-нибудь бутылку выбрасывает на берег и кто-то читает вложенное в нее послание. От операции я отказалась. Вы действительно моя последняя надежда. Я знаю, она призрачная и даже глупая, но в Библии сказано: «Если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему»[851]. Я буду ждать ответа… или его отсутствия. В любом случае пусть Господь благословит и сохранит Вас. С уважением и надеждой,Астрид Содерберг.
17 Морган-Питч-роуд, Дезерт-Айленд, штат Мэн 04660 Тел. (207) 555–6454Боже милостивый! Астрид! Снова Астрид, спустя столько лет. Я закрыл глаза и увидел ее стоящей под пожарной лестницей, увидел ее красивое юное лицо в капюшоне куртки. Я открыл глаза и прочел то, что написал Джейкобс под ее адресом.
Я видел ее анализы и последние рентгеновские снимки. Не сомневайся — возможности, о которых я упомянул в сопроводительном письме, позволили получить к ним доступ. Облучение и химиотерапия уменьшили, но не уничтожили опухоль в ее левом легком, а в правом появились новые пятна. Ее состояние тяжелое, но я могу ее спасти. Поверь мне и в этом тоже. Однако подобные раковые опухоли похожи на огонь в сухостое и распространяются так же быстро. Ее время истекает, и ты должен принять решение незамедлительно.Если времени осталось так мало, какого черта ты не позвонил или хотя бы не отправил свое дьявольское предложение курьерской почтой? Но я знал ответ. Он хотел, чтобы времени осталось мало, потому что беспокоился не об Астрид. Астрид для него была лишь пешкой. Я же, напротив, был одной из крупных фигур. Я понятия не имел почему, только знал, что это так. Листок дрожал у меня в руке, когда я дочитывал последние строки.
Если ты согласишься помочь мне предстоящим летом, пока я заканчиваю свою работу, твоя старинная подруга (и, возможно, любовница) будет спасена и навсегда избавлена от рака. Если ты откажешься, я позволю ей умереть. Конечно, для тебя это звучит жестоко и даже чудовищно, но если бы ты знал всю важность моей работы, то считал бы по-другому. Да, даже ты! Номера своих телефонов — домашнего и сотового — я прилагаю. Телефон мисс Содерберг лежит возле меня, пока я пишу эти строки. Если ты мне позвонишь — разумеется, с положительным ответом, — я тут же наберу ее номер. Выбор за тобой, Джейми.Несколько минут я сидел на лестнице, делая глубокие вдохи и стараясь умерить сердцебиение. Я вспоминал, как она прижималась ко мне бедрами, как внизу моего живота все начинало пульсировать, превращая восставшую плоть в кремень, как она ласкала рукой мой затылок, выдыхая мне в рот сигаретный дым. Наконец я встал и начал подниматься к своей квартире, продолжая держать оба письма в руке. Лестница не была ни крутой, ни длинной, а езда на велосипеде помогала мне поддерживать форму, но я дважды останавливался перевести дух. Рука с ключом дрожала так сильно, что пришлось поддержать ее. Из-за разыгравшейся пурги в квартире было темно, но свет включать я не стал. Требовалось действовать быстро. Я снял с ремня сотовый, опустился на кушетку и набрал номер мобильного Джейкобса. После первого гудка он снял трубку. — Привет, Джейми, — сказал он. — Ах ты, ублюдок! — не сдержался я. — Какая же ты сволочь! — Я тоже рад тебя слышать. Что ты решил? Откуда он так много знал про нас? Разве я когда-нибудь ему рассказывал? Может, Астрид? А если нет, то как он все это раскопал? Ответа у меня не было, но это не имело значения. По его тону я понял, что он спрашивал для проформы. Я ответил, что приеду как можно скорее. — Ну разумеется, если ты сам этого хочешь. Буду рад тебя видеть, но мне ты понадобишься только в июле. Если ты предпочтешь не встречаться с ней… учитывая ее состояние… — Я сяду в самолет, как только погода улучшится. Если ты можешь сделать что-то до моего приезда… сделай… вылечи ее… а потом занимайся чем хочешь. Но ни при каких обстоятельствах не отпускай ее, пока я с ней не увижусь. Ни под каким предлогом. — Ты мне не доверяешь, так ведь? — спросил он печально, но я не обратил на это внимания. Он был мастером изображать эмоции. — А с чего бы, Чарли? Я видел тебя в деле. Он вздохнул. Очередной порыв ветра сотряс дом, завывая в трубах. — Где ты остановился в Моттоне? — спросил я… как и Джейкобс, скорее для проформы. Жизнь — колесо и всегда возвращается к началу.
Кому: Джейми От кого: Бри Тема: Для информацииЯ распечатал письмо и два раза перечитал. Затем набрал в «Гугле» «Тайны Червя» и нашел не только то, о чем говорила Бри, но и еще одну вещь. В блоге ценителей антикварных книг «Темные тома магии и заклинаний» кто-то назвал запрещенный гримуар «Тайны Червя» Людвига Принна «самой опасной из всех написанных когда-либо книг».
После посещения резиденции Джейкобса на севере штата Нью-Йорк ты написал, что он упоминал книгу под названием «De Vermis Mysteriis». Это название застряло у меня в голове, наверное, потому, что школьных знаний латыни хватило, чтобы перевести его как «Тайны Червя». Похоже, от привычки изучать все, что связано с Джейкобсом, трудно избавиться, и я решила в этом покопаться. Должна добавить, втайне от мужа, который уверен, что все мои подобные изыскания остались в прошлом. Как бы то ни было, это весьма примечательный трактат. Католическая церковь относит «Тайны Червя» к полудюжине так называемых запретных книг. Это гримуары. К ним относятся «Книга Аполлония» (он был врачом во времена Христа), «Книга Альберта Великого» (заклинания, талисманы, беседы с мертвыми), «Малый ключ Соломона» и «Большой ключ Соломона» (предположительно написанные царем Соломоном) и, наконец, «Пикатрикс». Считается, что последняя книга и «Тайны Червя» легли в основу придуманного Лавкрафтом гримуара «Некрономикон». Все эти «запретные книги» доступны, КРОМЕ «Тайн Червя». Согласно «Википедии», к началу XX века тайные эмиссары католической церкви (см. Дэна Брауна) сожгли все экземпляры «De Vermis», за исключением шести или семи штук. (Кстати, представители папы теперь вообще отрицают само существование такой книги.) О других экземплярах ничего не известно — считается, что их либо нет вообще, либо они находятся в частных коллекциях. Джейми, все запрещенные книги имеют отношение к МОГУЩЕСТВУ и тому, как его получить средствами, сочетающими алхимию (которую мы теперь называем «наукой»), математику и некоторые малоприятные оккультные ритуалы. Все это, вероятно, полная чепуха, но мне все равно не по себе. Ты говорил, что Джейкобс посвятил свою жизнь изучению электрических явлений, и, судя по его успехам в исцелении, он, похоже, получил доступ к поистине удивительной силе. Невольно приходит на ум старинная мудрость: тот, кто схватил тигра за хвост, боится его отпустить. И еще пара моментов, над которыми стоит поразмыслить. Первое. До середины семнадцатого века католиков, изучавших potestas magnum universum (силы, управляющие Вселенной), отлучали от церкви. Второе. «Википедия» утверждает (правда, без уточнения источников), что рифмованное двустишие, которое большинство людей помнит по «Некрономикону» Лавкрафта, заимствовано им из экземпляра «Тайн Червя», к которому он имел доступ (своего у него точно не было — он для этого был слишком беден). Вот это двустишие: Мертвец покой и сон не обретет, / Ведь смерть конец однажды тоже ждет. У меня от него мурашки бегут по коже. Честно. Ты иногда называл Чарлза Дэниела Джейкобса своим «пятым персонажем». Джейми, надеюсь, что он наконец остался в прошлом. Раньше я бы посмеялась над всем этим, но когда-то я смеялась и над чудесными исцелениями. Позвони мне как-нибудь, ладно? И скажи, что Джейкобса в твоей жизни больше нет. Как всегда с любовью,Бри.
Посвящается Сандре Блэнд[861]
Тихий уклад жизни маленького городка в Аппалачах нарушается необъяснимым явлением: женщины одна за другой впадают в странный сон, покрываясь тончайшими коконами. Тот, кто пытается их разорвать, пробуждает спящих — и сталкивается с нечеловеческой яростью и жестокостью… И именно в это время в городе появляется таинственная и невероятно красивая женщина, невосприимчивая к вирусу. Кто же она? Ангел, посланный спасти человечество? Или демон, которого следует уничтожить? Решить это и спасти мир от неизбежного хаоса предстоит мужчинам, и теперь они будут играть по собственным правилам…
ГОРОД ДУЛИНГ, АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ЦЕНТР ОКРУГА ДУЛИНГ
Труман Мейвезер по прозвищу Трум, 26 лет — варщик метамфетамина. Тиффани Джонс, 28 лет — кузина Трумана. Линни Марс, 40 лет — диспетчер управления шерифа Дулинга. Шериф Лайла Норкросс, 45 лет — начальник управления шерифа Дулинга. Джаред Норкросс, 16 лет — ученик одиннадцатого класса средней школы Дулинга, сын Лайлы и Клинта Норкроссов. Антон Дубчек, 26 лет — владелец и сотрудник компании «Уборка бассейнов от Антона», КОО.[862] Магда Дубчек, 56 лет — мать Антона. Фрэнк Джиэри, 38 лет — сотрудник службы по контролю за бездомными животными муниципалитета Дулинга. Элейн Джиэри, 35 лет — волонтер благотворительной организации «Гудвилл» и жена Фрэнка. Нана Джиэри, 12 лет — ученица шестого класса средней школы Дулинга. Старая Эсси, 60 лет — бездомная. Терри Кумбс, 45 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Рита Кумбс, 42 года — жена Терри. Роджер Элуэй, 28 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Джессика Элуэй, 28 лет — жена Роджера. Платина Элуэй, 8 месяцев — дочь Роджера и Джессики. Рид Барроуз, 31 год — сотрудник управления шерифа Дулинга. Леанна Барроуз, 32 года — жена Рида. Гэри Барроуз, 2 года — сын Рида и Леанны. Дрю Т. Бэрри, 42 года — владелец страховой компании «Гарантия Дрю Т. Бэрри». Верн Рэнгл, 48 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Элмор Перл, 38 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Рьюп Уиттсток, 26 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Уилл Уиттсток, 27 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Дэн Трит по прозвищу Тритер, 27 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга. Джек Албертсон, 61 год — сотрудник управления шерифа Дулинга (на пенсии). Мик Наполитано, 58 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга (на пенсии). Нейт Макги, 60 лет — сотрудник управления шерифа Дулинга (на пенсии). Карсон Стратерс по прозвищу Окружной Силач, 32 года — в прошлом участник турнира «Золотые перчатки». Тренер Джей-Ти Уиттсток, 64 года — тренер футбольной команды средней школы Дулинга. Доктор Гарт Фликинджер, 52 года — пластический хирург. Фриц Мишем, 37 лет — механик. Барри Холден, 47 лет — государственный защитник. Оскар Сильвер, 83 года — судья. Мэри Пак, 16 лет — ученица одиннадцатого класса средней школы Дулинга. Эрик Бласс, 17 лет — ученик выпускного класса средней школы Дулинга. Курт Маклеод, 17 лет — ученик выпускного класса средней школы Дулинга. Кент Дейли, 17 лет — ученик выпускного класса средней школы Дулинга. Уилли Бурк, 75 лет — волонтер. Дороти Харпер, 80 лет — на пенсии. Маргарет О’Доннелл, 72 года — сестра Гейл, на пенсии. Гейл Коллинз, 68 лет — сестра Маргарет, регистратор дантиста. Миссис Рэнсом, 77 лет — пекарь. Молли Рэнсом, 10 лет — внучка миссис Рэнсом. Джонни Ли Кронски, 41 год — частный детектив. Джейми Хауленд, 44 года — профессор истории. Иви Блэк, примерно 30 лет — приезжая.ТЮРЬМА
Джейнис Коутс, 57 лет — начальник женской тюрьмы Дулинга. Лоренс Хикс по прозвищу Лор, 50 лет — заместитель начальника женской тюрьмы Дулинга. Рэнд Куигли, 30 лет — дежурный женской тюрьмы Дулинга. Ванесса Лэмпли, 42 года — дежурная женской тюрьмы Дулинга, в 2010–11 гг. — чемпионка по армрестлингу Огайо-Вэлли в возрастной категории 35–45 лет. Милли Олсон, 29 лет — дежурная женской тюрьмы Дулинга. Дон Питерс, 35 лет — дежурный женской тюрьмы Дулинга. Тиг Мерфи, 45 лет — дежурный женской тюрьмы Дулинга. Билли Уэттермор, 23 года — дежурный женской тюрьмы Дулинга. Скотт Хьюз, 19 лет — дежурный женской тюрьмы Дулинга. Бланш Макинтайр, 65 лет — секретарь начальника женской тюрьмы Дулинга. Доктор Клинтон Норкросс, 48 лет — старший психиатр женской тюрьмы Дулинга и супруг Лайлы. Джанетт Сорли, 36 лет — заключенная № 4582511-1 женской тюрьмы Дулинга. Ри Демпстер, 24 года — заключенная № 4602597-2 женской тюрьмы Дулинга. Китти Макдэвид, 29 лет — заключенная № 4603241-2 женской тюрьмы Дулинга. Энджел Фицрой, 27 лет — заключенная № 4601959-3 женской тюрьмы Дулинга. Мора Данбартон, 64 года — заключенная № 4028200-1 женской тюрьмы Дулинга. Кейли Роулингс, 40 лет — заключенная № 4521131-2 женской тюрьмы Дулинга. Нелл Сигер, 37 лет — заключенная № 4609198-1 женской тюрьмы Дулинга. Селия Фроуд, 30 лет — заключенная № 4633978-2 женской тюрьмы Дулинга. Клавдия Стивенсон по прозвищу Бомбовая, 38 лет — заключенная № 4659873-1 женской тюрьмы Дулинга.ПРОЧИЕ
Лоуэлл Грайнер по прозвищу Маленький Лоу, 35 лет — преступник. Мейнард Грайнер, 35 лет — преступник. Микаэла Морган, урожденная Коутс, 26 лет — известная журналистка, «Новости Америки». Сродник Благовест (Скотт Дэвид Уинстид-младший), 60 лет — Первосвященник Просветленных. Лис обыкновенный, от 4 до 6 лет.
Бедная или богачка, слабая иль стойкая, Быть рабыней у мужчины — доля твоя горькая. Женщиною рождена ты? На страданье родилась: Будут лгать тебе, и мучить, и жестоко втопчут в грязь.[863]Сэнди Пози «Рожденная женщиной». Слова Марты Шарп
А по мне, ты просто не можешь не обращать внимания на квадрат света!Риз Мэри Демпстер, заключенная № 4602597-2 женской тюрьмы Дулинга
Ее предупредили. Ей объяснили. Тем не менее она продолжала.Сенатор Эддисон Макконнелл по прозвищу Митч о сенаторе Элизабет Уоррен
А в тюрьме, что близко, семь десятков женщин, Вот бы где счастливо я бы обитал. Треугольник[864] старый прозвенел устало, Эхом отозвался Короля канал.Брендан Биэн
недосмотр недосмотр недосмотр мой ребенок мой ребенок мой ребенокНана не спеша положила пурпурный мелок на пустое место между оранжевым и зеленым. Поднялась с автомобильной шины, постояла пару секунд, отряхивая цветастые желтые шорты и задумчиво потирая перепачканные мелом подушечки пальцев. — Милая. — Фрэнк едва сдерживался, чтобы не перейти на крик. Потому что, смотрите сами, она прямо здесь, на подъездной дорожке, где какой-то пьяный говнюк на дорогом автомобиле мог ее раздавить!
мой ребенок мой ребенок мой ребенокНана шагнула к нему, остановилась, вновь посмотрела на пальцы с очевидным недовольством. — Нана! — Фрэнк все еще перегибался через консоль. Он хлопнул по пассажирскому сиденью. Сильно. — Сядь сюда! Девочка вскинула голову, на лице отразился испуг, словно ее внезапно разбудил раскат грома. Волоча ноги, она двинулась к пикапу, а когда добралась до распахнутой дверцы, Фрэнк схватил ее за футболку на груди и потянул к себе. — Эй! Ты растянешь мою футболку! — воскликнула Нана. — Не важно, — ответил Фрэнк. — Твоя футболка — ерунда. Я скажу тебе, что не ерунда, поэтому слушай внимательно. Кто ездит на зеленом «мерседесе»? В каком он живет доме? — Что? — Нана пыталась оторвать его пальцы от своей футболки. — О чем ты говоришь? Ты порвешь мне футболку! — Ты меня слышишь? Забудь про эту гребаную футболку! — Слова сорвались с губ, и он сразу об этом пожалел, но при этом ощутил удовлетворенность, потому что ее взгляд сместился с футболки на его лицо. Наконец-то она обратила на него внимание. Нана моргнула, глубоко вдохнула. — Ну вот, а теперь, когда твоя голова не витает в облаках, давай во всем разберемся. Ты говорила мне о человеке, в дом которого завозишь газету. Он ездит на зеленом «мерседесе». Как его зовут? В каком он живет доме? — Имени не помню. Извини, папуля. — Нана прикусила нижнюю губу. — Он живет рядом с домом, перед которым большой флаг. У него забор. На Бриаре. Вершина холма. — Ладно. — Фрэнк отпустил футболку. Нана не шевельнулась. — Ты перестал злиться? — Милая, я не злился. — Она молчала. — Хорошо, злился. Немного. Но не на тебя. Дочь не смотрела на него. Вновь терла свои чертовы пальцы. Он ее любил, она была ему дороже всех на свете, но иногда у него возникали сомнения, а в реальном ли мире она живет? — Спасибо тебе. — Кровь отхлынула от лица, пот холодил кожу. — Спасибо тебе, Ясноглазка. — Само собой, — ответила Нана и отступила на шаг. Этот звук соприкосновения подошвы кроссовки с тротуаром Фрэнку показался настоящим грохотом. Он выпрямился на водительском кресле. — И вот еще что. Окажи мне услугу, уйди с подъездной дорожки. По крайней мере, на это утро, пока я кое с чем не разберусь. Кто-то носится по улицам как полоумный. Порисуй на бумаге, в доме. Хорошо? Девочка кусала нижнюю губу. — Хорошо, папуля. — Ты не собираешься плакать? — Нет, папуля. — Отлично. Это моя девочка. Увидимся на следующих выходных, идет? Он осознал, что у него пересохли губы. Спросил себя, а что еще ему следовало сделать, и внутренний голос тут же ответил: «А что еще ты мог сделать? Может, мог, ну, не знаю, Фрэнк, наверное, это звучит дико, но, может, ты мог не беситься?» Этот голос был некой веселенькой версией собственного голоса Фрэнка и принадлежал человеку в солнцезащитных очках, который откинулся на шезлонге на лужайке и, возможно, пил ледяной чай. — Идет. — Она кивнула, как робот. У нее за спиной было нарисовано дерево. Раскидистая крона занимала половину подъездной дорожки, сучковатый ствол пересекал ее. Мох свисал с ветвей, вокруг росли цветы. Корни уходили к подземному озеру. — Мне нравится твой рисунок. — Он улыбнулся. — Спасибо, папуля, — ответила Нана. — Я просто не хочу, чтобы ты пострадала. — Его улыбку словно прибили к лицу гвоздями. Дочь шмыгнула носом и снова автоматически кивнула. Фрэнк знал, что она борется со слезами. — Эй, Нана… — начал он, но слова застряли в горле, потому что вновь вмешался внутренний голос, говоря, что на сегодня с нее хватит. Нужно просто оставить дочь в покое. — Пока, папа. Она протянула руку и мягко захлопнула дверцу пикапа. Развернулась и пошла по подъездной дорожке, разбрасывая мелки, топча дерево, смазывая зеленое и черное. Опустив голову, с подрагивающими плечами. Дети, сказал он себе, не всегда могут оценить твои старания сделать все правильно.
мой ребенок мой ребенок мой ребенокПотому что сейчас ничего не имело значения, кроме Наны. Ничего на всей Божьей зеленой Земле. Он сделает все, что нужно сделать, лишь бы ей полегчало. Он отдаст жизнь, если это потребуется для ее спасения. И если это безумие, он не хочет быть разумным. Элейн уже пересекала лужайку. У флагштока, привалившись к нему спиной, сидела женщина. Она держала младенца у груди и выла. Фрэнк узнал этот звук: так выла собака со сломанной капканом лапой. Когда Фрэнк проходил мимо, женщина протянула к нему младенца, и он увидел свисавшие с затылка белые нити. — Помогите нам, — крикнула она. — Пожалуйста, мистер, помогите нам! Фрэнк не ответил. Он смотрел в спину Элейн. Та направлялась к одному из зданий на другой стороне Хоспитал-драйв. Белая по синему надпись на фасаде гласила: «ЖЕНСКИЙ ЦЕНТР. АКУШЕРСТВО И ГИНЕКОЛОГИЯ. ДОКТОРА ЭРИН ЭЙЗЕНБЕРГ, ДЖОЛИ СУРЭТТ, ДЖОРДЖИЯ ПИКИНС». Перед дверью сидели несколько людей, которые привезли заболевших родственников, но лишь несколько. Хорошая идея! Они часто приходили Элейн в голову, когда она переставала его доставать… Только почему они сидели? Это было странно. — Поторопись! — крикнула Элейн. — Поторопись, Фрэнк! — Я тороплюсь… как могу… — Он уже тяжело дышал. Она смотрела куда-то вдаль. — Нас увидели! Мы должны их опередить! Он оглянулся. Толпа надвигалась на них, пересекая лужайку, огибая брошенный на ней «аутбэк». Первыми шли те, кто нес на руках маленьких детей или младенцев. Жадно хватая ртом воздух, он проковылял по дорожке за Элейн. Ветерок шевелил белую оболочку на лице Наны. — Зря торопитесь, — сказала женщина, прислонившаяся к стене здания. Ее лицо и голос выдавали крайнюю усталость. Широко расставив ноги, она прижимала к себе маленькую девочку, того же возраста, что и Нана. — Что? — спросила Элейн. — О чем вы говорите? Но Фрэнк уже прочитал надпись на листе бумаги, прикрепленном к двери изнутри: «ЗАКРЫТО ПО ПРИЧИНЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ С АВРОРОЙ». Глупые трусливые врачи, подумал он, когда Элейн схватилась за ручку двери и дернула. Глупые эгоистичные трусливые врачи. Вам следовало открыться по причине чрезвычайной ситуации с Авророй. — У них, наверное, свои дети, — сказала женщина с маленькой девочкой. Под ее глазами темнели мешки. — Нельзя их винить. Я их виню, подумал Фрэнк. Виню так, что готов убить. Элейн повернулась к нему: — Что нам делать? Куда теперь ехать? Прежде чем он успел ответить, нахлынула толпа от крыла экстренной помощи. Седой мужчина с перекинутым через плечо ребенком — наверное, внучкой — грубо оттеснил Элейн от двери, чтобы самому попытаться ее открыть. Далее — очень быстро — произошло неизбежное. Мужчина сунул руку под незаправленную рубашку, выхватил из-за ремня оружие, нацелил в дверь и выстрелил. Даже на открытом воздухе грохот был оглушительным. Осколки стекла полетели внутрь здания. — И что у нас теперь закрыто? — спросил седой мужчина пронзительным, срывающимся голосом. Крохотный осколок стекла торчал из его щеки. — Что у нас теперь закрыто, говнюки? Он поднял оружие, чтобы выстрелить снова. Люди попятились. Мужчина, державший девочку в вельветовом комбинезоне, споткнулся о вытянутые ноги женщины, прислонившейся к стене, выставил перед собой руки и выпустил свою ношу. Девочка грохнулась оземь. Отец упал рядом с ней, и его пальцы порвали паутину на лице дочери сидящей женщины. Глаза дочери мгновенно открылись, она выпрямилась. Лицо превратилось в гоблинскую маску ненависти и ярости. Наклонившись к ладони мужчины, она откусила ему пальцы и выскользнула, словно змея, из рук матери, чтобы вонзить большой палец в его правую щеку, а остальные — в левый глаз. Седой старик развернулся и нацелил оружие — длинноствольный револьвер, как показалось Фрэнку, старинный — на извивающегося, скалящегося ребенка. — Нет, — закричала женщина, пытаясь прикрыть собой дочь. — Нет, только не мой ребенок! Фрэнк повернулся, чтобы защитить свою дочь, и врезал ногой старику в промежность. Тот ахнул и попятился назад. Вторым ударом ноги Фрэнк вышиб у него револьвер. Люди, которые спешили сюда от крыла экстренной помощи, разбегались во все стороны. Старик врезался в двери Женского центра, влетел в фойе, потерял равновесие и рухнул на осколки стекла. Его руки и лицо сочились кровью. Внучка лежала лицом вниз. (Каким лицом, подумал Фрэнк.) Элейн сжала плечо Фрэнка. — Пошли отсюда. Это безумие! Надо уходить! Фрэнк ее проигнорировал. Маленькая девочка все еще пыталась свести счеты с мужчиной, который случайно пробудил ее от неестественного сна. Ей удалось порвать плоть под его правым глазом, и теперь глазное яблоко вываливалось из глазницы, наливаясь кровью. Фрэнк не мог помочь ему, держа Нану на руках. Но мужчина и не нуждался в помощи. Он схватил маленькую девочку здоровой рукой и отшвырнул. — О нет! Нет! — заголосила ее мать и поползла за дочерью. Мужчина посмотрел на Фрэнка и произнес будничным голосом: — Похоже, этот ребенок ослепил меня на один глаз. Это просто кошмарный сон, подумал Фрэнк. Иначе не назовешь. Элейн все дергала его за рукав: — Уходим, Фрэнк! Нам надо идти! Фрэнк последовал за ней к «аутбэку», с трудом переставляя ноги. Когда проходил мимо женщины, прежде сидевшей у стены, обратил внимание, что маска на лице маленькой девочки восстанавливается с удивительной скоростью. Глаза девочки были закрыты. Ярость как рукой сняло. По лицу разлилась умиротворенность. А потом лицо исчезло под белой оболочкой. Мать подняла девочку и начала покачивать, целуя окровавленные пальцы. Элейн уже подходила к автомобилю. Она крикнула ему, чтобы не отставал. Фрэнк из последних сил прибавил шагу.
Привет, это Джаред. Ты в порядке?Джаред посмотрел на девочку на диване. Он укрыл ее одеялом. Голова пряталась в круглом белом коконе. Отлично, написал он. Глушит «Маунтин дью». Я пользуюсь мобильником ее бабушки. Мэри ответила, что скоро ему напишет. Джаред вновь повернулся к телевизору. Мастерица, похоже, не знала устали. — Понимаю, некоторых людей это расстроит, но я не признаю стекло. Оно царапается. Я абсолютно убеждена, что с пластмассой все получается ничуть не хуже. — Камера нацелилась на розовую бисерину, которую мастерица держала между большим и указательным пальцами. — Видите? Даже эксперт не заметит разницы. — Может быть, — сказал Джаред. Он никогда не разговаривал сам с собой, но никогда и не находился в доме с телом в белом коконе, пока рядом горели леса. И не имело смысла отрицать, что эта маленькая розовая хрень, на его взгляд, ничем не отличалась от стеклянной. — Очень даже может быть, леди. — Джаред? С кем ты говоришь? Он не слышал, как открылась входная дверь. Вскочил, прохромал несколько шагов, чувствуя боль в колене, и бросился в объятия отца. Клинт и Джаред стояли, обнявшись, между кухней и гостиной. Оба плакали. Джаред пытался объяснить, что он только на минуточку отлучился в туалет, он ничего не мог поделать с Молли и что он чувствует себя ужасно, но, проклятье, он не мог не отлучиться, и все выглядело нормально, он был уверен, что все будет хорошо, она болтала, как обычно, и пила «Маунтин дью». Все было плохо, но Клинт сказал, что все хорошо. Твердил снова и снова, и они обнимали друг друга все крепче, словно силой воли могли сделать так, чтобы все стало хорошо, и, возможно — возможно, — на пару секунд им это удалось.
Да, ты не знаешь, что-то горит?
Думаю, да, но не знаю, что именно. Как твоя мать? Как сестра? Как ты?
Мы в порядке. Пьем кофе и печем шоколадные кексы. Привет, рассвет!! Как Молли?
Доктор Филип П. Вердраска никогда не работал ни в медицинском центре «Кайзер Перманенте», ни в его филиалах. Об этом оперативно сообщили по телевидению и в Интернете. С опровержением выступили десятки уважаемых специалистов и Центр по контролю и профилактике заболеваний в Атланте. Фальшивка из Купертино стала центральной историей выпусков новостей, когда солнце поднималось над Восточным побережьем Соединенных Штатов. Но джинна выпустили из бутылки, и Лайла Норкросс могла предсказать, что за этим последует. Собственно, она это уже предсказала. И пусть люди могли надеяться на лучшее, Лайла, почти двадцать лет прослужившая в полиции, знала, что поверят они в худшее. В охваченном ужасом мире правили ложные новости. К тому времени как рассвет занялся над штатами Среднего Запада, Факельные бригады прочесывали большие и малые города Америки и всего мира. Женщин в коконах вывозили на свалки, на поля, на стадионы, где предавали огню. Посыл «Филипа П. Вердраски» уже претворялся в жизнь, когда Клинт объяснил Шеннон текущее состояние дел в семье Норкроссов, а потом молча протянул трубку жене.ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ОБ АВРОРЕ: СРОЧНО!
От доктора Филипа П. Вердраски
Команда биологов и эпидемиологов в медицинском центре «Кайзер Перманенте» выяснила, что коконы, образующиеся на женщинах, пораженных сонной болезнью Аврора, обуславливают распространение заболевания. Дыхание заболевших, проходя сквозь кокон, становится источником заболевания. Причем крайне заразным! Единственный способ остановить распространение Авроры — сжигать коконы и спящих в них женщин! Сделайте это немедленно! Вы дадите своим любимым покой, которого они жаждут, находясь в полубессознательном состоянии, и остановите распространение этой заразы. Сделайте это ради женщин, которые еще бодрствуют! СПАСИТЕ ИХ!!!
Не важно, если я немного устаю. Поспать успею я, когда умру.Хлипкие старые доски крыльца прогибаются и стонут под ботинками Лайлы. Сильный весенний ветер гнет к земле поле лисохвоста, в которое превратилась лужайка перед ее домом, и шум этот приятен слуху. Сочная зелень лисохвоста кажется невероятной. Лайла смотрит в ту сторону, откуда пришла, и видит молодые деревца, пробившиеся сквозь растрескавшийся асфальт Тримейн-стрит. Они качаются на ветру, словно стрелки свихнувшихся часов, пойманные между двенадцатью и часом. Над головой — синее небо. На подъездной дорожке дома миссис Рэнсом стоит на спущенных колесах патрульный автомобиль Лайлы, ржавый, с распахнутой водительской дверцей. Как она сюда попала? Не важно, говорит она себе. Это сон. Не бери в голову. Она входит в дом и останавливается, разглядывая то, что осталось от столовой, которой давно уже никто не пользовался: окна разбиты, порывы ветра раздувают порванные занавески, скопившиеся за годы опавшие листья почти достигают заплесневелой столешницы. Воняет гнильем. Шагая по прихожей, Лайла думает, что этот сон — возможно, путешествие во времени. Кусочки потолка гостиной усеяли ковер, словно лунные камни. Телевизор с плоским экраном по-прежнему закреплен на стене, но экран изогнулся и вспучился, словно его поджаривали на огне. Грязь и пыль выбелили сдвижные стеклянные двери, сделав их матовыми. Лайла сдвигает правую дверь, и та со скрипом ползет по прогнившей резине. — Джаред? — зовет Лайла. — Клинт? Они были здесь прошлым вечером, сидели за столом, который сейчас лежит на боку. Желтые сорняки возвышаются по краю деревянного настила у бассейна, лезут между досок. Площадка для барбекю, где они так часто ужинали летними вечерами, заросла полностью. В бассейне, заполненном водой неприятного цвета, как в аквариуме после долгого перебоя с электричеством, замирает рысь. В пасти она держит птицу. Глаза рыси сверкают, у нее большие зубы, на шерсти блестит вода. К широкому плоскому носу прилипло белое перо. Лайла царапает ногтем щеку, чувствует боль и приходит к выводу (с неохотой), что это все-таки не сон. Если так, сколько она спала? Похоже, прилично. Или неприлично. Зверь моргает сверкающими глазами и направляется к ней. Где я? — спрашивает она себя, потом думает: Я дома. И снова: Где я?Уоррен Зивон
Этот мир другой, но я та же самая. Вам будет лучше без меня. Я убила Кейли без всякой на то причины. Она не раздражала меня и ничем не доставала. Я по-прежнему любила ее, как и в тюрьме. Я знала, что она приносила вам пользу. Просто ничего не смогла с собой поделать. У меня возникло желание убить ее, и я убила. Потом пожалела, что это сделала.— И что ты думаешь? — спросила Лайла. — Я думаю, это загадка, как и все остальное, — сказала Джейнис. — Я думаю, это ужасно, что когда у безумной суки возникло желание кого-то убить, она выбрала ту единственную в Нашем Месте, которая понимала, как соединять провода и к чему их подключать. А теперь я подержу ее ноги, пока ты будешь резать веревку. — Коутс подошла и без лишних церемоний обхватила короткие ноги Моры Данбартон. Посмотрела на Лайлу. — Кого ждем? Судя по запаху, она наложила в штаны. Самоубийство всегда дивно пахнет. Они похоронили убийцу и ее невинную жертву около просевшего забора, окружающего тюрьму. Опять наступило лето, солнечное и жаркое, и клещи ползали по высоким травинкам. Коутс сказала несколько слов о вкладе Кейли в процветание их маленького сообщества и непонятном поступке Моры. Дети спели «О, благодать». От их звонких голосов Лайла заплакала. Она нашла в своем старом доме несколько фотографий Джареда и Клинта, иногда посещала Собрания, но со временем сын и муж становились для нее все менее реальными. Ночью, в своей палатке — когда погода позволяла, она предпочитала ночевать на природе, — Лайла доставала динамофонарь и в его свете всматривалась в лица. Кем станет Джаред? В его чертах, даже на последних фотографиях, угадывалась детская мягкость. От мысли, что она не узнает, щемило сердце. Она смотрела на мужа, его кривую улыбку и седеющие волосы, и скучала по нему, хотя и не так, как по Джареду. Ее подозрения в тот ужасный последний день и вечер раздражали, ложь и безосновательные страхи вызывали стыд. Но Лайла обнаружила, что теперь, глядя сквозь линзы памяти, относится к мужу иначе. Она думала о том, как тщательно он отгораживал свое прошлое, как использовал свой врачебный авторитет, пресекая любые ее попытки приблизиться. Думал ли Клинт, что только он сможет вынести такую боль? Что ее маленькому разуму и крохотной душе этого не осилить? Или это был эгоизм, замаскированный под силу? Она знала, что мужчин учили (преимущественно другие мужчины) держать боль при себе, но также знала, что семейная жизнь должна подрывать это учение. Однако с Клинтом такого не произошло. А еще был бассейн. Он по-прежнему ее бесил. И то, как Клинт, много лет тому назад, без предупреждения закрыл свою частную практику. И миллион маленьких решений в промежутке, которые принимал он, а ей оставалось только жить с ними. Она по-прежнему ощущала себя «степфордской женой», пусть ее муж и находился в каком-то другом мире. В темноте ухали совы, выли дичавшие бог весть сколько поколений собаки. Лайла застегнула молнию полога. Луна светила синим сквозь желтую ткань. Воспоминания о домашней мыльной опере нагоняли депрессию, его роль, ее роль, туда-обратно, он захлопывал одну дверь, она — другую. Все это лицемерное дерьмо в семейной жизни других людей, на которое она смотрела сверху вниз. Снисходительность, имя твое — Лайла, подумала она и невольно рассмеялась.Мора
— Я сломалась на последнем правиле, — призналась Лайла. — И сейчас не могу сдержать слез. Давай бутылку. Пожалуй, глоток мне не повредит. Джейнис достала бутылку. Лайла выпила, поморщилась, вернула джин. — Как малыш? Все в порядке? — Учитывая, что он родился на шесть недель раньше срока и с ожерельем из пуповины, да, — ответила Джейнис. — Слава Богу, что Эрин и Джоли поехали с нами, иначе мы бы потеряли их обоих. Он с Линдой Байер и ее малышом. Линда недавно перестала кормить Алекса, но как только услышала плач Энди, молоко вернулось. Так она говорит. Но теперь у нас новая трагедия. Как будто на один день мало Тиффани, подумала Лайла и попыталась сделать серьезное лицо. — Что еще? — Герда Холден. Старшая из четырех дочерей Холденов. Она исчезла. А это почти наверняка означало, что она умерла в другом мире. Они уже принимали это как факт. — И как отреагировала Клара? — Предсказуемо, — ответила Джейнис. — Наполовину обезумела. Она и все девочки последнюю неделю испытывали это странное головокружение… — Значит, кто-то их передвигал. Джейнис пожала плечами. — Возможно. Вероятно. Как бы то ни было, Клара теперь боится, что в любой момент может исчезнуть кто-то еще из ее девочек. Может, все разом. Я бы тоже боялась. — Она начала пролистывать «Книгу хорошей жизни Эндрю Джонса». Страницы заполняли развернутые пояснения к десяти правилам. — Поговорим о Дереве? — спросила Лайла. Джейнис задумалась, потом покачала головой. — Может, завтра. Сегодня я хочу лечь спать. Лайла, которая не знала, удастся ли ей заснуть, взяла руку Джейнис и сжала.10 ПРАВИЛ ХОРОШЕЙ ЖИЗНИ
1. Будь добр к другим, и они будут добры к тебе. 2. НИКОГДА не принимай наркотики забавы ради. 3. Если ты не прав, извинись. 4. Бог видит твои ошибки, но ОН добр и простит. 5. Не ври, иначе это войдет в привычку. 6. Никогда не стегай лошадь. 7. Твое тело — это твой сабор, поэтому НЕ КУРИ. 8. Не жульнечай, отдавай всем что ИМ ПОЛОЖЕНО. 9. Будь осторожен в выборе друзей — я не была. 10. Помни, твоя мать всегда будет тебя любить и у тебя все будет ХОРОШО!
Ибо не умерла девица, но спит.Большинству людей в первые недели после того, как проснулись женщины, мир казался пазлом, купленным в занюханном благотворительном магазинчике: некоторые элементы отсутствовали, не обязательно важные, но те, которые определенно хотелось бы иметь. В лучшем случае ты ощущал себя так, словно пропали определенные карты, приведшие тебя к победе. Горе царило везде, уродуя жизнь. Но что делал человек, потерявший дочь, жену или мужа? Если не был похож на Терри Кумбса — а такие попадались, — смирялся с потерей и продолжал жить. Падж Мароне, бармен и владелец «Скрипучего колеса», потерял часть себя, но приспособился к этому. Большой палец правой руки теперь у него практически отсутствовал. Потребовалось время, чтобы избавиться от привычки тянуться к пивному крану этой рукой, но он справился. А потом получил предложение продать здание от парня, который хотел открыть по франшизе ресторан «Фрайдиз». Падж сказал себе, что «Скрипучему колесу» все равно уже не оправиться после Авроры, да и цену ему предложили неплохую. Отсутствия некоторых, скажем, Дона Питерса, почти не заметили. Их забыли полностью, словно они и не существовали. Участок, на котором стоял сгоревший дом Питерса, продали с аукциона. Немногочисленные вещи Джонни Ли Кронски вывезли вместе с мусором на свалку, а его мрачная квартира пустует и по сей день. Ван оставила дверь открытой, выходя из дома Фрица Мишема в последний день Авроры, и после того, как труп пролежал пару суток, в дом пожаловали грифы-индейки и устроили себе бесплатный обед. Птицы поменьше залетали в дом, чтобы позаимствовать жесткие рыжие волосы бороды Фрица для строительства гнезд. В конце концов какой-то предприимчивый медведь вытащил труп наружу. Со временем насекомые отполировали кости, а солнце выбелило комбинезон. Природа использовала Фрица в своих целях и, как ей это свойственно, создала произведение искусства: костяную скульптуру. Когда Магда Дубчек узнала, что случилось с Антоном — кровь на ковре в ее спальне рассказала большую часть истории, — она горько пожалела о том, что решила вернуться. «Какую же я допустила ошибку», — говорила она себе снова и снова, над многочисленными стаканами рома с колой. Для Магды Антон был не одним элементом, или двумя, или тремя, а всем пазлом. Бланш Макинтайр пыталась вовлечь Магду в волонтерскую деятельность — многие дети потеряли родителя и нуждались в помощи — и пригласила в книжный клуб, но та интереса не выказала. «Счастливой концовки для меня здесь нет», — заявила она. Долгими бессонными ночами она пила и смотрела «Подпольную империю». Покончив с этим сериалом, перешла к «Клану Сопрано». Она заполняла свободное время историями о жестоких мужчинах, творящих жестокость.Мф. 9:24
Как вы понимаете, при увеличении числа переменных постоянные никогда не меняются.Миссис Джин Андервуд
Звенит колокольчик, зовет на урок,Учитель, я выучил все назубок.Окончились классы, кричим мы «ура»,Узнали мы больше, чем знали вчера.Детский стишок,соч. в 1880 году
Чем заняться обычному школьнику в обычном сером городишке? Всё слишком скучное, нужно искать что-то новое, весёлое… Почему бы не прихватить с собой в школу пистолет и не раскрасить серое в ярко-красное?
ТОМАС ДЕНВЕР, ДИРЕКТОРОткрыл дверь, вошел. Мистер Денвер вертел в руках «Охотничий рог», школьный вымпел с изображением этой самой штуковины. Высокий худой мужчина, чем-то напоминающий Джона Кэрредайна[931]. Лысый, костлявый. Руки с длинными пальцами, большущими костяшками. Узел галстука стянут вниз, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Кожа на шее вся в морщинах и покрасневшая, словно от раздражения из-за частого бритья. — Садись, Чарли. Я сел, сложив руки на коленях. В этом я большой дока. Научился от отца. Через окно, за спиной мистера Денвера, я видел лужайку, но она не подбегала к самому зданию, обрывалась раньше: кабинет директора находился на самом верхнем этаже. Плохо, конечно, но и клочок веселенькой зелени мог мне помочь, как ночник помогает малышам не бояться темноты. Мистер Денвер поставил «Охотничий рог» на стол, откинулся на спинку кресла. — Едва ли кто мог ожидать, что все так повернется, не правда ли? — пробормотал он. Если кто и умел бормотать, так это мистер Денвер. Проводись у нас первенство бормотальщиков, я бы поставил все свои деньги на мистера Денвера. Я отбросил волосы со лба. Стол мистера Денвера, заваленный почище стола мисс Марбл, украшала фотография его семьи. Все сытые, ухоженные. Жена, пожалуй, полновата, а детки что два цветочка, и никакого сходства с Джоном Кэрредайном. Две маленькие девочки, обе блондинки. — Дон Грейс закончил докладную. Она у меня с четверга, и я внимательно ознакомился с его выводами и рекомендациями. Мы понимаем серьезность проблемы, и я позволил себе смелость проконсультироваться и с Джоном Карлсоном. — Как он? — спросил я. — Поправляется. Думаю, через месяц выйдет на работу. — Это уже что-то. — В каком смысле? — Он быстро мигнул, словно ящерица. — Я его не убил. Это уже что-то. — Да. — Мистер Денвер пристально смотрел на меня. — А хотел бы убить? — Нет. Он наклонился вперед, пододвинул кресло к столу, покачал головой и начал: — Я всякий раз ломаю голову над тем, что следует сказать, когда предстоит такой вот разговор, Чарли. И мне становится очень грустно от тех слов, которые я должен произнести. Я работаю с детьми с 1947 года, но все равно этого не понимаю. То, что я собираюсь сказать, нужно и необходимо, я это понимаю, но радости не испытываю. Потому что никак не могу взять в толк, отчего такое происходит. В 1959 году у нас учился очень умный мальчик, который избил свою одноклассницу бейсбольной битой. Разумеется, нам пришлось отправить его в исправительное учреждение в Южном Портленде. Мы от него добились только одного: она, мол, не захотела встречаться с ним. И при этом он улыбался. Мистер Денвер покачал головой. — Напрасный труд. — Что? — Напрасный труд — пытаться понять. Не волнуйтесь, спите спокойно. — Но почему, Чарли? Почему ты это сделал? Господи, операция продолжалась чуть ли не четыре часа… — Почему — это вопрос мистера Грейса, — ответил я. — Он — школьный психоаналитик. А вы задаете этот вопрос по одной причине: от него очень легко перекинуть мостик к вашей проповеди. А я по горло сыт проповедями. И плевать я на них хотел. После драки кулаками не машут. Он мог выжить или умереть. Он выжил. Я рад. Вы делаете то, что должны делать. В полном соответствии с решением, принятым вами и мистером Грейсом. Но, пожалуйста, не пытайтесь меня понять. — Чарли, понимать — это часть моей работы. — Но мне-то нет нужды помогать вам выполнять вашу работу, — ответил я. — Хотя, так и быть, скажу вам одну вещь, чтобы помочь установить взаимопонимание, хорошо? — Хорошо. Я крепко сжал пальцы в кулаки. Они дрожали. — Меня тошнит от вас, и мистера Грейса, и таких, как вы. Раньше вы вызывали у меня страх и все еще можете вызвать его, но теперь мне это надоело, и я решил, что не должен всего этого терпеть. Такой уж я человек, не могу терпеть, и все тут. И то, что вы думаете, не имеет для меня ни малейшего значения. Вы не обладаете достаточными знаниями и опытом, чтобы иметь со мной дело. Поэтому отойдите в сторону. Я вас предупреждаю. Вы не готовы к работе с такими, как я. Я едва не сорвался на крик. Мистер Денвер вздохнул: — Ты можешь так думать, Чарли. Но законы штата утверждают обратное. Прочитав докладную мистера Грейса, я вынужден с ним согласиться. Ты не понимаешь себя и не осознаешь последствий того, что натворил в классе мистера Карлсона. У тебя не все в порядке с головой, Чарли. У тебя не все в порядке с головой, Чарли. Чероки обычно разрезали им носы… чтобы все в племени знали, какая часть тела навлекла на них беду. Слова зеленым эхом зазвучали в моей голове, словно доносились с большой глубины. Слова — акулы, шныряющие в темноте, куда не проникали лучи солнца, слова-челюсти, явившиеся, чтобы пожрать меня. Слова с зубами и глазами. Вот тут я начал заводиться. Я это знал, потому что то же самое произошло со мной перед тем, как я отметелил мистера Карлсона. Руки перестали дрожать. Желудок больше не сводили судороги, наоборот, в животе все успокоилось. Я словно отстранился не только от мистера Денвера и его покрасневшей в раздражении от бритья шеи, но и от себя. Я мог парить в воздухе. Мистер Денвер что-то вещал о психиатрической помощи, когда я прервал его: — Господин хороший, вы можете отправляться прямиком в ад. Он замолчал, положил бумагу, на которую таращился, чтобы не смотреть на меня. Несомненно, вытащенную из моего досье. Святого досье. Великого американского досье. — Что? — В ад. Не судите, и не судимы будете. Есть в вашей семье сумасшедшие, мистер Денвер? — Я готов поговорить с тобой об этом, Чарли, — сухо ответил он. — Но не желаю принимать участие… — …в сексуальных оргиях, — закончил я за него. — Только вы и я, согласны? Для начала погоняем шкурку. Кто кончит первым, станет лауреатом Патмановской премии дружбы. Доставайте свой инструмент, партнер. И позовите сюда мистера Грейса, так даже будет лучше. Погоняем шкурку кружком. — Ч… — Вы не поняли? Вам же надо хоть иногда вытаскивать свой кончик, так? У всех он встает, вот каждому нужен кто-то еще, чтобы вернуть его в исходное состояние. Вы уже определили себя в судьи, присвоили себе право решать, что для меня хорошо, а что плохо. Дьяволы. Одержимость. Посему я уфарил ту макекькую дефосъку эфой бедболной питой, Гошпоти, Гошпоти? Давол, давол засштафил меня, и я так со-о-шалею оп эфом. Почему вы не хотите этого признать? Вы же получите удовольствие, дергая меня за крайнюю плоть. Такого счастья вы не испытывали с 1959 года. Он злобно пялился на меня. Я загнал его в угол, знал это, гордился этим. С одной стороны, ему хотелось обратить все в шутку, поддакнуть мне, потому что, в конце концов, только так и можно разговаривать с душевнобольными. С другой стороны, он всю жизнь учил детей, он сам мне об этом сказал, и не мог нарушить Первой заповеди педагога: «Не позволяй им ни в чем взять верх, перехвати инициативу и тут же осади». — Чарли… — Не тратьте силы. Я же пытаюсь втолковать вам: нельзя меня только использовать! Мне это надоело. Ради Бога, мистер Денвер, покажите, что вы мужчина. А если не можете быть мужчиной, по крайней мере подтяните штаны и покажите, что вы директор. — Заткнись, — пробормотал он. Лицо его стало алым. — Вам чертовски повезло, молодой человек, что живете вы в прогрессивном штате и учитесь в прогрессивной школе. Иначе вы говорили бы все это совсем в другом месте. В какой-нибудь колонии для подростков, где отбывали бы срок за покушение на убийство. И у меня крепнет уверенность, что вам там самое место. Вы… — Благодарю. Он уставился на меня, взгляд его холодных синих глаз встретился с моим. — За то, что наконец-то воспринимаете меня как человеческое существо, даже если мне и пришлось для этого разозлить вас. Вот уж прогресс так прогресс. — Я положил ногу на ногу, изображая полное безразличие. — Хотите поговорить о ваших находках в трусах, в те времена, когда вас учили в Большом Университете, как надо учить детей? — У тебя грязные не только слова, но и мысли, — отчеканил он. — Да пошел ты… — И я рассмеялся. Алого в его лице прибавилось. Он поднялся. Наклонился над столом, медленно, очень медленно, словно его суставы нуждались в смазке, рукой схватился за мое плечо. — Ты должен относиться ко мне с уважением. — От его хладнокровия не осталось и следа, он даже забыл о своем фирменном бормотании. — Панк паршивый, ты должен относиться ко мне с уважением. — Я могу показать вам свою задницу, и вы можете ее поцеловать, — ответил я. — Давайте, расскажите о ваших находках в трусах. Вам сразу полегчает. Бросьте нам ваши трусы! Бросьте нам ваши трусы! Он отпустил меня, отвел руку, и она зависла в воздухе, словно ее только что цапнула бешеная собака. — Вон отсюда, — просипел он. — Собери учебники, сдай их и убирайся. С понедельника ты исключен из школы и переведен в Академию Гринмэнтла. С твоими родителями я поговорю по телефону. А теперь убирайся. Не хочу больше тебя видеть. Я встал, расстегнул две нижние пуговицы на рубашке, стянул подол на сторону, расстегнул ширинку. Прежде чем он шевельнулся, распахнул дверь и потопал в приемную. Мисс Марбл и Эл Латроп о чем-то шушукались у ее стола. Они повернулись на звук открывшейся двери, их глаза широко раскрылись. Несомненно, во время нашей беседы с директором они играли в великую игру американских гостиных: «На самом деле мы их не слышим, не так ли?» Вам бы пойти к нему. — Я тяжело дышал. — Мы сидели, спокойно разговаривали о том, что можно найти в трусах, а потом он как перепрыгнет через стол. Пытался меня изнасиловать. Я таки заставил его сорваться, а это тянуло на подвиг, учитывая, что он двадцать девять лет учил детей и ему осталось только десять, чтобы его имя навеки занесли в анналы школы, а может, и штата. Он метнулся за мной, но я ловко увернулся, и он застыл на пороге, на его лице читались злоба, глупость и вина. — Пусть кто-нибудь о нем позаботится, — продолжил я. — Как только он спустит, ему сразу станет легче. — Я посмотрел на мистера Денвера, подмигнул ему и шепотом добавил: — Бросьте нам ваши трусы, хорошо? Повернулся и медленно пошел к входной двери, застегивая пуговицы, заталкивая рубашку в брюки, застегивая ширинку. Предоставляя ему время высказать свою точку зрения, но он не произнес ни слова. Вот когда я порадовался, очень порадовался, потому что понял, что он просто не может вымолвить хоть одно слово. Объявлять по громкой связи перерыв на ленч — это у него получалось отлично, а тут он дал маху. Я предстал перед ним, каким и выглядел в докладной мистера Грейса, и адекватного ответа у него не нашлось. Он продемонстрировал абсолютную беспомощность. Может, он рассчитывал, что мы мило улыбнемся друг другу, обменяемся крепким рукопожатием и тем самым подведем черту под моими семью с половиной семестрами пребывания в Плейсервиллской средней школе. Несмотря на случившееся, на мистера Карлсона и прочее, он не ожидал от меня никакой иррациональности. О таком уместно думать и говорить только в чулане, где хранятся порнографические журналы, какие не показывают жене. Вот он и стоял, с онемевшими голосовыми связками, не находя нужных слов. Никто из преподавателей дисциплины «Общение с психически больными детьми» не сказал ему, что когда-нибудь ему придется иметь дело с учеником, который переведет это самое общение на личностный уровень. И очень скоро он начнет сходить с ума. Станет опасным. Кто мог это знать лучше меня? Я-то понимал, что придется защищаться. Готовился к этому, готовился с того момента, как решил, что люди могут (учтите, только могут) выслеживать меня и проверять, что к чему. Я дал ему шанс. Все шансы. Шагая к лестнице, я ждал, что он бросится за мной, схватит меня. Спасение души не для меня. Я то ли уже переступил черту, то ли заведомо не мог рассчитывать на благосклонность небес. Все, чего я хотел, так это признания… а может, надеялся, что кто-то начертит у моих ног желтый чумной круг. Он не бросился за мной. А раз не бросился, значит, я мог продолжать начатое.
ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ ПРИЧАСТНЫХ К ПРОЦЕССУ:
В этот день, 27 августа 1976 года, Верховным судом рассмотрено дело ЧАРЛЗА ЭВЕРЕТТА ДЕКЕРА, обвиняемого в преднамеренном убийстве Джин Элис Андервуд и Джона Доунса Вэнса. По заключению пяти психиатров штата, Чарлз Эверетт Декер в момент совершения преступлений не мог отдавать отчета за свои действия по причине безумия. Поэтому суд постановил поместить его в психиатрическую клинику в Огасте, где он и должен пребывать на излечении до тех пор, пока уполномоченная на то комиссия не признает его способным нести ответственность за свои действия. Подписано моей рукой. (Подпись) (Судья) Сэмюэль К. Н. ДиливниТо есть до второго пришествия, детка.
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
ОТ КОГО: от доктора Андерсена. КОМУ: Ричу Госсэджу, администратору. Касательно Теодора Джонса.
Рич! У меня по-прежнему не лежит душа к использованию электрошоковой терапии в лечении этого мальчика, хотя я даже себе не могу объяснить причины — будем считать, что это интуиция. Разумеется, я не могу ссылаться на интуицию, отчитываясь перед советом директоров или перед дядей Джонса, который оплачивает счета, а лечение в частной клинике вроде Вудлендса обходится недешево. Если в течении ближайших четырех или шести недель мы не достигнем никакого прогресса, нам не останется ничего другого, как прибегнуть к электрошоку, но пока я хотел бы повторить стандартный медикаментозный курс, добавив некоторые новейшие препараты. Я имею в виду синтетический мескалайн и силоцибин, если на то будет ваше согласие. Уилл Гринберг, как вы знаете, добился превосходных результатов в лечении неполной кататонии, и эти два галлюциногена играли важную роль в предложенном им терапевтическом методе. Этот Джонс — такой странный случай. Черт побери, если бы мы только могли узнать, что произошло в классной комнате после того, как этот Декер опустил шторы! Диагноз остается неизменным. Устойчивое кататоническое состояние[957] с признаками деградации. Готов также признать, Рич, что теперь уверенности в благополучном исходе у меня поубавилось.
3 ноября 1976 г.
5 декабря 1976 г.
Дорогой Чарли! Мне сказали, что теперь ты можешь получать письма, вот я и решил черкнуть тебе пару строчек. Может, ты заметил на конверте почтовый штемпель Бостона — твой старый друг наконец-то прорвался в высшую лигу и теперь учится в Б.У. Учеба дается нелегко, за исключением английского. Весь семестр корпели над книгой «Почтальон всегда звонит дважды». Книга мне понравилась, и я получил А на экзамене. Написал ее Джеймс Кейн, уж не знаю, читал ли ты ее или нет. Я даже думаю писать диплом по кафедре английского языка, ну не смешно ли? Должно быть, сказалось твое влияние. По части словесности ты у нас был докой. Я видел твою мать перед отъездом из Плейсервилла, и она сказала, что раны у тебя зажили и три недели назад врачи сняли последние дренажи. Я этому очень обрадовался. Она сказала, что ты практически не разговариваешь. На тебя это совсем не похоже, дружище. Я уверен, что мир многое потеряет, если ты будешь молчать и целыми днями просиживать в углу. Хотя с начала семестра дома я не был, Сандра Кросс прислала мне письмо с ворохом новостей. (Боюсь, эти мерзавцы все вырежут. Готов спорить, они читают поступающие к тебе письма.) Сэнди решила в этом году не поступать в колледж. Полагаю, хочет побыть дома, посмотреть, как обернется. Должен сказать тебе, что прошлым летом я пару раз приглашал ее на свидания, но она держалась больно уж отстраненно. Она просила передать тебе привет, так что держи привет от Сэнди. Может, ты знаешь, что случилось со Свином. Никто в городе не мог поверить, что он и Дик Кин (дальнейшее вырезано, поскольку могло расстроить пациента). Так что никогда не знаешь, что могут сделать люди, не так ли? Выпускную речь Кэрол Гранджер перепечатал журнал «Семнадцать». Насколько я помню, называлась она «Чистота помыслов и естественная реакция на нее». Что-то в этом роде. Уж мы-то знаем, о чем идет речь, не так ли, Чарли? Да, Ирма Бейтс встречается с каким-то хиппи из Льюистона. Вроде бы они даже участвовали в демонстрации, когда Роберт Доул приезжал в Портленд в ходе предвыборной кампании. Их арестовали, а после отъезда Доула отпустили. Миссис Бейтс, наверное, чуть с ума не сошла. Только представь себе, Ирма гонится за Доулом с плакатом, на котором изображен Гэс Холл. Смех, да и только. Мы бы с тобой точно посмеялись. Господи, если б ты знал, Чарли, как мне иной раз тебя не хватает. Грейси Станнер, наша дюймовочка, собирается замуж, и это тоже местная сенсация. Кто бы мог подумать (дальнейшее вырезано, поскольку могло расстроить пациента). Так или иначе, уму непостижимо, на какие уловки могут идти люди, чтобы добиться своего. Ну, полагаю, на этом можно ставить точку. Я надеюсь, обходятся с тобой хорошо, старичок, и ты выйдешь оттуда, как только они тебе позволят. А когда к тебе начнут пускать посетителей, хочу, чтобы ты знал, что я буду в очереди первым. Мы все переживаем за тебя, Чарли. Сильно переживаем. Люди помнят. Ты знаешь, о чем я. Ты должен в это верить.
С любовью,твой друг Джо.
Для меня не было во Вселенной ни Жизни, ни Цели, ни Воли, ни даже Враждебности; вся она была одной огромной, мертвой, безмерной Паровой Машиной, что с мертвым безразличием катится вперед, чтобы уничтожить меня. О бескрайняя, печальная, пустынная Голгофа, о Мельница Смерти! Почему послан туда Живой, наделенный сознанием, в полном одиночестве? Почему — ведь Дьявола нет? Его нет, если только Дьявол не есть твой Бог.Томас Карлайл
Я советовал бы всем американцам ходить пешком как можно чаще. Ходьба не только полезна для здоровья; она — удовольствие.Джон Ф. Кеннеди (1962)
Не работает насос — Управляли им вандалы.Боб Дилан
Это была страшная игра — игра на выживание. Это была Долгая Прогулка. Прогулка со Смертью, ибо смерть ожидала каждого упавшего. Дорога к счастью — потому что победивший в игре получал ВСЕ. На долгую прогулку вышли многие — но закончит ее только один. Остальные мертвыми лягут на дороге — потому что дорога к счастью для одного станет последней дорогой для многих…
Скажи тайное слово и выиграй сотню долларов. Джордж?.. Ты здесь, Джордж? Джордж, кто выходит на старт первым?Граучо Маркс«Жизнь на карту»
ГАРРАТИ РЕЙМОНД ДЕЙВИС ШОССЕ 1 ПАУНАЛ ШТАТ МЭН ОКРУГ АНДРОСКОГГИН № УДОСТОВЕРЕНИЯ 49–801–89 ОК-ОК-ОКОхранник нажал на кнопку, и буквы исчезли, зеленоватый экран монитора вновь стал ровным и пустым. Взмахом руки охранник предложил «форду» въехать на стоянку. — Что, они не отдают карточку? — спросила миссис Гаррати. — Разве они не… — Нет, мама, — терпеливо отозвался Гаррати. — Как хочешь, мне это не нравится, — заметила миссис Гаррати, выруливая на свободное место. Эту фразу она постоянно повторяла начиная с двух часов ночи, когда они с сыном отправились в путь. Собственно, она не говорила, а стонала. — Не волнуйся, — пробормотал он, не слыша собственного голоса. Ему нужно было как следует оглядеться, а кроме того, его переполняло ожидание, смешанное со страхом. Он выскочил из машины едва ли не раньше, чем стих последний астматический вздох двигателя. Высокий, хорошо сложенный парень в выгоревшей армейской куртке. Весна. Утренний холодок. Восемь часов. Мать — тоже высокая, но чересчур худая. Грудь, можно сказать, отсутствует; легкий намек на выпуклость. Глаза бегают, взгляд неуверенный, растерянный. Лицо очень больной женщины. Стального оттенка волосы растрепались, несмотря на сложную систему заколок. Одежда висит на ней мешком, как будто она недавно сильно похудела. — Рей, — прошептала она заговорщицки; этот тон он с некоторых пор ненавидел. — Рей, послушай… Он кивнул и сделал вид, что поправляет складки на куртке. Один из охранников ел кукурузные хлопья из жестяной банки и просматривал книжку комиксов. Гаррати смотрел на него и его книжку и в тысячный раз повторял про себя: «Все это действительно случилось». И впервые эта мысль показалась ему не слишком тяжелой. — Еще не поздно передумать… Страх ожидания мгновенно вернулся к нему. — Нет, уже поздно, — возразил он. — Вчера был последний день. Все тот же ненавистный конспираторский шепот: — Они поймут, я знаю. Главный… — Главный… — начал Гаррати и вдруг умолк, увидев, как содрогнулась мать. — Мама, ты знаешь, как поступит Главный. Еще одна машина остановилась у ворот и въехала на стоянку после положенного мини-ритуала. Из нее выбрался темноволосый молодой парень, за ним — его родители. Все трое постояли около машины, о чем-то совещаясь, как бейсболисты, чья команда оказалась в трудном положении. На спине у темноволосого был легкий рюкзак, популярный среди юношей его возраста. Гаррати подумал, что, возможно, совершил глупость, не взяв с собой рюкзака. — Так ты не передумаешь? Чувство вины; чувство вины, скрытое под личиной волнения. Хотя Рею Гаррати исполнилось всего шестнадцать лет, он представлял себе, что такое чувство вины. Миссис Гаррати чувствовала, что она слишком устала, слишком измучена, может быть, слишком поглощена старым горем, чтобы погасить порыв сына в зародыше, погасить прежде, чем вспыхнули экраны компьютеров, явились солдаты в форме цвета хаки и бесчувственная машина государственного подавления начала привязывать к себе ее сына все больше и больше с каждым днем. Вчера же дверь, отгородившая его от мира, с лязгом захлопнулась окончательно. Он тронул ее за плечо: — Мама, это моя инициатива. Не твоя, я знаю. Я… — Он осмотрелся. Ни один человек вокруг не обращал на них ни малейшего внимания. — Я люблю тебя, но в любом случае это лучший выход. — Неправда, — возразила она, едва сдерживая слезы. — Это не лучший выход, Рей, и если бы твой отец был здесь, то он бы остановил… — Но его с нами нет. — Он говорил намеренно жестко, надеясь не дать ей расплакаться… Что, если придется оттаскивать ее силой? Эта мысль отрезвила его, и он добавил, уже более мягко: — Теперь пойдем, мама. Идем? — Он заставил себя улыбнуться и ответил за нее сам: — Идем. У нее дрожал подбородок, но она кивнула. Она не согласна, но уже поздно. Делать нечего. Ветки сосен шелестят на ветру. Над головой — чистое голубое небо. А впереди дорога, и на ней — каменный столб, означающий границу между Штатами и Канадой. Внезапно его страх отступил перед ожиданием будущего, и он ощутил желание двигаться вперед. — Вот, я приготовила. Ты возьмешь? Оно ведь не очень тяжелое. — Мать протянула ему завернутый в фольгу пакет печенья. — Да-да. — Он взял печенье и неловко обнял ее, рассчитывая дать ей то, в чем она нуждалась. Поцеловал в щеку. Кожа у нее как задубевший шелк. Он сам сейчас мог бы расплакаться. Но ему представилось улыбающееся усатое лицо Главного, и он отступил на шаг, засунув сверток с печеньем в карман куртки. — До свидания, мама. — До свидания. Будь умницей. Она вдруг показалась ему почему-то очень легкой, как будто ее, как парашютик одуванчика, занесло сюда утренним ветром. Потом она села в машину и включила зажигание. Гаррати стоял и смотрел на нее. Она помахала ему рукой. По ее щекам теперь действительно текли слезы. Он видел это. И помахал в ответ. Она отъехала, а он стоял неподвижно, думая о том, каким красивым, храбрым и стойким, наверное, выглядит. Но вот машина выехала со стоянки, и на него накатило ощущение одиночества. Теперь он был всего лишь шестнадцатилетним мальчиком, всеми покинутым в незнакомом месте. Он снова взглянул на дорогу. Там стоял темноволосый парнишка и смотрел, как отъезжают со стоянки его родные. На одной щеке у него красовался большой шрам. Гаррати подошел к нему и сказал: — Привет. Темноволосый окинул его взглядом и ответил: — Здорово. — Меня зовут Рей Гаррати, — сказал Гаррати и слегка смутился. — Питер Макврайс. — Уже готов? — спросил Гаррати. Макврайс пожал плечами: — Рвусь в бой. Это хуже всего. Гаррати кивнул. Они вдвоем дошли до дороги, до пересекающей ее каменной черты. Они слышали, как за их спинами отъезжают другие машины. Вскрикнула какая-то женщина. Гаррати и Макврайс бессознательно придвинулись друг к другу. Ни тот, ни другой не оглядывались. Перед ними лежала широкая черная дорога. — К полудню асфальт раскалится, — заметил Макврайс. — Лично я буду держаться поближе к обочине. Гаррати кивнул. Макврайс задумчиво посмотрел на него: — Какой у тебя вес? — Сто шестьдесят. — У меня сто шестьдесят семь. Говорят, быстрее устает тот, кто тяжелее, хотя я, по-моему, в неплохой форме. Гаррати показалось, что Макврайс не просто в неплохой форме — он поразительно натренирован. Гаррати уже хотел спросить, кто это говорит, будто большой вес способствует быстрой усталости, но передумал. С Прогулкой связано множество апокрифов, суеверий, мифов. Рядом в тени сидели еще двое мальчиков. Макврайс присел рядом с ними, а через секунду около него опустился и Гаррати. Макврайс как будто совершенно не замечал его. Гаррати взглянул на часы. Пять минут девятого. Впереди пятьдесят пять минут. Вернулось чувство нетерпеливого предвкушения; Гаррати попытался подавить его, говоря себе, что нужно просто посидеть, пока есть возможность. Все ребята сидели — группами и поодиночке. Один забрался на нижнюю ветку сосны, нависшую над дорогой, и жевал сандвич с чем-то вроде мармелада. Костлявый блондин в темно-красных штанах и старой, протертой на локтях зеленой кофте на «молнии». Под кофтой на нем была синяя, прошитая серебристыми нитями льняная рубашка. Гаррати спросил себя — долго выдержат тощие или быстро сгорят. Двое парней, к которым подсели они с Макврайсом, разговаривали друг с другом. — Я не буду торопиться, — сказал один. — Чего ради? Если и получу предупреждение, так что с того? Подтвердил, что понял, и все. Подтверждение — вот главное слово. Вспомни, где ты об этом впервые услышал? Он осмотрелся по сторонам и заметил Гаррати и Макврайса. — А, вот и еще ягнята на бойню явились. Меня зовут Хэнк Олсон. Для меня Прогулка — игра, — добавил он без тени улыбки. Гаррати назвал себя. Макврайс, все еще глядя на дорогу, также рассеянно представился. — Меня зовут Арт Бейкер, — произнес второй парень. В его речи чувствовался легкий южный акцент. Все четверо обменялись рукопожатиями. Помолчав, Макврайс сказал: — Страшновато, да? Двое кивнули, а Хэнк Олсон пожал плечами и усмехнулся. Гаррати увидел, как мальчишка на сосне доел сандвич, скомкал лист промасленной бумаги, в которую был завернут его завтрак, и швырнул его через плечо. Этот быстро сгорит, подумал Гаррати. От этой мысли ему стало чуточку легче. — Видите пятно возле той черты? — неожиданно спросил Олсон. Все посмотрели в ту сторону. Тени слегка плясали на дороге благодаря утреннему ветру. Гаррати не мог понять, видит он что-нибудь или нет. — Оно осталось от Долгой Прогулки позапрошлого года, — с довольной улыбкой сказал Олсон. — Пацан настолько перепутался, что просто-таки окоченел на месте в девять часов. Все молча подумали об ужасе, сковавшем того пацана. — Ну, не мог двигаться. Получил три предупреждения, и в девять ноль две утра ему выдали билет — прямо тут, у линии старта. Гаррати подумал: не окоченеют ли ноги у него самого. Скорее — нет, но ничего нельзя сказать наверняка, пока не придет время. Ужасная мысль. Интересно, зачем Хэнку Олсону понадобилось заговаривать о таких страшных вещах? Вдруг Арт Бейкер выпрямился. — Он едет. Возле каменной черты остановился серовато-коричневый джип. За ним на значительно более медленной скорости следовал необычного вида полугрузовой автомобиль, оснащенный спереди и сзади маленькими, словно игрушечными, тарелками радарных установок. На крыше кузова расположились двое солдат с крупнокалиберными армейскими карабинами. При виде их Гаррати ощутил холодок в животе. Кое-кто из собравшихся вскочил на ноги при виде новоприбывших, но Гаррати остался сидеть. Так же поступили Олсон и Бейкер, а Макврайс, по-видимому, вновь погрузился в свои мысли, едва взглянув на приближающиеся машины. Костлявый парень, сидящий на ветке сосны, лениво болтал ногами. Из джипа вышел сам Главный, высокий, загорелый мужчина. Его простой костюм защитного цвета хорошо гармонировал с выдубленной на солнце кожей. Он был перепоясан армейским ремнем, за которым торчал пистолет, а глаза прятались за зеркальными очками. Поговаривали, что глаза Главного болезненно чувствительны к свету и он никогда не появляется на людях без темных очков. — Ребята, садитесь, — сказал он. — Помните Совет Тринадцатый. Совет Тринадцатый гласил: «Берегите энергию при любой возможности». Все снова сели. Гаррати опять посмотрел на часы. Восемь шестнадцать. Вероятно, часы спешат на минуту. Главный никогда не опаздывает. Гаррати подумал, что надо бы перевести часы, но тут же забыл об этом намерении. — Я не собираюсь произносить речь, — сказал Главный, обводя всех взглядом пустых линз, скрывавших его глаза. — Хочу только поздравить находящегося среди вас победителя и выразить свое уважение проигравшим. Он повернул голову к джипу. Наступила напряженная тишина. Гаррати вдохнул свежий весенний воздух. День будет теплый. Хорошая погода для ходьбы. Главный снова повернулся к ним. В руках у него теперь была папка. — Прошу вас сделать шаг вперед и получить номер, когда я назову ваше имя. После этого возвращайтесь на место и оставайтесь там, пока не придет время старта. Пожалуйста, будьте внимательны. — Теперь мы в армии, — с ухмылкой пробормотал Олсон, но Гаррати не обратил на него внимания. Главным нельзя было не восхищаться. Отец Гаррати — еще до того, как его увели солдаты Взвода, — любил повторять, что Главный — это самое свирепое и опасное страшилище, какое мог породить род людской, что общество напрасно поддерживает этого человеконенавистника. Но сам Гаррати никогда не видел Главного собственными глазами. — Ааронсон. Приземистый, коренастый и загорелый деревенский парень неловко шагнул вперед, явно напуганный присутствием Главного. Он получил большую пластиковую цифру «1» и прикрепил ее на рубаху при помощи липучки. Главный хлопнул его по спине. — Абрахам. Высокий рыжеватый парень в теннисной майке и джинсах. Его пиджак был подпоясан на школьный манер, и полы отчаянно хлопали по бедрам. Олсон подавил смешок. — Бейкер, Артур. — Это я, — сказал Бейкер и поднялся. Его обманчиво ленивые движения встревожили Гаррати. Бейкер — крепкий парень. Бейкер должен продержаться долго. Бейкер вернулся. Он уже прикрепил номер 3 к рубашке на правой стороне груди. — Он тебе что-то сказал? — спросил Гаррати. — Спросил, не стало ли мне в последнее время жарковато дома, — застенчиво ответил Бейкер. — Ну да, Главный… со мной поговорил. — Здесь-то будет еще жарче, — хрипло заметил Олсон. — Бейкер, Джеймс, — вызвал Главный. Церемония продолжалась без заминок до восьми сорока. Неявившихся не было. С автостоянки опять стал доноситься шум моторов отъезжающих машин — ребята из списка запасных отправлялись домой, чтобы наблюдать за Долгой Прогулкой по телевизору. Началось, подумал Гаррати, теперь уже началось. Когда очередь дошла до него, Главный вручил ему номер 47 и пожелал удачи. Вблизи Гаррати почувствовал исходящий от Главного запах мужчины, запах какой-то подавляющей силы. У него внезапно возникло почти непреодолимое желание дотронуться до бедра этого человека, чтобы убедиться, что Главный реален. Питер Макврайс оказался шестьдесят первым. Хэнк Олсон — семидесятым. Он простоял рядом с Главным дольше прочих. В ответ на какие-то его слова Главный рассмеялся и хлопнул Олсона по спине. — Я сказал — надеюсь, он мне подкинет деньжат, когда придет время, — сказал Олсон, вернувшись на свое место. — А он говорит: а ты заставь их поработать. Говорит, ему нравится видеть крутых ребят. Вот, мол, и заставь их попотеть, устрой им ад, парень. — Нормально, — заметил Макврайс и подмигнул Гаррати. Гаррати не понял, что означает это подмигивание. Может, Макврайс смеется над Олсоном? Выяснилось, что фамилия сидевшего на дереве костлявого парня — Стеббинс. Он подошел к Главному опустив голову, получил номер, не произнес ни слова, вернулся к дереву и уселся на землю, прислонясь к стволу. Чем-то этот мальчишка привлекал Гаррати. Номер 100 достался крупному энергичному парню с огненно-рыжими, как жерло вулкана, волосами. Его фамилия — Зак. Когда он получил номер, все уселись и принялись ждать, что будет дальше. А дальше трое солдат, приехавших в автофургоне, раздали всем широкие пояса с укрепленными на них большими карманами на защелках. В карманах лежали тюбики с высококалорийными концентратами. Другие солдаты принесли фляги. Ребята застегнули ремни и закрепили на них фляги. Олсон подпоясался на ковбойский манер, извлек плитку шоколада «Уэйфа» и откусил от нее. — Неплохо, — заметил он ухмыляясь. Затем сделал глоток из фляги и прополоскал рот. Гаррати не мог понять, что означает поведение Олсона: просто ли он бравирует, или ему известно нечто такое, чего не знает сам Гаррати. Главный пристально оглядел их. Часы Гаррати показывали 8:56 — как, неужели уже так поздно? В желудке остро заныло. — Ну ладно, ребята, давайте стройтесь по десять человек. В любом порядке. Хотите — становитесь рядом с друзьями. Гаррати поднялся. Казалось, все тело онемело и утратило реальность. Оно словно больше не принадлежало ему. — Ладно, пошли, — послышался рядом голос Макврайса. — Всем удачи. — Удачи вам, — неожиданно для самого себя отозвался Гаррати. — Что с моей дурацкой башкой? — воскликнул Макврайс. Он вдруг побледнел, на лбу у него выступил пот и он уже не выглядел таким великолепно тренированным спортсменом, каким показался Гаррати совсем недавно. Он пытался улыбнуться, но у него ничего не выходило. Шрам на щеке походил на какой-то безобразный знак препинания. Стеббинс поднялся на ноги и легкой походкой подошел к последнему, десятому ряду строя. Олсон, Бейкер, Макврайс и Гаррати заняли места в третьей шеренге. У Гаррати пересохло во рту. Не попить ли воды? Он решил — не стоит. Никогда прежде он так явственно не ощущал свои ноги. Возможно, он застынет и получит билет прямо на линии старта. Не исключено, что Стеббинс — тот, что в темно-красных штанах, тот, что жевал сандвич с мармеладом, — быстро сломается. Не исключено, что он сломается еще быстрее. Интересно, что он почувствует, если… 8:59 на часах. Главный не отрываясь смотрел на карманный хронометр из нержавеющей стали. Он медленно поднял руку. Сотня мальчиков пожирала его глазами. Настала жуткая, глубочайшая тишина. Вселенская тишина. Часы Гаррати уже показывали 9:00, но поднятая рука не двигалась. Давай же! Чего же он ждет? Ему хотелось выкрикнуть эти слова. Потом он вспомнил, что его часы спешат на минуту — ведь по Главному можно сверять часы, он просто забыл. Рука Главного резко опустилась. — Удачи всем, — сказал он. Лицо его оставалось непроницаемым, а глаза скрывались за зеркальными очками. Все равномерно, не толкаясь, двинулись вперед. Двинулся и Гаррати. Он не застыл. И никто не застыл. Ноги его маршевым шагом ступили на каменную черту. Слева от него шел Макврайс, справа — Олсон. Топот шагающих ног был очень громким. Вот оно, вот оно, вот оно. Внезапно его охватило безумное желание остановиться. Просто чтобы посмотреть, насколько тут все серьезно. С негодованием и легким страхом он отогнал от себя эту мысль. Они вышли из тени, и их осветило теплое весеннее солнце. Приятное ощущение. Гаррати расслабился, сунул руки в карманы и спокойно зашагал в ногу с Макврайсом. Строй стал рассыпаться, каждый искал оптимальную для него скорость и ширину шага. Полугрузовой фургон грохотал по обочине; колеса поднимали клубы мелкой пыли. На крыше непрерывно вертелись маленькие блюдца-радары, передавая информацию о скорости каждого Идущего на мощный бортовой компьютер. Низшая допустимая скорость — ровно четыре мили в час.[958] — Предупреждение! Предупреждение восемьдесят восьмому! Гаррати вздрогнул и оглянулся. Это Стеббинсу. Стеббинс — восемьдесят восьмой. К Гаррати вдруг пришла уверенность, что Стеббинс получит билет раньше, чем стартовая черта пропадет из поля зрения. — Неглупо. — Это Олсон. — Что именно? — переспросил Гаррати. Каждое движение языка стоило ему усилий. — Он получает предупреждение, пока еще свежий, и теперь будет чувствовать предел. И ничто его не колышет: если ты в течение часа не получаешь нового предупреждения, с тебя снимается одно из прежних. Сам знаешь. — Знаю, конечно, — отозвался Гаррати. Об этом говорилось в своде правил. Они выносят три предупреждения. Если твоя скорость в четвертый раз упадет ниже четырех миль в час, тебя… в общем, тебя снимают с Прогулки. Но если после трех предупреждений ты будешь нормально идти три часа, солнце опять может сиять в твоей душе. — Ну так и он знает, — сказал Олсон. — В десять ноль две у него никаких проблем. Гаррати быстро шел вперед. Он отлично себя чувствовал. Когда Идущие взошли на вершину холма и начали спускаться в большую долину, где росли сосны, стартовая черта скрылась из виду. Справа и слева простирались квадратные свежевспаханные поля. — Говорят, тут картофель растет, — сказал Макврайс. — Да, лучший в мире, — машинально отозвался Гаррати. — Ты что, из Мэна? — спросил Бейкер. — Да, местный. — Он посмотрел вперед. Несколько ребят, шедших со скоростью, наверное, миль шесть в час, оторвались от основной группы. Двое из них были в одинаковых кожаных куртках с одинаковыми рисунками на спине — похоже на орла. Их пример подзадоривал, но Гаррати решил не торопиться. Совет Тринадцатый: «Берегите энергию при любой возможности». — Трасса проходит вблизи твоего города? — спросил Макврайс. — Милях в семи. Думаю, мама и моя девушка выйдут посмотреть на меня. — Он помолчал и нерешительно добавил: — Конечно, если я дотуда дойду. — Елки-палки, да когда мы весь штат пройдем, отвалится не больше двадцати пяти! — воскликнул Олсон. Все замолчали. Гаррати знал, что с дистанции сойдут больше двадцати пяти человек, но подозревал, что Олсон и сам об этом знает. Еще двое получили предупреждения, и, несмотря на слова Олсона, сердце Гаррати каждый раз уходило в пятки. Он оглянулся на Стеббинса. Тот по-прежнему держался в задних рядах и ел теперь новый сандвич с мармеладом. Из кармана его старой зеленой кофты торчал пакет с третьим сандвичем. Гаррати подумал, что эти сандвичи, должно быть, сделала мать Стеббинса, и вспомнил о печенье, которое ему дала мама — которое она всучила ему, словно отгоняя от него злых духов. — Почему на старт Долгой Прогулки не пускают зрителей? — спросил Гаррати. — Это отвлекает Идущих, — раздался в ответ резкий голос. Гаррати повернул голову. С ним заговорил невысокий, темноволосый, очень собранный с виду мальчишка с номером 5 на вороте пиджака. Гаррати забыл его фамилию. — Отвлекает? — переспросил он. — Да. — Номер 5 пошел рядом с Гаррати. — Главный говорил, что самое важное в начале Долгой Прогулки — это сосредоточенность и спокойствие. — В задумчивости он прижал большой палец к кончику острого носа. На носу осталось ярко-красное пятно. — И я согласен. Возбуждение, толпы, телекамеры — это все потом. А сейчас нам одно нужно: сосредоточиться. — Его глубоко посаженные темно-коричневые глаза глянули на Гаррати, и он повторил: — Сосредоточиться. — Лично я, — вмешался Олсон, — сосредоточен на том, чтобы вовремя поднимать ноги и опускать. Пятый, судя по всему, обиделся. — Необходимо успокоиться. Сосредоточиться на себе. И непременно нужен План. Кстати, меня зовут Гэри Баркович. Из Вашингтона, округ Колумбия. — А я — Джон Картер, — сказал Олсон. — Моя родина — Барсум, планета Марс. Баркович скривил губы в довольной ухмылке, которая, впрочем, тут же пропала. — Я так скажу: есть часы — должна быть и кукушка, — заявил Олсон. Однако Гаррати казалось, что Баркович мыслит весьма трезво, — казалось на протяжении следующих пяти минут, пока один из солдат не выкрикнул: — Предупреждение! Предупреждение пятому! — У меня камень в башмаке! — прошипел Баркович. Солдат ничего не сказал. Он просто спрыгнул с фургона на обочину дороги как раз тогда, когда с ним поравнялся Баркович. В руке у него был хронометр из нержавеющей стали, совершенно такой же, как у Главного. Баркович остановился и снял башмак. Вытряс камешек. Его темное, напряженное, блестящее от пота лицо не дрогнуло, когда солдат объявил: — Второе предупреждение пятому! Баркович провел ладонью по затянутой в носок подошве. — Ох-хо, — произнес Олсон. Все они уже обернулись и шагали теперь спиной вперед. Стеббинс, все еще держась в арьергарде, прошел мимо Барковича, даже не взглянув на него. Баркович стоял в одиночестве чуть правее белой линии и завязывал башмак. — Третье предупреждение пятому. Последнее. В желудке у Гаррати перевернулся какой-то предмет — вроде липкого слизистого комка. Ему не хотелось смотреть, но и не смотреть он не мог. Не то чтобы он, идя спиной вперед, берег энергию при любой возможности, но он не мог не взглянуть. Он почти что чувствовал, как испаряются последние секунды Барковича. — Ох, влип, по-моему, парень, — сказал Олсон. — Сейчас билет получит. Но Баркович уже выпрямился. Он еще помедлил, чтобы отряхнуть с колен дорожную пыль; а потом затрусил вперед, нагнал основную группу и перешел на ровный шаг. Он обошел Стеббинса, который так и не взглянул на него, и поравнялся с Олсоном. Баркович улыбнулся, его карие глаза сверкнули. — Видел? Зато я получил передышку. Это входило в мой План. — Может, ты так и думаешь, — возразил Олсон — громче, чем обычно. — Я только знаю, что у тебя теперь три предупреждения. Ради каких-то паршивых полутора минут тебе теперь придется шагать… три… часа. А какого хрена тебе понадобилось отдыхать? Мы же только стартовали! Баркович обиженно и зло взглянул на Олсона. — Посмотрим, кто из нас первым получит билет, — сказал он. — Все это входило в мой План. — Твой План подозрительно напоминает ту штуку, что периодически вываливается у меня из задницы, — заявил Олсон. Бейкер подавил смешок. Баркович фыркнул и обогнал их. Олсон не мог отказать себе в удовольствии и выпустил последний залп: — Смотри не споткнись, приятель! Они больше предупреждать не будут. Они тебя просто… Баркович даже не оглянулся, и Олсону пришлось сдаться. Когда часы Гаррати показывали девять часов тринадцать минут (Гаррати позаботился о том, чтобы перевести их на минуту назад) и они добрались до вершины холма и начали спуск, с ними поравнялся джип Главного. Он ехал по обочине, противоположной той, по которой двигался автофургон. Главный поднес к губам работающий на батарейках мегафон: — Рад сообщить вам, друзья, что вы одолели первую милю вашей дистанции. Хочу также напомнить вам, что на сегодняшний день самый длинный участок трассы, пройденный Идущими в полном составе, составляет семь миль и три четверти. Надеюсь, вы превзойдете этот результат. Джип уехал вперед. Олсон, казалось, с удивлением и даже страхом обдумывал услышанное. Даже меньше восьми миль, подумал Гаррати. Кто бы мог предположить. Ему-то казалось, что по крайней мере до полудня ни у кого — даже у Стеббинса — билетов не будет. Он вспомнил Барковича. Этому стоит всего один раз в течение ближайшего часа снизить скорость… — Рей! — окликнул его Арт Бейкер. Он уже снял плащ и повесил его на руку. — Скажи, у тебя была какая-нибудь особая причина выйти на Долгую Прогулку? Гаррати отвинтил крышку фляги и сделал глоток воды. Вкусной холодной воды. Слизнул оставшуюся на верхней губе каплю. Замечательное ощущение, замечательное. — Даже не знаю, — подумав, ответил он. — Вот и я тоже. — Бейкер задумался. — Может, у тебя что-нибудь случилось? Неприятности в школе? — Нет. — У меня тоже. Только, по-моему, это не имеет значения. По крайней мере сейчас. — Да, сейчас не имеет, — согласился Гаррати. Разговор сошел на нет. Они в этот момент проходили через небольшую деревеньку, мимо сельского магазина и заправочной станции. Возле заправки сидели в шезлонгах два старика, похожие на старых черепах; их глубоко посаженные глаза внимательно наблюдали за процессией. Стоящая на крыльце магазина молодая женщина подняла на руках маленького сына, чтобы он смог как следует разглядеть Идущих. Двое мальчишек, как показалось Гаррати, лет двенадцати, проводили их грустным взглядом. Ребята начали прикидывать, сколько они уже прошли. Прошелестел слух, что второй патрульный фургон отправлен вслед за полудюжиной лидеров — основная группа их уже не видела. Кто-то сказал, что они делают семь миль в час. Кто-то возразил — десять. Кто-то безапелляционно заявил, что вырвавшийся вперед парень сник и уже получил два предупреждения. Гаррати подумал про себя, что в таком случае они бы уже нагнали того парня. Олсон прикончил начатую еще на старте плитку шоколада «Уэйфа» и запил ее водой. Кое-кто также закусывал, но Гаррати решил подождать, пока не проголодается по-настоящему. Он слышал, что пищевые концентраты очень хороши. Такими питаются в космосе астронавты. В начале одиннадцатого они миновали знак ЛАИМСТОУН. 10 МИЛЬ. Гаррати вспомнил ту единственную Долгую Прогулку, на которую его взял с собой отец. Они тогда поехали во Фрипорт и видели, как Идущие проходят через город. И мама была с ними. Идущие устали, у них набрякли мешки под глазами, они почти не замечали приветственных криков «ура!» и машущих рук, но зрители все равно не умолкая подбадривали тех, за кого они болели или на кого поставили в тотализаторе. Когда они вернулись домой, отец сказал ему, что люди стояли вдоль дороги от самого Бангора. Вне городской черты смотреть не так интересно, да и доступ для зрителей строго запрещен — вероятно, чтобы Идущие могли идти спокойно и сосредоточенно, как и говорил Баркович. Дальше, вероятно, к зрителям будут относиться не столь сурово. В том году Идущие подошли к Фрипорту после семидесяти двух часов пути, если не больше. Гаррати было тогда десять лет, и все происходившее на его глазах произвело на него сильное впечатление. Главный обратился с речью к толпе, когда Идущие находились милях в пяти от города. Начал Главный со слов о Соревновании, затем обратился к Патриотизму, после чего перешел к непонятному предмету под названием Валовой Национальный Продукт. Гаррати посмеялся тогда, поскольку в его понимании слово «валовой» было связано с рогатыми волами. Он съел в тот день шесть сосисок в тесте, а когда Идущие показались на дороге, он намочил штаны. Один участник тогда кричал. Его крик стал самым ярким воспоминанием Гаррати. Он кричал в такт каждому шагу: Не могу. НЕ МОГУ. Не могу. НЕ МОГУ. Однако продолжал идти. И все продолжали идти, и очень скоро арьергард процессии миновал библиотеку Бина, вышел на Федеральное шоссе 1 и скрылся из виду. Гаррати был слегка разочарован тем, что на его глазах никто не получил билета. С тех пор их семья не посещала Долгую Прогулку. Вечером того дня Гаррати слышал, как его отец натужно орал на кого-то по телефону, точно так, как в тех случаях, когда он напивался или вступал в беседу о политике, а на заднем плане звучал голос матери, точнее, заговорщицкий шепот, уговаривающий отца замолчать, ну пожалуйста, надо замолчать, пока кто-нибудь не подслушал разговор. Гаррати снова глотнул воды и подумал: как там сейчас Баркович? Они шли мимо домов. Их хозяева со всеми домочадцами высыпали на газоны и стояли там, улыбаясь, размахивая руками, потягивая кока-колу. — Гаррати! — сказал Макврайс. — Эй, эй, смотри, там твои. У обочины стояла симпатичная девушка лет шестнадцати, в белой блузке и черных велосипедных шортах с красной полосой, и держала в руках плакат: УРА УРА ГАРРАТИ НОМЕР 47 Мы тебя любим Рей парень из Мэна. Сердце Гаррати ухнуло вниз. Неожиданно он понял, что победит. В этом его убедила безымянная девушка. Олсон намекающе присвистнул, сжал кулак и несколько раз быстро выбросил вперед прямой указательный палец. Гаррати воспринял его жест как очень грязную шутку. К черту Совет Тринадцатый. Гаррати подбежал к обочине. Девчонка увидела его номер и взвизгнула. Бросилась к нему и принялась целовать взасос. Он, в свою очередь, решительно поцеловал ее. Девушка осторожно просунула язык между его губ. И еще раз. Почти не сознавая, что делает, он положил руку на ее округлую ягодицу и сжал ее. — Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому! Гаррати отступил на шаг и усмехнулся: — Благодарю. — О… о… ну конечно! Глаза девушки блестели как две звездочки. Он подумал, что бы еще сказать, но увидел, что солдат уже открыл рот, чтобы вынести ему второе предупреждение. Поэтому быстро вернулся в колонну, чуть задыхаясь и одновременно ухмыляясь. Все-таки он испытывал чувство вины за нарушение Совета Тринадцатого. Олсон тоже усмехнулся: — Я бы за такое и на три предупреждения согласился. Гаррати не ответил; он обернулся и помахал девушке. Когда она пропала из виду, он уже вновь шел вперед твердым шагом. Остается час до снятия предупреждения. Следует соблюдать осторожность, чтобы не заработать еще одно. Но он отлично себя чувствует. Он в форме. Ему кажется, что он способен прошагать без остановки до самой Флориды. Он слегка ускорил шаг. — Рей! — Макврайс все еще улыбался. — Зачем так торопиться? Да, верно. Совет Шестой: тише едешь — дальше будешь. — Спасибо. Макврайс по-прежнему улыбался. — Не благодари меня. Я тоже намерен победить. Гаррати недоуменно посмотрел на него. — Девиз трех мушкетеров для нас неуместен. Ты мне нравишься, и только слепой не увидит, что ты имеешь успех у красивых девчонок. Но если ты споткнешься, я тебе помогать не стану. — Да. Он улыбнулся Макврайсу, но улыбка вышла неубедительной. — С другой стороны, — медленно, растягивая слова, произнес Бейкер, — мы здесь вместе и не должны портить друг другу настроение. Макврайс улыбнулся: — Тоже верно. Дорога теперь шла в гору, и все замолчали, чтобы не нарушать ритм дыхания. На середине подъема Гаррати снял куртку и перебросил через плечо. Несколько секунд спустя они прошли мимо лежащего на обочине свитера. Вечером, подумал Гаррати, кто-то еще пожалеет об этой штуке. Один из вырвавшихся вперед Идущих выдыхается. Гаррати постарался выбросить эту мысль из головы. Он чувствует себя отлично. У него много сил.
Эллен, деньги теперь у тебя. Вот и храни их, если, конечно, ты не захочешь купить то, что спрятано за занавеской.Монти Холл«Не заключить ли сделку»
У тебя будет тридцать секунд и не забудь, что ответ давать ты должен в форме вопроса.Арт Флеминг«Опасность»
Последнее игровое шоу будет таким: проигравшего убивают.Чак Бэррис,создатель игровых шоу Проект «Гонг-шоу»
Ты не сказал правду, поэтому придется тебе отвечать за последствия.Боб Баркер«Правда или последствия»
Теперь все участники соревнований в изолированных кабинах.Джек Барри«Двадцать один»
Мне нравится думать, что я занятный парень. Знакомые считают меня шизофреником лишь потому, что в обычной жизни я совсем не такой, каким предстаю на экране.Николас Парсонс«Распродажа века» (британский вариант)
Три-четыре-пять,гусыня пьет опять.Обезьянка жует табак,с трамвая не слезет никак.Трамвай поломался,обезьянка поперхнулась,и все они вместе погибли,когда лодочка перевернулась.Детский стишок[973]
Значит, так, северяне, прошу вас ответить на десятый вопрос.Аллен Ладден«Пир в колледже»
Знаете, почему меня называют Графом? Потому что я графики строить люблю! Ха-ха-ха.Граф«Улица Сезам»
Вперед, засранцы! Что, вечно хотите жить?Безымянный участник первой мировой войны,старший сержант
Я шел по дороге, и рухнул я в грязь.Я палец поранил, и кровь полилась.Все еще здесь?Детская считалка
Джонни Гринблам, сойди вниз!Джонни Олсен«Правильна новая цена»
И запомните: если вы будете помогать себе руками, или указывать любой частью тела, или используете какую-либо часть слова, вы потеряете надежду выиграть десять тысяч долларов. Вы должны только называть. Удачи вам.Дик Кларк«Пирамида ценой в десять тысяч долларов»
Пока вы выигрываете, мне безразлично, будете вы выигрывать или проигрывать.Бывший главный тренер команды «Грин-бей паркерс»
Выступила кровь! Листон шатается! Клей потряс его комбинацией ударов!.. Клей наступает… Клей убивает его! Клей его убивает! Дамы и господа, Листон упал! Сонни Листон упал! Клей танцует на ринге… Машет… Приветствует зрителей! Да, дамы и господа, у меня нет слов, чтобы описать эту сцену!Радиокомментатор«Второй бой Клей — Листон»[988]
Мама! Мама! Мама! Мама!Преподобный Джим Джонс в минуту отречения
Объявляю нынешнюю Долгую Прогулку завершенной. Дамы и господа, граждане, перед вами ваш победитель!Главный
Вам нужны деньги? Много денег? Вы из тех, кто всегда был опасен для «нашего прекрасного общества»? Мы будем рады избавиться от вас в нашей самой захватывающей телеигре «Бегущий человек!». Скоро! На всех телеэкранах страны! Не переключайте!
«Мистер Ричардс!Ричардс открыл конверт, достал толстую книжицу купонов с символом Игр на велюровой обложке. Сорок восемь купонов по десять новобаксов каждый. В Ричардсе начала подниматься волна благодарности, но он решительно подавил ее. Он не сомневался, что Киллиян вычтет эти четыреста восемьдесят долларов из той суммы, что полагалась ему на текущие расходы. Опять же четыреста восемьдесят долларов — чертовски малая цена за то, чтобы дичь думала лишь о своем спасении и таким образом содействовала поддержанию максимального напряжения в игре. А высокое качество каждой игры гарантировало, что Киллиян и дальше будет ходить в продюсерах. — Дерьмо, — пробурчал Ричардс. Секретарь вновь высунулась из окопа. — Вы что-то сказали, мистер Ричардс? — Нет. Как пройти к лифту?
Подозреваю, в ходе нашего разговора вы запамятовали упомянуть о том, что деньги необходимы вам прямо сейчас. Или это не так? Несмотря на циркулирующие слухи, Корпорация не выдает авансов. Вы не должны полагать себя участником, на которого так и сыплются всякие блага. Вы не звезда фри-ви, а рабочая лошадка, нанятая для выполнения опасного поручения, которое, разумеется, очень высоко оплачивается. Но Корпорация не запрещает мне предложить вам ссуду от себя лично. В конверте вы найдете десять процентов тех денег, что должны получить с началом игры. Должен сразу предупредить вас, не в новодолларах, но в Игровых сертификатах, которые можно обменять на новодоллары. Если вы примете решение отослать их жене, а я склонен думать, что так оно и случится, она выяснит, что они имеют одно немаловажное преимущество в сравнении с новодолларами: хороший врач примет их в качестве платежного средства, а шарлатан — нет.
Искренне Ваш,Дэн Киллиян».
Оторвавшись от бумажки, Ричардс настороженно поднял голову. Черно-желтый патрульный корабль кружил над развилкой в паре с наземным вездеходом. На мгновение они взяли Ричардса в клещи, а потом проследовали дальше. Обычный дорожный патруль. С каждой остающейся позади милей напряжение спадало. Ричардсу хотелось и смеяться, и блевать. Одновременно.94 Стейт-стрит, Портленд
СИНЯЯ ДВЕРЬ, ПАНСИОН
Элтон Парракис (и Вирджиния Парракис)
ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР «СОСНОВЫЙ БОР»
ВЕДЕТСЯ СТРОИТЕЛЬСТВО!
НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ!
НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ПРИВЛЕЧЕНЫ К ОТВЕТСТВЕННОСТИ!
ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ/НЕ КУРИТЬСамолет начал медленно разворачиваться. Все знания о самолетах Ричардс почерпнул только с экрана фри-ви да из приключенческих книг. Сам он летел второй раз в жизни, но самолет, на котором ему довелось добираться из Хардинга в Нью-Йорк, казался игрушкой в сравнении с этим гигантом. И вибрация, вызванная мощными турбинами, наполняла его тревогой. — Амелия? Она медленно подняла голову, с размазанной по щекам тушью. — Что? — Голос у нее сел, глаза затуманились. Она словно забыла, где находится. — Пойдем в начало салона. Мы взлетаем. — Он посмотрел на Маккоуна. — А ты садись где хочешь, недомерок. Весь самолет в твоем распоряжении. Только не путайся под ногами у экипажа. Маккоун промолчал и сел около портьеры, разделяющей салоны первого и бизнес-класса. Потом, вероятно, передумав, встал и исчез за портьерой. Ричардс подошел к женщине, перехватываясь свободной рукой за высокие спинки кресел. — Я бы хотел сесть у иллюминатора. До этого летал только раз. — Он попытался улыбнуться, но она лишь тупо смотрела на него. Он проскользнул к дальнему в ряду креслу, она села рядом с ним. Застегнула ему ремень безопасности, потому что он не вынимал руку из кармана. — Ты для меня словно кошмарный сон. Который никак не закончится. Я не… — начала она, но он закрыл ей рот ладонью и покачал головой. Одними губами, беззвучно, прошептал: — НЕТ! Самолет закончил разворот и покатил к взлетной полосе, чем-то напоминая утку, ковыляющую к пруду. Какой же огромный этот самолет, думал Ричардс. Ему уже казалось, что самолет стоит, а движется сама земля. Может, это иллюзия, мелькнула безумная мысль. Может, они установили за иллюминаторами трехмерные проекторы и… Глупость какая-то. Они добрались до конца рулежной дорожки и повернули направо. Теперь самолет катил поперек взлетных полос. Третью и вторую они миновали, на первой повернули налево. На мгновение самолет застыл. В динамиках зазвучал бесстрастный голос капитана Холлоуэя: — Взлетаем, мистер Ричардс. Самолет покатился, сначала медленно, не быстрее автомобиля, но затем так резко набрал скорость, что Ричардсу захотелось кричать от ужаса. Его бросило на мягкую спинку сиденья, а прожектора, освещающие взлетную полосу, внезапно ушли вниз. В иллюминатор он видел теперь подсвеченную солнцем линию горизонта. Двигатели тянули их в небо. Вновь завибрировал пол. Тут до него дошло, что Амелия обеими руками вцепилась в его плечо, в глазах застыл страх. Святой Боже, да ведь она тоже ни разу не летала! — Мы уходим, — вырвалось у него. — Мы уходим. Мы уходим. — Эти два слова он повторял, как заклинание, и не мог остановиться. — Куда? — прошептала она. Он не ответил. Идея только начала формироваться у него в голове.
Бартон Доуз начинает свою историю с покупки оружия. Еще одно тихое сумасшествие в провинциально-серой пелене американского городка, взбудораженного одним лишь событием за много лет — постройкой федеральной трассы. У Барта отнимают дом, кусок прожитой жизни, с горестями, радостями, воспоминаниями. Неудивительно, что он не хочет расставаться с тем, что по праву принадлежит ему.
Я и сам не знаю почему. Да и вы не знаете. Думаю, что и сам Господь не знает. Это все штучки-дрючки нашего правительства, вот и все дела.Из личного интервью по поводу войны во Вьетнаме, приблиз. 1967 г.
Вчера поздно ночью дождь стучал мне в окно Я пересек темную комнату и при отблеске фонаря Мне показалось что я вижу на улице Дух века Который говорит нам что все мы стоим на самой кромкеЭл Стюарт
Я влюблен в эту грязную воду, О-оо, Бостон, ты мой дом!Вызывающе покачивая почти полностью оголенными ягодицами, мимо прошествовали босиком две девушки в бикини; жаль, что такие роскошные тела пропадают; точнее — достанутся их неведомым любовникам. И все-таки странно, Фред, — начинался прилив, а прилива быть не могло, поскольку до ближайшего океана отсюда было девятьсот миль. Они с Чарли возводили замок из песка. Но только строить его начали слишком близко от воды, которая подступала теперь все ближе и ближе. Папа, нужно перенести замок подальше, сказал Чарли. Но он заупрямился и продолжал строительство на прежнем месте. Когда волна начала подмывать первую крепостную стену, он выкопал ров, раздвигая мокрый песок, словно женское влагалище. Но вода прибывала. Чтоб тебя! — обругал он воду. Он отстроил стену заново. Набежавшая волна тут же разрушила ее до основания. Вдруг послышались крики. Забегали люди. Пронзительный свист спасателя рассек воздух подобно серебристой стреле. Но он не поднимал голову. Он должен был во что бы то ни стало спасти замок. А вода все прибывала, заливая щиколотки, смывая башенки и бастионы, обрушивая стены. Когда откатилась очередная волна, на месте замка остался лишь ровный песок, мелкий и сверкающий. Крики усилились. Кто-то заплакал. Подняв голову, он увидел, что спасатель, склонившись над Чарли, делает ему искусственное дыхание. Чарли был мокрый и бледный, только губы и веки совсем посинели. Он не шевелился. Спасатель встал и огляделся по сторонам. Почему-то на губах его играла улыбка. Он захлебнулся в волнах, ухмыляясь, пояснил спасатель. А вам не пора искупаться? — Чарли! — завопил он. И… проснулся в испуге, что и в самом деле громко закричал во сне. Он еще долго лежал в темноте, прислушиваясь к щелчкам электронных часов и стараясь не вызывать в памяти страшный сон. В конце концов не выдержал и спустился в кухню, чтобы выпить молока. Лишь увидев на столе замороженную индейку, которая оттаивала на блюде, он вспомнил, что сегодня День благодарения, а прачечная по этому случаю закрыта. Он выпил молоко стоя, задумчиво поглядывая на ощипанную тушку. Цвет ее был почти такой же, как кожа его сына в этом ужасном сне. Хотя Чарли, разумеется, вовсе не утонул. Когда он вернулся в спальню, Мэри что-то сонно пробормотала, но он не разобрал, что она хотела. — Все нормально, — сказал он. — Спи. Но она снова забормотала. — Ладно, — наугад ответил он в темноту. И она уснула. Щелк! Пять утра. Когда он наконец забылся сном, в спальню уже неслышно закрадывался рассвет. Напоследок в его мозгу промелькнуло видение индейки, которая сидела на кухонном столе в матовом мерцании; мертвое мясо, тупо дожидавшееся, когда его запекут.
О, любовь, сделай, чтобы мы были верными Друг другу! Ради мира, который, похоже, Лежит перед нами, словно сказочная страна, Такая разная, такая прекрасная и новая, Но не знающая ни радости, ни любви, ни света, Ни уверенности, ни мира, ни облегчения от боли; А мы здесь, словно на покрытой мраком равнине, Увлеченные толпой бегущих воинов К ночному полю битвы несведущих армий.Мэттью Арнольд«Берег Дувра»
Сегодня рано утром возник пожар на месте строительства новой автомагистрали, в районе Гранд-стрит. По сообщению лейтенанта полиции Генри Кинга, неизвестные злоумышленники, использовавшие, судя по всему, бутылки с горючей жидкостью, подожгли кран, два грейдера, два бульдозера, грузовичок и передвижную контору «Лейн констракшн компани», которая выгорела дотла.Прослушав слова выгорела дотла, он испытал подобие радости — черной и горькой, как только что выпитый кофе.
По словам Френсиса Лейна, компания которого получила контракт на строительство автомагистрали, ущерб, причиненный грейдерам и бульдозерам, совсем невелик, а вот разрушительный кран, стоимость которого оценивается в шестьдесят тысяч долларов, выведен из строя примерно на две недели.На две недели? И это все?
Куда более серьезный урон, по словам Лейна, пожар нанес конторе, в которой хранились важные бумаги, рабочие графики, табели и бухгалтерские отчеты за последние три месяца. «Это будет чертовски трудно восстановить, — сказал Лейн. — Работы прервутся на целый месяц, а то и больше».Вот это совсем другое дело, злорадно подумал он. Раз целый месяц, то овчинка выделки стоила.
По словам лейтенанта Кинга, вандалы скрылись с места происшествия в фургончике, возможно — в «шевроле» последней модели. Полиция призывает очевидцев к сотрудничеству. Френсис Лейн оценивает общий причиненный компании ущерб примерно в сто тысяч долларов. Следующая городская новость. Наш депутат, Мюриэль Рестон, снова призвала…Он выключил приемник. Теперь, когда он при свете дня сам прослушал новости, жизнь перестала рисоваться в столь мрачных красках. Итак, можно оценить содеянное на трезвую голову. Разумеется, полиция могла и темнить, но если они и вправду искали не «форд», а «шевроле» и всерьез рассчитывали найти очевидцев, то пока, возможно, ему ничего серьезного не грозило. С другой стороны, если свидетели найдутся, то ему все равно ничто не поможет. Ведро придется выкинуть, а гараж он как следует проветрит. Нужно только придумать правдоподобную историю, объясняющую разбитое стекло машины. Но самое главное — приготовиться к визиту полиции. Его они неминуемо должны проверить, ведь он — последний жилец на Крестоллен-стрит. Его быстро выведут на чистую воду. Выяснят, что он запорол важную для руководства сделку. Что от него ушла жена. Что бывший коллега отколошматил его в универмаге. Ну и, конечно, что у него есть фургончик, хотя и не «шевроле». Все это скверно. Но — не доказательство. Если же вину его все-таки докажут, то его ждет тюрьма. Правда, и это не самое страшное. Тюрьма еще не конец света. Там ему дадут работу, будут кормить. Не придется ломать голову о том, что станется, когда иссякнут вырученные от страховки деньги. Есть, конечно, на свете кое-что пострашнее тюрьмы. Самоубийство, например. Это уж точно хуже. Он поднялся по лестнице и принял душ. Позже, днем, он позвонил Мэри. К телефону подошла ее мамаша, однако ворчливо согласилась позвать дочь. А вот сама Мэри вопреки его опасениям казалась жизнерадостной и даже веселой. — Привет, Барт! С наступающим Рождеством тебя! — Спасибо, Мэри. Тебя тоже. — Что ты хотел, Барт? — Э-э… я тут кое-какие подарки купил… Пустяки всякие… Тебе и племяшкам… Может, встретимся? Я бы тебе их передал. Я не стал просить, чтобы детские завернули… — Я сама заверну, Барт. Только зря ты потратился — ты ведь еще не работаешь. — Но я пытаюсь, — сказал он. — Барт, ты… Ты сходил куда я тебя просила? — К психиатру? — Да. — Я позвонил двоим. Один расписан чуть ли не до июня. Второй улетает на Багамы и вернется только к марту. Пообещал, что примет меня. — Как их фамилии? — Фамилии? Господи, неужто ты думаешь, что я запомнил? Один, по-моему, Адамс. Николас Адамс… — Барт. — Голос ее звучал грустно. — Ну, может, не Адамс, а Ааронс, — ляпнул он. — Барт! — Ну ладно, — вздохнул он. — Не веришь — дело твое. Ты все равно бы не поверила. — Барт, если бы ты только… — Ну так как насчет подарков? Я из-за них звоню, а не из-за какого-то чертова психиатра. — Если хочешь, привези их в пятницу сам, — вздохнула Мэри. — Я попробую… — Еще чего! Чтобы твои драгоценные мамаша с папашей наняли Чарльза Мэнсона[1018]? Чтобы он меня у самых дверей подстерегал. Нет уж, давай где-нибудь на нейтральной полосе встретимся. Хорошо? — Их не будет, не бойся, — сказала Мэри. — Они уезжают на Рождество к Джоанне. Джоанна Сент-Клер, кузина Джин Каллоуэй, жила в Миннесоте. В девичестве (он порой злорадствовал, что эта пора пришлась на затишье между войной 1812 года и образованием Конфедерации) они очень дружили. В июле Джоанну постиг инфаркт. По словам Джин, бедняжка могла отправиться на тот свет в любую минуту. Как это, должно быть, занятно, подумал он, — жить со встроенной внутри бомбой, способной взорваться в любой миг. Ах, бомбочка, ты только сегодня не взрывайся, ладно? Я еще последнюю Викторию Холт не дочитала. — Барт, ты меня слышишь? — Да. Я чуть-чуть отвлекся. — Час дня тебя устроит? — Вполне. — Ты еще что-нибудь хотел? — Нет. — Что ж, тогда… — Береги себя, Мэри. — Постараюсь. Пока, Барт. — Счастливо, Мэри. Положив трубку, он поплелся в кухню, мучимый жаждой. Нет, женщина, с которой он сейчас разговаривал, совсем не напоминала ту Мэри, которая месяц назад рыдала в гостиной, требуя, чтобы он объяснил, что именно побудило его разрушить их жизнь, выкинуть двадцать лет коту под хвост. Это было удивительно. Он примерно так же удивился бы, узнав, что Иисус Христос спустился с небес и увез Ричарда Никсона в рай на огненной колеснице. Да, Мэри обрела веру в себя. Более того, она преобразилась до неузнаваемости. Такую Мэри он никогда не знал или с трудом помнил. Подобно археологу она раскопала эту всеми забытую личность, суставы которой слегка окостенели от долгого пребывания в земле, но которая в остальном ничуть не изменилась. Черт с ними, с суставами, они придут в норму, и тогда эта новая-бывшая личность снова станет женщиной, немного исцарапанной, но в целом живой и невредимой. Он знал Мэри лучше, чем она представляла, и по одному лишь ее тону догадывался, что она уже всерьез помышляет о разводе, о полном разрыве с прошлым… О разрыве, который пройдет для нее бесследно, не оставив ни шрама, ни рубца. В конце концов ей ведь всего тридцать восемь лет. Добрых полжизни еще впереди. Детишек, способных пострадать в обломках их разрушенной жизни, у них не было. Сам он разводиться не хотел, но и противиться — предложи ему Мэри развестись — не стал бы. Он завидовал ее вновь обретенной уверенности, ее обновленной красоте. И если она рассматривала последние десять лет их совместной жизни лишь как темный туннель, ведущий к свету, он мог только сожалеть об этом, но не винить ее. Нет, винить ее было не за что.
УИНТЕРБЕРГЕР СКАЗАЛ, ЧТО НЕ ПОТЕРПИТ АКТОВ ВАНДАЛИЗМА (Городские новости) Виктор Уинтербергер, кандидат демократической партии на место погибшего в автокатастрофе месяц назад Дональда П.Нэша, заявил вчера, что не потерпит актов вандализма, подобных тому, что случился этой ночью на месте строительства автомагистрали номер 784. Напомним, что ущерб, причиненный неизвестными злоумышленниками, составил почти сто тысяч долларов. По словам Уинтербергера, «в цивилизованных американских городах» подобное недопустимо. Виктор Уинтербергер выступал на ужине Американского легиона, и его речь была встречена бурной овацией. «Такое порой случается и в других городах, — сказал Уинтербергер. — Свидетельством тому служат размалеванные и изуродованные автобусы, вагоны подземки и здания в Нью-Йорке, разбитые витрины магазинов и школьные окна в Детройте и Сан-Франциско, многочисленные случаи вандализма в музеях и картинных галереях. Мы не имеем права позволить, чтобы величайшую в мире страну захватили гунны и прочие варвары». Жители Гранд-стрит, разбуженные ночью взрывами, увидели, что на автостраде горят машины, и вызвали полицию, которая немедленно… (Продолжение на странице 5)Он свернул газету и положил ее на кипу затрепанных журналов. Стиральные машины равномерно гудели. Гунны. Варвары. Сами они гунны. Потрошители, бандиты, разрушители, изгоняющие людей из домов, уничтожающие их жизни с легкостью мальчика, ворошащего муравейник… Дожидаясь, пока высохнет одежда, он уронил голову на грудь и задремал. Несколько минут спустя очнулся — ему почудилось, будто поблизости задребезжал колокольчик пожарной тревоги. Однако оказалось, что это всего лишь Санта-Клаус из Армии спасения, который расположился на углу перед входом в прачечную. Выходя с корзиной высушенной одежды, он выгреб из кармана всю мелочь и сунул ее в кружку Санта-Клауса. — Благослови вас Господи, — напутствовал его Санта-Клаус.
Дорогой друг! Скоро наш большой кран доберется и до Вашего дома. Не пропустите это торжественное событие, и Вы увидите собственными глазами, КАК МЫ УЛУЧШАЕМ ВАШ ГОРОД!Но это письмо пришло из городского управления и было адресовано лично ему. В нем говорилось вот что:
20 декабря 1973 Мистеру Бартону Д.Доусу, Западная Крестоллен-стрит, 1241— Нет, — пробормотал он. — Не позволю. Разорвав письмо на мелкие клочки, он выкинул обрывки в мусорную корзину.
Уважаемый мистер Доус! Нам стало известно, что Вы последний из жильцов Крестоллен-стрит, кто еще не сменил места жительства. Надеемся, что никаких проблем с переездом у Вас не возникнет. Мы располагаем подписанной Вами формой номер 19642-А (ознакомлением с информацией о проведении дорожных работ в соответствии с проектом 6983-426-73-74-НС), однако до сих пор не получили от Вас подписанную форму о согласии на переезд (6983-426-73-74-НС-9004, синяя папка). Насколько Вам известно, мы не сумеем компенсировать Вам расходы, связанные с переездом и приобретением нового жилья, пока не получим от Вас эту форму. В соответствии с выпиской из налоговой ведомости за 1973 год, стоимость Вашего дома, располагающегося по адресу: Западная Крестоллен-стрит, 1241, оценена в 63 500 долларов. Согласно действующему законодательству, Вы должны переехать на новое место жительства до 20 января 1974 года; в этот день на Западной Крестоллен-стрит начнутся работы по сносу старых домов. Напоминаем также, что в соответствии с законодательством нашего штата (указ 19452-36), не выехав из своего дома до полуночи 19 января 1974 года, Вы преступите закон. Мы убеждены, что это Вам известно, однако считаем своим долгом напомнить, во избежание недоразумений. Если у Вас возникли проблемы с переездом, звоните мне в течение рабочего дня или приезжайте лично. Я уверен, что мы с Вами обо всем договоримся, поскольку мы всегда готовы оказать Вам любое содействие. Позвольте в заключение поздравить Вас с Рождеством и пожелать счастливого Нового года.
Искренне Ваш, От имени городского управления
ДТГ/тк
О-ооо, дети… Это просто поцелуй, Самый нежный поцелуй…Все окна в доме ослепительно сияли — начхать на энергетический кризис, — за исключением, конечно, окон гостиной, где парочки сейчас наверняка кружились в медленном танце, целуясь и тайком лаская друг друга. Перекрывая мощные динамики, из дома доносились сотни голосов; как будто Вавилонское столпотворение произошло всего мгновение назад. Он подумал, что, будь сейчас лето (или даже осень), было бы даже занятно постоять снаружи, прислушиваясь к этому пандемониуму. И вдруг он с ужасающей ясностью увидел, как стоит на аккуратно подстриженной лужайке перед домом Уолли Хамнера и держит в руках рулон бумаги с записью электроэнцефалограммы; вся бумага испещрена неправильными пиками и ямами поврежденной мозговой функции: картина снята с огромного, пораженного опухолью Мозга Вечеринки… Содрогнувшись, он засунул озябшие руки в карманы пальто. Правая рука снова нащупала пакетик из алюминиевой фольги, и он, внезапно охваченный любопытством, вынул его. Развернул прямо здесь, на морозце, покусывавшем тупыми зубами кончики пальцев. В пакетике оказалась маленькая фиолетовая таблетка, которая вполне могла бы уместиться на любом его ногте. Иными словами, она была несравненно мельче грецкого ореха. Неужто такая крохотулька могла сделать человека временно безумным, заставить грезить наяву, галлюцинировать? То есть имитировать состояние мозга его смертельно больного сына? Спокойно, почти рассеянно, он сунул таблетку в рот. Она была безвкусная. Он ее проглотил.
Если я не обрету себе пристанище, Мне придется сгинуть навечно…«Роллинг Стоунз»
Каждый мечтает повелевать и править, А кто хочет — может взять в рабы меня.Ему почему-то вспомнился плакат из банка с изображением Земли и надписью, призывающей клиента: УЕЗЖАЙТЕ. Он тут же вспомнил, как «улетел» в Новый год. Далеко «улетел». Но разве ему это не понравилось? При этой мысли он чуть не подпрыгнул. В течение последних двух месяцев он ползал, как кобель, которому защемило яйца вращающейся дверью. Но разве он не был вознагражден, хотя бы частично? В противном случае он ни за что не совершил бы столько несуразных, да и просто несвойственных ему поступков. Бессмысленные гонки по магистрали, например. Девушка и секс, ощущение ее груди, такой непохожей на бюст Мэри. Поездки к мафиози. Последний разговор с ним — фактически на равных. Дикое возбуждение, охватившее его во время бомбардировки дорожной техники бутылками с «коктейлем Молотова». Животный страх, который он ощутил, когда его машина никак не хотела преодолеть коварный косогор. Бурные проявления чувств, извлеченные из недр его высушенной чиновничьей души подобно предметам неведомого религиозного культа, найденным при археологических раскопках. Нет, он познал вкус настоящей жизни. Были, конечно, и провалы. Как он сорвался в «Хэнди-Энди», например. Наорал на Мэри. Грызущее одиночество первых двух недель без нее; ведь впервые за двадцать лет он остался совсем один, в полном одиночестве, если не считать общества собственного сердца, колотящегося с убийственной монотонностью. А как Винни нокаутировал его в универмаге — Винни Мейсон, ну кто бы мог подумать! Пробуждение в холодном поту и кошмарное похмелье наутро после фейер-бум-бум… или фейер-бах-бах-верка. Это, пожалуй, было покруче всего остального. Его мысли снова вернулись к Оливии. Он припомнил, как она стояла у обочины дороги с плакатом, на котором было броско написано: ЛАС-ВЕГАС… ИНАЧЕ — КРЫШКА! Он вдруг подумал про плакат в банке: УЕЗЖАЙТЕ. А почему бы и нет? Ведь здесь его не удерживало ровным счетом ничего, если не считать тупой одержимости. Ни жены, ни ребенка (разве что призрак Чарли), ни работы… Только дом, от которого через полторы недели останется одно лишь воспоминание. Деньги у него были, и еще была машина. Почему бы не сесть за руль и не рвануть куда-нибудь? Его охватило страшное возбуждение. Он вдруг представил себе, как выключает свет, набивает карманы деньгами, залезает в «ЛТД» и мчит в Лас-Вегас. Разыскивает Оливию. Предлагает ей УЕХАТЬ. Они едут в Калифорнию, продают машину и улетают куда-нибудь на Филиппины. А оттуда — в Гонконг, потом в Сайгон, Бомбей, Афины, Мадрид, Париж, Лондон, Нью-Йорк. А из Нью-Йорка в… Куда? Сюда? Да, Земля круглая — и это горькая правда. Такая же, как стремление Оливии в Неваду, вызванное желанием разворошить самое грязное дерьмо. В первый же вечер, начав новую жизнь, оттянулась так, что даже не помнит, кто и как ее изнасиловал. А все потому, что новая жизнь на самом деле ничем не отличается от старой; более того, это и есть та же старая жизнь, пока вы сами не загадите ее настолько, что остается только плотно закрыть двери гаража, влезть в машину с включенным двигателем и ждать… Просто ждать… Ночь приближалась, а его мысли все так же бессмысленно вертелись, словно гоняющийся за своим неуловимым хвостом котенок. Наконец он забылся сном на диване и увидел во сне Чарли.
Кофе — 15 центов Чай — 15 центов Прохладительные напитки — 25 центов Пицца — 30 центов Сандвич — 25 центов Хот-дог — 35 центовНа втором клочке бумаги крупными буквами было написано:
ПОЖАЛУЙСТА, ДОЖДИТЕСЬ, ЧТОБЫ ВАС ОБСЛУЖИЛИ Вас обслуживают добровольные помощники, которых Ваши поспешность и пренебрежение могут огорчить. Пожалуйста, запаситесь терпением и помните: ГОСПОДЬ ВАС ЛЮБИТ!Дрейк был погружен в чтение какого-то затрепанного журнала. Заметив нового посетителя, он приподнял голову, и на мгновение его глаза заволокло пеленой, словно он мысленно щелкал пальцами, вспоминая нужное имя. В следующее мгновение он улыбнулся и сказал: — Здравствуйте, мистер Доус. — Здравствуйте, Дрейк. Могу я попросить чашку кофе? — Да, конечно. — Он обернулся, взял белую кружку из воздвигнутой за спиной пирамиды и наполнил ее кофе. — С молоком? — Нет, черный. — Он протянул Дрейку двадцатипятицентовую монетку, а Дрейк отдал ему сдачу — десятицентовик, который вынул из сигарной коробки. — Я хотел поблагодарить вас за помощь, а заодно сделать пожертвование. — Вам не за что меня благодарить. — Есть за что. Скверная была вечеринка. — Действие наркотиков бывает непредсказуемым. Не всегда, конечно, но довольно часто. Прошлым летом ребята принесли сюда своего приятеля, который хватанул ЛСД в городском парке. Бедняга истошно вопил, что за ним гонятся голуби, которые хотят его сожрать. Жуть, да? — Девушка, которая угостила меня мескалином, сказала, что однажды выловила из унитаза мужскую руку. Причем она до сих пор не уверена, пригрезилось ей это или нет. — Кто она? — Точно не знаю, — честно признался он. — А вот это — вам. — Он положил на стойку рядом с сигарной коробкой стопку купюр, перехваченных красной резинкой. Дрейк нахмурился; трогать деньги не стал. — Вообще-то деньги предназначены вашему заведению, — сказал он. Дрейк это, несомненно, понимал, но ему не хотелось, чтобы бывший священник хранил молчание. Держа купюры левой рукой, Дрейк изуродованной правой снял резиновую обхватку. Отложил резинку в сторону и медленно пересчитал деньги. — Здесь пять тысяч долларов, — промолвил он наконец. — Да. — Вы обидитесь, если я спрошу, откуда… — Я взял эти деньги? Нет, не обижусь. Я их выручил за продажу своего дома городским властям. Они собираются проложить там автостраду. — А ваша жена согласна? — Моя жена тут ни при чем. Мы разъехались. Скоро разведемся. Она получает свою половину денег от продажи независимо от того, как я поступлю со своей. — Понятно. Между тем старый выпивоха за столом начал что-то напевать себе под нос. Скорее даже мычать, потому что слов было не разобрать. Дрейк задумчиво ткнул в стопку денег указательным пальцем. Было видно, что его что-то беспокоит. — Я не могу их взять, — промолвил он наконец. — Почему? — Помните наш последний разговор? — сказал Дрейк. Он отлично его помнил. Поэтому ответил почти сразу: — Таких планов у меня нет. — Я в этом не уверен. Человек, заинтересованный жить в этом мире, не разбрасывает деньги направо и налево. — Я их вовсе не разбрасываю, — твердо сказал он. — Тогда как это называется? — спросил Дрейк. — Черт побери, мне случалось жертвовать деньги людям, которых я вообще в глаза не видел. На исследования в области рака. Фонду помощи обездоленным детям. Бостонской городской больнице. В Бостоне я вообще ни разу не был. — И вы раздавали такие крупные суммы? — Нет. — Тем более — наличные, мистер Доус. Человек, которого деньги интересуют по-настоящему, предпочитает их вообще в глаза не видеть. Он выдает чеки, подписывает векселя, расплачивается по кредитным карточкам. Для него деньги становятся своеобразным символом. А в нашем обществе деньги не нужны разве что тому, кто не особенно нуждается и в самой жизни. — Что-то, черт побери, вы слишком материалистически рассуждаете для… — Священника? — закончил за него Дрейк. — Но я ведь больше не священник. После этого случая. — Он приподнял свою обожженную, изувеченную руку. — Рассказать вам, как я достаю деньги, чтобы поддерживать это заведение? Ведь люди, что работают здесь, — все без исключения старики, которые совершенно не понимают приходящую молодежь, но тем не менее не могут оставаться безразличными к ее проблемам. Есть здесь у меня ребята, выпущенные из тюрьмы с испытательным сроком, так они в уличных оркестрах играют. По кругу шапку пускают. Но главным образом мы, конечно, существуем за счет денег от богатых жертвователей. Я стараюсь посещать все благотворительные мероприятия. На дамских чаепитиях выступаю. Рассказываю про детей-бродяжек, про несчастных бездомных, которые ночуют в канализации, а по ночам жгут газеты, чтобы спастись от холода. Про пятнадцатилетнюю девчушку, которая ушла из дома в 1971 году, а когда появилась у нас, то ее голова и лобок так и кишели огромными белыми вшами. Про то, сколько у нас в городе больных венерическими заболеваниями. Про «рыбаков» — мужчин, которые подстерегают на автовокзалах сбежавших подростков и предлагают им зарабатывать, торгуя своим телом. Про мальчиков, которые делают в туалетах минеты за десять долларов; или за пятнадцать — если глотают сперму. А половину выручки отдают сутенерам. Женщины ахают и охают от ужаса, сердца их, возможно, замирают, но зато они раскошеливаются, а это для нас самое главное. Порой их удается так пробрать, что они не только жертвуют десятку, но и приглашают меня домой. Устраивают торжественный ужин, знакомят с домочадцами и просят произнести проповедь, едва горничная успевает подать первое блюдо. И приходится произносить, Доус, как бы меня от этих слов ни воротило. Потом нужно непременно погладить по головке какого-нибудь ребенка — а ребенок почему-то находится всегда, — и говорить: ах какой славный мальчик! Или — ах какая замечательная девочка! Если же повезет, то эта дама еще пригласит своих знакомых, которые хотят своими глазами увидеть священника-расстригу и бунтаря, который, возможно, поставляет оружие «черным пантерам» или Организации освобождения Палестины, и тогда приходится напускать на себя личину патера Брауна и слащаво улыбаться, пока морда не треснет. Все это называется — трясти денежное дерево или выдаивать долларовую корову. Обставлено все ужасно красиво, но вот по возвращении домой чувствуешь себя настолько оплеванным, словно весь день проторчал в сортире, вылизывая задницу какому-нибудь нуворишу. Да, для меня это, конечно, составляет часть моего обета покаяния, однако некрофилия — извините за это слово, мистер Доус, — в наложенную на меня епитимью не входит. Вот почему я вынужден отказаться от вашего предложения. — За что на вас наложили епитимью? — А это, — криво улыбнулся Дрейк, — останется между мной и Богом. — Но почему вы избрали именно такой способ сбора денег, который вам столь отвратителен? — спросил он. — Почему бы не просто… — Для меня этот способ единственный. Я отрезал себе пути к отступлению. Вдруг он с упавшим сердцем понял, что Дрейк только что объяснил ему причину его собственного прихода сюда, причину всех его последних поступков. — У вас ничего не болит, мистер Доус? Вы выглядите так, словно… — Нет, у меня все в порядке. Я хочу пожелать вам удачи в вашем деле. Даже если вы ничего не добьетесь. — Иллюзий у меня давно не осталось, — грустно улыбнулся Дрейк. — Вам же еще следует все обдумать. Не совершайте поспешных поступков. Всегда можно найти какой-то выход. — В самом деле? — Он тоже улыбнулся в ответ. — Закрывайте-ка свое заведение. Пойдемте со мной и давайте вместе займемся делом. Я вам всерьез предлагаю. — Вы, верно, шутите? — Ничуть, — ответил он. — Возможно, кто-то пытается подшутить над нами обоими. — Он отвернулся, взял деньги и свернул их в трубочку. Парнишка продолжал спать. Старик поставил свою полупустую чашку на стол и таращился на нее отсутствующим взором. Он по-прежнему мычал себе под нос. Направляясь к выходу, он не останавливаясь, словно ненароком, засунул деньги прямо в чашку старика, отчего немного густой жидкости выплеснулось на стол. Затем быстро вышел и сел в машину, надеясь, что Дрейк поспешит следом, что-то скажет, может быть даже — спасет его. Но Дрейк не показывался; возможно, он и сам ожидал, что Барт вернется и спасет его. Но он запустил мотор и уехал.
Ты только попробуй, и — может статься, Что ты получишь то, что хотел.Посмотрим, Фред, так ли это. Он стиснул в ладони красного «крокодильчика». Посмотрим, удастся ли мне получить то, что я хочу. — Ну ладно, — прошептал он, присоединяя красный зажим к «минусу» аккумулятора. Он зажмурился. Напоследок в голове у него мелькнуло, что мир взрывается не снаружи, а внутри него, и эпицентр этого зловещего и всеразрушающего взрыва не крупнее самого обычного грецкого ореха. И все стало белым-бело…
Двенадцатилетний Тадеуш Бомонд начинает страдать сильными головными болями и переживать эпилептические приступы. Врачи подозревают опухоль мозга, но во время операции врач обнаруживает, что во время внутриутробного развития Тадеуш поглотил близнеца. Хирургическое вмешательство оказывается успешным, и много лет Тадеушу о произошедшем напоминает только шрам на лбу. Тадеуш становится писателем. Он известен не столько произведениями, выпущенными под своим именем, сколько благодаря мрачным детективам, которые публикует под именем Джордж Старк. В какой-то момент тайна псевдонима выходит наружу, и чтобы не дать себя шантажировать Тадеуш сам раскрывает своё альтер-эго. Совершив символические похороны литературного двойника, писатель не может и предположить, что Джордж Старк может покинуть могилу и отправиться мстить…
— Режь его, — сказал Машина. — Режь его, пока я стою и смотрю. Я хочу видеть, как из него брызнет кровь. Не заставляй меня повторять дважды.Джордж Старк«Способ Машины»
Своими длинными сильными пальцами Машина медленно и осторожно распрямил скрепку для бумаг. — Держи ему голову, Джек, — сказал он человеку, стоящему за Хальстедом, — и, пожалуйста, держи крепче. Хальстед понял, что собирается делать Машина, и когда Джек Рэнджли сжал ему голову огромными ладонями, стал дико кричать. Его вопли разнеслись по безлюдному складу, и громадное пустое пространство послужило естественным усилителем. Крики Хальстеда были похожи на упражнения оперного певца, разогревающегося перед вечерним выступлением. — Я вернулся, — сказал Машина. Хальстед крепко зажмурил глаза, но это ничего ему не дало. Маленькое стальное жало легко прошло сквозь левое веко и со слабым хлопком проткнуло под ним глазное яблоко. Из-под века потекла клейкая, студенистая жидкость. — Я вернулся с того света, а ты, кажется, совсем не рад меня видеть, неблагодарный ты сукин сын.Джордж Старк«Скачка в Вавилон».
ДЖОРДЖ СТАРК 1975–1988 Не очень славный малыйВ вопиющем противоречии с самим местом и действием (недавним погребением того, кто, судя по датам на камне, был мальчишкой-подростком) двое псевдопономарей пожимали друг другу руки, протянув их прямо через свеженабросанную землю и… весело смеялись. Все это, конечно, было придумано. Для всех снимков, украшавших статью, — похороны, шоколадные пирожные, одинокая прогулка Тэда по лесу в Ладлоу, долженствующая изображать «творческий поиск», — они специально позировали. Это было забавно. Лиз покупала «Пипл» в супермаркете уже лет пять, и они оба издевались над ним, но оба по очереди листали его за ужином, а то и в спальне, если под рукой не было хорошей книжки. Время от времени Тэд просто поражался успеху журнала, гадая, в чем тут причина: то ли его делает таким интересным приверженность к закулисной жизни знаменитостей или просто привлекает макет — большие черно-белые фотографии и жирно набранный текст, состоящий в основном из простых декларативных фраз. Но никогда ему не приходило в голову задуматься над тем, специально ли позируют для фотографий. Фотографом оказалась женщина по имени Филлис Майерс. Она сообщила Тэду и Лиз, что сделала серию снимков игрушечных плюшевых медвежат, одетых в детские платьица, в детских гробиках и надеется продать их как целую отдельную книжку крупному нью-йоркскому издательству. Лишь на второй день возни со снимками и интервью до Тэда дошло, что эта женщина пытается уговорить его написать текст для своей книжки. — Вам не кажется, Тэд, что «Смерть и плюшевые мишки», — заявила она, — стала бы последним и окончательным толкованием американского отношения к смерти? И, на его взгляд, при столь мрачных наклонностях не было ничего удивительного в том, что мадам Майерс обзавелась надгробным камнем Джорджу Старку и привезла его с собой из Нью-Йорка. Сделан он был из папье-маше. — Вам ведь не трудно будет пожать перед ним друг другу руки, правда? — спросила она с льстивой и в то же время самодовольной улыбкой. — Кадр выйдет изумительный. Лиз посмотрела на Тэда с легким ужасом. Потом они оба перевели взгляд на поддельный надгробный камень, прибывший из Нью-Йорка (круглогодичной резиденции журнала «Пипл») в Кастл-Рок, штат Мэн (летняя «резиденция» Тэда и Лиз Бюмонт), испытывая смешанное чувство изумления и смущенного любопытства. Тэд долго не мог оторвать взгляд от строчки:
Не очень славный малыйЕсли говорить по сути, история, которую «Пипл» вознамерился поведать затаившим дыхание поклонникам знаменитостей, была достаточно заурядной. Тэд Бюмонт был довольно известным писателем, и его первый роман «Резкие танцоры» выдвигался на премию «Нейшнал бук» в 1972-м. Может, это кое-что и значило в среде литературных критиков, но затаившие дыхание поклонники знаменитостей не дали бы и ломаного гроша за Тэда Бюмонта, опубликовавшего с тех пор под собственным именем лишь еще один роман. Тот, за кого они бы много дали, вообще не был реальным человеком. Тэд написал один по-настоящему крутой бестселлер и еще три последовавших за ним романа, имевших очень большой успех, под псевдонимом. Псевдоним, разумеется, был Джордж Старк. Джерри Харвей, которым исчерпывался весь штат «Ассошиэйтед пресс» в Уотервилле, был первым, кто широко распространил историю Джорджа Старка, после того как агент Тэда, Рик Коули, с разрешения Тэда отдал ее Луизе Букер из «Паблишерз уик». Ни Харвей, ни Букер не получили всей истории целиком — Тэд и слышать не хотел о том, чтобы хоть вскользь упомянуть этого ничтожного вонючку Фредерика Клаусона, — но все равно не мешало придать ей более широкую огласку, чем могла обеспечить сеть «Ассошиэйтед пресс» и журнал по книгоиздательству и книжной торговле. «Клаусон же, — объяснил Тэд Рику и Луизе, — никоим образом в истории не участвовал. Он просто оказался той задницей, которая вынудила их предать эту историю гласности». Беря у него первое, интервью, Джерри спросил: «А что за парень был этот Джордж Старк?» «Джордж, — ответил Тэд, — был не очень славный малый». С этой фразы Джерри и начал свой материал, и эта фраза подвигла мадам Майерс на заказ фальшивого надгробного камня с такой вот строчкой. Странный мир. Странный и загадочный. Совершенно неожиданно Тэд снова расхохотался.
ДЖОРДЖ СТАРК 1975–1988 Не очень славный малыйВот от чего ему было не по себе. От этого надгробного камня. От этого имени. От этих дат. И больше всего от этой кислой эпитафии, которая вызывала у него там, внизу на снимке, смех, но по какой-то причине была ничуть не смешна в своей основе. Это имя. Эта эпитафия. — Не имеет значения, — пробормотал Тэд, — Выродок уже сдох. Но какое-то гнетущее чувство не проходило. Когда вернулась Лиз, держа в каждой руке по переодетому в свежее близнецу, Тэд снова был погружен в статью.
ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ.Господи Иисусе, промелькнуло в каком-то отдаленном уголке ее мозга, это же как в романе Джорджа Старка… Как будто это сделал Алексис Машина. Позади нее раздался мягкий щелчок. Доди Эберхарт дико заорала и круто развернулась. Машина шел прямо на нее со своей страшной опасной бритвой, лезвие которой было теперь вымазано в крови Фредерика Клаусона. Лица не было, была лишь жуткая маска из шрамов — все, что оставила Нонни Гриффитс, после того как располосовала его в финале «Способа Машины», и… И никого там не было. Дверь просто захлопнулась сама по себе, как иногда захлопываются все двери — вот и все. И все? — спросил все тот же отдаленный участок ее мозга… Правда, на этот раз его «голос» прозвучал чуть громче — от испуга: она была чуть приоткрыта, когда ты поднялась по лестнице, распахнута не широко, но так, что было видно — не заперто. Она перевела взгляд на бутылки из-под пива, стоящие на кофейном столике. Одна пустая. Другая — полупустая, с остатками пены в горлышке. Убийца стоял за дверью, когда она вошла. Если бы она случайно обернулась войдя, то наверняка увидела бы его и… сейчас была бы тоже мертва. А пока она стояла здесь, зачарованная живописными останками Фредерика Клаусона, «мистера Маэстро», он просто-напросто вышел, захлопнув за собой дверь. У нее неожиданно подогнулись ноги, и она опустилась на колени со странной грацией, словно девочка, принимающая первое причастие. В мозгу лихорадочно, как белка в колесе, билась одна и та же мысль: ох, мне нельзя кричать, а то он вернется… ох, мне нельзя кричать, а то он вернется… ох, мне нельзя кричать… И тут она услышала его — осторожные шаги его огромных ног на лестничном ковре. Потом, позже, она готова была поклясться, что эти чертовы Шульманы снова врубили стерео и она приняла гулкие басы за шаги, но в тот момент она не сомневалась, что возвращался Алексис Машина… Человек, настолько одержимый жаждой убийства, что его не остановила бы даже смерть. Впервые в жизни Доди Эберхарт потеряла сознание. Она пришла в себя меньше чем через три минуты. Ноги все еще не держали ее, поэтому со свисающими на глаза распатланными волосами она поползла через короткий коридор к выходу. Она хотела открыть дверь и выглянуть наружу, но никак не могла заставить себя сделать это. Вместо этого она заперла замок, задвинула засов и захлопнула полицейскую решетку. Проделав все это, она уселась на пол, прямо напротив двери, судорожно ловя ртом воздух, перед глазами у нее поплыли серые круги. Она отдавала себе отчет в том, что очутилась запертой, наедине с изувеченным трупом, но это было еще не самое страшное. Совсем не страшное, если прикинуть другие варианты. Мало-помалу силы стали возвращаться к ней, и она наконец сумела подняться на ноги и проковылять на кухню, где стоял телефон. Идя туда она старательно отводила глаза от того, что осталось от «мистера Маэстро», но это был пустой номер; ей еще очень долгое время не удавалось избавиться от четкой и ясной «фотографии» в собственном мозгу, запечатлевшей Клаусона во всей его животрепещущей красе. Она позвонила в полицию, и когда они приехали, не впускала их до тех пор, пока один из полицейских не просунул под дверь свое удостоверение. — Как зовут вашу жену? — спросила она у легавого, чья слоистая карточка удостоверяла, что он — Чарлз Ф. Тумей-младший, дрожащим фальцетом, совсем не похожим на ее нормальным голос (даже близкие друзья, если таковые у нее имелись, не узнали бы его). — Стефани, мадам, — ответил торопливый голос снаружи. — Я могу позвонить вам в участок и проверить, ясно вам?! — почти проорала она. — Конечно, ясно, миссис Эберхарт, — ответил тот же голос. — Но не кажется ли вам, что, чем скорее вы нас впустите, тем скорее почувствуете себя в безопасности? И только потому, что она все еще могла распознать голос полицейского так же безошибочно, как запах плохого, она открыла дверь и впустила Тумея с его коллегами. Как только они вошли, Доди совершила кое-что еще, чего она никогда раньше не делала: закатила настоящую истерику.
ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ.Ко лбу другого была приколота еще одна:
ДУРАКОВ ЕЩЕ УЧАТ. СКАЖИ ТЭДУ.
— Любой дурак с быстрой хваткой способен взять тигра за яйца, — сказал Машина Джеку Хальстеду. — Ты знал это? Джек начал смеяться. Взгляд, которым окинул его Машина, заставил его перестать. — Слизни эту говенную усмешку со своей физиономии и слушай внимательно, — сказал Машина. — Я сейчас даю тебе инструкции. Ты внимательно слушаешь? — Да, мистер Машина. — Тогда слушай и запоминай. Любой дурак с быстрой хваткой может взять тигра за яйца, но чтобы продолжать сжимать их, нужно быть героем. И еще кое-что, раз уж мы затронули это: только героям и недоноскам, бросающим дело на полпути, удается уйти, Джек. Только им, и никому больше. А я дел на полпути не бросаю.Джордж Старк«Способ Машины»
Сиснацарапал он в верху листа. Потом спустился на две строчки вниз, сделал L-образный значок, которым Старк обычно помечал каждый новый абзац и написал:
L Женщина начала отходить от двери. Она сделала это почти сразу, даже до того, как дверь замерла после короткого качка внутрь, но было уже слишком поздно. Моя рука выскользнула в узкую щель между дверью и косяком и накрыла ее руку.Воробьи взлетели. Все вместе они разом взлетели — и те, что были у него в голове, из прошлого Бергенфилда, и те, что сидели за окном его дома в Ладлоу… настоящие. Они взмыли в два неба: белое весеннее небо 1960-го и темное — 1988-го. Они взлетели и исчезли с шумным хлопаньем крыльев. Тэд выпрямился, но… его руку, прикованную к карандашу, что-то тянуло. Карандаш писал сам по себе. Я сделал это, с изумлением подумал он, вытирая слюну и пену со рта и подбородка тыльной стороной левой руки. Я сделал это… И… Господи, как бы я хотел остановиться и забыть про все. Что… Что же это такое? Он уставился на слова, выходящие из-под его кулака, сжимающего карандаш, и сердце у него заколотилось так сильно, что он чувствовал быстрые и резкие удары пульса в горле. Предложения, вылезающие голубыми строчками на бумагу, были написаны его почерком, но… Все романы Старка были тоже написаны его почерком. При тех же самых отпечатках пальцев, при одинаковом вкусе к табаку и идентичных характеристиках голоса было бы странно, если бы почерк был чей-то чужой, подумал он. Почерк — его, как и было всегда, но откуда берутся слова? Не из его головы, это точно — там сейчас не было ничего, кроме ужаса и жуткого, непомерного удивления. И он не чувствовал свою кисть. Казалось, его правая рука заканчивается на три дюйма выше запястья. Не ощущалось даже слабого давления в пальцах, хотя он видел, что сжимает бероловский карандаш так крепко, что кончики большого, указательного и среднего пальцев побелели, словно им сделали оздоровительный укольчик новокаина. Он исписал первый лист до конца. Его бесчувственная рука оторвала исписанный лист, бесчувственная ладонь отогнула переплет дневника, разгладила следующую страницу и снова начала писать.
L Мириам Коули раскрыла рот, чтобы крикнуть. Я стоял прямо за дверью и терпеливо ждал больше четырех часов, не выпив чашки кофе и не выкурив ни одной сигареты (я хотел курить и обязательно закурю, как только покончу с этим, но не курил раньше, потому что запах табака мог насторожить ее). Я напомнил себе, что должен закрыть ей глаза после того, как перережу ей глотку.С подступившим к горлу ужасом Тэд понял, что читает отчет об убийстве Мириам Коули… И на сей раз это было не беспорядочным и нелепым набором слов, а грубым и связным повествованием человека, который в своей манере был выдающимся писателем — выдающимся настолько, что миллионы людей покупали его сочинения. Документальный дебют Джорджа Старка, с подступившей дурнотой подумал он. Он сделал именно то, что намеревался: установил контакт и каким-то образом влез в мозг Джорджа Старка, по-видимому, так же как Старк влезал в его собственный. Но кто мог знать, какие неизведанные жуткие силы он затронул, делая это? Кто мог это знать? Воробьи — и открытие того, что воробьи были реальными — вселяли в него ужас, но это было еще хуже. Действительно ли от карандаша и дневника исходило тепло? Наверно, да. К чему удивляться? Рассудок этого человека пылал, как костер. А сейчас… О, Господи! Вот оно! Выходит из-под его собственной руки! Бог ты мой!
L — Ты думаешь, тебе удасться врезать мне этой штуковиной, да, сестренка? — Спросил я ее. — Дай-ка я кое-что тебе скажу: это неудачная мысль. А знаешь что случается с теми, кто растерял все свои удачные мысли, а? Слезы текли у нее по щекам.Что с тобой Джордж? Ты растерял какие-то свои удачные мысли? Ничего удивительного, что эта фраза застопорила на мгновение грязного сукина сына, когда Тэд произнес ее. Если все было так, как написано, Старк сказал эти слова перед тем, как прикончил Мириам. Я был привязан к его мозгам во время убийства. Я БЫЛ привязан. Вот почему я воспользовался этой фразой, когда разговаривал с ним в магазине у Дэйва. И дальше было написано, как Старк заставлял Мириам звонить Тэду, набирал сам номер, потому что она была слишком напугана, чтобы вспомнить его, хотя случались недели, когда ей приходилось набирать его десятки раз. Для Тэда ее забывчивость и понимание ее Старком были одновременно и жуткими и достоверными. А теперь Старк взялся за бритву, чтобы… Но он не хотел этого читать, и он не станет читать. Он поднял всю руку вверх, поднимая и налитую свинцом кисть, висящую мертвым грузом. В тот момент, когда прервался контакт карандаша с бумагой, он снова почувствовал свою кисть. Мышцы свело и средний палец ныл; стержень карандаша оставил на нем вмятину, и она теперь медленно краснела. Он взглянул на исписанную страницу со смесью ужаса и глухого любопытства. Меньше всего на свете хотел он сейчас снова приставлять карандаш к бумаге, чтобы опять замкнуть эту поганую кривую между собой и Старком, но… Он влезал в это не для того, чтобы просто почитать отчет Старка от первого лица об убийстве Мириам, верно? Что если птицы возвратятся? Но они не вернутся. Птицы сделали свое дело. Связь, которой ему удалось достичь, оставалась целой и невредимой и действовала исправно. Тэд и понятия не и мел, откуда он знал это, но он знал. Где ты, Джордж? — подумал он. Как вышло, что я не чувствую тебя? Это потому, что ты не знаешь о моем присутствии, как знаю я? Или тут что-то другое? Где ты, мать твою?! Он выставил эту мысль на самый передний край своего рассудка, стараясь зажечь ее, как красную неоновую вывеску. Потом снова сжал в руке карандаш и стал опускать его к странице дневника. Как только кончик карандаша коснулся бумаги, его рука поднялась и перевернула страницу, а ладонь разгладила чистый лист, как уже сделала однажды. Потом карандаш вернулся к листу и написал:
L — Это не важно, — сказал Машина Джеку Ренгли, — все места одинаковы — он помолчал. — Кроме, быть может, дома. И я узнаю это, когда доберусь туда.Все места одинаковы. Он сначала узнал первую строчку, а потом и всю цитату. Она была из первой главы первого романа Старка: «Способ Машины». На этот раз карандаш остановился сам по себе. Он поднял его и взглянул на нацарапанные слова — колючие и холодные. Кроме, быть может, дома. И я узнаю это, когда доберусь туда. В «Способе Машины» домом была Флэтбуш-авеню, где Алексис Машина провел свое детство, подметая биллиардную, в которой работал его алкоголик-отец. Где же был дом в этой истории? Где дом? — мысленно спросил он у карандаша и медленно опустил его на бумагу. Карандаш быстро набросал несколько вялых М-образных линий, застыл, а потом снова задвигался:
L Дом там, где начало.написал карандаш под птицами. Игра слов. Означала она что-нибудь? Продолжался ли еще контакт, или сейчас он уже дурачил себя? Он не дурачил себя с птицами и не дурачил в первый сеанс механического письма — это он знал, но ощущение тепла и чужой воли, кажется, ослабло. Кисть по-прежнему была онемевшей, но тому виной могла быть сила, с которой он сжимал карандаш — а сжимал он его, судя по отметине на боку пальца, действительно крепко. Разве не читал он в той же статье про механическое письмо, что люди нередко дурачат себя с доской Оуиджа — что в большинстве случаев ею управляют не духи, а подсознательные мысли и желания экспериментатора? Дом там, где начало. Если Старк еще здесь и если этот каламбур имеет какой-то смысл, то это значит — здесь, в этом доме, так? Потому что Старк родился здесь. Неожиданно в мыслях у него всплыл кусок из той чертовой статьи в «Пипле»:
«Я засунул чистый лист бумаги в машинку и… снова вытащил. Все свои книги я печатал на машинке, но Джордж Старк машинок явно не признавал. Может быть, потому что в дешевых отелях, где он ошивался, не было курсов машинописи».Мило. Очень мило. Но имеет крайне отдаленное отношение к реальным фактам, не так ли? Это было не первый раз, когда Тэд рассказывал историю, не имеющую почти никакого отношения к реальности, и — как он сам полагал, далеко не последний — если он, конечно, переживет все это. Не то, чтобы это было ложью; строго говоря это не было даже искажением действительности. Это было почти бессознательным стремлением выдумать свою собственную жизнь, и Тэд не знал ни одного сочинителя — романов ли или коротких рассказиков, — который бы этого не делал. И делаешь это вовсе не для того, чтобы выглядеть лучше в той или иной ситуации; иногда и это случается, но точно так же можешь выдумать и историю, рисующую тебя в карикатурном свете или вообще выставляющую тебя полным кретином. В каком это фильме репортер говорит: «Когда придется выбирать между правдой и вымыслом, печатай утку»? Кажется, «Человек, задернувший Занавес Свободы». Таким способом можно написать дерьмовый и лживый репортаж, а можно — и дивную сказку. Страсть внести вымысел в собственную жизнь, наверно, почти неизбежный побочный эффект сочинительства — как мозоли на кончиках пальцев от игры на гитаре или кашель от долгих лет курения. Подлинные факты рождения Старка сильно отличались от версии в журнале «Пипл». Не было никаких мистических толчков, заставляющих писать романы Старка от руки, хотя со временем это превратилось в особый ритуал. А когда дело доходит до ритуалов, писатели становятся не менее суеверными, чем спортсмены. Бейсболисты могут носить день за днем одни и те же носки или креститься каждый раз перед выходом на поле, если предыдущий удар был успешен; писатели могут следовать одним и тем же приемам, пока они не превратятся в ритуалы, помогающие избежать литературного варианта промаха битой по мячу… Или, как его обычно называют, творческого кризиса. Привычка Джорджа Старка писать романы от руки возникла просто потому, что однажды Тэд забыл привезти свежую ленту для «Ундервуда», стоявшего в его маленьком кабинете летнего дома в Кастл-Роке. У него не было ленты для пишущей машинки, а пришедшая в голову мысль показалась такой интересной и многообещающей, что он не стал ждать, а порылся в ящиках маленького письменного стола, за которым работал там, в Роке, нашел блокнот с карандашами и…
«Тогда, тем летом мы приехали туда, на озеро, гораздо позже, чем обычно, потому что мне пришлось читать этот дурацкий трехнедельный курс… Как же он назывался? Творческие модели. Тупая, идиотская галиматья. Был конец июня, помню, я поднялся в кабинет и обнаружил, что там нет ленты. Черт, я помню, Лиз еще ныла, что у нас нет даже кофе… Дом там, где начало».Болтая с Майком Доналдсоном, тем парнем из журнала «Пипл», и рассказывая полувыдуманную историю о происхождении Старка он, даже не задумавшись, перенес действие в большой дом — сюда, в Ладлоу… Наверно, потому что в Ладлоу он писал почти все свои вещи и было совершенно закономерно нарисовать эту сцену здесь — особенно, если рисуешь сцену, думаешь о сцене, как и всегда, когда что-то сочиняешь. Но свой дебют Джордж Старк сделал не здесь; не здесь он впервые воспользовался глазами Тэда, чтобы взглянуть на мир, хотя именно в этом доме он написал большую часть своих книг и сам, и в качестве Старка; именно здесь они прожили большую часть своей странной двойственной жизни.
«Дом там, где начало».В данном случае дом должен означать Кастл-Рок. Кастл-Рок, где случилось расположиться Городскому кладбищу, где, по мысли, если не Алана Пэнгборна, то во всяком случае Тэда, Джордж Старк впервые появился в своем убийственном физическом обличье около двух недель назад. И тогда, словно это было самым обычным делом на свете (а, как он полагал, это вполне могло так и быть), ему в голову пришел следующий вопрос — столь естественный и так неожиданно возникший у него в мозгу, что он услышал, как сам пробормотал его вслух, словно застенчивый поклонник на авторском чаепитии: «Почему ты хочешь снова взяться за перо?» Он опустил кисть руки, и карандаш снова коснулся листа бумаги. Пальцы опять онемели, как будто их опустили в поток очень холодной и очень чистой воды. Снова, повинуясь первому импульсу, кисть поднялась и открыла чистый лист в дневнике. Потом она вновь опустилась, разгладила чистый лист… Но на сей раз начала писать не сразу. Тэд даже успел подумать, что контакт — или что там такое, — несмотря на онемение в пальцах оборвался, но вот карандаш в руке дернулся, словно был живым существом… Живым, но тяжело раненным. Он дернулся, оставив знак, похожий на растянутую запятую, дернулся еще раз, прочертив штрих вроде тире, и написал:
, — Джордж Старк Джордж Джордж Старк Нет птиц ДЖОРДЖ СТАРКи застыл, как сломавшийся механизм. Да. Ты можешь написать свое имя. И можешь отрицать существование воробьев. Очень хорошо. Но почему ты снова хочешь писать? Почему это так важно? Важно настолько, чтобы убивать людей?
Если не буду, я умрунаписал карандаш. — Что ты имеешь в виду? — пробормотал Тэд, и вдруг его мозг прорезала вспышка дикой надежды. Могло все быть так просто? Он полагал, что могло, особенно для писателя, у которого не было более важного смысла существования. Господи, да ведь полно настоящих писателей, которые просто не могут существовать, если не пишут, или по крайней мере думают, что не могут… А в случае с человеком, вроде Эрнста Хемингуэя, так в натуре и выходит, верно? Карандаш задрожал, а потом выдал длинную прерывистую прямую под последней строчкой, странным образом напоминающую график голосового отпечатка. — Ну, давай же, — прошептал Тэд. — Что ты хочешь сказать, черт бы тебя побрал?
РАСПАДУСЬнаписал карандаш. Буквы выводились криво, словно неохотно. Карандаш дергался и вертелся в его побледневших как мел пальцах. Если их сдавить сильнее, подумал Тэд, он треснет.
потеря потеря необходимой спайки Нет птиц Нет никаких сраных птиц Ах ты, сукин сын, пошел вон из МОЕЙ ГОЛОВЫ!Неожиданно вся его рука поднялась в воздух. Одновременно онемевшая кисть стала вертеть карандаш, как фокусник на сцене манипулирует колодой карт, и вот, вместо того чтобы держать его между пальцев у самого кончика, он зажал карандаш в ладони, как кинжал. Он резко опустил его — Старк резко опустил его, — и вдруг карандаш острием вонзился в мягкую ткань его левой кисти — между большим и указательным пальцами. Графитовый кончик, слегка затупившийся от писанины Старка, проткнул плоть почти насквозь. Карандаш треснул. Яркая лужица крови заполнила ямку, проделанную стержнем в живой ткани, и неожиданно сила, сжимавшая карандаш, отпустила его. Жуткая, пульсирующая боль разрывала кисть, лежащую на письменном столе с торчащим из нее карандашным огрызком. Тэд резко откинул голову и изо всех сил стиснул зубы, чтобы удержать вопль, рвущийся из его глотки.
УГАДАЙ, ОТКУДА Я ЗВОНИЛ, ТЭД?Неожиданно к нему вернулось зрение и окружающая реальность предстала перед ним в резком фокусе. Никогда в жизни он не испытывал подобного отчаяния и ужаса. О, Господи, ну конечно, это было так ясно, так очевидно. Сукин сын звонил из моего дома! Он схватил Лиз и близнецов! Тэд начал вставать из-за стола, не имея понятия, куда намерен идти. Он даже не отдавал себе отчет в том, что встает, пока рука не полыхнула больно, как тлеющий факел, которым резко взмахнули в воздухе, чтобы вызвать яркую вспышку огня. Он оскалил зубы и испустил глухой стон, потом рухнул обратно в кресло, за пишущую машинку, и… Не успел он осознать, что происходит, как его пальцы вновь легли на клавиши и стали нажимать их. На этот раз шесть слов:
ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ.Он тупо уставился на написанное. Как только он отстучал последнее «И», вдруг все как отрезало — словно он был электрической лампочкой и кто-то выдернул штепсель из розетки. Ни боли в руке, ни чесотки. Ни неприятного ощущения ползания под кожей. Птицы исчезли. Пропало смутное ощущение оцепенения. С ним пропал и Старк. Разве он пропал в реальной жизни? Нет, не пропал. Пока Тэда не было, Старк завладел его домом. Двое патрульных штата Мэн оставались наблюдать за ним, но это не имело никакого значения. Он был просто дураком, полным кретином, если поверил, что несколько полицейских могут иметь хоть какое-то значение. Да хоть бы там была бригада зеленых беретов из группы «Дельта» — какая разница? Джордж Старк — не человек, он был чем-то вроде «тигра» — нацистского танка, лишь внешне принявшего человеческий облик. — Как дела? — послышался у него за спиной голос Харрисона. Тэд подпрыгнул, словно кто-то воткнул ему сзади в шею булавку, и… это заставило его вспомнить о Фредерике Клаусоне — да-да, Клаусоне, который влез туда, куда не надо и… рассказав то, что знает, подписал себе смертный приговор.
ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ,— бросилось ему в глаза на листе бумаги, заправленном в пишущую машинку. Он протянул руку, вытащил лист и скомкал его. Проделывая это, он не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, как близко от него стоит Харрисон, — обернуться было бы непростительной ошибкой. Он пытался выглядеть беззаботным, хотя чувствовал себя отнюдь не так. Ему казалось, что он сходит с ума. Он ждал, что Харрисон спросит, что он тут печатал и почему с такой поспешностью вытащил лист бумаги из машинки. Но Харрисон молчал, и тогда заговорил Тэд: — Пожалуй, все, — сказал он. — Черт с ней, с запиской. В любом случае я верну эти бумаги раньше, чем миссис Фентон их хватится. Это уж по крайней мере было чистой правдой, разве что Алтея Фентон решит спуститься с небес. Он встал, моля Бога, чтобы ноги его не подвели и не заставили рухнуть обратно в кресло. С облегчением он увидел, что Харрисон стоит в дверях и даже не смотрит на него. Секунду назад Тэд готов был поклясться, что тот дышит ему в затылок, но Харрисон жевал печенье, глядя мимо Тэда в окно на нескольких студентов, бредущих через лужайку. — Ну и ну, — заметил полицейский, — это местечко и вправду вымерло. Как вымрет, быть может, и моя семья, еще до того, как я вернусь домой, мысленно продолжил Тэд. — Чего мы ждем? — спросил он Харрисона. — Можем идти. — Неплохая мысль. Тэд направился к двери. Харрисон с удивлением посмотрел на него. — Елки-палки, — сказал он, — может и в самом деле в этих анекдотах про профессорскую рассеянность что-то есть. Уставившись на него, Тэд нервно поморгал, потом перевел взгляд ниже и заметил, что все еще сжимает в руке смятый комок бумаги. Он бросил его в мусорную корзину, но нетвердая рука подвела. Комок ударился о край и отскочил на пол. Он хотел нагнуться и поднять комок, но Харрисон опередил его. Подняв бумажный шарик, он стал небрежно перебрасывать его из одной руки в другую. — Вы хотите уйти без тех бумаг, за которыми приходили? — спросил он и ткнул пальцем в перетянутую красной резинкой пачку заявок на курсы художественной литературы, лежащую рядом с пишущей машинкой, а потом снова принялся перебрасывать комок смятой бумаги с двумя последними посланиями Старка из одной руки в другую — левая-правая, правая-левая, туда-сюда, — следя за ним глазами. Тэду были видна часть строки: «АТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ». — Ах эти. Спасибо. Тэд взял заявки и едва не уронил их. Сейчас Харрисон развернет комок. Он сделает это, и хотя Старк в данный момент не следит за ним — в этом Тэд почему-то был уверен, — скоро он вернется. А когда вернется, то узнает. А когда узнает, сделает с Лиз и близнецами что-то неописуемое. — Не стоит, — Харрисон кинул комок в мусорную корзину. Тот прокатился почти по всему ободку и очутился внутри. — Два очка, — сказал он и вышел в холл, чтобы Тэд мог запереть дверь.
— Поэты рассуждают о любви, — сказал Машина водя опасной бритвой вверх и вниз по ремню точными, равномерными движениями в каком-то гипнотическом ритме, — и это нормально. Любовь существует. Политики рассуждают о долге, и это тоже нормально. Долг тоже существует. Эрик Хоффер рассуждает о постмодернизме, Хью Хефнер рассуждает о сексе, Хантер Томпсон рассуждает о наркотиках, а Джим Суаггарт рассуждает о Боге и Отце Всемогущем, создателе земли и небес. Все эти вещи существуют, и с ними все в порядке. Ты понимаешь, о чем я говорю, Джек? — Да, кажется, понимаю, — ответил Джек Рэнгли. На самом деле он не понимал и даже понятия не имел, но когда Машина пребывал в таком настроении, только лунатик стал бы вступать с ним в спор. Машина повернул бритву лезвием вниз и неожиданно рассек ремень надвое. Длинная полоска упала на пол бассейна, как обрубленный язык. — Но то, о чем рассуждаю я, это смерть, — сказал он. — Потому что в конечном счете лишь смерть имеет значение.Джордж Старк«Скачка в Вавилон»
Он писал почти сорок минут, все быстрее и быстрее — его мозг все больше наполнялся картинками и звуками свадебного ужина, который закончится с таким громким треском. Наконец он отложил карандаш. Он исписал весь его заточенный грифель. — Дай сигарету, — сказал он. Старк удивленно приподнял брови. — Да, — сказал Тэд. На письменном столе лежала пачка «Пэлл Мэлл». Старк щелчком выбил одну сигарету, и Тэд взял ее. Ощущение на губах после скольких лет перерыва было странное — словно сигарета была слишком велика. Но чувство — приятное. Чувство правильности. Старк чиркнул спичкой и дал Тэду прикурить. Тэд глубоко затянулся. Дым врезал по легким своим обычным, безжалостным и столь необходимым Тэду ударом. Он тут же почувствовал головокружение, но не обратил на это никакого внимания. Теперь мне нужно выпить, подумал он. И если я останусь жив и еще буду стоять на ногах, когда все закончится, это — первое, что я сделаю. — Я думал, ты бросил, — сказал Старк. — Я тоже так думал, — кивнул Тэд. — Что я могу сказать, Джордж? Я ошибался. — Он сделал еще одну глубокую затяжку и выпустил дым из ноздрей. Потом он повернул свой блокнот к Старку и сказал: — Твоя очередь. Старк склонился над блокнотом и прочитал последний абзац, который написал Тэд; читать все не было смысла. Они оба прекрасно знали, как развивался этот сюжет.Джордж Старк
Стальной Машина
Глава 1. Свадьба
Алексис Машина редко бывал прихотливым, и чтобы его в ситуации, подобной нынешней, посетила капризная мысль — это было нечто, чего раньше никогда не случалось. И все же ему пришло в голову: «Из всех живущих на этом свете — сколько их там? Миллиардов пять? — я единственный, кто сейчас стоит внутри движущегося свадебного пирога с полуавтоматическим «Хеклер и Кошем-223» в руках.» Никогда еще он не оказывался в таком запертом пространстве. Воздух почти сразу стал невыносимым, но в любом случае он все равно не мог глубоко вдохнуть. Слой мороженого на Троянском Пироге был настоящим, но под ним не было ничего, кроме тонкой прослойки из особого гипса, называющегося «Нартекс» — своего рода качественного картона. Стоит ему наполнить, как следует, грудь воздухом, невеста и жених, стоящие на самом верхнем ярусе пирога, скорее всего опрокинутся. Слой мороженого, наверняка, треснет и…
В доме Джек Рэнгли и Тони Вестерман находились на кухне, а Роллик уже должен быть наверху. Все трое были вооружены полуавтоматическими «Стир-Аугами» — единственными приличными автоматами, сделанными в Америке, — если кто-нибудь из телохранителей, замаскированных под гостей, окажется слишком проворным, они втроем сумеют обрушить такой шквал огня, какого с лихвой хватит для их отхода. Дайте мне только выбраться из этого пирога, подумал Машина. Это все, о чем я прошу.Старк закурил «Пэлл Мэлл», взял один из своих берольских карандашей, открыл свой блокнот и… замер. Он поднял глаза на Тэда и посмотрел на него прямым, честным взглядом. — Я боюсь, старина, — сказал он. И на Тэда накатила огромная волна сочувствия Старку — несмотря на все, что он знал. Ты боишься. Ну, да, конечно, боишься, подумал он. Лишь те, кто только начинают — дети, — не испытывают страха. Проходят годы, и слова на странице не тускнеют, но… белые листы бумаги становятся все светлее и светлее. Ты напуган? Ты был бы еще большим сумасшедшим, чем ты есть, если бы не боялся. — Я знаю, — сказал он. — И ты знаешь, что это значит. Единственный способ сделать это — начать. Старк кивнул и склонился над блокнотом. Дважды он снова прочел последний абзац, написанный Тэдом, и… начал писать. Слова складывались в мозгу Тэда очень медленно и с трудом.
Машину… никогда… не интересовало…Долгая пауза, потом — сразу всплеск:
…как чувствуют себя те, у кого астма, но если бы его кто-нибудь спросил после этого случая, он тут же вспомнил бы дело Скоретти.Старк перечитал написанное им и взглянул на Тэда так, словно не верил своим глазам. — Получается, Джордж, — кивнул Тэд. Он потрогал пальцем уголок своего рта, где вдруг кольнуло острой болью, и нащупал там свежую язвочку. Он взглянул на Старка и увидел, что точно такая же язва исчезла с угла рта Старка. Это происходит, подумал он. Это действительно происходит. — Валяй, Джордж, — сказал он вслух. — Покажи, на что ты способен. Но Старк уже снова склонился над блокнотом и стал писать — теперь намного быстрее.
Машина услыхал шлепающие звуки и напрягся, его руки крепче стиснули «Хеклер-Воробья», но потом до него дошло, что они там делали. Гости — их набралось около двухсот, — собравшиеся у длинных столов, накрытых под огромным желто-голубым полосатым тентом, решили размять свои затекшие воробьи, не выходя за границы, установленные, чтобы уберечь лужайку от женских воробьев с высокими каблуками. Гости устроили воробьиному пирогу целую е…ую овацию стоя.Он не знает, подумал Тэд. Он пишет слово воробьи снова и снова и даже… мать его, не подозревает об этом. Он слышал, как воробьи шевелятся над его головой, на крыше, и близнецы несколько раз поглядывали туда, перед тем как заснуть, поэтому он знал, что они тоже это заметили. А Джордж — нет. Для Джорджа воробьи не существовали. Тэд вернулся к чтению. Слово стало попадаться все чаще и чаще, и к последнему абзацу стала проглядывать вся фраза.
Позже Машина понял, что воробьи летали, и единственными из тех, кто еще послушно дергался на веревочке, зажатой у него в руке, и оставался его воробьями, были Джек Рэнгли и Лестер Роллик. Все же остальные — воробьи, с которыми он вместе летал целых десять лет, были против него. Воробьи. И они начали летать даже до того, как Машина успел крикнуть в свой воробьиный переговорник.— Ну? — спросил Старк, когда Тэд отложил рукопись. — Как тебе это? — По-моему, отлично, — кивнул Тэд. — Но ты ведь и сам это знал, правда? — Да… Но я хотел услышать это от тебя, старина. — Мне кажется, ты выглядишь уже гораздо лучше. Это была правда. С того момента, как Джордж нырнул в грубый, жестокий мир Алексиса Машины, он начал поправляться. Язвы исчезали. Потрескавшаяся, гниющая кожа стала снова розоветь; края новой кожи постепенно смыкались друг с другом, накрывая рубцующиеся язвы, а кое-где уже сомкнулись. Начали проступать брови, которых раньше просто не было видно в месиве гниющей плоти. Струйки гноя, заливавшего воротничок рубашки Старка отвратительными желтыми потеками, высыхали. Тэд вытянул свою левую руку и дотронулся до начавшей гноиться язвы на своем левом виске. Он на мгновение задержал кончики пальцев перед глазами. Они были влажными. Он снова поднял руку и потрогал свой лоб. Кожа была гладкой. Маленький белый шрам — след операции, которую ему сделали в тот год, когда началась его настоящая жизнь, — пропал. Одна сторона качалки идет вверх, другая — должна опускаться. Просто еще один закон природы, малыш. Просто еще один закон природы. Снаружи еще темно? Тэд полагал, что да, темно, или близко к этому. Он посмотрел на свои часы, но это не помогло. Они остановились на без четверти пять. Время не имело значения. Скоро ему придется это сделать. Старк кинул окурок в забитую до отказа пепельницу. — Хочешь продолжить или сделать перерыв? — спросил он. — А почему бы тебе не продолжить? — сказал Тэд. — Я думаю, у тебя получится. — Ага, — кивнул Старк. На Тэда он не смотрел. Глаза его были прикованы лишь к словам, словам, словам. Он взъерошил рукой свои светлые волосы, к которым возвращался их блеск. — Я тоже думаю, что могу. Вообще-то, я знаю это. Он снова стал царапать карандашом бумагу, лишь один раз быстро вскинув глаза — когда Тэд встал со стула и пошел за точилкой, — и тут же снова уткнувшись в блокнот. Тэд заточил один из карандашей, как бритву. Возвращаясь к столу, он вытащил из кармана птичий свисток, который дал ему Рауль. Зажав его в руке, он уселся на стул и уставился в свой блокнот. Вот оно и пришло, пришло время. Он знал это так же точно и бесповоротно, как узнал бы собственное лицо наощупь. И единственный вопрос заключался в том, хватит ли у него духа попытаться или нет. Часть его не хотела этого; часть его все еще жаждала написать книгу. Но он с удивлением обнаружил, что чувство это было уже не столь сильным, как в самом начале — когда Алан и Лиз вышли из кабинета, — и ему казалось, он знает почему. Вступало в силу разделение. Что-то вроде второго рождения. Эта книга больше не принадлежала ему. Алексис Машина оказался с тем, кто всегда, с самого начала был его хозяином. По-прежнему крепко сжимая птичий свисток в левой руке, Тэд склонился над своим блокнотом. Я — тот, кто принес, — написал он. Неумолкаемый шорох птиц наверху, над его головой прекратился. Я — тот, кто знает, — написал он. Казалось, весь мир затих и прислушался. Я — владелец. Он остановился и взглянул на своих спящих детей. Еще три слова, подумал он. Всего три слова. И он обнаружил, что жаждет написать их больше, чем все слова, которые написал за всю свою жизнь. Он хотел писать разные истории, но… гораздо больше… больше, чем те чудные картины, которые иногда показывал ему тот волшебный третий глаз внутри его мозга, он хотел быть свободным. Еще три слова. Он поднес левую руку ко рту и зажал в губах птичий свисток, словно сигару. Не смотри сейчас на меня, Джордж. Не смотри, не выглядывай из того мира, который ты создаешь. Не сейчас. Господи, прошу тебя, пожалуйста, не дай ему сейчас выглянуть в реальный мир. На чистом листе бумаги он вывел ровными заглавными буквами: «ПСИХОПОМЫ». Обвел их в кружок. Начертил стрелку вниз и под ней написал: «ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ». Снаружи подул ветер — только это был не ветер, а шелест миллионов перьев. И он дул в голове Тэда. Вдруг в его мозгу раскрылся глаз — раскрылся так широко, как никогда не раскрывался раньше, и он увидел Бергенфилд, штат Нью-Джерси: пустые дома, пустые улицы и тусклое весеннее небо. И повсюду он видел воробьев — больше, чем их было когда-либо в прежние видения. Мир, в котором он вырос, превратился в громадную птичью клетку. Только это был не Бергенфилд. Это был Финишвилль. Старк перестал писать. Его глаза расширились от неожиданного и запоздалого ужаса. Тэд глубоко вдохнул и дунул. Птичий свисток, который дал ему Рауль Де-Лессепс, издал странную, жалобную трель. — Тэд? Что ты делаешь? Что ты делаешь? Старк потянулся к свистку. Прежде чем он успел дотронутся до него, раздался хлопок, и свисток треснул и раскололся у Тэда во рту, поранив ему губы. Этот звук разбудил близнецов. Уэнди начала плакать. Снаружи шорох воробьиных крыльев перешел в рев. Они летели.
Генри не поцеловал Мэри Лу в тот день, но он и не оставил ее, не сказав ни слова, как мог бы сделать. Он провожал ее, терпел ее злость и ждал, когда она выльется в то отгороженное молчание, что было ему так хорошо знакомо. Он давно пришел к выводу, что большая часть этих страданий принадлежит ей, их не разделить, и даже говорить о них не надо. Мэри Лу всегда танцевала свои лучшие танцы в одиночку. Наконец, они прошли через поле и взглянули еще раз на домик для игр, где три года назад умерла Эвелин. Это было не ахти-какое прощание, но ничего лучшего они сделать не могли. Генри чувствовал, что это — не так уж плохо. Он положил маленькие бумажные балеринки Эвелин в высокую траву возле разрушенного крылечка, зная, что ветер скоро унесет их прочь. А потом они с Мэри Лу в последний раз вместе покинули старое место. Это было нехорошо, но это было правильно. Вполне. Он был не из тех людей, что верят в счастливые финалы. Та малая толика безмятежности, которой он обладал, исходила в основном от этого.Сны людей, их реальные сны, в отличие от тех галлюцинаций во сне, которые приходят или не приходят по воле случая, — кончаются в разное время. Сон Тэда Бюмонта о Джордже Старке закончился в четверть десятого того вечера, когда психопомы унесли его темную половину прочь — к тому месту, которое ему было предназначено. Он закончился вместе с черным «торнадо» — той сколопендрой, в которой они с Джорджем всегда подъезжали к этому дому в его постоянно повторявшемся кошмаре. Лиз с близнецами стояла на самом верху подъездной дорожки — там, где дорожка сливалась с озером. Тэд и Алан стояли у черной машины Джорджа Старка, которая уже не была черной. Теперь она стала серой от птичьего помета. Алан не хотел смотреть на дом, но не мог оторвать от него глаз. Он был почти разрушен. Восточная сторона — где был кабинет — приняла на себя основной удар, но и все остальное было в плачевном состоянии. Повсюду зияли огромные дыры. Перила свисали с балкона в сторону озера, словно приставленная к дому деревянная лестница. Немыслимые кучи мертвых птиц лежали вокруг всего строения. Их трупики застряли в выступах крыши, они забили все водостоки. Взошла луна, и ее серебряный свет отражался в осколках разбитого стекла, усеявших все вокруг. Искорки того же бледно-желтого света глубоко запали в остекленевшие бусинки глаз мертвых воробьев. — Вы уверены, что не против? — спросил Тэд. Алан кивнул. — Я спрашиваю, потому что это уничтожит все улики и доказательства. Алан жестко рассмеялся. Вы думаете, кто-нибудь поверит в то, что доказывают эти улики? — Наверно, никто, — кивнул Тэд, а потом сказал: — Знаете, был такой момент, когда мне показалось, что вы хорошо ко мне относитесь. Сейчас я этого больше не чувствую. Совсем. И я этого не понимаю. Вы считаете меня ответственным за… все это? — Меня это не колышет, — сказал Алан. — Это закончилось. И это все, что меня колышет, мистер Бюмонт. В данный момент это единственное, что меня колышет на всем белом свете. Он увидел, как на усталом, измученном лице Тэда отразилась боль, и напряг все свои силы: — Послушайте, Тэд, — сказал он. — Это был перебор. Слишком много всего сразу. Я только что видел, как туча воробьев унесла человека в небо. Дайте мне оклематься, идет? — Я понимаю, — кивнул Тэд. Нет, подумал Алан, ты не понимаешь, кто ты есть, и вряд ли когда-нибудь поймешь. Может быть, твоя жена поймет — хотя я сомневаюсь, что после этого у вас все пойдет гладко, — если она захочет понять и осмелится любить тебя снова. Может быть, твои дети — когда-нибудь, но… не ты, Тэд. Стоять рядом с тобой — это все равно что стоять рядом с пещерой, откуда вылезло какое-то кошмарное создание. Чудовище уже исчезло, но все равно ты не хочешь находиться рядом с тем местом, откуда оно появилось, — ведь там может оказаться еще одно. Может быть и скорее всего, нет — так говорит твой разум, но твои чувства, эмоции… Они играют совсем другую мелодию, верно? Ну и ну… И даже если пещера пуста навсегда, то остаются сны. И воспоминания. Например, о Хомере Гэмэше, забитом до смерти протезом своей руки. Из-за тебя, Тэд. Все — из-за тебя. Это было нечестно, и какая-то часть Алана знала это. Тэд не просил, чтобы его рождали близнецом; он не по злобе уничтожил своего брата-близнеца в утробе (речь идет не о Каине, убившем камнем Авеля, говорил доктор Притчард); он не знал, что за монстр подстерегал его, когда он стал писать как Джордж Старк. Но все-таки они были близнецами. И он не мог забыть, как смеялись вместе — Старк и Тэд. Тот безумный, дикий смех и их взгляд. И он сомневался, что Лиз сумеет это забыть. Подул легкий ветерок и донес до него противный запах газа, видимо, из поврежденных труб, подведенных к кухне. — Давайте сожжем его, — резко сказал он. — Сожжем это все. Мне плевать, кто потом что подумает. Ветра почти нет; пожарные будут здесь до того, как огонь перекинется дальше. Если и сгорят несколько деревьев, черт с ними — тем лучше. — Я сделаю это, — сказал Тэд. — А вы поднимитесь к Лиз. Помогите ей управиться с близне… — Мы сделаем это вместе, — сказал Алан. — Дайте мне ваши носки. — Что? — То, что слышали, — мне нужны ваши носки. Алан открыл дверцу «торнадо» и заглянул внутрь. Так и есть: стандартный рычаг, как он и предполагал. Крутому парню вроде Джорджа Старка не подходит автоматическое переключение; это — для законопослушных мужей, вроде Тэда Бюмонта. Не закрывая дверцу, он встал на одну ногу и снял правый ботинок и носок. Глядя на него, Тэд начал делать то же самое. Алан надел ботинок на босу ногу и повторил всю операцию — уже с левой ногой. Он не хотел становиться босой ногой на месиво из мертвых птиц — даже на секунду. Покончив с этим, он связал два носка вместе. Потом взял носки Тэда и привязал их к своим. Он обошел «торнадо» — мертвые воробьи хрустели у него под ногами, как сухая газета, — и открыл отсек, где помещался бак с горючим. Свинтив крышку с бака, он сунул самодельный запал в горловину, подержал его там секунд пять и вытащил — весь пропитавшийся бензином. Взявшись за мокрый конец, он сунул в бак сухой, а мокрый оставил свисать на покрытом птичьем гуано кузове машины. Потом, повернувшись к стоящему рядом Тэду, Алан порылся в кармане своей форменной рубашки и вытащил пачку бумажных спичек, какие обычно дают в газетных киосках впридачу к сигаретам. Он не помнил, откуда у него взялась эта пачка — с рекламной картинкой на одной стороне. На картинке была изображена птица. — Подожгите носки, когда машина покатится, — сказал Алан. — Но ни секундой раньше. Поняли? — Да. — Она взорвется на ходу. Огонь перекинется на дом. Потом на газовые баллоны позади дома. Когда здесь объявятся пожарные инспекторы, все будет выглядеть так, словно ваш друг не справился с управлением, врезался в дом и машина взорвалась. По крайней мере я надеюсь на это. — Ладно. Алан обошел машину. — Что вы там копаетесь? — нервничая, окликнула их Лиз. — Малыши скоро замерзнут! — Еще одну минуту! — крикнул ей Тэд. Алан забрался в неприятно пахнущую кабину и скинул ручной тормоз. — Подождите, пока она покатится, — бросил он через плечо. — Хорошо. Алан ногой выжал сцепление и поставил рычаг на нейтралку. «Торнадо» тут же покатился вперед. Алан выпрыгнул, на секунду ему показалось, что Тэд упустил конец жгута, а потом… Жгут, свисающий из бака, полыхнул пламенем. «Торнадо» медленно проехал пятнадцать футов дорожки, подпрыгнул на маленьком асфальтовом бугорке, устало въехал на заднюю открытую веранду, ткнулся в бок дома и застыл. При оранжевом свете, отбрасываемом охваченным огнем жгутом, Алан ясно увидел флажок на бампере с надписью: «КЛАССНЫЙ СУКИН СЫН». — Уже нет, — пробормотал он. — Что? — Так… Ерунда. Отходим — сейчас она рванет. Они успели отойти на десять шагов, когда машина превратилась в огненный шар. Пламя охватило восточную сторону дома и тут же превратило дыру в стене кабинета в обугленный вытаращенный глаз. — Пошли, — сказал Алан. — Надо быстро добраться до моей тачки. Теперь, когда мы это сделали, надо дать сигнал пожарным. Не стоит всем тут на озере лишаться своей собственности из-за этого. Но Тэд задержался еще чуть-чуть, и Алан задержался вместе с ним. Под кедровой обшивкой дом был весь из сухого дерева и занялся огнем очень быстро. Пламя ринулось в дыру, где был кабинет Тэда, и, пока они смотрели, поток горячего воздуха завертел листы бумаги и вышвырнул их наружу — вверх и во все стороны. При ярком свете бушующего огня Алан разглядел, что они исписаны от руки. Листы бумаги плясали в воздухе, задевали огонь, мгновенно чернели и взлетали все выше и выше над пламенем, в темноту, как кружащиеся стаи черных птиц. Как только они поднимутся выше деревьев, подумал Алан, их тут же подхватит нормальный ветерок. Подхватит и унесет, быть может, на самый край земли. Это хорошо, подумал он и, опустив голову, начал взбираться наверх по дорожке к Лиз и малышам. У него за спиной Тэд Бюмонт медленно поднял руки и закрыл лицо ладонями. И долго стоял там, не отнимая рук от лица и не двигаясь.Таддеус Бюмонт«Резкие танцоры»
Это история мелкого преступника, слабоумного Клайтона Блейсделла по прозвищу «Блейз», решившегося воплотить в жизнь давно задуманное «гениальное преступление»…
Это руины сердца.Это сундучный роман. Понимаете? Я хочу, чтобы вы знали об этом, пока чек еще при вас, и вы не капнули на книгу соусом или мороженым, после чего вернуть ее в магазин будет очень сложно, а то и вовсе не получится[1022]. Это исправленное и дополненное издание, но что с того? Автором указан Бахман, потому что «Блейз» — последний из романов 1966–1973 гг., периода наивысшей продуктивности сего господина. В эти годы я как бы раздваивался. С одной стороны, был Стивеном Кингом, который писал (и продавал) рассказы-ужастики для таких малотиражных мужских журналов, как «Кавальер» и «Адам»[1023], а с другой — Ричардом Бахманом, писавшим романы, которые никто не хотел покупать. «Ярость»[1024], «Долгая прогулка», «Дорожные работы» и «Бегущий человек»[1025]. В результате все четыре были сразу опубликованы в дешевом карманном формате. «Блейз» — последний из ранних романов… пятая четверть, если хотите. Или, если настаиваете еще один из сундучных романов известного писателя. Время написания — конец 1972 и начало 1973 года. Я думал, что роман отличный, когда работал над ним, и решил, что полный отстой, когда прочитал от начала и до конца. Насколько помню, не показывал его ни одному издателю, даже не посылал в «Даблдей», где у меня к тому времени появился друг, Уильям Дж. Томпсон. Именно Билл позднее открыл Джона Гришема, именно Билл подписал со мной договор на следующую после «Блейза» книгу, запутанную, но занимательную историю о выпускном вечере в центральной части штата Мэн[1026]. На несколько лет я забыл о «Блейзе». Потом, когда остальные ранние бахмановские романы появились на прилавках, достал его из дальнего ящика, чтобы просмотреть на предмет публикации. Прочитав первые двадцать страниц, решил, что мое первоначальное мнение правильное, и вернул рукопись туда, откуда взял. Я подумал, что роман написан вполне пристойно, но сюжет вызывает в памяти слова, однажды произнесенные Оскаром Уайльдом. А сказал он, что нельзя читать «Лавку древностей», не проливая от смеха потоки слез[1027]. Так что «Блейз» был благополучно забыт, но не утерян. Его всего лишь засунули в какой-то угол библиотеки Фоглера в университете Мэна с остальными бумагами и рукописями Стивена Кинга/Ричарда Бахмана. Вот так «Блейз» пролежал в темноте тридцать лет[1028]. А потом я опубликовал тоненькую книжку в мягкой обложке «Дитя Колорадо» в серии «Крутой детектив». Серию эту придумал очень умный и очень расчетливый парень, Чарльз Ардай. Ему страшно хотелось переиздать старый «нуар» и детективные романы, которые ранее печатались только в карманном формате, и добавить к ним новые. «Колорадо» крутизны определенно не хватало, но Чарльз все равно решил его опубликовать под одной из знаменитых старых обложек[1029]. Проект оказался успешным… если не считать задержек с выплатой гонорара[1030]. Годом позже я подумал: может, стоит вновь двинуться по пути крутого детектива, только с более «крутым» произведением. Мои мысли впервые за много лет вернулись к «Блейзу», но следом тащилась чертова цитата Оскара Уайльда насчет «Лавки древностей». «Блейз», насколько я помнил, был не крутым «нуаром», а плаксой в три ручья. Однако я решил, что неплохо бы на него взглянуть. При условии, что роман удастся отыскать. Я помнил картонную коробку. Я помнил шрифт старой портативной пишущей машинки (неубиваемой «Оливетти») моей жены Табиты, но понятия не имел, что произошло с рукописью, которая лежала в этой картонной коробке. Насколько я знал, она могла даже исчезнуть. Да, детка, исчезнуть[1031]. Не исчезла. Марша, одна из двух моих бесценных помощниц, нашла ее в библиотеке Фоглера. Не доверила мне оригинал (я… э… теряю вещи), но сделала ксерокопию. Я, должно быть, использовал совершенно выбитую ленту, когда печатал «Блейза», потому что текст был едва виден, а пометки на полях практически выцвели. Однако я сел с рукописью и начал читать, готовый испытать разочарование, какое может вызвать только произведение, написанное тобой же, когда ты был куда моложе и самоувереннее. Но я подумал, что «Блейз» очень даже хорош, определенно лучше «Дорожных работ», романа, сюжет которого, как я в то время полагал, лежал в основном русле американской беллетристики. Разумеется, «нуаром» здесь и не пахло. Скорее речь шла о натурализме с преступлением, стиле, который в 1930-х годах практиковали Джеймс М. Кейн и Хорас Маккой[1032]. Я думал, что обращения к прошлому лучше прямого изложения событий. Мне они напоминали трилогию «Молодой Лонигэн» Джеймса Т. Фаррелла и забытый (но отменный) роман «Гэс-Хауз Макджинти». Конечно, местами роман был ВНД[1033], но не следовало забывать, что писал его молодой человек (мне тогда было двадцать пять), убежденный, что создает очередную НЕТЛЕНКУ. Я подумал, что «Блейза» можно переписать и опубликовать, не испытывая особого стыда, но он, пожалуй, не укладывался в рамки «крутого» детектива. И вообще в каком-то смысле не был детективным романом. Скорее трагедией человека, лишенного многого из того, что дано другим людям (если при переработке романа уйти от жалости). Вот я и обратился к бесстрастным, сухим интонациям, свойственным лучшим произведениям «нуара», даже использовал шрифт, называемый «American Typewriter», напоминающий о том, что я делаю. Работал быстро, не оглядываясь назад, не заглядывая вперед, пытаясь также придать роману свойственный тем книгам драйв (я больше ориентировался на Джима Томпсона и Ричарда Старка, чем на Кейна, Маккоя или Фаррелла). Думал, что правку буду вносить в самом конце, карандашом, а не редактировать роман на компьютере, как нынче модно. Если уж книга должна стать неким возвращением в прошлое, мне хотелось выпятить этот момент, а не затенять его. Я также намеревался вычистить из романа всю сентиментальность, хотел, чтобы законченная книга была полностью лишена ее, напоминая пустой дом без единого ковра на полу. Как сказала бы моя мать: «Я бы хотела, чтобы проступило ее чистое лицо». Только читатель сможет вынести вердикт, удалось мне это или нет. Если вас это волнует (вообще-то не должно: полагаю, вы пришли сюда за хорошей историей и, надеюсь, вы ее получите), все гонорары и дополнительные доходы, полученные от «Блейза», пойдут в «Хейвен фаундейшн», основанный с тем, чтобы помогать творческим людям, попавшим из-за травмы или болезни в затруднительную ситуацию[1034]. С другой стороны, раз уж я все равно держу вас за лацкан, скажу, что старался, насколько возможно, избежать в «Блейзе» временной привязки, чтобы не ограничивать действие романа какими-то вехами[1035]. Полностью исключить датировку, конечно же, невозможно, некоторые временные ориентиры важны для сюжета[1036]. Если у вас сложится впечатление, что все происходит «в Америке, не так уж и давно», думаю, это оптимальный вариант. Могу я закончить, вернувшись к тому, с чего начал? Это старый роман, но я уверен, что ошибся в первоначальной оценке, посчитав его плохим романом. Вы можете не согласиться… но это не «Девочка со спичками». Как всегда, Постоянный читатель, я желаю вам всего наилучшего, благодарю за то, что читаете эту историю, и надеюсь, что она вам понравится. Не стану говорить, мол, надеюсь, что вы всплакнете, но… Нет. Все-таки скажу. Если ваши глаза и затуманятся, пусть это будут не слезы от смеха.[1037] Стивен Кинг (за Ричарда Бахмана)Джон Д. Макдонлльд
«ЗДЕСЬ СТОИТ УГНАННЫЙ АВТОМОБИЛЬ».Можешь даже брать плату за вход. Почему бы тебе этого не сделать? — Ох, Джордж… — «Ох, Джордж, ох, Джордж!» Пойди и замети их. — Хорошо. — Он направился к двери. — Блейз? — Что? — Надень сперва портки, вот что. Блейз почувствовал, как краснеет. — Как ребенок. — В голосе Джорджа слышалось смирение. — Который бреется. Джордж знал, как поддеть побольнее, это точно. Только в результате он поддел не того парня, и слишком больно. Такое зачастую приводит к смерти, а потом уже не скажешь ничего умного. И теперь Джордж мертв, а Блейз заставляет его говорить у себя в голове, да еще отдает ему лучшие фразы. Джордж мертв с той самой игры в крэпс[1041] на складе. «Я просто чокнутый, раз уж пытаюсь провернуть все сам, — подумал Блейз. — Такая дубина, как я». Но он надел трусы (сначала тщательно осмотрел их на предмет пятен), потом теплое белье, фланелевую рубашку и брюки из вельвета. Рабочие ботинки из «Сирса» стояли под кроватью. Армейская куртка с капюшоном висела на ручке двери. Он поискал рукавицы и нашел их на полке над древней дровяной плитой, которая стояла в комнате, служившей и кухней, и гостиной. Взял клетчатую кепку с наушниками, надел на голову, чуть сдвинув козырек влево — наудачу. Потом вышел из дома, подхватив щетку, приставленную к двери. Утро выдалось ясное и холодное. Влага под носом мгновенно затрещала, превратившись в лед. Порыв ветра тут же бросил ему в лицо снежную пыль, заставив поморщиться. Джорджу просто отдавать приказы. Джордж сидит в доме у плиты, пьет кофе. Как в прошлую ночь, когда ушел выпить пива, оставив Блейза разбираться с автомобилем. И он бы до сих пор разбирался, если бы слепая удача не повернулась к нему лицом, и он не нашел бы запасной ключ то ли под ковриком на полу, то ли в бардачке, Блейз уже забыл где. Иногда он сильно сомневался в том, что Джордж — очень хороший друг. Он замел следы щеткой, но поначалу постоял несколько минут, любуясь ими — столбиками снега, который вминался во впадины протектора, тенями, которые отбрасывали эти столбики. Такие маленькие, такие совершенные, и никто никогда не обращал на них внимания. Он разглядывал их, пока не надоело смотреть (Джорджа-то, который предложил бы ему поторопиться, нет). А потом прошелся по всей короткой подъездной дорожке до самого шоссе, сметая следы, оставленные колесами «форда». Ночью по шоссе проехал снегоочиститель, выталкивая на обочины снежные дюны, которые ветер наметал на этих дорогах, проложенных среди открытых полей, что по одну, что по другую сторону, так что других следов не осталось. Блейз вернулся к лачуге. Вошел. Теперь внутри было значительно теплее. Когда он вылезал из кровати, ему показалось, что в доме собачий холод, а теперь вдруг стало тепло. Занятно, правда, как могли меняться ощущения человека в одних и тех же условиях. Он снял армейскую куртку, башмаки, фланелевую рубашку, сел за стол в нижней рубашке и вельветовых брюках. Включил радио и удивился: настроено не на рок, который всегда слушал Джордж, а на милое сердцу кантри. Лоретта Линн[1042] пела, что твоя хорошая девушка может стать очень даже плохой. Джордж рассмеялся бы и сказал что-то вроде: «Это точно, милашка, можешь стать плохой и сесть мне на лицо». И Блейз рассмеялся бы вместе с ним, но, если по-честному, песня эта всегда навевала на него грусть. Когда кофе сварился, он вскочил и налил две чашки. В одну добавил сливок и завопил: — Джордж? Вот твой кофе, дружище! Не дай ему остыть! Нет ответа. Он посмотрел на белый кофе. Сам он не пил кофе с чем бы то ни было, и что с ним теперь делать? Что с ним теперь делать? Что-то поднялось к горлу, и он чуть не швырнул гребаный белый кофе через комнату, но сдержался. Вместо этого отнес к раковине и вылил. Это называлось держать себя в руках. Когда ты здоровяк, нужно уметь держать себя в руках, а не то нарвешься на неприятности. Блейз оставался в лачуге, пока не прошло время ленча. Потом выкатил украденный автомобиль из сарая, остановил у кухонных ступенек для того, чтобы забросать снежками номерные знаки. Умно! Теперь снег не позволял их разглядеть. — И что, скажи на милость, ты делаешь? — спросил Джордж из сарая. — Не важно, — ответил Блейз, — все равно ты только у меня в голове, — сел в «форд» и выехал на шоссе. — Не очень-то здравое решение. — Джордж уже расположился на заднем сиденье. — Разъезжать по городу в украденном автомобиле. Не перекрасив его, не поменяв номерные знаки. И куда ты направляешься? Блейз не ответил. — Ты же не едешь в Окома-Хайтс, а? Блейз не ответил. — Ох, твою мать, похоже, едешь. Будь я проклят! Так уж тебе обязательно довести до конца это дельце? Блейз не ответил. Словно в рот воды набрал. — Послушай меня, Блейз. Поверни назад. Тебя арестуют, это же ясно. Ничего у тебя не получится. Будь уверен. Блейз знал, что Джордж прав, но поворачивать не стал. Почему Джордж всегда командует им? Даже мертвый не может перестать отдавать приказы. Конечно, план придумал Джордж, план этого большого дела, провернуть которое мечтает каждый мелкий жулик. «Только у нас действительно все получится», — говорил он, но обычно в сильном подпитии, и по голосу не чувствовалось, что он в это верил. Большую часть времени они прокручивали несложные аферы, требовавшие участия двух человек, и Джорджа, похоже, это вполне устраиваю, что бы он ни говорил, когда напивался или выкуривал «косяк». Может, эта идея с Окома-Хайтс была для Джорджа всего лишь игрой или тем самым, что он называл мысленной мастурбацией, когда видел мужчин в костюмах, рассуждающих в телевизоре о политике. Блейз знал, что Джордж умен. Если в чем и сомневался, так только в его силе духа. Но теперь, когда Джордж мертв, какой у него выбор? Сам по себе Блейз ни на что не годился. После смерти Джорджа однажды попытался срубить легких денег, так ему пришлось бежать со всех ног, чтобы не загреметь в кутузку. Фамилию женщины он взял на странице некрологов, точно так же, как это делал Джордж, и начал говорить то же, что говорил Джордж. Показал копию кредитного чека (их в лачуге стоял целый пакет, из лучших магазинов). Сказал, что очень сожалеет, поскольку пришел в столь тяжелое время, но бизнес есть бизнес, и она, конечно, понимает. Она ответила, что понимает. Пригласила в прихожую, попросила подождать, пока сходит за кошельком. Он и представить себе не мог, что она вызовет полицию. Если б она не вернулась и не наставила на него револьвер, он бы так и стоял, пока не приехали бы копы и не забрали его. Чувство времени не подсказало бы, что пора сматываться. Но она вернулась с нацеленным на него револьвером. Это был серебристый женский револьвер с какими-то завитушками по бокам и перламутровой рукояткой. — Полиция уже выехала, — сказала она, — но прежде чем они появятся здесь, я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил. Я хочу, чтобы ты сказал мне, каким же нужно быть подонком, чтобы пытаться обмануть женщину, тело мужа которой еще не остыло в могиле? Блейза не волновало, что она хотела от него услышать. Он повернулся и выскочил за дверь, скатился с крыльца, помчался прочь от дома. Бегал он очень даже быстро, стоило ему сдвинуться с места, вот только сдвинуться для него было не просто, а в тот день паника еще сильнее затормозила его. Если бы женщина нажала на спусковой крючок, то могла бы попасть ему в спину или в большую голову, или отстрелить ухо, или промазать. Поскольку револьвер был с укороченным стволом, куда попала бы пуля, не скажешь. Но женщина не выстрелила. В лачугу он вернулся с завязанным в узлы желудком, едва сдерживая стоны страха. Он не боялся тюрьмы или любого другого исправительного учреждения, не боялся даже полиции (хотя и знал, что они запутают его своими вопросами, всегда запутывали). Испугался он другого — легкости, с которой она раскусила его. Словно для нее это было раз плюнуть. Вот Джорджа они раскусывали крайне редко, а когда раскусывали, он сразу понимал, что происходит, и вовремя ретировался. А теперь это. Блейз знал, что не сумеет все провернуть, но не отступался. Может, хотел обратно в тюрьму. Может, это не самый худший вариант, теперь, когда Джорджа нет. Пусть кто-то еще думает за него и приносит еду. Может, хотел, чтобы его арестовали прямо сейчас, когда он ехал на украденном автомобиле по Окома-Хайтс. Аккурат мимо дома Джерардов. В холодильнике зимы Новой Англии дом выглядел, будто замороженный дворец. Окома-Хайтс, как говаривал Джордж, это старые деньги, так что дома больше напоминали особняки. Летом они высились посреди просторных лужаек, но теперь лужайки превратились в сверкающие под солнцем снежные поля. Благо в эту зиму снега выпало много. И дом Джерардов был одним из лучших. «Колониальные понты», так Джордж называл его, но Блейз думал, что дом прекрасен. Джордж рассказывал, что начальный капитал Джерарды сделали на морских перевозках. Первая мировая война обогатила их, Вторая — сделала богами. Снег и солнце холодным огнем отражались от множества окон. Джордж говорил, что в доме более тридцати комнат. Он провел разведку, выдав себя за сотрудника компании «Сентрал велью пауэр», снимающего показания электросчетчиков. Было это в сентябре. Блейз сидел за рулем грузовичка, который они скорее позаимствовали на время, чем украли, хотя он предполагал, что полиция, если б они попались, обвинила бы их в краже. Какие-то девушки играли в крикет на боковой лужайке. То ли ученицы средней школы, то ли студентки колледжа, симпатичные. Блейз смотрел на них и уже начал возбуждаться. Когда Джордж вернулся и велел заводить двигатель и сматываться, Блейз рассказал ему о симпатичных девушках, которые к тому времени ушли за дом. — Я их видел, — ответил Джордж. — Думают, что они лучше всех. Думают, что их говно не воняет. — Миленькие, однако. — Да кого это волнует? — мрачно ответил Джордж, скрестив руки на груди. — У тебя на них когда-нибудь вставало, Джордж? — На таких крошек? Ты с ума сошел. Заткнись и веди машину. Теперь, вспоминая тот разговор, Блейз улыбался. Джордж напоминал лису, которая не могла дотянуться до винограда, вот и говорила всем, что ягоды кислые. Мисс Джолисон читала им эту басню во втором классе. По словам Джорджа, семья была большая. Старые мистер и миссис Джерард, причем он в свои восемьдесят мог за день высосать пинту «Джека». Средние мистер и миссис Джерард. И еще младшие мистер и миссис Джерард. Младший мистер Джерард звался Джозефом Джерардом-третьим и действительно был молод — двадцать пять лет. Его жена была нармянкой[1043], то есть, как считал Джордж, из спиков[1044]. Раньше Блейз думал, что спиками называют только итальянцев. Дальше по улице он развернулся и проехал мимо дома еще раз, гадая, каково это, жениться в двадцать два года. Сразу направился домой. Следовало и честь знать. У средних Джерардов были и другие дети, помимо Джозефа Джерарда-третьего, но они значения не имели. Кто имел значение, так это младенец. Джозеф Джерард-четвертый. Большое имя для такой крошки. В сентябре, когда Блейз и Джордж снимали показания электросчетчика, младенцу было только два месяца. То есть теперь… один, два, три, четыре месяца между сентябрем и январем… стало шесть. Он был единственным правнуком первого Джо, основателя династии. — Если ты задумал кого-то похитить, то похищать нужно младенца, — говорил Джордж. — Младенец тебя не опознает, следовательно, ты можешь вернуть его живым. И он не будет портить тебе жизнь, пытаясь убежать, или выбросить в окно записку, или что-то еще. Будет только лежать, и ничего больше. Даже не узнает, что его похитили. Они сидели в лачуге перед телевизором, пили пиво. — И сколько, ты думаешь, с них можно поиметь? — спросил Блейз. — Достаточно для того, чтобы больше не проводить ни одного зимнего дня с замерзшей жопой, продавая фальшивые подписки на журналы или собирая пожертвования для Красного Креста, — ответил Джордж. — Как тебе это нравится? — Но сколько бы ты попросил? — Два миллиона, — ответил Джордж. — Один для тебя и один для меня. Чего жадничать? — Жадность губит, — ввернул Блейз. — Жадность губит, — согласился Джордж. — Именно этому я тебя и учил. Но сколько стоит рабочий, Блейз-э-рино? Что я тебе говорил по этому поводу? — Своей зарплаты. — Совершенно верно. — Джордж глотнул пива. — Рабочий стоит своей гребаной зарплаты. И теперь он ехал к своему жалкому домишке, где они с Джорджем жили с того момента, как перебрались к северу от Бостона, действительно собираясь похитить младенца. Он понимал, что его могут схватить… но два миллиона долларов! Он смог бы куда-нибудь уехать и больше никогда не мерзнуть. А если его арестуют? Самое худшее, что они могли с ним сделать, так это дать пожизненный срок. Если б такое произошло, он опять-таки никогда бы больше не мерз. Поставив угнанный «форд» в сарай, он вспомнил о том, что нужно замести следы. Вот бы Джордж порадовался. Дома он поджарил пару гамбургеров. — Ты действительно собираешься это провернуть? — спросил Джордж из другой комнаты. — Ты прилег, Джордж? — Нет, стою на голове и гоняю шкурку. Я задал тебе вопрос. — Попытаюсь. Ты мне поможешь? Джордж вздохнул. — Полагаю, придется. Теперь я от тебя никуда. Но… Блейз? — Что, Джордж? — Проси только один миллион. Жадность губит. — Хорошо, только миллион. Хочешь гамбургер? Нет ответа. Джордж опять умер.
«ДИРЕКТОР».Внутри, чуть в стороне от окна, стояла небольшая доска, припудренная мелом и исписанная примерами на дроби (причиной прокола Блейза). Окно выходило на жалкий приютский двор. Когда Блейз вошел, Кослоу сидел за столом и хмурился не пойми на что. С приходом Блейза появилась возможность хмуриться на что-то конкретное. — Постучись, — бросил директор. — Что? — Выйди за дверь и постучись, — приказал Закон. — Ой. — Блейз развернулся, вышел, постучал, вошел. — Спасибо тебе. — Не за что. Теперь Кослоу хмурился, глядя на Блейза. Взял карандаш. Принялся постукивать по столу. Красный карандаш для проверки контрольных и выставления отметок. — Клайтон Блейсделл-младший. — Закон выдержал паузу. — Такое длинное имя для столь короткого ума. — Другие парни называют меня… — Мне без разницы, как называют тебя другие, меня не интересует ни твое прозвище, ни те идиоты, которые его используют. Я — учитель арифметики, моя задача — подготовить таких подростков, как ты, к средней школе (если такое возможно), а также научить их понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Если бы моя ответственность ограничивалась только арифметикой (и иногда мне хочется, чтобы так оно и было, мне часто этого хочется) — тогда другое дело, но я ведь еще и директор, то есть обязан доносить до учеников разницу между хорошим и плохим, quod erat demonstrandum. Вам известно, что означает quod erat demonstrandum, мистер Бленсделл? — Нет, — ответил Блейз. Сердце у него провалилось в пятки, и он чувствовал, как влага подступает к глазам. Для своего возраста он был парнем крупным, но сейчас ощущал себя таким маленьким. Маленьким и продолжающим уменьшаться. И пусть он знал, что именно этого и добивался Закон, ощущения его не менялись. — Нет, и никогда не будет известно, потому что, даже если ты пойдешь во второй класс средней школы, в чем я очень сомневаюсь, шансов усвоить геометрию у тебя не больше, чем у фонтанчика с водой в конце коридора. — Закон сцепил пальцы в замок и откинулся на спинку стула, который качнулся назад. Вместе со стулом качнулась и висевшая на спинке рубашка для боулинга. — Это означает «что и требовалось доказать», мистер Бленсделл, вот я и доказал с помощью этой маленькой контрольной, что ты — обманщик. Обманщик — это человек, который не знает разницы между хорошим и плохим. QED, quod erat demonstrandum. Отсюда и наказание. Блейз смотрел в пол. Услышал, как выдвинулся ящик стола. Что-то из него достали, ящик задвинулся. Блейзу не требовалось поднимать глаза, чтобы понять, что именно держит в правой руке Закон. — Я терпеть не могу обманщиков, но признаю твои умственные недостатки, а потому понимаю, что в этой истории замешан кто-то второй, еще хуже тебя. Именно он подкинул эту идею в твою тупую голову, а потому убедил тебя сойти с пути истинного. Ты следуешь за моей мыслью? — Нет. Язык Кослоу высунулся вперед, и зубы сомкнулись на его кончике. Палку он держал все так же крепко или даже сжал чуть сильнее. — Кто решал тебе примеры? Блейз молчал. Выдавать Джона он не собирался. Все комиксы, все телепередачи, все фильмы говорили одно и то же: «Выдавать нельзя». Особенно твоего единственного друга. И было что-то еще. Что-то, требующее озвучивания. — Вы не должны меня пороть, — наконец сформулировал он. — Да? — На лице Кослоу отразилось изумление. — Вы так говорите? Это почему же, мистер Бленсделл? Пролейте свет. Я заинтригован. Блейз, может, и не понимал тех умных слов, что слетали с губ Закона, но взгляд этот знал очень хорошо. Сталкивался с такими взглядами всю жизнь. — Вас совершенно не интересует, сможете вы научить меня чему-то или нет. Вы просто хотите, чтобы я чувствовал себя униженным, и вы готовы уничтожить любого, кто хоть немного пытается этому помешать. Это плохо. И вы не должны меня пороть, потому что вы сами поступаете плохо. Изумление исчезло с лица Закона. Теперь его сменила безумная злоба. Он разозлился до такой степени, что на лбу запульсировала жилка. — Кто решал тебе примеры? Блейз молчал. — Как ты мог правильно отвечать на уроках? Как тебе это удавалось? Блейз молчал. — Это был Челцман? Я думаю, тебе помогал Челцман. Блейз молчал. Стоял, сжав кулаки, дрожа. Слезы текли из глаз, но теперь он не думал, что это слезы жалости к себе. Кослоу размахнулся палкой и ударил Блейза по руке, повыше локтя. Звук от удара напоминал выстрел из пистолета или револьвера малого калибра. Впервые учитель ударил Блейза не по заду, хотя, когда он был поменьше, ему выкручивали ухо (а раз или два — нос). — Отвечай мне, безмозглый лось! — Пошел на хер! — выкрикнул Блейз; то, что рвалось наружу, наконец-то обрело свободу. — Пошел на хер. Пошел на хер! — Подойди сюда. — Глаза Закона, вылезшие из орбит, стали огромными. Рука, державшая Палку, побелела. — Подойди сюда, ты, мешок Божьего говна! И Блейз подошел — потому что переполнявшая его ярость уже вырвалась наружу, и потому что был еще ребенком. Двадцать минут спустя, выйдя из кабинета Закона с прерывистым дыханием, которое со свистом вырывалось из горла, и кровоточащим носом (но с сухими глазами и не разомкнув рта), Блейз стал легендой «Хеттон-хауза». С арифметикой он покончил. Весь октябрь и большую часть ноября вместо кабинета № 7 он приходил в кабинет № 19. Блейза это вполне устраивало. Спать на спине он смог только через две недели, но и тут возражений у него не было. В конце ноября Блейза вновь вызвали в кабинет директора. Перед доской сидели мужчина и женщина средних лет. Блейзу они показались высохшими. Напомнили листья, которые поздней осенью сдувает с деревьев ветер. Закон занимал привычное место за столом. Рубашка для боулинга нигде не просматривалась. В комнате царил холод, в распахнутое окно вливался яркий, пусть и бледноватый свет ноябрьского солнца. Закон обожал свежий воздух. Прибывшая парочка на холод, похоже, не жаловалась. Сухой мужчина был в сером костюме с подложенными плечами и в узком галстуке. Сухая женщина — в жакете из шотландки и белой блузке. По натруженным кистям (у него — мозолистым, у нее — красным, с потрескавшейся кожей) у обоих змеились вены. — Мистер и миссис Боуи, вот мальчик, о котором я говорил. Сними шапку, юный Блейсделл. Блейз снял бейсболку «Ред сокс». Мистер Боуи оценивающе оглядел его. — Большой парень. Вы говорите, ему только одиннадцать? — В следующем месяце исполнится двенадцать. Он будет вам отличным помощником. — У него ничего такого нет, правда? — спросила миссис Боуи высоким и пронзительным голосом. Казалось странным, что такой голос вырывается из необъятной груди, которая вздымалась под жакетом. — Ни туберкулеза, ни чего-то еще? — Он проходил диспансеризацию, — ответил Кослоу. — Все наши мальчики регулярно ее проходят. Это требование штата. — Может ли он колоть дрова, вот все, что меня интересует. — Лицо у мистера Боуи был худым и изможденным, как у неудачливого телепроповедника. — Я уверен, что сможет, — ответил Кослоу. — Я уверен, что тяжелая работа — это для него. Я говорю про тяжелую физическую работу. А вот арифметика — не по его части. Миссис Боуи улыбнулась. Одними губами, никаких зубов. — Числами занимаюсь я. — Она повернулась к мужу. — Губерт? Боуи задумался, потом кивнул. — Да. — Пожалуйста, выйди из кабинета, юный Блейсделл, — предложил Закон. — Я поговорю с тобой позже. Вот так, не дав вымолвить ни слова, Блейза отправили на попечение семьи Боуи. — Я не хочу, чтобы ты уходил. — Джон сидел на койке рядом с Блейзом, наблюдая, как тот укладывает в сумку на молнии свои скромные пожитки. Большую их часть, в том числе и сумку, он получил от «Хеттон-хауза». — Я сожалею. — Но Блейз не сожалел, точнее, по большому счету сожалел не об этом: ему лишь хотелось, чтобы Джонни мог поехать с ним. — Они начнут бить меня, едва ты уедешь. Все. — Глаза Джона быстро бегали взад-вперед, и он ковырял свежий прыщ на носу. — Нет, не начнут. — Начнут, и ты это знаешь. Блейз знал. Он также знал, что с этим ничего не поделаешь. — Я должен ехать. Я — несовершеннолетний. — Он улыбнулся Джону. — Несовершеннолетний, сорокадевятилетний, чертовски сожалею, Клементина[1051]. Блейз определенно пытался пошутить, но Джон даже не улыбнулся. Наклонился к Блейзу, крепко сжал его руку, словно хотел навсегда запомнить, какая она на ощупь. — Ты никогда не вернешься. Но Блейз вернулся. Боуи приехали за ним на старом «форде»-пикапе, который несколькими годами раньше непонятно зачем выкрасили в маркий белый цвет. В кабине хватало места на троих, но Блейза отправили в кузов. Он не возражал. С нарастающей радостью наблюдал, как «XX» сначала уменьшался в размерах, а потом и вовсе исчез. Они жили в огромном ветхом фермерском доме в Камберленде, граничащем с одной стороны с Фалмутом, а с другой — с Ярмутом. К дому вела проселочная дорога, так что стены покрывали тысячи слоев дорожной пыли. Дом не красили с незапамятных времен, а перед ним стоял щит-указатель с надписью
«КОЛЛИ БОУИ».Слева от дома находился огромный вольер, в котором постоянно бегали, лаяли и скулили двадцать восемь колли. Некоторые линяли. Шерсть падала с них огромными клоками, обнажая нежную розовую кожу, в которую так и норовили впиться выжившие зимой блохи. Справа от дома тянулся заросший сорняками луг. За домом высился огромный старый амбар, в котором Боуи держали коров. Площадь участка, принадлежащего Боуи, составляла сорок акров. На большей части росла трава, которую косили на сено, семь акров занимал лес. Когда они прибыли, Блейз выпрыгнул из кузова с сумкой в руке. Боуи взял ее. — Я отнесу это в дом. А ты хочешь поколоть двора. Блейз в недоумении уставился на него. Боуи указал на амбар. Несколько сараев, построенных зигзагом, соединяли его с домом. Груда чурбанов, ждущих, когда их расколют, лежала у стены одного из сараев. Некоторые напилили из клена, другие из сосны, так что на коре кое-где виднелись потеки застывшей смолы. Перед грудой стояла старая колода с воткнутым в нее топором. — Ты хочешь поколоть дрова, — повторил Губерт Боуи. — Ох, — вырвалось у Блейза первое слово, которое он произнес в их присутствии. Боуи наблюдали, как он подошел к колоде, вытащил из нее топор. Осмотрел его. Потом положил в пыль. Собаки прыгали и лаяли. Маленькие колли верещали пронзительнее всех остальных. — Ну? — спросил Боуи. — Сэр, я никогда не колол дрова. Боуи бросил сумку на молнии в пыль. Подошел, поставил на колоду кленовый чурбан. Плюнул на ладонь, потер руки, взял топор. Блейз пристально следил за каждым его движением. Боуи вскинул топор над головой, потом руки пошли вниз. От удара чурбан разлетелся на две половинки. — Вот. Их можно класть в печь. — Он протянул топор Блейзу. — Теперь ты. Блейз поставил топор между ног, плюнул на ладонь, потер руки. Вскинул топор над головой, вспомнил, что не поставил на колоду чурбан. Поставил, вновь вскинул топор, ударил. Чурбан развалился на две половинки, почти такие же ровные, как у Боуи. Блейз порадовался своему успеху. А в следующее мгновение уже лежал в пыли, в правом ухе звенело от крепкого удара сухой, сильной руки Боуи. — За что? — спросил Блейз, глядя на Боуи снизу вверх. — Не знаешь, значит, как колоть дрова, — хмыкнул Боуи. — И прежде чем ты скажешь, что твоей вины тут нет… парень, моей тоже нет. А теперь ты хочешь поколоть дрова. Его поселили в крохотной каморке на третьем этаже ветхого дома. Места хватало только для кровати и комода. Стекла в единственном окне покрывал такой слой пыли, что за ними все искажалось. Ночью в комнате было холодно, по утрам — еще холоднее. Холод у Блейза недовольства не вызывал, не то что чета Боуи. Они как раз вызывали все большее недовольство, которое переросло в антипатию, а потом и вовсе в ненависть. Накапливалась она медленно. У Блейза по-другому и не бывало. Росла сама по себе, а когда выросла, пышно распустилась красными цветами. Эта была та ненависть, которую человеку интеллигентному знать не дано. Чистая ненависть, не замутненная рефлексией. В те осень и зиму он переколол много дров. Боуи пытался научить его доить коров, но у Блейза не получалось. Как говорил Боуи, у Блейза были грубые руки. Коровы нервничали, как бы нежно он ни пытался браться за соски. Их нервозность приводила к тому, что перекрывались молочные протоки. Поток превращался в ручеек, а потом полностью иссякал. За это Боуи никогда не надирал ему уши и не бил по затылку. Он не желал приобретать доильные агрегаты, не верил в доильные агрегаты, говорил, что они годятся только для коров в расцвете сил, но признавал, что ручная дойка — это талант. А потому нельзя наказывать человека за то, что таланта этого у него нет. Не будешь же наказывать того, кто не умеет писать, как он говорил, стиши. — Зато ты умеешь колоть дрова, — добавлял он без тени улыбки. — К этому у тебя большие способности. Блейз колол чурбаны и носил поленья, заполняя дровяной ящик на кухне четыре, а то и пять раз в день. Дом можно было обогревать и печным топливом, но Губерт Боуи пользовался им только в феврале. Потому что стоило оно дорого. Блейз также расчищал подъездную дорожку длиной в девяносто футов после каждого снегопада, скидывал с сеновала сено, чистил коровник и мыл полы в доме. По будням он вставал в пять утра, чтобы покормить коров (в четыре, если шел снег) и позавтракать до того, как подъедет желтый автобус, который отвозил его в школу. Боуи, если б могли, конечно же, не отпускали бы его учиться, но такой возможности у них не было. В «Хеттон-хаузе» Блейз слышал разные истории о школах — как хорошие, так и плохие. Большинство плохих рассказывали ребята постарше, которые ходили в среднюю школу Фрипорта. Блейз был еще слишком юн для этой школы. Живя у Боуи, он ходил в школу Первого района Камберленда, и ему там нравилось. Нравилась учительница. Нравилось заучивать стихотворения, вставать во время урока и декламировать: «Аркой выгнулся мост…»[1052]. Он декламировал эти стихотворения, стоя в красно-черной клетчатой куртке (он ее не снимал после того, как однажды где-то оставил, когда они отрабатывали эвакуацию из школы в случае пожара), зеленых фланелевых штанах и зеленых резиновых сапогах, вытянувшись во все свои пять футов и одиннадцать дюймов (рядом с ним другие шестиклассники казались карликами), с сияющим лицом и вмятиной во лбу. Никто не смеялся над Блейзом, когда он читал выученные наизусть стихи. У него появилось много друзей — хотя все знали, что он из сиротского приюта, — потому что он ни над кем не издевался, никого не задирал. И никогда не дулся. На игровой площадке Блейз был всеобщим любимцем. Иной раз таскал на своих плечах сразу троих первоклассников. Он никогда не пользовался преимуществом в росте и силе. Случалось, в игре его пытались повалить одновременно пять, шесть, семь игроков, он качался из стороны в сторону, обычно улыбаясь, подняв к небу изувеченное лицо, и в конце концов падал, как дом, под радостные крики остальных. Миссис Васлевски, католичка, однажды во время своего дежурства на игровой площадке увидела, как он таскает на себе первоклассников, и начала называть его святым Франциском малышей. Миссис Чини поощряла его интерес к чтению, письму, истории. Она сразу поняла, что для Блейза математика (он называл ее арифметикой) — темный лес. Однажды попыталась учить его, но он сразу побледнел и, как ей показалось, чуть не грохнулся в обморок. Он соображал медленно, но не был умственно отсталым. К декабрю продвинулся от приключений Дика и Джейн, которые читали первоклашки, к «Дорогам ко всему», историй для третьего класса. Она дала ему классические комиксы, которые держала в картонных папках, и разрешила взять их домой, указав в записке, что чтение этих комиксов — его домашнее задание. Любимым стал, конечно же, «Оливер Твист», которого Блейз перечитывал снова и снова, пока не заучил наизусть. Эта новая жизнь плавно перетекла в январь и могла продолжиться до весны, если бы не помешали два события. Блейз убил собаку и влюбился.
«УЦЕНЕНА».С лестницей на спине он зашагал обратно по расчищенной от снега обочине. Не смотрел ни вправо, ни влево. Ему и в голову не пришло, что на его покупку могли обратить внимание. Джордж бы об этом подумал, но Джордж по-прежнему пребывал в отлучке. Лестница оказалась слишком длинной, что для багажника, что для заднего сиденья украденного «форда», но ее удалось расположить поперек салона, одним концом за водительским сиденьем, другим — на переднем пассажирском. Покончив с этим, Блейз ушел в дом, включил радиоприемник и слушал музыку, пока не зашло солнце. — Джордж? Нет ответа. Он сварил кофе, выпил чашку, лег. Уснул под включенное радио, играла группа «Фантом 409». Проснулся уже в темноте, из радиоприемника доносился гул статических помех. Часы показывали четверть восьмого. Блейз встал, приготовил себе некое подобие обеда: сандвич с копченой колбасой и банка кусочков ананаса в сладком сиропе компании «Доул». Ему нравились кусочки ананаса в сладком сиропе компании «Доул». Он мог есть их три раза в день, а потом жалеть, что не осталось на четвертый. Сироп выпил в три больших глотка, огляделся. — Джордж? Нет ответа. Он кружил по комнате, не находя себе места. Ему недоставало телевизора. Радио по вечерам компанию не составляло. Будь здесь Джордж, они поиграли бы в криббидж. Джордж всегда выигрывал, потому что Блейз забывал про некоторые сдачи, и со счетом у него было совсем плохо (арифметика, понятное дело), но ему нравился сам процесс игры. Все равно что присутствовать на скачках. А если Джордж не хотел играть в криббидж, они всегда могли перемешать четыре колоды и играть в «Войну». Джордж мог играть в «Войну» полночи, пить пиво и говорить о республиканцах и о том, как они измываются над бедняками. («Почему? Я тебе скажу почему. По той самой причине, по какой пес лижет свои яйца: потому что может».) Но теперь делать было совершенно нечего. Джордж показывал, как надо раскладывать пасьянс, но Блейз, конечно, ничего не запомнил. Для похищения время еще не пришло. Он не подумал о том, чтобы украсть из магазина комиксы и пару-тройку порножурналов. Наконец уселся со старым изданием «Людей Икс». Джордж называл «Людей Икс» толпой содомитов, словно они что-то мыли содой, но почему, Блейз не знал. Без четверти восемь он задремал вновь. Проснулся в одиннадцать, голову заполнял туман, Блейз не сразу понял, где находится. Теперь он мог ехать, если хотел (до Окома-Хайтс добрался бы только после полуночи), но в этот момент не мог сказать, хочет ли он. Все вдруг стало очень пугающим. Очень сложным. Об этом следовало хорошенько подумать. Составить план. Может, он сумел бы сначала найти способ самому проникнуть в дом. Прикинуться водопроводчиком. Или сотрудником лектрической компании. Нарисовать схему расположения комнат. Пустая люлька у плиты дразнила его. Он опять заснул и увидел тревожный сон. Он преследовал кого-то по пустынным улицам, выходящим к океану, а стаи чаек кружили над пирсами и складами и кричали. Он не знал, кого преследует, Джорджа или Джона Челцмана. А когда начал сокращать расстояние, человек, которого он преследовал, оглянулся, чтобы насмешливо улыбнуться, и он увидел, что ошибся в своих предположениях. Потому что убегала от него Марджи Турлау. Проснулся он на стуле, полностью одетый, но ночь закончилась. Радио вновь работало. Хенсон Карджилл пел «Прыгай через скакалку». Он мог пойти на дело в следующую ночь, но не пошел. Днем вышел из дома и лопатой начал прокладывать длинную и никому не нужную тропу к лесу. Работал, пока не выдохся. Во рту даже появился привкус крови. «Я пойду этой ночью», — подумал он, но пошел только в местный пивной магазин, чтобы посмотреть, не поступили ли новые комиксы. Они поступили, и Блейз купил три. Заснул над первым после ужина, проснулся в полночь. Уже поднимался, чтобы пойти в ванную и отлить, когда Джордж заговорил. — Джордж? — Ты струсил, Блейз? — Нет! Я не… — Ты болтаешься в этом доме, как пес, яйца которому защемило дверью в курятник. — Нет! Не болтаюсь! Я столько сделал! Купил хорошую лестницу… — Да, и комиксы. Ты неплохо проводил время, сидя здесь, слушая эту дерьмовую музыку и читая об этих суперменах-гомиках, Блейзер? Блейз что-то пробормотал. — Что ты сказал? — Ничего. — Наверное, так и есть, раз тебе не хватает духа произнести это вслух. — Хорошо… я сказал, что никто не просил тебя возвращаться. — Почему ты такой неблагодарный жалкий сукин сын? — Послушай, Джордж… — Я заботился о тебе, Блейз. Признаю, не занимался благотворительностью, ты можешь приносить пользу, если тебя направлять должным образом, но именно я знал, как это делается. Или ты забыл? Мы редко могли поесть три раза в день, но уж один-то ели всегда. Я следил за тем, чтобы ты менял одежду и ходил в чистом. И кто говорил тебе, что нужно чистить твои гребаные зубы? — Ты, Джордж. — А теперь ты, между прочим, забываешь их чистить, и рот у тебя снова как у дохлой мыши. Блейз улыбнулся. Ничего не мог с собой поделать. Никто не умел находить такие слова, как Джордж. — Когда тебе требовалась проститутка, их приводил к тебе я. — Да, и от одной я подхватил триппер — и шесть недель мучился всякий раз, когда справлял малую нужду. — Но ведь я и отвел тебя к врачу, так? — Да, — признал Блейз. — Ты у меня в долгу, и должен провернуть это дельце. — Но ты же не хотел, чтобы я его проворачивал. — Да, но теперь передумал. Это мой план, а за тобой должок. Блейз задумался над словами Джорджа. Как обычно, времени на раздумья ушло много. Потом он выпалил: — Как можно быть в долгу у мертвеца? Если бы люди проходили мимо, то слышали б, как я разговариваю сам с собой, задаю вопросы и отвечаю на них, и решили бы, что я — чокнутый! Возможно, я действительно чокнутый! — В голову пришла новая идея. — Ты ничего не сможешь сделать со своей долей! Ты мертв! — А ты жив? Сидишь, слушаешь по радио все эти тупые ковбойские песни. Читаешь комиксы и гоняешь шкурку. Блейз покраснел, уставился в пол. — Хочешь забывать и грабить один и тот же магазин каждые три или четыре недели, пока они не организуют там засаду и не схватят тебя за жопу? А в промежутках будешь сидеть и смотреть на эту паршивую кроватку и долбаную люльку? — Люльку я порублю на дрова. — Посмотри на себя. — В голосе Джорджа слышалось что-то помимо грусти. Вроде бы тоска-печаль. — Одни и те же штаны две недели. Пятна мочи на трусах. Тебе нужно побриться и давно пора подстричься… а ты сидишь в этой лачуге посреди гребаного леса. Мы жили совсем не так. Или ты этого не видишь? — Ты ушел, — указал Блейз. — Потому что ты вел себя глупо. Но все это еще глупее. Ты должен использовать свой шанс, а не то пропадешь. Ты проживешь тут пять лет, может, шесть, но потом они выведут тебя из игры, и ты загремишь в Шенк на всю оставшуюся жизнь. Жалкий тупица, который не помнит, что нужно чистить зубы и менять носки. Еще одна козявка на полу. — Тогда говори мне, что нужно делать, Джордж. — Следовать плану, вот что ты должен делать. — Но если меня поймают, я получу большой срок. Пожизненный. — И это обстоятельство тревожило его сильнее, чем он хотел бы признать. — Тебе этого не избежать, учитывая, как обстоят у тебя дела… или ты меня не слушал? И еще, ты же окажешь ему услугу. Пусть он не будет этого помнить (а он не будет), но ты дашь ему шанс до конца жизни рассказывать эту историю своим друзьям в загородном клубе. Да и люди, с которых ты хочешь взять выкуп, они сами украли эти деньги, только, как говорил Вуди Гатри[1054], с помощью перьевой ручки, а не пистолета. — А если меня поймают? — Не поймают. Если у тебя возникнет проблема с деньгами, скажем, они будут мечеными, поедешь в Бостон и найдешь Билли О’Ши. Но главное — ты должен проснуться. — Что мне делать, Джордж? Когда? — Когда ты проснешься. Когда проснешься. Просыпайся. Просыпайся! Блейз проснулся. Он сидел на стуле. Все комиксы лежали на полу. Ботинки он так и не снял. Ох, Джордж! Он поднялся, посмотрел на дешевые часы, которые стояли на холодильнике. Четверть второго. На одной стене висело заляпанное мылом зеркало, и Блейз наклонился к нему. На него глянуло изможденное лицо. Он надел куртку, кепку, рукавицы, прошел в сарай. Лестница по-прежнему лежала в салоне, но автомобиль простоял три дня на морозе, так что двигатель изрядно покапризничал, прежде чем завелся. Блейз сел за руль. — Вот и я, Джордж. Готов тронуться в путь. Ответа не последовало. Блейз повернул козырек кепки в счастливую сторону и выкатился из сарая. Развернулся и выехал на шоссе. Взял курс на Окома-Хайтс.
ФБР ВКЛЮЧАЕТСЯ В ПОИСКИ ПОХИТИТЕЛЕЙ РЕБЕНКА Норма Джерард скончалась от черепно-мозговой травмы Специально для «Ивнинг экспресс» Джеймс Т. МирсМужчина, сидевший за рулем автомобиля, на котором увезли маленького Джерарда (возможно, единственный похититель), изображен на этой странице, в эксклюзивном материале «Ивнинг экспресс». Рисунок выполнен художником управления полиции Портленда со слов Мортона Уолта, ночного охранника «Дубового леса», многоэтажного кондоминиума, расположенного в четверти мили от семейного поместья Джерардов. Уолш этим утром сообщил портлендской полиции и помошникам шерифа округа Касл, что подозреваемый сказал ему, будто приехал к Джозефу Карлтону. Человек с таким именем, скорее всего в «Дубовом лесу» не проживает. Подозреваемый в похищении ребенка приехал на голубом седане «форд», и Уолш заметил, что в салоне лежит складная лестница. Уолш пока задержан как свидетель, но возникает вопрос, почему он более обстоятельно не выяснил цель прибытия подозреваемого на гостевую стоянку, учитывая столь поздний час (около двух часов ночи). Источник, близко связанный с расследованием, предположил, что «загадочная квартира» Джозефа Карлтоиа как-то связана с организованной преступностью, и похищение младенца — тщательно продуманная операция одной из преступных групп. Ни агенты ФБР (теперь включившиеся в поиски), ни местная полиция ничего не говорят о такой возможности. В настоящее время разрабатываются и другие версии, хотя похитители не позвонили и не прислали письма с требованием выкупа. Один из похитителей, возможно, оставил свою кровь на месте преступления, порезавшись, когда перелезал через проволочный забор гостевой стоянки «Дубового леса». Шериф Джон Д. Келлахар назвал найденную кровь «еще одной нитью веревки, на которой будет повешен этот похититель или вся банда похитителей». Что же касается других последствий похищения, то Норма Джерард, родная сестра прадедушки похищенного мальчика, умерла во время операции в медицинском центре Мэна, которая проводилась с целью (продолжение на стр. 2 кол. 5) Блейз перешел на страницу 2, но не нашел там ничего интересного. Если копы что-то и знали, то держали эту информацию при себе. Приводились фотографии «дома, из которого совершено похищение», и «участка изгороди, через который похитители проникли на территорию поместья». Внимание Блейза привлекла строка, взятая в рамку: «Обращение отца к похитителям», стр. 6. Страницу 6 Блейз открывать не счал. Читая, он не замечал времени, а вот сейчас позволить себе такого не мог. Он и так отсутствовал слишком долго, на обратную дорогу могло уйти не меньше сорока пяти минут, и к тому же… К тому же его автомобиль был в розыске. Уолш, паршивый мерзавец. Блейз очень надеялся, что ирландские Умники свернут шею этому паршивому мерзавцу, который сдал их конспиративную квартиру. А пока… Пока ему оставалось только рисковать. Может, он сумеет вернуться домой без происшествий. Оставив автомобиль, он бы только ухудшил ситуацию. Ведь тут полным-полно его отпечатков, которые Джордж называл «пальчиками». Может, у полиции есть номерные знаки его автомобиля. Уолш мог их записать. Блейз напрягся, вспоминая, как все было на гостевой автостоянке, и решил, что Уолш ничего не записывал. Скорее всего не записывал. Однако копы знали, что у него «форд», голубой… но, разумеется, сначала он был зеленым. Может, это существенная разница. Может, все обойдется. Может, и нет. Заранее не узнаешь. Он осторожно приблизился к автостоянке, бочком, бочком прошел на нее. Копов не увидел, дежурный читал какой-то журнал. Добрый знак. Блейз сел за руль, завел двигатель, подождал, пока копы бросятся к нему из сотни потайных мест. Никто не бросился. Когда выезжал, дежурный вытащил желтую полоску квитанции из-под «дворника», даже не взглянув на автомобиль. Прошла, должно быть, вечность, прежде чем он оставил позади сначала Портленд, а потом Уэстбрук. Он будто ехал с откупоренной бутылкой вина между ног, только ощущения были еще хуже. Если какая-то машина пристраивалась к нему сзади, он всякий раз не сомневался, что это полицейский автомобиль без знаков отличия. По пути он даже увидел одну патрульную машину, на пересечении шоссе № 1 и № 25. Она обеспечивала беспрепятственный проезд «скорой помощи», ехала с включенными сиреной и мигалками. Увидев патрульную машину, Блейз даже успокоился: встретившись с такой, точно знаешь, что она — полицейская. Миновав Уэстбрук, он свернул на местную дорогу, потом на двухполосную, покрытую замерзшей грязью бетонку, которая через лес выводила к Апексу. Даже на ней не чувствовал себя в безопасности, и лишь когда оказался на длинной подъездной дорожке, ведущей к лачуге, у него с плеч будто свалилась огромная гора. Блейз поставил «форд» в сарай и сказал себе, что автомобиль останется там, пока ад не превратится в каток. Он знал, что похищение — дело непростое, что может стать горячо, но теперь словно попал на раскаленную сковороду. Рисунок, оставленная кровь, конспиративная квартира, которую так быстро сдал охранник… Но все эти мысли разом вылетели из головы, как только он вылез из автомобиля. Джо кричал. Крик этот Блейз услышал даже в сарае. Перебежал двор, ворвался в дом. Джордж что-то сделал. Джордж… Но Джордж ничего не сделал. Джорджа здесь и не было. Джордж умер, а вот он, Блейз, оставил младенца одного. Колыбель яростно раскачивалась из стороны в сторону, и Блейз, подойдя к Джо, сразу понял, в чем причина. Ребенок выблевал большую часть смеси, выпитой в десять утра, и вонючая жидкость, наполовину высохшая, белой корочкой покрывала его лицо и впиталась в пижаму. Само же лицо Джо цветом напоминало спелую сливу. Капельки пота дрожали на коже. В этот момент перед мысленным взором Блейза внезапно возник его отец, гигант с налитыми кровью глазами и могучими, приносящими боль руками. Видение это наполнило его чувством вины и ужасом. Он уже многие годы не думал об отце. Блейз с такой быстротой выхватил Джо из колыбели, что голова ребенка откинулась назад, едва не сломав шею. Он тут же перестал плакать, в том числе и от удивления. — Тихо, тихо, — заворковал Блейз, шагая по кухне с ребенком у плеча. — Все хорошо. Я вернулся. Да, вернулся. Тихо, тихо. Не нужно больше плакать. Я уже здесь, здесь. Малыш заснул до того, как Блейз сделал три полных круга. Блейз переодел его, с подгузником справился куда быстрее, застегнул все пуговички, уложил в колыбель. Потом сел, чтобы подумать. На этот раз действительно подумать. Что теперь? Письмо с требованием выкупа, так? — Так, — ответил он себе. Буквы нужно вырезать из журналов. Так всегда делается в кино. Блейз взял пачку старых газет, замусоленных журналов, комиксов. Начал вырезать буквы.
РЕБЕНОК У МЕНЯ.Вот. Неплохое начало. Он подошел к окну, включил радио. Ферлин Хаски[1066] пел «Крылья голубя». Хорошая песня. Старая, но хорошая. Блейз рылся в ящиках, пока не нашел пачку писчей бумаги, которую Джордж купил в «Реннис», потом приготовил пасту из муки и воды. Работая, напевал под музыку. Хриплым голосом, напоминающим скрип ржавых петель. Вернулся к столу и приклеил на лист бумаги вырезанные буквы. Тут его пронзила мысль: «На бумаге остаются отпечатки пальцев?» Он не знал и полагал, что едва ли такое возможно. Но и рисковать не хотелось. Он смял в комок лист бумаги с наклеенными буквами, нашел кожаные перчатки Джорджа. Слишком маленькие для него, но он все-таки натянул их на руки. Потом вырезал те же буквы и наклеил на новый лист:
РЕБЕНОК У МЕНЯ.Музыку сменил выпуск новостей. Он слушал внимательно и узнал, что кто-то позвонил Джерардам и потребовал выкуп в две тысячи долларов. Блейз нахмурился. Потом диктор добавил, что звонил подросток из телефона-автомата в Уиндэме. Полиция проследила звонок. Когда подростка поймали, он заявил, что хотел пошутить. «Тверди о том, что хотел пошутить хоть всю ночь, дружок, они все равно тебя посадят, — подумал Блейз. — Похищение ребенка — дело слишком серьезное». Он хмурился, думая, вырезал все новые буквы. Передали прогноз погоды. Небо ясное, температура чуть снизится, и скоро вновь пойдет снег.
РЕБЕНОК У МЕНЯ. ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ВНОВЬ УВИДЕТЬ ЕГО ЖИВЫМЕсли вы хотите вновь увидеть его живым, то что? Что? В голове у Блейза все смешалось. Сидеть у телефона и ждать звонка? Встать на голову и высвистывать «Дикси»? Прислать два ящика монет? Как получить деньги и не попасться? — Джордж? Эту часть я не помню. Нет ответа. Он оперся подбородком о руку и попытался на полную мощь задействовать свою думающую шапочку. Он должен быть предельно хладнокровным. Хладнокровным, как Джордж. Хладнокровным, как Джон Челцман в тот день на автостанции, когда они собирались сбежать в Бостон. Ты должен использовать свои мозги. Должен использовать свою голову. Конечно, нужно обставить все так, будто он — член банды. Тогда они не смогут схватить его, когда он будет забирать выкуп. Если схватят, он скажет, что они должны его отпустить, а не то его подельники убьют ребенка. Ему придется блефовать. Черт, обвести их вокруг пальца. — Вот такой у нас расклад, — прошептал он. — Правильно, Джордж? Он смял второй листок и опять принялся вырезать буквы.
РЕБЕНОК У НАШЕЙ БАНДЫ. ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ВНОВЬ УВИДЕТЬ ЕГО ЖИВЫМХорошо. То, что надо. Блейз какое-то время восхищался плодами своего труда, потом пошел проверить младенца. Тот спал, повернув голову, подложив маленький кулачок под щеку. Ресницы у него были очень длинные, темнее волос. Блейзу он нравился. Он никогда бы не подумал, что такой вот обезьяныш может быть красивым, но этот — был. — Ты — жеребец, Джо. — И он потрепал ребенка по волосам. Рука Блейза размером превосходила голову Джо. Блейз вернулся к распотрошенным журналам, газетам, вырезкам, которые лежали на столе. Какое-то время думал, пробуя на вкус мучную пасту. Потом принялся за работу.
РЕБЕНОК У НАШЕЙ БАНДЫ. ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ВНОВЬ УВИДЕТЬ ЕГО ЖИВЫМ, СОБЕРИТЕ $$ 1 МИЛЛИОН $$ НЕМЕЧЕНЫМИ КУПЮРАМИ, ПОЛОЖИТЕ В ЧЕМОДАН И ДЕРЖИТЕ НАГОТОВЕ, ЧТОБЫ ПЕРЕДАТЬ В ЛЮБОЙ МАМЕНТ. ИСКРИНЕ ВАШИ, ПОХИТИТЕЛИ ДЖО ДЖЕРАРДА-4Вот. Что-то им это скажет, но не очень много. И дает ему время. Чтобы продумать план. Он нашел грязный, мятый конверт, положил в него письмо, потом наклеил буквы на сам конверт:
ДЖЕРАРДАМ ОКОМА ВАЖНО!Он еще не знал, как отправит письмо. Ему не хотелось снова оставлять ребенка с Джорджем, и он боялся еще раз воспользоваться краденым «фордом», но при этом понимал, что нельзя отправлять письмо из Апекса. С Джорджем все было бы гораздо проще. Он сидел бы дома и занимался ребенком, тогда как Джордж — всем остальным. Он бы с удовольствием кормил Джо, переодевал его и все такое. С большим удовольствием. Ему это нравилось. Что ж, все это не имело ровно никакого значения. До завтрашнего утра почту забирать не будут, так что у него было время составить план. Или вспомнить план Джорджа. Он поднялся, опять проверил малыша, сожалея о том, что телевизор сломался. Иногда из телевизора можно почерпнуть хорошие идеи. Джо все спал. Блейзу уже хотелось, чтобы ребенок проснулся, и он мог с ним поиграть. Вызвать у него улыбку. Когда Джо улыбался, он выглядел настоящим мальчуганом. И теперь он был одет, так что Блейз мог не опасаться, что его окатят мочой. Однако младенец спал, и с этим Блейз ничего не мог поделать. Он выключил радио, пошел в спальню, чтобы строить планы, и заснул сам. Перед тем как заснул, у него мелькнула мысль, что ему хорошо. Впервые после смерти Джорджа он почувствовал, что ему хорошо.
«СОБСТВЕННОСТЬ «БРАНСУИКСКИХ ДРАКОНОВ»».— Джо, — позвал кто-то. — Джо… Джо! Блейз повернулся, попытался понять, кто говорит. И увидел ту женщину, все в той же ночной рубашке, из кружевного выреза которой практически вываливались ее дойки. Красивую молодую мать Джо. Его охватил ужас. Сейчас она его увидит. Не может не увидеть. А увидев, отнимет у него малыша. Он крепче прижал к себе Джо, словно тем самым мог гарантировать, что ребенок останется у него. Маленькое тельце было теплым и вселяющим уверенность. Прижимая мальчика к груди, Блейз чувствовал, как стучит его сердечко. — Вон он! — закричала миссис Джерард. — Это он, мужчина, который украл моего младенца! Схватите его! Поймайте его! Верните мне мою крошку! Люди начали оборачиваться. Блейз находился рядом с каруселью, и громкая, быстрая музыка рвала барабанные перепонки. Отражалась от стен павильонов и эхом возвращалась к карусели. — Остановите его! Остановите этого мужчину! Остановите похитителя младенцев! Мужчина с татуировкой и прилизанными, зачесанными назад волосами направился к нему, и вот теперь наконец-то Блейз смог перейти на бег. Но центральная аллея вдруг удлинилась. Уходила на мили и мили, эта бесконечная Магистраль развлечений. И они все бежали за ним: мальчик с родимым пятном на щеке, негритянка в блондинистом парике, толстяк в бермудских шортах. А механический клоун хохотал и хохотал. Блейз пробежал мимо другого зазывалы, который стоял возле гиганта, одетого во что-то, напоминающее звериную шкуру. На щите над его головой указывалось, что он — человек-леопард. Зазывала поднес микрофон ко рту и заговорил. Голос его, усиленный динамиками, покатился по центральной аллее, как раскат грома: — Спешите, спешите, спешите! Вы еще можете увидеть Клайтона Блейсделла-младшего, известного похитителя младенцев! Положи ребенка на землю, парень! Он прямо перед вами, друзья, прибыл из «Апекса», рядом с которым живет на Палмер-роуд, а в сарае у его дома стоит краденый автомобиль! Спешите, спешите, спешите, посмотрите на живого похитителя младенцев, прямо здесь… Блейз прибавил скорости, воздух с всхлипами врывался и вырывался из груди, но преследователи приближались. Он оглянулся и увидел, что погоню возглавляет мать Джо. Ее лицо менялось. Лицо бледнело, за исключением губ. Они становились все краснее. Из-под верхней губы вылезали растущие зубы. Пальцы заканчивались ярко-алыми когтями. Она превращалась в невесту Йорги. — Схватите его! Поймайте его! Убейте его! Этого похитителя младенцев! А потом Джордж зашипел ему из теней: — Сюда, Блейз! Быстро! Шевелись, черт побери! Он свернул на голос и очутился в «Зеркальном лабиринте». Аллея разбилась на тысячи искривленных дорожек. Ударяясь о стены, он продвигался по узкому коридору, тяжело дыша, словно загнанный пес. А потом Джордж возник перед ним (и позади него, и по бокам), чтобы сказать: — Скажи им, пусть они бросят их с самолета, Блейз. С самолета. Заставь бросить их с самолета. — Я не могу выбраться отсюда, — простонал Блейз. — Джордж, помоги мне выбраться отсюда. — Это я и пытаюсь сделать, ослиная жопа! Заставь бросить их с самолета! Они находились у лабиринта, всматривались в него, но из-за зеркал создавалось полное ощущение, что они вокруг него. — Схватите похитителя младенцев! — визжала жена Джерарда. Зубы ее стали огромными. — Помоги мне, Джордж. Вот тут Джордж улыбнулся. И Блейз увидел, что его зубы тоже стали длинными, слишком длинными. — Я тебе помогу. Дай мне ребенка. Но Блейз не отдал. Блейз попятился. Миллион Джорджей надвинулись, протягивая руки, чтобы отнять младенца. Блейз повернулся и бросился в другой сверкающий коридор. Его кидало от стены к стене, как шарик для пинбола, а он старался уберечь Джо от ударов. В таком месте малышу делать было нечего.
ТЕМ ЛЮДЯМ, У КОТОРЫХ НАХОДИТСЯ НАШ РЕБЕНОК! МЫ ВЫПОЛНИМ ЛЮБЫЕ ТРЕБОВАНИЯ ПРИ ОДНОМ УСЛОВИИ: ВЫ ДОЛЖНЫ ПРЕДСТАВИТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ЧТО ДЖО ЕЩЕ ЖИВ. У НАС ЕСТЬ ГАРАНТИИ ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ (ФБР), ЧТО ОНО НЕ БУДЕТ ВМЕШИВАТЬСЯ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ВАМИ ВЫКУПА. НО МЫ ДОЛЖНЫ ПОЛУЧИТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ЧТО ДЖО ЖИВ! ОН ЕСТ ТРИ РАЗА В ДЕНЬ, КОНСЕРВИРОВАННЫЕ ОБЕДЫ ДЛЯ МЛАДЕНЦЕВ И ОВОЩИ, ПОСЛЕ ЧЕГО ВЫПИВАЕТ 1/2 БУТЫЛОЧКИ. СМЕСЬ, КОТОРУЮ ОН ПЬЕТ, СОСТОИТ ИЗ КОНСЕРВИРОВАННОГО МОЛОКА И КИПЯЧЕНОЙ СТЕРИЛИЗОВАННОЙ ВОДЫ В ПРОПОРЦИИ 1:1. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ПРИЧИНЯЙТЕ ЕМУ ВРЕДА, ПОТОМУ ЧТО МЫ ВСЕ ОЧЕНЬ СИЛЬНО ЕГО ЛЮБИМ. ДЖОЗЕФ ДЖЕРАРД IIIБлейз закрыл газету. От прочтения «Обращения» ему стало дурно, совсем как от песни Лоретты Линн о хорошей девушке, которая решила стать плохой. — Эй, Джо, бу-бу, — раздался из спальни голос Джорджа, и Блейз аж подпрыгнул от неожиданности. — Ш-ш-ш, ты его разбудишь. — Хрен с два. Он не может меня слышать. — Ох. — Блейз сообразил, что так оно и есть. — Что такое «в пропорции», Джордж? Тут сказано, что смесъ нужно делать в пропорции один чего-то к одному. — Не важно, — ответил Джордж. — Они действительно о нем тревожатся, верно? «Он ест три раза в день, после чего выпивает половину бутылочки… не причиняйте ему вреда, потому что мы его очень, очень любим». Да, розовые сопли на куче розового дерьма. — Послушай… — начал Блейз. — Нет, не буду слушать! Не говори мне «послушай»! Он — все, что у них есть, так? Он, и еще сорок миллионов гребаных гринов! Надо бы взять деньги, а потом отослать им ребенка, порубленного на куски. Сначала мизинец, потом большой палец ноги, потом… — Джордж, заткнись! Блейз рукой хлопнул себя по рту, в шоке. Он только что велел Джорджу заткнуться. О чем он думал? Что с ним? — Джордж? — Нет ответа. — Джордж, извини. Просто не следовало тебе говорить такого, ты понимаешь. — Он попытался улыбнуться. — Мы должны отдать ребенка живым, так? Как и планировали. Так? Нет ответа, и теперь Блейза начала охватывать настоящая паника. — Джордж? Джордж, что не так? Джордж долго, долго не отвечал. А потом до Блейза донеслось, так тихо, что он, возможно, этого и не услышал, так тихо, что, возможно, словами Джорджа стала мелькнувшая в голове мысль: «Тебе придется оставить его со мной, Блейз. Рано или поздно». Блейз вытер рот ладонью. — Лучше бы тебе ничего ему не делать, Джордж. Лучше бы ничего. Я тебя предупреждаю. Нет ответа. К девяти утра Джо проснулся и, переодетый и накормленный, играл на кухонном полу. Блейз сидел за столом и слушал радио. Он убрал обрезки газет и затвердевшую пасту, так что теперь на столе лежало только его письмо Джерардам. Он пытался решить, как же его отправить. Новости Блейз прослушал уже трижды. Полиция арестовала мужчину, которого звали Чарльз Виктор Притчетт, здоровяка из округа Арустук, которого месяцем раньше уволили с лесопилки. Потом его отпустили. Вероятно, этот костлявый Уолш, гребаный охранник, не признал в нем водителя «форда», догадался Блейз. Жаль. Хороший подозреваемый мог на какое-то время облегчить ему жизнь. Он нервно ерзал в кресле. Нужно же сдвинуть это похищение с места. Он должен найти способ отослать письмо. Они знают, как он выглядит, они знают, какой у него автомобиль. Знают даже цвет автомобиля… и все из-за этого мерзавца Уолша. Голова у него работала медленно, с трудом. Он встал, сварил еще кофе, вновь достал газету. Хмурясь, всмотрелся в полицейский рисунок. Большое, с квадратной челюстью, лицо. Широкий плоский нос. Густые волосы, давно не стриженные (последний раз его стриг Джордж, воспользовавшись кухонными ножницами). Глубоко посаженные глаза. Только намек на мощную шею — вероятно, они и вообразить не могли, какие у него габариты. Люди никогда не могли такого себе представить, когда он сидел, потому что ноги были самой длинной частью его тела. Джо начал плакать, и Блейз согрел бутылочку. Младенец оттолкнул ее, поэтому Блейз посадил его себе на колени. Малыш сразу успокоился и принялся разглядывать мир с новой, куда более высокой позиции: три вырезанные из журналов фотографии красоток на дальней стене, засаленный асбестовый экран, прикрученный к стене за плитой, окна, грязные изнутри и с морозными узорами снаружи. — Не очень-то похоже на тот дом, откуда ты пришел, а? — спросил Блейз. Джо улыбнулся, затем попытался рассмеяться, еще так неумело, вызвав улыбку и у Блейза. У малыша уже прорезались два зуба, только-только приподнялись над десной. Блейз задался вопросом, а вдруг режутся и другие, доставляя ему неприятные ощущения. Джо часто жевал пальчики и иногда вскрикивал во сне. Теперь у него изо рта потекли слюни, и Блейз вытер их старой бумажной салфеткой, которую выудил из кармана. Он не мог снова оставить младенца на Джорджа. Джордж вроде бы ревновал или что-то в этом роде. Джордж словно хотел… Он, должно быть, весь напрягся, потому что Джо развернулся и посмотрел на него с таким забавным вопросительным выражением на лице, будто говорил: «Что такое, дружище?» Блейз этого не заметил, потому что… речь шла о том… теперь он был Джорджем. И получалось, что какая-то его часть хотела… Вновь он отпрянул от этой мысли, и тут же его мятущийся мозг нашел, за что ухватиться. Если он куда-то ехал, значит, Джордж ехал туда же. Если он теперь Джордж, это был совершенно логичный вывод. «А» ведет к «Б», просто, как ясный день, сказал бы Джонни Челцман. Если он уезжал, уезжал и Джордж. А это означало, что во время его отсутствия Джордж не мог причинить Джо вреда, как бы ему того ни хотелось. Внутреннее напряжение ослабло. Его по-прежнему не радовала перспектива оставить ребенка одного, но лучше уж пусть малыш побудет один, чем с человеком, который может причинить ему вред… и потом, письмо нужно отправить. А кроме Блейза, никто не мог этого сделать. И ему, конечно, следовало изменить внешность, раз уж у них был этот рисунок и все такое. Все равно что натянуть на лицо черный чулок, только обойдясь без лишних атрибутов. Но как? К нему пришла идея. Не озарила, а пришла, медленно. Поднялась из глубин сознания, как пузырь поднимается на поверхность жидкой грязи. Блейз положил Джо на пол, сам прошел в ванную. Достал ножницы и полотенце. Потом взял из шкафчика-аптечки электробритву Джорджа, «Норелко». Там она пролежала со дня его смерти, с накрученным на нее шнуром. Волосы он отстригал длинными прядями, пока не остался короткий ежик. Потом включил «Норелко» и сбрил остальное. Водил бритвой по черепу, пока та не стала горячей, а кожа на голове не порозовела от раздражения. С любопытством всмотрелся в свое отражение в зеркале. Вмятина на лбу стала заметно больше, впервые за долгие годы ее даже частично не закрывали волосы, и выглядела она ужасно. Такая глубокая, что в ней уместилась бы чашка кофе, если б он лежал на спине. Но теперь, по мнению Блейза, он не очень-то напоминал безумного похитителя детей с полицейского рисунка. Скорее, выглядел иностранцем, из Германии, или Берлина, или откуда-то еще. Только глаза остались теми же. И что будет, если его выдадут глаза? — У Джорджа есть солнцезащитные очки, — вспомнил Блейз. — Это выход… верно? С одной стороны, он отдавал себе отчет, что выглядит даже более подозрительным, чем прежде, но, с другой — может, и нет. И потом, что еще он мог сделать? Уменьшить рост точно не получилось бы. Оставалось лишь одно: заставить внешность работать на него, а не против. Конечно, он не понимал, что, пожалуй, поработал над изменением образа даже получше Джорджа, не понимал, что нынешний Джордж — продукт его подсознания, яростного, наполовину безумного, которое существовало под наружным слоем глупости. Долгие годы он полагал себя тупицей, принимая собственную глупость как непременный элемент жизни вроде вмятины во лбу. И тем не менее какая-то часть мозга продолжала функционировать глубоко внутри, под сильно поврежденным наружным слоем. Продолжала функционировать в полном соответствии с инстинктом выживания, свойственным живым существам. Точно так же личинки, черви, микробы продолжают жить под поверхностью полностью выгоревшего луга. Эта часть помнила все. Каждую нанесенную обиду, каждый случай жестокого обращения, каждую пакость, с которой он сталкивался в этом мире. Он прошел немалую часть лесной дороги от Апекса, когда огромный, старый, под завязку загруженный лесовоз нагнал его и остановился рядом. За рулем сидел небритый мужчина в клетчатой шерстяной куртке, из-под которой выглядывала теплая нижняя рубашка. — Залезай! — крикнул он. Блейз вскочил на подножку, с нее перебрался в кабину. Поблагодарил водителя. Тот кивнул. — Тебе в Уэстбрук? Блейз поднял сжатые в кулаки руки, оттопырив большие пальцы. Водитель переключил передачу, и лесовоз тронулся с места. Хотя, похоже, не очень-то и охотно. — Видел тебя раньше? — прокричал водитель, перекрывая рев мощного двигателя. Стекло в его окне было разбито, так что холодный январский воздух, врываясь в кабину, боролся с теплым, из обогревателя. — Живешь на Палмер-роуд? — Да! — прокричал в ответ Блейз. — Джимми Каллэм раньше там жил. — Водитель предложил Блейзу невероятно измятую пачку «Лаки страйк». Блейз взял сигарету. — Хороший парень, — кивнул Блейз. Его начисто выбритую голову скрывала красная вязаная шапочка. — Уехал на юг, наш Джимми. Слушай, а твой друг еще с тобой? Блейз догадался, что водитель спрашивает о Джордже. — Нет. Нашел работу в Нью-Хэмпшире. — Да? Эх, нашел бы он там работу и мне. Они перевалили вершину холма и покатились вниз, набирая скорость. Кабину немилосердно трясло на разбитой дороге. У Блейза возникло ощущение, что незаконный груз подталкивает их сзади. Он и сам водил перегруженные лесовозы. Однажды вез в Массачусетс рождественские ели, суммарный вес которых на полтонны превосходил разрешенный предел. Раньше его это никогда не беспокоило, но теперь ситуация изменилась. Потому что только он стоял между Джо и смертью. После того как они выбрались на асфальтированную дорогу, водитель упомянул про похищение ребенка. Блейз напрягся, но не сильно удивился. — Когда они найдут парня, который похитил этого малыша, им следует повесить его за яйца, — предложил водитель, с дьявольским скрежетом врубая третью передачу. — Пожалуй, — откликнулся Блейз. — Это такое же безобразие, как и захваты самолетов. Помнишь о них? — Да. — Блейз ничего не помнил. Водитель выбросил окурок в окно, тут же закурил следующую сигарету. — Это нужно прекратить. Они должны ввести смертную казнь для таких, как этот. Может, и расстреливать их. — Ты думаешь, они поймают этого парня? — спросил Блейз. У него начало складываться ощущение, что он — шпион в каком-то фильме. — А у Папы Римского высокая шапка? — спросил водитель, сворачивая на шоссе № 1. — Кажись, да. — Я хочу сказать, это ясно без слов. Разумеется, они его поймают. Всегда ловят. Но вот ребенок погибнет. Помяни мое слово. — Ну, я так не думаю. — Не думаешь? А я знаю. Вся эта идея — чистое безумство. Похищение детей в наши дни? ФБР пометит все купюры, или перепишет серийные номера, или поставит на них невидимые глазу значки, которые проступают только под ультрафиолетовым светом. — Наверное, да. — Блейз встревожился. Он-то совершенно об этом не думал. Однако, если он собирался продать деньги в Бостоне, парню, которого знал Джордж, какое это имело значение. И Блейз начал успокаиваться. — Ты думаешь, этих Джерардов действительно можно раскрутить на миллион баксов? Водитель присвистнул. — Они просят так много? В тот момент Блейз с радостью откусил бы свой язык и проглотил его. — Да, — сказал он и подумал: «Ох, Джордж». — Это что-то новое, — заметил водитель. — В утренней газете ничего об этом не написали. Ты услышал по радио? — Убей его, Блейз, — ясно и отчетливо сказал Джордж. Водитель приложил руку к уху. — Что? Я не расслышал. — Да, слышал по радио. — Блейз смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Большие руки, сильные. Одна из них сломала шею колли, а ведь он тогда был еще ребенком. — Они смогут получить такой выкуп, — водитель выбросил в окно окурок второй сигареты и закурил третью, — а вот потратить — нет. Нет, сэр. Никогда. Они ехали по шоссе № 1 мимо замерзших болот и закрытых на зиму садков, где выращивали моллюсков. Водитель не хотел выезжать на платную автостраду с расположенными на ней пунктами взвешивания. Блейз прекрасно его понимал. «Если я ударю его в шею, в адамово яблоко, он проснется на небесах до того, как поймет, что умер, — подумал Блейз. — А потом я смогу перехватить руль и перетащить его сюда, на пассажирское сиденье. Любой, кто увидит его, подумает, что он решил немного вздремнуть. Бедняга, решат они, наверное, сидел за баранкой всю…» — …надо? — Что? — переспросил Блейз. — Я говорю, тебе куда надо? Забыл. — А. В Уэстбрук. — В миле отсюда я сворачиваю на Мара-роуд. Встречаюсь с приятелем, знаешь ли. — Да, конечно. «Ты должен сделать это сейчас, Блейзер, — сказал Джордж. — Подходящее место, подходящее время. Вот такой у нас расклад». Блейз повернулся к водителю. — Еще сигаретку? — спросил тот. — Будешь? — И склонил голову набок. Подставляя шею. Блейз напрягся. Руки, лежащие на коленях, дернулись. — Нет, — ответил он. — Хочу завязать. — Да? Это правильно. Кабина холодная, как сиська ведьмы. — Водитель чуть сменил позу, готовясь к повороту. Внизу раздалась серия взрывов: двигатель плюнул горючим в проржавевший глушитель. — Обогреватель на последнем издыхании. Радиоприемник сломался. — Хуже некуда. — В горло Блейзу словно швырнули пригоршню пыли. — Да-да, жизнь уходит, а потом ты умираешь. — Водитель нажал на педаль тормоза. Раздался жуткий скрип, словно души грешников кричали от невыносимой боли. — Тебе придется спрыгнуть на ходу. Прости, но на подъеме она глохнет на первой! — Конечно. — Теперь, когда желание убить появилось и прошло, Блейза мутило. И он боялся. Жалел о том, что повстречался с этим парнем. — Передавай привет своему другу, когда увидишь его. — Водитель переключил передачу, и перегруженный лесовоз свернул, как предположил Блейз, на Мара-роуд. Блейз открыл дверцу, спрыгнул на промерзлую обочину, захлопнул дверцу. Водитель нажал на клаксон, и лесовоз, выпустив облако сизого дыма, покатил к вершине холма. Скоро остался только звук, потом стих и он. Блейз зашагал по шоссе № 1, засунув руки в карманы. Он находился в южном пригороде Портленда и через милю или две добрался до большого торгового центра с магазинами и кинозалами. Напротив прачечной «Чистая стирка» увидел почтовый ящик и бросил в него письмо с требованием выкупа. В прачечной стоял автомат по продаже газет. Блейз вошел, чтобы купить сегодняшний номер. — Посмотри, мама! — воскликнул маленький ребенок, мать которого выгружала белье из стиральной машины. — У того человека дыра в голове! — Тихо, — одернула его мать. Блейз улыбнулся мальчишке, который тут же спрятался за ногу матери и принялся разглядывать его из этого безопасного убежища. Блейз купил газету и вышел из прачечной. Пожар в отеле сместил историю о похищении младенца в нижнюю часть первой страницы, но его портрет остался. Заголовок гласил:
«ПОИСКИ ПОХИТИТЕЛЕЙ ПРОДОЛЖАЮТСЯ».Блейз сунул газету в задний карман. Ни на что она не годилась. Пересекая автостоянку, заметил старый «мустанг» с ключом в замке зажигания. Не раздумывая, сел за руль и уехал.
«УМСТВЕННО ОТСТАЛЫЙ».Стерлинг нашел весьма занимательными подробности мошенничества. Участвовали в нем здоровяк в инвалидном кресле и мужчина небольшого роста, который это самое кресло толкал. Этот господин представлялся как преподобный Гэри Кроуэлл (почти наверняка Рэкли). Преподобный Гэри (так он себя называл) заявлял, что собирает деньги на христианский марш в Японии. Если лохушек (трюк рассчитывался на пожилых дам с небольшим банковским счетом) не удавалось убедить в необходимости пожертвования, преподобный Гэри сотворял чудо. Именем Иисуса приказывал здоровяку подняться с кресла и пойти. Еще более забавными показались Стерлингу обстоятельства ареста. Восьмидесятилетняя старушка по имени Арлен Меррилл проявила завидную бдительность и вызвала полицию, пока «преподобный» Гэри и его «ассистент» находились в гостиной. Потом вернулась к ним, чтобы разговорами задержать до приезда копов. Преподобный Гэри почуял неладное и смылся. Блейсделл остался. В своем рапорте коп, который проводил арест, записал: «Подозреваемый сообщил, что не мог убежать, поскольку его еще не излечили». Стерлинг обдумал имеющуюся в его распоряжении информацию и решил, что похитителей все-таки двое. Как минимум двое. Рэкли не мог не участвовать в этом деле, потому что такой тупица, как Блейсделл, конечно же, не сумел бы провернуть все сам. Он снял трубку, позвонил, задал вопрос. Несколькими минутами позже ему перезвонили, и ответ его удивил и озадачил. Джордж Томас «Хриплый» Рэкли умер в прошлом году. Его нашли зарезанным в районе Портлендских доков, неподалеку от притона, в котором, по сведениям полиции, незаконно играли в карты и кости. Дерьмо. Значит, Блейсделл работал с кем-то еще? И этот человек играл роль мозгового центра, как раньше — Рэкли? Иначе и быть не могло, не так ли? К семи вечера вся правоохранительная система штата искала Клайтона Блейсделла-младшего. К тому времени Джерри Грин из Горэма обнаружил кражу своего старого «мустанга». Через сорок с небольшим минут автомобиль уже значился в списке угнанных. Примерно в то же время полицейское управление Уэстбрука сообщило Стерлингу телефонный номер женщины, которую звали Джорджия Кингсбери. Миссис Кингсбери читала вечернюю газету, когда ее сын, увидев полицейский рисунок, спросил: «Разве не этот дядя заходил в прачечную? А почему у него нет дырки на лбу?» Как миссис Кингсбери доверительно сообщила Стерлингу: «Я взглянула на рисунок и сказала: «Господи»». В 7.4 °Cтерлинг и Гранджер приехали в дом Кингсбери. Они показали матери и сыну фотографию Клайтона Блейсделла-младшего, сделанную в полицейском участке при задержании. Фотография была нечеткой, но Кингсбери сразу признали того мужчину. Стерлинг уже понял, что те, кто хоть раз видел Блейсделла, запоминали его надолго. И мысль о том, что этот здоровяк стал последним, кого увидела Норма Джерард в доме, где прожила всю жизнь, вызывала у Стерлинга ярость. — Он мне улыбнулся, — ввернул мальчик. — Это хорошо, сынок, — ответил Стерлинг и взъерошил ему волосы. Мальчик отпрянул. — У вас холодная рука. — Тебе не кажется странным, что большой босс посылает такого парня закупать все необходимое для малыша? — спросил в автомобиле Гранджер. — Парня, которого так легко запомнить? Подумав над вопросом коллеги, Стерлинг решил, что да, что-то тут не складывается, но оптовые закупки Блейсделла говорили о другом, более оптимистичном, на чем он и предпочел сосредоточиться. Похитители закупали все необходимое для ребенка, потому что не собирались его убивать, во всяком случае сразу. Гранджер все смотрел на него, ожидая ответа. — Кто знает, почему эти бандиты поступают так, а не иначе. Поехали, не будем терять времени. В 8.05 вечера все правоохранительные органы, как местные, так и штата, получили сообщение о том, что один из похитителей — точно Блейсделл. В 8.2 °Cтерлингу позвонил патрульный Пол Хэнском из дорожной полиции Портленда. Хэнском доложил, что «мустанг» модели 1970 г. был украден с автостоянки того же торгового центра, где Джорджия Кингсбери видела Блейсделла, и примерно в то же время. Он хотел знать, считает ли ФБР необходимым сообщить об этом всем заинтересованным ведомствам. Стерлинг ответил, что ФБР очень даже «за». Теперь Стерлинг решил, что знает ответ на вопрос агента Гранджера. И очень простой ответ. Мозговой центр операции был, конечно, поумнее Блейсделла (достаточно умен, чтобы успешно провести само похищение плюс обеспечить уход за ребенком), но не семи пядей во лбу. И теперь оставалось только ждать, пока сеть стянется вокруг похитителей, и надеяться… Но Алберт Стерлинг решил, что может сделать кое-что еще. В 22.15 он пошел в туалет и проверил все кабинки. Никого. Его это не удивило. Отделение было маленьким, провинциальный прыщ на заду ФБР. Опять же время позднее. Стерлинг зашел в одну из кабинок, упал на колени, сложил руки перед собой, как в детстве. — Господи, это Алберт. Если младенец еще жив, пожалуйста, присмотри за ним, хорошо? И если я подберусь достаточно близко к мужчине, который убил Норму Джерард, прошу, позволь ему сделать нечто такое, что даст мне повод убить этого сукина сына. Спасибо. Я молюсь во имя Твоего Сына, Иисуса Христа. А поскольку мужской туалет по-прежнему пустовал, он помолился и Деве Марии, решив, что хуже не будет.
«ВХОД ВОСПРЕЩЕН ПО ПРИКАЗУ ШЕРИФА ОКРУГА КАМБЕРЛЕНД».На второй:
«ПО ВОПРОСАМ ПОКУПКИ ИЛИ АРЕНДЫ ОБРАЩАТЬСЯ В «ДЖЕРАЛЬД КЛАТТЕРБАК РИЭЛТИ», КАСЛ-РОК, ШТАТ МЭН».Блейз завел двигатель, двинул «мустанг» вперед на первой передаче. Колеса норовили прокрутиться, и ему приходилось поворачивать руль чуть влево, чтобы двигаться прямо, но маленький автомобиль еще соглашался служить и медленно прокладывал путь к восточной стене главного корпуса. Небольшой промежуток отделял главный корпус от длинного низкого склада. Туда Блейз и направил «мустанг», полностью вдавливая в пол педаль газа, чтобы заставить автомобиль двигаться. А когда выключил двигатель, установилась оглушающая тишина. И Блейзу не требовалось подсказки, чтобы понять: «мустанг» отслужил свой срок. Во всяком случае, он ему уже ничем помочь не сможет. Нашел свою последнюю стоянку как минимум до весны. Блейз задрожал, но не от холода. Он чувствовал, что вернулся домой. Чтобы остаться. Он выбил дверь черного хода и занес в дом Джо, завернутого в три одеяла. Казалось, что внутри даже холоднее, чем снаружи. Стены, и те дышали холодом. Блейз отнес малыша в кабинет Мартина Кослоу. Имя и фамилию соскребли с панели из матового стекла, а из комнаты за дверью вынесли всю обстановку. И присутствия Закона в ней более не чувствовалось. Блейз попытался вспомнить, кто пришел после Кослоу, но не смог. Его самого к тому времени в «Хеттон-хаузе» уже не было. Он отправился в «Норт-Уиндем», куда попадали плохие парни. Блейз положил Джо на пол и принялся обследовать здание. Нашел несколько парт, какие-то деревяшки, мятую бумагу. Набрал охапку, принес в кабинет, растопил маленький камин в стене. После того, как огонь разгорелся, и Блейз убедился, что тяга есть и дым уходит в трубу, он вернулся к «мустангу», начал его разгружать. К полудню Блейз обустроился на новом месте. Младенец лежал в колыбельке, все еще спал (хотя чувствовалось, что вот-вот проснется). Его подгузники и консервированные обеды Блейз разложил по полкам. Для себя нашел стул. Два одеяла, раскатанные в углу, служили кроватью. В комнате стало теплее, но холод никуда не делся. Он сочился из стен, им тянуло из-под двери. Так что ребенка предстояло и дальше держать закутанным в одеяла. Блейз надел куртку и вышел из комнаты. Сначала пошел на дорогу, чтобы поправить цепь. Порадовался, что замок, пусть и сломанный, удерживает цепь на месте. А чтобы понять, что он сломан, требовалось приглядеться. Потом вернулся к разбитым главным воротам. Какие-то доски вернул на место, воткнул в снег (и уже сильно вспотел), но выглядело все дерьмово. Если бы кто-то появился поблизости, у него определенно возникли бы проблемы. Блейз, конечно, был тупицей, но не до такой степени, чтобы этого не понимать. Когда он поднялся в бывший директорский кабинет, Джо проснулся и кричал во весь голос. Теперь его крики не ужасали Блейза, как прежде. Он переодел ребенка, надел на него маленькую курточку, положил на пол, чтобы тот немного подвигал ручками-ножками. Пока Джо пытался ползти, Блейз открыл мясной обед. Не смог найти чертову ложку (хотя со временем она обязательно бы нашлась, как находится большинство вещей), поэтому ему пришлось кормить ребенка с кончика пальца. Блейз обрадовался, увидев, что ночью у Джо прорезался еще один зуб. Теперь их было целых три. — Извини, что обед холодный, — сказал Блейз. — Но мы что-нибудь придумаем, правда? Температура обеда Джо не волновала. Он жадно ел. Потом, когда закончил, начал плакать от боли в животе. Блейз знал, что у малыша болит животик. Он уже научился различать плач, вызванный болью в животе, режущимися зубками, усталостью. Положил Джо на плечо, походил с ним по комнате, поглаживая по спине, говоря ласковые слова. Потом с плачущим Джо на руках вышел в холодный коридор. Младенец начал дрожать, не переставая плакать. Блейз вернулся в директорский кабинет, завернул мальчика в одеяло, край набросил на голову, как капюшон. Поднялся на третий этаж и вошел в кабинет № 7, где он и Мартин Кослоу впервые встретились на уроке арифметики. Здесь остались три парты, сваленные в угол. На верхней, среди вырезанных сердец, мужских и женских половых органов, предложений отсосать и нагнуться, Блейз увидел инициалы КБ, печатные буквы, вырезанные его рукой. Как зачарованный, снял перчатку и провел пальцами по древним канавкам в дереве. Мальчик, которого он едва помнил, сидел за этой самой партой. Невероятно. И каким-то странным образом ему вспомнилась одинокая птица на телефонном проводе, грустный образ. Канавки были очень старыми, края давно закруглились. Дерево растворило в себе эти инициалы, они стали его частью. Он вроде услышал смешок у себя за спиной и развернулся. — Джордж? Нет ответа. Слово отразилось от стен, эхом прилетело назад. Будто дразнило его. Говорило, что не будет никакого миллиона, ничего не будет, кроме этой комнаты. Комнаты, где он знал только унижение и страх. Комнаты, где он доказал свою неспособность учиться. Джо дернулся у него на плече и чихнул. Нос малыша покраснел. Он опять заплакал. Плач казался таким тихим в этом холодном и пустом доме. Мерзлый кирпич словно впитывал его в себя. — Ну, ну, — заворковал Блейз. — Все хорошо, не надо плакать. Я здесь. Все хорошо. У тебя все в порядке. У меня все в порядке. Малыш снова дрожал, и Блейз решил отнести его в кабинет Закона. Положил в колыбельку у камина. Укутал еще в одно одеяло. — Все хорошо, милый, все хорошо. Все отлично. Но Джо плакал, пока совсем не вымотался. А вскоре после того, как заснул, пошел снег.
«КОГДА Я ЕМ, Я ГЛУХ И НЕМ»на одной и
«СЯДЬ ГОЛОДНЫМ, ВСТАНЬ СЫТЫМ»на другой. Но главным образом они смотрели на большой, написанный маслом портрет на восточной стене. Марианн Блуноут, умершей жены Гарри. Они могли полагать себя повидавшими жизнь, и в каком-то смысле это не противоречило истине, но все они были еще детьми, только-только осознающими свою принадлежность к тому или другому полу. Они инстинктивно формировали себя в тех людей, какими им предстояло прожить всю жизнь. Блуноут не собирался им в этом мешать. Когда они входили в столовую, он пожимал каждому или каждой руку. Уважительно кивал девушкам, не подавая виду, что те размалеваны, как куклы «Кьюпи»[1074]. Блейз вошел последним. Он возвышался над Блуноутом на полфута, но шаркал ногами и смотрел в пол, всей душой желая вернуться в «XX». Все было так сложно. Так ужасно. Его язык прилип к нёбу. Не глядя, он протянул руку. Блуноут ее пожал. — Господи, ну ты и здоровяк! С твоим ростом не так-то легко собирать ягоды. Блейз тупо посмотрел на него. — Хочешь водить грузовик? Блейз вытаращился на Блуноута. Что-то застряло у него в горле и не желало проваливаться вниз. — Я не умею управлять автомобилем, сэр. — Я тебя научу, — ответил Блуноут, — Это не сложно. А пока иди и поешь. Блейз прошел в столовую. Стол из красного дерева блестел. Тарелки поставили по обеим длинным сторонам. Над столом сияла люстра, совсем как в кино. Блейз сел, его бросало то в жар, то в холод. Слева от него сидела девушка, и он смутился еще больше. Всякий раз, когда он смотрел в ее сторону, взгляд цеплялся за выпирающие груди. Он пытался что-то с этим сделать, и не мог. Они просто… были. Занимали свое место в этом мире. Еду приносили Блуноут и комендантша. Они приготовили жаркое и целую индейку. На столе появилась огромная деревянная миска с салатом и три вида приправ к нему. Блюда с тушеной фасолью, с горошком, с нарезанной морковкой. И керамический котелок с картофельным пюре. Когда еда уже стояла на столе, и все уселись перед сверкающими тарелками, в столовой повисла тишина. Юноши и девушки смотрели на все эти яства и, похоже, никак не могли понять, явь это или галлюцинация. У кого-то заурчало в животе. Казалось, грузовик проехал по бревенчатому мосту. — Ладно, — подал голос Блуноут. Он сидел во главе стола, его сын Дуг — напротив. — Давайте помолимся. Все наклонили головы в ожидании молитвы. — Господи, — продолжил Блуноут, — благослови этих юношей и девушек. И благослови еду им на пользу. Аминь. Они в недоумении переглядывались, стараясь понять, шутка ли это. Аминь означало, что они могут есть, но, если так, это была самая короткая чертова благодарственная молитва в истории этого мира. — Передайте мне жаркое, — попросил Блуноут. И команда сборщиков черники навалилась на еду. На следующее утро после завтрака Блуноут и его сын подъехали к большому дому на двух двухтонных «фордах». Юноши и девушки забрались в машины, и их отвезли на первое черничное поле. В это утро девушки надели брюки. Лица опухли после сна, да и косметикой практически никто не воспользовался. Так что лица стали моложе, мягче. Начались разговоры. Поначалу все чувствовали себя неловко, но быстро освоились. Когда грузовички особенно сильно подбрасывало на ухабах, все смеялись. Официальных представлений не потребовалось. У Салли Энн Робинс оказалась пачка «Уинстона», и она поделилась со всеми. Сигарета досталась даже Блейзу, который сидел у заднего борта. Один из драчунов «Саут-Портленда» начал обсуждать эротические журналы с Той-Джемом. Как выяснилось, этот парень, Брайан Уик, приехал на ферму Блуноута, вооруженный журналом карманного формата, который назывался «Фицци». Той признал, что слышал о «Фицци» много хорошего, и они тут же договорились об обмене. Девушкам удавалось одновременно игнорировать этот разговор и выглядеть негодующими. Они прибыли. Низкие кусты черники посинели от ягод. Гарри и Дуг Блуноуты откинули задние борта, и все спрыгнули на землю. Проходы разделяли поле на длинные ряды. На низких стойках реяли белые флажки. Подъехал еще один грузовик, размером побольше, возрастом постарше. С высокими брезентовыми бортами. За рулем сидел невысокий негр, которого звали Сонни. Блейз так и не услышал, чтобы Сонни произнес хоть слово. Блуноуты выдали всем сборщикам грабли для сбора черники, с короткой ручкой и частыми зубчиками. Не получил грабель только Блейз. — Эти грабли специально сконструированы так, чтобы снимать с куста только спелые ягоды, — объяснил Гарри Блуноут. У него за спиной Сонни вылез из кабины грузовика с удочками в руках. Нахлобучил на голову соломенную шляпу и направился через поле к деревьям. Ни разу не оглянувшись. — Но, — Блуноут поднял палец, — будучи изобретением рук человеческих, они несовершенны. Срывают и часть листьев, и зеленые ягоды. Пусть это вас не волнует и не сбивает вам темп. Мы их выберем в сарае. А вы работаете здесь, поэтому на ваших заработках это никак не отразится. Понятно? Брайан и Той-Джем, которые к концу дня стали неразлучными друзьями, стояли бок о бок, скрестив руки на груди. Оба кивнули. — А теперь, чтоб вы знали, — продолжил Блуноут, и его странно-блеклые глаза блеснули. — Я получаю двадцать шесть центов за кварту. Вы получаете семь. Вроде бы я зарабатываю по девятнадцать центов на вашем поту, но это не так. После всех расходов мне остается по десять центов с кварты. На три больше, чем получаете вы. Эти три цента и называются капитализмом. Мое поле, моя прибыль, вы получаете часть. Чтоб вы знали, — повторил он. — Возражения есть? Возражений не последовало. Их загипнотизировал жаркий свет утреннего солнца. — Ладно, я нашел себе водителя, им будешь ты, Жеребец. Мне нужен учетчик. Ты, парень. Как тебя зовут? — Э… Джон. Джон Челцман. — Подойди сюда. Он помог Джону забраться в грузовик с брезентовыми бортами и объяснил, что нужно делать. В грузовике стояли ведра из оцинкованной стали, к каждому клеилась полоска белого пластыря. От Джонни требовалось бегать по полю и разносить пустые ведра всем, кто вскидывал руку. На полных он должен был писать фамилию сборщика. В кузове ведра устанавливались в гнезда специальной рамы, чтобы не перевернулись при транспортировке, и черника не просыпалась. Там же стояла и древняя грифельная доска для ведения общего счета. — Давай, сынок, — закончил Блуноут. — Построй всех и выдай им ведра. Джон покраснел, откашлялся и шепотом предложил всем выстроиться в шеренгу по одному. При этом выглядел он так, словно ждал, что сейчас на него набросятся с кулаками. Вместо этого все выстроились. Некоторые девушки повязывали голову платком или отправляли в рот пластинку жевательной резинки. Джон раздал всем ведра, написав на белой полоске фамилию каждого большими печатными буквами. Юноши и девушки выбрали себе по ряду, и дневная работа началась. Блейз стоял рядом с грузовиком и ждал. Грудь его распирала невероятная радость. Уже не один год он мечтал о том, чтобы сесть за руль. Блуноут словно прочитал тайну его сердца. Если он действительно хотел научить Блейза водить грузовик. Блуноут подошел к нему. — Как они тебя зовут, сынок? Помимо Жеребца? — Блейз, иногда. Иногда Клай. — Хорошо, Блейз, подойди сюда. — Блуноут подвел его к кабине, открыл дверцу, сел за руль. — Это трехскоростной «Интернэшнл харвестер». То есть у него три передачи для движения вперед и одна задняя. Вот эта палка, что торчит из пола — ручка переключения коробки передач. Видишь ее? Блейз кивнул. — Моя левая нога стоит на педали сцепления. Видишь? Блейз кивнул. — Нажимаешь на нее, если хочешь перейти с одной передачи на другую. Когда поставил ручку переключения в нужное положение, отпускаешь. Будешь отпускать слишком медленно, двигатель заглохнет. Отпустишь слишком быстро, рывком, рассыплешь все ягоды, твой друг шлепнется на задницу, потому что автомобиль дернется. Понимаешь? Блейз кивнул. Юноши и девушки уже чуть продвинулись по своим первым рядам. Дуг Блуноут переходил от одного подростка к другому, показывая, как лучше держать грабли, чтобы избежать мозолей. Он также показывал им, что каждое поступательное движение следует заканчивать легким поворотом кисти, тем самым сбрасывая листочки и маленькие веточки. Старший Блуноут откашлялся и сплюнул. — О передачах не волнуйся. Для начала тебе понадобятся только первая и задняя. Теперь смотри сюда, я покажу, как они включаются. Блейз наблюдал. Ему потребовались годы, чтобы освоить сложение и вычитание (перенос чисел оставался для него загадкой, пока Джон не предложил ему представлять их ведрами с водой). А вот основные навыки вождения автомобиля он усвоил за одно утро. Лишь дважды у него заглох двигатель. Позднее Блуноут сказал сыну, что никогда не видел человека, который так быстро научился выдерживать тонкий баланс между педалями сцепления и газа. Блейз услышал от него другое: «Все идет у тебя хорошо. Только не наезжай на кусты». Блейз не только учился водить автомобиль. Он также забирал полные ведра, передавал их Джону, получал от него пустые и относил сборщикам. И весь день с его лица не сходила улыбка. Счастье Блейза, как микроб, заразило всех. Около трех часов дня разразилась гроза. Подростки набились в большой грузовик, строго выполняя приказ Блуноута, смотреть, куда садятся. — За руль сяду я, — добавил он, поднимаясь на подножку. Увидел вытянувшееся лицо Блейза и улыбнулся. — Придет и твой черед, Жеребец… то есть Блейз. — Хорошо. А где Сонни? — Готовит обед, — ответил Блуноут, выжав педаль сцепления и включив первую передачу. — Свежую рыбу, если нам повезет; мясное жаркое, если нет. Поедешь со мной в город после обеда? Блейз кивнул, от счастья не в силах вымолвить ни слова. В тот вечер он вместе с Дугласом наблюдал, как Гарри Блуноут торговался с покупателем из «Федерал фудс, инк.» и получил-таки свою цену. Когда поехали домой, за руль «форда» сел Дуглас. Все молчали. Глядя на дорогу, бегущую под лучами фар, Блейз подумал: «Я куда-то иду». Потом подумал: «Я куда-то пришел». Первая мысль наполнила его счастьем. От второй счастье захлестнуло его с головой, даже захотелось плакать. Дни складывались в недели, ничем не отличаясь друг от друга. Ранний подъем. Плотный завтрак. Работа до полудня. Плотный ленч в поле (Блейз мог съесть четыре сандвича, и никто не говорил ему ни слова). Работа до послеполуденной грозы или до того момента, как Сонни звонил в большой бронзовый обеденный колокол. Его гулкие удары далеко разносились по жаркому дню, напоминая звон, который слышишь в ярком сне. Блуноут начал разрешать Блейзу ездить на поле и обратно по второстепенным дорогам. Грузовик он водил все лучше, выказывая просто гениальные способности. Ни единожды не рассыпал ни одного из контейнеров с ягодами, установленных в деревянную решетку. После обеда часто ездил в Портленд с Гарри и Дугласом и наблюдал, как Гарри продает чернику представителям различных продовольственных компаний. Июль исчез, скрылся там, куда уходят закончившиеся месяцы. Минула половина августа. До конца лета оставалось совсем ничего. Мысли об этом вызывали у Блейза грусть. Скоро возвращение в «Хеттон-хауз». Потом зима. Блейз с ужасом думал об еще одной зиме в «Хеттоне». Он понятия не имел о том, как сильно приглянулся Гарри Блуноуту. Большой мальчик был прирожденным миротворцем, и никогда сбор ягод не шел так хорошо. Лишь однажды подрались двое мальчишек. Обычно драк бывало не меньше шести. Генри Жиллетт обвинил другого парня из «Саут-Портленда» в жульничестве при игре в «очко» («очко» — не покер, так что запрет Блуноута формально не нарушался). Блейз просто поднял Жиллетта за шкирку и вынес вон. Потом заставил другого парня вернуть Жиллетту деньги. А потом, в третью неделю августа, случилось знаменательное. Блейз потерял девственность. Девушку звали Энн Брэдстей. Она попала в «Питтсфилд» за поджог. Они с бойфрендом, прежде чем их поймали, успели поджечь шесть хранилищ картофеля, расположенных между Прескью-Айл и Марс-Хилл. Подожгли, по их словам, потому что не могли придумать себе другого занятия. И им нравилось наблюдать, как горят хранилища. Энн сказала, что Кертис приходил к ней и говорил: «Пойдем поглядим, как готовится картофель фри», — и они шли. Судья (он потерял в Корее сына, которому тогда было столько же лет, сколько и Кертису Пебблу) не оценил такой скуки, не проявил ни малейшего сочувствия. И приговорил бойфренда Энн к шести годам в «Шоушенке», тюрьме штата Мэн. Энн получила год в — как говорили девушки — «Питтсфилдской фабрике «Котекс»».[1075] Если на то пошло, она ничего не имела против. Отчим изнасиловал ее, когда ей было тринадцать, старший брат бил, когда напивался, что случалось часто. В сравнении с такой семейной жизнью «Питтсфилд» казался увеселительной поездкой. Энн не была побитой жизнью девушкой с золотым сердцем — просто побитой. Озлобленностью не отличалась, а вот от своего не отказывалась, блестящее высматривала, как ворона. Той, Брайан Уик и еще двое парней из «Саут-Портленда» объединили свои ресурсы и предложили Энн четыре доллара за соблазнение Блейза. Безо всякого мотива, кроме любопытства. Никто ничего не сказал ни Джону Челцману (боялись, что он передаст Блейзу), ни Дугу Блуноуту, но все остальные знали. Каждый вечер кто-нибудь из юношей, которые жили в домах-на-стремнине, шел в большой дом с двумя ведрами для воды: из одного пили, из другого умывались. В этот вечер идти предстояло Тою, но он сослался на боль в животе и предложил Блейзу четвертак, если тот принесет воды. — Не надо, все нормально, я и так принесу, — ответил Блейз и взял ведра. Той подмигнул сэкономленному четвертаку и пошел к своему другу Брайану. Ночь выдалась темной и благоухающей. Оранжевая луна только что поднялась. Блейз шел мерным шагом, ни о чем не думая. Ведра, которые он нес в одной руке, стукались друг о друга. Когда ладонь легла на его плечо, он едва не подпрыгнул. — Могу я пойти с тобой? — спросила Энн и подняла свои ведра. — Конечно, — ответил Блейз. А потом его язык прилип к нёбу, и он начал краснеть. Бок о бок они пошли к колодцу. Энн тихонько посвистывала сквозь почерневшие зубы. Когда пришли, Блейз сдвинул крышку. Глубина колодца не превышала двадцати футов, но галька, сброшенная в эту каменную, уходящую вниз трубу, падала в воду с загадочным, глухим всплеском. Вокруг забетонированной площадки в изобилии росли тимофеевка и розы. Полдюжины дубов, как часовые, стояли полукругом. Луна светила сквозь крону одного из них, подсвечивая листву. — Могу я набрать тебе воды? — спросил Блейз. Его уши горели. — Да? Это будет чудесно. — Конечно, — ответил он, не задумываясь над ее словами. — Конечно, будет. Он подумал о Марджи Турлау, хотя девушка ничем ее не напоминала. На колодце лежала веревка, привязанная к вделанному в бетон железному кольцу. Блейз привязал свободный конец к одному из ведер. Бросил в колодец. Раздался всплеск. Они подождали, пока ведро наполнится. Энн Брэдстей соблазнять не умела. Поэтому просто положила руку на промежность Блейза и ухватилась за член. — Эй! — в удивлении воскликнул он. — Ты мне нравишься, — сказала она. — Почему бы тебе не трахнуть меня? Хочешь? Блейз смотрел на нее, остолбенев от изумления… хотя одна часть его тела, в ее руке, ясно давала понять, каким будет ответ. Девушка подняла подол длинного платья, обнажив бедра. Худенькие, конечно, но лунный свет льстил ее лицу. Как и тени. Блейз неуклюже поцеловал ее, облапив руками. — Слушай, а у тебя тут целая дубина, да? — спросила она, жадно хватая ртом воздух (и еще сильнее сжимая член), — Только осторожнее, хорошо? — Конечно, — ответил Блейз и поднял ее на руки. Унес с бетона, уложил на тимофеевку. Расстегнул ремень. — Но я ничего об этом не знаю. Энн улыбнулась, не без горечи. — Это легко, — ответила она. Задрала платье выше бедер. Трусиков на ней не было. В лунном свете он увидел треугольник темных волос и подумал, что умрет, если будет слишком долго на него смотреть. Она деловито указала: — Сунь свою штуковину сюда. Блейз стянул штаны и взгромоздился на нее. С расстояния двадцати футов, спрятавшись в высоких кустах, Брайан Уик посмотрел на Той-Джема широко раскрытыми глазами. — Ну и агрегат у него там, — прошептал он. Той постучал себя по виску и также шепотом ответил: — Похоже, Бог, когда взял здесь, прибавил там. А теперь заткнись. Они повернулись, чтобы наблюдать за происходящим у колодца. На следующий день Той упомянул, что, судя по разговорам, Блейз сходил вчера к колодцу не только за водой. Блейз враз стал пунцовым и оскалил зубы перед тем, как выйти из домика. Больше затрагивать эту тему Той не решался. Блейз стал кавалером Энн. Ходил за ней хвостом, дал ей второе одеяло, чтобы она не замерзла ночью. Энн все это нравилось. По-своему она влюбилась в Блейза. До конца уборочного сезона за водой ходили только она и он, и никто не сказал ни слова. Да и кто бы посмел? Вечером предпоследнего дня (назавтра они возвращались в «Хеттон») Гарри Блуноут спросил Блейза, не сможет ли тот задержаться после ужина на пару минут. Блейз ответил: «Конечно», — но ему стало как-то не по себе. Поначалу он подумал, что Блуноут рассердился, узнав о том, чем они с Энн занимались у колодца. Его это огорчило, потому что мистер Блуноут ему нравился. Когда все ушли, Блуноут раскурил сигару, дважды прошелся вдоль стола, с которого уже убрали грязную посуду. Откашлялся. Взъерошил и без того растрепанные волосы. Потом чуть ли не рявкнул: — Послушай, ты хотел бы остаться? У Блейза отвисла челюсть. Он не мог осознать разницу между тем, что, по его мнению, собирался сказать мистер Блуноут, и сказанным в действительности. — Ну? Хотел бы? — Да, — выдохнул Блейз. — Да, конечно. Я… конечно. — Хорошо. — На лице Блуноута отразилось облегчение. — Потому что «Хеттон-хауз» — не место для такого, как ты. Ты — хороший мальчик, но тебя нужно вести за руку. Ты очень стараешься, но… — Он указал на голову Блейза. — Как это произошло? Рука Блейза незамедлительно поднялась к вмятине на лбу. Он покраснел. — Ужасная, правда? Если смотреть на нее. Жуткая. — Конечно, зрелище не очень, но я видел и похуже. — Блуноут плюхнулся в кресло. — Как это произошло? — Мой отец сбросил меня с лестницы. У него было похмелье или что-то такое. Я этого не помню. И потом… — Он пожал плечами. — Вот и все. — Вот и все, значит? Что ж, полагаю, так и есть. — Блуноут встал, подошел к кулеру в углу, налил воды в бумажный стаканчик. — Я сегодня ходил к врачу… откладывал все, но пошел, из-за этих трепыханий в груди… и он сказал мне, что все у меня в порядке. Меня это обрадовало. — Он выпил воду, смял стаканчик, бросил в мусорную корзину. — Человек стареет, и никуда тут не денешься. Ты об этом еще не знаешь, но у тебя все впереди. Человек стареет, и прожитая жизнь начинает казаться ему сном, который он увидел, прикорнув после обеда. Ты понимаешь? — Конечно. — Блейз не услышал ни слова. Жить здесь, у мистера Блуноута! Он только начал осознавать, что все это значило. — Я просто хотел убедиться, что поступлю правильно, если поеду и заберу тебя. — Блуноут указал на портрет женщины на стене. — Она любила мальчиков. Родила мне троих, умерла при последних родах. Дуги — мой средний сын. Старший в штате Вашингтон, строит самолеты для «Боинга». Младший несколько лет назад погиб в автоаварии. Это печально, но мне нравится думать, что он сейчас со своей мамочкой. Возможно, это глупая идея, но мы ищем утешения где только можно. Верно, Блейз? — Да, сэр, — ответил Блейз. Он думал об Энн у колодца. Об Энн в лунном свете. Потом увидел слезы в глазах Блуноута. Они его потрясли и немного испугали. — Иди, — кивнул мистер Блуноут. — И не слишком задерживайся у колодца, хорошо? Но он задержался у колодца. Рассказал Энн о том, что произошло, и она кивнула. Потом тоже начала плакать. — Что не так, Энн? — спросил он. — Что не так, дорогая? — Ничего, — ответила она. — Набери мне воду, а? Я отнесу ведра. Когда он набирал воду, она восхищенно смотрела на него. В последний день сбор черники закончился в час пополудни, и даже Блейз видел, что добыча крайне невелика. Ягод больше не было. Теперь он практически всегда вел грузовик. И сидел за рулем (двигатель работал на холостых оборотах), когда Блуноут закричал: — Заканчиваем! Все в кузов! Блейз отвезет вас! Переодевайтесь и приходите в большой дом! На торт и мороженое! Все сгрудились у заднего борта, крича и толкаясь, как малышня, и Джону пришлось осадить их, чтобы они не передавили чернику. Блейз улыбался. И чувствовал, что улыбка эта может остаться на лице до конца дня. Блуноут подошел к кабине со стороны пассажирского сиденья. Несмотря на загар, его лицо стало бледным, на лбу выступили капельки пота. — Мистер Блуноут? Вы в порядке? — Конечно! — И Гарри Блуноут улыбнулся в последний раз в жизни. — Съел слишком много за ленчем. Отвези их. Блей… Он схватился за грудь. По обеим сторонам шеи выступили жилы. Он в упор смотрел на Блейза, но, похоже, не видел его. — Что с вами? — спросил Блейз. — Сердце, — ответил Блуноут и упал лицом вперед. Лбом ударился о металлический приборный щиток. На мгновение ухватился за обивку сиденья обеими руками, словно мир переворачивался, а он искал точку опоры, потом сполз в открытую дверцу и упал на землю. Дуги Блуноут уже обходил грузовик со стороны капота. Теперь побежал. — Папа! Блуноут умер на руках сына во время дикой, с подпрыгиванием на всех ухабах, гонки к большому дому. Блейз ничего не замечал. Согнулся над рулем старого «харвестера» и гнал грузовик, как бешеный. Блуноут содрогнулся всем телом, раз, другой, словно собака под дождем, и затих. Миссис Брикер, комендантша женского лагеря, выронила кувшин с лимонадом, когда они занесли Гарри Блуноута в дом. Кубики льда разлетелись во все стороны. В гостиной Гарри положили на диван. Одна его рука упала на пол. Блейз поднял ее и положил на грудь. Она снова упала. После этого Блейз удерживал руку на груди Гарри. Дуги Блуноут стоял в столовой у большого стола, накрытого для обеда с мороженым по случаю окончания сезона сбора ягод (около каждой тарелки лежал прощальный подарок) и что-то кричал в телефонную трубку. Остальные сборщики остались на крыльце, изредка заглядывая в дом. Все были в ужасе, за исключением Джона Челцмана, на лице которого читалось облегчение. Прошлым вечером Блейз рассказал ему обо всем. Приехал доктор, провел быстрый осмотр. Закончив, натянул одеяло на голову Блуноута. Из глаз миссис Брикер, вроде бы переставшей плакать, вновь покатились слезы. — Мороженое, — всхлипнула она. — Что нам теперь делать со всем этим мороженым? О Господи! — Она закрыла лицо фартуком, потом всю голову, как капюшоном. — Пусть они войдут и съедят мороженое, — распорядился Дуг Блуноут. — Ты тоже, Блейз. Давай. Блейз покачал головой. Он не сомневался, что ему уже никогда в жизни не захочется есть. — Как скажешь. — Дуг прошелся руками по волосам. — Мне нужно позвонить в «Хеттон»… и «Саут-Портленд», и «Питтсфилд»… Боже, Боже, Боже. — Он повернулся к стене и заплакал сам. Блейз просто сидел и смотрел на лежащее на диване, укрытое одеялом тело. «Универсал» из «XX» приехал первым. Блейз сидел сзади, уставившись в пыльное стекло. Большой дом уменьшался и уменьшался в размерах, пока не исчез. Другие мальчики потихоньку разговорились, но Блейз продолжал молчать. До него начало доходить, что же произошло. Он пытался понять — и не мог. Получалась какая-то полная бессмыслица, но тем не менее он постепенно осознавал, что это правда. Его лицо пришло в движение. Сначала дернулся рот, потом глаза. Затряслись щеки. Он уже не мог их контролировать. Они его не слушались. Наконец он заплакал. Прижался лбом к заднему стеклу «универсала» и плакал. Рыдания сотрясали его, из горла вырывались звуки, похожие на лошадиное ржание. За рулем сидел муж сестры Мартина Кослоу. — Может, кто-нибудь заткнет ему рот, а? — спросил он. Но никто не решился прикоснуться к Блейзу. Через восемь с половиной месяцев Энн Брэдстей родила мальчика. Крепыша — десять фунтов девять унций. Его определили на усыновление и практически сразу отдали бездетной паре из Сако по фамилии Уайатт. Мальчик Брэдстей стал Руфусом Уайаттом. В семнадцать лет за игру в школьной футбольной команде его признали лучшим защитником штата. Через год — лучшим защитником Новой Англии. Он поступил в Бостонский университет с намерением защитить диплом по литературе. Особенно ему нравились произведения Шелли, Китса и американского поэта Джеймса Дики[1076].