Улетать или остаться - не тебе решать, не мне бы, - серый ветер разберется, кто ему назначен в долю.Проклятый комм надрывался где-то у самого уха, но найти его на ощупь, не поднимая головы, а только хлопая ладонью по тумбочке, оказалось задачей немыслимой. Натали натянула на голову подушку, Рубен, отчаявшись, сел. На тумбочке браслета не оказалось. Под подушкой — логично было предположить, что именно туда он сунул комм, когда торопился сдернуть его с руки — тоже пусто. Последовал краткий лихорадочный обыск с насильственным переворачиванием рядом лежащего тела, сопутствующим делу умоляющим мычанием, сдавленным смехом и вынужденной задержкой, и наконец браслет обнаружился в складках простыней. — Это может быть только па, остальные заблокированы — пояснил он, садясь и поднося комм к уху. Экранчик-циферблат светился в темноте голубым, обводя тонкой линией профиль Рубена и часть его плеча. Прием он включил на полный, видимо, из деликатности. Глубокий громкий голос, создав эффект третьего в комнате, заставил Натали сесть, прижимая к груди скомканную простыню. — Малыш, ты в Тавире? — Да. Харальд запнулся на секунду. Рубен терпеливо ждал. — Новости, ясное дело, не смотришь? — Ясное дело. Пауза. — Что?... — Вылетай, — выдохнул отец. — Прямо сейчас. Рубен коротко ругнулся. — Вам там, в министерстве, совсем делать нечего? Объявлять общевойсковую сразу... Эээ, па... число какое? Мать Безумия!... — Позднее, — судя по голосу, Харальд Эстергази позволил себе мимолетно улыбнуться. — Я не могу сказать тебе больше. Шпарь домой, ты нужен. Из темного угла Натали в оцепенении наблюдала, как разнеженного сибарита рядом с ней, романтичного ленивого баловня сметает коротким ледяным шквалом до самой базальтовой основы — офицера Космических Сил. Где он только прятался эти два... три?... дня. Что-то менялось в лице, в манере держать голову, в складке между бровей. Озноб ударил ее, как плеть. — И еще, — добавил Харальд. — Лишних полчаса у тебя нет. Рубен рывком встал. Щелчок, с которым отключился комм, еще висел, не растаяв в воздухе, а выпускник Академии уже скрылся за дверью ванной, откуда донесся плеск воды и жужжание электрической щетки. Кажется, прошла всего минута, и он появился: бравый, подтянутый, блестящий. — Ты можешь остаться здесь, — сказал он, наклоняясь к Натали. Девушка вздрогнула — ей почему-то казалось, что Рубен, подхваченный вихрем, забыл про нее. — Мы не выбрали лимит, ты можешь еще поспать и уехать аэробусом. У меня времени — только саквояж схватить. — Я поеду с тобой.Башня Рован
А моя судьба ломка и легка, как прозрачная труха-шелуха - не смотри на меня — по осенним ветрам я сама себе не своя.Лишний час вместе. А разве она не знала, что будет именно так? Любовь в чистом виде оказалась обжигающе болезненной, как концентрированная кислота. Извернувшись под пристяжным ремнем, Натали сидела боком, молча, бездумно наблюдая, как Рубен гонит машину в редком утреннем потоке. Оставляя его в сердце вплоть до малейшего движения бровей, до мимолетного взгляда в свою сторону. Напоминая себе, что кроме этого, здесь ей не принадлежит ничего. Менялось давление, над поверхностью Зиглинды несся циклон, влекший за собой смог и мусор. Как всякий ярко выраженный гипотоник, Натали чувствовала себя совершенно обессиленной и больной. На ней было яркое платье счастливой расцветки, заказанное по каталогу, и бежевый вязаный жакет. Ну да, само собой, с княжеской кредитки, но надо же что-то надеть! Вечерний шелковый наряд, вызывавший почему-то неприятные ассоциации нечистоты, она отослала в пакете в первый же день. И эти вещи, навсегда связанные в сознании с тем, что казалось счастливым сном уже сейчас... нет, она, конечно, от них не избавится. Но — жить им обернутыми в пластик, на полке шкафа, до лучших времен... которые, может, вовсе не придут. Как засушенные цветы... как воспоминания, иголочки на сердце, вонзающиеся в нежную, пронизанную нервами плоть, когда оно начинает сокращаться слишком резво. Ибо спетая песня — прощай. Пилоты Эстергази не принадлежат своим женщинам... даже если бы у нее хватило смелости так назваться. Они и себе-то не принадлежат. Пилоты Эстергази причислены к драгоценностям короны. Уже сейчас видя и ощущая его рядом с собой, Натали знала, что он ушел. «Вампа» ринулась па посадку носом вниз, Натали ощутила внутри себя неприятно знакомое перемещение внутренностей. У Рубена, судя по выражению лица, внутренностей не было вовсе. Наземный паркинг, облицованный стеклоплитой, был пуст, если не считать цилиндрического лимузина-монстра с темными стеклами. Заложив вираж, да такой, что ветер ударил по редким прохожим, Рубен приземлился рядом, дверь в дверь. — Ну... — лицо у него было скорее озабоченное, чем потерянное. Они поцеловались, неуклюже обнявшись, в честной попытке компенсировать обоюдную неловкость продолжительностью поцелуя. Потом вылезли из флайера одновременно с разных сторон. Ветер схватил Натали за волосы и приставил нож к горлу, она прикрыла ладонью глаза — от пыли. Рубен, не оглядываясь, перебежал к лимузину, ожидающему с открытой дверью, придерживая рукой фуражку нырнул на сиденье рядом с водительским. Последнее, что отложилось в жадной до подробностей памяти Натали, была рука с краешком манжеты, захлопнувшая за собою дверь.Башня Рован
А твоя судьба тебе невдомек, Но исшарен ветром вдоль-поперек, Под холодными пальцами серого ветра Ты стоишь, дрожа и смеясь...Рубен никогда не мог в точности определить для себя статус грузовых скачковых пилотов. Как и командный состав, они учились натри года дольше, но курсы их были специализированными и не включали тактических дисциплин. Поговаривали, будто подход к свойствам пространства и вещества у них совсем другой. Даже звания им присваивались не военные: техник, инженер, даже про доктора кто-то слышал. Держались они отстранение и так, словно были окружены мистическим ореолом. Не то как элита — Рубен хмыкнул про себя, поскольку к флотской да и к любой другой элите по умолчанию причислялся сам, не то как каста неприкасаемых, находящая в своем положении некое циничное удовлетворение. Нет, общими принципами входа и выхода в гиперпространство Рубен, конечно, владел, и мог бы в случае необходимости рассчитать прыжок. Академия готовила офицеров-универсалов. Фундамент, на котором базировалась карьера. Однако перспектива из года в год следовать отведенным маршрутом, перевозя людей, технику и грузы из одной точки системы в другую, едва ли отвечала качествам его натуры. Как и служба на корабле: крейсере, линкоре или авианосце. На любой пласталевой коробке, что простирается вокруг тебя на сотни метров и на которой даже какой-нибудь один крохотный участок зависит не столько от тебя, сколько от твоего слаженного взаимодействия с прочими службами и людьми. Только семейный психолог Эстергази, знавший Рубена с детства, безошибочно определил в нем интроверта. Прочих удалось обмануть. Истребитель. Самый быстрый, самый маневренный, самый независимый элемент боевого соединения, чьи узлы и детали столь же естественны, как руки и ноги, а пушки, изрыгающие плазменные плевки, кажутся прямым продолжением воли, азарта и боевой злости. И вместе с тем — всего лишь искорка жизни в пустоте, которую человеческий разум способен адекватно воспринимать исключительно в терминах высшей математики. Авианосец «Фреки» по боевой тревоге рассыпает их — шутка сказать — двести сорок. Пять полков, двадцать эскадрилий. Разве сравнить этого живчика-кроху, скажем, с планетой, связавшей в гравитационном танце сотни других небесных тел? Про себя Рубен усмехнулся. Для человека, получившего «космическое» образование и чаще ощущавшего под ногами чуть заметную вибрацию палубы, чем безмятежную планетную твердь, выражение «небесное тело» могло быть оправдано только архаической культурной традицией. Само слово «небо» выглядело довольно бессмысленным. Вакуум. Пространство. Космос. Хаос. Материал, из которого Бог создал мир и человека в нем — по своему образу и подобию задолго до того, как его творение осознало, что труд, в сущности, незавершен. Потому что Творец, кто бы он ни был, явно не предполагал, что человек пожелает странствовать по гиперпространству, и более того — проводить в нем продолжительное время. Мигрень и сосудистые явления, особенно резь в глазах, были хорошо знакомы любому, кто пользовался услугами скачка, в том числе — внутрисистемного. На гражданских линиях эту проблему решали медикаментозно. Военные считали ее несущественной и предоставляли личному составу преодолевать ее по своему усмотрению, исключая, разумеется, наркотические вещества. Рубен предпочитал терпеть. В самом деле, вовсе не исключено, что однажды он будет нуждаться в сильнодействующих препаратах. И эффективность их будет тем выше, чем менее приученным окажется организм. Заняв место у герметичной двери и прислонясь спиной к стене отсека, сотрясаемой привычной нутряной вибрацией, Рубен сунул в ухо «ракушку» и прикрыл глаза. Мелкий самообман: организму все равно, что раскалывает голову — смена количества измерений или «Полет валькирий». Вагнер к числу его любимых композиторов не принадлежал никогда. С немалой долей самоиронии воспринимая себя хорошим мальчиком из приличной семьи, Рубен держал «Золото Рейна» для целей вроде этой, следовать душой за музыкальным настроением оперы ему не удавалось. В данном случае это было даже хорошо. Из-под опущенных ресниц достаточно удобно наблюдать за эскадрильей, оценивая своих людей. Ибо независимость его была только кажущейся. Не свободная охота, но хладнокровный расчет: в кратчайшее время навести на противника как можно больше пушек, не подставить эскадрилью под удар, удержать ее вместе, не позволяя разбиться на мелкие стычки, пока на то нет особого разрешения. Иногда Рубен даже чуточку сожалел, что в собственные свои энсинские времена, проходя обязательную службу в боевых частях, когда кадровая служба сортировала: негодных — в мусор, способных командовать — в флотскую адъюнктуру, а прочих счастливчиков — просто летать, угодил в показательную верхушку. Хотя разве могло быть иначе? Долг человека перед именем... К тому же он был их тех, кто — мог. Положение обязывало. Не отдельные искорки жизни, но созвездие, объединенное одной боевой задачей и единой волей. Не абстрактные фигурки поддержки, которыми он мог распоряжаться и жертвовать по своему усмотрению на мониторе тактического дисплея, защищая курсовые работы. Потеря каждого будет его личной потерей. Сейчас, будучи военной косточкой в десятке поколений, Рубен это просто знал. Осознание печенкой придет позже. И это тоже было ему известно. Другое дело, пока — чисто теоретически. Поколению отца удалось обойтись без войны. Не он, их командир, а жребий и рекомендации преподавателей Академии, да еще в некоторой степени протекции и взятки собрали вместе эти двенадцать человек. Ибо едва ли для кого станет неожиданностью внимание командования именно к этой эскадрилье и скорое повышение именно этого комэска. Рубен не утверждал состав Шельм, как был бы, по идее, должен: просто не успел. Ему буквально сунули в руки командирский считыватель с комплектом индивидуальных досье, ни на что большее просто не хватало времени. Только подпись поставить. Чрезвычайная ситуация, вынуждавшая его играть с теми картами, какие были сданы. Имей Рубен хоть день в запасе, непременно перетащил бы к себе пару ребят от Банши, да и у Драконов Зари был пилот, каковому, по твердому убеждению комэска, Шельмы могли предложить кое-что получше. Всего один день, с толком употребленный на интриги, вранье, хвастовство и подкуп, и Шельмы вступили бы на «Фреки» командой мечты. Харальд наверняка знал заранее... Вспомнив, как был потрачен этот день, Рубен от всей души махнул рукой на сожаления. Река жизни течет, сама избирая себе русло. Вопреки тревожной ноте в отцовском голосе, все еще хотелось верить в недоразумение, которое разрешится скоро и — само собой. Свет в отсеке был тусклым, стены — металлическими и голыми, очищенный воздух, которым дышали двенадцать человек — уже изрядно спертым. Плюс свои три «же» при взлете они получили. Скачок транспортника за пределы системы, туда, где базировался «Фреки», при благоприятных условиях должен был занять не более часа. При неблагоприятных... что ж, при неблагоприятных они никогда туда не доберутся. В сущности, комфортабельность гроба заботит лишь живых. А война — она экономит на всем, кроме боеприпасов. И людей. Системы жизнеобеспечения не относятся ни к тому, ни к другому. Рубен снял с пояса считыватель-универсал. Командирский код доступа открыл для него личные файлы. Зеленые строчки побежали по черному экрану. Информация, доступная далее только по вертикали, да вот еще штатному военному психологу «Фреки». И вот пожалуйста сразу — слабое звено. Иоханнес Вале. Это видно и по линии мягкого розового рта, и по страсти выглядеть не тем, что он есть на самом деле. На самом деле — креветка без панциря. Фиолетовый штамп на челе: «жертва»! Таких, как говорится, и в церкви бьют. На Зиглинде нет церквей. И нет официальных религий. Случайное, немыслимое в его эскадрилье существо, первый, кого постарался бы скинуть с рук любой здравомыслящий командир. Учебка — учреждение совершенно безжалостное — перемалывала хрящи, превращая нервы — в струны, а кости — в трубы органа. Таких, как Вале, били жесточе, и — первыми. Ломали, вынуждая уйти, и едва ли что-то изменилось со времени его собственного ученичества. Преподаватели не вмешивались никогда, неявным образом поощряя как индивидуальную агрессивность, так и умение обращаться с нею, в том числе ей противостоять. Академия поставляла Империи качественный товар. Солдат. К счастью, отец и дед предупреждали его — в страшной тайне от Адретт, разумеется: подобным образом дела обстояли в каждом поколении. И далее, в процессе служебного роста изменится разве что форма проверки. Маячившая над головой Рубена грозная тень теперь олицетворяла собою не стоматолога или пластхирурга, но военный трибунал. Со временем стоимость слабины растет. Рубен незаметно сжал кулак. Теоретические дисциплины оценены на отлично. Практические — в том числе полеты — удовлетворительно едва-едва, хотя сумма налетанных часов почти догоняла его собственную. Разумеется — официальную. Картина, прямо противоположная той, что привык видеть Рубен. Пилоту чаше искренне наплевать на физику, а вот летать он любит. Можно биться об заклад: из всех систем истребителя этот лучше всего знает катапульту. Комэск поймал себя на том, что пролистывает файл с нарастающим раздражением. Слабый пилот — не только первая жертва. Это чья-то незащищенная спина. Отметка «неинициативен» отсекала парню путь стать когда-нибудь командиром хотя бы звена. И едва ли коммуникабелен. Мысленный крест, нарисованный на Вале, становился все жирнее. Какого, спрашивается, черта? Шел бы себе... в инженеры! Тем более родители его из преуспевающих буржуа, испокон веков торгующих оружием для Империи. И кем нужно быть, чтобы заполучить в графу «сексуальные предпочтения» это восхитительное в своей непосредственности «не определено»? Подобные вещи отлавливались психологом безошибочно, на самых первых курсах. Другое дело, Рубен уже обнаружил за флотскими спецами страсть сводить частные случаи к общим закономерностям. Вольно им было валить все в кучу. Разбираться с индивидуальностями придется ему самому. Для того, чтобы оценить человека, у него есть только физиономистика, да это вот досье. И в том, и в другом для парня — ничего хорошего. Обычных армейских «га» Вале в свой адрес еще наслышится, не хватало ему своего комэска. Впрочем... вот уж это — как летать будет! А вот с замом откровенно повезло. Улле Рени — совсем другой закваски парень. Черноволосый, остролицый, с челкой. Сидит напротив, чуть слева, закрыв глаза. Правильно, между прочим. Боль — это река, бороться с ней — все равно, что строить запруду. Запрешь русло — и все это скопится в тебе. И ведь рано или поздно прорвет, что характерно. Такое сосредоточенное спокойное выражение на лице, что Рубен не постеснялся бы увидеть его и в зеркале. На досье он бросил только беглый взгляд: оно целиком и полностью подтвердило первое впечатление. И, кстати, по умолчанию — Синий-1. Правое плечо упиралось в стену. Левое — в Магне Далена, веснушчатого здоровяка, явно попавшего в Академию по квоте для «фабрики»: выходцев из рабочих кварталов. Дышал он шумно, словно порции восстановленного воздуха, распределенного между ними двенадцатью, было ему мало. Рубен неплохо относился к «фабрике», выбивавшейся в люди именно этим способом: как правило, заводские ребята обладали здоровой хваткой и добивались многого. Прилив здоровой крови. Надо посмотреть его внимательнее. Читать досье Рубен не стал, потому что парень легко мог заглянуть ему через плечо. Гражданские технологии давно уже позволяли проецировать на сетчатку: хочешь текст, а хочешь — видеодраму; но на военке, где постоянные вибрации, это совершенно исключено. Читаем по-старинке, с экрана. Сделал только пометку: «нестандартный скафандр», и двинулся дальше по списку. Краем глаза комэск покосился на светловолосых близнецов, пристроившихся в дальнем от него углу отсека. Близнецы — повод для лишней головной боли руководства всегда. Эээ... да он и сам пару раз сдавал «за того парня». Несколько минут Рубен потратил, чтобы научиться отличать «левого» от «правого», плюнул и полез в досье, где в кои веки обнаружилось полезное. Эно Риккен значился как экстраверт, Танно — как интроверт. Подняв глаза, Рубен заметил, что правый говорит, а левый — слушает. Поскольку в течение некоторого времени тенденция сохранялась, комэск решил, что выводы сделаны правильно. Этих — в одно звено. Готовая пара. В мистические связи близнецов Рубен верил не слишком, и если бы того требовала боевая задача, разлучил бы их бестрепетно. А так он решил, что не в его правилах создавать лишнюю нервозность, только чтобы власть показать. Пилоты, вертящие головами от своих ведущих... спасибо, не надо. Хорошо еще, что девушек в армию не берут. Продолжил бы и дальше, но это в высшей степени полезное занятие прервалось зуммером, предупредившим о выходе из прыжка. Пилоты машинально проверили пристяжные ремни, а кое-кто даже взялся за поручни: генераторы искусственной гравитации на военных транспортах отсутствовали, а флотские байки полнились до непристойности смешными примерами травматизма в момент выхода и стыковки. Не без сожаления Рубен отключил считыватель. Протестующий грохот крови в барабанных перепонках слился с ревом маневровых двигателей, а сосуды глаз норовили лопнуть от напряжения. Нервы в зубах присоединили свои голоса к воплю отчаяния вибрирующего металлопласта. И все равно он жалел, что тут нет проекционных экранов. Что из глухого отсека, где пилоты были заперты, как консервы в банке, не видно ни блистающей стены гигантской крепости «Фреки», ни маневрирования, когда шаттл подходит к стыковочному узлу. Впервые Рубен был здесь десять лет назад, подростком, чью карьеру расписали уже на всю жизнь вперед. Они прилетели с отцом на министерской яхте и стояли рядом на обзорной палубе, а «Фреки», серебряный и грозный, простирался в ту и в другую сторону насколько видел глаз. «Вот на это вы и покупаете восторженных детей!» — ехидно сказала мать, оставшаяся в инерционном кресле с видеокнигой и бутылочкой-непроливашкой со снадобьем против скачковой мигрени. «Фреки», безусловно, потрясал воображение, но в тот раз Рубен купился не на это, а на честь, оказываемую его отцу высшими офицерами трехкилометрового монстра. Это напоминало теплый свет, в котором позволено было нежиться и ему, пока он никому здесь не подчинялся. Шутница-память услужливо подставила поверх того давнего эпизода — более свежий. Курсантские учения тут же, на служебных палубах авианосца, отнюдь не таких выставочно-нарядных, где принимали высоких гостей. Пожар в жилом отсеке, разгерметизация палубы G, утечка теплоносителя в реакторе, повреждение кабеля на орудийной платформе... Все, разумеется, одновременно, как и бывает в бою, без какой-либо ориентировки на истечение времени учений и без надежды па совесть командования. Плюс — приходилось выполнять часть работ за товарищей, терявших сознание, а также за тех, кого командование объявляло условно убитыми. Они собирали на себя столько смазки, в смеси с потом превращавшейся в цемент, что становились совершенно неразличимы на лицо. Здесь не было Эстергази. Только буква палубы, код отсека и личный номер расчета. Погоны уравнивают всех. Корпус шаттла чуть дрогнул и отозвался гулом, когда подсоединился стыковочный рукав. Из-за герметичной двери слышался бодрый шорох: пассажиры соседних отсеков поспешно выбирались из своих коробок. Двенадцать пар глаз в упор буравили лампочку над дверью, пока та не замигала зеленым. Рубен включил магниты подошв, отстегнул ремень и встал, придерживаясь за поручень. Во-первых, сейчас он не поручился бы за координацию, а во-вторых, у него не было привычки шутить с невесомостью. На «Фреки» — искусственная гравитация, а здесь ее нет. Шут ее знает, где она начинается, а устроить симпатичную кучу-малу при входе на место дислокации было бы весьма дурной приметой. Не говоря уж о репутации Шельм. Неслетанная эскадрилья... да и насчет комэска иллюзии строить пока рано. Пилоты суеверны. Впрочем, кремальера на двери поддалась без малейшей заминки: в случае недопустимого перепада давлений ее блокировало. Даже час в чреве армейского транспортника в качестве живого груза, зависимого от малейшей случайности, и в случае нее — совершенно беспомощного, награждал пилотов некоей клаустрофобией, подстегивающей их оказаться где угодно, но только там, где пространство простирается хотя бы на несколько шагов во все стороны. — Держитесь плотнее, — тихо сказал Рубен и продублировал приказ, вскинув руку и сжав пальцы в кулак. Магне Дален, шедший следом, ткнулся ему в спину и тихо выругался. Комэск одергивать его не стал. Служебный причал, на который их высадили, выглядел огромным, даже будучи забит под завязку. Сбившись в кучки по двенадцать и озираясь, пилоты ожидали распоряжений офицера по кадрам. Низкий свод на ничем не замаскированных пласталевых стропилах создавал устойчивое впечатление взгляда изнутри на грудную клетку скелета. Освещение было половинным, тусклым, по одному нему можно было догадаться, что системы «Фреки» выставлены на экономичный режим. Зафиксировавшись на этом, Рубен точно так же определил «половинность» вентиляции, да и температура благодаря работе сервомеханизмов явно была выше, чем обычно. На лицах пилотов выступила испарина. Оставалось надеяться, что жилых отсеков «экономика войны» коснулась в меньшей степени. Умыться бы. Поскольку делать было нечего, мысль эта постепенно завладевала сознанием. Глаза чесались зверски. Сосуды па белках выделились практически у всех. Одними только красными глазами Шельмы могли напугать какого угодно врага. Да и остальные не лучше. Вале опустил сумку на пол. Прочие ждали разрешения комэска. Рубен кивнул, с облегчением сбрасывая ремень с плеча. Хорошо бы еще и гравитацию уменьшить наполовину. Шутка. Он прекрасно знал, что в этом случае, вернувшись на планету, будет с трудом таскать свои восемьдесят пять кило. — «Черные Шельмы»? Вытянувшись, Рубен козырнул подошедшему офицеру. Взгляд, которым тот скользнул по его именной нашивке, и мимолетная гримаса следом подсказали ему сосредоточиться на обязанностях, обезличившись, насколько то было возможно. — Лейтенант... Эстергази?! Следуйте за мной. С энтузиазмом, вызванным сменой обстановки, Шельмы впряглись в свою поклажу и, вытянувшись цепочкой, потопали по коридорам следом за руководством, неуклюже разворачиваясь и прижимаясь к стене, если кто-то попадался навстречу. «Фреки» был громаден, но не для того, чтобы люди внутри него чувствовали себя удобно. Люди ютились между узлами конструкций, словно авианосец терпел их как досадную необходимость, симбионтов, обслуживающих его огромное прекрасное тело. — У вас будут сутки на акклиматизацию, — распоряжался по дороге сотрудник кадровой службы, представившийся как коммандер Брауни. — За это время ваши люди должны ознакомиться с внутренним распорядком базы, а вы — согласовать графики боевых дежурств, тренировок и занятий в тактическом центре, а также разбиться на звенья, если вы не позаботились об этом заранее, и подать заявки на необходимое вам оборудование. В течение ближайших суток вы также получите машины. До тех пор вы причислены к вашей палубной команде и в случае боевой тревоги подчиняетесь ее коменданту. Инструкции будут продублированы на ваш считыватель. Обед у вас в 14-30 в кают-компании палубы Н. Вам все понятно? — Так точно, коммандер. Брауни подарил собеседнику долгий подозрительный взгляд, но Рубен выдержал его с выражением совершенной невинности. В колене трубчатого коридора Гектор Трине и Ильмо Содд, столкнувшись, застряли. Один из них забыл выключить магниты подошв. Виноватое выражение было на бледной лошадиной физиономии Содда. На лице Брауни мелькнуло легкое презрительное сожаление. Его Рубен тоже аккуратно записал в свою мысленную книжечку. — Ваш отсек Н-18, — коммандер Брауни указал рукой на раздвижные двери, прикрывавшие квадратную черную дыру, откуда тянуло нежилым... И похоже, самые худшие предположения насчет вентиляции сбывались. — Вопросы есть, лейтенант? Рубен посторонился, пропуская эскадрилью мимо себя в жилой отсек. Включился свет, каждый входящий считал своим долгом издать наигранно-возмущенный вопль. Будто никогда не видели армейских подвесных коек в два этажа. — Да, это не отель «Радуга» в Рейне, — этот командирский тон, без сомнения, принадлежал Улле Ренну. Очень хорошо, профессионально взятый звук. — Ну а чего бы вы хотели? — Девочек! — пробасил Дален так младенчески-невинно, что против воли заставил Рубена улыбнуться. — И пива! На следующей по коридору двери на приклеенном пластиковом квадрате черным фломастером были нарисованы скрещенные кинжалы. Дверь полуоткрыта: видимо, совершенно нечем дышать, перебор гитары оттуда, и шум — как от укомплектованной эскадрильи. Соседи. Да не просто соседи — старослужащие. — Это полный сбор? — спросил Рубен, пользуясь предоставленной возможностью. — «Фреки» укомплектовывают полностью? — И «Гери» — тоже, — вполголоса ответил ему сведущий в кадровых вопросах Брауни. — Свободных отсеков не будет. Часов через... десять командиров соберут для разъяснения обстановки. Там все узнаете. Устраивайтесь. Отдыхайте. Офицеры козырнули друг другу на прощание, Брауни торопливо скрылся за поворотом кишки коридора. Привычно наклоняя голову, Рубен шагнул в отсек. Здесь было ужасно тесно: главным образом потому, что все стояли на ногах, еще не определившись с местами. И вещи свалены грудой на полу, так что и шагу не сделать. Обычный квадратный кубрик, шесть двухъярусных коек — по три у каждой из боковых стен, небольшой стол, прозванный остряками «фуршетпым». Раздвижные панели возле каждого спального места: для барахла. В дальнем конце — дверь в шкаф, где хранятся корабельные скафандры. Дален уже вовсю возился с климатической установкой, тихонько бранясь сквозь зубы оттого, что устройство не спешило реагировать на колесико настройки. Вынув из кармана складной нож, Магне, не мудрствуя лукаво, открутил винты панельки и по уши залез в переплетение проводов. На взгляд Эстергази — совершенно бессмысленное. — Я... — сказал он с сомнением в голосе, — командир, вы не возражаете? Я эээ... пока только. По умолчанию командирская койка всегда располагается на первом ярусе, сразу направо от входа. Место над ней принадлежит ведомому командира. Магне, пока ковырял «вентиляцию», забросил свой саквояж на второй ярус, и теперь застеснялся насчет претензий. — Да пожалуйста! Эй... ты ее не доломаешь? — Да никогда в жизни, — Магне ухмыльнулся. — Я знаю все про электричество. Ренн занял место по диагонали напротив, тоже нижнее, так называемый «угол силы». Правильное место зама. Подобное расположение позволяло им двоим накрывать весь кубрик. Рубен открыл шкафчик, забросил туда сумку и прикосновением ладони задал параметры сенсору-распознавателю. Заодно подключил считыватель в гнездо, чтобы принять рассылку документов, буде та последует. — Народ, — сказал Рубен, поднятой ладонью требуя внимания. Броуновская толкотня прекратилась. Он специально использован школьное обращение. — Обед у нас по графику в 14-30. До тех пор я принимаю предложения по составу звеньев. Форма одежды — свободная. — Насколько свободная, командир? — дурашливый вопль из задних рядов. Как будто не попятно, что это Содд. Обращение «народ» подразумевало что-то в этом роде. Когда Рубену потребуется повиновение, он назовет их эскадрильей, и они будут молчать. — Брюки, — сказал он, — держите застегнутыми. Остальное — на ваше усмотрение. Все. «Народ» шумно принялся выяснять, кто с кем летать хочет: от распределения по звеньям зависело распределение по койкам. Одним только Риккенам было все ясно. Да может еще Содду с Трине. Делали ставки насчет третьего командира звена. Привычный уровень суеты и деиндивидуализации в той мере, в какой она всегда происходит, когда в одном объеме запирают двенадцать — сперва мальчишек, потом — юношей, и вот уже — мужчин. В конце концов начинаешь либо забывать, что время можно проводить в одиночестве, наслаждаясь книгой, музыкой, фильмом... или вдвоем, ощущая ладонью излучение тепла другого тела, а виском — легкое дыхание, и открытость для твоей нежности, и согласие принять твою страсть... Либо тяготиться службой, получая импульсы отвращения от любой черты армейского быта. Струя холодного воздуха ударила в комнату буквально рядом с виском комэска. Дален казался довольным и сконфуженным одновременно. — У соседей чутку меньше дуть стало, — признался он. — Поди-ка тут без их умельца не обошлось. А вот это — чтобы служилось счастливо! Жестом фокусника Магне продемонстрировал из приоткрытого саквояжа горлышко бутылки «Берсерка». В одно мгновение к ним развернулись все, кто даже спиной стоял. Ренн состроил в сторону Рубена вопросительную мину, моментально выдавшую его более чем юный возраст. На базе действовал жесточайший сухой закон. — Пойду, — сказал комэск. — Прогуляюсь. — Ага, — отозвался непонятливый Дален. — А водочка пока остынет.Башня Рован
...и бесстрастье - слово не для вин, а страсть — не слово для веселья.Магне, пребывая в превосходном настроении, хлопотал на коленях под соседней койкой: опытным путем определенное место, куда гарантированно не доставала камера слежения. Все мы были тут стажерами когда-то. Из-под койки призывно булькало, а стопочки-наперстки Шельмы с привычной ловкостью укрывали в ладонях. Восторженный рев, вызванный скорым освобождением комэска, уже отгремел, Улле Ренн пробрался между койками в угол к Рубену. В одной руке он держал командирский считыватель, в другой — пачку армейских консервов фирмы «Сэхримнир», как привычно шутили во флоте, многоразового использования. Рубен посмотрел на одно, на другое, рецепторы еще трепетали, возбужденные ароматом элитного кофе, и хотя он уже не помнил, когда ел — ах да, романтический ужин при свечах в Тавире, где романтики вышло намного больше, чем, собственно, ужина! — «Сэхримнир» не вдохновлял. Посему протянул руку и выбрал считыватель. Прилежный зам скачал инструкции и проставил всюду метку об ознакомлении. Ничего нового. Ничего — срочного. Машины еще не пришли, брифинг для младшего командирского состава — через четыре часа. Ничего не попишешь. «Сэхримнир»! Авторазогрев включался, когда сдирали обертку. Остывая, армейский рацион превращался в упругий брусок протеиново-углеводной массы, на вкус — резиновый, а на вид — ноздреватый. Обратить его агрегатное состояние не удавалось никому, хотя пилотами такие попытки предпринимались постоянно. В комплект также входили пластиковые вилка и нож: настолько же неудобные в использовании, насколько ненавистен среди «человеко-единиц» был сам продукт. Во всяком случае, тема разнообразных терактов против сотрудников и владельцев фирмы обычно была у пилотов на втором месте после «женской». Случалось, и сам Рубен мстительно мечтал о возможности пройти на бреющем над производственным комплексом, ураганным огнем прижимая персонал к земле, и о хорошенькой такой маленькой протонной торпеде в самый центр их адской кухни. Поговаривали также, невзирая на все официальные опровержения, что в фарш добавляют «кое-что». Лучшее, что можно было сделать в процессе поглощения — попытаться отвлечься на что-то важное. — Я подал заявку на тренажеры, — сообщил Улле, — и на спортзал. Вот наше время. Рубен кивнул, сосредоточенно жуя. — Но звенья распределять без вас — не решился. — Есть у тебя пожелания? Улле пожал острыми плечами. — Все равно, в общем. Трине хорош. Бента Вангелис — зверь просто. Вот кого бы я не хотел, так это — Вале. — Он в самом деле так плох? — Ну, — замялся зам. — Он зубрила, и куража у него нет. Он хорошо знает, как надо. Вплоть до номера страницы и параграфа из пятнадцати слов. Командир, вот идет па вас звено в перпендикуляре, с двух часов... что вы сделаете? Рубен, оторвавшись от консервы, сжал вилку в кулаке, дернул, чуть повернул. — Потом — стрелять. Можно иначе? Улле кивнул с улыбкой. Значок «лучшего пилота выпуска» хвастливо горел на его груди. Энсин из хорошей семьи. — О чем вы думали? Рубен хмыкнул. — Да ни о чем. Разве ж я помню, как там надо? — Тот, кто хорошо летает, всегда летает... неправильно, да? — Если хорошо, с чего ты взял, что неправильно? Будет время свободное — попробуем в тактическом? На полную? Улле вспыхнул. — Большая честь для меня... съер! — Съер! — физиономия выросшего перед ними Далена так светилась, словно это он побил Рейнара Гросса и ему за это ничего не было. — А попрошу и вас оказать нам честь. Для промывки, так сказать, оптической оси. Стаканчик из его лапищи был теплый, да и жидкости в нем плескалось — полтора глотка. Ренн принял свой с выражением испуга на лице. — Это, — шепнул он, — обязательно? — Ага, — пришлось незаметно подтолкнуть его локтем. — Мелкие грешки по достойному поводу можно и спустить. И покрыть. И даже иной раз разделить. Эскадрилья должна быть спаянной. — Споенной, вы хотите сказать? — Спевшейся, короче. Чтоб не спечься. Ладно! Чтоб служилось! Глотнули одновременно, Рубен с усилием протолкнул сквозь сжавшееся горло комок огня, а Улле закашлялся, сложившись пополам, покраснев лицом и брызнув слезами. — Я, — выдохнул он, — никогда... — ...ничего крепче диет-колы! — поддразнил его Трине. — Эй, Дален, да она паленая! — Фига ли! — взвился рыжий. — Настоянная — это да! Где это вы видели паленого «Берсерка»? — На чем, на чем настоянная? На плесени? — Содд весьма показательно зашел на цель с другого фланга. — На перце! Мать Безумия, что эти дети понимают в доброй водке? Командир, рассудите! — Э... Магне! С чего ты взял, будто я разбираюсь в водке? Двенадцать человек разместились на двух койках, в два этажа. Чьи-то головы свешивались вниз. Улле забился в угол, его явно лучше не трогать. Рубен ощутил что-то вроде легкого раскаяния: в конце концов, порция им досталась одинаковая, а он был в полтора раза крупнее своего зама. И то по жилам бежал жар, и хотелось... ага, летать. Магне Дален, опираясь локтями на обе верхние койки, изобразил лицом обиду, которой на самом деле не было. — Съер! — проникновенно сказал он, — Я не верю и не поверю никогда, что и вы — никогда — ничего крепче диет-колы! — Наш комэск — самый крутой! — хором проорала эскадрилья. Отрепетировали, дети Хель! Рубен не заметил даже, кто подал знак. — Ладно, — он поднял ладони. — На планете с меня — бутылка «Кракена». Он сделал паузу, чтобы позволить беспрепятственно пронестись по отсеку благоговейному "о"! — Пока расскажу на словах. «Кракен» — это алый жар, идущий из глотка. Сперва ты раскаляешься, потом становишься стеклянным и начинаешь пропускать свет наружу. Алые лучи распространяются вокруг тебя... Лучше всего их видно при свечах. — Видал я, сколько стоит такой коньячок, — протянул Содд. — Нешто — правда? — И думаю, будет излишне добавить, что пить «Кракен» лучше не в одиночку. Звезд должно быть две. Шельмы вздохнули единой грудью. Рубен убрал ногу, сойдя со скользкой темы. Совсем скоро, несмотря на весь пресловутый сэхримнирский бром, ребята превратятся в порох. Не хватало самому поджигать. — Давайте-ка на звенья поделимся, — сказал он. — Пожелания я видел и учел. Ну и поменяться время есть. Красные: Эстергази... Против воли он сделал паузу, которую сам посчитал картинной. В тишине слышно было дыхание двенадцати человек. — Дален. Маше взвыл от восторга, мгновенно став пунцовым и получив кулаком по спине в качестве поздравления. — Вангелис. — Стройный темноволосый юноша, из тех, кого проще убить, чем добиться слова вслух, порозовев, кивнул. Физиономистика, исходя из низких бровей отнесла его к «охотникам» — и страстным! — И, — «прости, мама, пусть это будет моя спина!», — Вале. Иоханнес, стоявший чуть поодаль, опершись плечом о стойку и каким-то совершенно непонятным образом опять отделивший себя от плотного кружка раскрасневшихся Шельм, почему-то тоже изменился в лице. Вангелис поглядел на него с заметным неодобрением. — Да, — выговорил Вале, — слушаюсь, командир... съер. — Синие: Ренн, Кампана, Трине, Содд. Серые: Риккен Эно, Риккен Танно, Шервуд, Йодль. Командиры звеньев названы первыми. Разбивку на пары оставляю в компетенции звеньевых. Вопросы? Вопросов не нашлось, по крайней мере — заданных вслух. Все явно рады были, что момент остался позади. Особенно братья Риккены. Звено Ренна тоже казалось довольным. Магне цвел и явно не собирался убирать саквояж с. койки командирского ведомого. Вале выглядел угодившим в ловушку, смысла которой пока не понимал. — Рад, что вам все ясно. Занятиями по тактике не пренебрегать. Каждый должен уметь в случае необходимости заменить командира звена. Каждый командир звена должен уметь заменить меня. Да. Мы собрались здесь не водочки выпить тайком от высшего командования и не полетать вволю, испытывая лучшую технику в мире. Шельмы на миг замолкли, осознавая, о чем именно напомнил им комэск. — Тогда, — Рубен выпростался со своего места, — все — в спортзал. Народ, как и ожидалось, взвыл, в том смысле, что хорошо сидели. Пришлось назвать Шельм эскадрильей и стоять у выхода, пока притворы с несчастными лицами ковыляли мимо. Вале шествовал последним, Рубен тронул его за рукав. — Задержись. — Слушаюсь, милорд. — Командир, — поправил его Рубен. — Или — съер. Определимся? — Да... съер. Психологических дисциплин, какими накачивали будущих командиров в адъюнктуре, оказалось достаточно, чтобы уловить, с каким напряжением даются пилоту казенные флотские обращения, такие естественные для самого Рубена Эстергази. — Вы — лучший пилот своего выпуска, съер. И еще про вас говорят, что вы — лучший пилот Зиглинды. В эскадрилье каждый летает лучше меня. Зачем вы меня к себе взяли? — Я бы тебя вообще в эскадрилью не взял, — жестко сказал Рубен. — Пока ты показываешь этот результат, в первом звене — три пилота. Вот что я тебе скажу: время в тактическом центре расписано между эскадрильями. Но некоторые... особенно крутые... пренебрегают занятиями. Так вот: есть там свободная кабина — в ней сидишь ты. Каждый день я тебя проверяю, пока не увижу, что гарантированно держишься на хвосте. В бою я на тебя оглядываться не стану. Без причины вышел из боя — отвечаешь. Отправить тебя вниз я не могу, даже если ты выразишь встречное желание. Разве что договоришься перейти в другую эскадрилью. Или я обменяю тебя на другого пилота по прибытии резерва. Но тогда ты не будешь знать, с кем летать придется. Тебе это надо? — Нет... командир, съер. В другой эскадрилье будет хуже. Я... эээ... отдаю себе отчет. Съер. Да уж, вам с Гроссом друг дружки не пожелаешь. Вдобавок и ощущение от самого себя осталось мерзковатое. Что ж, комэск, никто не обещал, что будет легко.Башня Рован
Исходя из «Старшей Эдды» по приметам в небесах Рагнарек уже идет четвертый день.Отвесив десяток дружелюбных шлепков и столько же приняв на спину от пилотов своего выпуска, Рубен протолкался в конференц-зал, где через десять минут должен был состояться брифинг для младших командиров. Пошарил глазами, отыскивая себе местечко по возможности с краю: офицеру его роста приветствовать высшее командование вставанием из-за «парты», рассчитанной на лилипута, со стороны казалось нелепо, а чувствовалось и вовсе унизительно. Расселись амфитеатром, поэскадронно: «ударники» — справа, истребители — слева. Командиры десантных взводов, имевшие репутацию «бесконтрольно буйных», по своему обыкновению расположились на галерке. Гигантский монитор на три скругленные стены был пока погашен. Протискиваясь к своим, Рубен заметил двух эсбэшников, бдивших за порядком в зале. И хотя никто не говорил в полный голос, гул от без малого сотни человек стоял почти вещественный. — Руб, привет! Иди сюда, к нам! Он кивнул и начал протискиваться к однокашнику, возглавлявшему нынче Драконов Зари. Группка пилотов вокруг того развернулась в сторону Эстергази, на некоторое время прервав общий разговор. — Слухом земля полнится, — значительно произнес кто-то вслед. — Первый кулак тверже головы Большого Гросса. Овации подразумеваются... но неофициально. Заместитель Гросса, мрачнее тучи, без приветствия протиснулся рядом, демонстративно предполагая найти себе местечко подальше. Ну и доброй ему дороги, кому он тут нужен. — Я слышал, Эстергази, ты раскатывал губу на Кади, моего пилота. Рубен помотал головой. — Шельмы укомплектованы, оставь свой страх, приятель. — Намерен сделать из своей статистической выборки образцовую эскадрилью? — Ну, помешай мне! Пилоты посмеялись. Тем временем подтянулись комэски Баньши и Молний. — Руб, а я тебя на балу не видел. — Я его видел, — хмыкнул Дракон. — Абсолютный рекорд по скорости сбега с официального мероприятия, я полагаю... Для какой кондиционной девочки Шельма получал плащ в гардеробе! Леди до кончиков ногтей... на ногах. — Кстати, зря поспешил. Там после весело было. — Из чего я заключаю, что и Кириллу было весело. Иначе вы бы иначе мероприятие вспоминали. — Угу. А ты свинтил с такой скоростью, надо думать, чтобы Кир тебя с барышней не?... — Да видел он нас! И, народ... увольте меня от издевательств над величеством. — Тогда ты прогадал. Стюардессочки были — прелесть. Живые огоньки, то, что доктор прописал. Леди... с ней же говорить о чем-то!... — Руб, о чем ты с ней говорил? — О классической музыке, — невозмутимо ответил Эстергази. — Но ты-то хоть свободным ушел? А то вот Гринлоу позволил себя окрутить! — Это вы от зависти, — воскликнул, розовея, комэск Молний. — Ржете, жеребцы здоровые, а между тем сердце мое сдано на хранение на планету. — Ладно, что не старые больные клячи. — Смиррно! Молодые офицеры, живо повскакали с мест, разом оборвав дружеские подначки: курсантские навыки были еще живы. Командиры чинами повыше, сидевшие ближе к кафедре, поднялись без спешки. За вице-адмиралом Эреншельдом, полным краснолицым мужчиной, по слову которого на «Фреки» вертелось буквально все, трусила свита адъютантов со считывателями. Первый ряд, традиционно отводимый докладчикам, занимали флотские аналитики: нестроевых возрастов и комплекций, один даже в очках. Что выглядело скорее антикварным шиком, чем необходимостью: не было такой операции, какую не обеспечил бы своему служащему военный флот. — Здравия желаю, господа, — вице-адмирал прищурился на группу младших командиров и удовлетворенно кивнул, когда они бодро отлаяли по Уставу. — Прошу садиться. Я отниму у вас некоторое время. По знаку Эреншельда адъютант прикосновением световой указки зажег монитор. — Несколько слов по истории конфликта. Несколько суток назад патрульным крейсером «Глаз» был обнаружен корабль, по размеру и вооружению приблизительно относимый к классу рейдеров, несущий неправильные опознавательные огни. На мониторе, обозначенная по контуру зеленой светящейся линией, медленно вращалась модель чужого рейдера. Пилоты, все как один, непроизвольно подались "перед, пожирая его глазами. — Ни о каких наших рейдерах в этом секторе командованию «Глаза» не было известно. Забегая вперед скажу — их и быть тут не могло! И световые сигналы, и радиовызов, обращенные к гостю, остались без ответа. Рейдер следовал своим курсом, в глубь системы. «Глаз» попытался перехватить его, в ответ па каковой маневр неизвестный попытался уйти в прыжок. Командир «Глаза» посчитал необходимым уничтожить его прежде, чем рейдер окажется вне пределов досягаемости. — Лично я принял бы аналогичное решение, — сказал Эреншельд в гробовой тишине. — И посчитал бы его героическим, учитывая превосходство противника в огневой мощи. Естественно. Теперь уже слишком поздно расписываться в глупости. Рубен никак не мог оторвать глаз от чужого корабля, вальсирующего на демонстрационном мониторе. Как всякий выпускник Академии, он мог распознать корабль, произведенный на верфях Новой Надежды, и никогда не перепутал бы его с продуктом Земель Обетованных, даже если оба принадлежали к одному классу. Все не то. Суда серийного производства, отличаясь по конструктивным особенностям и дизайну, были... красивы. Фирмы-разработчики блюли стиль, отвечающий, как правило, человеческому восприятию прекрасного. Формы их были как будто вычерчены музыкой Баха: лаконичны, функциональны, но еще — обтекаемо-стремительны. Не говоря уже о технике отечественного производства. Глаз обегал ее, лаская, и зацепиться не мог. Поток мелодии без слов. И — к слову! — имея бесспорную возможность производить собственную технику, и Земли, и Надежда предпочитали более дорогую, с клеймом Зиглинды. Чужой рейдер был уродлив. И не в одних грубо приклепанных заплатах тут виделось дело. Орудийные башни — если это, конечно, были башни — выглядели слишком тяжелыми для хищного элегантного корпуса, способного, кажется, нырнуть в игольное ушко. Квадратные элементы раздражающе контрастировали с овальными обводами дюз и легко узнаваемых прыжковых двигателей Брауна-Шварца. Желание убрать лишнее становилось все сильнее, пока Эстергази не поддался искушению. Разумеется, мысленно. И ахнул, едва сдержавшись, чтобы не сделать это вслух. Само собой, аналитики сидят тут недаром. У них было несколько суток на то, что бросилось ему в глаза после минуты почти бездумного наблюдения. У них — системы распознавания образов, базы данных, миллиарды операций в секунду... Это, в конце концов, просто их работа. Как его работа — летать и стрелять. К слову: проносись он на истребителе над этим чудищем, сосредоточившись па прицеле, едва ли пришла бы в голову безумная мысль просто ободрать с него лишнее. — Мы не считаем, что чужой корабль нуждался в экстренной помощи или же заблудился, сбившись с курса из-за отказа систем, — тем временем продолжил вице-адмирал. — В противном случае его экипаж принял бы помощь. Предпринятая им попытка к бегству, невзирая на очевидное превосходство в боевой мощи, свидетельствует о том, что миссия его была либо шпионской или диверсантской... Либо — провокационной. Иначе говоря, рейдер хотел, чтобы его уничтожили. Об инциденте было немедленно доложено Императору. Сразу же, в соответствии с нормами галактического права, пресс-служба Империи оповестила правительства Новой Надежды и Земель Обетованных. Как и следовало ожидать, — голос вице-адмирала преисполнился яда, — в оговоренный период не прекращалась связь ни с одним из их кораблей. — Впоследствии, — голос командующего вновь обрел официальную твердость, — мы имели в доверенном нам секторе несколько неупорядоченных десантов столь же... неопределенной принадлежности. Далеко не все из них закончились для нас бескровно. Мы потеряли крейсер «Седой» и пять из семи сопровождавших его эсминцев. Пока мы стараемся придерживаться графика боевых дежурств, но готовьте вверенные вам подразделения к тому, что в любое время каждый из вас может быть поднят по тревоге. Мы находимся в состоянии войны, господа. При этом — неведомо с кем. Эреншельд фыркнул в усы, сразу сделавшись похожим на раздраженного моржа, покинул кафедру и жестом предложил занять место молоденькому аналитику из соответствующей службы. Юноша, казалось, более всего был смущен звуком своего усиленного голоса, а также тем, что ему приходится говорить после вице-адмирала. Вероятно поэтому он задал слишком высокий темп своему слайд-шоу: компьютерной экстраполяции записей видеокамер, установленных на машинах, участвовавших в боях. Картинки, зеленые на черном, возникали, поворачивались, демонстрируя модели в трех ракурсах, и исчезали столь стремительно, что мозг не успевал фиксировать отличия. Но, видимо, но замыслу аналитика этого и не требовалось. — ... как вы можете наблюдать, единой серийной модели как будто пет. 14 даже в массе истребителей трудно выделить сходные черты. Давешний рейдер вновь простерся на всю поверхность монитора. Аналитик, розовый и гордый оттого, что, по-видимому, работа была выполнена непосредственно им, ткнул световой указкой в орудийную башню, и та погасла. Рубен непроизвольно откинулся на спинку: жест, который он никогда не позволил бы себе, буде за кафедрой высился вице-адмирал. И перехватил сфокусированный на себе взгляд «старого моржа». Командующий, несомненно, знал, о чем сейчас поведут речь. Его-то, разумеется, поставили в известность прежде всего. Разумеется, он уже определил уровень секретности информации и дозу, которую следует отпустить младшим командирам. И доложил Императору. И сейчас беззвучное шевеление рыжих с проседью усов, под которыми угадалось «Вот как, значит, Шельма», напомнило, что до Эреншельда на «Фреки» заправлял Олаф Эстергази. Что, впрочем, не давало этой конкретной Шельме никаких особенных прав. Но сознанием своим согревало, напоминая о корнях, питающих побег. — ...таким образом под всем этим кустарным апгрейдом вы можете видеть бесспорно узнаваемые черты крейсера класса «щука» отечественного производства. Подобную операцию мы можем произвести с любой моделью, чей снимок имеется в нашем распоряжении. Таким образом, уже опираясь на определенную базу образов, мы получаем ассорти наших собственных... снятых с производства, списанных, устаревших кораблей. Залатанных, дооборудованных и перевооруженных по возможности, и в соответствии, я бы сказал, с изобретательностью нищеты. С изобретательностью, я бы сказал, иной раз способной поставить в тупик. — И кто бы подумал, сколько мы их произвели, продали, списали и забыли... — негромко произнес Эреншельд, но услышали все. — Войско мертвых. Пожалуйста, продолжайте, коммандер. Техника сама по себе никого не атакует, и планов вторжений не строит. — Что касается вторжения, — докладчик привычно потер пальцем переносицу и немедленно отдернул руку от лица, сообразив, что стоит перед начальством. — Тут мы можем только опираться на вектор входа в гиперпространство, что, как присутствующие, несомненно, понимают, не является стопроцентной гарантией. Достаточно выйти в промежуточной точке и вычислить новые координаты, чтобы обмануть любые преследовательские расчеты. — То есть теоретически акция может быть подготовлена и Надеждой, и Землями, и вестись с любой из их баз? — это Гринлоу воспользовался правом задавать вопросы. Юноша за кафедрой покраснел и неуставно передернул плечами. — Если бы получить пленных, — сказал он. — Или хотя бы тела... Анализ ДНК, химизм тела... — А прямой вектор нам что дает? — Там нет освоенных систем, — ответил аналитик. — По крайней мере, согласно нашим картам. Та часть космоса всегда использовалась как свалка. Как вам известно, согласно Конвенции об утилизации отходов туда направляются списанные корабли. Программируется включение прыжкового двигателя, экипаж покидает судно в капсуле, и... больше мы судно никогда не видим. — Выходит, у кого-то дошли руки разгрести тамошние завалы? — В целом — да, если наши предположения верны. — А собственно, дел-то — спрыгать туда и посмотреть. — Мы знаем только направление вектора, но не его длину. — А дробными? — То еще чертово дельце. — Но выполнимое. Что, в разведке нет сорвиголов? Я б и сам вызвался. — Это не наших умов дело, — резко сказал вице-адмирал. — Это дело имперской разведки. В нашей компетенции отстреливать все, что сюда вываливается, и делать это, пока сверху не скажут «стоп, хватит». Еще вопросы по существу?Башня Рован
Среди ночи, среди дня тяжко мучает меня то ли сон мой, то ли придурь, то ли муть: серый дождик моросит, в сером небе гусь висит — это я...— Машины прибыли! Вопль динамика, ворвавшийся из наушника прямо в мозг, был, вероятно, каким-то образом оформлен в соответствии с системой армейских обращений, но спящее сознание отсекло все, кроме сути. А суть сработала, как гидравлика выталкивания: Рубен подскочил, ударом ладони врубая в отсеке свет. — Машины пришли! Шельмы посыпались с коек, словно по боевой тревоге, еще и глаз не продрав спросонья, а уже затягивая «молнии» комбинезонов. И то — боевые тревоги вскорости станут буднями. Приход же машин — судьбоносная встреча, важность ее очевидна каждому пилоту и без приказа командира эскадрильи. Грохочущим вихрем Шельмы пронеслись по трубчатым коридорным кишкам к «своему» ангару, еще пустому, где только ползали взад и вперед дроиды-уборщики, и почтительно сгрудились за спинами команды механиков, которые распоряжались приемом загруженных кассет. И даже дыхание затаили, прикинувшись, что их вообще нет, когда раздвинулись внутренние ворота шлюза. Чрево его было освещено ярче, чем просторное низкое помещение ангара, металлопласт внутренней отделки отражал люминесцентный свет, поэтому кассета вышла чернильным пятном, почти неразличимым в сияющем нимбе. Пилоты не выдержали. Транспортер еще двигался, а Шельмы, протиснувшись вперед, во все глаза рассматривали забитые в ячейки новенькие машины. Рубен двинулся к хвосту, надеясь, что народ у пего взрослый и без присмотра под гусеницу не угодит. Череда округлых носов — одиннадцать штук — проплыла над его головой. Он остановился перед двенадцатым. Створки грузового шлюза сомкнулись, на секунду стало темно. Кряжистый пожилой механик, глянув на пилота искоса, с помощью ПДУ выпустил шасси — и это была песня, как беззвучно они вышли! — снял машину с колодок, и истребитель плавно выскользнул из ячейки на палубу. Рубен пригнулся, пропуская стабилизатор над головой. Впечатление было — будто большая рыба проплыла поверху, хищная и легкая. Дышащая холодом от пребывания в неотапливаемом грузовом отсеке. Повинуясь механику, с потолка выдвинулась люминесцентная лампа, зависла над истребителем и залила его белым режущим светом. — Что за чертовщина! — голос Магне ни с чьим не перепутать, парень не умеет соизмерять звук, и веселое эхо мечется под стропилами. — Я прежде таких не видал! — Это, я так полагаю... — Рубен сделал несколько неторопливых шагов вдоль корпуса, и, вынырнув из его тени, вновь оказался в поле зрения эскадрильи: -...Тецима-9. О которых так долго твердила общественность. — Bay! — все голоса эскадрильи блуждали где-то вдалеке, на периферии сознания, но этот потрясенный тенорок несомненно принадлежал Ренну. — И мы будем первыми, кто их обкатает? Да уж. Пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы окинуть истребитель единым взглядом. Велика птичка, метров этак двенадцати в длину. Тупой скругленный нос с овальными ноздрями сопел реверсов, параллельный палубе, цилиндрический кокпит вынесен вперед и прикрыт керамлитовым блистером, снаружи совершенно непрозрачным. Вся начинка в тулове по оси: батареи, маршевые двигатели, тяги, между всем этим даже аварийный отсек предусмотрен на случай, если придется подобрать подбитого товарища. Элегантные стабилизаторы с подвесками под торпеды выходили из тулова назад, начинаясь где-то с последней трети длины, и утолщались по мере приближения к идеальной вогнутой полусфере кормы. На стабилизаторах — плазменные пушки; на остриях стабов, в «гнездах» — бокалы маневровых двигателей, и такие же, только утопленные в поверхность — по обоим бортам на носу и корме. Стопроцентно функциональные — лететь без них можно только по прямой! — они выглядели декоративными элементами, внесенными единственно, чтобы нарушить прохладное единообразие борта. Рубен никогда не оставался равнодушен к магии летающих машин. Тем более таких... небезобидных. Зеркально-черное покрытие казалось провалом в реальности. С него соскальзывала даже мысль. А ладонь к лаковому боку тянулась сама. Пусть даже обожжет кельвиновскими холодами. Но — неожиданно теплым оказался этот бок. Тепловой хамелеон? Инфракрасная невидимость? — Писать на этом командирский номер? С усилием Рубен отвернулся от машины. Старый механик смотрел ему в глаза, с достоинством ожидая очереди на его внимание. И это был не тот человек, для которого стоило делать каменное лицо. И это был человек, в руках которого — жизнь. Главнее доктора. Летать я, собственно, могу и чуть ли не будучи мертв. Летать для Эстергази не работа — свойство души. — Рубен Эстергази, — сказал он. — Черная Шельма. — Ларсен. Они, — механик мотнул головой, — зовут меня Фрост. Рубен кивнул. — Да. Этот для меня. — Батареи сразу ставлю на заправку, — сказал Фрост, — и мне потребуется ваша медицинская карта, чтобы настроить компенсатор. Потом передам оружейникам для фокусировки пушек. — Я летаю на девяноста процентах. Рубен подсознательно напрягся: на этом месте с механиками всегда возникали проблемы. Обычно приходилось доказывать, что «чувство машины» для пего намного важнее, чем комфорт и гипотетические проблемы со здоровьем лет через десять. Иной раз — вплоть до смены персонала, когда вопреки указаниям пилота механики норовили сделать по-своему. Но Фрост спорить не стал. Тоже поди-ка... оценивал. — Кабину можно открыть? Фрост кивнул, нажал на своем пульте соответствующую кнопку, блистер отошел назад, младший механик подтащил к Тециме трап и зацепил его на борту. Рубен даже дыхание придержал в смешной боязни, что металлические крючья оставят следы на великолепном блистающем покрытии. Потом махнул рукой и забрался в кокпит. В общем, именно этого мы всю дорогу и ждали, нет? Наконец-то они сделали кабину достаточно длинной! И в плечах... Оранжевая губка ложемента привычно спружинила под его весом. Скафандр-компенсатор, смонтированный как часть пилотского кресла, Рубен застегивать не стал, просунул только руки в перчатки. Системы управления встроены «под ладонь». Слева рычаги управления ходовыми двигателями, справа — ручка с гашеткой пушек, на ней же, сверху, под большой палец — кнопка пуска торпед. Тут же радары, связь, автопилот, рукоять катапульты — все это он удостоил лишь беглого взгляда. Внутренняя поверхность блистера — один большой монитор, и индикаторы проецируются на него же. Коснувшись нужной кнопки, Рубен опустил блистер и скрылся от зрительских глаз. Психологически в это было трудно поверить. Изнутри композит был совершенно прозрачен. Казалось, он висит в кресле прямо над головами своей эскадрильи, и знание, что они его не видят, противоречило чувствам. Каково это будет в вакууме? Он почувствует себя обнаженным? Или вовсе — одиноко парящей душой? Он отщелкнул блистер, поймав себя на желании вообще отсюда не вылезать. Эскадрилья столпилась внизу, задрав головы и ожидая его вердикта. Когда у нас там первые тренировочные полеты? Привычно опершись о борта, Рубен выбросил себя из кокпита. — А вот ежели скормить этакой птичке кошачьи таблетки, — робко заикнулся Содд, — ну, те... она тогось... голову под крыло не спрячет? Эскадрилья грохнула, согнувшись, кашляя, лупя друг дружку локтями под ребра. Трине, зажав голову шутника под мышкой, молотил его кулаком между лопаток. Плюнув на субординацию, комэск от души присоединился к своим пилотам.Башня Рован
Есть такое зелье, что потом вся жизнь — похмелье. Кто его раз пригубит, губы себе навек погубит. Станут губы огня просить, станут губы огонь ловить, обжигаясь сугубо - а иного им пить не любо.Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дернулся. — Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует. С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростертым телом — попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине. — ... и расслабьтесь. Легко сказать. Мышцы были как булыжные — тяжелые и такие же твердые — время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращенной жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснется подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова несся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да еще ведерному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым. Бело— голубой медицинский дроид пощелкивал, превращая в своем таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зеленый на черном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжелые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне. — ...не можешь — поможем, — буркнул он, видимо, любимое свое присловье, — а не хочешь... — и не успел Рубен отдернуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряженные мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но... — А ну как зазвенит сейчас? — Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану — плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут. — Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта... архитектура тела? Работаете-то все равно лежа. — Нам свой род войск рекламировать надо. — Знамо дело, все — ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных... — Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все... эээ... медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться? — Разве ж я маюсь? — искренне изумился медбрат. — Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причем, что характерно, никто не отбивается. Распространенная поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеется последним. — ...с вашего позволения... а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу? — Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе. — Ага, — ощерился Эстергази. — А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»? — Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задешево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар. Рубен пробурчал что-то насчет радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено. — И долго это будет продолжаться? — поинтересовался он как можно более небрежно. — Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или еще дольше — если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет — смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола. Рубен благоразумно подавил все, что захотелось сказать в ответ. Армейские байки как само собой разумеющееся утверждали, что, во-первых, медицинская служба без колебаний вколет любому все, что взбредет им в голову, а во-вторых, запросто отбоярится от любого служебного расследования, буде таковое случится. Если, конечно, у кого-то хватит дури пожаловаться. Галактическая фармакология — страшный лес, а цеховая солидарность медиков приведет, скорее всего, к тому, что сам еще окажешься виноват. Потому как все работники медицинской службы в той же степени маньяки, садисты и извращенцы, в какой пилоты — распутники, наркоманы и пьяницы. — И каковы будут рекомендации? — Голос распростертой на кушетке жертвы прозвучал до того смиренно, что противно стало самому. — Мои? — Могучие лапы монстра перевернули пилота на живот так, словно он весил не больше листа бумаги. Короткие мясистые пальцы впились в мышцы воротниковой зоны. — Курортная полоса, натуральные продукты питания, спорта не больше двух часов в день, трижды в неделю, а лучше — танцы. Аттракционы. Зоопарк. Девушка. И никаких полетов! — Совсем никаких? — скрупулезно уточнил Рубен. — Ну разве что на флайере. А лучше бы и вовсе никаких. — Сдохну, — резюмировал Эстергази. — Без полетов — однозначно. Справедливости ради следует заметить, что слово «сдохну» было выдохнуто в пластиковую поверхность кушетки с интонацией глубокого физического удовольствия, на что медтехник не преминул весело фыркнуть. В «киселе» по одному вылавливались мышечные волокна, которые массажист заботливо разминал, разглаживал и выкладывал одно к одному. Интересно, когда первый бог лепил из глины Адама, он тоже похрюкивал себе под нос веселый мотивчик? — Ну, — сказал он, — это вы себя так настраиваете. Впрочем, — руки перебрались на поясницу, блаженство стало просто неизъяснимым, и хотя вместе с чувством тела возвращалась боль, это была здоровая боль, как от физического труда или спорта, — я наслышан о феномене Эстергази. Позвольте спросить, вы... эээ... генетически оптимизированы? — Нет, насколько мне известно. Вопрос этот давно уже не вызывал у Рубена удивления. Время от времени, начиная с курсантских лет, кто-то набирался храбрости задать его и, в общем, в нем не было ничего унизительного. Своего рода завистливое восхищение: ну не может человек так летать. Хотя может — Рубен ухмыльнулся поверх сложенных под подбородком запястий — взять Ренна. Ничуть не хуже, откровенно говоря, и есть кому оставить эскадрилью. На тренажере Рубен сделал мальчишку исключительно на одном только воображении. Ибо отвагу он всегда полагал качеством само собой разумеющимся, а потому второстепенным. В первую голову пилот должен быть изворотлив и хитер. Кажется, и моргнуть не успел, а его уже снова перебросили на спину. Так, наверное, чувствует себя только что развернувшийся тополиный листок, еще клейкий и весь переполненный живительными соками. — Отрадно, когда дело рук твоих ласкает глаз и веселит душу, — процитировал медик. — По-китайски это звучит как стихи. Перед лицом завис офтальмологический сканер. — А теперь плохие новости. — Что? — Рубен ушам своим не поверил. — А до сих пор, значит, были хорошие? — Изменения на глазном дне я вынужден признать необратимыми. Склеротизированы стенки микроскопических сосудов, множественные кровоизлияния. Это, — медик ткнул толстым пальцем в бегущие строчки, — уже никак не назовешь стопроцентным зрением. Слепые пятна, сужение сектора зрения процентов на пять-десять. Не помню, чтобы я встречал действующего пилота в очках. Что будем делать? Первая мысль у Эстергази была совершенно идиотской, а именно — шантаж! — Я не могу сейчас позволить себе лечь на операцию, — сказал он, криво усмехнувшись. — Операция в условиях «Фреки» вам не поможет. Дело же не в ослаблении глазных мускулов и не в изменении формы хрусталика. Здесь не обойдется без пересадки донорского органа. Искусственный глаз. Или — если предпочитаете — биокибернетика. Выглядит он совершенно естественно, и нет ни малейшей опасности отторжения тканей. Через полгода вернетесь в полную норму. Как насчет линз в качестве временной меры? — Линзы? Как они поведут себя при перегрузках? Вес линзы поверх веса глаза. Он бы сказал, это только усугубит положение. И не выцарапаешь ее из глаза — в скафандре-то. Медтехник пожал могучими плечами. — Я бы мог назначить восстановительные мероприятия, когда бы мы поймали проблему раньше. Регенерационные возможности организма достаточно высокие. Но вы же лупите перегрузками по слабому месту снова и снова, не давая ни малейшей передышки ни колбочкам, ни зрительному нерву. Любая мобилизационная комиссия признала бы вас негодным. — Меня? — Рубен приподнялся на локте, ушам своим не веря. — Я привожу двух-трех уродов с каждого боевого вылета, док! С этими самыми глазами, позволю себе заметить! Медтехник, конечно, не доктор, докторов на служивую братию не оберешься, но как они ведутся, когда их подобным образом повышают в звании! — Послушайте, док, в сущности стрельба истребителя не так чтобы очень уж зависит от зоркости глаз. Системы наведения фиксируют цель в зоне поражения. А дальше — это вопрос статистики! Мы заливаем сектор плазмой, надеясь, что цель накроет хотя бы один заряд из ста. Именно так это делается, никак иначе. Дистанция поражения намного больше, чем визуальные возможности человека. — Теперь вы расскажете мне о слепых пилотах, Эстергази? Неужели такая существенная разница между пилотированием истребителя и службой на корабле? — Только не рассказывайте мне о почетной должности интенданта. — Это вам ваше начальство расскажет. Мое дело — предоставить ему отчет о состоянии вашего здоровья. Зачем Тремонту слепой комэск? Тем более — через некоторое время он может получить вас в исправном состоянии. Учтите, при сильной перегрузке или яркой вспышке это может произойти мгновенно. Сдается мне, Эстергази, вам не терпится остаться наедине с вечной ночью. В это невозможно было поверить, особенно теперь, когда тело вновь ощущалось живым, и он чувствовал в нем, кажется, самую незначительную жилку, и кровь, струящаяся в них, была не холодной и загустевшей, как все последние дни, а жаркой и быстрой. И весь этот бред насчет подступающей слепоты выглядел не более чем бредом, обычной чушью, какую всегда несет обслуживающий персонал в попытках набить себе цену. — Я провожу в космосе столько же часов, сколько любой мой пилот, и летаю на тех же скоростях. Что в моем случае из ряда вон? Растопыренная лапища махнула перед лицом, огребая датчики с висков и лба. — Возьмем к примеру человеческую кость, — задумчиво произнес медтехник. — Материал довольно прочный. Требуется достаточное усилие, чтобы его сломать. Однако если ее надлежащим образом вывернуть, как мы говорим — напрячь, она лопается буквально от щелчка. Представьте себе, Эстергази, что вы с младенческим добродушием — я другого слова подобрать не могу! — лупите себя по напряженной кости. Вот, и внутричерепное... Разумеется, я назначу ударную дозу ангиопротекторов и витаминов, и кислородотерапию под давлением. Но ситуацию это не стабилизирует. Так... костыли марафонцу. — Хорошо, сформулируем вопрос иначе. Каково состояние моей эскадрильи? Сравнительно скажем с моим, чтобы я мог сделать адекватные выводы, и каковы персональные риски? — Н-18? Черные Шельмы? — толстые пальцы пробежались по пульту, добывая информацию из недр корабельной сети. Пользуясь моментом, Эстергази поспешил влезть в брюки. — У всех в той или иной степени сосудистые проблемы, у всех — гормональный дисбаланс. Дален у вас аллергик? Рубен промолчал: если Магне и оборвут крылья, то не с его подачи. — Лучше других выглядит. — Вот! — торжествующе воскликнул комэск. — А летает не меньше прочих. Правда, — признался спустя секунду, — парень дышит чистым кислородом, и уговаривает три баллона вместо двух. А Вале как? — Глубоко загнанный психоз. Но это — к Синклеру. Видимых осложнений я не обнаружил. Ни у кого из Шельм «кость не напряжена» до такой степени, как у вас. Вот, к примеру, видите вы флайер, — сказал «док», разводя пальцы, как всегда, когда собирался прибегнуть к метафоре. — Самый современный, мощный, самый, если хотите, красивый... Рубен криво усмехнулся. — ...и приведенный в совершенную негодность некомпетентностью и варварской эксплуатацией. Со сбитыми шестернями, двигателем, изношенным неоправданно частым применением форсажа, с топливной системой, заросшей нагаром от несоответствия заливаемого топлива техническим характеристикам транспортного средства, и маслом, не менявшимся сотню лет. Рубен глянул на него исподлобья, из-под сдвинутых бровей. Метафора, говоришь? Ты сунулся с авиационной метафорой к мужчине с именем Эстергази? — Я бы сказан, док: это всего лишь машина. Выгнутый и спаянный металлопласт, грубое существительное, материальное выражение и костыль для истинно горячего и живого глагола «летать».* * *Башня Рован
маятник в левую — в правую сторону каждому брату досталось поровну каждому Гаю досталось по Бруту всем великанам — по лилипуту...Рикард Джонас полагал, что ему не повезло. Всю дорогу он маялся скачковой мигренью, отягощенной дурными мыслями. Увольняясь в запас по выслуге лет, он никак уже не рассчитывал, что придется возвращаться в Космические Силы, тянуться во фрунт и мучительно жевать резину «Сэхримнира». Пятнадцать лет, день в день отданные военной службе, в его воспоминаниях отнюдь не выглядели самыми счастливыми. Пищевая и сексуальная неудовлетворенность, спорт из-под палки, время, утекающее безвозвратно в компании чужих людей, и множество ненужных условностей. Теперь, спустя двадцать лет, Джонас был, что называется, представительным мужчиной, с капелькой веса, который завистники называют лишним, с ухоженными ногтями короткопалых веснушчатых рук, с щеточкой холеных усов над верхней губой. Между прочим — муж, и между прочим — отец. Мысль о том, что Империя не оставит вдову и детей, утешала слабо, учитывая, что это может быть его собственная вдова. Деваться было некуда. Планета встала «под ружье», внутренние рейсы, где он служил пилотом, частью закрыли совсем, частью сократили. «Подмели» всех, кто имел хоть малейший навык пилотирования боевых машин. Несмотря на бодрый тон новостей, шепотом передавали глухи о страшных потерях. Поневоле вспоминалось, что «Фреки» означает — «прожорливый». Истребитель. Расходный материал войны. В сорок пять человек приучается смотреть на вещи трезво. Пусть мальчишки играют в героев и молодцов. Пушечное мясо! Джонас, сидя в отсеке скачкового транспорта, стиснутый плечами таких же мобилизованных из резерва, как он сам, давал себе обещание воевать осторожно. Корешиться здесь не имело смысла. Все равно по эскадрильям их распределят, как будет угодно чифу кадровой службы. Поменьше... душевных обязательств. Вот привелось же, помилуй Господи, исполнить гражданский и верноподданнический долг! Эта идиотская война была придумана специально, чтобы воспрепятствовать ему в момент, когда результатом его долгосрочного стратегического планирования стало наконец устойчивое материальное положение. Лишь сравнительно недавно, лет двадцать пять назад высшие командные должности открылись для отпрысков англосаксонской и франко-испанской генетических линий. Военная карьера никогда не интересовала Джонаса, хотя он числился у начальства на неплохом счету. Положительная репутация была частью плана. Выслужив свои пятнадцать лет, он демобилизовался день в день, и гражданская авиакомпания, которой он предложил свои услуги, приняла их с радостью. Прекрасный положительный пример на фоне спившихся, комиссованных по болезни и тех, кому начальство отыграло в характеристике мелкие грешки и неуживчивый характер. И хотя по уровню жизни и индивидуальным предпочтениям Джонас представлял собой чистейшей воды буржуа, возможность козырнуть прошлым военного пилота дорогого стоила в обществе, помешанном на армейской службе. Теперь он был уважаемым человеком, индивидуумом, а за штурвалом лайнера — вовсе царем и богом. Кто бы мог подумать, как обернутся против него обстоятельства. Сбитых с толку, больных головой и координированных примерно в той же степени, что стадо на архаической бойне, их выгрузили на причал, и они, столпившись, ждали сотрудника кадровой службы. Тот отвел пилотов резерва в конференц-зал, где они расселись полукругом на жестких скамьях из пластформинга. Лицом к залу сидел чиф по кадрам, элегантный мужчина тех же сорока пяти, с длинным лицом, некрасивым, но умным, из тех, что вызывают доверие и, как правило, его не обманывают. Внимательные глаза, залысины в рыжеватых волосах. Официален, как повестка. Первым рядом перед ним ерзали командиры эскадрилий. Джонас вздохнул, ожидая, кого пошлет ему в начальники оскалившаяся фортуна. — ...Пламме, Лехвист, Джонас, Деверо — к Черным Шельмам, — неуловимым щелчком по деке узловатые пальцы зафиксировали назначение. Подобрав вещички, поименованные пилоты протопали к столу. Со скамьи комэсков поднялся рослый, плохо побритый парень с воспаленными глазами. — Удачи, — вполголоса пожелал кадровик. Комэск молча кивнул. По пилотам, поступающим в его распоряжение, только взглядом мазнул. И взгляд этот Джонасу ох как не понравился. Угрюмый, и обращен внутрь себя. Световое перо прыгало в его пальцах, пока командир ставил подпись. Эстергази? Джонас хотел присвистнуть, но сдержался. Военному министру — сын? И внук героя гражданской войны? С одной стороны, это утешало: начальство обычно склонно беречь детей крупных шишек. С другой... была масса подводных течений в верхах, и он бы с ходу не сказал, в каких отношениях состоит породистое семейство Эреншельдов с Эстергази, у которых все — поперек генеральных линий, и все каким-то образом — вверх. Опять же Джонас никогда не видел человека, доведенного до такой степени изнеможения. Провожая пилотов в отведенный эскадрилье жилой отсек, Эстергази шагал так размашисто, что казалось, он просто боится рухнуть плашмя. Более всего Джонас боялся угодить во власть героического дурака с благородным безумием во взоре: такие не берегут ни себя, ни других. Героическое безумие, однако, свойственно молодости, а комэск Эстергази юнцом не выглядел. Джонас даже, помнится, удивился, что у моложавого министра такой взрослый парень. Судя по тому, как вылеплено лицо — лет тридцать пять, не меньше. Кубрик дохнул спертым теплом, как растопыренной ладонью в лицо ударил. Вентиляция и охлаждение — явно недостаточные. Объем помещения не рассчитан на физиологические нормы двенадцати человек. А Джона-су он показался еще и непривычно тихим. На одной стене глянцевый плакат, изображающий пухлый подкрашенный рот и смоляную прядь через него наискосок. На другой в объединяющей рамке светились четыре голографических снимка. Четыре донельзя героических юных лица. Джонас нервно переморгнул, сообразив, что именно означает эта выставка. Ожидая дальнейших распоряжений, вновь прибывшие опустили сумки к ногам. — Бента, — отрывисто сказал комэск, тяжело опершись о края верхних полок, — примешь Синее звено. Возьмешь Пламме, Деверо, Лехвиста. Джонас пойдет в Красное вместо тебя. — Слушаюсь, командир. Темнобровый, очень молодой пилот упруго поднялся со своей койки, указал избранной троице на свободные места и деловито принялся собирать вещи для переезда в противоположный угол: темный и какой-то пустой. Впрочем — не совсем пустой. Посреди свободной нижней койки обнаружился здоровенный полосатый кот с коротким хвостом. Новый Синий звеньевой, перемещаясь, невзначай потревожил его, кот сел, посмотрел на всех осуждающе, задрал морду и утробно, мучительно взвыл. Комэска передернуло. — Дело не в контрасексе, командир, — вполголоса сказали с верхней койки. — По Улле он... — Знаю! Магне... эй! С койки над командирской свесилась рыжая голова. — Съер? — Возглавишь пару вместо Бенты. — Оу! — парень был явно обрадован. — Поохотимся! — ... Джонаса возьмешь ведомым. — Ведомым?! — не выдержал вновь прибывший. — Я в два раза старше... командир! Я демобилизовался в чине коммандера! Я полный срок отслужил на этом корыте. Ну. или на другом, но в точности похожем. — Боевого опыта у вас нет! — отрезал командир. — Вале! Начиная со следующего вылета летаешь моим ведомым. — А занимайте нижнюю койку... эээ... Джонас, — великодушно предложил сверху рыжий. — Мне-то все равно. — Я нужен? — комэск окинул кубрик взглядом, который, похоже, ничего не видел. — Эно, Бента, если понадоблюсь — я в тактическом. Джонас сел на освободившуюся койку, разбирая вещи и приглядываясь. Внутри была паскудная тянущая пустота, не имеющая никакого отношения к голоду. Молодежь вела себя сдержанно, переговариваясь вполголоса, как люди, поневоле привыкшие ценить тишину. Бента Вангелис в «том углу» что-то объяснял вновь прибывшим про «командный спорт». Кот, помаявшись по кубрику без видимой цели, занял наконец пустую койку командира. Время шло, ничего не менялось. Белобрысый хлюпик, повышенный до командирского ведомого, отлучившись ненадолго — Джонас решил было, что в туалет — вернулся быстрым шагом и, опершись о койку Далена, озабоченно сказал: — Магне, надо что-то делать! Так ведь и сидит, оцифровал запись, уставился в монитор не моргая и на сотый раз гоняет за себя, за Улле и за каждого Синего. Ищет решение задачи. Спасибо хоть выбрал полет без подвижности. Не знаю, что думаешь ты, а мне — страшно. Говорилось тихо, но так, что Джонас слышал: на правах пилота Красного звена. И то, что он слышал, нравилось ему все меньше. Мало ему мальчишек, кровь из носу блюдущих «кодекс мужика», нижайшего статуса в звене, так еще и командир, впавший в характерный псих. Рыжий соскользнул с койки, ловко опершись на предплечья. — А Содди при жизни этаким орлом-молодцом не смотрел, — задумчиво молвил он. — Подправили они там, в кадрах. Пошли, что ли, силком вытаскивать? — Девку ему помять надо, — резко сказал Джонас. — Нашлась бы тут какая повариха, засиял бы ваш комэск, как начищенный. Вале вспыхнул гневным румянцем до самых корней волос, но промолчал, выжидательно глядя на Далена. Видимо, тот обладал более высоким статусом в стае и правом говорить вперед. Джонас также заметил, как навострили уши остальные звенья. — Мысль пошлая, — наконец сказал Дален. -...но здравая. Я бы даже признал ее пригодной к исполнению. Едва ли только кто соблазнится нашей киберкухней. Где ее возьмешь, девку-то? А жаль — к слову. — Серьезно, мужики, — со своего места высунул голову Серый звеньевой, — почему командиру еще костей не мыли? Кто-нибудь видел его женщину? Магне, а? — Он не женат, точно. Бента, ты рядом был, снимков на считаке не видел ли? Вангелис мотнул головой: то ли не видел, то ли — не мешайте. А вот звено его явно более расположено было сплетен набираться, чем в дело вникать. — При всем уважении, Магне, не думаю, что она у него одна. — А взять да и спросить — слабо? Эно хмыкнул. — Про первый сексуальный опыт Императора уже спросили. Помнишь? Магне ухмыльнулся во весь рот. — Как не помнить. Достопамятная история про то, как старший курс утек по бабам через окно туалета. — Я это окно проверял, кстати, — вставил Йодль. — Забито насмерть. Как и все до пятого этажа включительно по стояку. Тимоти Шервуд трясся от хохота, буквально валясь набок. Джонасу в смешливости эскадрильи почудилось нечто нервическое. — Мы ушищи-то развесили, губищи раскатали! А история кончилась тем, что Его Величество взять не захотели во избежание так сказать... скандалов и прочих рисков. А Величество уперся рогом: дескать, если он не пойдет, то и никто не пойдет! И урегулирования ради командиру пришлось остаться и тягать на ремнях вернувшихся гуляк. — Надо думать, — вставил свои пять копеек Джонас, — вдвоем мальчики не скучали? — Шутка эта, разумеется, и тогда звучала, — холодным голосом заметил Вале. — К слову сказать, намеки подобного рода приводят Императора в неконтролируемое бешенство. — Только Императора? — поспешил уточнить Джонас. Белобрысый был, видимо, задет, и следовало воспользоваться случаем, чтобы указать ему место. — Император за такие шутки дает, извините, в рыло, — ответил он. — Едва ли это сойдет за присвоение рыцарского звания, Джонас. Танно Риккен на своей верхней койке буквально рыдал, зарывшись лицом в подушку. — Это было самое лучшее во всей байке, — согласился Йодль, посмотрев на него. Сам он сидел внизу, рядом со своим ведущим. — Император, молотящий воздух руками и ногами, и наш комэск, удерживающий его на весу. Дескать, сир, никто же не осмелится дать вам сдачи! Шервуд вытер слезы смеха с красного лица. — Мы поздно поняли, что история-то оказалась про то, «как мне удалось убедительно проиграть Киру в пространственные шахматы». Бог ты мой, как это было преподнесено! — Ну, у них и вторая ходка была, — напомнил Дален. — Помните, когда оргкомитет сообразил, что Императора можно взять вместе с телохранителями? Тогда-то по возвращении всех и замели: с прожекторами, матюгальниками и прочей красотой. В самом деле, Джонас, из тех, кто с ними учился, шуточку эту дурацкую никто не повторяет. И вообще — не будем трогать командира за нежное. Не сегодня. Вале, идешь? Джонас? Нет, Бента, справимся сами. На тактическом мониторе окрашенные в белое Тецимы перемещались как попало, поливая огнем друг дружку и условного противника, периодически взрываясь и сталкиваясь с приглушенным «бумс». Комэск лежал мордой в стол. Магне непочтительно тряхнул его за плечо. Потом еще разок. — Нашли решение, командир? — А? — Эстергази потер лицо. — Да. Нашел. Можно было... — Сколько времени вы решали эту задачу? — тихим голосом спросил Вале. — Часов... три? Или пять? — Там были доли секунды, командир. Вы должны были найти это решение, и Улле должен был, и эскадрилья — сыграть по вашим правилам, и уроды — не проявить инициативы, выше рассчитанной. Это не в силах человеческих. И потом... бой ведь не переиграешь заново? Ни Улле... и никого ведь не вернешь? Два воспаленных глаза сморгнули, словно невесть какая истина прозвучала вслух. — Бесполезно? — хрипло переспросил комэск. — Лучше было бы потратить это время на сон, — твердо сказал белобрысый. — В прошедшем бою никто уже не погибнет. — Я все равно не смог бы... — начал командир, словно не существовало простого «заткнись». Потом махнул рукой и тяжело поднялся. Звено зарысило следом в Н-18.Башня Рован
— Всегда, когда мы покидали свой родной порт и задраивали верхний рубочный люк, мы закрывались и от друзей, и от семей, от солнца и звезд, даже от запаха морской свежести. Мы сокращали наши жизненные ценности до двух главных величин, самой важной из которых была цель: стать братским экипажем. — А вторая? — Не стать братской могилой.Вице-адмирал Арнольд Деккер стоял на мостике «Валькирии» — просторном мостике нового образца, оборудованном монитором внешнего обзора вкруговую на все стены. И пусть командный центр располагался в самом сердце авианосца, огромное «фальшивое» окно добавляло ему зрительного пространства. Оно к тому же было оборудовано системой приближений, сюда проецировались показания радаров, и имелась возможность вывести изображение с любой камеры или сканера, установленных на бортах. Офицеры, служившие на мелких судах, получая назначение на АВ, испытывали, как правило, чувство сильного облегчения. Гигантские размеры и множество дублирующих систем гарантировали, что все опасности, связанные в дальнейшем с прохождением службы, последуют скорее от небрежности исполнения обязанностей и нарушения армейской дисциплины, нежели от объективных причин физического характера. Летающая крепость, зависящая от базы только в плане поставок топлива, боеприпасов и запасных частей. Находясь здесь, можно было иной раз забыть, что вокруг пустота. А разве помним мы о космической пустоте, чувствуя под ногами земную твердь? Разницу Деккер находил, пожалуй, только в диаметре. Планета, к тому же, не может сняться с орбиты и отправиться, куда глаза глядят. А «Валькирия» запросто прыгнет, достаточно рассчитать курс. К слову, Деккер еще ощущал последствия прыжка. Потому и опирался на трость тяжелее обычного, и пытался обмануть организм уговорами, что, дескать, небольшая головная боль в его возрасте вполне еще переносима, а сиропчик — для пассажирствующих дам, кабы были, да вот еще для управляющих скачком, потому что слишком много от них зависит. Два года после спуска со стапелей орбитальной верфи «Етунхейма» определенный сюда личный состав обживал «Валькирию». Стрельбы, учебные тревоги, маневрирование, как одиночное, так и в совокупности с приданным АВ эскортом. Зато теперь тягостность длительных командировок уравновешивалась уверенностью в полной боевой готовности АВ. Офицер соответствующей специальности сидел за пультом многоканальной связи, пытаясь соединить командира с коллегой Деккера Гельмутом Эреншельдом. Командующий «Валькирии» обязан был известить Эреншельда о том, что занял оговоренное положение в пространстве системы. А интонации сообщили бы «старому моржу», кто теперь представляет собой главную силу в регионе. Одних пилотов-истребителей — триста пятьдесят человек, и не каких-нибудь пенсионеров-резервистов, которыми давно уже обходится скудный рацион «Прожорливого». Агрессивная молодежь, у которой руки чешутся пострелять, и дюзы разогреты. Корабли не выходят из гиперпространства скопом во избежание столкновений. Для каждой единицы в составе авианосного соединения рассчитывается своя координата выхода, и уже потом они подтягиваются друг к другу, следуя указаниям с флагмана. Вот и сейчас «Валькирия» зависла в пространстве в блистающем одиночестве, в ореоле невидимых глазу излучений. — Связь установлена, вице-адмирал, съер! Вице-адмирал Эреншельд. Адъютант включил командующему конус трансляции, Деккер назвался и сделал паузу, позволяя лучу связи преодолеть расстояние, сравнимое с диаметром системы. — Привет, Гельмут, это я. Персонал па мостике застыл в благоговении. Только богам дозволено вот так, попросту обращаться друг к другу по официальному каналу. — Не представляешь, как я тебе рад, Арни, — вернулось через полторы минуты, искаженное помехами. — Ну почему же... Не буду лукавить, я счастлив, что я здесь, а не на твоем допотопном корыте. Еще и потрепанном вдобавок. Что такое? Нет, Гельмут, это я не тебе. Офицер-связист стоял, вытянувшись, едва не умирая от сознания того, что вмешивается в разговор вице-адмиралов. Инструкция на этот случай чрезвычайно строга. «Невзирая на ранг персон» — сказано там. — Принят сигнал бедствия, вице-адмирал. Съер. Наш сектор. — Гельмут, минуту, извини. Тут у меня SOS на другом канале. Корабль нашего эскорта? — Никак нет. Транспортный челнок. — Наш челнок? Зиглинды? — Так точно. Опознан без каких-либо сомнений. Десантный транспорт класса ВМ51. — Ответьте и переведите на меня. И дайте его на экран. — Слушаюсь, съер. Нерезкий от многократного увеличения, беспорядочно вращающийся транспорт, известный в армейском сленге как «бегемот», занял центральное положение на стенном мониторе. Секундой позже был пойман и звуковой сигнал. — Говорит пилот транспорта ВМ51/656 техник-лейтенант Суарец. Следуя рассчитанным курсом, преждевременно покинул гиперпространство, возможно, благодаря вмешательству вражеского тральщика. Зафиксировать и опознать тральщик посредством штатных приборов оказалось невозможным. В результате вынужденного выхода получил повреждения. Прошу оказать экстренную помощь и принять на борт. — Сканер! — отрывисто приказал Деккер. — ...разгерметизация, — голос Суареца дрожал от напряжения и необходимости соблюдать уставную интонацию, сухую, как воздух на военном АВ. — В моих отсеках — люди. — Дайте картинку от сканера. Стандартная ячеистая внутренность армейского транспорта, и в самом деле — люди, видимые как колеблемые в невесомости тени. Почти прозрачные для сканера, прошивающего броню. Темное пятно холодного реактора, серые метки на местах выключенных пушечных установок. Включенные, они проявили бы себя тревожным красным цветом. — Действуйте по инструкции. Берите его лучом, и в транспортный шлюз, — решился вице-адмирал. — Десантной бригаде занять места и быть наготове для отражения возможной диверсии. Задраить переборки. — Захват произведен, — отрапортовал по внутренней связи оператор гравитационного луча. — Объект помещен в шлюз. Наружный створ заперт. Внимание, Уравниваю давление и открываю внутренний створ! — Оставайся на связи, Гельмут, — сказал Деккер. — Надо было, конечно, выслать к нему патруль, но у него люди... Могучий удар сотряс под ним палубу и швырнул об нее всех, кто находился на ногах. Деккер упал тяжело и был почти оглушен. Все незакрепленное валилось со своих мест. Погасло освещение, и некоторое время, пока кто-то не дотянулся до автономной системы мостика, стояла кромешная тьма. — Масштаб... — прохрипел вице-адмирал, даже не пытаясь встать. — Доложить масштаб повреждений... Он... не помнил, чтобы прежде на этом мостике было так душно, и как был, лежа, сорвал воротничок. Сморгнул, какую-то долю секунды полагая, что зрение обманывает его. Переборка прогнулась вовнутрь, словно уступая налегшему плечу. По ней бежали крупные капли. К ужасу своему Деккер понял: плавится пласталь. Самый прочный материал космического строительства. — Арии, что у тебя там происходит? — Системы правого борта выведены из строя. Судя по показаниям... — молодой офицер, читавший приборы, морщился от боли, должно быть, что-то сломал при падении, — у нас вообще... нет правого борта! — Левый борт? — Системы левого борта выборочно действуют. Сильнейший электромагнитный импульс, съер вице-адмирал... Множественные замыкания электросети. Словно в насмешку большой проекционный экран левого борта продолжал показывать опрокинутую глубину. Подняв к нему глаза, Деккер увидел приближающуюся несчетную стаю, перед которой без орудий правого борта он был беспомощен, как распятый на скале Прометей. — Арни, что случилось?... — кричал в наушниках Эреншельд. Переборка текла как ледяная. Где-то там, вдоль правого борта люди, тысячи людей, кому не повезло испариться в первое мгновение, заживо вплавлялись в пузырящуюся пласталь. — Троянский конь с атомной начинкой, — сказал он, осознав, что еще слышен на «Фреки». — Они записали нашего пилота, который просил хоть какой-то помощи у них. Они оставили трупы в упаковке, заменив только реактор ядерным зарядом, сработавшим от перепада давления в шлюзе. Сканер не распознал бомбу, поскольку принципы действия ее и двигательной системы «Викинг» одинаковы. Двадцать тысяч человек, Гельмут... На мостике «Фреки» вице-адмирал Эреншельд вышел из конуса трансляции и, перегнувшись через пульт, выключил сеанс. Люди молча смотрели на него. Двадцать тысяч человек. Несколько лет работы орбитальной верфи. Чудо инженерной мысли. Любимая военная игрушка Зиглинды. Всего несколько минут. — Свяжитесь с «Гери», — сказал он. — Мы уходим на планетарную орбиту. Передайте эскорту соответствующие распоряжения. — Вице-адмирал... съер... Мы оставляем колонии пяти планет внешнего кольца? — Не более чем чуть обжитые источники сырья! Мы потеряем оба авианосца, если пробудем здесь еще хотя бы сутки. Мы потеряем Зиглинду, если потеряем хотя бы еще один АВ! Командирам крейсеров в случае потери управления и угрозы неконтролируемого падения на планету приказываю эвакуировать экипаж и активировать самоликвидацию. Мы не можем стать угрозой для своей планеты. Тремонт! Где вы? Скажите пилотам: на время перебазирования «Фреки» устанавливается стандартный режим патрулирования. Ваши парни могут поспать.* * *Эрих Топп, из интервью Н. Черкашину
Кто цветет, тот должен помнить, что цветам отпущен час. Осень ходит недалеко, смотрит пристально на нас. Не горюй, что изменились очертанья лепестка: поступь осени легка, тяжела ее рука, но если цвет опал бесплодно, ждать ли нового ростка?Пять протяжных гудков, предваряющих боевую тревогу — невыразимый словами трезвон, от которого на «Фреки» ни в какой щели не укрыться. Заслышав его, падаешь с коек, давишься пайком, вылетаешь из туалета, на ходу застегивая штаны. Пилоты взметываются в кабины, затягивая молнии скафандров-компенсаторов. Лишь опущенный блистер отсекает чертов звук. Как переживают этот кошмар остающиеся — всегда загадка. Ведь утихнет он не раньше, чем о готовности доложит последний пилот. — Кинжалы готовы! — Кинжалы пошли! Кассета вылетела в забортный вакуум, Тецимы брызнули из нее в стороны: шесть в одну, шесть — в другую, один, казалось бы, момент маневрирования — все перестроились и пошли согласно боевому заданию. — Шельмы готовы! — Шельмы пошли! — Кинжал — Шельме, — донеслось на резервной волне, хитрым образом подстроенной и заныканной комэсками для связи друг с другом. — Что у тебя? — Оборона верфи. У тебя? — Перехват. Я ближе. Тварь уже вывалилась на меня. Выпускает птичек. Подтягивайся. — Сейчас. Отмечусь только, что был. Легендарная верфь, где производилось лучшее в Галактике вооружение, при подлете напоминала беспорядочное скопление освещенных спиц, каждая из которых — толщиной с улицу. Именно здесь строились гигантские авианосцы, никогда не садившиеся на поверхность планеты. Святая святых Зиглинды. Святее были только ее неисчерпаемые недра. Даже сейчас... а впрочем, сейчас больше, чем когда-либо, шныряли тут грузовозы, искрила вакуумная сварка. Планета снабжала техникой свой «железный щит». Предполагалось, что уроды заинтересованы нанести сюда массированный удар. Рубену почему-то казалось, что им — исходя из того, что было про них известно — намного интереснее захватить верфь как можно более целой. Что они возьмут ее потом, спокойно и голыми руками, когда падет сопротивление планеты. По уничтожении ее «железного щита». Таково было его личное мнение, которого он по малости чина не мог высказать вслух. Послали защищать верфь — будем защищать верфь. Кое— что виделось и утешительным. С отходом на планетарную орбиту сектора ответственности стали меньше, что позволяло вести более или менее человеческий образ жизни, это само собой. Но вот условия прыжка предполагали, что теперь нападающая сторона, выходя из гиперпространства там же, где и раньше, двигается в сторону своих целей на обычных скоростях. Что занимало определенное и вовсе не малое время. Уйти они по-прежнему могли мгновенно, но пока шли сюда... тут их можно было обнаружить и бить, не ожидая, пока они нанесут сколько-нибудь значительный ущерб. Недостаток состоял в том, что, прорываясь сквозь «щит», враг видел в бомбовом прицеле планету. Шельмы пронеслись над верфью, закладывая пологий вираж. Со стороны маневрирование в ее пространстве казалось смертельно опасным: таким нелогичным выглядело со стороны это переплетение радиальных и дуговых элементов. Словно главному инженеру предложили не заморачиваться ни правильностью, ни эстетизмом, а делать все исключительно так, как ему удобнее. Главное — результат. И, похоже, на этих условиях тут сменилось не одно поколение главных инженеров. Но чем ближе подходила эскадрилья, тем громаднее распахивались перед крохотными корабликами зевища ажурных арок. Промахнуться под ними не смог бы, вероятно, и крейсер, а двенадцатиметровая Тецима, даже столкнувшись с конструкцией и даже взорвавшись, не причинила бы вообще никакого существенного повреждения. Сварочные и режущие автоматы, двигавшиеся по направляющим, были много больше истребителей — База — Шельме, — включилась командирская волна. — Кинжалы наблюдают массированный выход уродов и просят помощи. Вы ближе других. Что верфь? — Шельма — Базе. Верфь чиста. Понял, иду. Щелкнул переключателем резервной волны. — Шельма — Кинжалу. Гоняешь их? — В гриву и хвост, — голос Гросса в шлемофоне был флегматичен. Так и уговаривались, что он попросит помощи, когда возникнет подходящий момент. — Давай, жду. — Лидер — Шельмам. Экономить торпеды. «Друзей» — к бою. «Друг», подвешенный на стабилизатор вместо одной из торпед, в активированном состоянии представлял собой имитацию Тецимы в натуральную величину, способную после выпуска более или менее самостоятельно маневрировать и даже стрелять. «Друг» предназначался для сбивания с толку вражеских систем наведения, а замысел Гросса состоял в том, чтобы снизить статистическую вероятность поражения атакующих АВ истребителей. Целую неделю Шельмы не вылезали из тактического центра, отрабатывая «петлю идиота» — траекторию, по которой выпустивший торпеду истребитель уходил из-под огня авианосца на безопасную дистанцию. Нормальные системы наведения, правда, палили только по приближающимся целям, но никак не по уходящим: удовольствие осуществить месть уступало целесообразности, прицел следовало переносить на новую угрозу, сбивать торпеду, а не того, кто ее выпустил. Однако после взрыва «Валькирии» ядерным старьем, запрещенным к применению всюду, где перемещались на двух ногах, не следовало рассчитывать на соблюдение уродами правил ведения войн. — Лидер — Шельмам. Пуск «друзей» по моей команде. Старайтесь держаться под их прикрытием. — Чистейшей воды безумие, — проворчал кто-то, не представившись. Джонас, ясное дело. — У каждого из нас есть глубоко личная причина, почему эти бомбы не должны упасть на планету. — Да, только правительственные бункеры глубже. Можно было заткнуть его грубо. И даже, наверное, стоило. И был бы в своем праве. Но когда вопрос стоит вот так, о мере твоего собственного лицемерия... Ты слишком хорошо знаешь, что рискуешь их жизнями потому, что видишь — есть шанс. Это единственная причина. Высшее командование, как правило, делает это легко. Внешне, по крайней мере. Я плохой командир? — А вы, батенька, представьте, что АВ — это яйцеклетка, — вклинился в разговор участливый Дален. Строй разнесло в стороны, а командир набил шишку о внутренность шлема. — Заодно и выясним, кто тут самый шустрый. — Лично я, — сказал Вале чопорно, — воюю за Тринадцатого. У него, бедняжки, даже персонального скафандра нет. — Непорядок, — внес свою лепту Эно Риккен. — Надо ему какой-нибудь ящичек герметичный спроворить, с автономным обеспечением. Чтобы но тревоге нырял туда... — ...и закрывался. У Рубена не было никакого желания прерывать базар в эфире. Гм... а помощь-то их лишней не была. Кинжалы намертво увязли в стае уродов, выброшенных из недр вражеского АВ. — Гады, — пыхтел Гросс на резервной волне. — Они держат нас, пока бомберы идут к планете! Где тебя носило? — Запись потом посмотри, — огрызнулся Эстергази. — Пришли, как смогли. Вот только сперва раздолбаем твоих смертников, чтоб за спиной не маячили... Уроды, не ожидавшие еще одной эскадрильи, прыснули во все стороны: кто не успел — для тех все кончилось быстро, прочих не стали догонять. Цель была другая. — Мда, — скептически сказал Йодль. — Как уважающего себя сперматозоида, меня эта штука совершенно не привлекает. — Ты слыхал про долг? — хмыкнул Риккен. — К примеру, супружеский. — Ладно, Шельмы, — окликнул их Рубен. — Мемориал Содда по глупым шуткам закрыт. Поехали. Парни... будьте осторожны. И бейте по дюзам. При электронных турелях на корпусе АВ операторов нет. Разве что техник, следящий за их общим функционированием. Техник-то и увидел на мониторе, как несколько десятков звезд устремились к авианосцу беспорядочным клином, но прежде, чем оказаться в зоне поражения дальнобойных лазерных пушек, каждая из них удвоилась, сводя с ума системы нацеливания. Потом от их стаи отделились и вырвались вперед новые цели... Пошли торпеды. Аварийные системы подвергшегося атаке АВ заливались писком, оповещая об опасности, грозящей кормовым отсекам. Турели сосредоточили огонь на приближающихся объектах. Отличие лазерных орудий от плазменных в том, что они должны быть нацелены точно. Не заливать сектор огнем, а прошивать в точку раскаленной спицей. Учитывая обтекаемость и отражающую способность титаново-иридиевого покрытия Тецим, это обстоятельство давало им шанс. Торпеды первого залпа были распылены на безопасном расстоянии от борта, и несколько крошечных корабликов, следовавших за ними, тоже превратились в огненные клубки, но нападающие дерзкие мухи перестроились, выпуская в первый ряд тех, кто еще не расстался со своим тяжелым вооружением. И дали еще один залп! Избранный ими участок АВ был снабжен слишком малым количеством самонаводящихся турелей для эффективного отражения четырех атакующих эскадрилий. Техник запаниковал и схватился за переговорную трубу. — Чуть погоди, — сказали ему. — Есть для них кое-какой сюрприз. Начальство давно проиграло битву с обычаем пилотов провожать свои торпеды витиеватыми напутствиями. Психоаналитики признали вредным все, что поперек человеческой натуры. Все, что выкрикивается в эфир во время боя — прощается. У Рубена не было возможности проследить взглядом путь «своей» торпеды, а его персональный «друг», конечно, взорвался, и он уже отворачивал по крутой дуге, уступая Синим место отстреляться, как вдруг мгновенный блеск со стороны солнца привлек его внимание... — Шельма — Кинжалу... видишь?... — Что за... Мммаааать! — Лидер — Шельмам, ВРАССЫПНУЮ НЕМЕДЛЕННО! Для атаки на вражеский авианосец Кинжалы и Шельмы строились плотно. Для того, в основном, чтобы количество целей превысило возможности турелей. И торпеды противника, подкравшегося невидимкой со стороны огромного косматого диска светила, оказались уже почти в самом центре их скопления. Небольшие торпеды, но когда одна из них взорвалась... — О нет! Лидер — Синему! Бента!... Горящие обломки, Тецимы и «друзья» вперемешку, всё, что попало в радиус поражения, который оказался... большим. Рядом, в шлемофоне что-то схожее по смыслу, но гораздо сочнее орал Гросс. Не задалось, значит. Только что они были охотниками, и вот уже вели бой за одну только возможность уйти. Еще одно звено... Думать об этом сейчас было почти невозможно. Думать о чем-либо вообще было совершенно невозможно! — Тройка — Красному-Один. Старик отвалился. Рубен выругался. Джонас определенно ему надоел. — Подбери его, Магне. Один не выкрутится. Двойка — ведомым к Далену! — Но, командир!... — возмутился Вале. — ПРИКАЗ! — прорычал Эстергази, закладывая вираж и легко отрываясь от обоих. — Тройка — Первому, понял, — обреченно сказал Дален. — Командир, вы того... осторожнее бы. — Не первый год замужем! Шнырять посреди боя, разбившегося на беспорядочные схватки, и постреливать, когда представлялась возможность снять урода. Рубен даже увлекся. Дело привычное, можно даже забыть об отсутствии ведомого за левым стабом. Забывать об этом, правда, не следует никогда. — Кто-нибудь! — голос Гросса в ларингах вскипел паникой и злобой, — Отстрелите эту суку на...! — Шельма — Кинжалу, что у тебя? — Подцепил на хвост эту погань. Она с фиксацией цели! — Флэши сбросил? — Ясное дело! В ней, верно, детектор масс, на дурь не ведется! — Дай пеленг. Я иду. Умненькая торпеда. На «дурь» — контейнер, при отстреливании рассыпающий в пространство ложные цели — не повелась. Не отпустила Гроссов хвост. И теперь, оглушая эфир бранью и форсируя двигатели, Кинжал выбирался из боя. Чтобы коли уж взорваться, так своих не зацепить. Радиус поражения в куче легких Тецим был ужасен. Рубен пристроился параллельным курсом. — Отстрели се, Шельма, — прохрипел Гросс. — Чего ждешь? — Я пустой. Торпеду можно снять только торпедой. — Черт, черт, черт! — Катапультируйся, — подумав, предложил Рубен. — Я подберу. — Ни хрена. Сгорим оба. Перегрузка прижимала так, что даже вздохнуть подвигом казалось. Гросси выжимал из двигателя все, что мог, и по тому, как при равном ускорении было несладко Рубену, тоже едва ли мог пошевельнуть рукой. Или извилиной. — Еще быстрее можешь? — Спятил? Это... мощности ж не хватает! И предохранители не дают! — Ладно! — внезапный приступ идиотского веселья охватил Эстергази, и на долю секунды он смолк. Быстрая, почти неуловимая глазом тень накрыла Гросса — он уходил от солнца — и тут же писк датчика, сообщавшего пилоту, что тот зафиксирован как цель, прекратился. — Ты чист! — сообщил Шельма странно искрящимся голосом. — Фууу! Что ты сделал? Аааа! Кретин, зачем... — Шельма-Лидер — всем! Очистить коридор! Везу торпеду. И — ходу! Ты носишь звание лучшего пилота планеты. Учитывая, что именно эта планета поставляет лучших пилотов в Галактике, есть законный повод лелеять в себе гордыню. Огнем из дюз ты способен начертать свое имя на черном небе. И даже делал это на спор с отцом, удостоившись кивка и слова «можешь». Ты проходил через игольное ушко. Через десяток ушек, завязывая в промежутках узелки и петельки. И вот теперь ты зависишь от скорости. А у торпеды она всегда выше. И мощность двигателя... и предохранители, мать их за ногу так... Гросс кричал что-то насчет благородной матушки Эстергази, но, учитывая обстоятельства, вступаться за ее честь было немного некогда. Да и сама Адретт, вероятно, не приняла бы на свой счет столь изощренные извращения. И тон Кинжала извинял. Борт вырастал перед ним, он уже видел турели, поворачивающиеся медленно. Нет. Не сюда! Здесь торпеда не причинит особенного вреда, лишь чуть разворотит обшивку и поплавит прилегающие отсеки. Дальше, дальше. Вошел в зону поражения и прошел ее, уголком мозга удивляясь, что все еще жив. Безумный, очертя голову, лет между уродливыми шишками и нашлепками брони, что иной раз даже прикрывали его от палящих по нему лазеров. Когда-то в шутку мы уже летели так, только вместо злой смерти за спину держался чудный пилот Улле Ренн. Торпеда держалась так же крепко, как Улле тогда. Ну, теперь это уже скорее хорошо. Боги любят ненормальных. Еще скорости! Отказано! «Несовместимо с жизнью». Торпеда за спиной совместима с ней еще меньше. Чертов скафандр, его это датчик ограничивает мощность, подаваемую на двигун. И, кстати, он сам ее жрет! Кулаком выбил заглушку, нашарив под ней пучок проводов, и секунду помедлил, проиграв торпеде еще несколько десятков метров. А между тем, понадобится еще пространство для маневра. Скорость неощутима. Только ускорение. Это прозвучало почти как молитва. И еще маневр! «Петля» без компенсатора тебя просто порвет... А, это быстро. Очень быстро... Настолько быстро, что возможно организм не успеет... Коротко вздохнув, сжал провода и вырвал весь пучок. Тецима прыгнула вперед, озадачивая преследователя. Остальное видели изумленные зрители. Крутая, в космах плазмы дуга, вычерченная истребителем, что вырвался со спины чужого АВ, развернулся к дюзам, буквально чиркнув по ним, а потом — свечой? иглой? — ушел вверх, беспорядочно кувыркаясь. Дюзы, как лепестки, раскрывшиеся от мощнейшего взрыва, и что-то ослепительно яркое и белое там внутри. АВ дернулся всей тушей, запоздало торопясь спрятаться в прыжке, и вот тут-то последовал самый красивый спецэффект. Развороченные дюзы Брауна-Шварца отразили плазму по траектории, не поддающейся никакому просчитыванию, АВ мотнуло в сторону, часть его исчезла, откушенная измерением, а другая, видимая пошла глубокими морщинами и смялась гравитационным дисбалансом. И еще один взрыв, прекрасный, как гигантская хризантема, от которого невозможно отвести глаз. Но Гросс все же заставил себя это сделать. Его ободранная сбоку Тецима сиганула следом, а за нею поспешили Дален, Вале и все Шельмы, пережившие бой. По пеленгу нашли, а с помощью магнитных захватов и реверсов остановили вращение. Гросс только глянул на разнесенный вдребезги блистер и отвернулся. — Кинжал-Лидер — всем. На базу.Башня Рован
Есть невидимые грани, что незримо делят мир, и они имеют цвет, и вкус, и звук. Если тронешь хоть одну - мир, как арфа, зазвучит и рассыплется созвучьями вокруг. Затаившееся время пробудится от любви, и часы твои помчатся, как вода. И однажды, обернувшись, ты увидишь, как живых заволакивает тусклая слюда. Мир качнется, повернется, звезды дрогнут в темноте, ветер встанет, и оглушит тишина. Мы останемся внезапно в бесконечной пустоте из забытого угаданного сна.— Никс, пожалуйста, у тебя ведь все еще есть Сеть? Подруга посторонилась, пропуская Натали в комнату. Такая же стандартная ячейка, в каких обитали все незамужние девицы на службе Компании, только обставленная и украшенная с некоторой претензией. Снимок ветви красного бука в сменном переключаемом файле на стене, а вместо стандартной откидной лежанки — огромный голубой диван с белыми подушками. Уютно оборудованное гнездышко, не стыдно и топ-менеджера принять. И принимали — по слухам. Сетевой выход полагался Никс якобы по должности, на самом же деле это был незначительный знак внимания со стороны «лица», ради которого — и с чьей безразмерной кредитной карточки! — красовался тут диван. Никс, в отличие от Натали, работ ала в офисе и могла бы уже съехать из общежития в премиленькую квартирку в относительно престижном квартале, за которую нашлось бы кому платить. А и съехала б, догадывалась Натали, когда бы не продолжительные депрессии, смущавшие дух, заставляя сдерживать коней на всем скаку, и тормозящие принятие ответственных решений. А так сердце у Никс было золотое. Уж позолоченное — как минимум. Никс считала, что жизнь к работающим девушкам жестока и несправедлива, и иной раз могла расщедриться на очень полезный совет. Во всяком случае сетевой терминал у нее был, и в хорошем настроении Никс разрешала им пользоваться. Натали повезло. Хозяйка даже вызвалась сварить обеим кофе. Что-что, а это дипломированный секретарь с образованием умела в совершенстве. — Ты наверняка знаешь адрес официальной странички Императора. Никс, хорошо покрашенная блондинка в шелковом цветастом халатике, устроилась боком на подлокотнике-валике и приподняла тщательно оформленную бровь. Кружка дымилась, время от времени Никс прикасалась губами к краю, но кофе был еще слишком горяч, и ей оставалось лишь меланхолично качать ногой. Свою кружку Натали поставила на край стола и забыла о ней. — Любой правительственный сайт. Детка, с каких пор тебя пробивает на патриотизм? Поскольку нужного совета не последовало, Натали набрала в строке поисковика «официальная страничка Императора» и методично, от напряжения даже не моргая, тыкала все найденные ссылки. Около полутора тысяч, да? — Хорошо, — пробормотала она сквозь зубы. — Может, тогда — неофициальной? Это было бы даже лучше на самом-то деле. — Что именно нужно тебе на неофициальной страничке Императора? — Фотоальбом. — Ну, этого барахла... Или тебе нужно что-то?... — Неофициальный фотоальбом. — Ну ты даешь, мать. Я думаю, таких фоток нет в природе, а если и есть — откровенный монтаж! Однозначно. Хотя в определенном смысле... это может быть смешно. — Господи, Никс, меня меньше всего интересует оскорбление величества. Просто нужны живые непредставительские фото в кругу друзей. Должны же они где-то быть. А вот... Уставившись в монитор, Натали ожесточенно листала снимки. — Слышь, а вот на яхте, прямо скажем, ничего! — А? Нет, — Натали даже не взглянула, — это совсем не то. — Ума не приложу, что ты ищешь. — Вот... — снимок с искрящегося заснеженного летного поля, где рядком стояли покрытые изморозью АКИ, а пилоты спешили к ним. Фотографу удалось передать ощущение секущего ветра. — Что-то близкое... До носа — воротник, на носу — очки-полароиды. Куртки эти с подогревом... Они так закутаны, и не разберешь, где кто. К тому же половина вообще спиной. Никс ткнула пальцем, явно забавляясь: — Держу пари — этот. — Этот? А, нет... О! То же поле, только после полетов. Запыхавшиеся молодые пилоты сбились в кучку перед фотографом. Возможно, даже для снимка в Новости. Очки подняты на лоб, и сплошные зубы. Братва эта смеется все время. Почему даже думать об этом больно? — Старье, — ухмыльнулась Никс. — Четыре года как. Один из последних экзаменов перед выпуском. Зачем тебе старые групповые фотки Императора? Колись, иначе... дальше ты не ищешь. — Погоди... сейчас. В самом деле, Никс не была злой, однако считала информацию законной платой за услуги. Правда, иной раз об этом следовало себе напомнить. Натали укрупнила фото. Потом еще раз, так, что границы его вышли за пределы экрана, и жалобно ругнулась, когда обнаружилось, что фото потеряло резкость. Следовало спешить. Скоро Новости, а Новости она не пропускала. Лучшего снайпера Зиглинды показывали часто, правда, больше снимки, чем записи. Символ героизма и стойкости «железного щита» в общественном сознании. А для нее — дрова в костер, которому она не давала потухнуть. — Это предел разрешения. Если ты намерена увеличивать и кромсать еще, получишь вместо лиц бессмысленные размытые пятна. Натали вздохнула и последним безжалостным движением отсекла Императора. — Как ты его! — притворно ужаснулась Никс. — И кто же счастливчик? Ты так поиздевалась над снимком, что уже трудно рассмотреть. — Ну... мне достаточно знать, кто это. — Я тоже знаю. Руб Эстергази — экий лакомый кусочек. Сказала б ты сразу, чье фото тебе надо, я дала бы тебе этот адрес, — завладев манипулятором из внезапно окаменевшей руки Натали, Никс раскрыла перед ней фотоальбом с прекрасным объемным снимком. Натали даже зажмурилась, позабыв о припасенной рамочке для сменного файла на стену. — Милочка, самых завидных женихов Зиглинды следует знать в лицо и поименно. А уж пятьдесят самых красивых мужчин планеты — подавно. Добро пожаловать в фэн-клуб. На худой конец почему было не воспользоваться официальной страничкой Эстергази? — Не хотела оставлять след в поисковике, — буркнула Натали. — Горе ты мое. Перспективнее, правда, вздыхать по Императору. Этот, — она указала подбородком на улыбающееся с экрана лицо, — цену себе знает. И козыри у него на руках. — Я провела с ним трое суток, — голос Натали дрогнул, но она храбро закончила. — В мотеле. — В мотеле?... Поправь меня, если я ошибусь: по форме одежды — полотенце? — И если бы не вся эта заваруха, право, не знаю... может, и у меня был бы такой диван... — Будь проклята война, — быстро и покладисто согласилась Никс. — Утром классика, вечером — экзотика. Верю, верю, верю... Ты всерьез утверждаешь, что это чудо природы не только гетеросексуально ориентировано... — ...нет никаких оснований сомневаться в этом. — ...не только нелениво в постели... Натали только хмыкнула. — ...но и хотело конкретно тебя? Натали неопределенно пожала плечами. Никс, затягиваясь сигаретой, смотрела на нее изучающе. — По правде-то и с ними плохо, и без них — невыносимо. Идеальный мужчина, как по мне, должен быть кривоног, лыс и уродлив, так, чтобы глядя в зеркало, а потом — на тебя, а потом снова в зеркало, непроизвольно тянулся к своей кредитной карточке, покуда ты не нашла себе другую. У парня с таким лицом должна быть какая-то убойная фишка. Совершенству в жизни места нет. — Он нежен. Он умен. Он на шаг впереди на скользкой дороге. Он умеет... сделать красиво. Он даже знает, что делать с женской истерикой. И еще, Никс — он ласков. Это ни с чем не сравнить. — И еще двадцать пять сантиметров мечты? Натали вспыхнула, а Никс расхохоталась. — И судя по упертому виду и остановившемуся взгляду теперь ты требуешь продолжения банкета. Военные нилоты — наш хлеб. С маслом. Учитывая, какими голодными ребята спускаются с орбиты... Но Руб Эстергази... — она потерла пальцами лоб. — А скажи-ка ты мне вот что: оставил он номер персонального комма? — Как ты себе представляешь: девчонка вроде меня запросто звонит Эстергази? Да меня отсекут на входе. И потом, не все так просто. У него военная связь. — Это неважно. Главное — жест. Ну, а твой-то у него есть? Натали помотала головой. — Его же вызвали... в десять минут, ночью. Залетел домой только саквояж схватить да меня на паркинге высадить. Перепрыгнул из машины в машину. Мы проститься-то толком не успели, так, два слова на бегу. — Нда. И как всегда — не те два слова. Хотя, может, не все так уж и плохо. Кончится же когда-нибудь эта заваруха, а поскольку, как я поняла, его практически с тебя сняли, все предпосылки вспоминать — и желать! — именно тебя в те короткие минуты отдыха, когда у мальчиков физиологически рвет котлы, у него налицо. Возможно, он даже попытается тебя найти, если никто не перебежит дорогу. А вот тогда уже, если зевнешь — извини, подруга, не жалуйся.Башня Рован
У жабы тоже есть блюз.Столы, составленные вплотную друг к дружке, горы инфочипов в прозрачных пластиковых лотках и бюрократический ритуал такой сложности, что поначалу Натали вовсе головы не поднимала. Место ей досталось неудобное: посредине стены, уютные углы были заняты старожилками. Над головой вечно гудел и бил холодной струей кондиционер. Она замерзала, вынужденная кутаться в шаль поверх делового костюма. Товарки же задыхались от духоты: кондиционер в подземном помещении оборонного завода был вещью жизненно необходимой. Горели люминесцентные лампы, превращая сотрудниц в раскрашенные манекены. Тот же бункер, по существу, лицемерно маскирующийся бурлящей полнотой жизни. В том, что она устроилась сюда через восьмые руки, не было ничего удивительного. Все сидевшие в этой комнате состояли в тех или иных отношениях с ответственными менеджерами, да и сама прогулка генерального -румяного шестидесятилетнего бодрячка — по офису неизменно сопровождалась шлепками, щипками и восторженными взвизгиваниями. Вновь пришлось столкнуться с известным предрассудком, что якобы понятие «стюардесса» адекватно переводится как «первоклассный секс на халяву». Не то что бы у нее были реальные основания опасаться посягательств на личность и достоинство, всё же это был офис компании, а не темный закоулок фабричного квартала, но в памяти еще стоял блеск эполет, а в остальном достаточно было держать «опасность» в поле зрения и не поворачиваться к ней уязвимым местом. То бишь спиной. Поначалу ее сочли «очередной» пассией и встретили настороженно. Замолкали в ее присутствии непринужденные разговоры, а две-три, чуя в ней новую силу на подъеме и рассчитывая на расположение, поспешили в укромном уголке поделиться чрезвычайно важной информацией по расположению центров силы коллектива и связей меж ними. Заодно дополнив ее моральными портретами сослуживиц и тайнами их пороков. К некоторому замешательству Натали обнаружила, что не в состоянии установить однозначное соответствие между множествами их лиц и имен. Как будто место, реально занимаемое ею в пространстве, было от них в сотнях световых лет. Навык стюардессы, впрочем, вполне справлялся с неуклюжими домогательствами чиновничков, ответственных за участки. Деловой костюм невзрачного цвета с юбкой значительно ниже колена на фоне витрины декольте, топиков в крупную розу с платиновыми купидончиками в качестве язычков «молний», мини-шортиков из флекс-кожи в сочетании с сапогами на шпильке и разноцветных искусственных шубок выглядел как вызов, как доспехи рыцаря, как скафандр высокой защиты, в котором она несла свою службу в агрессивной среде. Для самой Натали он был чем-то вроде хитинового скелета, не позволявшего ей растечься безвольной субстанцией, утратившей способность к поддержанию формы. Девушки меж собой решили, что она ведет рискованную, но расчетливую и тщательно выверенную партию. Менеджеры немедленно приняли этот вызов на свой счет. Потом обнаружилось, что она — обычный «синий чулок». Считалось, что зарывшись в землю, Зиглинда сможет еще долго огрызаться против захватчиков. По одному из видеоканалов ежедневно транслировали курс лекций по тактике партизанской войны. Сотрудница, у которой был сын-подросток, утверждала, что мальчишек от него не оторвать. С этим спорил худой и нервный инженер, сверявший в бухгалтерии какие-то цифры и вызванный к разговору чашкой кофе. Размахивая руками, он кричал, что Чужих на планету пускать нельзя, что даже вынужденные уйти, они покинут ее, только залив плазмой с орбиты. Кричал он так громко, что вскоре Натали уже переводила его участок ответственности на другое имя. Среда давила. А ведь вначале Натали скрашивала ожидание поезда, воображая, как объявят победу — настрой СМИ был неизменно оптимистичен — и транспорты с орбиты пойдут вниз. И можно будет помчаться туда и уж как-нибудь протолкаться. В само здание космопорта, конечно, не попасть, наверняка там пригласительные билеты для членов семей, и можно представить, каких масштабов достигнет массовое восторженное безумие. Но все-таки... Разве она сможет остаться в стороне? Он и не вспомнит. Можно себе представить, сколько у него было... таких. Или нет? Или — да? Сложить цифры восемнадцатью разными способами, убедиться, что итоги не равны, и по комму, а иногда и спускаясь в цеха, долго и мучительно выяснять причины расхождений. Измученные производственными накладками, необходимостью выйти на плановую цифру, а более всего — бюрократической процедурой, инженеры откровенно считали ее шлюшкой из верхов, но по крайней мере тут ее не встречали сальной усмешкой и не провожали скабрезностями в спину, столь бесстыдно-невинными, что казалось — они заложены в основе существования мира и способны подменить собой почву под ее собственными ногами. О Натали забывали, стоило ей подняться со стула, и это устраивало ее больше, поскольку не приходилось опасаться за тылы. Здесь, среди технарей нашлось два-три — человека? лица? — из тех, что удерживают женщин, рискующих иначе проклясть весь противоположный пол. Если бы не... ах, если бы кое-кто не осложнил так невозможно ее личную жизнь... бог с ним, что уйдя, но рассыпав, как птице, крохи надежды. Адекватным определением было слово «порядочный». Однако все это были чьи-то мужчины, и даже если бы Натали решилась замахнуться на чужое, измотаны и издерганы они были настолько, что хватило бы сил до своей законной доползти, не обидев. Где уж тут любовниц заводить. В любом случае, сама Натали инициировать отношений не умела. У их Зиглинды непрестанно пылали топки, плавилась руда, текли огненные реки, грохотали автоматические молоты, и прекрасные девственницы из благородных семейств портили себе зрение, собирая на конвейере начинку протонных торпед. Она поднималась обратно и узнавала, кто кого кому передал по наследству, кто с кем покинул рабочее место много позже обычного, а кто отметился в интим-салоне «Гнилое море», официально закрытом, но «для влиятельных нет преград, не так ли?». Словно возвращалась в мир перемигиваний и многозначительных локотков, и корпоративных вечеринок, где вопросом дня, без обиняков задаваемым вслух был: «Ты уже попробовал стюардессу?» Ей не хотелось здесь жить и тут быть. Единственным местом, где она могла оставаться наедине с собой, неожиданно оказался городской транспорт. Натали по-прежнему обитала в общежитии Компании, поскольку та не настаивала на немедленном освобождении площадей, а переезжать в аналогичную ячейку от Завода отчаянно не хотелось: мало ли, какие у них там внутренние правила. Линии воздушного сообщения, бывшие до сих пор самым оптимальным вариантом по цене, скорости и комфорту, позакрывали, пилотов призвали, прочий персонал, как саму Натали, распределили кого куда. Осталась подземка: мучительно медленная, невообразимо многолюдная и отнимавшая массу времени. Метро на Зиглинде никогда не рассматривалось как основной вид коммуникаций и потому явно не справлялось с нагрузкой. Впрочем, с точки зрения Натали последним обстоятельством едва ли стоило огорчаться. Эти несколько часов она принадлежала самой себе, бесцельно блуждая по чуланам собственных мыслей, мечтаний, страхов, рассматривая их один за другим как зажатые меж пальцами стеклянные шарики. Попутчикам казалось, будто она спит, на самом же деле она мысленно продолжала прерванные разговоры, обсуждая то, что следовало обсудить, склоняя кого-то к своему видению ситуации, и была разумна, убедительна, спокойна... А вот пробивало ее разрядом, когда попадалось в толпе юное лицо, цветущее свежей красотой там, где она сама уже обнаруживала первые «куриные лапки» морщинок, уголки губ, приподнятые вверх, счастливый, а пуще того — безмятежный взгляд. Словно сама война не была помехой чьей-то чужой любви. Куда девалась моя жизнь? Каким образом свет восходящей надежды, что озаряла путь впереди, вдруг оказался сзади, окрасив воспоминания в теплые закатные тона, и теперь перед собой она не видела ничего, кроме тени, хотя бы и собственной? И еще дурно было, что приходилось вставать в предрассветную рань, одеваться ощупью, натыкаясь на углы, умываться холодной водой, завтракать всухомятку, выпивая дежурную чашку крепчайшего кофе — коммунальные службы сократили подачу энергии в жилые кварталы, перейдя на график. Предусмотрительные люди — Натали ловила поверх своей головы шлейфы обрывочных разговоров — закупали аккумуляторы и читали мантры всем богам, которых знали из книг и видео, чтобы следом не отключили подачу питьевой воды. Для Города Башен это было бы смерти подобно. Потом — в лифт, чьи полированные металлопластовые створки распахивались прямо на тесную станцию подземки. Натали перестраховывалась, отправляясь одним поездом раньше. Мало ли какая могла возникнуть ситуация, а выходить перед начальством виноватой не стоило. Очень уж оное руководство склонно было переводить все вопросы в личные. Возвращаясь же домой, тоже в совершеннейших потьмах, она нехотя ужинала, лезла под ионный душ, на пять минут выключавший ее из реальности, падала на откидную полку-кровать — пластик, обтянутый стандартным голубым полидерматином — и проваливалась в забытье, чтобы через четыре-пять часов очнуться в темноте, в необъяснимом ужасе перед неопределенностью судьбы, отчетливо осознавая отсутствие какого-либо выхода, поворотного пункта к переменам. Слепую жажду ласки. Сама себе она казалась совершенно бесполезной частью социума.Башня Рован
Только глупый против ветра...Натали невольно вздрогнула от чуть слышного щелчка замка. При взгляде на менеджера, курившего сигару за просторным пустым столом, она испытала не тревогу, как обычно, когда мучительно припоминала, в чем проштрафилась нынче, а сильнейшее раздражение. В преддверии аудиторской проверки работы у нее было невпроворот, и каждые двадцать минут ценились буквально на вес платины. Ей было совершенно некогда коптиться тут под его ленивым оценивающим взглядом. Для таких взглядов у нее был разработан целый классификатор, согласно которому ничего хорошего от этого конкретного менеджера ждать не приходилось. Среднего возраста — Натали недолюбливала эту категорию, потому что, согласно ее наблюдению, к этому времени мужчина чаще укрепляется в цинизме, чем в порядочности, — он принадлежал к типу людей, на которых ей было жаль видеть чистую рубашку. Пусть бы даже мылся он восемь раз в день, ощущение в его присутствии напоминало прикосновение к пыли, налипшей на жирную поверхность. К тому же разговор насчет «тебе бы было много проще, если бы...» провоцировался им неоднократно, и он уже сделал все, чтобы в глубине души Натали решительно отказала ему и подобным в праве на существование. И эта запертая за ее спиной дверь, вообще говоря, никак не добавила ей хорошего настроения. Про этот стол в коллективе ходили легенды. — Так-таки никому и не даешь? Вопрос риторический. Можно молчать. Мое самоуважение внутри меня, и оно сделано из камня. Тяжелого монолитного камня, который словами с места не стронуть. — Недотрога. Твое тело, стало быть — храм? — Прошу вас, съер, у меня очень много работы... — Обождет работа. На самом деле все к лучшему. Никто не вякнет без доказательств, что подсунули из-под себя потасканную бабенку. В общем — спецзадание будет такое. Сейчас домой езжай. Отдохни там, приди в себя, вечером чтобы весело глядела. Посылку пришлют с нарочным, что там будет — наденешь. К десяти вечера придет машина, отвезет тебя в главный офис. Вопросы есть? — У меня есть мужчина, — сказала Натали и дернула уголком рта. — В самом деле? — он прищурился и выпустил дым через стол, прямо ей в лицо. — А в документах его нет. — Мой парень воюет. Если рядом нет каменной стены, вообрази ее. И встань к ней спиной. Пусть сегодня — только сегодня! — побудет так. Если бы только у нее хватило наглости назвать имя! А кто б поверил? Поднимут на смех, и будет только больше боли. Лучше оставить при себе мрачное ликование, вспоминая... ну, скажем, о D-14. И о том, что так будет с каждым, кто осмелится «оставить царапину па борту со стороны пассажира». Менеджер поменял местами ноги, лежащие на столе одна на другой, и демонстративно перелистнул ее коротенькое досье па терминале. Место проживания: «общежитие для одиноких» значилось там. — «Железный шит»? Энсины-лейтенанты? Винтики Империи? Ну так ведь узнает он только от тебя. Разве нет? И тебе развлечение, и премия могла бы, скажем... И обратно. Уволить мы тебя, конечно, не можем по закону о военном положении. Однако нигде не сказано, что тебя нельзя переместить. Не больная, не беременная... любые условия труда, согласно производственным нуждам. Все, что от тебя требуется: держать бокал и улыбаться. Понимаешь? Натали молча кивнула с гнусным чувством, словно подписывала соглашение о сдаче. Хуже всего было видеть его довольную рожу. «Это всего лишь корпоративная вечеринка, — сказала она себе. — Вроде Нового года или Дня Фирмы. Почему нет? Вино, танцы. Повезет, так можно выиграть больше, чем когда-нибудь обещал дать Эстергази. Э, нет, он вообще ничего тебе не обещал. Ну мы уже договорились, что нет никакого Эстергази. И не было никогда». Занимая в социуме именно это место, по уму, давно пора привыкнуть по команде расслабляться и получать удовольствие. Выходя, она услышала, как он набрал номер на комме, и уже совершенно другим тоном сказал: — Это уладил. Выглядит дорого. На мой вкус — сойдет. Ну, шеф, вы же знаете мой вкус... Молча, пребывая в непривычном отупении, с ощущением того, что все, что бы она ни сделала, будет неправильно, невпопад и никому не нужно, Натали доехала до дому в пустой дневной подземке. Прошла общежитскими коридорами, вздрагивая от эха собственных шагов. Открыла дверь прикосновением ладони, сбросила у порога туфли, кинула сумочку на впопыхах застланную койку. Сейчас, при свете, обнаружилось, какой чудовищный тут царит беспорядок. В душ, скорее подставить себя ионным уколам, возбуждающим в коже очажки тепла, которые в конце концов слились в единое озеро. Как хорошо, как чудно, как славно не работать! Это даже похоже на свободу. Па что, в конце концов, можно по собственной воле променять свободу? Разве па любовь? Ни слова о любви. Взяв с полки аэрозольный баллончик с чулками цвета карамели и поочередно поднимая ноги на коммуникационный короб, Натали обрызгала их по всей длине и подождала, высоко поднимаясь на пальцах, пока слой просохнет. Потом нанесла соответствующий тон на лицо, руки и плечи, сразу сделавшиеся темнее ее натуральных. Загар — он вроде брони. С ним всегда чувствуешь себя увереннее. Загладила с кремом волосы назад, палочками разноцветного грима оформила глаза, губы, брови. Казалось бы — пара штрихов, а из зеркала глянуло совершенно чужое лицо. Холодная лощеная стерва, и до странности все равно, кому подсунут... нет, правильное слово — подложат... эту стильную штучку. Придя к этому утешительному заключению, Натали запенила локтем полочку, и мало того, что ушиблась, так пришлось еще на коленях собирать с пола разлетевшиеся флаконы и щетки. И настроение опять стало хуже некуда. Хоть плачь, но это не поможет. Ты знаешь. Пищалка службы доставки заставила ее подняться и принять посылку. Большая коробка из мягкого упаковочного пластика лилового цвета с фирменным знаком дорогого магазина. Насколько ей известно — временно прикрытого. Одна эта коробка с изящным бледным цветком была, наверное, самой красивой вещью в ее ячейке, и Натали задумалась — не оставить ли как элемент интерьера. Потом встряхнулась, оборвала контрольные ленты, вскрыла клапаны, развернула внутреннюю щадящую обертку. Волна бордового шелка, как кровь из раны, выплеснулась на лежанку, где проводилось вскрытие, на пол, к ногам, и еще его в коробке оставалось чуть ли не безбрежное море. Это было уже через край, больше, чем может выдержать психика одинокой женщины. Натали схватила ртом воздух, сколько влезло, всхлипнула и сползла на пол, зажимая в руках скользкий натуральный шелк, останавливая им поток слез, глуша им рыдания и ничуть не задумываясь о его стоимости, в каковую, между прочим, администрация оценила ее участие в этом деле. То ли обморок, то ли сон, каковым разрешился приступ, продолжался невесть сколько, очнулась Натали уже в темноте. Комнатные датчики, не фиксируя ни движений, ни звуков, дали системе знак погасить свет, и в ванную девушке пришлось пробираться ощупью, на затекших негнущихся ногах. Распухший вдвое нос и красные глаза исключали сам мысль о том, чтобы ехать куда-либо на люди. К слову сказать, маленькие часики на полке умывальника показывали время, когда было уже безнадежно поздно заказывать такси. Оставалось только смыть макияж, под его напластованиями вновь обнаружив собственные малоинтересные черты. По крайней мере, такими они ей сейчас показались. Не выключая в ванной света, Натали прошла обратно в комнату, по дороге запутавшись ногами в платье и едва не упав. И отпихнув его босой ногой так, словно сама ткань его была проклята. Или даже пропитана ядом. На ощупь в шкафу нашелся сверток, упакованный в скользкий дешевый пластик, и Натали, уже не обращая внимания на текущие по лицу слезы, деревянными пальцами ободрала обертку и спряталась лицом в тряпках, бережно хранимых и драгоценных, как воспоминание. Одно платье. Один жакет. Привет не отсюда. Скомкала. Подгребла иод себя и закрыла собой, словно кроме этого все в мире было чужим. Песок и вода. Длинная, уходящая за горизонт песчаная коса, по которой она шла босиком, неся в руках туфли. Белые теннисные тапочки с плоской подошвой, на шнурках, купленные для отдыха и удовольствия, ничего общего с офисными туфлями на каблуках, обязательной частью любой служебной униформы. И подол, завихрявшийся вокруг ее загорелых ног, был широким и белым. А вода по левую руку стелилась без конца и края. А песок по правую — сколько видел глаз. И только далеко впереди, куда ушли те, чьим следом она брела, увязая в песке, раздавались вопли восторга, столь же безграничного, как море и небо. В жизни она не видела столько свободной воды, а простором разрывало изнутри грудь. Судя по ощущению, она прибавила килограммов пять, но это выглядело не досадным обстоятельством, а совсем напротив, результатом спокойной и счастливой жизни. Свои туфли были у нее в одной руке. А в другой обнаружились разношенные детские тапочки с дыркой на правом большом пальце. И она совершенно точно знала, кто идет к ней навстречу, босиком, по линии прибоя, абсолютно гражданский, в подвернутых полотняных брюках, с непокрытой головой и улыбаясь, с чумазым, расхристанным мальчишкой на плечах. Со своим сыном. С их общим сыном. А потом они сидели в прибрежном кафе с тростниковой крышей, уже обутые, друг против друга. Пили горячий шоколад, глядя друг на дружку и улыбаясь глазами, а мальчишка старательно засовывал в рот ложку с мороженым и был этил; страшно занят. Бриз тянул с кружек ароматный пар. И больше ничего вроде бы не было, но сон тем не менее длился и длился и длился... В темной комнате девушка всхлипывала, прижимая к груди колени.Башня Рован
Время песочного цвета уходит в песок.Возвращались, придавленные молчанием. Харальд, полулежа на диванчике, пролистывал на дипломатическом считывателе местную прессу. В глазах рябило, в висках стучало, мозаика рассыпалась, и он с большим удовольствием бросил бы это дело, подобрал ноги и уткнулся лицом в диванный валик пассажирского отсека. Именно так уже лежал Кирилл, отходя от дипломатических трудов, и кому-то же надо было тянуть эту лямку дальше. Впрочем, Харальд подозревал, что возбуждение и напряжение нескольких дней самого его отпустят нескоро. Даже когда он закрывал глаза, на внутренней стороне век мельтешили лица чиновников, профессионально услужливых и до отвращения друг на друга похожих. Доминантной расой на Церере были монголоиды. Толпы мелких, дерганых, непрестанно улыбающихся монголоидов. Десять дней, пока свалившихся на голову высоких гостей показывали на всех каналах, потребовали от зиглиндиан выдержки намного большей, чем Харальд, запоздало каясь, ожидал обнаружить в своем императоре. Каждое утро, знакомясь с распорядком церемоний, Кирилл скрежетал зубами: еще день пустой болтовни и позирования перед камерами! Тогда как у Империи не было ничего дороже времени, бесплодно утекавшего в песок, высокие гости проводили дни по расписанию, утвержденному дипломатическим протоколом. Будь они неладны, эти вареные осьминоги. Местные экзодиетологн под руководством начальника протокольной службы сбивались с ног, в авральном режиме приводя генные структуры подаваемой на стол провизии в соответствие с биохимией пищеварения гостей. Само собой, все мы люди, но даже в пределах одной планеты рацион, приемлемый для одной группы, для другой может представлять серьезную опасность. Одна неправильная аминокислота — и на дипломатии можно крест ставить. Могильный. Зиглиндианам, собственно, к синтезированной пище не привыкать. «Формула» каждого гражданина вместе с группой крови, снимком сетчатки и еще некоторым количеством формализуемых параметров входила в комплект обязательных документов, и уж конечно группа сопровождения императора, когда ей дозволили сесть на Цереру, предъявила местным биомастерам свои аттестаты и сопряженные с должностью права, заняла предоставленные лаборатории и визировала все, что так или иначе намеревалось проникнуть в императорский организм. Кажется, в прицеле камер дипломатам пришлось держать фасон двадцать четыре часа в сутки. Демос конфедерации впервые видел живого самодержца и жаждал, чтобы его демонстрировали им еще и еще. Немыслимое количество брифингов, конференций, телемостов... Кирилл казался невозмутимым, как камень, и даже в посольских покоях, оставаясь с Харальдом наедине, не ругался и не швырял об стену мелкие хрупкие предметы, хотя Харальд, признаться, ежесекундно от него этого ждал. Слитком серьезная велась игра, чтобы остаться ребенком. К тому же и жучков в президентском номере-люкс напихали, что пчел в улье. Ради их же собственной безопасности, конечно. Ничего такого, что отличало их визит от любой другой межпланетной дипломатической встречи. Разве что для Кирилла он был первым... и слишком много зависело от его успеха. В сущности, никто, кроме них самих, не был виновен во внезапной популярности Кирилла. Федерация, высшим своим приоритетом провозглашавшая индивидуальность гражданина, оказалась покорена личностью непокорного мальчишки, свалившегося на ее коллективную голову, да и личностью его пилота, если уж на то пошло. Поджатыми губами зиглиндиан, их ледяными взглядами, самодостаточной замкнутостью потомственных дворян, за которой чувствовался стальной стержень дисциплины. Сетеновости, флюгер на ветру общественного мнения, среди устаревших форм речи отыскавшие слово «верность», и еще много других слов из той же обоймы, стряхнули с них пыль, и плебс изумился, сколь свежим оказалось их звучание. — Не стоит нас недооценивать, — сказал им Кирилл. — Зиглинда — щит Галактики и ее меч. Если Зиглинда падет, ее ресурсы и производства достанутся чуждой форме жизни, владеющей техникой гиперпространственного прыжка. Допустим, — помедлил он тогда, — в наших силах уничтожить фабрики, добывающие комплексы и энергостанции, — и только дурак не понял, о чем речь. — Но уничтожить недра невозможно. Я могу, — продолжал император, — рассмотреть как альтернативу эвакуацию населения посредством прыжкового транспорта, практически с поверхности планеты... наобум, обрекая людей на межзвездные скитания или эмигрантскую горькую долю. Лучшие в Галактике специалисты, конечно, найдут себе работодателя. Вот только кто даст гарантию, что подняв однажды голову к небу, простой церерианский обыватель не обнаружит над собой железные брюхи чужих авианосцев, подсвеченные выхлопами дюз? Кто сказал, что даже среди оплавленных осколков нашей родины они не отыщут оружия, которому Федерация просто не сможет ничего противопоставить? — Я, — сказал Кирилл, — размениваю истребитель на авианосец. — и журналистская камера поймала дернувшийся уголок его рта, и белое как лед лицо министра, стоящего от императора справа. — Мерить нашу стойкость по шкале героизма вы будете позже. Обитаемый мир слишком мал, а истории варварских нашествий — слишком поучительны. Ваше слово, господа. Господа, конечно, сказали свое слово. Они сказали много слов, а еще больше написали на бумаге и заверили подписями и печатями. Синдики, правившие Землями Обетованными от лица населяющих их народов, может, слегка ошарашились представившимися им возможностями, но было бы наивным полагать, что они их упустят. Бедственное положение соседа — повод прикупить его имущество на распродаже. И теперь Кирилл вез домой на сердце тяжесть. — Больше всего мне не нравится этот спутник, — буркнул император в диванную подушку. — На кой им спутник широкого вещания на орбите, если они ежедневно рискуют его потерять? — Предполагается, будто мы будем беречь штуковину как зеницу ока, — заметил Харальд. — Ибо не приведи силы, если она выйдет из строя. Персонал — их, и зона охвата — на их усмотрение. — Но это же не военная станция на нашем ближнем рубеже? Какой нам от нее прок? Эстергази промолчал. Протекторат Федерации на пятьдесят лет, в свете чего наследственный титул превращался в нечто номинальное, а сам император — в представительную марионетку. Хватит с Кирилла принудительной денационализации и акционирования той части производства, которую он более всего желал бы сохранить под контролем Империи. Едва ли у отечественных олигархов, будь они, к слову сказать, хоть сами Эстергази, достанет личных капиталов участвовать в торгах на равных с корпорациями, намеренными кусать от пирога даже под термическими бомбами. Лично он согласен нести эту ношу, но черт его побери, если он в состоянии обсуждать это с Императором. — Шестьдесят дней. Слыханное ли дело, милорд?! Мы в два часа подняли планету! За шестьдесят дней нас уничтожат шестьдесят раз! — У них добровольческая армия, — выдавил из себя Харальд. — Едва ли мы получим от них больше, чем людей, заключивших со своей страховой компанией договор на особых условиях. Если они окажутся лучше кадетов-первогодков — что ж, хорошо. При всей зиглиндианской крутизне и мощи — как мы, оказывается, наивны.Башня Рован
Я знаю, ты придешь ко мне, я знаю, ты уже в пути. Не прекословь судьбе своейОпознав хозяйку, сторож-фотодатчик открыл дверь и предупредительно включил в ячейке свет. Это не могло не радовать: в кои-то веки подача электричества в жилые блоки застала Натали дома. Слишком уж утомительно копаться в сумочке, неизбежно перекладывая помаду, баллончик чулок, бумажные носовые платки, какие-то старые чеки, обязательную миниаптечку ГО, бытовой дозиметр, початые блоки желудочных и противозачаточных пилюль и видеороман в измятом пластике — все это в поисках простого механического ключа. А повезет, так и горячая вода есть. Поистине, электричество — жизнь. С некоторых пор Натали решительно запретила себе сложные чувства. Тепло, вкусно, тихо — уже хорошо. Темно, холодно — сиречь плохо. Были основания полагать, что все иное ведет к саморазрушению. Почти счастлива. Почти в миру с собой. Почти ничего не помнит, ни на что не надеется, ничего не ждет. Зато ничего и не боится: вряд ли может быть хуже. Какой-то конверт серо-желтого цвета прихвачен магнитным зажимом к входной двери. Натали, машинально перехватив одной рукой и притиснув локтем пакет с недельным пайком, одновременно сбросила у порога туфли и сорвала послание. Похоже — официальное. Почта в последние дни ее не баловала: раньше в мирное время с попустительства консьержки к двери лепили до трех десятков рекламных листков, и все они были цветными, но с началом военных действий радужный поток спама практически сошел на нет. Даже подруги писали редко: разница интересов разводит людей. А интересов у Натали теперь совсем не было. Счет или уведомление о просрочке. Хотя все коммунальные и транспортные платежи за государственных служащих по закону военного времени взяла на себя империя, а до того жилье ей предоставляла Компания, все же она продолжала пользоваться услугами химчистки, а иногда — доставкой. Жесткие волокна напольного покрытия покалывали ступни, пока она шла через комнату. Приятное чувственное ощущение. И настольный комм подмигивал красным, намекая, что есть для нее сообщеньице. Выигрывая время, чтобы осознать степень собственной вины и хотя бы перед самой собой изобрести оправдание, Натали решила отдать предпочтение звуковому сообщению. — Чтоооо?!!! Автоответчик любезно повторил. ...в течение двенадцати часов... имея при себе... можно не иметь ничего, кроме ИД-карты, империя позаботится о прочем... ...в соответствии с законом повестка продублирована по официальному адресу вашего проживания. Натали разорвала конверт поспешно и так опасливо, будто он был пропитан ядом. ...в течение двенадцати часов... продублирована на комм по официальному месту регистрации... Переломившись в коленках и пояснице, в полной растерянности Натали опустилась на кровать, опираясь локтями о расставленные колени: до крайности угловатая, нелепая и трогательная поза. Вот только кого она могла растрогать? Пальцы впились в виски, словно норовя удержать в рамках паническую мигрень, плохие мысли и дурные предчувствия. Проклятье, это следовало предусмотреть! Она могла бы... быть беременна! У Натали помутилось в голове, когда она сообразила, от кого на самом деле у нее имелись шансы залететь. И как выгодно, между прочим, залететь! Хм, Эстергази это бы не понравилось. В конце концов, нынче не старые времена, теперь асоциальных субъектов, чье бесконтрольное размножение угрожает чистоте нации, уже не стерилизуют принудительно. Едва ли ей сделали бы срочный аборт. Чертовы противозачаточные таблетки! Никогда ей не выиграть в лотерею. Доигрались. Мобилизуют женщин. В том, чтобы выйти из категории мирного населения был еще один существенный минус: военные не подлежали эвакуации. Сейчас Натали, если бы ее спросили, согласна была на что угодно, лишь бы брезжила впереди хоть тень гарантии: прижмет — вывезут. Выбросят в прыжок хоть к черту на кулички, хоть вовсе наугад. Никогда она не симпатизировала партии Героической Гибели. Мобилизуют женщин. Значит, больше некем латать дыры в «железном щите». Дыры эти проецировались на поверхность Зиглинды серыми пятнами оплавленного камня. Единственное оправдание этим дырам Министерство обороны находило в том, что они адекватно расположены. «Железного щита» хватает ровно настолько, чтобы закрыть населенные кварталы и стратегические объекты. Собой закрыть. А теперь речь идет о том, что закрывать будут ею. Натали. Предметы, разбросанные вокруг, показались ей мелкими, никчемными — с собой не возьмешь, а потому — неожиданно бесконечно дорогими. Мир рассыпался под ногами. То есть и раньше от него откалывался кусок за куском, но теперь трещина пошла под самыми ногами. И перепрыгнуть некуда.Башня Рован
А намедни у нас собирался народ, человек эдак десятъ-тире-пятьдесят. На повестке стоял архиважный вопрос: как нам быть, если крыши к весне полетят?Когда изо дня в день общаешься с одними и теми же людьми, сознание не отмечает перемен, каковые накладывает на них время. Так для счастливого мужа двадцать лет спустя внешность супруги все та же вопреки седине, морщинкам и даже — вполне очевидным двадцати новым килограммам. Опершись ладонями о трибуну и навалившись животом на край, вице-адмирал Эреншельд сверху озирал чашу конференц-зала, где собрались начальники служб и младшие командиры. Уже не мальчики с горящими глазами, напряженные до последней жилки, готовые сорваться с места, бежать, исполнять, геройствовать... Ветераны. Лица, словом, были в массе своей давно уж не те — командиры звеньев уже возглавили эскадрильи — но Эреншельду казалось, будто существо, с которым он разговаривает, некий среднестатистический пилот, в принципе тот же. Только повзрослел. Видел воочию багровый, нестерпимо яркий лик смерти, слышал в наушниках внезапную тишину. Познал предел собственных сил. И теперь в лицо любому командованию способен ответить: «Это невозможно». И никакие лозунги, никакие авторитеты, никакие угрозы, никакой крик... Кто— то в задних рядах, пользуясь минутой покоя, опустил плечи, скруглил спину, уронил подбородок на грудь. Расслабился. Водянистый глаз «высшего командования» отметил кое-где неуставную щетину. — Мы ожидаем пополнения, — сказал вице-адмирал, чуть подавшись вперед и тем самым словно наполняя весом свои слова. Выражение общего лица подтвердило, что давно бы пора. — Империя мобилизовала младшие курсы Академии. Командиры эскадрилий, — Эреншельд непроизвольно потер подбородок, — вы получите восемнадцатилетних... детей. Излишне напоминать, что они ничего не умеют и страха не знают. Вспомните себя. Мы не можем позволить себе записать кого-либо в расходный материал, а потому придется стать педагогами. Речь идет сейчас обо всех, способных держать оружие. Опять пришлют «как бы пилотов», зеленых как трава. Опять увеличивать время патрулирования на полчаса, чтобы эти орлы Господа Бога хоть увидели, как выглядит истребитель у тебя на хвосте. Опять недосып и остеохондроз. Он видел, что его поняли правильно. Это последний резерв. Больше пополнения не будет, только пушечное мясо. — Вместе с пополнением, — вице-адмирал позаботился, чтобы голос его был как можно более нейтральным, — на базу прибудут пятьдесят человек спецконтингента. Империя произвела пробный набор среди женщин, имеющих соответствующие военные специальности. Мы избегнем многих... ммм... моментов непонимания, если сразу уясним себе, что они — такие же пилоты истребительной эскадры, каковыми являются все прочие, присутствующие здесь. Он ожидал паузы, но не такой... потрясенно-мрачной. Потому что те, кто умеет думать, первым долгом задали себе вопрос: «Неужели все настолько плохо?» На пятивековой истории Зиглинды женщин в армию не призывали никогда. — Мне доставит большое удовольствие уверенность в том, что я командую авианосным соединением, а не стаей диких животных, — сказал вице-адмирал намного резче, чем собирался. — За любую внештатную ситуацию в первую очередь ответят командиры эскадрилий. Благодарю за внимание, господа младшие командиры могут приступать к своим обязанностям. Руководителей служб попрошу задержаться. — Капитан Краун, я ожидаю ваши соображения. Руководитель кадровой службы поднялся, касаясь столешницы кончиками пальцев. Всегда одинаково сухой и корректный, утес невозмутимости среди всех стиснутых зубов, аффектов и нервных срывов. Гвозди б делать из этих людей. — Начать, безусловно, придется с низменного, — сказал Краун. — С реорганизации умывальных комнат на всех палубах, где будут располагаться дамы. Благо, конструктивно это решается достаточно легко, монтажом нескольких дополнительных переборок. Прозрачные переборки медицинскою отсека я предложил бы закрасить. С моей точки зрения, нам следует предусмотреть все моменты, которые можно расценить как провоцирующие. Безусловно, придется пересмотреть и пополнить список медикаментов. Из того, что мы не допускаем и мысли о... — последовала выразительная пауза, кривая усмешка, согласно первоначальному замыслу выражавшая лишь застенчивость, придала нижней части его лица что-то мефистофельское, — ничуть не следует, что в ближайшем времени мы не начнем страдать от отсутствия контрацептивов. — Отдельные отсеки для проживания? — Из двух зол придется выбрать меньшее. Глядя правде в глаза — у нас четырнадцать тысяч мужчин на эмоциональном пределе. Будучи поселены отдельно, женщины постоянно остаются под угрозой штурма, и никакие самые жесткие меры не помогут нам удержать дисциплину на «Фреки». И к кому, собственно, нам придется применять эти самые меры? К людям, каждый из которых, по существующей обстановке, бесценен? Пилоты сами прекрасно это понимают, и мер, способных реально их приструнить — нет. Только собственная эскадрилья в состоянии эффективно защитить своих. Тремонт? — Мне впервые предстоит командовать составом, меткость стрельбы которого зависит от фаз луны, — резко сказал начальник летной части. — Эти вещи регулируются медикаментозно. Главврач, сидевший с краю в первом ряду, согласно кивнул. — А груди им тоже собираетесь ампутировать? У нас тут, простите, перегрузки. Женщины хуже их переносят, это медицинский факт. Последовал еще один кивок врача, на сей раз с пояснением: — Микротравмы в области молочной железы способны вырождаться в злокачественные образования. — Злокачественные образования... господа, о чем вы? Тремонт, таков императорский приказ, и не нам обсуждать, какая муха... Да, любому стажеру очевидно, от них будет больше геморроя, чем пользы. Тремонт, вы потеряли мало драгоценных жизней? Считайте эти бюсты сложенными на алтарь отечества. Принять и исполнять, и поменьше думать об... анатомических отличиях!Башня Рован
Если полночь приходит, а ты все без сна, Сон уже не придет, как его ни манн. Колыбельная песенка обречена В эту ночь говорить о любви.Активизация военных действий на «Фреки» первым долгом выразилось в том, что в жилых помещениях стало тихо. Насчет других служб Натали было неизвестно, а вот пилоты разом прекратили шумные настольные игры и пение под гитару. И бодрый многоголосый гогот, извечный дамский бич, тоже как будто выключили разом. При трехсменном сосуществовании одна смена всегда спит, а помешать измотанным людям восстановить силы считалось первостатейным свинством. Потому бодрствующий люд ступал мягко и говорил вполголоса, а ежели кто забывался — на него шикали в первую очередь свои. Таким образом, тишина в жилом отсеке у Шельм стояла почти гробовая, свет был погашен, и только по контуру раздвижной двери пробивался желтый коридорный свет. Сна ни в одном глазу. Что называется — накрыло. Ни на боку, ни на спине не было Натали покоя, пульс частил и отдавался в висках и сердце. Вот вроде бы нашла подходящую позу, скрестив руки на груди и подтянув колени к подбородку, ан тут же в подреберье всхлипнуло и перехватило дыхание спазмом. И подушка плоская. Неудобно. Острый приступ жалости к себе, который лучше всего переживать, накрывшись с головой одеялом. Но для этого тут слишком душно. Слишком много народу дышат за переборкой. Натали села рывком, обнаружив, что прижимает подушку к груди. Невозможно, невозможно, невозможно... Слишком живо было то, что по уму следовало похоронить раз и навсегда. Именно сейчас, стоило закрыть глаза— и воображение накатывало на нее с осязаемой телесностью, обрамленной пламенем свечей, звоном фужеров, ароматом вина, свежестью мокрых ветвей. Полоса света стала шире, в щель протиснулась Мэри-Лиис, босая и сытая на вид. — Все еще — принцип выживания? — Нет, милочка... физиология здоровой женщины: меня, сказать по правде, в жизни так не обожали. Выдохнув с присвистом и всхлипом, Натали соскользнула со своей верхней койки, доля секунды потребовалась ей, чтобы застегнуться в комбинезон, а ботинки даже и разыскивать не стала. — Ты куда это намылилась? — Не туда же, — отрезала Натали, задвигая за собой дверь. Неделю назад ей было бы, пожалуй, трудно решить, вперед ей по этому безликому коридору или назад. Сейчас всю дорогу до ангара пролетела не задумываясь, словно на автопилоте. Механики работающей смены поглядели на нее мало что странно, она не увидела их вовсе. Она, кажется, даже дышать забыла, пока не оказалась в кокпите и не опустила над собою блистер. Весь мир остался там, снаружи, и может провалиться в тартарары. — Ты здесь? — Куда ж я денусь? Стандартный ложемент рассчитан на крупного мужчину: поерзав, можно угнездиться в нем боком, виском на спинке, и даже ноги подтянуть, а полу компенсатора набросить поверх: и шелковиста-то она, как кожа, и упруга, словно мужская рука, обнимающая за плечи. Так просто. Так много. — Что ж сразу-то не сказал? — А что б сказал? Здравствуй, вот он я? Нравлюсь? — Ну, — Натали приоткрыла один глаз, — прежде ты тоже был очень даже... ничего. Но сейчас... ты так хорош, просто нет слов. Тут выдержка ей изменила, пришлось на несколько секунд уткнуться носом в полотно компенсатора. — Жизнь бы сменял на час в мужском теле, — буркнул Назгул. — В здоровом. Все равно в чьем... Милая, у меня ничего не осталось для тебя. Ну, пожалуйста, не плачь. Представляешь, что напридумывают про нас механики? — В мусор твоих механиков. Не мешай. — Ладно, как скажешь. В мусор — так в мусор. — Ты меня видишь? — Угу. — А... как? — Короткая стрижка тебе идет. — А красный нос, очевидно, нет. А как ты меня... чувствуешь? — Ну... — Назгул, очевидно, смешался. — Я, эээ... фиксирую изменения температуры, влажности, пульса. Я — прибор. — Я люблю тебя. — Я чувствую тебя всю. — И, скажем, вот так? — Натали запрокинула руки за голову и, осторожно, но вполне осознанно провела ладонями по внутренней поверхности блистера. — Каково это? Ну? В наушниках явно выдохнули сквозь стиснутые зубы. Хоть плачь, хоть смейся, но... бог ты мой, доколе ж можно плакать? — Я, признаться, уже и думать себе запретил о любящем прикосновении. Убедил себя до полного морального износа довольствоваться механиками... с отвертками... ну в лучшем случае — со смазочным шлангом. И поощрительным похлопыванием по броне. — Не нравится тебе, когда хлопают? — Ууу... не переношу амикошонства! Обзавелся комплексом с некоторых пор. — Буду знать. Натали, не открывая глаз, нашарила винт регулировки и максимально отклонила спинку назад, закинула руки за голову, приняв расслабленную позу. — Это единственное место, где мне хочется быть. Поговоришь со мной? — Я хорошо знаю это кресло, — заметил Назгул. — Больше трех часов в нем пролежать трудновато, поверь мне. Было дело, мы не вылезали из кокпитов сутками. Если есть возможность отдохнуть — тебе стоит отдохнуть. — Угу, — Натали потянула вниз «язычок» молнии. Наушники прошептали: «Bay!», и она затрепетала вся от прорезавшихся в голосе Назгула низких бархатных нот. Таких знакомых, таких мучительно близких, осязаемых, как прикосновение, что сама собою выгнулась спина. — Весь мир там, снаружи, не даст мне большего, Рубен. — Я буду добиваться, чтобы тебя отсюда убрали. — Ты... — она приподнялась на локте, мысленно сплюнув от досады. Бессмысленный жест, продиктованный единственно желанием заглянуть в глаза. — Даже и не думай. Зачем?! — Это не место для женщины, во-первых. И это тем более не место для моей женщины. — Спасибо, конечно... Но смысла в этом нет. Ты им внушаешь, скажем так... опасения. Они расценивают меня как элемент контроля. — Как фактор жесткого шантажа! — взвился Назгул. — Что, они думают, ты можешь меня блокировать? — Уже нет. Впрочем, даже если ты своего добьешься, это не значит, что меня спишут вниз. Пересадят на другую машину, только и всего. Мы ничего не можем тут изменить. Прошу тебя, не думай об этом сейчас. Ну... почему ты молчишь? — Веду оживленный диалог с самим собой. Убеждаю, что во мне нет ни единой органической молекулы. — Убедил? — Неа. А вот скажите-ка мне, леди, на какой такой случай людьми придумано словечко «извращение»?Башня Рован
Как я с ней на вираже, в штопоре и неглиже...Перенос военных действий во «внутренний пояс» имел и некий положительный результат, который стал явным только тогда, когда отчитались флотские аналитики. Уроды больше не осмеливались рисковать крупными кораблями класса АВ. То ли у них и впрямь немного было кораблей-маток, то ли на них концентрировалась их тыловая и производственная жизнь. В последний раз атака была совершена с помощью крейсеров, способных перевозить с собой не более одной эскадрильи. Это позволило захватчикам нанести по «железному щиту» Зиглинды несколько чувствительных ударов на большой площади. Однако компьютерное моделирование траекторий нападавших, от пунктов выхода из гиперпространства до места, где их встречали имперские ВКС, позволило выделить некие ключевые точки, и сейчас все вычислительные мощности флота были задействованы для расчета координат базирования противника. Космическую войну нельзя выиграть на своей территории. А у истребительной авиации появилось еще одно дело: минирование «троп» противника. С точки зрения Натали — легкое и веселое занятие. Правда, сейчас все ей казалось простым: она чувствовала себя совершенно счастливой. Непродолжительное, но значимость событий редко определяется их длительностью. Знай себе, лети по прямой в черной пустоте, почти не вслушиваясь в переговоры — их есть кому фильтровать — да время от времени по сигналу Лидера отстреливай с пилонов самонаводящиеся мины. Каждая Тецима несла их две. К точкам подползали тихонько, на баллистической орбите стараясь светиться по минимуму, а потому не включая даже маневровые, и вывешивали сеть, которая оставалась безгласной, пока в поле ее досягаемости не появлялась цель. Маломощные движки на стандартных детекторах почти не отражались. Тогда по внутренней связи рой выбирал главного, и уже тот начинал наводить всех. В случае же сбития вся процедура выборов повторялась: таким образом, парализовать интеллектуальный центр было невозможно. Назгул, разумеется, не мог летать младшим номером в эскадрилье. Ни один сколько-нибудь разумный комэск не оставил бы его, со всей его потенциальной мощью, ведомым у Джонаса. Смекнув эти обстоятельства, Гросс вышел на Тремонта, тот, пребывая в состоянии непрерывного очумения, выдели;: пилота из резерва, и Шельмы стали первой в истории флота эскадрильей, летающей втринадцатером. Место Назгула было сбоку, он сам себя координировал и мог не подчиняться приказам Лидера, если видел иное эффективное решение. Так они с Гроссом между собой договорились. Комэск признал исключительность приданного ему средства безоговорочно. Командовать им невозможно. Командовать ему — немыслимо. Обнаружилась в феномене Назгула и обратная сторона. Никто теперь не признавал Натали за пилота. Мэри-Лиис и подобные ей, при всех своих анекдотических промахах были теми, кто сам держится за рычаги и жмет гашетку. Натали звалась теперь «девчонка Назгула». Тысячи глаз придирчиво оценивали ее стройные ножки и плоский животик, и всем без исключения было дело: что они там с Назгулом вытворяют, и главное — как? «Пристрелите меня, я тоже хочу такую на колени!» Каким-то образом Натали, всегда к таким вещам неприязненно чувствительной, на этот раз было все равно. «Ты не можешь строить свою жизнь вокруг вещи», «боевая техника служит недолго» и даже «здоровой женщине этого недостаточно» звучали в должной мере чопорно, но за ними слышалась ревнивая жадность влюбленного собственника. К тому же вопрос, не слишком ли много позволяет себе Гросс, явно был задан с умыслом. Не слишком, уверила она с тайной усмешкой. На что Назгул, поразмыслив, заметил: мол, Гросс — хороший мужик. Побывав в первом бою драгоценным грузом, Натали решительно отказалась впредь «читать мантры». И хотя Назгул не изменил своему мнению, что женщине-де тут делать нечего, что пилот только ограничивает его возможности, пришлось ему взять на себя роль инструктора: доучивать всему тому, что Академия сочла лишним для пилота «недельной выучки», заклепки в щите и пушечного мяса. «Правее», «левее», «тут резче», «тверже руку», «педаль от себя до упора, я сказал — до упора!», «дуга плавнее, еще плавнее, это легче, чем по-прямой», «ну, сама теперь» — и так далее в том же духе. Процесс этот оказался неожиданно захватывающим. А потом, в стычке, которую Назгул счел неопасной, он доверил ей пострелять. Прошло, видимо, что-то около десяти минут погони за целью, непрерывно поливаемой плазмой, прежде чем Натали, охнув, догадалась спросить: что, неужто вся эскадрилья имела возможность насладиться ее воплями? Я отключил, само собой, ухмыльнулся Назгул. И записи не будет. Секреты пульса, забиравшего под сто двадцать, дыханья, пресеченного восторгом на крике: «Я попала, попала, Рубен, Руб...» и прочей интимной телеметрии останутся только в памяти двоих. Где им, собственно, и место. Потом, разумеется, разгорелось небольшое разбирательство: признайся, ну признайся же, подправил прицел? Да что ты, да ничего подобного, никогда в жизни, как ты могла подумать, ну разве чуточку, зато смотри, сколько радости... Неужто это все, что нам осталось? — У кого-нибудь нашлось время подумать, как обратить этот процесс? — Едва ли, — помолчав, предположил Назгул. — Общественной заинтересованности в этом нет. Это большие деньги. Ну и время, само собой. Научные разработки за пару дней не оформляются. Помнишь анекдот про сферического коня в вакууме? Вот-вот. — А Федерация? Есть же галактические технологии, кроме местных. Твои отец и мать живы, для клонирования достаточно двух клеток. Или это фантастика? — Есть вещи, каковые моя мать категорически отрицает. — Я — не твоя мать. — Вновь созданное тело имеет душу. Это будет мой брат. Не я. — Это будет неразвитая сущность, вызревшая за год в питательном растворе. Ни твоего опыта, ни обаяния, ни ума... Возможно, у него не будет даже сознания. — Ты доверишься в этом вопросе продавцам? — Я доверюсь кому угодно, если он пообещает вернуть тебя. И заплачу любую цену. Что мне останется, если тебя... отберут? Назгул в наушниках вздохнул. То есть он, разумеется, не дышал, но вот звуки по привычке издавал адекватные, оставаясь на слух человек-человеком. — Я здесь, — сказал он. — Я — сейчас. Видит Бог, я постигаю дао.Олег Ладыженский, специально для нас
Мы не встретим свирель у порога зари, И волынщику врат рассвета сыграет не нам...Молчание эфира напугало ее сильнее всего. Всегда, сколько помнила Натали, кто-то шутил и переругивался на волне эскадрильи, в бою же вообще стоял сплошной ор и мат, причем, как шум нормально работающего мотора — незамечаемый, и вдруг весь этот дикий крик исчез. Протянула руку ощупать блистер — и не нашла блистера. Только острые осколки кругом. На приборной панели не светилось ни лампочки. Справа на ней выплавлена дыра. Красиво. Одна. Потерялась. — Рубен, ты жив? Молчание. Бестактная идиотка. — Ты здесь? Рубен! — взвизгнула она, в единый миг утратив самое главное — контроль над собой. — Зд... есссь, — шелестящий голос в шлемофоне был далеким, а главное — совершенно чужим. — Что с нами случилось? — Еще и рта не закрыв, Натали сообразила, что вопрос неуместен и надо бы задать другой, на предмет «что делать». — Сам дурак, — раздраженно ответил он. — Влетел под дружеский огонь. Увлекся, забыл, что реакция у «нормальных» не от скорости перемещения электрона в цепи зависит. Я б вывернулся, правду сказать, но перегрузка была бы несовместима с жизнью. Прости. — Дружеский огонь? — Натали была ошеломлена. — Кто? — Да какая разница? Кто-то из Синих. Сейчас это консервной обертки не стоит. Слушай и запоминай... — Что у тебя с голосом? — А... больно мне, — просто признался Назгул. — Я последние силы трачу, ворочая зернышки под мембраной. — Эээ... может?... — Нет, сейчас это важнее всего. Слушай и запоминай. От этого твоя жизнь зависит. — А твоя? — Не перебивай. Твой скаф с перепугу перешел в автономный режим, воздуха в нем на шесть часов, не больше. Подключи его обратно к системе регенерации, она цела. Ты пилот и у тебя есть машина. Правильно рассчитав силы и направление, и рационально управляя, ты доберешься до «Фреки». Приготовься провести в кабине несколько суток. Еды и воды у тебя нет. Скажи себе, что ты в них не нуждаешься. — Что у нас сломалось? — Бортовой компьютер разбит. Поэтому молчит рация и не работает радар. И пеленг я не могу взять. Потому-то нас и потеряли. Молчим и летим по инерции, Все системы, где не задействовано электричество, должны быть в норме... Нет, стоооой! Натали поспешно убрала руку с управления ходовыми. — Только не это! — Назгул в наушниках перевел дыхание. — Тут у нас... словом, особенно плохо. Долго объяснять, да и незачем. Даже и не касайся их. Все импульсы — только маневровыми. Координат я тебе сейчас, сама понимаешь, рассчитать не могу. Однако у нас есть естественный ориентир. Догадалась? — Зиглинда? — Умница. «Фреки» ходит по стационарной орбите. В перпендикулярной плоскости вращается «Гери». Внутри до черта спутников, где нам могут оказать помощь. В сущности, нас устроит даже простой беспилотный маяк. С него можно снять аккумулятор и установить связь. Натали никогда в жизни не поймала бы сама нужную волну, не говоря уж о том, что и аккумулятор не узнала бы, глядя на него в упор, но тем не менее беспокойство ее улетучивалось. Она даже вспомнила, что Зиглинда была по правому борту, когда Шельмы шли на «посев». — И самое главное, — сказал Назгул. По тону его Натали догадалась, что главное — оно же будет и последним в списке инструкций на сегодня. — Твое отчаяние — твоя смерть. Какую бы ошибку ты ни сделала, она поправима. Кроме этой. Шанс есть всегда. Заметить и вытащить тебя могут, даже если ты потеряешь сознание. Вооруженные Силы давно уже отказались от практики фаст-барбитала в бортовой аптечке, цианида в зубе и ритуального кортика па предплечье. Обещай мне. — Обещаю. Что насчет плена, Рубен? — Мы не знаем, насколько это плохо, — подумав, отозвался Назгул. — Стало быть, раньше времени и сокрушаться не будем. На крайняк, я — уникальная модель, и без тебя не летаю. Не думай об этом. Было холодно. Обычно уж на что-что, а на холод-то пилоты не жалуются. Но системы обогрева кабины — электрические, а стало быть — их все равно что нет. Правда, скафандр защищает от кельвиновых температур, но, как оказалось — не от нервного озноба. Легко сказать: не впадай в отчаяние! Оно, отчаяние, плещется вокруг, захлестывая кабину, и воды его черны. Все часы слились в единый час, все действия — в монотонные покачивания ручкой. Рубен велел ей двигаться галсами, отсчитывая время прямолинейного полета с помощью пульса. И замолчал, словно в кому впал. Иногда желание позвать его становилось почти нестерпимым. Больше всего Натали боялась сойти с ума, а потому вбила в свое сознание некий Большой Серебряный Гвоздь, вокруг которого вращалась Вселенная. Гвоздем этим был Назгул. Никто, кроме нее, неумелой и, в сущности, глупой, не спасет его. Космос, где, как помнилось ей, некуда было плюнуть, чтобы не попасть во врага или в друга, был издевательски пуст. Физиологические желания не давали себя знать. Через несколько часов осталась только усталость. Через сутки сознание начало мерцать. Хуже всего — зигзаги стали неровными, а это бог весть к чему могло привести. Безгласно улететь в далекий космос или, чего доброго, попасть в цепкие лапы притяжения планеты и в ее атмосферные слои. Сгоришь — и пикнуть не успеешь. А то и собственные АКИ примут безгласный истребитель за рвущегося к цели врага. Потому Натали по собственной инициативе решилась выпрямить курс и довериться инерции. Вывезет астрономическая кривая, так вывезет, а своих сил держать глаза открытыми больше нет у нее. Так и Зиглинда летела во тьме, ожидая чуда.Башня Рован
— Кто я, Гамлинг?Империя выстроилась на причале для встречи высокого гостя. То, что от нее осталось, то, что, собственно, и составляло Империю. Ничего более имперского, чем флот, у Империи более нет, но едва ли флот это осознает. Ну ничего, время придет — осознает. Войти в историю человеком, потерявшим Империю. Осознать это и пойти на это. Можно попытаться оправдать себя тем, что альтернативы нет, но это не так. Героическая гибель планеты в ореоле плазмы и славы. Генералитет старой закалки требовал от своего императора несгибаемой стойкости. Любой ценой. Коленопреклоненные мольбы, демонстративные отставки, несколько ритуальных самоубийств. Каждый стоит на своем рубеже. Цена имиджа Империи — ее генофонд. Так было всегда. Но сколько можно? Никто за тебя не определит цену, которую ты не станешь платить. Нас убили не уроды. Империю уничтожил широковещательный спутник. Теперь можно сказать: он мне сразу не понравился. Денно и нощно рассказывал он подданным о порочности династического строя и непристойности общественного разделения. Пастырскими методами разъяснял быдлу его непреходящую индивидуальную ценность. Общеобразовательные программы знакомили с принципами демократической республики и выборного правления. Слова «референдум», «независимая пресса», «акционирование» звучали в программах чаще, чем «рагнарек». Нельзя воевать на два фронта. Нельзя предоставить независимость собственным тыловым базам. Но каждый ведет свой единственный бой. Мы собственными руками отняли у себя планету. Неужели мы не видели, что происходит? Едва ли. Мы не уступили силе. Мы продали все для того, чтобы и дальше летел в пустоте этот шарик, весь в густых облаках. Для миллиарда людей почти ничего не изменится. Да и, в конце концов, пора уже разучиться обращать к себе это жлобское «вы». Сколь ни стискивай кулаки — да и челюсти тоже — трепещет что-то внутри: свобода, свобода, свобода. Для тебя. Наконец-то. И право ею распорядиться. Народ сделал свой выбор. Так ему и надо. Причал бесконечен и, сколько видит глаз, заполнен людьми. Впереди группа командного состава, вице-адмирал, припадая на трость, выходит навстречу, склоняет в поклоне голову. Высокий, расшитый золотом воротник мундира врезается в багровые щеки. — Сир Император! Кирилл, сошедший на причал в черной форме имперского пилота, протягивает ему правую руку — для пожатия. Затем левую — с бумагами. Эреншельд пробегает глазами документы. Смотрит недоуменно, перечитывает их вновь. — Императорским приказом, милорд, вы назначаетесь главнокомандующим ВКС Зиглинды, — подтвердил вслух сам Император. — Вы также наделяетесь правом осуществлять высшие властные полномочия, пока там, внизу, не будет создано Временное Правительство, которому вы сможете их передать. Нам нужно продержаться восемнадцать дней до подхода обещанной помощи федератов. Эскадрилью... дадите?П. Джексон, «Властелин колец»
...Ткацкий стан мироздания: основа на нем — это волны, уток — это ветер.С. Дилэни. «Падение башен» (Перевод Е. Свешниковой)
В пустыне играют только бедуины и боги. А ты не тот и не другой.Кипящий рыбный суп. Подсоленный и даже с овощами. Вон как ярятся буруны вокруг кустов ивы: зелени почти и не видать, одни мокрые черные лохмотья. Брюс клялся, будто видел спины ламантинов, но Кирилл ему не поверил. Сплошное серое месиво, что сверху, что снизу, да еще глаза залило водой в первую секунду. А спины у ламантинов тоже серые, и их нипочем не отличить от перекатывающихся волн. Ламантинам, он думал, сегодня тоже несладко. Несет их, ламантинов, куда ни попадя, противу желания и всякого здравого смысла. Волны перехлестывали через мол, и, когда вся компания покидала бунгало, доски террасы были уже по щиколотку скрыты водой. Брюс волок огромную сумку и неодобрительно зыркал в ответ на попытки ее забрать. И он, и мать переоделись в спортивные костюмы: неизвестно ведь, когда им разрешат вернуться домой. Синий с белым кантом у мальчишки и теплый цвета корицы — у Натали. На ней также была мягкая толстовка цвета ванили. Очень дорого и очень красиво. Толстовка мальчишки была светло-серой. Вдобавок на запястье у Брюса болтался стандартный ИД-браслет с именем и местом проживания родителей. Такой, объяснил он с невыразимой гримасой, надевали всем маленьким детям на случай, если им приспичит потеряться. На Нереиде смотрят не на воду, а в небо. А в небе не было ничего утешительного. Небо расслоилось. Были в нем высокие облака, сплошной серый фон, откуда лился нескончаемый дождь, и рваные черные клочки, похожие на дым, шедшие низом со стороны океана. И еще накатывала верхом клубящаяся туча, вся в просверках молний, далеких, рокочущих чуть слышно, но грозных, как война. «Электричество, — ошеломленно подумал Кирилл, — вода». Натали, однако, вовсе не смотрела в сторону, откуда наступала беда. Быстрым шагом обойдя по террасе бунгало и ни усомнившись ни разу, что процессия следует за ней, как реактивный выхлоп за дюзой, она выбралась на площадку, где стоял флайер, откинула дверцу и стояла возле, ожидая, пока пассажиры загрузятся в салон. Брюс утолкался первым, вместе с сумкой. — Э-э-э.. — начал Кирилл, — вы позволите мне вас отвезти? Вопреки его опасениям, Натали не стала спорить, а просто нырнула, наклонив голову, на заднее сиденье. Видимо, времени действительно не было, как и на оглядывания по сторонам, и на прочие выражения благоговейного ужаса. Сам флайер в плане представлял собой плоский треугольник. Стеклянный колпак кабины заостренным гребнем выдавался вверх. Конструкция, оптимизированная, чтобы резать встречный поток. Панель стандартная. Фирмы-проектировщики очень неохотно меняют расположение управляющих элементов: массового покупателя непривычное, как правило, отпугивает. Репульсоры, покрытые водой, отплевались и прочихались, флайер приподнялся, сразу приняв па себя свирепый удар воздуха. — Носом, — посоветовал сзади Брюс, — круче к ветру. — Нам же не в океан лететь! — огрызнулся Кирилл. — В том-то и фишка. Балансировать надо направлением. Легко сказать. На Зиглинде испокон веку не было ураганов. Бывали, правда, снежные бури на Сив, имперской тренировочной базе, но, во-первых, та Сив осталась во многих годах позади, а во-вторых, курсантов в плохую погоду летать не выпускали. Ненавижу полеты в атмосфере! — Держитесь за пеленг, — сказала Натали. — На нем и доедете до космопорта. В том, чтобы держаться за пеленг, не было ничего сложного, тем паче — для военного пилота. А вот удержать плоский корпус перпендикулярно вектору гравитации посредством джойстика, рвущегося из рук... придумайте, как говорится, занятие сложнее. Тем, в салопе, тоже, по всему, приходилось несладко, мужественная семья Эстергази то и дело издавала сдавленный писк и непроизвольные восклицания. Кирилл от души надеялся, что они адресованы погоде, а не его манере вождения. Флайер, судя по всему, вообразил себя воздушным змеем и норовил задраться любым концом от каждого восходящего потока. — Есть у этой хрр... фигни какая-нибудь автоматика? — прорычал он. Болтало так, что терялся пеленг. — Ритм ловите, — напряженно, невыразительным голосом сказал сзади Брюс. — Три счета на восходящем, три — на нисходящем. Или не три... не, это чуять надо. Кирилл разом вспомнил все идиомы, запрещенные в детском и женском обществе. — Кирилл, прошу вас, — таким же невыразительным голосом попросила Натали, — пустите Брюса. — Каким, интересно, образом? — Спинку откиньте. Не успел Кирилл обсудить и оспорить данное предложение, как мальчишка, просунув руку между бортом и креслом пилота, дернул рычажок, и пилот, только-только задравший проклятущему флайеру нос... между прочим, от серых волн, всплеснувших под самым брюхом... опрокинулся на спину, цедя меж зубов неприличное слово. Ну не драться же с ними! Отстегнув ремень и опираясь на локти, он оттянулся назад, а Брюс на четвереньках ловко прополз на его место, пристегнулся и явно привычно подогнал кресло под себя. На все про все — не больше пяти секунд. Натали висела на ремне, который обхватывал ее поперек талии, и вдобавок держалась за ременную петлю над головой. Ее лицо было зеленым, но спокойным. Швырять, как вредно отметил про себя Кирилл, меньше не стало. Та же песня — вверх-вниз, сопровождаемая прыжками всех внутренностей к горлу и обратно. Однако Эстергази вроде как даже расслабились. Красная маленькая лампочка на панели слева горела ровно, то есть пеленг на эвакпункт держался. Мало-помалу отпускало. Рывки вверх и вниз как-то синхронизировались с ритмом дыхания. — Эта штука может в случае надобности сесть на воду? — У нас есть надувные баллоны, — вымолвила женщина, почти не разжимая рта. Видно, боялась язык прикусить. — И мы герметичны. Но при таком волнении продержимся недолго. Разобьет. — Вот она, — выдохнул Брюс. — Мам, смотри! Женщина только ресницы опустила, глянув вниз и вправо, а вот Кирилл прилип к стеклу, как в детстве, обеими ладонями и носом. То, что он там увидел, в прошедшем времени описать было потом невозможно. Оно существовало секунду, один промежуток между ударами сердца. Это даже после вспоминалось как фрагмент сна, величественного и страшного одновременно. Она переливчато-черная, в прожилках пены, — или мраморная, или живая, на выбор, что угодно, кроме воды. Впрочем, при такой скорости и массе ударная сила воды неотличима от камня. Мы движемся, она движется навстречу, и мы почти касаемся ее... чиркнем хоть кончиком плоскости, и все — мы больше не хозяева неба. Хотя какое тут небо: вокруг — сверху и снизу — вода во всех ее проявлениях. Но взгляд от нее, от изогнутой мучительной судорогой спины чудища морского, оторвать невозможно, и тяга к ней — как головокружительная тяга к падению. На берегу после нее не останется... ничего. Очень вовремя смазали пятки. При этой мысли кровь Нибелунгов в Кирилловых жилах превратилась в ртуть. — Давай-ка на курс к эвакбазе, — сухо напомнила мать. — Хватит баловства. Мальчишка виновато оглянулся: — Ма-ам, ну ведь, может, не приведется никогда больше увидеть? Ну прости, мам!«Лоуренс Аравийский».
Колыбельные песни для сна и не сна, Колыбельные песни для тех, кто в пути...Терпение — основа жизни на Нереиде. Первые два дня всякой эвакуации беспокоиться не имеет ни малейшего смысла. А следующие дни сливаются, и отсчитываешь их разве только по возгласам Брюса: «Задание прислали». Вот уж кому не скучно, так это учителям. Рассылать пакеты, проверять задания... Может, выучиться вязать? «Мам, я знаю, ты можешь, не меняясь в лице, трижды в день жевать рис, сваренный без сахара, соли и масла, но хоть не отрицай, что это подвиг!» Табор весь перезнакомился из конца в конец, что естественно, когда изо дня в день пользуешься одной санитарной комнатой. Напротив, чуть наискосок, слева, сидит Ингрид, а дальше — Тюна, которую эвакуировали прямо с улицы, в дурацком прозрачном платьице из цветного стеклянного волокна. Волосы у Тюны жалкие, бессильные; чтобы заставить их виться, надобно каждый день колоть в кожу головы косметический препарат. Эвакуация безжалостно ставит нас лицом к лицу с самым неприглядным из наших «я». Ситуация с удобствами такая: утром привел себя в порядок, надел свежее белье, зубы почистил и снова очередь занял — на вечер. Дети, понятно, без очереди. Много детей, много капризов и крика. Почти все время приходится проводить в «конусе», а он, как оказалось, при длительном использовании притупляет чувство реальности. За несколько суток устанешь глазеть на трансляцию катастрофы, картинку серых волн, где в нижнем правом углу неизменно мелькает показатель силы ветра и уровня воды... На поверхность планеты невозможно сесть. С поверхности планеты невозможно взлететь. Редкая драматическая комбинация трех лун спровоцировала ураган необычной продолжительности и силы, сместивший океанские течения. Необычной — для сколько-то-сотлетней истории заселения Нереиды. Потоп библейских масштабов. Космопорт, во всяком случае, раньше не заливало никогда. И спорт уже не увлекает, и балет скучен, и фильмы все кажутся похожими один на другой. И в голове ни одной позитивной мысли. Вообще ни одной, кроме как предложить соседу поменять носки. Хотя бы из вежливости. Мы, конечно, и сами давно уже решились снять туфли, но наши носки чистые, на всех четырех ногах. И футболки. Отсутствие запаха — вопрос вежливости по отношению к другим и достоинства по отношению к себе. Никто, кроме нас, тут не думает о достоинстве. Сидят полуодетые, босые, седьмые сутки в одном кресле едят и спят, большей частью даже не подозревая, что таким образом выдают: именно так они выглядят дома, в комфортной среде, когда никто не видит. Варево медленно закипает. Девочка в кресле сзади говорит по комму. Специально из рубки принесли, установили связь с каким-то астрономическим далёком. — Да, папа... Все нормально, ситуация, — голос смеющийся, беспечный, — штатная. Нет, ну что ты, ни в коем случае, даже не вздумай! Представь, как это будет выглядеть! Зажимая микрофон ладонью, шепчет вслух: — Па беспокоится! Хочет прислать прыжковый корабль, прикиньте. Совсем с ума сошел! Да, папа, конечно, он тут. Хочешь с ним переговорить? Н-ну... ладно. Я тебя тоже люблю. Улыбается, извиняясь и глядя на мужчину в кресле у прохода. — Отец говорит, вы сами знаете, что делать. Парень кивает: ему как будто все равно. Он смотрит Игры. Представитель Комитета Чрезвычайной Ситуации сообщил вчера — вчера? — что Нереида признала ситуацию вышедшей из-под контроля и запросила у Конфедерации гуманитарную помощь. Караван уже вышел из гиперпространства на внешней границе системы. Ожидаем технику, провизию, стройматериалы. Как только вода схлынет... — До чего же паршиво все организовано, — жаловался сосед. — Больше ни ногой в эту дыру! Не желаю я слышать, что будет, когда схлынет. Я желаю оказаться в гипере, на борту лайнера, и чтоб лайнер улепетывал отсюда во всю мощь прыжковых дюз. Комфортнее всех устроился Брюс. В первый же день, расправившись с заданием, мальчишка огляделся кругом, нацепил на рожицу самое располагающее выражение, просунул голову назад, между спинками своего кресла и материнского, и сказал: — Привет! — Ну, допустим, привет, — осторожно ответил девчоночий голос. «Вижу цель?» Когда-то — сколько же лет назад? — Рубен Эстергази точно так же улыбнулся и сказал: «Привет!» С этого началась вся ее жизнь. Их там две: одна хорошенькая, как фарфоровая куколка, с темными волнистыми волосами ниже ушей и выше плеч, с ровным золотистым загаром, в дорогом спортивном костюмчике из трикотажных шортиков и бюстье. Невольно отмечаешь такие вещи, когда ежедневно имеешь дело с детской модой. Из чистого понта это бюстье, потому как нечего ему там еще скрывать или подчеркивать. Девчоночка не старше Брюски. И в изящной золотой змейке вокруг запястья ИД-браслет не сразу признаешь. «Ее зовут Мари, мам. Чья-то высокопоставленная дочка, ну, неважно». Красавица. Из тех, про кого прежде даже, чем родиться, известно — будет красавицей. Вторая попроще: льняная блондинка с голубыми глазами, в полосатом хлопчатом платьице. И волосы длинные, хоть в косы их заплети, хоть так пусти. На таких в рекламных журналах большой спрос. Чтобы выявить в ней «изюминку», нужен стилист получше теперешнего или просто умная мама. Это Игрейна, компаньонка при первой. Подружка по найму, заодно и горничная. Вместе живут, вместе учатся, вместе выехали на каникулы на дикую планету. Вдвоем, оно же как на двух ногах. Откуда? Вот этого не сказали, переглядывались и хихикали, но он вытянет, вот увидишь, мам! Спорим? Говорок меж ними шелестел непрестанно, создавая за пределами «конуса тишины» ровный, почти неслышимый фон: словно прибой или, к примеру, ветер. Играли в географические названия, в ассоциации, в ниточку... Во все, на что оказалась горазда неистощимая фантазия Игрейны. Все оставшееся время эвакуации Брюска провел, свинтившись в талии штопором, а потом и вовсе лежа на пузе в кресле, разложенном назад. — А я на лошади ездила. Верхом. На настоящей. Живой. — А я флайер водить умею. — А Грайни языком до носа достает. — Это... пусть покажет! Несколько минут вся компания молча, предельно сосредоточенно пыталась воспроизвести увиденное. — А я зато плавал с ламантином. Вот это уже вранье. Но оно спровоцировало ажиотаж: мол, а каков ламантин на ощупь, и как на нем сидеть-лежать, и за что держаться, а это, видимо, и было целью рядового. Сегодня вместо туристического завтрака раздали армейский рацион. Плитку шоколада оттуда рядовой как раз артистично проигрывал в скрэббл. «Это, мам, тонкая политика. Ты заметила, Грайни Мари всегда поддается?» Это не есть хорошо, рядовой согласен. Но в каждом монастыре свои правила. Кресла вроде черепицы раскладываются. Голова одного над коленями другого. Днем держать спинку поднятой — хороший тон. Натали вынуждена была спросить, не мешает ли ее сын соседу сзади. — Нисколько. Не беспокойтесь, мадам. Сперва думала, что он отец темненькой, и до сих пор считала бы так, когда бы ни разговор Мари по комму. Некое отдаленное сходство меж девочкой и мужчиной было, вероятно, всего лишь расовым. Брюска-то вон тоже черноволос и кареглаз. В жизни не видела более ненавязчивого и апатичного существа. Натали и слышала-то соседа, только когда тот суставами пальцев похрустывал, потягиваясь. Смотрел, как она успела заметить, Игры, все виды подряд. Девчонками своими командовать даже и не пытался, а больше дремал, лишь иногда перебрасываясь парой слов с Игрейной по правую руку. «Меня тут нет» — оптимальная тактика для переполненного пространства. И правильно. Если от тебя ничего не зависит, сделай одолжение — помолчи. «Телохранитель, — пояснил для матери Брюс. — Норм — классный парень, он мне устройство термической бомбы рассказал». С Брюсом они за руку здороваются. Выглядит комично, но что-то, без сомнения, значит. Стараниями бабушки Брюска кто угодно, только не демократ. Правда, критерии отнесения в категорию «кто попало» у него очень уж свои. Само собой, кто этакую принцесску одну гулять отпустит? Удивительно, что их не пять. Впрочем... бывают такие, что дюжины стоят. Из этих, что ли? Серые брюки в армейском стиле, все в карманах, черная футболка. Накачанный. Побритый. Из категории достойных сопровождать юную леди. Впрочем, ну его. Брюска ведь задразнит. Не Рубен, отнюдь. Нет, ну а Рубен-то тут при чем? Что-то происходило вокруг, с наружной стороны «конуса», отделившего внешний мир от внутреннего «я» Натали. Стюардессу вызвали в кабину к пилотам, она пронеслась по проходу, все бросив, со скоростью небольшого торнадо, что вообще-то было ей не свойственно. Корпус «Белаквы» вздрогнул. Включились двигатели. По персональным экранам прошла полоса помех. Натали отключила «конус», и волна звука больно ударила ее по ушам. И не ее одну. По всему салону народ, болезненно морщась, выключал «конусы», переспрашивая друг у друга, что происходит, и верно ли, что происходит вообще. Стюардесса Айрин появилась в салоне, перевела дух, прижавшись спиной к дверям пилотской кабины: — Уважаемые пассажиры, прошу минуточку внимания. В связи с нештатной ситуацией нам придется принять на борг несколько десятков дополнительных пассажиров. Экипаж убедительно просит вас освободить проход. Родители, пожалуйста, возьмите в свои кресла детей в возрасте до трех лет. Что тут началось! Даже в первые дни эвакуации подобная просьба была бы встречена без восторга, но на седьмой! Салон взорвался протестами, улюлюканьем и свистом. — А физиологические нормы когда отменили? — Что, черт побери, происходит?.. И даже: — С места не сдвинусь, хоть режьте! А что вы сделаете? К слову, систем ректификации воды на «Белакве» нет. Не предусмотрены они на яхте ближнего радиуса. А лишние пятьдесят человек дышат и излучают тепло. В крайней растерянности Айрин лупала близорукими голубыми глазками на вышедший из подчинения салон. Развернулась, сунула голову в кабину: — Пассажиры категорически против. — У пассажиров права голоса нет! — рявкнул со всех экранов голос Харальда Эстергази. Натали вздрогнула. Трансляция пресеклась, теперь пассажиры «Белаквы» могли любоваться кучкой взъерошенных военных в координационном центре, который тоже болтался где-то на орбите. — У нас нет времени гонять челноки. «Белаква», вы стыкуетесь с «Лейбовицем» и снимаете с него всех до последнего человека. Вы отвечаете за каждую гражданскую жизнь. Слово «приказ» знакомо вам? Мне некогда усмирять ваших овец! Здесь до большинства уже дошло, что там, за стенами пласталевой коробки, происходит что-то серьезное, и большинство немедленно возжелало узнать, что именно. Другие в лучшей бараньей традиции обиделись на «овец». Никто, само собой, не желал страдать молча, а менее всех — чертов сосед справа. Есть такое выражение, весьма специфичное для Нереиды, «как рыба в воде». Он долго ждал и наконец дождался звездного часа. Когда бы еще ему удалось возглавить митинг? Никто его пока не слушал, потому что у каждого было что сказать, но в конечном итоге побеждает в этом деле тот, у кого хватит выдумки, воображения и злости. «Куда это годится?», и «Жертвы преступной некомпетентности!», и даже «Исполнительные комитеты Нереиды должны быть преданы независимому суду!» Он даже в кресле подпрыгивал, жаждая быть услышанным, и только досадовал на двух или трех младенцев, разовравшихся во всеобщем гвалте и грозивших унести его лавры. — ...вы ведь согласны? — Совершенно, — согласилась Натали. — О боже, у них еще и муха тут! Ничего умнее ей в этот момент не придумалось. Сосед вытаращился на нее непонимающе, а она, протянув руку к его шее, придавила «муху» пальцем. Абсолютно запрещенный прием, который отрабатывают на Зиглинде все без исключения стюардессы на случай вроде этого. Тонны объяснительных по каждому факту применения. Натали только оглянулась пугливо: не видел ли кто? Ничего ему не сделается, часок поспит, но тут, на Архипелаге, все повернуты на правах и свободах. И, к ужасу своему, встретилась глазами с соседом сзади. — Я и сам хотел, — вполголоса сказал он. — Только вы успели раньше. Вы очень терпеливы мадам. И снова откинулся в своем кресле, будто ничего не произошло. И не произойдет. Не старше сорока, не моложе тридцати пяти, лучики морщин у глаз подчеркнуты загаром. Натали, по привычке старавшейся избегать излучений любого рода, всегда казалось странным дикарское пристрастие к ультрафиолету. И все же как-то уверенней себя чувствуешь, когда рядом мужик «при исполнении». Будто бы щит, который он держит и тебя прикрывает. Будто можешь на это рассчитывать.«Башня Рован»
Им нечего терять, но есть, куда лететь...Богдан Агрио
Летящая стрела сверкала опереньем... Чья грудь ее ждала? Кто ведал направленье?Странный вид открывается отсюда: как будто с горы, с опушки леса и вниз, по склону, поросшему жухлой травой и иван-чаем, к лужицам-озерцам, пронзенным камышом и раскиданным в складках холмов и в придорожных канавах. Место называется Разрезы и пребывает в глубокой тишине. Игольчатая лапа сосны, серебристая, унизанная росой осенняя паутина, неожиданный стальной блеск водоема в разрывах тумана и сами клочья тумана, как вставки матового стекла в живую картину. Старая дорога, засохшая или схваченная морозом колея. Отпечаток трака в глине. И ни людей, ни их следов. Да и ты — даже не душа. Одно сознание. Нет рук. Нет ног. Нет боли. Скользишь над землей одним лишь волевым усилием, и это так хорошо, как только может быть хорошо во сне. Разумеется, это сон. Неконтролируемые мозговые импульсы, возбуждающие зрительные нервы. Хрустальный ручей перемывает камушки смыслов, и поверхность его, сморщенная течением, — граница реальности между вами. В ручье по щиколотку в быстрой воде стоит девочка с белыми волосами, держит в руках ключи и старательно притворяется, будто не видит, как ты ее рассматриваешь. За спиной ее полированный овальный щит с рунной насечкой по ободу. Там, снаружи, — лица, загадки, неразрешимые, чтоб им провалиться, вопросы. Люди, обязательства, обманы. Здесь ты можешь провести вечность. Ходить вправо. Влево. Унестись с ветром. Хотя совершенно очевидно, что пойдешь ты вперед, к воде. Озеро — знак, он хранит для тебя нечто важное. Надежду или, может быть, забвение. Или меч. Логично предположить, будто это сон о смерти. Пустынные равнины, лишенные надежды, где ничто не таково, каким кажется. Но ты почему-то думаешь, что он — о детстве. Только в детстве тебе не нужна надежда, потому что она просто есть. И любовь. Она тоже просто есть. Она — сама собой. Ты потеряешь их потом, после, одну за другой, и будешь гнаться за ними, за ускользающим краем их шелковых одежд, с одним лишь желанием: вернуть все обратно, где было все и раны еще не кровоточили. В гипер раны! Ты вздымаешь белый стяг с ткаными лилиями, чистый, как твои намерения, и те, кто любит тебя, следуют за тобой, взволновавшись, подобно морю, идущему приливной волной. И ничто не остановит прилив. Следовало выдумать себе врагов, чтобы только победить их! Коня! Полцарства за коня! Поводья в твоей руке, но вместо вожделенного коня на них — повешенная кошка. Вздрагивает, и кажется, будто жива еще, будто бьется, и ты подхватываешь рыжее тельце, удавленное золотой цепочкой, и большая, золотая же брошка в ухе, и это единственный момент, когда ты видишь свои руки. Во сне ничто тебя не удивляет, ничто не бывает вдруг. Нет, мертва. И это хуже, чем потеря какого-то царства. Твои глаза и подушка мокры, ты плачешь... ...лежа вниз лицом на лестничной площадке. Старый дом с потолками высотой в пять метров, с пустыми окнами, где не осталось не только стекол, но даже и рам. И сама лестница такая... спиралью по стенам, с шахтой по центру и квадратами площадок на углах. Ниже на ступенях толпятся сказочные создания, смотрят на тебя со страхом, ручонки их, с оружием, трясутся. Немудрено. Тебя придавило к полу тяжестью твоего огромного тела, крылья — перепонки, натянутые на трубчатые кости! — скомканы кое-как, а на шею взгромоздился кто-то неподъемный и холодный, как могильный камень, рвет удилами твой рот, терзает шпорами бока. Лети, мол! И от волшебного слова, произнесенного вслух, ты начинаешь расти, перила рушатся, крыло повисает над шахтой, стена с окном вываливается наружу глыбами скрепленного раствором кирпича. Сказочные создания спешат вниз с криками ужаса... ...лицом к каменной стене, испятнанной мокрым мохом, и белый свет фар поверх нее. В самые бы глаза бил, не придись край стены на пядь выше. И по этому краю — остроносые женские туфли. Белые. На острых злых каблуках. Ну и ноги в них, ясное дело. Точеные, молодые, в шелковых чулках, а выше не видно. Там темно и поле зрения кончается. Два шага туда, два — обратно. На секунду останавливаются перед тобой. И снова вправо и влево, как маятник. Цок-цок. Цок-цок. И все исчезает во всплеске белых крыльев. Или просто — во всплеске. Ангел вырвался из твоей груди и оставил тебя в одиночестве. Во мраке. Улетел. На теневой стороне астероида среди камней лежит человек в скафандре высокой защиты. Лица не видно, щиток запятнан кровью изнутри. Острые скалы очерчены пламенем. Встает солнце. И только один из этих снов — твой. Остальные приблудные.Л. Бочарова, Л. Воробьева. «Финрод-Зонг»
Ведь козыри — ночные!Из машины, затонированной насмерть, Натали так и не увидела Фомора. Только неоновые огни, от быстроты движения слившиеся в полосы, да струи дождя, размазанные по стеклу. Здесь стоял ноябрь, и в отличие от Зиглинды привилегированными тут считались не верхние, а, наоборот, нижние магистрали. Водителя отделяло бронированное стекло, связь с ним была только по комму. Пассажирский диванчик располагался в самой корме. Натали с Кириллом сели рядом, Норм — напротив, на откидное сиденье. Разделяло их не меньше метра пустого пространства, и Натали гадала, зачем понадобилось столько, пока Кирилл не пошутил про гроб. — Я только дважды, — сказала она, подбирая зябнущие ноги, — ездила в таком. В генетический центр... ну, и обратно и после, когда ехали в космопорт. А вы, Норм? — Приходилось, — Гард улыбнулся ей, как Натали с изумлением обнаружила, ободряюще. — Подопечную-то иначе не возят. — Вы боитесь за нее? — Да, — просто ответил он. — Она ребенок, и она привыкла рассчитывать на меня. А кроме того, Мари нигде и никогда не была без Игрейны. Осмелюсь заметить, в этом смысле у меня вся надежда на вашего сына, мэм. — Брюс в том возрасте, когда делают глупости. — Ну, от этого никакой возраст не гарантирует, — вмешался Кирилл. — Мы приехали. Десантируйтесь. Норм, видимо, и в самом деле привык к лимузинам. Открыл изнутри дверцу салона, спрыгнул наземь, помог Натали спуститься и отступил, когда появился Кирилл. Сопровождающий, но не кавалер. Черные брюки, «квадратный» пиджак из черно-серой пестроткани, идеально маскирующий «кое-что» под мышкой, белая сорочка. Безукоризненно начищенные туфли с носами, усиленными сталью. Диковатый галстук в бело-зеленую полоску. Натали почему-то показалось, что галстук выбран нарочно. Подчеркивает место в общественной иерархии. Хотя Норм так и так не выглядит принцем. Этаким чертовым рыцарем, что дает коню шпоры и, не оглядываясь назад, устремляется па вражеское войско. Или на АВ. О, а я ведь специалистка по принцам! В отличие от Кирилла, который забыл побриться в суматохе посадки и теперь ленивой небрежностью пытается внушить окружающим, что так, мол, и надо, Норм был подтянут и свеж. Черные волосы — а они у него вьются! — причесаны и только чуть взъерошены надо лбом. Птица-то бойцовая. Не будучи при исполнении, «сайерет» отнюдь не выглядел большим. И складный. Приятно посмотреть. Лимузин выгрузил их на площадку, где свирепствовал ветер, и Натали поежилась, жалея, что не заказала ни палантина, ни шали. Кругом возвышались пласталевые скелеты новостроек, несущие балки рассекали пространство на бесчисленные ячейки во все стороны, сколько видел глаз. Новостройки или, скорее, долгострои: в разрывах слоистого тумана Натали рассмотрела — или ей показалось! — характерные пятна, какие на этом материале оставляет многолетнее воздействие атмосферы. В особенности если эта атмосфера холодная и сырая. Ни перекрытий и уж, тем паче, ни следа облицовки из плит иридиевого стекла. Видимо, здесь планировали возвести мегацентр из тех, где можно все купить, плюс гостиница, концертный комплекс, детское королевство и чуть ли не аквапарк. Брюс тысячу раз просился в такой комплекс: дескать, всех его приятелей родители уже возили на Дикси, планету игрушек. Причем, по слухам, игрушки там не только для детей. И Натали ему даже обещала. Стыдно сказать, оттягивала исполнение родительского слова из-за необходимости вылезти с Нереиды, а после и он напоминал все реже. Что ему эти детские радости? Мы вон уже и флайер водим, и девочек очаровываем. На внутренней стороне закрытых век — ежедневная утренняя картинка: школьный коптер у дальнего конца мола и Брюска несется к нему во все мальчишеские лопатки. Пляшет под кроссовками дощатый настил, хлопают полы куртки, рюкзачок забрасывается за спину на ходу. Успею, мам! С одной стороны, краеугольный камень ее размеренной и основательной жизни, которая наконец наладилась и идет своим чередом. С другой — как же быстро он вырос и оставил ее в одиночестве! Стоп! Еще не вырос, и сегодняшнее одиночество — не по его вине. Это не тот случай, когда мать скорбно качает головой: мол, естественный ход вещей и грех препятствовать течению жизни. За это вот одиночество можно еще оторвать кое-кому... ну, что получится. Лучше, конечно, голову. А потом — на Дикси! — Здесь полно таких местечек, — поспешил просветить спутников Кирилл. — Та или иная корпорация начинает проект, а потом, в силу некоторых причин, утрачивает возможность к его продолжению. Или интерес. Нечистоплотность подрядчика, изменение финансовой политики «семьи», смена «дона»... да что угодно, бизнес на Фоморе не отличается стабильностью. Так или иначе, в подобных урбанистических руинах ныне лежит едва ли не треть Фомора. Сносить их дорого, все они кому-то принадлежат. Муниципальные власти здесь стараются дружить со всеми и, уж конечно, ни к чему не могут принудить главу клана. — А почему нас привезли в эту глушь? — Глушь? — Кирилл натянуто усмехнулся. — В эту «глушь» на Фоморе пустят не каждого! Фейс-контроль и все такое... Я и сам решился внезапно, только увидев вас в истинном обличье... Какой интересный термин из его уст! У самого Кирилла глаза были красными: сказалась матушка скачковая мигрень, которую Натали с Нормом, похоже, благополучно проспали. Вкупе с редкой белесой щетиной и смокингом образ у Кирилла получился неожиданно стильным. «Делаю что хочу, — утверждал он, — и плевать!» Будто всю ночь провел за баккара, попивая без счета Дом Периньон, и будто то была для него совершенно рядовая ночь. Карты сданы. Мы сели играть, лишь приблизительно представляя, что у нас нынче в козырях. Порыв ледяного ветра разогнал туман, заставив Натали в очередной раз задуматься, насколько она будет хороша, с головы до ног облаченная в мурашки. Отмеченный по бокам двумя колоннами неонового света, в площадке зиял провал. Из него в холодный воздух улицы вырывались клубы пара. Это значит — внутри тепло. Первый пролег, всего в пару десятков ступеней, они преодолели на эскалаторе. — Не смотрите, что наверху разруха, — предупредил Кир. — Внутри — самое шикарное местное казино. Спуск прервался в небольшом вестибюле, над входом в противоположной стене бежали объемные буквы; «Шоу генетических уродов». Пар валил со стен и стелился по полу. Источником его, очевидно, была не столько конденсация, сколько жидкая углекислота — элемент дизайна интерьера. Два элегантных секьюрити отделились от стены по обе стороны детекторных воротцев. Они тут не последние. И не одни. Бритоголовые, неотличимые друг от друга, и каждый здоровее Норма, в глубоко посаженных глазах которого при виде коллег зажглись азартные огоньки. — Добро пожаловать, — сказал один. — Сегодня новая программа. — Вы, без сомнения, помните наши правила, — сказал второй. — У нас не работают. Проблемы, разумеется, возникли с Нормом. Кирилл рассерженно обернулся на звон детектора: мол, что там еще? Натали даже задумалась насчет способности Фомора, как истинного ада, выделять из формы содержание, но не смогла сформулировать мысль, а потому оставила ее до лучших времен. В ней, в этой мысли, собствен -но, не было никакой необходимости. — Оставьте ваше оружие в камере хранения, — дружелюбно предложил «левый» близнец. — На выходе заберете. Игнорируя молнии, которые метал Кирилл, уже державшийся за никелированные поручни второго эскалатора, Норм неторопливо извлек из подмышки кобуру с лучеметом и после непродолжительной паузы, с легким вдохом разочарования, — второй, заткнутый сзади за пояс брюк. Секьюрити расплылись в белозубых улыбках. Воротца снова зазвенели. Скользящим ударом ладони чуть ниже колена Норм отключил магнитные пряжки, с помощью которых фиксировался на голени нож, однако даже этот жест доброй воли не избавил его от «личного досмотра» посредством сканера, после чего к трофеям СБ прибавились шашка со «слезой» и аккуратная книжечка взрывчатого пластыря. — Знаем-знаем, мозоль отрывает вместе с ногой. — Да кто ж ее на мозоль-то клеит? Ребята, вас что, в туалете никогда не запирали? Радиус действия у этой фигни нулевой. Вы еще на шею предложите его намотать. — А что, ведь — мысль! — засмеялись те. — Если я доберусь до нужной шеи, то как-нибудь обойдусь без пластыря. — Что ж, и это верно, — рассудили «близнецы». Скорым шагом направляясь штурмовать детектор в третий раз, Норм внезапно затормозил, вынул из нагрудного кармана предмет, внешне напоминающий авторучку, и протянул ее «правому» близнецу. Тот принял ее осторожно, двумя пальцами. — Вы все еще используете это старье? — Недоумение в голосе секьюрити невольно смешалось с восхищением. — Практика доказала, что из-за емкости аккумулятора больше одного раза эта игрушка не выдерживает... — Да нет, — признался Норм без тени улыбки на невозмутимом лице. — Это авторучка. Но вы просили сдать все оружие. Челюсть снимать будете? — Гы! — Серьезно, ребята, у вас включено в перечень запрещенного к вносу на территорию?.. — Все, способное массово поразить находящихся внутри людей или причинить обширные разрушения, — отчеканил «левый», если только они не поменялись местами, пока возились со сканером. — Что за черт! Опять пищишь. Норм притворно вздохнул: — Тогда, братва, вам придется найти ящик с кодом для меня самого. — Хех, парень... разве что цинковый! Ладно, лови! Совсем-то без всего неуютно. Норм схлопиул ладони, поймав ими книжечку взрыв-пластыря, и вся троица, безмерно довольная собой и друг другом, рассмеялась, после чего Норму наконец позволили пройти. Никак понравился. Официантка в малиновом жилете и облегающих брючках-капри черного цвета, копирующих униформу крупье, проводила их к свободному столику. Кирилл отодвинул для спутницы стул с гнутой спинкой, и Натали села вполоборота к сцене, вполоборота к залу, чувствуя себя совершенно неподготовленной и неуместной в роли, которую взялась исполнять. А где бы ей, собственно, подготовиться? Ее отношение к богатству вызревало на протяжении стольких лет, меняясь почти противоположно. В детстве мать таскала Натали за руку по своим бесконечным надобностям, чаще пешком, экономя мелочь на воздушном транспорте, заставляла изнывать в очередях к бесплатным врачам и не брезговала детской одеждой из секонд-хенда. Тогда Натали не было дела до причин. Задирая голову к небесам, где пролетали стремительные флайеры, она незатейливо ненавидела обитателей башен, кто и ногой не ступал на презренные пешеходные уровни. И после, когда она уже зарабатывала сама и трезво оценивала свои возможности, Натали ничего не могла поделать с приступами сильнейшего раздражения, видя воочию уровни качества жизни, которые никогда не будут ей доступны. Три дня в мотеле с Рубеном Эстергази ничего в этом смысле не изменили. Если бы даже оба подозревали, что эти три дня окажутся единственными, — а для Руба и последними! — едва ли они потратили бы их иначе. В смысле на дорогие кабаки и танцульки. Хотя, возможно, изначально Рубен включал нечто подобное в программу своих каникул. Вообще-то первый имперский ас в рамках Лиги Святого Бэтмена предпочитал более экстремальные вечерние развлечения. В любом случае все, что они не осуществили и что могло бы быть, уже стерто со скрижалей. Необратимость, мать ее... Богатство упало в руки Натали случайно, хотя сами Эстергази предпочитали называть свое финансовое состояние «спокойной обеспеченностью». В принципе, теперь она могла наверстать упущенное, но именно теперь в этом наверстывании не было никакой, даже психологической необходимости. Жизнь на захолустной планете воспитывает в женщине нежелание перемен. Совсем иное, к слову, она воспитывает в мальчиках, рожденных в захолустье. Итак, столики были мраморные, с мозаикой, на кованых ножках, над каждым — низкая лампа и «конус тишины». Пока Натали осматривалась — едва ли, к слову, тут принято в открытую пялиться на соседей! — Кирилл взял инициативу в свои руки. Им принесли вино и фрукты, и Кирилл нахмурился, когда официантка, всунув стриженую головку в «конус», шепотом сообщила, что никакой Тиффани никогда не было и нет. «Не из тех рук взяла деньги, дура». — Черт, черт, черт, — расстроенно ругнулся он. — То ли брат у нее, то ли сват приятельствует с кем-то из команды Инсургента. Более короткой нитки у меня до него нет. — Не будем терять времени? — Теперь уж придется. Заявились богатыми бездельниками, значит, сидим. Будет чрезвычайно странно выглядеть, если мы неожиданно вспомним о делах. Я думаю. Норм застыл за спинкой стула, выбрав для этой цели стул Натали. Видимо, эта позиция позволяла ему беспрепятственно оглядывать зал. В отличие от пары за столиком ему это дозволялось хорошим тоном. Этот — работает. Пригубив абрикосовый тинко с Пантократора и спрятав глаза за ресницами, Натали последовала его примеру. Только один взгляд на сцену — и она предпочла смотреть куда угодно, только не в ту сторону. Благо «конус» почти не пропускал музыку вовнутрь и пара за любым столиком могла сосредоточиться друг на друге. Осталось научиться игнорировать взрывы разноцветного света, которые невольно привлекали внимание. Генетические уродства, составлявшие основу сегодняшней программы, происходили в основном с дальних осваиваемых планет, где терраформирование еще не завершилось, а потому экзотические условия жизни нет-нет да и вносили в хромосомы рождавшихся малышей разного рода причудливые изменения. Как правило, эти планеты не могли похвастать ни развитой инфраструктурой, ни высоким уровнем культуры поселенцев, а потому для большинства «отклоненных» было намного проще заключить контракт с администрацией балагана и демонстрировать себя за деньги, чем тратить время, силы и немалые средства на образование, добиваться признания в обществе и все равно ощущать себя парией. Несмотря на то, что подписанная обеими федерациями Конвенция Обитаемых планет постановила считать эти создания людьми, личностями, и соответственно наделила их гражданскими правами. Слева некрасивая женщина сидела в обществе необыкновенно привлекательного молодого человека и чувствовала себя ужасно неуверенно, судя по тому, что непрестанно дотрагивалась до перламутровых серег, разглаживала на коленях бархат дорогого платья, теребила салфетку жемчужными ногтями. Стилисты, парикмахеры, косметички, очевидно, кормились с нее большой ложкой и сделали что могли. Угу, а психотерапевт посоветовал роман. На этой планете не имеет никакого значения, кто ты есть. Главное — кем ты можешь казаться. А купить... Купить можно все? Справа компания человек в семь, сдвинув три столика «клевером», отмечала какое-то событие. Дамы — все как одна в платьях с открытой спиной, на фоне которых черное одеяние Натали выглядело едва ли не монашеским клобуком, и уже изрядно пьяные. Взрывы смеха «конус», конечно, глушил, но с ее места было видно, как они запрокидывают голову или, напротив, ложатся грудью на стол, как от полноты чувств царапают полированный мрамор изогнутыми фиолетовыми ногтями, как катятся по их щекам крупные слезы истеричного хохота. Все с причудливыми прическами, накладными и разноцветными, и в новомодных драгоценностях-голограммах. Натали видела рекламу: настоящий там один замочек, остальное — качественно сделанный снимок «ваших собственных бесценных колье, которые вы оставили дома или в банке, чтобы не рисковать ими в поездках». Качество, весьма актуальное для Фомора. Натали ничего не смыслила в драгоценностях, но даже ей показалось, будто некоторые тутошние безделушки едва ли находились в собственности не только этих дам, но и вообще какого бы то ни было частного лица. Сфотографировать можно что угодно! Только сидя здесь, она осознала, насколько прав был Кирилл, настаивая, чтобы она и шагу не делала на Фоморе сама по себе. Женщина с захолустной планеты, глазеющая по сторонам в тщетных попытках постигнуть местные правила. С первых же шагов она стала бы добычей мошенников. Она могла до скончания века искать Брюса по фальшивым сведениям где-то что-то слышавших «очевидцев». Не со зла, разумеется, а потому, что падающего — толкни. Ну и деньги, само собой. Она никогда не умела играть краплеными, даже если сама их пометила. Прямая, как... Эстергази. А Эстергази верят в Бога. — Миледи... милорд? — Официант возник неожиданно, как джинн, «конус» над столом приглушил его шаги. Мужчина, а не та стриженая стервочка, хотя одет так же. Интересно, по всей ли Галактике услуги, оказываемые мужчиной, престижнее и дороже? — Господин за тем столиком желал бы угостить вас в знак расположения и привета. Это ледяной рислинг с Медеи. На ладони человек держал круглый поднос из тусклого серого металла, похожий на старинный щит, исчерченный по ободу угловатыми письменами, как будто где-то виденный. Во сне? На подносе не стоймя, а боком, как пушка, возлежала в груде колотого льда темная бутыль без этикетки. Натали подняла голову, обводя взглядом сумеречный зал, и с одного из столиков блеснула в ее сторону оправа очков. Хозяин оправы поднял руку в приветственном жесте. Не имея пи малейшего понятия, как себя в таком случае вести, Натали вопросительно взглянула на Кирилла. Тот, обернувшись, медленно наклонил голову, благодаря. Между тем официант сноровисто извлек пробку и разлил вино по фужерам, похожим на два изморозных цветка дурмана. По глотку, не больше. Похоже, эта штука дорогая. Так что и лицо будь добра сделать соответствующее. «Что я делаю в этом месте?» — Пойду, — сказал Кирилл, поднимаясь с места и безотчетно значительно опираясь ладонями о стол. — Выясню, чем обязан.О. Ларионова. «Чакра Кентавра»
Бриллиантов много не бывает.— На старости лет, милая леди, я открыл для себя театр. Меня очаровало одно из его свойств, а именно: в отличие от жизни в театре все происходит своевременно. Взгляд Кирилла, обращенный к Натали, показался ей тревожным, но, поскольку им не удалось перемолвиться наедине, недоумевать приходилось молча. Этот человек: появился ли он на сцене вовремя или же он досадная непредвиденность и потеря времени? Старики любят порассуждать о пустом, считая свой опыт бесценным. Натали знала за собой некоторую раздражительность и старалась ее подавлять. На самом деле это от желудка. Люди, чьим постоянным спутником является эта характерная боль, обычно немного слишком нетерпимы. Все-таки кое-кто был прав: давно следовало ограничить кофе. — И все же иногда жизнь прикасается к нам своей театральной стороной. Возьмем хоть ту юную пару, что так старается быть незаметной. Вон там, в нише, видите? Их дома конкурируют уже добрых полсотни лет, и нет такой подлости и такого преступления, какие бы они не совершили в отношении друг друга. Юноше и девушке негде встречаться, кроме как здесь. Территория мира, так сказать. Территория чистой любви. Почему меня это не умиляет? Взъерошенный темно-русый подросток и девушка с прической-стожком, откуда торчат две смешные косички, в первом своем вечернем платье. Оба, очевидно, не испытывают ни малейшей нужды в деньгах. Их столик в тени, в стенной нише, на нем два бокала, свеча, руки соединены на поверхности стола. Мальчик что-то говорит: видимо, придумал, каким бы образом им быть счастливыми. Девочка слушает. Оба слишком живые, чтобы свести все к пыльной хрестоматии. Уже через пятнадцать минут Натали поняла, что новый знакомец ей не по душе. Да-да, театр. Вот только это был театр одного актера. Мы тут массовка, в лучшем случае — зрители. Это к вопросу о том, чем докучливая радушная старость лучше брюзгливой. Минут пятнадцать уже ей нестерпимо хотелось задать ему запрещенный вопрос. Бывает же так, что приспичило сказать человеку гадость и посмотреть, что из этого выйдет. Мы же шагу не сделаем с места, если будем только молчать и глазеть. — Чем вы занимаетесь, милорд... — Какой, к демонам, милорд? Что в нем милордского? Вот Эстергази, те были... да! — ...дон Патрезе? Бизнесом? — Политикой, — ответил дон спустя крошечную паузу, на протяжении которой Кирилл явственно полиловел лицом. Не мешай, дружище. Это лобовая. Форсаж. — Хотя, было дело, и бизнесом не брезговал. Играл по местным правилам, прошел все уровни. Сейчас интересуюсь выборной системой. Видите ли, милая леди, до сих пор лидер Фомора назначается извне. Чуждый как сложившемуся местному этносу, так и обшей демократической практике Новой Надежды. — Местный этнос... Дон Патрезе, прошу извинить мою бестактность, до сих пор у меня имелся только внешний взгляд на Фомор. Как оно видится вам изнутри? — Да ничего, что особенно отличалось бы от обычной схемы. В сущности, здесь у нас огромное количество людей, в заработке которых нет ничего предосудительного. Пилоты, техники, сфера обслуживания, торговля... Огромное количество социальных единиц, для которых будет облегчением, если один из векторов общественных сил получит явное преимущество. На Фоморе рождаются дети, им нужно будущее. Стабильность. — Я сильно ошибусь, если предположу, что другие векторы — против? Не против стабильности как таковой, а против того, чтобы гарантом ее выступили именно вы? — Ни в коем случае. Вы попадете в самую точку. Но... всегда кто-нибудь против. Дело житейское. Хочет нравиться, а привык покупать: — И естественно, меня интересуют потенциальные источники силы. Я позволил себе бестактность по отношению к вашему спутнику, миледи, и хотел бы загладить вину. Может, он простит меня, если я сумею угодить вам? Подобное должно стремиться к подобному. Осмелюсь заметить, вам бы пошли бриллианты. — Свои я оставила дома, — обронила Натали, чувствуя себя бумажной куклой, легкой и шелестящей. — А в голограмму женщине моего возраста рядиться непристойно. — Именно это я и хотел сказать. И звучит так, будто это комплимент. В какую это игру мы тут играем? В самом деле, чем являться в такое место без драгоценностей, так лучше сразу голой. Хорошо, Кирилл спохватился в последний момент: на запястье у Натали позванивали семь серебряных колец браслета-недельки. Но даже и с ними: ни дать ни взять монахиня с Пантократора. — Мне нужен человек по имени МакДиармид. — Боюсь, моя прекрасная леди, для поисков Мака вы выбрали неудачное место. Таких, как он, сюда не пускают. Он пепел не умеет стряхивать... и смокинг на нем дурно сидит. А в чем провинился этот негодник? — Он взял то, что ему не принадлежит. — Н-ну, я, простите, не удивлен. С Маком это сплошь да рядом случается. — МакДиармид похитил моего ребенка. Возможно, на Фоморе не видят ничего противоестественного в похищении детей, но это мой сын. За голову МакДиармида я хоть перед царем Иродом спляшу. — Ну, голову... произнес Патрезе тоном, который недвусмысленно сообщал, что сиятельный дон больше, чем на бриллианты, не рассчитывал. — МакДиармид, дражайшая леди, еще не погасил кредит за оснащение эскадры. Если я подарю вам его голову на блюде, то окажусь в неприятной финансовой ситуации. — К чертям его голову. Не я, так кто-нибудь однажды се оторвет, ко всеобщему удовольствию. Я хочу получить назад сына. Если потребуется, вступлю в переговоры о выкупе. Деньги, которые Мак на этом выручит, пойдут, по всей видимости, на погашение его кредита. Что скажете? — Мне ничего не известно о ребенке, — неохотно признал дон Патрезе. Радушия в нем изрядно поубавилось, как бывает всегда, когда расщедрившегося барина ловят на слове. — Зато я припомнил, что на одной планете, когда речь зашла о тотальном выживании, призвали в армию домохозяек. Теперь я даже верю, что то был обдуманный шаг. Ваши бриллианты, мадам, оправлены в легированную сталь? — На какую силу вы рассчитываете, чтобы держать Фомор в повиновении? — спросила Натали. — На милицию Новой Надежды? Вместо ответа дон Патрезе поднял вверх левую руку и щелкнул пальцами. Судя по тому, каким дряхлым он выглядел, едва ли он был способен на большее физическое усилие. Секьюрити мгновенно водрузил на столик персональную деку, будто из-за спины ее вытащил. О, а вот это уже роскошь! Особенно если с ретранслятором гиперроуминга. На Нереиде... да что там, и на Зиглииде невозможно представить такую в частном владении. Код подсмотреть не удалось. Зато в полной мере насладились ожиданием, пока в течение нескольких минут через гиперпространство по лучу передавался пакетированный сигнал, а затем с нетерпением следили, как медленно, с перебивкой, сеткой из зеленых треугольников формируется трехмерная голограмма. Какая жалость, что нельзя придушить объемное изображение! «Изображение» скользнуло по гостям дона Патрезе равнодушным взглядом, явно никого не узнав. Немудрено: мы у него тоже зеленые, да к тому же не в фокусе. — Мак, — ласково сказал хозяин. — Поговаривают, ты крысятничаешь. — А подробнее? — прищурился пират. — Может, враги брешут? — Может, и так, — ласково согласился дон. — А может, ты и вправду взял дорогой левый груз? Мы так не договаривались. — Именно что не договаривались, — легко согласился МакДиармид. — На что договаривались, в том вы имеете свое. А это — мой личный фарт. — Мак, Мак, так же нельзя! — Патрезе сложил ладони. Закон силы: ты можешь быть неправеден, но ты не можешь быть слаб. — Как ты не понимаешь... колонисты могут закрыть глаза на то, что ты продаешь им товар без накладной. Но нигде, ни в одном мире тебе не спустят похищение детей! Мак, эти действия наносят вред имиджу предприятия. — Патрезе... вы ханжа. Вам говорили? Криминальный дон сокрушенно покачал головой: дескать, и с этим вот приходится работать. — Как бы то ни было, Мак, у меня есть покупатели на твой товар. МакДиармид вперил в пространство взгляд фасеточных глаз. — Мамочка до вас добралась? — догадался он. — Ну вот и что бы вам десять минут назад позвонить? Отдал бы даром. Самовывозом. — Что изменилось за десять минут? — вмешалась Натали. — Он жив? Он в порядке? — Вы, дамочка, мне спасибо не скажете, — почти жалобно протянул МакДиармид, так что Натали разом вспомнила все нецензурные выражения, которым научила ее армия. — А следовало бы. Вы хоть раз в жизни сына пороли? — Если вы тронули его хоть пальцем... — Ничего ему не сделалось. Но только вам я его не отдам. Начальная цена маленького мерзавца вам теперь не по карману. Мне надо покрыть убытки. Этот же, — он показал подбородком на Патрезе, — дает грош, а обратно хочет кредитку. Видели бы вы мою посадочную платформу, мэм! Век бы мне не видеть твоей посадочной платформы, ублюдок! — Поверите ли, — сказал он доверительно, — я страсть не люблю тех, кто продает детишек. Хуже только те, кто их покупает. И уж поверьте, покупателю придется несладко! Я с него шкуру с мясом обдеру! — С чего ты взял, будто он ее для тебя снимет? — фыркнул дон. — А пусть только попробует откажется. — Мак приподнял верхнюю губу. — У меня на него рычаг есть. В жизни не поверите! Хорошо выглядите, мэм. Кто знает, может, еще увидимся? Увидимся, сукин сын. Только тогда тебе будет не до секса. Зеленая рука потянулась отключить связь, и в этот момент, когда Натали только что зубами не скрежетала и бессильной ярости, зеленая мозаичная птица спикировала к МакДиармиду на предплечье. — Позор-р-р-р! — услышали сидевшие за столом. — Р-р-р-разор-р-рение! Погибель!Народная мудрость
Так гибнут желанья в неистовой схватке, мужское и женское гибнет, рождается — просто людское...Время, место и сделанный шаг таковы, что в объяснениях не было никакой потребности. Двоякое толкование исключалось. Герметичная дверь беззвучно сомкнулась за спиной, темнота стала полной, населенной лишь дыханием — ее и другим, — и на все сомнения остался один миг — между двумя ударами сердца, но тратить его на ерунду оказалось бессмысленно, ибо собственная инициатива выбила из Натали дух. Сомневаться следовало с той стороны двери. Потому что, когда ее притиснули к стене, подхватив под бедра, каким-то образом всего одним движением приведя в беспорядок и одежду, и волосы, и напрочь сдернув весь «низ», головной мозг передал управление спинному, а тот на все с готовностью согласился. У «возраста цинизма» есть свои преимущества, и главное из них — многого не ждать. Никаких «завтра», никаких «навсегда», никакого ложа из роз. В этом возрасте «я люблю» относишь к уютному дивану, к упорядоченности вещей и отношений, к ежедневному возгласу из прихожей: «Мам, я дома!» Нет, пожалуйста, об этом — только не сейчас! ...Не сейчас, когда руки вцепились в плечи, а ноги обвились вокруг поясницы, и ты мотаешь головой, как взбесившаяся лошадь, в поисках воздуха — хотя бы глотка! — избегая ищущего рта, который ловит лишь пряди волос, липнущие поперек лица к разгоряченной коже. Я не должна делать это сейчас, когда Брюс... А когда еще? ...Затем на полу, на скомканном одеяле, в двух-трех самых простых, но эффективных позах, снизу и сверху, по полной отыгрывая программу «Двенадцать лет без оргазма» тем более неистово, что где-то за подкладкой бушует комплекс вины, и потому только молча, что за переборкой — девочка, которая понимает слишком много. С детьми, с ними даже простейшее устройство на батарейке не заведешь: у кого есть дети — те знают! Найдут! Наткнутся, пройдя по мистической цепочке невероятных случайностей и совпадений. Может, гражданка свободной Галактики и выпутается, сделав каменное лицо и заявив о своей сексуальной свободе и праве на удовлетворенность, но не рожденная на Зиглинде. Нам... нам не подходит ничто, кроме мужчины! «Мама, что это?» То-то ведь стыда не оберешься. Кстати о стыде. Надо бы выбраться отсюда пораньше. Пораньше... Никто и не узнает... Увериться, будто твой мир обрел точку опоры, любить свое кресло и плед, горку инфочипов с видеодрамами, завтрак и ужин, проводить бесконечное время с каталогами детской одежды, развивать вкус и манеры, обустраивать гнездо, оставив дела мира идти их чередом, — и оказаться космическим телом в пустоте, объектом в системе взаимных притяжений. Войти в атмосферу — и вспыхнуть. ...В могучих объятиях, словно в кольцах Лаокоо новых змей. Эстергази сами научили: тычешь пальцем и говоришь: «Это!» Двенадцать лет. Все равно что вторично потерять девственность!С. Дилэни. «Падение башен» (Перевод Е. Свешниковой)
...в года, как Ваши, не чувствами живут, а головой. Ой!".Обрекая себя на проживание в кресле пилота, Кирилл и не подозревал, что проку от его самопожертвования — одна лишь задница, отлившаяся в форму ложемента. От сна в неудобной позе болело все. Будь она неладна, эта рыцарственность, которую все одно никто не ценит. Яичница с беконом и кофе. Придумайте более чувственный утренний аромат! Глаза разлепились сами собой, взгляд устремился на сцену... то бишь на кухню, где с утра хозяйничал Норм. Спокойный, деловитый, свежий. Белая футболка обтягивает торс, и, к слову, ей есть что обтягивать. Он, Кирилл, сказать по правде, всегда завидовал фактурным ребятам. А этот еще и в движениях точен и скуп... грациозен — вот правильное слово. У этого точно ничего не болит. Э? Если бы не он, мы бы все были... кхм... здесь мне по сценарию полагается испытать дружеские чувства. Однако погодим пока. Парень сказал о себе достаточно, чтобы я сообразил: тут я выбираю. Затем появилась Грайни, против обыкновения непричесанная и в пижаме. Обязательный для всех утренний нырок в туалет, затем — на кухню, где она тоже не задержалась. Только взяла стакан молока и тарелку с горкой тостов. Для себя и — к удивлению Кирилла — для него и принесла все это в рубку. С вчерашними сырниками, ясное дело, не сравнить: есть разница между мужской стряпней на скорую руку, чтобы только заглушить голод, и женским священнодействием, чуть не тантрическим, с ритуальными формулами оберегов и приворотов... ну, или ты хотя бы можешь придумать себе, будто они там есть. А как же иначе, если женщины готовят для сыновей? Он сморгнул и подобрал челюсть. Было что-то ошеломительно неправильное в утреннем явлении Натали. Она обычно совсем не такая румяная, обычно она смотрит прямо, не опуская глаз: мол, делаем одно дело. Она никогда не причесана с утра так тщательно. Она, черт побери все, обычно выходит из другой двери! Стоило отвести глаза, и они сделали это. Это — что? Под языком вертелась дюжина подходящих глаголов, но все они были как колючки, которыми бронированную шкуру Норма, само собою, не пробьешь, а обращать гнев на даму... ну, не в такой же форме! Такая белая кожа, она, должно быть, светится в темноте, а бедра у нее шелковые на ощупь... с внутренней стороны. Я мог бы потратить неделю только на то, чтобы касаться ее кончиками пальцев, а этот... У-у-у, самец-победитель! Хотя... какой он, к фоморам, самец? Может ли быть так, что она не знает? Рубен познакомил нас двенадцать лет назад, но я совершенно ее не помню! Наверное, это потому, что тогда у нее были короткие волосы. Надо было утратить Зиглинду навсегда, чтобы влюбиться в зиглиндианку? Кирилл сморгнул. Два блестящих голубых глаза смотрели на него в упор, из больших и указательных пальцев как будто само собою сложилось сердечко. Ребенок? Черта с два! Это группа вражеской поддержки! Чертов маленький манипулятор. Все, что она говорила, косвенным образом к тому и подталкивало. Мы все психопаты, те, кто вырос в стальных коробочках Зиглинды. Мы и сами про себя это знали, но когда мы с нашими фобиями вышли в Галактику, то сами изумились, как невинно они выглядят по сравнению с тутошними махровыми цветами. Как вы думаете, ребята: если я только шофер, то, может, мы приехали? А вот и высадил бы в ближайшем космопорту: пусть добираются попутками, если бы не... Подумаешь, баба. Подумай о другой. Об Адретт, к слову. О Харальде. Дух Рубена, вообрази, укоризненно качает головой рядом. Рубену хорошо качать головой, ему девчонки и при жизни не отказывали, да и потом... К тому же нет у него никакой головы. Дышите глубже, Ваше Никчемное Величество, и попытайтесь сделать вид, что вас вполне убедила китайская драма, которая разыгрывается тут на фоне белого кафеля. «Передайте соль», «ах, какой замечательный кофе», «если что и случилось нынче ночью, то дальше мы это с собой не возьмем»... — Эй, доброе утро! — воскликнул он фальшивым насквозь голосом, выдираясь из кресла. — Я тоже хочу. Яичницы, в смысле. Яичницу дали и как будто примолкли, когда он вошел. Ну что ж, если не о чем говорить, всегда можно говорить о работе. — В хорошенькое местечко превратилась Зиглинда при новой власти, — заявил Кирилл, набивая рот. — Чтобы в прошлой жизни тут детьми торговали? Сидит посредник прямо в орбитальном пространстве, а правительственные станции его ни запеленговать, ни ущучить... Хотя, справедливости ради, правительственных станций у них теперь намного меньше. У них теперь независимая пресса... и такая же связь. — Хотите сказать, на всех планетах Федерации у преступников развязаны руки? — не поверила Натали. — То, что произошло на Нереиде, — я имею в виду рейд МакДиармида — норма? — В Галактике нет вещей, которые нельзя было бы купить... или сделать на заказ. Так, Норм? — Я предпочитаю думать, что в Галактике еще остались вещи, которые делать нельзя ни при каких обстоятельствах. — Ну да, я вас понял. Этика как почва под ногами. Сами до этого дошли или у вас нет выбора? Норм чуть улыбнулся — уголком рта: — Выбора никогда нет. — Так я и думал. Нет, на самом деле Земли хоть и держат Зиглинду в зубах, но еще не слопали. Она слишком недавно в составе Федерации, это вам не какая-нибудь Лорелея, где демократия может показать зубы без существенного ущерба для имиджа. Тут люди еще помнят старое, возможные варианты для них реальны. Есть с чем сравнивать. К тому же большинство функционеров на ответственных должностях выдвинулись либо в войну, либо вовсе при старом режиме. Зиглинда, фигурально выражаясь, тектонически молодая формация. Если Люссак и склонен закручивать гайки, здесь ему следует делать это с аккуратностью. В такой неустойчивой ситуации в отношениях между ведомствами — особенно на стыке полномочий! — полно неразберихи. Это я все к тому, что да; сидит какое-то чмо под носом у спецслужб и приторговывает себе запрещенным товаром. И управы на него нет, потому что и документы у него в порядке, и права человека, и свобода бизнеса, и вообще он — общество с ограниченной ответственностью... — ...поубивал бы, — согласился Норм. — Однако и в прежние времена Зиглинда не брезговала поставлять вооружение всем конфликтующим сторонам. Нет? — А кто здесь невинен? — оскалился Кирилл. — Взять, к примеру, Шебу... Норм замер в нелепом полуобороте, поставил чашку на стол подальше от края и повернулся к столу с преувеличенной осторожностью. Натали... А Натали обратила вопрошающий взгляд на него, а не на Кирилла со всеми его драматическими паузами. Кому нужны тут его паузы! — При чем тут Шеба? — Потому что именно Шеба запатентовала искусственный интеллект на основе нейронной сети. Формально выражаясь — робота, которого не отличить от чело-века при помощи сканера или скальпеля. Неуникальную личность, поставленную на конвейер, генетически выращенную из донорской ДНК и запрограммированную в соответствии с требованиями заказчика. Естественно, первым образцом, выброшенным на рынок, стала модель «суперсолдат», а первая промышленная партия была выпущена как раз во время зиглиндианского конфликта. Не думаете ли вы, будто они дали нам людей? — Не слишком ли подробно для доказательства аморальности обитаемого мира, Ваше... Кирилл? — Сниженная болевая чувствительность. — Пар, выходя, оставлял чувство неизъяснимого, почти физиологического наслаждения, и такое же удовольствие Император испытывал, глядя на бронзовую античную маску напротив. — Ускоренные бессознательные реакции. Регенерация, которая кажется нам невероятной. Треть из них были, помнится, женщины. Разумеется, конструкты совершенно стерильны: у разработчиков хватило ума не запустить новую эволюционную ветвь. Меня всегда удивляло, за каким хре... простите, леди... им оставили половое влечение? Оказывается, это как-то связано с агрессивностью. Не буду спорить: военным психологам виднее. Гражданских прав у них нет, ни в одном из миров они не признаны людьми. Именно из них Галакт-Пол комплектовал «сайерет». Сколько вам технически лет, Норм? Двенадцать? На какой срок запрограммирован ваш жизненный цикл? Когда ваш метаболизм взорвется? Дотянете до сорока? «Р» перед вашим именем — значит ли оно то, о чем я подумал? Примите мое восхищение, леди. Вероятно, никто в Галактике не обладает столь богатым опытом интимного общения с устройствами. Впору требовать ставку бета-тестера, как вы думаете? Нынешний вариант мне, как мужчине, более понятен: у этого, по крайней мере, все есть. Впрочем, я всегда подозревал, что на самом деле женщине нужна штука с кнопкой «Выкл.». Вот и все. Огонь погашен, все скрылось в клубах пара. Женщина встала, глядя в пол, и пошла прочь, приложив ладонь к щеке. — Стойте! — крикнула ей вдогонку Игрейна. — Не думаете же вы, что Люссак доверит свою драгоценную дочку человеку, существу с элементом непредсказуемого? Все правильно, только устройство — это я! Я ей не подруга, а кукла. Чтобы играть, Наряжать, заплетать волосы, всюду быть вместе, делиться секретами, планировать шалости. Весело проводить время, ненавязчиво развиваясь. А вы, господин капитан... зря вы так. Я думала, вы больше. Норм встал и подчеркнуто молча вышел. Сел в рубке на диванчик, закинул ногу на ногу. Игрейна, акцентируя сторону своих симпатий, устроилась рядом, положив голову ему на колени. Норм обнял ее за плечи. Тут граница. Люди налево, конструкты — направо. — Отвечая на поставленный вопрос... — вымолвил Норм. — Модели Иск-Ина, которую Шеба условно называет «оловянным солдатиком», жизненный срок определен в сорок пять лет. Считается, будто до этого возраста мы еще способны действовать эффективно и накапливать положительный опыт. Другим моделям повезло меньше, они зависят от нравственных качеств заказчика. Долгоживущие — дороже. Господин Люссак, к примеру, решил, что кукла нужна его дочери до тех пор, пока та не уедет в колледж. Она бы и уехала, и все бы шло своим чередом, не подвернись нам МакДиармид. — Что? — Натали развернулась на пороге спальни, где собиралась пересидеть сложный момент, зажав уши руками и спрятав лицо в коленях, сгорев со стыда. — Гранин? Вы это про нее? Это... правда? — Это правда, — ответил вместо девочки «сайерет». — Она умирает.Частично Шекспир, «Гамлет»
Капитан Шотовер — Ариадне: «Если бы у тебя не было сердца, дитя, как могла бы ты мечтать, чтобы оно у тебя разбилось?»Б. Шоу. «Дом, где разбиваются сердца» Перевод С. Боброва и М. Богословской
Я подумаю об этом завтра.— Ну как ты вообще? Натали поерзала в ложементе. Холодный. Она была тогда такой глупой, такой... смелой, такой одинокой, Роман женщины, которая никому не нужна, с мужчиной, нужным буквально всем. Во всей огромной Галактике у нее не было ничего, кроме этого голоса в наушниках, и темноты, обнимавшей ее. Мы все тогда сошли с ума, а безумие не проходит бесследно. — Нормально — в целом. Твои родители — прекрасные люди. У меня есть, — она помедлила, — дом. Мы ни в чем не нуждаемся. Брюска... летает, само собой. Кто бы сомневался в том, что растет Эстергази. — Назгулу... Рубу совершенно незачем знать, что дом смыло, а сына — крали. Мужчина в таких случаях спрашивает только «кто?», хватает плазменную пушку и идет разбираться. У меня теперь есть диван, где я провожу жизнь, и множество уютных домашних обязанностей, которые эту жизнь составляют. — А я даже рядом с коляской ни разу не прошелся. Эх... Я хотел сводить вас в тысячу мест. Я, — в приступе свирепой физиологической откровенности, — даже живота твоего не видел. — О, аквариум был будь здоров! Как-нибудь, может, получится показать тебе снимки с УЗИ. Помолчали. Те ли мы спустя двенадцать лет? Есть ли представление о времени у человека... тогда она не могла воспринимать его иначе, но теперь, когда под ногами есть планета, и рука сына в руке, и нас уже двое, все по-другому... у существа, в заснеженной пещере ожидающего приказа ринуться в бой? Кто он нам — на нашем диване? Что ему ответить и что у него спросить? Что теперь между нами общего? Ты не был с нами Каждый Наш День! Вот беда: зачем меня вылечили? — Ты, — ведь знала, что он спросит, — нашла себе хорошего мужика? — Не могу сказать, чтобы сильно искала, Рубен. Меня взяли невесткой в хороший дом... — ...не для того, чтобы ты приносила жертвы! Тысяча оттенков в мужском голосе. Благодаря наушникам кажется, будто звучит он внутри головы. О да, он знает, что должен сказать, и даже с пеной у рта будет настаивать на том, что сказал это искренне, вот только... Вот только ему невыносима даже мысль о ком-то еще, и это слышно сквозь всю мужскую твердость в этом вопросе. — Только не говори мне про Императора, хорошего, но одинокого. — А что бы и не сказать? У него на тебя такой... кхм... пульс! — Я одинокая мать, — усмехнулась Натали. — Что он может мне предложить, кроме своего пульса? Разделить с ним грузовик? Так и тот нынче по цене металлолома. Тут она ощутила нечто вроде укола совести: с какой стороны ни глянь, у Кирилла действительно не было ничего, кроме грузовика. Потому что Черная Девятка — та еще собственность. Голову за нее оторвать могут, а на торги ее не выставишь. И эта промороженная пещера годится, только чтобы прятать в ней награбленное. Как в сказке. Каждый из нас потерял в этом деле все, и только у меня снова есть сын. Да, и еще отец — у Брюса. Как много отдала бы Натали, чтобы, как прежде, свернувшись в тесной кабине, в обнимающей ее темноте, почувствовать абсолютное, всепоглощающее счастье!М. Митчелл
Как большинство вещей, я — ничто. Энг Ли. «Крадущийся тигр, затаившийся дракон»— Теперь разберемся с вами. — Люссак повернулся к Норму, который покорно ждал, пока до него дойдет очередь. — Думаю, вы и сами понимаете, что виновны во всем. Не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы дальше держать вас на службе. Вы уволены. — Я, — сказал Норм, — не допустил ни одной ошибки. — Допустили. Вы допустили, чтобы эти люди забрали Мари. Все эти ужасы ей пришлось пережить по вашей милости. Голос нынешнего первого лица Зиглинды резал, как нож, и, внимая Люссаку, Натали почему-то вспомнила Рейнара Гросса, командира своей эскадрильи. Гросс был большим, более того, он был богом, громовержцем и тоже изрекал истины. Правда, столкнувшись пару раз с опровержением своих взглядов на мир, Гросс приобрел некоторый опыт, что сказывалось в его интонациях: дескать, я, в принципе, могу изменить мнение, если вскроются дополнительные факты. Убеди меня — и я твой! Но у Люссака, видимо, произошло смещение диапазона вероятного: такое случается с подростками, насмотревшимися видеодрам со спецэффектами и пребывающих в счастливом заблуждении, что вот они-то на месте всех этих лохов... Натали имела удовольствие ежедневно наблюдать этот вариант дома... или с людьми, которым говорят только: «Да, съер! Слушаюсь, съер!» И расшибаются в лепешку. Все же нашего Императора мы воспитывали правильно. Присутствие рядом с ним Рубена Эстергази, лучшего во всем, было... психологически оправдано. — Я там была, — утомленно сказала она. — Я слышала каждое слово и видела каждый жест. Вы понимаете, что есть случаи, когда ничего нельзя сделать? Если бы Норм спровоцировал стрельбу, пришел бы конец всей «Белакве». Там были и другие дети, кроме вашей дочери. — Его нанимали не для того, чтобы он думал о других детях. Я его брал, чтобы такая ситуация не возникла в принципе! Он должен был разрешить ее любым способом, но так, чтобы Мари не пострадала. Я не знаю — как! Эти его дело. Он спас не ее, он спас мои деньги. Это разные вещи. Следовало предположить, что человек не справится. В будущем при прочих равных предпочту робота, они буквально понимают свои обязанности. — Э? Какого еще робота? Норм посмотрел на нее глазами лани, в которую выстрелили из кустов, и Натали закрыла рот. Зато Люссак его открыл: — Какого еще? Вы хотите сказать, мэм, никто до меня не разоблачил этого клоуна? Если бы вы видели, в каком состоянии я его подобрал, когда дал ему эту работу! На Шебе делают чудных ребят, которые полностью соответствуют своим ТТХ и рекламе производителя. — Как Игрейна, которую вы убили? — Мадам, я попросил бы вас... Нет. Не то. Простите. Я... поверьте, я ценю все, что вы сделали для спасения вашего сына, и благодарен за то, что вы все то же самое сделали для моей дочери. Но не надо громких и пафосных слов. В этом мире сойдешь с ума, если возьмешься принимать его всерьез. Вероятно, самоликвидация «куклы" произвела на вас тягостное впечатление: я сожалею об этом. Все должно было произойти цивилизованно и пристойно, я это оговаривал, и я за это заплатил... Когда международное сообщество признает их людьми, тогда я стану относиться к ним соответственно. Иначе все эти чувства лишние и выглядят глупо. Натали с коротким смешком поднесла руку к лицу... — Извините. Я, видимо, устала. Люссак немедленно встал: — Прошу меня извинить, я нелюбезен. Я должен бы понимать, как вы измучены. Надеюсь, вы восстановите силы, пока мы будем идти к планете. Прошу вас с сыном быть моими гостями. Я думаю, для мальчика это важно: Зиглинда традиционно чтит своих героев, а его отец едва ли не первый из них. Вас, Норм, я тоже довезу: не выбрасывать же вас за борт, в самом деле. Дальше, однако, управляйтесь сами. Меня вы больше не интересуете. Они вышли вдвоем — Натали впереди — и остановились на площадке трапа. Вниз сбегала ажурная лестница с перилами, сверху по решетчатой палубе туда-сюда прогуливался патруль. Эхо их шагов, падая, пробивало «Завра» насквозь. Говорить тут надо, понизив голос. — Почему вы мне не сказали? — Я подумал: если женщине нужна причина, почему не стоит продолжать, то эта не хуже прочих, — В следующий раз не думайте за меня. — Очевидно, это плохо у меня получается. Это, наверное, шутка. Но весело от нее не стало. Сколько часов убито на глупый ужас и мучения, которые, как оказалось, не стоят выеденного яйца! «Я не заметила разницы!» Силы небесные, ее и нет никакой -разницы-то, и стоило послать ехидника Кирилла по известному всей Галактике адресу — в черную дыру. В самую черную! Ах робот? В самом деле? Ну и что? Мы были друг другу так рады. — У вас такое имя, и эта буква «эр», на которую все так многозначительно упирают! Зачем вам она? Из-за нее мне и в голову не пришло сомневаться. — Это был первый раз, когда обман не забавлял меня. Эр?.. Здесь нет никакой лжи, и никакой тайны тоже пет. Меня зовут Рассел.
Ты над отчаяньем взлетишь, звеня, Стрелой разгонишь сумрак, истина! Переступаю твой порог в краю теней, Но ты сильнее смерти и судьбы сильней.Л. Бочарова, Л. Воробьева. «Финрод-зонг»
— На что опираемся мы, Сэм? — На то, что в мире есть Добро, и за него стоит бороться.— Слово «Шеба» аккумулирует в себе всю мерзость мира, — произнесла в задумчивости миз Ариадна. — Для меня — тоже, — согласилась Натали, сидевшая в своей койке, подтянув к подбородку колени, — но у меня на то есть личная причина. А какую принципиальную богомерзость видит в Шебе Пантократор? Желудок еще болел: Натали подозревала, что до конца дней запомнила его точное местоположение. Кошки, правда, там уже не было, но шрамы от ее когтей заживали медленно и вскрикивали болью при каждом непродуманном движении. — Это наши паршивые овцы, — призналась миз Ариадна. — Вот как? Натали долго гадала над статусом монахини — сиделка та, сестра или врач? Ни то, ни другое, ни третье — и все вместе. Одним словом, монахиня. Хватает образования, чтобы поставить диагноз, провести исследования на автомате-анализаторе и назначить лечение, и в то же время достаточно смирения... или, быть может, чувства юмора... чтобы вынести из-под лежачего больного судно. В служении жизни нет грязных работ. — Мы строили эту станцию как свой собственный научно-исследовательский комплекс, и финансирование не все было федеральным. Кое-какая значительная часть выделялась из бюджета Пантократора, хотя и предполагалось, что служить она будет человечеству в целом. Некое обособленное место, где аккумулируются идеи, плюс центральный генетический банк и еще цех уникальной медицинской аппаратуры. Мы оказались недальновидны. У тамошних управляющих слишком хорошо пошел бизнес. Заказы... как это?.. левые? В общем, вскорости оказалось, что Шеба располагает неким количеством денежных средств, и прежде, чем аудиторы с Пантократора поймали их за руку, те обратились в правительство Земель Обетованных с просьбой о предоставлении им независимого статуса в составе Федерации. Вероятно, эта просьба была чем-то подкреплена. Пантократор получил денежную компенсацию, которая нас не устроила, — конечно, ведь у нас из-под носа украли форпост галактической медицины! — а Шеба стала делать то, что ранее считалось совершенно недопустимым, зато приносило бешеный доход. В палате по-прежнему было полутемно. Яркий свет причинял глазам Натали боль, а приятный полумрак населяли дружелюбные тени. Будучи отброшенным с позиций передовой медицины, Пантократор теперь поддерживал реноме независимостью и полной неприступностью территорий своих представительств на любой из планет Федерации. «Даже если правительства планет нам совсем не рады». — Если у вас нет оружия, — ввязалась в разговор Мэри-Лиис, — разве это не значит, что к вам беспрепятственно войдет любой, у кого оружие есть? Миз Ариадна иронически хмыкнула. — Я бы хотела посмотреть на того, кто попробует пройти мимо меня, — сказала она. — Служение жизни. У этого понятия много сторон. Те, кто проходят ступени посвящения, пользуются определенным... расположением? Нет, правильным словом будет — «доверие». Предполагается, они в состоянии распознать врага рода человеческого на расстоянии вытянутой руки, а то и пораньше, если он выстрелит первым. Нам дозволено определять ему меру пресечения. — Кем дозволено-то? — Прежде всего — совестью, помноженной на образование и жизненный опыт. Она похожа на Норма, подумалось вдруг Натали. Не лицом, нет, Норм-то красив. Но вот выражение почти одинаковое — спокойная уверенность человека, который делает то единственное, что должно делать, и чувство в их присутствии возникает одно и то же: есть кто-то, вставший меж тобой и злом. — Где в нашем мире есть место богу? — спросила Натали. — Он взял Хаос и слепил из него ДНК, посмотрел на нее и сказал: «Да будет жизнь». — Монахиня, кажется, смеялась над ними обеими, зиглиндианками. — Догмы нет. Ты сам понимаешь, что пришел к нам. Если, конечно, пришел. Ты плачешь, женщина? В самом деле? Натали отерла слезы с лица. — Ты любишь кого-то, не так ли? — Да, — неохотно призналась она. — Но я сама не знаю... Все, про кого я могу сказать это... или подумать... они как космические тела в пустоте. Летят где-то вне поля моего притяжения. Я как одинокая планета. — Тебе лучше бы найти кого-нибудь, лучше, конечно, мужчину, кто знает это чувство. Я имею в виду — любовь, выросшую из детских штанишек. Иначе... иначе ты наш человек.П. Джексон. «Властелин колец»
В этом ящике барашек, который тебе нужен.— Я думал вчера про то, что ты мне сказал. Правильно ли я понял, что, если мы найдем способ оставить тебя здесь, на некоторое время твоя проблема будет решена? — Ну? — Брюс покосился на доктора Ванна с проблеском интереса. Он плохо спал эту ночь. — А что вы придумали? — Если бы тебя заинтересовало, что мы тут делаем, может, администрация согласилась бы определить тебя в школу-интернат с усиленной программой по генетическому программированию. Эту программу сам бы я и вел. — Что, есть такой интернат? — Э-э-э... вроде бы нету, но почему бы ему и не стать? В конце концов, мы же обязаны думать о будущем. Надо поговорить с директором. Если тебе подходит, я запишусь на прием. А? Брюс был обескуражен. Вообще-то всю ночь голову его занимали Назгулы. Две штуки здесь — это не случайно! — Ну, — неуверенно сказал он, — давайте. Если только вы животных не мучаете, потому что если так, я не... — Ты все равно узнаешь: у нас тут достаточно бракованных клонов, чтобы не испытывать новые технологии на животных. Их и вообще-то на Шебе нет. Два варианта лучше, чем ни одного! Главное, что это не те варианты, на которые рассчитывает Люссак. Он, вероятно, вообще не рассчитывает, что мы что-нибудь придумаем. Отдал приказ и забыл. Очень удобный злодей нам попался. А пока пошли работать. Сегодня был важный день: обработанную в соответствии с заказом «пробу», которую доктор Ванн в обиходе называл «закваской», поместили в чан с протеиновым раствором, из которого тело должно было сформироваться, как кристалл, сообразно с информацией, содержащейся в ДНК. Чан выглядел как продолговатая капсула, более всего похожая на походную криокамеру и на удивление небольшая. Стандартный, вне зависимости от размеров готового продукта. — А он как будет, сначала младенцем, а потом — расти? — Нет. И новорожденный весом три двести, и «суперсолдат» девяноста пяти кило по времени готовы бывают одинаково. Вот сейчас я выставлю макропараметры... Тебе сколько лет? Одиннадцать? Зажглись все контрольные лампочки, процесс пошел. — Почему их называют роботами? В них же нет ничего... ну, механического, чужеродного? — Робот, без сомнения, неправильное слово. Вернее было бы — «андроид» или «репликант», но «робот» короче. Язык стремится к простоте. — А обратно можно? — В смысле — обратно? — Да я все думаю: девочку, Игрейну, можно было спасти? Ответом на это был удрученный ежиный пфек. — Такая задача передо мной никогда не ставилась. Команда на генном уровне для уже сформировавшихся структур. Ну... теоретически я бы начал с того, что заморозил «куклу» до полной остановки жизненных процессов. Потом искал бы решение экспериментальным путем. Первый опыт никогда не кончается удачей. Девочка, которую ты знал, скорее всего, погибла бы. Такие вещи не делаются на близких, ты меня понимаешь? Жить тут, на Шебе, может только маньяк. Потому что ты живешь тут только ради чертовой работы! Больше ни для чего. Она сама по себе тебя и вознаграждает. — Да я знаю. Как у нас, у Эстергази, — право летать. — Угу. Знаешь, когда вылупляется утенок, он признает мамой первый движущийся предмет? Меня до смешного трогает, когда этим предметом оказываюсь я. Как я тебе в роли мамы-утки? Брюс невольно улыбнулся. И идея пришла, сумасшедшая, конечно, но бравые Люссаковы ребятки едва ли очухаются от такого сюрприза. — А можно я буду мамой-уткой? — Можно так подгадать. В отношениях с пользователем следует соблюдать некую пропорцию всеведения и божественной неожиданности, чтоб на шею не садились. Обычно клиент настаивает, чтобы мамой-уткой был он сам, единственный и неповторимый. Ну, ты понимаешь, что в тонкости терминов мы их не посвящаем? Когда отцы-основатели на Пантократоре осознали, что не в их силах сдержать в узде технологии клонирования, они попытались оседлать юридического конька. В сущности, мы же находимся с ними в постоянном судебном процессе. Правда, я думаю, что Пантократор морочит обществу голову, возбуждая вопросы, которые имеют примерно поровну голосующих сторонников, но это их право! Известно, что в Законодательную Палату Федерации подан проект закона о юридических правах продуктов генного конструирования. В том смысле, что если они люди, то сами отвечают за себя. Если они не люди, то кто-то за них отвечает. Вопрос упирается в «кто это будет». Или изготовитель, но какая может быть ответственность, если мы сделали его на заказ и сбыли с рук? Значит, владелец? Но владелец кивает на нас: мол, откуда ему знать, что еще мы в это вложили. Тебя, наверное, заинтересует твое место в этой цепочке. — Вы уже сказали, что генетически я ему брат. — А юридически — отец. Вот. Если они все же признают клонов людьми, он будет иметь право наследовать за тобой наравне с прочими. — А если я его не заказывал? Доктор Ванн усмехнулся: — Мужчины тоже не все бывают рады, когда их ставят лицом к лицу с фактом отцовства. Привыкай.Сент-Экзюпери. «Маленький принц»
Из двух частей мы состоим, не равных в весе и значении: из тела, духа — а мученье дано в противоборстве им. Но расстается тело с духом, когда земля нам станет пухом...— Получилось? — спросил доктор Спиро, глядя на линию осциллографа, прямую, не прерываемую ни единым импульсом. — Тебе лучше знать, — сдержанно отозвался доктор Ванн. — Ну... из всего, что мы о них знаем, я с уверенностью взялся бы утверждать, что его тут нет. Дрожащими от возбуждения руками он принялся лепить датчики на слиток никеля, выложенный рядом на лабораторный столик, нервно косясь при этом на осциллограф. Ни единого всплеска. Ничего. — Из того, что ты рассказал мне, Спиро, явствует, что и здесь его нет. — Где же он тогда? — Это ты мне расскажи. А я, так и быть, обязуюсь вывернуть карманы. Спиро передвинул слиток и зачем-то заглянул под стол, словно беглая душа могла там скорчиться. — Предполагается, что он переброшен сюда. — Он поковырял пальцем слиток. — Кем предполагается? — Ну... радиусом действия поля. Родственной субстанцией... — А может, ты его убил? — Он уже мертв. Не глупи, Ванн. Суть феномена Назгула в том, что душа бессмертна. Она может быть или здесь... — ...или еще где-то. — Смешно тебе? — Не больше, чем было бы тебе в подобной ситуации. Что там у тебя с радиусом действия поля? — А что у меня с радиусом? — Как действует эта штука? Причиняет ему невыносимые муки? — Ох, Ванн, ну и ассоциации у тебя! Чему там болеть? У него пет нервов. Рассматривай это как своего рода экзорцизм, не более... Доктор Ванн покрутил головой, хотя казалось, что он с большим удовольствием покрутил бы у виска пальцем. — А что изменилось бы, если б он угодил в этот твой слиток? В радиусе действия поля что на что он, прости, меняет? На его месте я рванул бы куда подальше. Спиро выглянул за ширму, Норм встретил его непонимающим взглядом. Души нигде не было видно. — И ты учти еще, — добавил доктор Ванн, — меня никто пока не убедил, что там вообще что-то было. — Мы сделали что-то другое, — пробормотал Спиро. — Зиглиндиане перемещали душу пилота посредством полного разрушения первичного носителя. Варварски. Не оставляя ей выбора. Мы его выгнали. Что из этого? — Если бы я был поклонником литературы определенного сорта, Спиро, — ухмыляясь, сказал Ванн, — я бы предположил, что ты предоставил ему выбор. Теперь он может быть где угодно... в пределах станции. Это ведь запостулировано: души через вакуум не летают. Ты представляешь себе последствия? Спиро неуверенно засмеялся: — Тебя, Ванн, по ночам не обступают призраки твоих гомункулусов? Среди них наверняка найдутся невинно убиенные? — Нет-нет, у меня все убого и материально. Нейронная сеть, гены, импульсы... На душу я не посягаю. У всякого своя карма, у клопа карма быть созданным под заказ. Меня, в общем, вполне устроило бы, если бы у них вовсе не было души. И честное слово, Спиро, для нашего общего спокойствия было бы гораздо лучше, если бы ты сегодня опроверг тезис о бессмертии души. На его месте, если б ты меня мучил, я бы перекинулся гайкой да и укатился в первую вентиляцию. У тебя ничего не падало, не помнишь? Они замолчали, непроизвольно прислушиваясь. Потрескивал озонированный воздух, гудели трубки освещения. Одна из них, на той стороне, мигала, словно у нее был нервный тик. — Тот, второй, — тоже ведь пирожок с начинкой, да, Спиро? — Да, но там задача принципиально иная. Это был наш грант, а тот — сторонний. Заказчик не позволит использовать образец иначе, чем это предписано контрактом. Вон дундук сидит, караулит — не обойдешь. — А может, и не надо? Спиро, Спиро, а если и этот спит и видит, как смыться? И вот еще. Ты думал, что они могут быть заодно?А. Дольский. «Баллада о душе и теле»
— Да когда же ты сдохнешь?Из раздвинувшихся створок лифта выступила Эвридика. Она была одна, но выражение ее лица Брюсу почему-то очень не понравилось. Казалось бы, что в ней особенного? Килограмм пять лишнего веса, прическа, видом напоминающая перманент, сделанный на мочалку. С чего бы вдруг зажечься бойцовским огнем ее невыразительным скучным глазкам? И то сказать, нянька из нее была никакая. Да и зачем им тут нянька? «Кукла», оптимизированная для СБ! Эр Эвридика. — Кажется, — сказала негромко, — я поймала крыс. И Норм тоже что-то про нее понял, потому что иначе — что ему какая-то тетка на дороге? Отпустил тележку, кивнул головой, веля Брюсу зайти себе за спину. Сжал и разжал кулаки. А тетка скинула туфли. Ступни у нее были маленькие и крепкие, пальцы на них короткие и почему-то ассоциировались со сжатыми кулаками. Первый обмен любезностями сошел вничью. Норм принял удары на предплечья, а из его ответных ни один цели не достиг. На диво прыгуча оказалась эта тварь, будто из резины сделана. И быстро, очень быстро. Брюска едва успевал голову поворачивать от одного к другому. Опасаться Норму следовало не ног, а рук. Вытянутые пальцы, и ладонь, сложенная лодочкой для прочности, воткнутые в нужное место — куда-то в шею, насколько представлялось мальчику из хорошей семьи, — способны и парализовать, и убить. А выбрасывала она эти руки со скоростью атакующей кобры. — Или устаревшая модель, — хмыкнула она между делом, — или вовсе человек, а? Время против нас. Где этот Биллем, Кто-Бы-Он-Ни-Был? А вот он где! Саданувши в сердцах кулаком по крышке чана, Брюс неожиданно взмыл вверх и повис в воздухе, словно морская звезда. Оттолкнуться было нечем, так что пришлось мириться с ролью безучастного зрителя. Судьба остальных, как ему показалось в первое мгновение, теперь напрямую проистекала от движения, которое они исполняли в момент, когда отключился гравигенератор. Эвридика. наносившая очередной из своих смертельных ударов, усилив его импульсом всего тела, начиная с пальцев ног, последовала за собственной рукой, как тело змеи следует за ее головой, Норм ушел в сторону и, пропуская ее мимо себя, с размаху приложился о гулкую стену, но спружинил спиной, оттолкнулся и полетел обратно. Пальцы его сомкнулись вокруг ее запястья, а векторы движения сложились, и их закрутило в клубок. Брюсу и прежде доводилось смотреть трансляции Галакт-Игр в этом виде спорта. Спортивная борьба в невесомости объединяет приемы борьбы и бокса и разработана специально для нужд абордажных команд в незапамятные времена, когда гравигенераторы не были необходимой составляющей космических кораблей и станций. В жизни все оказалось не так зрелищно. Тут правил пет. Главное условие соблюдено: противники сплелись, используя друг друга как опору для удара. Грубо говоря, кто держит, того и бьют, а бить Эвридика умела. Явно. И джентльменскими средствами ее не успокоить. Некоторое время все усилия Норма уходили в то, чтобы удержать ее за запястье на расстоянии двух вытянутых рук от себя, да вот еще перехватить ее свободную руку. Ноги тоже не следовало недооценивать, но заблокировать их можно было только своими ногами. Так оба и вились, прикладываясь к переборкам и все норовя попасть по голове. Кадриль, переходящая в секс. Тьфу! И, между прочим, отключение генератора — общая тренога! Народ, дурея с недосыпу, цепляется за леера и ползет к аварийным шлюзам. И сюда наползет, вопрос только времени. Ба-а-ац! Отпустило! Брюса уронило прямо на «гроб» и вышибло дыхание, а тем пришлось ещё похуже, потому что они свалились бесформенной кучей, и все теперь зависело от того, кто поднимется первый. — Биллем! — прохрипел Норм, с переменным успехом пытаясь воздвигнуться на четвереньки. — Чем такая помощь, не лучше ли было... м-да... просто довериться мне? Эвридика не поднялась. Это радовало. — Ты еще здесь? — рявкнул Норм, подтягиваясь в вертикальное положение и с трудом разминая пальцами шею сзади. — Каждый должен исполнять то, что должен. Лифт стоял пустой и открытый, почему ты не сбежал? Ведь почти сорвал мне всю операцию! — Не мог, — честно признался Брюс. — Висел. — А на кого ставил? — Э-э... а надо было? Ну, два к одному на тебя, скажем. — Я б на себя столько не... Вот за что я их люблю. — Норм оперся обеими руками о тележку, наверное, радуясь теперь, что она тут есть. — Ребят этих, я имею в виду, которые обязаны добавлять к имени приставку Эр. И девчат. Страшные индивидуалисты, между прочим. Подмогу-то не вызвала.«Небесный Капитан и Мир Будущего»
Вот возвращается назад светлых ангелов отряд. Кого надо, тех и спас, а всех прочих — в другой раз.Мари-Лиис объяснила Натали, что команда, выполнившая спецоперацию на Шебе, уже не сможет сесть на Зиглинде, где все Люссаково — и армия, и милиция, и охрана космопорта. Мы будем ждать их на Пантократоре. Пусть он будет домом тем, у кого нет дома. Туда не пускают кого попало, но миз Ариадна все устроила, и сейчас, когда удавалось отвлечься от мыслей о спасении сына, Натали размышляла насчет социального устройства той странной планеты. Если она правильно представляла себе роль Ариадны во «всем этом», та не только с легкостью совмещала обязанности сиделки, выносящей судно, с ответственностью оперирующего врача, но и могла в любой момент подать голос на уровень высших функционеров. Во всяком случае, никаких видимых проблем с въездом на Пантократор у Натали не возникло. К ее удивлению, планета, долгое время сохранявшая за собой статус форпоста галактической медицины, а нынче позиционировавшаяся как оплот галактической же морали, выглядела почти не освоенной. Или же такой вид ей был старательно придан. В космопорте ее встретил улыбчивый пожилой мужчина, а дальше оба они долго ехали на машине по петляющей наземной дороге. Сколько видел глаз, кругом было зелено, но глаз видел недалеко — из-за густого тумана. Натали сказала бы — «высокая влажность», но спутник пояснил: «Ручьи разлились, весна». Массивные тени, выступавшие из пелены, оказались кустарником, а когда дорога поднялась выше и видимость улучшилась, выяснилось, что впереди высится горный хребет с вершинами, утопающими в тучах. На подступах к нему по зеленой равнине были разбросаны белые домики, похожие на пузатые грибы без ножек. Вот и все. Место, где она станет ждать. Зеленый костюм Ариадны, который Натали приняла за хирургический, представлял, оказывается, местный национальный цвет. Никто ее не принуждал, и женщина могла с уверенностью сказать, что никто не делал ей никаких намеков, но весь гардероб, которым Натали обзавелась здесь, был тех или иных оттенков зеленого. Наверное, из подсознательного стремления гармонировать с пейзажем. Никакого трудоустройства. Единственным чиновником, с которым Натали пришлось иметь дело по въезде, была молодая монахиня, объяснившая, что планета предоставляет ей статус гостьи с полным содержанием — она ведь прибыла даже без ручной клади! — пока ожидается решение ее дела. Натали напряглась, заподозрив в приступе паранойи, что вся Галактика в курсе ее бед и ценности ее сына и только ждет, чтобы завладеть Брюсом. В самом деле, собирают ли они тут все страждущие «одинокие планеты»? Для этого тут слишком малолюдно, извините. Но чиновница, скорее всего, просто употребила свойственный ей оборот речи. А после, сказала она, сами решите! Наверное, Натали посчастливилось найти единственное место, где ожидание не навалилось на нее очередной тяжестью. Она обнаружила смысл в том, чтобы выходить из дома рано, сидеть на полене, а после, когда высыхала роса, — на траве, смотреть либо на горы, если был ясный день и заснеженные пики ясно вырисовывались в далекой голубизне, либо на зеленые равнины, где прямоугольники огородов с ранними всходами выделялись, как брошенные наземь шелковые платки. А потом и яблони зацвели в садах по берегам ручья. Это было лучше видео. Пантократор был спокоен, как штиль, и ни разу нигде у нее не возникла мысль, что все может плохо кончиться. Ничто никогда не кончается. Поэтому, когда из космопорта позвонили и сказали, что «ваши приехали, ждите», и на ее вопрос «все ли в порядке?» задыхающийся Брюскин голос проорал: «Более чем!», Натали умудрилась избежать инфаркта от внезапного ошеломительного счастья. Одевшись нарядно, но достойно — в платье из зеленого шелка и взяв корзинку, она ближайшим автобусом спустилась к продуктовой лавке, где приобрела мясо и пиво для мужчин, фрукты и сласти для сына и местное густое и сладкое вино для всех, а вернувшись, сервировала стол. Это было важно. Это — ритуал. Кирпичик в основание жизни. Он должен тут быть, чтобы здание не развалилось. Потом пошла к дороге — ждать. Сверху лежал непроницаемый слой верховых туч, но между ними и горизонтом светилась ослепительная щель, цвета топленого молока или, быть может, слоновой кости, она давала понять, какие в действительности сегодня небо и заходящее солнце. Недавний дождь сбрызнул траву, и туфли Натали промокли. Не думая ни секунды, она сбросила их и пошла по траве босиком, и это оказалось восхитительно. Навстречу поднимался автомобиль с открытым верхом, полный веселой компании: ей издали загудели и замахали руками. Натали подошла к обочине, и Брюска, высыпавшись через борт и хохоча, обнял мать. Вторым был Рассел, вышедший неспешно с отвратительно нейтральным выражением: «Я только делаю свое дело, а потом скромно стою рядом». А третьим — Кирилл, которому впредь прищемят нос, буде он его сунет куда не следует. Надеюсь, он это понимает. Последним неловко выбрался молодой черноволосый парень в комбинезоне техника, назвался Марком и руки пожимать не стал. А потом машина уехала. — Он очень помог нам на Шебе, — сказал Кирилл, как-то странно глядя. — Мы все друг другу взаимно помогли. А Брюс так и вообще вывернулся у матери из-под руки и встал с этим новеньким рядом. Там, в машине, они, очевидно, не испытывали в отношении друг друга никакой неловкости и смутились только при Натали. Ничего, сын после все расскажет. Зная его, можно быть уверенной: на пять кругов расскажет, еще и еще добавляя подробностей. Ах, вот оно что: они похожи! Брюс похож на Марка больше, чем даже на собственного отца. Или наоборот, это Марк похож на Брюса? Вспомни, куда они летали и зачем. Вот, значит, как мальчик будет выглядеть в двадцать пять. Тонкие брови, тонкая кость. Красивый, но кто бы сомневался при генах-то Эстергази. Это не тема для разговора. Однажды мы уже обожглись, воспоминанье о том стыде до сих пор палит скулы. В моем доме никакого разделения на правильных и неправильных нет. И кстати о доме. Еды не хватит. Пока шли к дому, выяснилось и другое. У юноши были явные нарушения центральной нервной системы. Он прилагал видимые усилия, удерживаясь на тропинке: не сводил с нее глаз и даже брови свел от усердия, всем корпусом поворачивался на адресованные ему слова, а в дверь дома Брюсу пришлось проводить его за руку. Натали хотелось еще спросить Кирилла о Назгуле, она понимала, что без него не обошлось, но догадалась, что это императорские тайны. Ей лучше не знать, если она собирается строить жизнь. Он умер. Я пережила. Еды и правда не хватило, но это стало скорее поводом для смеха. Потом, когда уже стемнело, в двери постучался сосед. «У миз гости, не нужна ли миз надувная кровать?» Его не отпустили, пока не налили, а потам старичок ушел, освещая тропку фонариком. Первая ночь без одиночества.«Башня Рован»
Исчислю здесь и славных мужей, сущих под рукою государя Артура и известных во всех землях своею мудростью и доблестью. Первым назову Мену, сына Тейргваэдда, чародея, что умеет создавать волшебный туман, ослепляющий врагов, но не действующий на своих; и еще он умеет превращаться в птицу. Он ученик Мирддина Эмриса…«Мабиногинон»
Приснилось мне, что я… не помню. Но — приснилось.
В день шестой Бог увидел, что не в силах сделать все сам. И тогда он создал Инженеров.Л. М. Буджолд
Я та, чье имя написано на воздухе…Т. Уильяме
Я тот, чье имя начертано на воде…Дж. Китс
Хочешь знать настоящее определение героя? Это человек, виновный в гибели других.«Миссия „Серенити"»
«Здравствуй, Сережа. Отправляю тебе текстовое сообщение не потому, что не хочу поговорить с тобой напрямую или записать для вас с Наташей свой голос. Просто я сейчас нахожусь в госпитале по причине того, что полностью потерял слух. Не волнуйся, все у меня в порядке. Случился обыкновенный несчастный случай. Рассказывать долго. Может, как-нибудь после… В общем, лежу один в палате и надеюсь, что доктора наколдуют мне новые уши. Так необычно быть полностью глухим, Сережа. Это сложно понять, сложно объяснить словами. Тебе, например, снились хоть раз сны, где бы играла музыка? Нет, не на заднем плане, а как сама тема для сна. Могу поспорить, что не снились. А вот мне теперь снятся.Ледяным ветром веяло на меня с экрана. Что же у вас там творится, черт возьми? Как ты мог потерять слух, Пашка? Мне стало страшно, действительно страшно. До дрожи в коленях, до холодного пота, выступившего по всей спине. Снова тайны, снова боль. Пашка попал прямиком в мясорубку. Я вот сижу себе дома на мягком и теплом диване, окруженный спокойствием и уютом, а он на Полушке, в госпитале, и его отделяют от того места, где он был ранен, считанные километры. А если этот ужас вырвется? Если вновь накроет собой Пашку… Господи… Я обхватил голову руками. Надо успокоиться. Какой-то мнительный я сегодня с самого утра. Все будет в порядке. Пашка же сам сказал, что у него все нормально. Нужно поесть и зайти к Наташе, показать ей письмо, поделиться мыслями. И все бы, наверное, и было так, как я спланировал в тот момент, если бы через пару минут в спальне я не обнаружил свою мать мертвой. Вот это жизнь! Как же так? Еще вечером мама была жива: ходила, разговаривала, улыбалась – и вот теперь она лежит на кровати бездыханным телом. Руки такие холодные и неподатливые – на груди складываются с трудом, рот открыт и тоже никак не хочет закрываться. Вроде все выглядит как обычно, как при жизни, но все не то. Не знаю, как и объяснить. Словно взяли мою маму и вытащили из этого тела, а передо мной осталась только ее оболочка… Оправившись от шока, я позвонил в больницу. Доктора добрались до нашего захолустья довольно быстро. Так же быстро осмотрели маму, подтвердили, что она мертва. Скорее всего, произошел внезапный инфаркт. Тело забрали в морг для экспертизы, мне дали пластиковую карту с адресом и телефоном. Так я и сидел с этой картой в руке посреди комнаты, пока на улице не рассвело. Затем выпил еще пива, раззаначил водку, спрятанную для особых случаев. Стал потихоньку опустошать бутылку. До этого я водку почти не пил и теперь очень удивлялся тому, что не такая уж она и горькая, как мне всегда казалось. Будучи уже основательно нетрезвым, я пошел в туалет и, справив там свои естественные потребности, остановился напротив зеркала. Из зазеркалья на меня хмуро глядел молодой парень со всклоченными волосами. Вот он я какой! Ничего вроде бы страшного. Обычный потерявший надежду и уверенность в завтрашнем дне паренек. Но меня бесит этот мой проклятый дар. Почему я каждый раз смотрю в это зеркало, когда умываюсь, и не могу увидеть правды о себе? Почему мне недоступно собственное будущее? Уж если не про близких людей, так про меня-то самого чутье может что-нибудь сказать? Раздался звонок в дверь. Я умылся холодной водой и пошел открывать. Дверь по моей команде скользнула в сторону. На пороге стояла Наташа. – Я слышала, у тебя трагедия, – сказала она. На раскрасневшемся от мороза лице видна была крайняя степень сочувствия. – Проходи, – я отступил на шаг. – Новости неважные. Еще, между прочим, письмо сегодня от Пашки пришло. – Да? И что пишет? – Наташа пританцовывала на одной ноге, снимая сапог. – Слух потерял. Лежит в больнице. – Да? – зачем-то переспросила Ната. – А в чем дело-то? – Что-то случилось, – пожал плечами я. – Он толком не написал. То ли напал кто-то, то ли что-то рухнуло… – М-да, – протянула Наташа. – Замечательная работенка. Хорошо, Крис так не напрягается. – Кто такой Крис? – удивился я. – Да так, – спохватилась Ната. – Один знакомый. Ты все равно не знаешь. Наташа наконец сняла оба сапога и внимательно посмотрела мне в глаза: – Ну и денек… А ты что? Все пьешь? – …Уф-ф, – я упал на диван и распластался на нем эдаким осьминогом. – Ну, пью я, что мне еще делать? Наташа не ответила. Сняв сапоги и пальто, она плюхнулась рядом со мной, затем, не моргнув глазом, высыпала себе на ладонь какого-то порошку. – Вот это лучше понюхай – успокаивает… Я тупо посмотрел на порошок. – Иди-ка ты, Наташа, со своей наркотой! И так тошно! Девушка посмотрела на меня снисходительно, как на полного дурака, и быстренько втянула носом содержимое ладошки. Голова ее откинулась назад, изо рта потекли слюни. – Дура шизнутая! Ты что? Вообще сдурела? Что ты тут, мать твою, творишь? – Я закипел. Нюхать наркоту в моем доме – это уж было слишком. Наташа между тем очнулась. Вытерла подбородок тыльной стороной ладони и забегала безумными глазами по комнате. – Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, Сережа! Я же знаю, ты тоже улетишь на Фронтир. Твоей мамы больше нет. Осталась только одна дорога. И ты там погибнешь или станешь инвалидом, как Пашка. А ведь я так хотела от него ребенка… Ты не знал об этом? Я говорила ему: Паша, сделай мне ребенка, прежде чем улетишь, пусть хоть он всегда будет со мной. И знаешь, что он мне ответил? «Я вернусь!» Ну и что? Ты думаешь, он вернется? На секунду девушка замолчала. А потом продолжила: – Сделай мне ребенка, Сережа! Хоть ты! Пожалуйста! Какие знакомые песни… Мне ли одному она в последнее время говорит такое? «Лучше жалеть о том, что сделал…» Лучше вообще ни о чем не жалеть! А наркоманки и шлюхи мне никогда не нравились. С чего бы изменять своим принципам? – Вали отсюда, Наташа! Девушка замерла. – Ты что? Не мужчина, что ли? Почему мне приходится тебя уговаривать? Я ведь знаю – ты любишь меня. Ну так давай! Я прошу тебя в последний раз. Неужели тебе не хочется меня? Я знал только одно – принципам своим я не изменяю. Даже в пьяном виде. Именно поэтому Наташа вскоре очутилась в сугробе – я надеялся, что холодный снег быстро остудит ее пыл. Какая же все-таки дура! Планку у девочки всерьез сорвало… Интересно, любила ли она Пашку по-настоящему? Или, как все девчонки ее возраста, просто хотела иметь своего парня? Не для того, чтобы заниматься с ним любовью, а просто так, как друга, чтобы казаться окружающим достаточно взрослой. А когда парень этот улетел в поисках приключений на Фронтир, Наташа возненавидела его всем сердцем, мгновенно переосмыслив их отношения: я его любила, а он воспользовался мной и улетел, предатель. И раз ее любимый – самый лучший в мире человек – оказался предателем, то все остальные мужики еще хуже. Все хотят только одного. Получается, что разницы нет. А значит, от жизни надо получать лишь удовольствие, потому что ничего серьезного эта жизнь уже не даст… Непонятно только, зачем ей ребенок. Видимо, не дает покоя чувство вины. Все выглядит примерно так. Жалко, что не могу я прочитать ее мотивы, посмотреть в ее будущее. Радовало меня только то, что такими темпами Наташа скоро перестанет быть мне близким человеком. Тогда я, вероятно, и смогу что-то усмотреть в ней своим чутьем. Она действительно все больше отдалялась от меня. Стоило Пашке улететь, как Наташа замкнулась. Стала нелюдимой, порой я встречал ее нанюхавшейся диза, порой пьяной. Было очень похоже, что ее засасывает какая-то компания. Откуда-то ведь она брала наркоту. Может быть, знакомые Стаса? Пусть сам хулиган и улетел учиться в Академию, но его дружки-то остались. Впрочем, вряд ли. Наркотиками они никогда не баловались. По крайней мере, пока Стас был здесь… Ладно, черт с ней! Мой детский идеал окончательно рухнул. Все те ночи, что я проплакал в подушку, завидуя Пашке, надо было тратить на сон. Тем не менее в мозгу у меня осела картинка, легла, словно старая фотография, на самое дно… Наташа в розовом купальнике с синими вставками. Пашкина голова, торчащая из воды. И я, вышедший на берег из дома, в кроссовках и шортах. Что же она сказала тогда, перед тем как побежать ко мне по раскаленному песку пляжа? Что-то такое, от чего в душе появилось невыразимое словами ощущение радости, а по телу растеклась щекочущая изнутри теплота. Я не то чтобы вспомнил, я, по сути, никогда и не забывал этих слов – алкоголь сыграл со мной злую шутку. Я крикнул ей тогда: – Куда ты? Песок ведь горячий, ты обожжешь себе ноги! И она произнесла эту простую фразу, надолго врезавшуюся в мою память: – К тебе… Такой я и запомню ее. Не той, что нюхала диз на моем диване, не той, что закатывала глаза в транспорте, в день прощания с Пашкой, и, уж конечно, не той, что валяется сейчас в снегу под моими дверями, смеясь и рыдая и удовлетворяя саму себя. Наташа для меня всегда будет милой девочкой с большими глазами, подарившей мне красное яблоко на день рождения. И той, что положила свою холодную ладошку мне на руку, когда я болел. И той, которая была бескорыстной и доброй и почему-то не вызывала во мне желания… Я закрыл глаза, по щекам скатились соленые капли. Жизнь – это череда потерь. Мы теряем беззаботное детство, теряем родителей, друзей, любимых, постепенно теряем силу… А потом и саму жизнь тоже. А приобретается что? Опыт, деньги, новые жены. Мелочь. Глупость. Кто заварил эту кашу? И где сейчас этот чертов кашевар? Я знал, что у мамы в комнате лежат сигареты. Недавно табак причислили к наркотическим веществам, борьба с алкоголем тоже не за горами. Но мне было плевать. Я взял пачку и зажигалку, вернулся на диван и закурил. Почему, когда умирает близкий человек, на тебя сыпется куча проблем? Разве это справедливо? Мне и так было плохо, а теперь еще изволь обзванивать родственников, которые не любят глядеть в Интернет, сообщай им лично, глотая слезы, что твоей мамы больше нет. Затем прогуляйся до магазина и купи венков для погребальной церемонии, закажи гроб, согласуй время и место захоронения, после позаботься о поминках… Идиотская бюрократия. И с регистрации в этом доме маму снять надо, и завещание обнародовать! Все это займет уйму времени. Даже по Интернету. Но с другой стороны, работа отвлекает от грустных мыслей. Посиди я еще пару часиков вот так на диване, и пошел бы, пожалуй, вешаться. А так вроде бы и долг какой-то перед обществом появляется. Голова кружилась от сигарет. Курил я всего пару раз, и организм еще не привык к никотину. Во рту стало погано. Я усмехнулся. Обычно в такие моменты у меня и случаются гениальные прозрения. Забавная шутка. Перед глазами действительно потемнело, и я выронил сигарету.Может, ты думаешь, что я сейчас занимаюсь ерундой, пытаюсь сделать так, чтобы ни ты, ни Наташа не волновались за меня. Что ж, в этом есть своя правда. Кому, как не тебе, чувствовать это? И еще кое-что. Я хочу предостеречь вас. Не прилетайте сюда. Держитесь подальше от этой планеты. Здесь творятся странные вещи, Сережа. Очень странные. То, что я потерял слух, – это действительно ерунда. С остальными из моей группы все закончилось гораздо хуже… Напиши мне, как там дела у вас. Новый адрес приложен в самом конце письма. Твой друг навсегда, Павел».Где не ступала нога человека,Древняя раса создала свой путь.Нет ее больше. А жуткое эхоНас не заставит с дороги свернуть.
«Сергею Краснову! Сергей! Если до тебя каким-то чудом дойдет мое послание, знай, что я погиб. Я помешал своим генератором помех переговорам подводных кораблей АС и Восточного Альянса. Они подошли к моему плоту. Увидев их, я перенастроил генератор и перехватил одну важную передачу. Они собираются стереть ЗЕФ с лица Земли. Сначала разберутся с оврами, которые скрываются в ЗЕФ, а потом уничтожат Федерацию и захватят все колонии. Они попытаются привлечь тебя на свою сторону. Ты для них почему-то очень ценен. Все приборы поломали, меня смертельно ранили и оставили тут умирать. Отомсти им за меня, Сергей!Дитрих, несмотря ни на что, смог передать мне информацию. Жалко, что теперь, по прошествии нескольких лет, эти данные стали совершенно бесполезными. ЗЕФ уже успела схлестнуться с АС, овры уничтожены, а я прекрасно знаю, зачем понадобился и той, и другой стороне. Я встал и, покачиваясь, направился к выходу. Как отомстить за Дитриха? Как отомстить за мой сожженный поселок? Все вроде бы действовали правильно. Каждую сторону с некоторой натяжкой можно понять. Жертвовать малым, дабы спасти многое. Очень тяжело занимать высокий пост и принимать такие решения. Правда, я ненавидел методы Секретного ведомства. Если кто и виноват во всей этой заварившейся каше, то это они. Впрочем, я тут же поймал себя на мысли, что еще не встречался с представителями Службы безопасности Восточного Альянса и АС. Неизвестно, какие планы зреют у них в головах. Хотя цели-то у каждого все те же, что и тысячу лет назад, – больше ресурсов, земель и власти. И все это как можно быстрее. – До свидания, ребята! – махнул я рукой резвившимся в бассейне афалинам. В ответ они выпрыгнули из воды. Интересно, что хотел сказать Дитрих в переданном мне видении, когда упомянул, что дельфины помогают АС? Неужели слухи о специальных подводных войсках, состоящих только из дрессированных дельфинов, – это правда? – Что с вами произошло? – поинтересовался у меня охранник, когда я вышел в коридор. – Я уже хотел было бежать за помощью. – Да ничего страшного, – улыбнулся я. – Что-то голова сегодня кружится. Чуть сознание не потерял. – Вы бы к врачу зашли, – посоветовал охранник, внимательно оглядывая меня. – Наверное, не ели сегодня? – И правда, не ел! – совершенно честно ответил я. – Вот сходите и поешьте! Оттого и в обмороки падаете, что сил нет! – Спасибо! Непременно зайду перекусить, – поблагодарил я охранника. – Заходите еще к нашим афалинам, – подмигнул мужчина. – Они очень оживились от вашего присутствия. Обычно куда тише себя ведут. Я снова улыбнулся и пообещал: – Конечно, еще приду! В следующий раз и девушку свою приведу! – Понравилось, значит? – Очень красивые звери, – кивнул я. – И очень дружелюбные. – Потому и везем их на Рай. Рыбы там уже достаточно развелось за двадцать лет. А так – все польза будет. И афалинам раздолье, и людям польза. – Это правильно. – Я направился к своей каюте. – Ладно, всего вам доброго! – До свидания!
Твой друг Дитрих».
«Грузолет скользнул над верхушками сосен и завис, помигивая красными огоньками на фюзеляже. – Новая модель. – Пашка удивленно вглядывался в летательный аппарат. – Никогда такого не видел».Через час в каюту постучал Смирнов. Ирка тревожно шевельнулась во сне, затем повернулась на другой бок. Перед тем как открыть дверь, я поспешно убрал с матрицы компьютера свои сочинения. Не хватало еще, чтоб агент меня тут на смех поднял! – Чем занимаешься, Сергей? – с порога спросил Смирнов. – Потише, Ирка спит, – негромко попросил я. – Если что-то важное – давай к тебе в каюту зайдем! – Хорошо, – согласился Смирнов. – Не стоит ее будить, конечно. Мы вышли в коридор. До каюты агента пришлось пройти всего десяток шагов. Смирнов открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь. Агент присел на койку, я занял место напротив него. – Что стряслось-то? – Я смотрел на Юру и пытался угадать, о чем пойдет разговор. – Еще какие-то новости? – Ничего нового, – вздохнул Смирнов. – Просто хотел рассказать про колонию Джейн и про то, как там надо себя вести. Ты уже читал что-то? – Пока еще нет, – признался я. – А разве есть какие-то особенности? – Сейчас расскажу. – Агент едва заметно улыбнулся. – Я проверил каюту, подслушивающих устройств тут нет, так что можно говорить спокойно. – А что за секреты? – Да все те же. – Улыбка Смирнова стала шире. – Ты же знаешь, наш быстрый космолет – это большая тайна для всех. Поэтому по всем документам мы проходим как родственники одного из сотрудников горнодобывающей фирмы, который трудится на Джейн. Придется спуститься туда, а потом добраться до нашего связного, с его помощью взлететь на маленьком космолете и уйти через подпространство в систему с номером 57802 по каталогу Гиппарха. – Но до нее ведь, если не ошибаюсь, несколько световых лет! Ничего себе у вас маленькие космолетики! На такие расстояния скачут! – Размер не всегда имеет значение, – подмигнул агент. – Да и дистанция всего два световых года. Но я не об этом хотел поговорить. Главное, что нам придется жить с горняками пару суток. Соответственно, тебе надо знать, как себя вести. Да и про условия на поверхности тоже неплохо было бы кое-что усвоить. – С чего начнем? – спросил я, приготовившись внимательно слушать Смирнова. – Для начала про условия. – Агент взял со столика терминал компьютера и с его помощью вывел на большую матрицу на стене объемную карту планеты. – Как ты видишь, планета Джейн – не очень-то дружелюбный мир. Две трети поверхности занимает ядовитый океан. Материк всего один. Вот он. – Смирнов, не вставая, махнул рукой. – Если говорить о местности, то преобладают тут холмистые равнины и плоскогорья. Местами попадаются метеоритные кратеры и вот такие вот разломы коры. – Агент снова указал на карту. – Большинство разломов и воронок заполнено водой, содержащей ядовитые примеси. Много рек, ручьев и озер. Не во всех из них чистая вода. У меня отчего-то покрылась мурашками спина. Мир, в котором нам предстояло побывать, был до ужаса неуютным и странным. – Там дышать-то можно? – спросил я. – Воздух для дыхания пригоден. Но это единственный плюс этой планеты. – Воду без тщательной очистки пить, вероятно, нельзя? – предположил я. – Только дождевую, – подтвердил Смирнов. – Забыл сказать, там все время идут дожди. Год длится четыреста двенадцать дней, и триста восемьдесят из них льет дождь. – Понятно. – Я вздохнул, снова всматриваясь в карту. Агент развернул трехмерное изображение таким образом, что мы виртуально оказались рядом с поверхностью. Теперь на матрице уходила к далекому горизонту неровная серо-коричневая пустыня, а над ней клубились серо-коричневые тучи. Настоящая планета контрастов! – Теперь о флоре, – продолжил Смирнов. – Там есть флора? – удивился я. – И фауна тоже есть. – Агент стал что-то переключать на терминале. – Самая большая проблема планеты связана как раз с ней. На матрице высветилось несколько объемных фотографий. Через мгновение Смирнов увеличил одну из них до размеров экрана. – Здесь показано растение, которое колонисты называют спорник. – Оно со всеми спорит, наверное? – усмехнулся я и заработал неодобрительный взгляд агента. – Ладно-ладно! Шучу! – Спорник носит в себе ядовитые споры, – объяснил Смирнов. – Период созревания – два-три месяца. Поэтому, когда спорники дозревают и взрываются, весь материк оказывается окутан облаком спор. К счастью, их довольно быстро сбивает дождем, но, даже несмотря на это, на планете раз в два месяца наступает настоящий ад. – Да там и так-то не рай, – заметил я. – А что будет, если такая спора на человека попадет? – При попадании на кожу человека спорник действует так же, как и при попадании в почву. – Смирнов выдержал небольшую паузу. – Растение пускает корни. А если учесть, что развивается корневая система очень быстро и спора эта чаще всего попадает на кожу не одна, то выходит так, что растение прорастает корнями сквозь человека уже через сутки, а то и через два дня попросту высасывает у бедняги плоть и кости. К концу процесса остаются только спутанные корни да могучие стебли, отъевшиеся на человечине. – А что делают люди в сезон размножения? Там ведь жить невозможно в это время! – Сезон длится всего три-четыре дня. Потом, как я уже говорил, споры сносит ветром и сбивает дождем, воздух очищается. Но эти несколько дней люди проводят в убежищах или в своих домах. Обязательно включают систему фильтрации на приточной вентиляции. Очень неприятно бывает, когда эти фильтры ломаются. Я вглядывался в изображение спорника. Продолговатый ствол, напоминающий по форме бутылку, ветки-щупальца, трепещущие на ветру. Лететь в колонию Джейн мне хотелось все меньше. – Ты говорил, что самое страшное – это фауна, а не флора. Ошибся? – в надежде спросил я. – Нет, – покачал головой Смирнов. – Я не ошибаюсь. Я просто еще не дошел до фауны. Давай сначала закончим с флорой. Я прерывисто выдохнул, когда Смирнов сменил картинку на матрице. Теперь там колыхался какой-то странный столб, состоящий из множества мелких частичек болотно-зеленого цвета. – Это что еще такое? Это растение вообще? – Растение, – убедительно сказал Смирнов. – Называется торнадо. Состоит из множества мелких частичек, поглощающих свет, воду и споры спорника. По сути, это колония планктона, только в несколько другом виде. – А чего она так бешено крутится? Откуда энергия? – Отдельные частички этого вечного вихря просто намагничены, – стал объяснять агент. – В корнях растения магнитное поле постоянно меняет полярность. Чаще всего оно отталкивает частицы, поэтому взвесь устремляется вверх. Затем, по мере увеличения расстояния, силы слабеют, и частички оседают вниз. Спустя некоторое время корни переориентируются, начинают притягивать частицы, и те, что отдалились чересчур сильно, снова попадают в магнитное поле. Из-за ветра и силы Кориолиса движение происходит по спирали. – Но ведь растение, по идее, должно приобретать больше энергии, чем тратит на это вечное движение! Иначе зачем ему существовать? – Колония этого своеобразного планктона питается газом. Точно так же они поглощают и споры, и другой материал, содержащий азот и кислород. – А что случится с человеком, если он попадет в такое торнадо? – спросил я. – Если он останется там надолго, то может быть постепенно съеден. А так, в общем, ничего особенного с ним не произойдет. – Слава богу, – облегченно вздохнул я. – Отлично. – Смирнов переключил картинку. Теперь на матрице возникло что-то вроде перекати-поля. – Это еще одно растение. Называется роллер. Оно катается по пустыне под действием ветра, порой его заносит в торнадо. Роллер питается частицами торнадо, а споры спорника питаются роллерами. Цепочка замыкается. – Там всего три представителя в этой пищевой цепочке? – в очередной раз удивился я. – На планете Джейн очень мало живых организмов. Среда не слишком-то располагает к многообразию. Говорят, в глубинах океана есть разные виды существ, но он все еще практически не исследован. Денег на это всегда не хватает. – Понятно, – кивнул я. – А что там по поводу животных? – Их тоже немного, – сказал Смирнов. – Расскажу только о двух видах, представляющих наибольшую опасность. Один вид – это хиллеры. – Агент переключил изображение и продолжил: – Они представляют собой живые холмы. В принципе неопасны, но если не заметишь, что рядом не просто горка, а хиллер, то он через какое-то время может тебя раздавить. Хиллеры передвигаются высокими, но редкими прыжками. Питаются торнадо и мелкими зверюшками. – Ты же вроде говорил, что там водятся действительно опасные звери. – Я почесал затылок. – Их я оставил на потом, – довольно зловеще улыбнулся Смирнов. – Сейчас ты узнаешь, почему колонию и планету назвали именно Джейн. – Я думал, что так звали возлюбленную первого колониста, – выдал я свою версию. – Ты прав, но не до конца. – Агент щелкнул по клавише терминала, и на матрице возникла странная фотография. – Это джейн. Самый опасный вид, обитающий на планете. На снимке мило улыбалась брюнетка лет двадцати пяти. – Ты издеваешься? – Я недоуменно посмотрел на Смирнова. – Это шутка, да? – Отнюдь. – Лицо агента будто бы стало каменным. – То, что сейчас показано на матрице, – это одно из воплощений этого существа. Это скорее не животное даже, а некий фантом. Говорят, оно реагирует на подсознательные страхи людей, каким-то образом заставляет видеть то, чего ты больше всего боишься. – Где-то я слышал о чем-то подобном, – задумчиво протянул я. – Не знаю. – Смирнов выключил матрицу. – Насколько мне известно, о феномене джейн стараются сильно не распространяться. В АС, конечно, все это знают, но в ЗЕФ вроде бы не сильно афишировали. – Нет, – нахмурился я. – Я не о том. Мне что-то подобное доводилось слышать про мыслящий океан. – Я про разумный океан не имею представления. Наверное, это фантастика. – Наверное, – согласился я. – А теперь самое главное относительно этих фантомов. – Смирнов смотрел теперь прямо мне в глаза. – Если ты не уверен, кто перед тобой – фантом или реальный человек, то не стоит верить всему тому, что тебе говорят. Фантом чаще всего выманивает жертву за пределы поселка и съедает там. Точно такое же действие джейн оказывает и на те виды, о которых я тебе рассказывал. Джейн – вершина эволюции планеты Джейн. Прошу прощения за тавтологию. – Но фантом ведь на то и фантом, что нематериален! – возразил я. – Я же всегда могу отличить обычного человека от призрака! – Этот призрак будет сидеть у тебя в голове. Твое подсознание наделит его какими угодно свойствами. Ты сможешь трогать его, бить, разговаривать с ним. Но его никто, кроме тебя, видеть не будет. – Понятно, – кивнул я. – А как же тогда удалось сделать снимок? – Снимок? – Ну, фотографию джейн. – Это и есть фотография Джейн – погибшей жены капитана Парквелла, который первым привел сюда свой корабль. Обычная фотография обычной женщины, только немного не в фокусе. Я переваривал услышанное. Вечный дождь, опасные твари вокруг, да еще и какие-то странные призраки… – Что там добывают люди? Неужели это так ценно? Смирнов ответил довольно коротко и емко: – Там добывают девяносто процентов цветных металлов в АС. – На этой планете так много металлов? – не поверил я. – Аномалия развития этого мира. Он практически целиком металлический. Сила тяжести на поверхности одна целая две десятых «же», а диаметр почти вдвое меньше Земли. – Да уж, – только и смог проговорить я. – Почему же мы Ирку не разбудили? Думаю, ей интересно было бы обо всем узнать! – Ты ей это все сможешь лучше объяснить, – покачал головой Смирнов. – Я выдал имеющуюся информацию в сжатом виде. Если бы здесь была твоя девушка, то рассказывать пришлось бы куда медленнее. – Ладно, попробую сам подготовить ее к визиту на Джейн, – задумчиво сказал я. – Ты еще что-то упоминал про нравы местного населения. С ними-то что не так? – Нравы? – Смирнов бросил короткий взгляд на меня, потом переключил изображение. Теперь перед нами возник снимок космодрома и небольшого города рядом с ним, сделанный с орбиты. – Это самый крупный город на всей планете. Все другие поселения еще меньше. Люди в колонии знают друг друга в лицо. Власть поделена между родственниками. Глава колонии ведет аскетичный образ жизни и редко показывается на глаза, особенно ненавидит прессу и камеры. Все население – примерно такое же. Но больше всего на планете не любят чужаков. Поэтому вам с Иркой надо вести себя тише воды, ниже травы. Не нарывайтесь на неприятности, следуйте за мной неотступно – и тогда все будет нормально. – Понятно, – кивнул я, и разговор на этом окончился. Вернувшись в свою каюту, я еще довольно долго думал над рассказом Смирнова о планете Джейн, снова взял в руки терминал, пролистал фотографии, прочитал информацию. Помимо того, что я узнал от агента, мне еще удалось выяснить, что на единственном материке планеты находится порядка пятидесяти поселений, есть один космопорт и пара космодромов для взлета-посадки суборбитальных челноков. Есть там и рекреационный центр – огромный купол с условиями жизни, приближенными к земным. Пожалуй, этот центр – единственное место, где мне хотелось бы побывать. Остальные достопримечательности планеты, такие как Провал или Озеро Слез с пещерами Фицпатрика, меня почти не заинтересовали. Еще я молил Бога о том, чтобы мы не попали на планету в период размножения спорников. Впрочем, я уже почти не сомневался, что в любом случае эти несколько дней на поверхности покажутся мне адом. Даже без спорников и джейн. Но зато все страхи и думы об оврах как рукой сняло. В тот вечер я больше не прибавил к своим мемуарам ни строчки. Сохранив все, что успел написать, я выставил триггер на то, чтобы в момент подключения терминала к Интернету текст автоматически был занесен в мой раздел сети, закрытый паролем. После этого я выключил терминал и решил, что пора спать. Неожиданно пошевелилась и проснулась Ирка. – Сережа? Ты здесь? – спросила она сонным голосом. – Да, я тут! Как раз спать ложился, читал… – Опять тебя твой Смирнов куда-то таскал! – обиженно заметила Ирка. – Ты бы хоть мне сказал! Я же переживаю. – Но ты уже уснула, – стал оправдываться я. – Мне не хотелось тебя будить. – Ладно. – Девушка зевнула. – Вырубай свет! Уснуть, как ни странно, удалось достаточно быстро, но вскоре меня стали мучить смутные сновидения, где бродили в сером тумане призраки Джейн, а потом пошел дождь. Только через несколько секунд я осознал, что с неба льется не вода, а споры проклятых спорников.