Всего три буквы, а вот взялись дружно, соединили усилия, и у них получился КИТ. Самое большое животное.
А рядом семеро трудятся — и в результате у них МУРАВЕЙ. Они уже и «ура!» кричат в середине слова (М — УРА! — ВЕЙ), а КИТ у них не получается. МУРАВЕЙ получается. Может, они не дружно берутся?
Страны ближние, Страны дальние, Нас колышут мечты Кругосветные. За бортом у нас Море Книжное, Море Журнальное, Море Газетное… Ну как не стремиться К тебе, глубина? Открыта страница — Открыта страна.
В те сказочные времена, когда все слова свободно треблялись без «не», жили в одной стране просвещенные люди — вежды. Король у них был Годяй, большой человеколюб, а королева — Ряха, аккуратистка в высшей степени.
Вежды глубоко навидели своего короля Годяя. Да и как было не навидеть короля, когда во всем королевстве сплошная разбериха, постоянные взгоды, поладки и урядицы, когда все хорошее может употребляться без «не» и поэтому не становится плохим, а остается хорошим?
Собрал однажды король своих доумков, то есть мудрецов, и сказал им:
— Почтенные доумки, благодарю вас за службу, которую вы сослужили мне и королеве Ряхе. Ваша служба была сплошным потребством, именно здесь, в совете доумков, я услышал такие лености, такие сусветные суразицы, что, хоть и сам я человек вежественный, но и я поражался вашему уму. Что же касается королевы Ряхи, то она не раз восхищалась вашей уклюжестью, вашей укоснительностью в соблюдении государственной аккуратности и чистоты.
— Ваше величество, — сказали доумки, — мы просто удачники, что у нас король такой честивец, а королева такая складеха и что подданные такие вежи и навистники, каких свет не видал. Вы, ваше величество, всегда вызывали в нас чувство годования, и мы доумевали, что вы стали нашим королем.
— Я знал, что вы меня долюбливаете, — скромно сказал Годяй. — Мне всегда были вдомек ваши радивость и домыслив в решении сложных вопросов, и, при вашей поддержке, я бы и дальше сидел на троне, как прикаянный, если б не то, что я уже не так домогаю, как прежде, бывало, домогал.
— Вы домогаете, ваше величество, — запротестовали доумки. — Вы еще такой казистый, взрачный, приглядный! Мы никого не сможем взлюбить так, как взлюбили вас.
— Да, — смягчился король, — я пока еще домогаю, но последнее время стал множечко утомим. Появилась во мне какая-то укротимость, я бы даже сказал: уёмность. Удержимость вместо былой одержимости. Устрашимость. Усыпность. И вообще — жизнь уже не кажется мне такой стерпимой, как прежде.
— Вам бы, ваше величество, частицу «не»! — сказал доумок, слывший среди своих большим дотепой. — Вместо того, чтоб восторженно восклицать: «Ну что за видаль!» — пожимали бы плечами: «Эка невидаль!» Вместо того, чтоб ласково похлопывать по плечу: «Будь ты ладен!» — махали б безучастно рукой: «Будь ты неладен!» И вся недолга… То есть, я хотел сказать, что если раньше у вас, ваше величество, была вся долга, то теперь, с частицей «не», было б совсем другое.
Король запротестовал:
— Употребляться с частицей «не»? Но вы забываете, что когда все хорошее может свободно употребляться без «не», оно не становится плохим, а остается хорошим.
Доумок — недаром он слыл дотепой! — на это возразил:
— Но когда все плохое может свободно употребляться без «не», оно так и останется плохим и никогда не станет хорошим!
Король задумался. Он думал долго, как можно думать только в совете доумков, и наконец сказал:
— То-то я смотрю: жизнь уже не кажется мне такой годящей, как прежде. Это потому, что плохое у нас не становится хорошим, а остается плохим. А мы на него надеемся!
Так появился в королевстве указ, точнее параграф, о слитном написании частицы «не». То ли недовольные прежним своим смыслом, то ли в погоне за лишней парой букв, частицей «не» обзавелись не только состоятельные, солидные вежи, но и юные доучки, и даже малолетние смышленыши.
С частицей «не» плохое становилось хорошим. Но его не убывало, потому что хорошее с частицей «не» становилось плохим.
До чего же коварная эта частица! Недаром ее правописание выделено в грамматике в отдельный параграф — и все равно плохо запоминается, хотя с частицей «не» плохо должно обозначать хорошо.
Какой-то бывший поседа, который был одновременно дотрогой, сидел на одном месте, всеми затроганный, — теперь оседлал частицу «не» и помчался по белу свету рассказывать, что у них в королевстве произошло. Но никто не верит его былице, потому что много воды утекло, а когда утекает много воды, некоторые былицы без «не» не употребляются.
У нас каждый имеет право говорить от первого лица. Кто бы он ни был, какое бы ни занимал положение, ему обеспечено право говорить от первого лица. Даже если он и не лицо вовсе, и не умеет считать до одного, — все равно он говорит от первого лица… Это дар нашей щедрой науки — грамматики.
Когда собственное имя становится нарицательным, это большая честь для него, хотя его и начинают писать с маленькой буквы. Ну разве для Держиморды не честь, что его пишут с маленькой буквы, называя его именем всех остальных держиморд? Но, с другой стороны, когда нарицательное имя становится собственным, это тоже для него лестно. «Проказница Мартышка, Осел, Козел да косолапый Мишка…» Посмотрите, как эти слова вырастают в наших глазах… Хотя бы начальной буквой своей вырастают… Каждому хочется вырасти в чужих глазах, собственное имя свое сделать всеобщим достоянием, а своим собственным достоянием сделать широкоизвестное нарицательное имя.
Диалоги состоят из прямой речи, но речь в них редко бывает идеально прямой. Сплошь и рядом она бывает неровной, извилистой, даже петляющей, хотя грамматически остается безукоризненно прямой речью. — Вы понимаете, что я хочу сказать? — Прекрасно понимаю. Тире перед прямой речью — эталон прямоты, которому она должна следовать, но, к сожалению, следует не всегда. А иногда не следует — к счастью…
Назад, к природе, или вперед, к цивилизации? Время — круглое, как Земля. Этимологически оно означает: нечто вертящееся. У него общий корень со словом вертеться. Земля вертится. Время вертится. Недаром еще в древности говорили: вернуться на круги своя… Круг времени… К природе можно идти и вперед, и можно идти назад — даже к цивилизации.
Древнеримский бог Термин не мог и мечтать о таком положении, какое он занял в наши дни на страницах специальной литературы. Там, в древности, он был богом границ, здесь же обозначает слова, имеющие ограниченное употребление. В пределах науки, производства и других видов специальной деятельности. Но даже бог границ не соблюдает границ, поэтому мы все чаще встречаем его в широкой литературе.
Дистрофик (буквально: двухстрофный) — это в прошлом длинное стихотворение, из которого выброшены все строфы, кроме двух, самых необходимых. Этим дистрофик-жанр напоминает другого дистрофика — человека, от которого остались кожа да кости, то есть самое главное. Тем не менее это совершенно разные слова, хотя и имеющие одинаково греческое происхождение. Дистрофик-жанр в своем первоначальном греческом варианте не ДИС-ТРОФ (нарушение питания), а ДИ-СТРОФ (удвоенная строфа). По линии приставки ДИ- он имеет таких признанных в нашем языке родственников, как диод, дилемма, дилогия, по линии корня СТРОФ- его родня — апостроф и катастрофа. Да, наш дистрофик близок к катастрофе, но это ничем ему, не грозит, поскольку близок он к ней не в будущем (как тот, другой дистрофик), а в далеком греческом прошлом, где корень СТРОФ- означал перемену, поворот — например, от одной к другой части стихотворения. Такие повороты в нашем дистрофике сведены до минимума, и это делает чтение его если и не захватывающим, то, во всяком случае, безопасным.
Слова тоже привыкают друг к другу. Когда их часто употребляют рядом, они до того привыкают друг к другу, что их уже трудно бывает разделить. Некоторые из них вообще не могут отдельно существовать, а только в компании с единственным полюбившимся словом.
Хорошо, когда кто-то без кого-то не может существовать, но надо же сохранять и собственное значение. Самостоятельное значение. А не так, как БАКЛУШИ в выражении БИТЬ БАКЛУШИ: если их не бить, то от них вообще толку не добьешься.
А вот ЛЯСЫ не бьют, ЛЯСЫ ТОЧАТ. КАНИТЕЛЬ не бьют и не точат — ТЯНУТ КАНИТЕЛЬ. А ТУРУСЫ — РАЗВОДЯТ, причем, непременно НА КОЛЕСАХ. На колесах, а разводят, хотя на колесах привычнее развозить.
Странные бывают между словами отношения. Посмотришь на иную пару — ну как они только могли сойтись? СОБАКУ СЪЕЛИ, СВИНЬЮ ПОДЛОЖИЛИ, а разве не естественней было СВИНЬЮ — СЪЕСТЬ, СОБАКУ — ПОДЛОЖИТЬ, чтоб уже заодно знать, где эта СОБАКА ЗАРЫТА? Но, как говорится в пословице, не по хорошу мил, а по милу хорош. Как встретишь такое, по милу хорошее, так и бросишься очертя голову. Именно голову, потому что-что еще можно ОЧЕРТЯ? Ничего нельзя, только ГОЛОВУ…