В наше смутное время, как в калейдоскопе, не успеешь разглядеть одну картинку — перед тобой уже другая с не менее загадочным сюжетом.Была загадка и с девчатами. Куда они исчезли, на Украине достоверно знал один человек — адвокат Варнава Генрихович Шпехта. В узком кругу Зенона Мартыновича Гуменюка почему-то чуть ли не шепотом говорили: девчата уехали на соревнования. «На какие?» — допытывались дотошные. Отвечали сдержанно и коротко: «На стрелковые». Теперь где только не соревнуются, особенно стрелки. Варнава Генрихович посылал своих стрелков на заработки. И это не на шутку беспокоило Миколу. Раньше такого чувства он не испытывал. Слова адвоката Шпехты могли подействовать, как успокоительные таблетки. Но Шпехта был далеко — во Львове. Там его можно было найти и поинтересоваться судьбой девчат. Миколу он знал, однажды Микола даже переночевал в его квартире. Малознакомого человека в свою квартиру адвокат Шпехта не пустит. За Миколу поручился Гуменюк: свой он, Перевышко, хотя и схидняк. Схиднякам Варнава Генрихович не доверял. Пять лет они вместе с москалями чистили карпатские леса, выявляли схроны, построенные до прихода Красной армии. Спасибо гауляйтеру, он не препятствовал лесному строительству. Рейху от УПА была не ахти какая помощь, но видимость была. После пятидесятого года, когда вояки пана Мельника прорвались на Запад, в помощи нуждались оставшиеся. На Украине над ними, как пособниками нацистов, шли судебные процессы, требовались толковые адвокаты. Вот тогда и поработал пан Шпехта, приехавший из Польши и вскоре ставший гражданином СССР. В настоящее время адвокатской практикой Варнава Генрихович почти не занимался, но его как опытного юриста знали не только во Львове. По его рекомендации услуги избранным оказывали другие специалисты. Они же награждались гонорарами. Шпехта довольствовался разве что благодарностью в виде доброй славы, которая уже перешагнула Карпаты. В свое время бескорыстно помогал бедному люду Галиции поэт-гуманист Иван Яковлевич Франко. За юридические услуги он денег с бедняков не брал, довольствовался словами благодарности. На местном наречии это звучало как: «Целую ручки доброму пану». То было в позапрошлом веке, сменилось три поколения, а вот добрая память о великом человеке не стерлась, даже не потускнела. Добрым паном для украинцев старался быть и Варнава Генрихович. В местной печати друзья-журналисты сравнивали его с прославленным поэтом Галиции за бескорыстие. Он помогал и советом, а случалось, и деньгами. Марки, злотые, фунты у него всегда водились. О долларах он умалчивал. О них в разговоре не любил даже упоминать, а если и упоминал, то с брезгливым выражением на смуглом, всегда гладко выбритом неевропейском лице. Себя он называл потомком Ганнибала, царя Карфагена, потрясавшего империю Древнего Рима. Не как юрист, а как бизнесмен свой капитал он исчислял в долларах, хранил их в банках Швейцарии и Соединенных Штатов Америки. Бизнес у него был особый, о нем знали немногие. Он выполнял заказы, связанные с пересылкой валюты, минуя официальные каналы. Его негласными заказчиками чаще всего были Госдепартамент США и ЦРУ. Не гнушался он и «бизнесом на крови». К нему обращались люди состоятельные, которым досаждали конкуренты или же политические противники из стран бывшего соцлагеря, главным образом из Польши и Украины. Если требовалось убрать неугодного журналиста или политического деятеля, обращались к Варнаве Генриховичу: у него трудились заказные умельцы, владеющие этим особым ремеслом. Во Львове он был владельцем стрелкового тира, где официальным хозяином значился Зенон Мартынович Гуменюк, бывший старшина-сверхсрочник штаба Прикарпатского военного округа. В прямые обязанности Гуменюка входила подготовка стрелков для участия в региональных соревнованиях. Но знал он только то, что ему положено было знать. Подготовку снайперов к выполнению особых заданий осуществлял лично Варнава Генрихович. Пока еще не было случая, чтобы кто-то из его умельцев не выполнил поручения: будь то пересылка денег или же ликвидация указанного лица. Еще недавно у него были свои люди на Балканах — тогда Америка готовилась к уничтожению Сербии. Теперь его интересовал юг бывшего СССР. Соломия Кубиевич и Ядвига Корниловская трудились на Шпехту в горах Кавказа. Они довольно неплохо знали этот регион, лично были знакомы с некоторыми полевыми командирами. Те охотно заказывали этих снайперов, когда поступали деньги от европейских и азиатских спонсоров. На ведение борьбы с неверными требовались, прежде всего, меткий глаз и твердая рука. Некоторые львовчанки обладали метким глазом и «твердостью рук» как мастера спорта. Спрос на них был повышенный с того момента, как прогремел первый выстрел в Нагорном Карабахе. Считалось, что тон задали неверные. С тех пор, как Варнава Генрихович обосновался во Львове, он стал убежденным католиком, с момента «самостийности» горячо разделял взгляды украинских националистов. Убежденной националисткой считала себя и Ядвига Корниловская. А вот Соломию Варнава Генрихович никак не мог переманить в новую веру. К этой работе он уже подключил и свою безотказную помощницу Ядю. Он рассчитывал: на первом этапе пусть подруга убедит Соломию пока хотя бы в том, что только идейные украинцы способны сделать Украину европейской державой, приобщить украинцев к европейским ценностям. Соломия жила по своим правилам, помня отцовские заветы: от Бога — любовь, от пана — гроши. Будут гроши — будет и любовь. Первое — люби себя, тогда и гроши тебя полюбят. И Богу не суперечь, а пану, если он добрый, ни в чем не отказывай. Откажешь раз-другой — и пан к другой переметнется. Пан — что кобель в «свадебной» стае — предпочитает подругу покладистей. С недавнего времени, как стала она приглядываться к Миколе Перевышко, решила: сама для себя сделает пана — сотворит из него законного мужа. По ее селянскому понятию, муж должен быть любящим, притом не на сезон, а до гробовой доски. Слова «до глубокой старости» произносить боялась. От знакомых не однажды слышала, что люди ее профессии до глубокой старости не доживают: если ты убиваешь, то рано или поздно и тебя убьют. Таковы особенности этой деликатной профессии. Но для себя, как и для будущего мужа, нужны будут панские деньги. Много денег. Кому не хочется жить по-европейски? По-американски жить опасно. А почему, отец умалчивал. А ведь он побывал в Америке. Вот ее, как и Ядвигу, панские деньги привели на Кавказ. Почти два месяца девчат продержали в Грузии. Здесь им пообещали хороший заработок — всего лишь за два-три метких выстрела. Два раза грузинские кацо вывозили их на место предстоящей работы. Это было шоссе, соединяющее Тбилиси с дачным поселком местной элиты. Тогда готовилось покушение на президента этой крохотной республики. Но об этом до поры до времени знали только в Вашингтоне. Президент чем-то не угодил Соединенным Штатам. На самом деле не подошел по возрасту: был слишком стар и неуклюж для страны, намеченной для вступления в НАТО. Потом сама собой обстановка разрядилась. На президента совершили покушение его соратники, правда, неудачно, и разбежались — кто в Турцию, кто в Россию, а кто и в Соединенные Штаты. Будучи от природы трусливым, но хитрым, президент неохотно уступил власть молодому, по-американски наглому, грузину — на него указал посол Соединенных Штатов: ему быть президентом Грузии. Теракт на старика не потребовался. По договоренности со львовским адвокатом Шпехтой снайперов перекупил чеченский полевой командир Басаев. Он пообещал платить за младшего российского офицера — тысячу долларов, за майора и подполковника — три тысячи, за полковника — особый счет. Полковников от самой Москвы до Грозного выслеживала басаевская агентурная разведка. Каким-то образом Басаеву удалось внедрить в штаб российской армии своего агента (и, видимо, не одного). Агент работал в продслужбе и носил погоны капитана. Эсэмэской он передавал, кто из Воронежа выезжает в действующую армию, в каком количестве и в каких званиях. Обычно в горячую точку выезжали инспектора из штаба сухопутных войск. Басаевские агенты сообщали, в каких районах боевых действий они могут появиться и на какой срок. Зная обстановку в расположении российских войск, полевые командиры расставляли наемных снайперов. Те охотились, как правило, на старших офицеров. Отстреливали и рядовых, когда не было крупной «дичи». Но за рядовых мало платили. Если же, согласно агентурным данным, была велика вероятность, что в секторе поражения может появиться майор или подполковник, тем паче полковник, снайперы набирались терпения, стойко выжидали, выслеживая дорогую добычу. За старших офицеров Российской армии чеченцы платили хорошо, хотя не всегда честно: были случаи, когда рассчитывались фальшивыми долларами. Эти фальшивые доллары печатали не в Америке и даже не в Москве. Как обнародовала ФСБ, их печатали чуть ли не под Москвой — в Курской области. Однажды тогда еще неопытной в коммерции Соломии за подстреленного капитана всучили (с вычетом местного налога) почти тысячу долларов. Деньги оказались фальшивыми. Находясь в Лондоне, Варнава Генрихович предупредил басаевского эмиссара: если чеченские командиры будут мошенничать, украинские снайперы найдут себе работу в другом регионе. Деньги адвокату вернули там же, в Лондоне, но Соломия их не увидела ни по возвращении Варнавы Генриховича из командировки, ни позже, когда представился удобный случай. Деньги не ахти какие, но отдать их снайперу Варнава Генрихович не решился. Поостерегся, чтобы девушка не догадалась, что Шпехта и есть ее непосредственный работодатель. Однажды Соломия спросила Гуменюка: — На кого мы работаем? — Тебе платят чернозадые? — ответил Гуменюк. — Вот их и спрашивай. Но лучше — промолчи. Чернозадые не представляют, с кем они имеют дело, набивают себе карманы нашими, кровно заработанными… И еще он сказал, что это сейчас они шустрые, потому что нужны Америке. А как той же Америке надобность в них отпадет и чернозадых перебьют русские, кто уцелеет, к ним прибежит, на Украину, попросит убежище. — А когда? — Когда перебегут. Он помолчал, пристально глядя в темно-карие глаза своей ученицы, как бы разгадывая: понимает ли она, о чем речь? Убедившись, что все она понимает — не маленькая, продолжил: — Не все они, конечно, сволочи, есть среди них люди порядочные. По возможности они нас выручают. Ты хорошо представляешь, какая сейчас обстановка на Украине? Жуткая безработица. А чеченцы дают работу. Материально ты поддерживаешь своих родителей. За свою учебу исправно платишь государству. И одеваешься прилично. А там, гляди, скоро у тебя и семья появится. Пойдут дети. А с детьми без своего угла ой, как погано!.. Он еще что-то говорил, но Соломия его уже не слушала. Назидательные речи ей ни к чему. Она девушка самостоятельная. Любой работы не гнушается: есть возможность зарабатывать — зарабатывает. Рынок диктует, куда приложить свои руки. Отец ей говорил, и не однажды: «Годы как текучая вода: убегут — не вернешь на исходную позицию». И еще: «Годы — как забег на стометровку. Победил, будучи в здоровой силе, — бери от славы как можно больше, держи зубами, иначе — вырвут из горла… Люди, дочка, на чем угодно зарабатывают». Мать была того же мнения. Деловые родители. Когда они только поженились, поехали на заработки в Польшу. Отец работал каменщиком, строил зажиточным полякам коттеджи, мать у панов служила нянькой. Родители видели, как богатые богатеют, и сами мечтали разбогатеть. Вернулись домой, на Лемковщину, купили землю, конфискованную у бывшего оуновца, вырастили десяток коров. На местечковом рынке продавали продукты своего хозяйства. В округе уже никто не строился, в услугах каменщиков не нуждались. Чего-то выжидали. Ходили разговоры о крутой перемене жизни. Родители жили в страхе. Говорили: скоро Советы исчезнут как мартовский снег. Из Магадана вернется бывший хозяин. Родители боялись: отберет усадьбу. Так было при немцах: у бедняков, получивших землю от советской власти, отбирали и возвращали бывшим хозяевам. Потом опять все вернулось на круги своя: советская власть конфисковала конфискованное. От будущей новой власти ждали нового передела. Соломии хотелось освободить родителей от страха, не бояться за нажитое своим трудом. Ей когда-то внушили: у кого много денег, тот не боится. Но она чем больше зарабатывала, тем сильней боялась. Это был затаенный страх. Он копился, как соль в суставах. Когда с годами суставы заноют и не сможешь найти покоя, тогда о многом подумаешь. Но страх — не болезнь суставов. Страх за собственное существование душу изматывает — раньше времени загоняет в гроб. Еще недавно все это до ее понимания не доходило. Ведь почти всегда рядом были Гуменюк и Шпехта. Если что, они выручат. Им она верила, как себе. За фальшивую тысячу она уложила в гроб то ли лейтенанта, то ли капитана. Страха не почувствовала. Страх появился потом, но не со стороны русских. Чеченцы дали понять, что если она не будет усердствовать, не будет сутками напролет лежать в засаде, затаившись, как зверь, если не будет результата, то есть не будет метких выстрелов, ее переправят в Арабские Эмираты, там продадут кому-либо в жены. Девка она молодая, красивая, рожать способная, и никакой львовский адвокат ее не выручит… Так ей угрожали. И она уже было подумала, что впредь ее никакими долларами не заманишь. Когда-то ей обещали, что работу предложат в Косове, отстреливать придется то ли албанцев, то ли сербов. Лучше бы албанцев, их в Косове больше, чем сербов, а значит, и мишеней больше. И опять ее перебросили в Чечню. Сначала переправили в Грузию. В Тбилиси поселили в одну чеченскую семью. Это ее насторожило. Ведь Зенон Мартынович обещал, что от чернозадых ее будут держать подальше: народ непредсказуемый, воинственный. Чеченец, если долго не воюет, теряет свою самобытность, и тогда трудно отличить чеченца от любого другого кавказца. Чеченец, попадая в чужую среду, легко ассимилируется. Когда-то хазары пытались их сманить в иудейскую веру, но чеченцы предпочли Аллаха. Мусульманство навязали им сельджуки, потомки турок. Все это она узнала из бесед с Варнавой Генриховичем. Единственно, о чем он умолчал, но о чем она сама догадалась: чеченец в глубине души остается человеком гор, способным стремительно подниматься и круто падать, не разбиваясь до смерти, он может до бесконечности испытывать судьбу, постоянно преодолевать преграды, как ей признался один полевой командир, чтобы не растерять бойцовские качества.