Кланяйтесь Рувиму!
Началась эта история где-то в начале семидесятых годов в Ленинграде. Была еще свежа в памяти «Пражска весна» 1968 года. А затем еще и «самолетный процесс» прогремел в Риге, Ленинграде, Кишиневе. Кузнецов и Дымшиц получили расстрел, который потом, правда, заменили на 15 лет. Другие обрели меньше, но несколько десятков молодых «ранее не судимых» ушли в лагерь, зачастую сугубо за изучение еврейской истории и языка. В прессе продолжалась антисионистская кампания. Широко продавались брошюрки с яркими обложками типа «Фашизм под голубой звездой». Но, с другой стороны, несколько человек, проходивших свидетелями по самолетному процессу, неожиданно получили разрешение и — о чудо! — уехали не в Пермь, а через Вену в Тель-Авив. Оставаться равнодушным ко всему этому, будучи евреем, стало невозможно. Одни привычно дрожали от страха и тихо ругали «этих идиотов, им еще мало дали», а другие буквально в одночасье внезапно обретали утраченное было национальное сознание. И Вова вдруг становился Зеэвом, Сашка — Исааком, а Верка — Ривкой.
И вот именно тогда один недавний Исаак позвонил своему старому другу Грише, а ныне Рувиму. На другом конце сняли трубку, и Исаак произнес фразу, которая и положила начало нашей истории. Он бодро сказал что-то вроде: «Привет, Рувимчик! Это Исаак. Ты в синагогу завтра придешь?» В ответ он услышал сначала недолгое молчание, а затем злобный рык: «Жидов в доме не держим!» — и долгие гудки брошенной трубки. Это была ошибка, не стоило кому-то там поминать жидов, ибо Исаак рассердился.
Далее события развивались стремительно. Исаак мгновенно осознал (все-таки математик, кандидат...), что он просто ошибся номером, вместо одной цифры набрал другую, скорее всего на единичку больше или меньше. Номера были шестизначные, то есть двенадцать наиболее вероятных вариантов. Исаак немедленно стал набирать один за другим эти 12 номеров и через несколько попыток опять попал к «рычавшему». Уже открыв было рот, чтобы как-нибудь покруче обматерить своего зловредного абонента, наш герой вдруг замер и тихонько опустил трубку, ему пришла в голову другая, гораздо более плодотворная идея о наказании жидофоба.
Первым делом Исаак записал найденный номер телефона, чтобы не забыть, а затем обзвонил несколько своих старых друзей и созвал их к себе. Через пару часов все собрались, и хозяин дома провел краткий инструктаж. «Самое главное, — говорил он, — это никой грубости, никакого расизма, максимально рафинированная речь. Изредка допускается легкий еврейский акцент, но не более». И идея завладела массами. К исполнению приступили немедленно. Первой взялась за дело Верка, извините, Ривка. Она набрала заветный номер и звонким, хорошо поставленным голосом (как-никак актриса) произнесла: «Здравствуйте, это говорит Двора. Вы меня извините, пожалуйста, но ведь вам недавно звонил Исаак, не так ли? Что он сказал: он таки придет завтра в синагогу или нет?» Договорить она не смогла, ее душил хохот, да и трубку на том конце уже бросили. Попытка передать ею услышанное не приводила ни к какому успеху. Отсмеявшись, Верка только и смогла сказать что-то вроде: «Ошеломляющая эмоциональность, потрясающая матерщина, я ничего подобного никогда не слышала, ну просто ни одного цензурного слова».
Заговорщики отметили свой первый успех некоторым количеством армянского конька под селедочку, и часа через полтора набирать номер стал Давид, будущий муж Ривки. В отличие от остальных он был Давидом с рождения, ибо был грузином княжеских кровей. На другом конце долго не брали трубку, но Давид — человек упрямый, и минут через десять непрерывных попыток ему наконец ответили. Он очень вежливо поинтересовался, не знают ли хозяева квартиры, где в Ленинграде можно достать кошерную колбасу. Потом он внимательно выслушал очень долгий ответ и в конце заметил, что он совершенно согласен с говорившим и готов немедленно уехать в Израиль. К сожалению, Давид тоже не достиг взаимопонимания, и беседа опять была прервана на полуслове. Этот удручающий эпизод не подействовал угнетающе на присутствовавших.
Потратив часа два на дегустацию уже грузинского коньяка под сухую корочку (больше в доме уже не оставалось ничего), на «сцену» вернулся Исаак, и ему немедленно ответили, как будто звонка ждали, но сказать что-то на этот раз Исаак не успел. Трубку бросили сразу, не вступая в переговоры.
Этим вечером других знаменательных событий больше не происходило, только за полночь заявился нетрезвый Витька. Витька был весь в печали и в хрестоматийных сомнениях: «Кем быть?» То ли он теперь Авигдор, то ли Гидеон? Еще ему нравились имена Цви и Нимрод. Он уже год как подал в ОВИР заявление на выезд и ужасно боялся получить разрешение. Народ относился к его страданиям с пониманием, подкрепленным тем, что Авигдор-Гидеон вытащил из недр своего бездонного портфеля батон, пачку сливочного масла, палку
