Читаем онлайн «Хрустальный грот» 13 cтраница
этого случая никто из детей не поверил бы даже верховному королю, если бы тот приехал и объявил себя моим отцом. Они оставили меня в покое.
Это было к лучшему. Зимой пол в бане обвалился, и дед, решив, что это может оказаться опасным, приказал набросать в подпол крысиного яду и засыпать его. Мне, словно выкуренному из норы зверенышу, пришлось как-то устраиваться на поверхности земли.
Через шесть месяцев после визита Горлана, когда на смену холодному февралю пришли первые дни набухающего почками марта, Камлах принялся заводить разговоры — сперва с моей матерью, потом с дедом — о том, что меня надо обучить чтению и письму. Я думаю, мать была благодарна Камлаху за это проявление заботы обо мне; я тоже был обрадован этим и постарался выказать свою радость, хотя со времени той стычки в саду у меня не осталось ни малейших иллюзий относительно истинных побуждений Камлаха. Впрочем, я не видел особого вреда в том, чтобы Камлах думал, что мое отношение к карьере священника изменилось. Мать объявила, что никогда не выйдет замуж, и все чаще посещала монастырь Святого Петра, чтобы поговорить с настоятельницей и священниками, время от времени посещавшими обитель. Это развеяло наихудшие опасения Камлаха — что мать может выйти замуж за принца из Уэльса, который впоследствии будет претендовать на престол, или что мой неведомый отец когда-нибудь вернется, объявит ее своей женой, а меня сыном и окажется достаточно могущественным человеком, чтобы вытеснить самого Камлаха. Для Камлаха не имело значения, что ни в том, ни в другом случае я не был бы для него опасен, а сейчас — так и вовсе, ведь незадолго до Рождества Камлах женился, и уже к началу марта было заметно, что его жена понесла. Даже ставшая очевидной беременность Ольвен ничем ему не грозила, поскольку благосклонность отца к Камлаху была столь велика, что новорожденный брат не мог стать для него серьезным соперником. Тут и думать было не о чем; Камлах пользовался репутацией хорошего воина, умел привлекать людей на свою сторону, ему были присущи безжалостность и здравый смысл. Безжалостность Камлаха проявилась в той попытке отравить меня, а здравый смысл — в его безразлично-доброжелательном отношении ко мне с тех пор, как моя мать объявила о своем решении и я перестал представлять собой какую-либо опасность для Камлаха. Но я замечал, что честолюбивые и властные люди зачастую боятся даже малейшей угрозы своей власти. Камлах успокоился бы лишь тогда, когда я сделался бы священником и навсегда покинул дворец.
Но каковы бы ни были побуждения Камлаха, появление учителя меня обрадовало; это оказался грек, бывший прежде писцом в Массилии, но допившийся до долговой ямы и до рабства; теперь его приставили ко мне. Он учил меня хорошо — из благодарности за перемену в своем положении и избавление от тяжелого труда — и без религиозной предвзятости, сильно сужавшей те знания, которые я ухитрялся почерпнуть у священников моей матери. Деметрий был приятным, но не слишком умным человеком, обладавшим большими способностями к языкам. Единственным его развлечением была игра в кости и выпивка, если ему удавалось выиграть. Время от времени, когда Деметрий выигрывал достаточно много, я находил его безмятежно спящим над книгами, но никогда и никому об этом не рассказывал и только рад был случаю заняться своими делами. Деметрий был благодарен мне за молчание, и когда я прогуливал занятия, он, в свою очередь, помалкивал и не старался разузнать, где это меня носило. Учеба давалась мне легко, и я выказывал достаточные успехи, чтобы моя мать и дядя Камлах остались довольны, так что мы с Деметрием уважали тайны друг друга и неплохо ладили.
Однажды августовским днем, почти год спустя после приезда Горлана ко двору моего деда, я оставил Деметрия мирно спать и в одиночку уехал в лежащие за городом холмы.
Я не первый раз воспользовался этим путем. Быстрее было бы проехать мимо казарм, а потом по военной дороге, ведущей через холмы к Каэрлеону, но тогда пришлось бы ехать через город, где меня могли заметить и начать расспрашивать. Потому я предпочел отправиться вдоль берега реки. Через ворота, которыми почти никто не пользовался, с нашего конского двора можно было выбраться прямо на широкую ровную тропу, проложенную лошадьми, таскающими баржи. Эта тропа тянулась вдоль реки на довольно большое расстояние, огибая монастырь Святого Петра и повторяя плавные изгибы Тиви, до мельницы — дальше баржи не поднимались. Я никогда еще не забирался дальше мельницы, но там оказалась тропинка, ведущая через дорогу и дальше вдоль впадающего в реку ручья — он помогал крутить мельничные колеса.
День был жарким, дремотным, полным запаха папоротника. Над рекой сновали синие стрекозы — их крылья блестели в лучах солнца, а над таволгой вились тучи мошкары.
Копыта моего пони глухо постукивали по сухой глинистой тропе. Нам встретился большой серый в яблоках конь, тянувший от мельницы пустую баржу, — сейчас был отлив, и коню было не тяжело.
Конец ознакомительного отрывка