РуЛиб - онлайн библиотека > Прозоров Лев > Историческая проза > Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия
Читаем онлайн «Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия»
- 123 . . . последняя (6) »
Лев Прозоров КОЛОВРАТ Языческая Русь против Батыева нашествия
Тем, без кого не было бы этой книги: Хозяину. Евпатию по прозвищу Коловрат. Московскому поэту Сергею Калугину и ижевскому поэту Андрею Горшунову. Доброславе, Божене, Раките, Богумилу и прочим родноверам и родноверкам Рязани. Искре — за то, что терпела. Беде — за то, что пинала!
Удары сердца твердят мне, что я не убит.Сквозь обожжённые веки я вижу рассвет.Я открываю глаза — надо мною стоитВеликий ужас, которому имени нет.Они пришли как лавина, как чёрный поток,Они нас просто смели и втоптали нас в грязь,Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок,Они разрушили всё. Они убили всех нас…И можно тихо сползти по горелой стерне,И у реки, срезав лодку, пытаться бежать,И быть единственным выжившим в этой войне,Но я плюю им в лицо, я говорю себе: «Встать!»…Я вижу тень, вижу пепел и мёртвый гранит,Я вижу то, что здесь нечего больше беречь,Но я опять поднимаю изрубленный щит,И вынимаю из ножен свой бессмысленный меч…Я знаю то, что со мной в этот день не умрёт:Нет ни единой возможности их победить,Но у них нету права увидеть восход,У них вообще нет права на то, чтобы жить!И я трублю в свой расколотый рог боевой,Я поднимаю в атаку погибшую рать,Я кричу им: «Вперёд!», я кричу им: «За мной!».Раз не осталось живых, значит — мёртвые, встать!С. Калугин
Часть I Еупатий
Глава 1 Мёртвый город
Несть бо ту ни стонюща, ни плачюща, И не отцу и матери о чадех Или чадом о отцы и матери, Ни брату о брате, ни ближнему роду, Но вси вкупе мертвы лежаша.[1]Они опоздали. Это стало явным, когда ещё не показалась из-за бора гора над Окой, на которой стоял их город. Девственно чистым было зимнее небо над лесом. Ни одного печного дымка. Когда дружина выехала из-за бора, глазам гридней[2] — своих и невеликой черниговской подмоги — предстал чёрный, обугленный горб горы. Вскоре они увидали первых мертвецов. Это были мужики, бабы, дети, старики со старухами. Те, кого гнали перед собой на стены враги[3], те, кто должен был волочь к стенам своего города стеноломную, камнебойную смерть. Те, кто, увидев, куда и зачем их привели, бросились с голыми руками на чужаков или просто спокойно опустились в снег: убивайте, мол. А дальше нейдем. Их было много — десятки, может быть и сотни. В другое время воевода склонил бы голову над их последней отвагой. Сейчас он ехал мимо с пустым сердцем, ибо тщетной была эта отвага. Не спасла она города над Окой. Потом, у самих стен — у того места, где были стены, — на раскатах[4] он увидел остальных. Тех, кто всё-таки шел на град впереди врага. Что они кричали землякам, сородичам на стенах перед смертью? Умоляли не стрелять, загораживаясь трясущимися руками? Или, наоборот, смерти просили? В другое время воевода задумался бы о слабости человеческой. А сейчас сердце его было пусто, ибо он сам оказался слаб — слишком слаб, чтобы защитить родной город или хотя бы умереть вместе с ним… Поднимались меж пепелищ по заваленному телами взвозу. Копыта коней выстукивали «о-по-зда-ли, о-по-зда-ли». Кричи теперь, что мчался изо всех сил. Что спал в седле на ходу. Что разлетались под копытами сугробы, трещал речной лёд за спиной и в страхе бежали прочь, забыв зимнюю лютость, серые стаи. Что, если бы еще быстрее, не сдюжили б кони и дружина заснула бы посреди зимних лесов вечным сном… Кричи! Что кричать, кому? Старику, сжавшему в руках половинки разрубленной иконы? Распятой посередь двора голой малолетке со смерзшимися в мутные льдинки на посерелых щеках слезами боли, стыда и смертного страха? Кузнецу, чью семью настигли посреди улицы, ведущей к воротам детинца, что в последние мгновения видел: гибнет напрасно, никто не ушел, ни жена, ни дочери, ни младшенький, прикорнувший в алой луже под тыном? Кому, воевода? Может, вот этому псу, лежащему у ворот рядом с хозяином, утыканному стрелами, но успевшему — морда в крови — дотянуться до чьей-то глотки? Пес сумел — не защитить, так хоть честью погибнуть. А ты, воевода, не сумел. Вот и весь сказ. Вот и весь суд… Собор высился над пеплом и углями Крома. Белокаменные стены закоптели на две трети, но последняя, верхняя, сияла под солнцем незапятнанной белизной. И радостно сверкали медные купола. Медью были окованы и ворота собора. Закоптелой, оплавившейся, покореженной медью. Сюда не волокли стенобойных машин и таранов. Ворота выставили бревном — тяжелой и длинной кремлевой сосной, вывернутой из полусгоревшего дома. Оно и
- 123 . . . последняя (6) »