РуЛиб - онлайн библиотека > Тендряков Владимир > Советская проза > Собрание сочинений. Том 4. Повести > страница 2
Читаем онлайн «Собрание сочинений. Том 4. Повести» 2 cтраница
- 1234 . . . последняя (266) »
Иванович перевел дух у дверей, оглянулся назад, на нелегкий для него путь в десяток шагов и пять ступенек, встретился с потухшим взглядом из-под облезлого треуха.
— Эге! Да это же он, — удивился бухгалтер.
— Торчат тут всякие…
— Старый ворон на запах мертвечины…
Деду Матвею, должно быть, стало неловко под взглядами начальства, взиравшего с крыльца, да и стоять не под силу, и сесть снова на ступеньку уже не смел, потому, вяло поправив шапку, повернулся и побрел, с натугой волоча тяжелые валенки, налегая на клюку.
Иван Иванович, расслабленно повиснув на костылях, глядел вслед старику — горбом топорщащийся потертый кожушок, мотня штанов, нависающая над коленками.
Чистых и дюжий Леха Шаблов недоуменно переглядывались друг с другом — чтой это с Иваном Ивановичем, эк, диковинку узрел?..
Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его. Для Чистых, для Шаблова, почти для всех в селе Пожары первый и единственный пророк — Лыков Евлампий, тот, кто сейчас лежит за стеной. Но самым-то первым колхозным пророком был не Лыков, а дед Матвей. Это помнили немногие. Помнил бухгалтер Иван Слегов.
Привычно для России: шел солдат с фронта… Шел неспешно и споро, куличьим шагом. Наверно, он был последний в округе солдат с войны — как-никак стояла осень 1925-го! Все остальные или давно вернулись, или сложили кости в чужих краях. Добирался издалека, с берегов Тихого океана. Сейчас последние шаги — хилые ели да голые березки, и впереди поворот, а там покажутся знакомые крыши… Дома давно устала ждать жена — помнил, как звать, да забыл, как выглядит, — и еще сынишка, родившийся в тот год, когда ушел воевать. Сзади послышался звон бубенцов. Оглянулся, пришлось посторониться — на рысях шла серая пара. Лошади что близнецы, шеи дугой, крупы в яблоках — лебеди, а не кони! — сбруя с кистями и медными бляхами, спицы и ступицы легкой ковровки крашены ясным суриком. Прошли мимо, обдало конским потным теплом, сверху на помятого, отощавшего за долгий путь солдата глянули серые глаза с румяного лица. И вдруг руки натянули вожжи, осадили коней: — Тпр-ру-у!.. Эй! Никак, Матвей Студенкин?.. Матвей подошел куличьим шагом, отставил в сторону ногу в тугой обмотке, сощурился, как прицелился: — Не ошибся… А вот ты из каких таких бар? Что-то не припомню. — Ивана Слегова помнишь? — Ваньку-то… Считай, соседи. — Так я сын его, тоже Иван. — В гимназиях который?.. — Вот-вот. Садись, подвезу. А в пролетке сидит молодая бабенка, черные брови из-под цветастой шали, расфуфырена и одеколоном пахнет. — Женка, что ли? — Ее тоже знать должен — Антипа Рыжова дочь… Подвинься, Марусь, дай сесть человеку. — Н-да-а… — Оглядел с откровенной недобротой обоих, но влез, не смущаясь, что может помять городскую юбку у бабы, удобно устроился. — Что поздно? — Дела держали, очищал землю от контры. — Как — очистил? — Там, где был, без меня доскребут. В Охотске генерала Пепеляева застукали. Из генералов-то последний… Сюда бы пораньше, да болел вот шибко в дороге, по лазаретам валялся. Долгая дорога получилась — два года ехал. Теперь — все, приплыл. — Чем займешься? — Тем же самым, буду контру стричь. — Генералов в наших краях не водится. — Зато вижу: мелкой сволочи наплодилось. Иван Слегов-младший усмехнулся, поднялся, крутанул над лошадиными крупами вожжами: — И-эх! Серы кролики! Над-дай!.. Еще одного судью в село везем! И когда кони наддали, Иван снова обернулся, оскалив крепкие зубы: — Судей теперь у нас много, вот хлеборобов настоящих крутая недостача. Прогнал по селу, не дал даже учуять святой момент, когда заносишь ногу в родные Палестины, осадил перед крепким домом с белыми наличниками, на задах которого громоздилось еще новое, не обдутое ветрами строение — конюшня не конюшня, коровник не коровник, — сказал: — Слезай, ваша честь… Тут я живу. В гости особо не зову, уж извини. Что поп, что судья — гость скушный, любят проповеди. — Обожди, может, приду гостем, — пообещал на прощание Матвей. Дал повисеть на себе жене — баба она и есть баба, пусть на радостях слезу пустит. Через ее плечо увидел: возле лавки стоит он — длинная грязная рубаха, короткие холщовые порточки, сизые босые ноги, похож на маленького старичка, отощавшего от долгих постов. Отстранил жену, шагнул тяжело навстречу. Из-под нестриженых косм — замирающий от робости взгляд. И через прозрачные с нерасплесканной детской тревогой глаза словно бы сам увидел себя со стороны — грязен, мят, устрашающе щетинист, от такого отца шарахнешься в сторону. Но сынишка только всем телом вздрогнул, когда отец положил на его плечи руки. — Сенька-а… Сквозь рубаху — легкая связь тонких косточек, хрупкая плоть. — Сенька-а… Сы-ын… Знал, что ему должно исполниться скоро десять, знал, что не люлечный, но как-то
Матвей Студенкин — родоначальник
Привычно для России: шел солдат с фронта… Шел неспешно и споро, куличьим шагом. Наверно, он был последний в округе солдат с войны — как-никак стояла осень 1925-го! Все остальные или давно вернулись, или сложили кости в чужих краях. Добирался издалека, с берегов Тихого океана. Сейчас последние шаги — хилые ели да голые березки, и впереди поворот, а там покажутся знакомые крыши… Дома давно устала ждать жена — помнил, как звать, да забыл, как выглядит, — и еще сынишка, родившийся в тот год, когда ушел воевать. Сзади послышался звон бубенцов. Оглянулся, пришлось посторониться — на рысях шла серая пара. Лошади что близнецы, шеи дугой, крупы в яблоках — лебеди, а не кони! — сбруя с кистями и медными бляхами, спицы и ступицы легкой ковровки крашены ясным суриком. Прошли мимо, обдало конским потным теплом, сверху на помятого, отощавшего за долгий путь солдата глянули серые глаза с румяного лица. И вдруг руки натянули вожжи, осадили коней: — Тпр-ру-у!.. Эй! Никак, Матвей Студенкин?.. Матвей подошел куличьим шагом, отставил в сторону ногу в тугой обмотке, сощурился, как прицелился: — Не ошибся… А вот ты из каких таких бар? Что-то не припомню. — Ивана Слегова помнишь? — Ваньку-то… Считай, соседи. — Так я сын его, тоже Иван. — В гимназиях который?.. — Вот-вот. Садись, подвезу. А в пролетке сидит молодая бабенка, черные брови из-под цветастой шали, расфуфырена и одеколоном пахнет. — Женка, что ли? — Ее тоже знать должен — Антипа Рыжова дочь… Подвинься, Марусь, дай сесть человеку. — Н-да-а… — Оглядел с откровенной недобротой обоих, но влез, не смущаясь, что может помять городскую юбку у бабы, удобно устроился. — Что поздно? — Дела держали, очищал землю от контры. — Как — очистил? — Там, где был, без меня доскребут. В Охотске генерала Пепеляева застукали. Из генералов-то последний… Сюда бы пораньше, да болел вот шибко в дороге, по лазаретам валялся. Долгая дорога получилась — два года ехал. Теперь — все, приплыл. — Чем займешься? — Тем же самым, буду контру стричь. — Генералов в наших краях не водится. — Зато вижу: мелкой сволочи наплодилось. Иван Слегов-младший усмехнулся, поднялся, крутанул над лошадиными крупами вожжами: — И-эх! Серы кролики! Над-дай!.. Еще одного судью в село везем! И когда кони наддали, Иван снова обернулся, оскалив крепкие зубы: — Судей теперь у нас много, вот хлеборобов настоящих крутая недостача. Прогнал по селу, не дал даже учуять святой момент, когда заносишь ногу в родные Палестины, осадил перед крепким домом с белыми наличниками, на задах которого громоздилось еще новое, не обдутое ветрами строение — конюшня не конюшня, коровник не коровник, — сказал: — Слезай, ваша честь… Тут я живу. В гости особо не зову, уж извини. Что поп, что судья — гость скушный, любят проповеди. — Обожди, может, приду гостем, — пообещал на прощание Матвей. Дал повисеть на себе жене — баба она и есть баба, пусть на радостях слезу пустит. Через ее плечо увидел: возле лавки стоит он — длинная грязная рубаха, короткие холщовые порточки, сизые босые ноги, похож на маленького старичка, отощавшего от долгих постов. Отстранил жену, шагнул тяжело навстречу. Из-под нестриженых косм — замирающий от робости взгляд. И через прозрачные с нерасплесканной детской тревогой глаза словно бы сам увидел себя со стороны — грязен, мят, устрашающе щетинист, от такого отца шарахнешься в сторону. Но сынишка только всем телом вздрогнул, когда отец положил на его плечи руки. — Сенька-а… Сквозь рубаху — легкая связь тонких косточек, хрупкая плоть. — Сенька-а… Сы-ын… Знал, что ему должно исполниться скоро десять, знал, что не люлечный, но как-то
- 1234 . . . последняя (266) »