Читаем онлайн «Обряд на крови»

Сергей Зверев Обряд на крови

Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее…

Лк. 9,24

© Ашарс В., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

…Сидел на кромке голого скального выступа. Смолил подряд вторую сигарету, не замечая горечи во рту. Бездумно. Бесчувственно. Устремляясь безразличным взглядом внутрь…

— А морок^[1] идет, Андрюша! Язви его! — озаботился Семеныч, сердито и решительно потряс за плечо. — Не ровен час в верхах прихватит — намытаримся…

— На… мы… таримся, — повторил за стариком врастяжку, с раздумчивым придыханием, словно пробуя слово на вкус.

Тяжело поднялся. Поддернул за ремень лежавший рядом автомат. Забросил его за плечо и шагнул… назад…

Славкин

— Ну и на кой ты их отпустил? Опять какую-то комбинашку затеял?

— А что нам этих троих чернозадых «джигитов»-джанов, уважающих «Арарат», для убедительной картинки не хватает? По-моему — за глаза…

— Да ладно, колись уже… Я ж тебя как облупленного знаю…

— Да никуда они не денутся… У них же маячки — в прикладах…

— А по пути стволы не скинут?

— Не должны… Тайга же все-таки… Да пусть и сбросят… Я ж подстраховался.

— Ну ты и жучила!.. И их, и кержаков зачистить сразу — махом…

— А что мудрить?.. Пускай дотопают, а там — по «маячку» — и вся недолга…

Краев, пряча под нос кривоватую ироничную усмешку, вытянул из протянутой Саней пачки «Петра» сигарету, неторопливо размял ее в сильных мосластых пальцах с плоскими квадратными ногтями и, приподняв глаза, мазнул напарника ехидным взглядом:

— И как, старичок?.. Корешка-то не жалко?

— Жалко, Илюша… — у пчелки в жопке, — жестко отбрил его Славкин. — И не лезь, куда тебя не просят. Понял?

— Да все. Все. Не заводись, — примирительно пробасил Краев. — Я и не лезу… Это ж не моя замута. Мое дело — сторона.

Славкин отвернулся. Посмотрел через повисшее в воздухе сизое облачко едкого сигаретного дыма в лежащую под ногами глубокую лощину, где возле распластавшей широкие лопасти недвижных винтов камуфлированной вертушки несуетно сновали затянутые в черное фигурки «спецов», и, отступив на пару шагов в сторону от края обрыва, присел на замшелую, вросшую в землю колодину. С уже потерявшим остроту, пошедшим на спад раздражением дослушал удаляющийся хруст валежника под сапогами Краева, сорвал сухую травинку и машинально сунул ее в рот: «Уже борзеть помалу начинают, замудонцы. Пора, наверно, слегка и гайки крутануть». Поднял глаза. Ухмыльнулся и, вспомнив о «благодушно» «отпущенных на все четыре стороны» свидетелях, тихо, но твердо добавил: «А тебя, Андрюша, корешок ты мой ненаглядный, я, конечно же, доберу. Придется добрать^[2]. Уж тут не обессудь. Такие правила. На войне, как на войне… Наивняк. Дурашка. Простофиля».

Андрей

Быстро, на глазах, стемнело. Черная беспросветная мгла со всех сторон окутала тайгу, и она притихла, буквально омертвела в предчувствии жуткого затяжного ненастья, словно отбитый от матери насмерть перепуганный тигренок под наброшенной на него звероловами суровой непроглядной холстиной. А через четверть часа с ходу, в мгновенье ока, налетел, набросился на нее с истошным озверелым воплем мощный шквалистый муссон. Затряс, замотал, забил в лихоманке, легко, как былинки, выдирая из земли с корнем неохватные подгнившие лесины, вздымая высоко в воздух перемешанную со снегом опавшую листву, древесную труху, обглоданные временем колодины, сухой валежник, с каким-то неистовым ожесточенным упорством нагромождая ввысь и без того непролазные, густо перевитые лианой старые буреломы.

Им крупно повезло. Буквально за несколько минут до начала урагана набрели на узкую, не больше полуметра, но сравнительно глубокую щель в отвесной базальтовой скале. Достаточно глубокую для того, чтобы с минимальным комфортом переждать ненастье, укрыться от сумасшедшего ветра и пронизанного крупными градинами леденящего дождя, с тонким разбойным посвистом несущегося почти параллельно земле.

Кое-как опустившись на корточки (широко расставленные колени все равно упирались в камень), Андрей Мостовой крепко сжал в руках цевье поставленного между ног автомата, откинулся спиной на стену и плотно сомкнул веки.

Гадко было у него на душе. Тяжело и гадко, как и всегда бывает, когда неожиданно столкнешься с чьей-то откровенной подлостью. Да к тому же исходящей не от какого-то совершенно чужого тебе человека, а от действительно близкого, знакомого с давних пор, от которого, казалось, ничего, подобного этой самой подлости, и ожидать-то не приходится.

Семеныч, понимая состояние Андрея, чувствуя, что творится у того внутри, пустыми разговорами его не донимал. Сидел, тихонечко примостившись рядом. И дышал-то через раз, совсем неслышно, боясь ненароком потревожить. Но доброе утешающее отеческое тепло его плеча словно понемногу