Читаем онлайн «Петр Фоменко. Энергия заблуждения»

Наталия Геннадьевна Колесова Петр Фоменко. Энергия заблуждения

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие «За торжество нашего безнадежного дела!»

Эта книга родилась во имя любви. Все ее участники – актеры, режиссеры, художники – помогали мне в непростом, а в сущности, почти безнадежном деле – зафиксировать и удержать черты одного из самых неординарных героев нашего времени.

Петр Наумович Фоменко – режиссер, создатель собственного театра и, в конечном счете, своего мира – один из самых непредсказуемых и сложных людей, встречавшихся мне в жизни. Думаю, это уникальный в наши дни пример подлинно ренессансного характера и отношения к жизни. Соприкосновение с личностью Петра Наумовича, драматично озаренной гением и вдохновением, – самый большой дар судьбы, который может выпасть на долю того, кому привелось оказаться рядом. Уверена, так думает каждый, встретившийся с ним в работе и в жизни. И счастлив тот, кто был рядом долгие годы – в горе и в радости, в борьбе и в болезни, в триумфах и в печали… В любимых стихах, романсах, застольях…

Я не знаю человека, столь сомневающегося в себе и одновременно столь мудрого и отрешенного от суеты мира, как Петр Наумович Фоменко. Он не умел наслаждаться триумфами, сопровождавшими его путь, не прощал обид, умел и учил «держать удар» и знал только одно средство от покоя и недугов – непрерывную работу над созданием театрального чуда.

«И пораженье от победы ты сам не должен отличать» – этими словами поэта, как и многими другими заповедями любимых стихотворцев, он руководствовался. Он называл творчество «работой» и сердито отмахивался от слова «мэтр».

Приступая к своей книге, я вспомнила как-то попавшийся мне фантастический рассказ Андрея Битова «Фотография Пушкина». Там герой из XX века на машине времени был послан в век XIX, чтобы сфотографировать А.С.Пушкина. Кроме фотоаппарата он взял с собой еще и пенициллин и все пытался поэта предостеречь, предупредить. Хотел передать пенициллин, объяснить ему про чудодейственное лекарство, спасти от скорой смерти (то есть вмешаться в ход истории), а заодно зафиксировать поэта на фотографии. Но ничего не вышло. Пушкин все время ускользал – мелькал полой сюртука в дверях, хохотал, сверкая глазами и зубами в темноте комнат, оставался только в движении воздуха… Так и вернулся посланник на машине времени, а когда расшифровал диктофонную запись и проявил пленку, ничего, кроме обрывков смеха и засвеченных кадров, не обнаружил. Потому что Пушкин – гений. А судьба гения предопределена – вмешаться нельзя, помочь нельзя и, главное, ничего нельзя объяснить.

Как-то все сошлось… И ведь не случайно – и любимый Петром Наумовичем Пушкин, и ускользающая личность самого героя моей книги, вечно отказывавшегося от интервью, не приветствовавшего присутствие посторонних на репетициях, ведущего жизнь затворника в мучительные периоды завершения каждой работы, запутывавшего следы, мистифицировавшего, сочинявшего фантастические истории своей жизни, в которых причудливо переплелись правда и художественный вымысел, реальные наблюдения и невоплощенные замыслы…

Он любил многоточия… А одним из любимых слов было странное, на первый взгляд, выражение «умыкаться». Имелось в виду исчезновение, отшельническое удаление от жизни, какое-то смелое пренебрежение материальным ради абсолютной концентрации на том, что в данный момент являлось самым важным.

В истории российской культуры Петр Фоменко остался не только автором непревзойденных шедевров, спектаклей, без которых немыслим XX век отечественного театра, но и тем, кто почти в одиночку, безрассудно боролся с «однопартийной системой» в театральном искусстве. Неуловимость творческого метода, кажущееся отсутствие «системы», невозможность ничего сформулировать только разжигали желание оставить свидетельства о жизни и судьбе режиссера.

Уникальность и своеобразие художественного языка его постановок стали тем миром, в котором живут любящие его люди. Пока мы еще хорошо все помним, пока не утихла боль утраты и воспоминания хранят живое тепло, мы вместе пишем этот портрет. Он состоит из самых разных фрагментов – хрупких свидетельств человеческой памяти и нежности. Эта мозаика вовсе не претендует на целостность и полноту, поскольку охватывает в основном московскую историю режиссера – от его легендарных, этапных постановок на разных сценах до последних дней работы в «Мастерской». Она не претендует и на место научного изыскания: диссертации о «поэтике», «методологии» и «сравнительном