детского сада, бумерангом вернулись к тебе. Вернулись и заточили тебя в этот деревянный плен.
Ты имел столько возможностей… Но ни одну не использовал. Все свои шансы бездумно прошляпил. Твоя личность, твой внутренний мир, окружающие тебя люди – ты сам всё разрушил. А Зло всего лишь помогло закончить этот процесс.
Официально ты уже мёртв. По сути – тоже мёртв. Личность, внутренний мир, окружающие – для тебя всё мертво… Знаешь, лучше быть действительно мёртвым, чем быть мёртвым по сути, но живым по факту.
– Почему ты рассказываешь мне всё это? – буркнул я.
– Да потому что ты погребён заживо!
– Попрощался? – в очередной раз спросил могильщик.
– Да. – Сухо ответил я. – Теперь точно да.
Бросив горсть земли на крышку гроба, я отступил от свежевырытой могилы.
Вот и ещё один случай. Сейчас приду домой и занесу данные в статистику, хотя уже и так знаю, какой это случай по счёту и какова динамика этих случаев. Прогрессивная. Возрастающая.
С каждым поколением на кладбищах становится всё больше тех, кто мёртв по сути, а не по факту…
Анатолий (Нафтали) Лернер
Пела нянечка в хоре
Все же злодейская штука – память! Неожиданно из глубин отпускает она то, что, казалось, забыл окончательно, к чему боялся прикасаться даже во снах!
Наш старый двор. Сколько стихов я посвятил тебе! Сколько тепла и любви находил в тебе! Но и никогда не забывал холод, страх и ненависть, наполнявшие твои сквозняки.
Двор составляли два четырехэтажных кирпичных дома в три подъезда. С одной стороны они были огорожены вереницей сараев, с другой – забором от цементного склада. Забор обступали ветхие сараи. В одном из таких сараюшек, уставленном снаружи баками для мусора и пищевых отходов, жили странные и вечные, как сами сараи, люди. Муж и жена. Дворники. Татары.
Когда взрослые произносили эти слова, было в них что-то пугающее. Но когда дворник залазил на обветшалую крышу какого-нибудь сарая, чтобы достать оттуда наш начищенный ваксой тяжеленный футбольный мяч, мы смотрели на Татарина с нескрываемым восхищением!
Крыши сараев проваливались даже под весом откормленных дворничихой котов. Потому-то нам, мальчишкам, запрещалось залазить на них под угрозой показательной порки. Другого языка мы, наверное, тогда не понимали. Зато точно знали, какой опасности подвергал себя Татарин, и не понимали, почему родители пугали нас этими людьми. Каждый пацан по сей день помнит кисло-сладкий туман их жилища – запах овчины и нафталина.
Вот и я. В сереньком пальто с пришитыми к нему настоящими погонами и с мусорным ведром в руках. Утро! Солнце светит! Из черных тарелок, висевших на каждой кухне, звучит единый слаженный хор.
– Союз нерушимый, – старательно вторю я хору!., а Татарин, завидев меня, машет издали рукой, но я делаю вид, что мне нынче не до него. И потом, что это значит: махать рукой человеку с офицерскими погонами?
Я прохаживаюсь прогулочным шагом взад-вперед в надежде, что кто-то из пацанов случайно выглянет во двор и приметит эти мои полевые погоны с двумя зелеными звездочками.
Мало-помалу я приближаюсь к дворнику. Татарин смешно суетится. Он хватает метлу, забавно перехватывает её и неожиданно кричит весёлое слово «смирно»! А тут и вовсе, как забасит: «Здравия желаю, ваше благородие! – и пока я прислушиваюсь к непонятным словам, тихо добавляет: – Господин лейтенант желает морковку?».
Я сижу в дворницкой и, болтая ногами, грызу сладкую морковку. Я рассказываю тёмному дворнику, отсталому Татарину, человеку из другого мира, что лейтенант – вовсе не «благородие», а наоборот – товарищ всем солдатам! А дворник кивает головой и докуривает ароматную «козью ножку». Потом сплёвывает на ладонь и о слюну гасит окурок.
Завидев отца, я едва сдерживаю себя, чтобы не помчаться вприпрыжку, и чрезмерно медленно, с достоинством, прощаюсь с Татарином… и только теперь мчусь в детский сад!
Пацаны обступили меня со всех сторон. Ещё бы! На моих плечах самые настоящие погоны!
– Офицерские, – говорит Сашка.
– Ага, офицерские! – с восторгом подтверждаю я. – Товарища лейтенанта.
– Ты, что ли, товарищ лейтенанта? – смотрит на меня обиженно Сашка, и все почему-то смеются. И я смеюсь. Мне весело! И всем нам весело! И даже Сашка смеётся! И вот мы уже играем… Мы играем в войну, потому что хор из репродуктора поет: «вставай, страна огромная», и мы – встаём! На Священную войну! Хотя и не знаем, что это такое. Зато у меня настоящие погоны! И у Сашки – полевая пилотка! Очень хочется поиграть в пилотке! Но на моих плечах офицерские погоны.
Мы играли в войну и, как положено, побеждали. Мы боялись нашего невидимого врага, и широко раскрыв глаза, безбожно врали друг дружке о его силе и коварстве! А когда выходило, что такого-то и победить невозможно, мы придумывали в себе волшебные качества, которые – и мы были в том уверены – помогут