Читаем онлайн «Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук» 3 cтраница

спешите, трагедия может ускорить процесс. В самом низу живет один-единственный страх – смерть. Ах, вот вы где, госпожа моя Смерть. Рада встрече с вами. В дни, последовавшие за падением в бассейн, близость смерти поведала мне о психике больше, чем долгие годы психоанализа. Как психолога, меня встревожило это озарение, поскольку из него следовало, что к сути человеческого существа ведет очень прямой маршрут. Анализ есть путь завораживающий и петляющий, он тоже ведет к бессознательному, но, как выяснилось, туда же можно попасть и по скоростной автостраде – нужно лишь лицом к лицу встретиться со своей смертью. Неприятно, рискованно, больно, но целесообразно. Вы не выбираете маршрут, это происходит с вами, как встреча с греческой богиней Судьбы.

Все страхи имеют в своей основе страх смерти, но они различаются по привкусу. В реанимации я прежде всего осознала свой страх потерять способность ходить, примитивный, животный страх. Следующий час принес с собой сентиментальный страх, что я умру, не сказав своим детям, их отцу и всем своим друзьям, как сильно я их люблю. Это был страх умереть в изгнании, не попрощавшись с любимыми, возможность чего в Средние века ужасала не меньше, чем сама смерть.

На следующий день, почувствовав, как стремительно убывают умственные способности моего поврежденного мозга, я начала бояться, что утрачиваю свою идентичность как преподавателя, терапевта, писателя; то был страх с отчетливым вкусом Эго. Тогда же я поняла, что смерть означает также потерю бесчисленных маленьких радостей жизни – первые черешни с фермерского рынка, пикник на пляже, хорошая книга, приготовление ужина с кем-то и для кого-то, смех и споры с друзьями, плавание, танцы. Невозможно перечислить, сколько таких маленьких откровений я пережила.

Прежде, попадая в трудную ситуацию, я переключалась в героический режим: вперед и вверх, не дрожать! Но не в этот раз. Сэр Мужество отказался выходить на сцену, полностью предоставив ее госпоже Смерти. И она напомнила мне о моей уязвимости, о моей хрупкости. Я могла лишь трепетать. Это был великий урок. В моей жизни было немало случаев, когда наиболее мудрым было бы подчиниться, дрожать и страдать, отринув позу героя. Я вошла в самый темный период своей жизни и мучилась так же, как самые исстрадавшиеся мои пациенты. Страдание обновило для меня понимание великой значимости глубинной психологии. Я была в таком мраке, что невозможно было отрицать невероятную глубину психики, и я проваливалась в ее бездну.

Парадоксально, но после возвращения к исполнению своего профессионального долга я утратила веру почти во все психологические теории. Тридцать лет обучения обратились в прах. Все эти, вычитанные в книгах блестящие идеи, законспектированные и репродуцированные в учебных курсах и статьях, – все теперь казалось бесполезным. Глубинная психология была моей большой интеллектуальной страстью. Теперь я чувствовала себя так, будто мне очистили жесткий диск, стерли все мои файлы. Было некое противоречие в том, что, утратив веру в психологические теории, я больше, чем когда-либо в жизни, ощущала потребность в психологическом инсайте. Я начала размышлять над тем, что именно изменилось для меня в теоретическом аспекте и в аспекте конкретного индивида. Я переосмыслила все, что, как мне казалось, я знала о психоанализе и психотерапии, о сердечных делах, о взрослении, о человеческой природе и любви.

Поэтому моя книга говорит двумя голосами. Один принадлежит терапевту, критически анализирующему свое поле деятельности и с теоретической точки зрения рассматривающему эволюцию своей отрасли. После 30 лет преподавания и практических занятий психологией с позиции разных подходов я оцениваю, какие идеи до сих пор кажутся полезными, а какие – мертвы. Какое будущее ждет глубинную психологию с учетом завоеваний нейронаук и фармакологии? Какие еще направления психологии могут возникнуть?

Второй голос звучит не столь отстраненно. Это куда менее уверенный голос обычного человека, рассказывающий об обычных переживаниях – о чувстве собственной неполноценности, о горе неудачи, о личном крахе и боли. Он вызван потребностью проверить все теории на своем личном опыте страдания, отказавшись от вознесенной над обычными людьми позиции профессора и терапевта. Это феноменологический взгляд, и потому он исключает объяснение на языке клинических терминов, уходит от медицинской модели и психодинамики в сторону литературы.

В первой главе я применяю этот феноменологически-литературно-имагинальный подход к собственному опыту погружения в темные воды Стикса. Отойдя от клинического стиля и начав пользоваться образами, я впервые ощутила свободу, которую несет отказ от привычного языка библии нашей профессии – Диагностико-статистического руководства по психическим заболеваниям (DSM)¹. Это настолько раскрепостило меня, что я задалась вопросом: а что, если бы на протяжении всей своей карьеры я писала бы истории болезней своих пациентов с