Читаем онлайн «Расмус, Понтус и Растяпа»

Астрид Линдгрен

Astrid Lindgren

RASMUS, PONTUS OCH TOKER

1957

First published by Rabén & Sjögren Bokförlag

Stockholm

Machaon®

* * *

Главный герой этой книги – одиннадцатилетний мальчуган по имени Расмус Персон, а вовсе не девятилетний Расмус Оскарсон или четырёхлетний Расмус Расмуссон, как можно было бы предположить. Если хотите поближе познакомиться с Расмусом Оскарсоном, почитайте повесть «Расмус-бродяга», а хотите побольше узнать о Расмусе Расмуссоне – возьмите книжку «Калле Блюмквист и Расмус». У всех трёх Расмусов нет ничего общего, кроме имени, – ну, да ведь это одно из самых распространённых шведских имён.

Автор

Глава первая

* * *

За последней партой у окна сидел вихрастый голубоглазый мальчуган. Его звали Расмус, Расмус Персон. Ему было одиннадцать лет, и он был единственным сыном полицейского Патрика Персона в Вестанвике. «Уж как моего Расмуса любят учителя!» – говаривал всякий раз папа, когда ему удавалось найти внимательного слушателя. Но господин Фрёберг, учитель математики, верно, никогда не был внимательным слушателем. А то разве обратился бы он подобным образом к мальчику, которого любят все учителя первого класса^[1] старой школы Вестанвика? А было это солнечным майским днём на уроке арифметики.

– Дорогой мой негодяй! Да, именно ты, Расмус Персон! – Расмус поднялся со скамейки и виновато посмотрел на учителя. – Почему ты бросил ластик в Стига? Ты считаешь, именно этим следует заниматься на уроке?

Расмус мог бы ответить, что Стиг тоже тыкал его линейкой прямо на уроке, так что и сдачи получить должен был во время урока – а когда же ещё? – но промолчал. Стиг удачно воспользовался моментом, пока господин учитель стоял у доски спиной к классу, и сейчас сидел на своей скамейке, изображая кроткого и прилежного ученика.

– Ну? – сказал господин Фрёберг. – Я жду ответа. Почему ты бросил в Стига ластиком? Должно же этому быть хоть какое-то объяснение?

– У меня под рукой ничего другого не оказалось, – пробормотал Расмус. – Не мог же я бросить в него чернильницей…

Господин Фрёберг задумчиво кивнул:

– В самом деле? Надеюсь, что не мой скромный урок арифметики тебе помешал? О, впредь не стесняйся, и, если у тебя возникнет такое желание, можешь бросать чернильницы хоть во все стороны…

– Хорошо, господин учитель, но боюсь, что чернильница мне понадобится на следующем уроке, когда у нас будет правописание.

Господин Фрёберг был любимым учителем Расмуса, но когда иронизировал, становился невыносим. В такой ситуации сложно было понять, как себя вести – то ли шутить в ответ, то ли молча сносить всё, что он скажет.

– А ведь верно! Тогда, пожалуй, тебе стоит отдохнуть в коридоре, а то не останется сил бросаться в товарищей подвернувшимися под руку предметами. А математикой позанимаешься как-нибудь в другой раз.

Расмус послушно направился к двери, это ему было не впервой. Учителя имели странную привычку время от времени выставлять с урока своего любимого ученика.

Понтус ободрительно подмигнул Расмусу, когда тот проходил мимо его скамьи, и Расмус подмигнул в ответ. Понтус был другом и верным спутником в горе и в радости. Он гораздо охотнее последовал бы сейчас за Расмусом в изгнание – это ясно читалось по его лицу. Но господин Фрёберг считал, что в коридоре у Расмуса будет время подумать о своём поведении и что в таких случаях человеку лучше побыть одному.

Расмусу было невдомёк, почему учителя так любят, чтобы ученики задумывались над своим поведением. Можно ведь провести время гораздо веселее! К тому же думать Расмусу Персону было совершенно не о чем. Но, если уж господину Фрёбергу очень хочется, ради него Расмус согласен и на это.

В коридоре было пусто и тихо, только из классных комнат доносился слабый гул. Расмус забрался на подоконник, где сидел всегда, когда его выгоняли, и где не одно поколение мальчишек не одну эпоху раскаивалось в своих грехах. Он искренне пытался думать о своём поведении, но это оказалось ужасно скучно. После того как он всё же осознал, что слабо знает арифметику, и что нельзя бросать вещи в людей, и что было бы, брось он в Стига чернильницу, мысли его потекли в другом русле. Подумать только, если этот гул, доносящийся из классных