Читаем онлайн «В тропики годен» 3 cтраница

вечно удивленными глазами. Майя – у нее было имя, как у индийской богини…

Как ни странно, но именно формы поклонения их идолу с самого рождения вызывали наибольшие раздоры – религиозные войны всегда были самыми кровопролитными. Как одевать святыню? В одни, колготки или с рейтузами? Купать с головой или чтобы в уши, не дай бог, не попала вода? Открывать на ночь окно или закрыть даже форточку?

Когда блуждающий детский взгляд в первый раз остановился на Викторе, а растопыренные пальчики потянулись к его бороде, растроганного папу осенило: "Я же врач и, значит, самый компетентный в семье человек в воспитании ребенка!" Но стоило ему вслух заявить о своих правах, как тихая Настя дала такую оценку его умственных способностей, какой он никогда и ни от кого прежде не слышал.

Мир жены замкнулся на бесконечном заворачивании и разворачивании гулькающей крохи. Мужа она едва замечала. Вершиной его компетентности осталось полоскание пеленок. Майя росла, но ничего не менялось, и Шевцов все чаще чувствовал себя дома лишним.

Все разладилось в их семье. Былое понимание друг друга по взгляду, движению бровей, их простое счастье – быть рядом, чудесное общение и рассказы Виктора за вечерним чаем – все куда-то ушло.

Настя, вспоминал он, слушала его молча, не перебивала, улыбаясь, помешивала чай. Иногда вставляла слово или спрашивала о чем-то, когда он упускал подробность. Эти небольшие домашние спектакли и ее незаметная режиссура помогали Шевцову прийти после работы в норму, сбросить напряжение. Он называл это – заземлиться.

Иногда к ним заходили друзья. Виктор рассказывал о больших операциях и, под стать им, больших хирургах, об остановках сердца и возвращениях из смерти, о жутких кровотечениях и дьявольских шоках… Он легко увлекался, случалось, мог и прихвастнуть. Тогда Настенька деликатно выходила в другую комнату и незаметно показывала ему оттуда шкатулку, где на крышке были изображены хвастливые перовские охотники вокруг ночного костра.

Нельзя сказать, чтобы Настя была ревнива. Но как-то после свадьбы ей попались в старом альбоме забытые фотографии знакомых Виктору девушек. Настя тут же развесила все фото в столовой и ни за что не разрешала мужу убрать их. Так они и висели на стене и вгоняли Виктора в краску. Только срочно затеянный ремонт позволил Шевцову незаметно избавиться от холостяцкой коллекции.

Виктор отдал увеличить свою любимую фотографию Насти и к окончанию ремонта торжественно укрепил портрет жены на самом видном месте…

И вот теперь весь этот хрупкий мир семейных ритуалов и смешных, но целительных привычек разрушался, как от землетрясения. Два человека, которые обязаны быть самыми близкими, вели непримиримую войну, замкнутые в стенах одной квартиры. Войну, в которой проигрывали оба…

Так думал Шевцов, сидя на заднем сиденье такси и горько усмехаясь в темноту.

Весь город уже давно был погружен в настоящую ночную темь. Определить зимой в северном городе, когда начинается ночь, невозможно. Кажется, она начинается вместе с утром и идет за ним по пятам.

Виктор закрыл глаза. Перед ним снова было усталое лицо Насти.

Когда дочери исполнился год, Настя пошла на работу. С утра до ночи она крутилась в карусели: лаборатория, ясли, магазины, прачечная, аптека. И вся эта карусель летела к черту, когда Майя болела: бессонные ночи, испуганные взгляды на градусник, детский кашель, от которого разрывается даже докторское сердце.

"И почему отцам нельзя болеть за своих детей?" – бессильно мучился Виктор, призывая на себя все детские болезни.

Дочь болела часто. Настя сидела с ней дома, и Шевцов работал на полторы ставки, брал ночные дежурства, после которых без перерыва начинался его рабочий день: операции, обходы, перевязки – со сжатыми нервами и приветливой улыбкой. Люди: больные, здоровые, чужие, близкие, и его терпение – до последней капли. Последняя капля оставалась на общественный транспорт – добраться домой. На дом не оставалось ничего.

Он молча открывал своим ключом дверь и встречал напряженное молчание жены.

– Как Майя? – хватало у него сил спросить.

– Нормально… – хватало у нее сил ответить.

– Нормально, – сказал он главному врачу, разглаживая складки на своем накрахмаленном халате…

10 часов вечера. Шевцов выбрался из такси и вошел в свой подъезд. Тяжелая дверь гильотиной грохнула за спиной.

Он медленно поднялся на третий зтаж, открыл ключом дверь, положил пакеты с покупками на стул и остановился в передней. Знакомые стены смотрели на него, как на чужого.

– Я уезжаю, Настя…

Жена закрылась в спальне, – молча, Виктор знал ее, – уткнулась лицом в подушку. Двухлетняя дочь смотрела исподлобья его глазами.

Шевцов стиснул зубы: "Далась мне эта Африка!"

До отъезда остались сутки.

Под сводами Варшавского вокзала не смолкало эхо. Разноголосый шум, нервная толчея отъезжающих окружили Шевцова. Его не провожали, он всегда