Читаем онлайн «Ходи невредимым!» 3 cтраница

напыщенную речь. И когда Теймураз счел нужным замолкнуть и удобно расположиться в резном кресле, он осторожно заговорил о своем намерении защищать не одну Картли. Но если царь твердо решил не покидать Кахети, то не разумнее ли будет отныне ему, Моурави, с разрешения царя не покидать Картли, сосредоточив свое внимание на возведении укреплений по новому расчету и сторожевых башен, способных выдержать сокрушительный огонь шахских пушек.

Теймураза словно порывом ветра подбросило в спокойном кресле. «Как, Моурави замыслил самолично распоряжаться богом данным ему, царю Теймуразу, царством?!»

И тут Саакадзе не без удовольствия заметил ревнивое беспокойство упрямого кахетинца: «Кажется, цель достигнута», – и с еще большим притворством принялся сокрушаться: архангел Михаил свидетель, что только из желания угодить царю он, Саакадзе, уже неделю назад разослал своих «барсов» гонцами в Самегрело, Имерети, Гурию и Абхазети с напоминанием о клятве, данной в кутаисской Золотой галерее, – вступить в военный союз с Картли и Кахети.

Невольный страх подкрался к сердцу Теймураза. Он уже сожалел, что согласился выслушать Моурави наедине. Недаром Чолокашвили не одобрял такой уступки домогательствам мятежного ностевца. Необходимо сегодня же ночью в тайной беседе с ближайшими князьями найти способ укротить дерзкого.

Заметив бурые пятна, покрывшие лицо царя, Саакадзе облегченно вздохнул: «Богоравный упрямец очень скоро пожалует в Тбилиси. Тогда на высшем Совете безусловно решится: или Теймураз останется в Метехи, или… или Моурави получит полную возможность действовать в пределах Картли».

Когда поздней ночью, после дипломатического ужина с Моурави, в покоях Теймураза, озаренных светом синих и красных лампад, первые советники выслушали встревоженного царя, они дружно принялись описывать щит Саакадзе, с которым ностевец посмел въехать в царствующий город кахетинских Багратиони, и, удваивая тревогу, посоветовали царю выбить из рук Саакадзе его предостерегающий щит, – и не в Телави, где такое действие не достигнет желанной цели, а в Тбилиси, где картлийский католикос поможет повелителю двух царств обуздать зазнавшегося «барса».

В тенистом саду тихо журчит в канавках вода, садовник молча подрезывает виноградные лозы. На плоской крыше ковровщик чинит ковер с изображением свирепого льва, которого продырявил своей шашкой Иорам. А чуть ниже, на широком резном балконе, девушки из Носте старательно вышивают новое платье для Русудан. На этом настояла Дареджан: не подобает жене Великого Моурави появляться в Метехи в прошлогодних нарядах. Вот платье цвета спелого винограда, разве не восхищают глаз жемчужные звезды? А вот платье цвета алой розы, затканное разноцветным бисером. А это – для встречи царя, оно цвета весенней тучи с золотыми зигзагами молний.

На доводы верной Дареджан гордая Русудан отвечает покорной улыбкой. И то верно – жена Моурави должна делать многое, к чему не лежит сердце. Разве не приятнее было бы никогда на появляться в тронном зале Метехи, где владычествует не светлый Луарсаб, а коварный Теймураз? Или после гибели Паата прельщает ее платье другого цвета, кроме как цвета ночи, затканное печалью? Но она надевает блестящие одежды, ибо под бархатом и атласом удобнее прятать тревогу за Георгия, за будущее «барсов» и тоску по невозвратному… И она прикалывает к густым волосам фату, расшитую серебряными кручеными нитками, поясную ленту из синего атласа с золотистыми блестками, она прикрепляет к платью цвета весенней тучи застежку с выпуклым жуком, как бы выползающим из голубоватой лавы, и украшает лоб бархатным обручем с алмазной луной посередине.

Наконец, сославшись на необходимость повидать Иорама, ей удалось ускользнуть от восторженных восхвалений. Она быстро спустилась по ступенькам и, пройдя двор, направилась к конюшне.

– Победа^[1], моя прекрасная мама! – еще издали кричит Иорам, соскакивая с седла старого Джамбаза.

Старый Джамбаз! Как горька для него эта кличка. Он не хочет смириться со своей старостью и каждое утро громким ржанием извещает господина о времени выезда. Но лоснящаяся спина уже не выдерживает богатырского седока, подгибаются стройные ноги, и вместо былого могучего выдоха, от которого шарахались птицы, из открытого рта вырываются хриплые стоны. И когда Иорам, получив право беречь старого Джамбаза и господствовать над ним, первый раз вскочил в седпо, Джамбаз от обиды жалобно заржал… Саакадзе, потрепав его поредевшую гриву, грустно сказал: «Нет, Джамбаз, я не изменил тебе, я помню, как обязан твоей стремительной легкости, но, друг, время беспощадно, оно не щадит и коней. Я беру твоего сына, ты бери моего». Джамбаз понимающе смотрел на господина черными затуманенными глазами.

С того дня каждое утро, когда возвращался Иорам с необходимой Джамбазу прогулки, Русудан выходила встречать коня. Она давала ему кусочки сладкого теста из своих рук, гладила его опущенную шею и жалостливо следила, как