Читаем онлайн «Дикое желание любви»

Дженнифер Блейк Дикое желание любви

Любовь — это отдаленный смех души. Это дикий порыв, заставляющий тебя пробудиться, Это новый рассвет над землею. День еще не предстал пред твоими глазами или моими, Но уже зародился в более великом сердце.

Халиль Джебран, Земные боги

Часть первая Глава 1

Окутанный ночным туманом наемный экипаж громыхал по изрытым колеями улицам Vieux Carré^[1]. Лицо девушки, сидевшей у окна кареты, освещали уличные фонари. У нее были запоминающиеся черты: высокие скулы, четко очерченные брови, придающие ее красоте властность, и упрямо заостренный подбородок, в то время как тонкий рисунок губ свидетельствовал о ее ранимой натуре.

Рядом с ней сидел хорошо одетый щеголеватый мужчина.

— Ну, Кэтрин? — с ленивой самоуверенностью спросил он.

— Что «ну», Маркус Фицджеральд? — резко повернувшись, воскликнула девушка, и ее янтарно-карие глаза наполнились презрением. — С чего ты взял, что я соглашусь на подобное предложение?

Маркус слегка прикоснулся к одной из пуговиц на своем плиссированном пластроне^[2].

— Совсем необязательно так возмущаться.

— Возмущаться?! — прошипела Кэтрин Мэйфилд. — Если бы я была мужчиной, то вызвала бы тебя на дуэль.

Из угла кареты раздался полный негодования раздраженный голос:

— Mais oui^[3], правильно. Он мне никогда не нравился, этот Фицджеральд. Я предупреждала и тебя, и твою maman. Он заслуживает того, чтобы его научили манерам на дуэли.

Кэтрин красноречиво посмотрела на свою компаньонку, которая нянчила ее с раннего детства. Негритянка лет пятидесяти-шестидесяти резко замолчала и обиженно подвинула свое грузное тело в угол. Она была няней Кэтрин, а также подругой и поверенной ее матери, Ивонны Мэйфилд, урожденной Виллере. Когда-то ее трехлетней девочкой подарили новорожденной Ивонне. Она никогда не реагировала на замечания своей юной подопечной, никогда к ней не благоволила и не была ей предана так, как ее матери.

Присутствие няни вовсе не было чем-то необычным. Она играла роль обязательной для таких случаев дуэньи. Многие женщины брали с собой на бал компаньонок, чтобы поправить прическу или подшить оборку. Традиционно дебютанток сопровождали служанки, кучера и лакеи, и для них это тоже было целое событие, с танцами и флиртом в помещении для прислуги.

Маркус счел неодобрение компаньонки благоприятным знаком. Он положил ладонь на руку Кэтрин, лежавшую на потертом кожаном сиденье.

— Поедем, — упрашивал он. — Неужели это будет столь сильно отличаться от тех игр, в которые ты играла в монастыре, или от плавания с двумя твоими кузенами?

Кэтрин отдернула руку.

— Тогда это были не более чем детские шалости. И они происходили тем летом, когда умер мой папа. Мне было двенадцать, и я тяжело переживала боль утраты. Мама предавалась собственным переживаниям, потому-то мне и предоставили столько свободы. Мои кузены, эти несносные близнецы, были совсем немного старше меня и к тому же весьма хулиганистые. Они считали, что будет очень забавно едва ли не утопить меня в реке, — но зато я научилась плавать.

«А также быстро бегать и качаться на виноградной лозе, росшей на плантации, куда уходила мама, чтобы скрыть свою скорбь», — про себя добавила она.

— Как мне помнится, — задумчиво продолжил он, — на своем первом балу ты танцевала босиком…

— Мне давили туфли.

— Потом были красные башмаки и ленты couleur de diable^[4], которые ты надела на Святое Причастие примерно год назад. Это заставило многих ахнуть от ужаса.

Кэтрин пожала белыми плечами, однако нахмурилась.

— Мне было скучно.

За этот проступок ее на целый месяц заперли в комнате, что нисколько не улучшило ни ее поведения, ни отношений с матерью.

— Это вполне понятно, — искренне согласился Маркус. — Но как ты объяснишь, что соблазнила жениха своей подруги Софии-Марии прямо во внутреннем дворе во время званого вечера в честь их помолвки? Он выглядел смущенно и немного глупо, когда вернулся в гостиную с твоим веером в кармане камзола.

Сидя рядом с ним, девушка так долго хранила молчание, что казалось, будто она вовсе не намерена отвечать. Наконец она произнесла:

— Это было глупое пари, я ужасно сожалею, что выиграла его. Из-за него я потеряла лучшую подругу.

— Вот как?! — Маркус ухватился за это признание. — Пари! Дурацкое пари, но ты его выиграла. В таком случае ты, разумеется, можешь понять мои чувства?

— Ты просишь меня поставить на кон все — имя, положение, будущее, в то время как ты не рискуешь ничем. Зачем мне это? Что может вернее погубить репутацию девушки, чем посещение квартеронского бала?^[5] Она будет опозорена, не говоря уже о том, что поползут отвратительные слухи о примеси «кофе с молоком» в ее семье. Мне пришлось бы уйти в монастырь, окажись я в центре подобного скандала, или покончить с собой, если бы об этом узнали.

— Ты преувеличиваешь: все совершенно безопасно. Это бал-маскарад. И от тебя