Читаем онлайн «Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946»

Джек Керуак Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946

Посвящается Σταυροθλα

Означает «С Креста» по-гречески, а также имя моей жены – СТАВРУЛА.

Сверх, особое спасибо Эллису Эмбёрну за его вопиющую блистательность и опыт

Jack Kerouac

VANITY OF DULUOZ:

An Adventurous Education 1935–1946

Copyright © Jack Kerouac 1967, 1968;

Renewed 2001 by John Sampas, Literary Representative to the Estate of Jack Kerouac

© М. Немцов, перевод, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

* * *

«Суета Дулуоза» – роман выдающейся энергии.

New Statesman

«Суета Дулуоза» – это громогласный роман, исполненный силы и достоинства в той же мере, в какой лишен удержу. Хвалясь футбольными триумфами, живописуя акты неповиновения и матросские загулы, Керуак не боится показаться сентиментальным…

Guardian

Подобно тому как в своем классическом романе «В дороге» Керуак воспевает неугомонный дух послевоенного поколения, «Суета Дулуоза» – это гимн пасторальной невинности, замершей на пороге великих перемен.

The New Yorker

Каждая книга Керуака уникальна, телепатический бриллиант. Настолько естественное письмо не имеет себе равных в XX веке – это синтез Пруста, Селина, Томаса Вулфа, Хемингуэя, Жана Жене, Телониуса Монка, Басё, Чарли Паркера и фирменных керуаковских озарений, священных и мускулистых.

Аллеи Гинзберг

Автор выдающейся силы и оригинальности.

The New York Times Book Review

Когда кто-нибудь спросит: «Откуда Керуак все это берет?» – отвечайте: «От вас». Он всю ночь лежал и слушал, не смыкая глаз и ушей. Ночь эта длилась тысячу лет. А он весь обратился в слух – в материнской утробе, в колыбели, в школе, на фондовой бирже нашей жизни, где грезы обменивают на золото.

Генри Миллер

Книга первая

Ладно, женушка, может, я и здоровенный чирей сама-знаешь-где, но после того, как выдал тебе полный отчет о тех бедах, что мне пришлось претерпеть, пока я чего-то добивался в Америке между 1935-м и более-менее сейчас, 1967-м, и хоть я знаю, что у всех на свете свои беды, ты поймешь, что моя конкретная разновидность мук произошла оттого, что я слишком уж чувствителен ко всем болванам, с которыми приходилось иметь дело, чтоб только я мог в старших классах стать звездой футбола, студентом колледжа, наливающим кофе, и моющим тарелки, и дерущимся за мяч дотемна, а в то же самое время читающим «Илиаду» Гомера за три дня, и, боже помоги мне, ПИСАТЕЛЕМ, чей сам «успех», отнюдь не будучи счастливой победой, как в старину, был знаком Самого проклятья. (Раз уж никому не нравятся мои тире, для нового безграмотного поколения стану пользоваться привычной пунктуацией.)

Слушай, более того, мои муки, как я их называю, происходят из того факта, что люди так сильно изменились, не только за последние пять лет, бога ради, или последние десять, как говорит Маклюэн, но за последние тридцать лет до такой степени, что я уже больше не признаю в них людей или не признаю себя подлинным членом того, что называется человеческой расой. Помню, в 1935-м совсем взрослые мужчины, руки глубоко в карманах пиджаков, бывало, ходили по улице, насвистывая, не замечаемые никем и сами никого не замечая. И быстро ходили к тому ж на работу, или в магазин, или к подружке. Нынче же, скажи мне, что это за сутулая походка у людей? Потому ли, что они привыкли ходить только по парковкам? Автомобиль что – наполнил их такою суетой, что они ходят шайкой прохлаждающегося хулиганья ни к какой цели в особенности?

Осенними вечерами в Массачусетсе до войны всегда видел какого-нибудь парня: он бы шел домой ужинать, засунув кулаки поглубже в карманы пиджака, насвистывая и шагая себе дальше в собственных мыслях, даже не глядя больше ни на кого на тротуаре, а после ужина обычно видал, как тот же парень так же выскакивает наружу, в кондитерскую лавку на углу, или повидаться с Джо, или в кино, или в бильярдную, или на мертвецкую смену на фабриках, или к своей девушке. Такого в Америке больше не увидишь, не только потому, что все водят машину и ездят, дурацки торча головой, направляя идиотский механизм через западни и взыскания уличного движения, но потому, что никто нынче не ходит без печали, опустив голову, насвистывая; все смотрят на остальных на тротуаре, мучаясь совестью и, того хуже, с любопытством и липовой озабоченностью, в некоторых случаях – с «хиповым» вниманием, основанным на «Не упусти чего», а вот в те дни даже фильмы бывали, где Уоллес Бири дождливым утром переворачивается в постели и говорит: «Ай ты ж, усну-ка я снова, все равно сегодня ничего не упущу». И ничего не упускал. Сегодня мы слышим о «созидательных вкладах в общество», и никто не осмеливается проспать весь дождливый день или хотя бы подумать, что и впрямь сегодня что-то упустит.

Эта насвистывающая походка, о которой я тебе