Читаем онлайн «Безмолвный прах»
- 123 . . . последняя (12) »
Уильям Стайрон
Безмолвный прах
Можешь брюхо бобами и салом набить
И коляску из золота можешь купить,
Все равно тебе мира не остановить,
Ната Тернера дух не убить.
Можешь Цезарем зваться и войско водить,
Можешь наши деревни из пушки спалить.
Все равно тебе мира не остановить,
Ната Тернера дух не убить.
Старинная негритянская песня
I
Что и толковать, мой родной штат Виргиния относится к своему прошлому с вниманием, необычным даже для Юга. В середине 30-х годов, когда я ходил в школу, стоявшую у реки Джеймс, одним из обязательных предметов была история Виргинии, и книжку, по которой мы учились, я помню куда лучше, чем все пособия по истории Соединенных Штатов или Европы, прочитанные мною позже. Вот в той книжке мне впервые и попалось имя Ната Тернера. Говорилось о нем кратко; не исключаю, что именно эта краткость, создававшая такое чувство, что автору не терпится поскорее отделаться от затронутой темы, всего более обратила на себя внимание, распаляя мое любопытство. В точности воспроизвести тот абзац я теперь не смогу, но сказано там было примерно следующее: «В 1831 году Нат Тернер, негр-фанатик из числа рабов, поднял ужасный бунт в округе Саутгемптон, истребив много белых людей. Бунт сразу подавили, а Ната Тернера и большинство других негров, которые в нем участвовали, повесили за их жестокие дела». Устрашающих эпитетов могло быть чуть больше или чуть меньше, но точно знаю, что безвестный автор учебника на этом и обрывал свой рассказ о Нате Тернере, спеша перейти к более важным материям.
Когда я это читал, мне, должно быть, было лет десять-одиннадцать. Жил я в ту пору неподалеку от округа Саутгемптон, где происходило восстание, — в том краю на виргинском побережье, который обычно включают в черный пояс, потому что население тут преимущественно негритянское. (Упоминая в дальнейшем о Юге и южанах, я буду иметь в виду именно этот Юг, где преобладают отношения, типичные для штатов, лежащих вниз по Миссисипи; типичны они и для Мериленда, и для восточного Техаса.) Ребенком я испытывал к неграм двойственное чувство, какое испытывают почти все, кто родом с Юга, негр для них и нечто вполне естественное, и повод для всегдашней тревоги. С одной стороны, чернокожие — это необходимая особенность местной природы, просто часть окружающего пейзажа, причем не менее характерная, чем сосновые боры, ветряные мельницы, упряжки мулов и устья сонных рек, придающие южным ландшафтам такую красочность и своеобычность. Белые словно не замечают негров, которые для них неотделимы от земли и как-то с ней сливаются, поглощаются ею настолько, что, лишь вообразив, что они вдруг, словно в сказке, исчезнут без следа, понимаешь, до чего это было бы дико: легче представить себе Юг, на котором не осталось бы ни одного дерева и вообще нет людей, нет никакой жизни. А вместе с тем негры, не замечаемые белыми, постоянно вторгаются в их коллективное бессознательное — так настойчиво, что без преувеличения можно назвать это их присутствие предметом неотступного беспокойства, какое способен доставлять часто повторяющийся скверный сон, когда мелькают одни и те же лица, на которых можно прочитать озабоченность и неясный упрек. «На Юге белые не могут сделать шагу, не могут ни о чем говорить, не могут ни петь, ни рассуждать о справедливости и законах, ни отдаваться радостям любви и семьи, ни наслаждаться свободой, при этом хоть на миг позабыв, что рядом с ними живут негры». Слова эти принадлежат Ральфу Эллисону
Современный негритянский писатель США., и он, безусловно, прав.
Но есть разный Юг, и то, что испытывает каждый южанин, определяется всевозможными, подчас почти незаметными особенностями его личности, и семьи, и окружения, и бог весть чего еще, а оттого поневоле задумаешься: достаточно ли мы все это учитываем, достаточно ли постигаем, что совершенно разным может оказаться отношение к неграм с этой их постоянной близостью к нам самим. Не берусь судить, например, типичным ли оставалось мое собственное к ним отношение, когда в детстве я жил по соседству с теми местами, где родился, — в маленьком приморском городке, где белых и черных было примерно поровну. Чувства мои были сбивчивыми и смутными не без оттенка сентиментальности, а еще более не без воздействия банальных формул, созданных фольклором, и тут снисходительное высокомерие филантропа, поощряемое взрослыми, смешивалось с вполне откровенной враждебностью. А самое существенное то, что эти чувства и в малой степени не направлялись непосредственным знанием жизни черных,
Безмолвный прах
Можешь брюхо бобами и салом набить
И коляску из золота можешь купить,
Все равно тебе мира не остановить,
Ната Тернера дух не убить.
Можешь Цезарем зваться и войско водить,
Можешь наши деревни из пушки спалить.
Все равно тебе мира не остановить,
Ната Тернера дух не убить.
Старинная негритянская песня
I
Что и толковать, мой родной штат Виргиния относится к своему прошлому с вниманием, необычным даже для Юга. В середине 30-х годов, когда я ходил в школу, стоявшую у реки Джеймс, одним из обязательных предметов была история Виргинии, и книжку, по которой мы учились, я помню куда лучше, чем все пособия по истории Соединенных Штатов или Европы, прочитанные мною позже. Вот в той книжке мне впервые и попалось имя Ната Тернера. Говорилось о нем кратко; не исключаю, что именно эта краткость, создававшая такое чувство, что автору не терпится поскорее отделаться от затронутой темы, всего более обратила на себя внимание, распаляя мое любопытство. В точности воспроизвести тот абзац я теперь не смогу, но сказано там было примерно следующее: «В 1831 году Нат Тернер, негр-фанатик из числа рабов, поднял ужасный бунт в округе Саутгемптон, истребив много белых людей. Бунт сразу подавили, а Ната Тернера и большинство других негров, которые в нем участвовали, повесили за их жестокие дела». Устрашающих эпитетов могло быть чуть больше или чуть меньше, но точно знаю, что безвестный автор учебника на этом и обрывал свой рассказ о Нате Тернере, спеша перейти к более важным материям.
Когда я это читал, мне, должно быть, было лет десять-одиннадцать. Жил я в ту пору неподалеку от округа Саутгемптон, где происходило восстание, — в том краю на виргинском побережье, который обычно включают в черный пояс, потому что население тут преимущественно негритянское. (Упоминая в дальнейшем о Юге и южанах, я буду иметь в виду именно этот Юг, где преобладают отношения, типичные для штатов, лежащих вниз по Миссисипи; типичны они и для Мериленда, и для восточного Техаса.) Ребенком я испытывал к неграм двойственное чувство, какое испытывают почти все, кто родом с Юга, негр для них и нечто вполне естественное, и повод для всегдашней тревоги. С одной стороны, чернокожие — это необходимая особенность местной природы, просто часть окружающего пейзажа, причем не менее характерная, чем сосновые боры, ветряные мельницы, упряжки мулов и устья сонных рек, придающие южным ландшафтам такую красочность и своеобычность. Белые словно не замечают негров, которые для них неотделимы от земли и как-то с ней сливаются, поглощаются ею настолько, что, лишь вообразив, что они вдруг, словно в сказке, исчезнут без следа, понимаешь, до чего это было бы дико: легче представить себе Юг, на котором не осталось бы ни одного дерева и вообще нет людей, нет никакой жизни. А вместе с тем негры, не замечаемые белыми, постоянно вторгаются в их коллективное бессознательное — так настойчиво, что без преувеличения можно назвать это их присутствие предметом неотступного беспокойства, какое способен доставлять часто повторяющийся скверный сон, когда мелькают одни и те же лица, на которых можно прочитать озабоченность и неясный упрек. «На Юге белые не могут сделать шагу, не могут ни о чем говорить, не могут ни петь, ни рассуждать о справедливости и законах, ни отдаваться радостям любви и семьи, ни наслаждаться свободой, при этом хоть на миг позабыв, что рядом с ними живут негры». Слова эти принадлежат Ральфу Эллисону
Современный негритянский писатель США., и он, безусловно, прав.
Но есть разный Юг, и то, что испытывает каждый южанин, определяется всевозможными, подчас почти незаметными особенностями его личности, и семьи, и окружения, и бог весть чего еще, а оттого поневоле задумаешься: достаточно ли мы все это учитываем, достаточно ли постигаем, что совершенно разным может оказаться отношение к неграм с этой их постоянной близостью к нам самим. Не берусь судить, например, типичным ли оставалось мое собственное к ним отношение, когда в детстве я жил по соседству с теми местами, где родился, — в маленьком приморском городке, где белых и черных было примерно поровну. Чувства мои были сбивчивыми и смутными не без оттенка сентиментальности, а еще более не без воздействия банальных формул, созданных фольклором, и тут снисходительное высокомерие филантропа, поощряемое взрослыми, смешивалось с вполне откровенной враждебностью. А самое существенное то, что эти чувства и в малой степени не направлялись непосредственным знанием жизни черных,
- 123 . . . последняя (12) »