Читаем онлайн «Кино. Легенды и быль» 3 cтраница

культурная программа. Раза два в месяц к нам приезжали лучшие артистические силы столицы. Много внимания уделялось спорту, сборная по баскетболу ЦКШ успешно противостояла, скажем, баскетболистам МВТУ им. Баумана, а это была одна из сильнейших команд Москвы. Уровень подготовки в школе был высоким, многие из ребят за два года успевали заочно пройти курс Московского университета.

Мне это не светило, потому что дополнительной заботой была семья. Приходилось искать хотя бы небольшой приработок для добывания хлеба насущного и оплаты жилья. Был, конечно, вариант – отправить жену и дочь на два года к моим родителям. Но, во-первых, придутся ли они ко двору, во-вторых, жили «старики» небогато, а в-третьих, и это, пожалуй, во-первых, мы не затем поженились, чтобы молодые годы провести в разлуке. Решили сразу и безоговорочно: едем всей семьей. Это было безумием, но счастье и любовь дороже. Стипендия приличная – 1200 рублей, что равнялось окладу секретаря обкома. Но 300 из них надо было ежемесячно отдавать взаймы государству под обязательство рассчитаться в ближайшие 25 лет, столько же требовали подмосковные хозяева за угол в доме или на веранде. А еще вычитали налоги – подоходный и на бездетность, ибо для очистки от последнего требовалось три ребенка, каковых у меня не было. в народе эту повинность называли «бугаевщиной» или «пох…ной податью». На все про все оставалось чуть больше 500 рублей, как раз на хлеб, капусту, картошку, молоко для малышки и пшенную крупу. В погоне за приработками опубликовал в «Московском комсомольце» две-три корреспонденции, рецензию на книгу очерков Вадима Кожевникова о Японии, написал для родной ЦКШ два задника на сцену, за что руководство отвалило аж 1200 рублей…

Но это так, к слову. Главное было – учеба. Я вгрызался в первоисточники, яростно спорил на семинарах, взыскуя истины, пока не понял, что никто не собирался раскрывать нам глаза на правду. В семинарских прениях допускалась почти неограниченная свобода мнений, но бились мы, стоя по одну сторону баррикады. Аргументы черпали из одного источника – трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, громили троцкистов и уклонистов, меньшевиков и анархистов, но к трудам того же Троцкого, Бухарина, Каутского, Кропоткина или буржуазных философов нас не подпускали. А однажды недвусмысленно указали свое место. Архангелогородец Юра Хамьянов, любитель поэзии, купил у букиниста какой-то журнал двадцатых годов с неизвестным стихотворением Сергея Есенина и похвастал перед школьным библиотекарем. Однако тот углядел в журнале нечто более интересное – статью, подписанную инициалами «Л. Т.», что означало «Лев Троцкий», и «стукнул» в партком. Юрку исключили из партии за пропаганду троцкизма и отчислили из школы. Из этого следовало, что некоторые «первоисточники» отравлены.

Поступая в ЦКШ, я преследовал главную цель – получить диплом. Авторитет школы был достаточно высок, чтобы впредь меня не считали второразрядным работником. Но, кроме того, я хотел поглубже разобраться в марксистско-ленинской теории. Я не был профаном в этом деле, отлично знал «Краткий курс истории ВКП(б)», заглядывал и в труды классиков. Мне был интересен Ленин не только как теоретик и практик, я учился у него журналистскому мастерству. Он был широко образован и виртуозно владел пером, особенно блистая в полемике. Не могли не привлекать в его творчестве и горячность, страстность, умение аргументировать свою позицию. Маркс с его немецкой педантичностью, неумолимой логикой тоже не чуждался разных красок, но, даже сдабривая сухие расчеты юмором, робко прятал его мудрой бороде, Ленин же был по-русски неукротим и порой не сдержан. Сталин умел просто излагать сложные проблемы, раскладывая их на «во-первых», «во-вторых», «итак». Но эта его простота не допускала иных толкований, была категоричной, «так и только так». Он мог плодить догматиков, но не аналитиков. Его работы, как мне показалось, наиболее точно отражали, чего хотят от нас организаторы массового политического образования. Насыщение наших умов теорией не выводило интеллект в зону свободного поиска, а загоняло в русло заданного направления.

Набив оскомину на изучении первоисточников и истратив на конспекты дюжину толстых тетрадей, я понял, что это мартышкин труд. Из толстенных книг довольно было отобрать несколько абзацев. От нас не требовалось глубокого исследования теории. Нас вели по узкому коридору, и вольны рассуждать мы были только в дозволенных рамках, шаг в сторону – опасный уклон. Разбирая полемику Ленина с противниками, я чувствовал недостаточность базы, ибо не знал их аргументации. Я должен был верить Ленину на слово. Знание подменялось верой. Мне предлагалось уверовать в правоту Ленина, как Бога.

Но все же знание, пусть ограниченное, таило в себе опасность. Вороша страницы ортодоксальной литературы, я обнаружил, что весь пафос борьбы партия направляла внутрь себя, разоблачая и уничтожая дух инакомыслия. Каких-либо крупных исторических свершений в