РуЛиб - онлайн библиотека > Савеличев Михаил > Научная Фантастика > Крик родившихся завтра > страница 2
Читаем онлайн «Крик родившихся завтра» 2 cтраница
- 1234 . . . последняя (9) »
собираясь взлетать.
Тысячу лет не виделись. Ей хотелось выкинуть проклятую прогорклую сигарету, броситься ему навстречу, обняться, прижаться, но она стояла на месте. От него исходила холодная отстраненность, под стать месту и погоде. И почему-то он был в штатском, хотя встреча официальных лиц наверняка предполагала форменное обмундирование. Отец подошел и встал рядом, разглядывая самолет, стюардессу, аэровокзал, поросшие желтым и красным склоны гор, но только не саму Наталью. Как посторонний, который проходил мимо и остановился стрельнуть сигаретку. Но сигареты у него имелись, мятая пачка с красным пятном – контрабанда от заклятых союзников. Она рассматривала его и не узнавала. И дело не в поредевших волосах и новых морщинах. Оболочка, конечно, износилась еще больше, но было и нечто внутреннее. Словно его сломали. Словно. Рабочая гипотеза, которая опровергалась эмпирическим фактом – сломать его никто и никогда не мог. Ничем. – Как долетела? – С двумя пересадками – в Новосибирске и Саппоро, – будто подробности так важны. По трапу прошествовал экипаж, груженный сумками почище туристов, стюардесса заколебалась – покинуть свой пост или дождаться, пока пассажирка тоже уйдет, но давешний летчик навьючил ее сумочкой, подхватил под локоток, и она покорно пошла рядом с ним. Последним спускался пожилой летчик. – Здравствуй, Василий, – сказал ему отец. – О, Николай, какими судьбами? – Вот, дочку встречаю. Тебя еще не мобилизовали? – Это ты за пролив? Староват я, Иваныч, для таких дел. Мне сейчас не на «мигах», а на «тушках» летать за счастье. – Вас сопровождали? – А как же, положено! В три эшелона шли. Хотя не понимаю, почему в ваш медвежий угол до сих пор самолеты летают. – Положено, – в тон ответил отец, и Наталья вдруг поняла, что с ним, точнее – почему он такой. Ему плохо. Невыносимо плохо. То, что он еще стоял, говорил, курил, совершалось на пределе или даже за пределом человеческих сил. Похоже, и Чкалов это почувствовал: – С тобой всё нормально, Иваныч? Сердце не прихватило? – Всё нормально, а если не нормально, дочка подсобит. Она у меня врач. Чкалов посмотрел на Наталью. – У меня дружок вчера на базу не вернулся, – сказал он. – Сгинул над Цугару и сигнал не успел подать. То ли самолет подвел, то ли американцы подсобили. Пойдем, Иваныч, помянем рюмкой водки.
Чкалов пил страшно. Стиснув зубы, всасывая водку с таким выражением лица, как если бы принимал яд. Шрам, пересекавший лицо летчика, с каждым стаканом становился белее и белее. – Ты закусывай, закусывай, – говорил Николай Иванович, но летчик, по всей видимости, относился к тому разряду людей, которые никогда не едят, когда пьют. Николай Иванович опрокинул только самую первую рюмку – поминальную. Как и Наталья. Они расположились в ресторанчике на втором этаже аэропорта вокруг высокого столика, казалось, перенесенного сюда из московской забегаловки – пегая мраморная столешница и крючки под ней, чтобы повесить сумку или авоську. И вообще, здесь не пахло японским духом. Разве что надписи напоминали, где они. А так всё очень походило на какой-нибудь провинциальный аэровокзал где-нибудь в Сибири. Пусто. Тихо. Скромность на грани убогости, как говаривал Фельденгаузен, возвращаясь из очередной командировки в Новосибирск. – Не верю, не верю, – повторил Чкалов. – Не думал, что до такого дойдем. Он отодвинул от себя тарелку и оперся локтями на столешницу – огромный и ужасный, и у Натальи мелькнула дурацкая мысль – а как же он такой могучий забирался в кабину истребителя? – Будешь? – Николай Иванович протянул ему пачку, но Чкалов посмотрел на него так, что он убрал ее суетливым и виноватым движением. – Прости. Чкалов порылся в кармане плаща и бухнул на стол золотой портсигар. Открыл его и кивнул. Папиросы. Николай Иванович достал одну, размял табак в курке, прикусил мундштук. Откуда-то возникла миниатюрная официантка с зажигалкой. Бехтерев прикурил, а Чкалов процедил: – Сгинь. Он долго возился с коробком, но не оттого, что был уже порядочно пьян, ибо, на профессиональный взгляд Натальи, опять же, относился к тому редкому типу людей, которые не пьянеют, но всё больше погружаются в самую черную меланхолию. Высокая концентрация алкоголя в крови опознается по излишней возне с мелкими предметами – спичками, папиросами, хлебными крошками. – Дайте я вам помогу, – предложила Наталья, но у Чкалова дернулась щека – то ли тик, то ли гримаса. Спичка вспыхнула, он глубоко вдохнул дым. – Ты знаешь, на чем они всё еще летают? На этажерках, блять. Николай Иванович поморщился, посмотрел на Наталью. – Девятки, пятнадцатые, представляешь? Это как… – Не ругайся. Чкалов тоже посмотрел на Наталью. – Извини, дочка. Наболело. – Ничего. Я понимаю. – Никто ни хрена не понимает, – Чкалов загасил папиросу в стакане с водкой и вцедил жидкость в себя. Вместе с пеплом. – Вот,
Тысячу лет не виделись. Ей хотелось выкинуть проклятую прогорклую сигарету, броситься ему навстречу, обняться, прижаться, но она стояла на месте. От него исходила холодная отстраненность, под стать месту и погоде. И почему-то он был в штатском, хотя встреча официальных лиц наверняка предполагала форменное обмундирование. Отец подошел и встал рядом, разглядывая самолет, стюардессу, аэровокзал, поросшие желтым и красным склоны гор, но только не саму Наталью. Как посторонний, который проходил мимо и остановился стрельнуть сигаретку. Но сигареты у него имелись, мятая пачка с красным пятном – контрабанда от заклятых союзников. Она рассматривала его и не узнавала. И дело не в поредевших волосах и новых морщинах. Оболочка, конечно, износилась еще больше, но было и нечто внутреннее. Словно его сломали. Словно. Рабочая гипотеза, которая опровергалась эмпирическим фактом – сломать его никто и никогда не мог. Ничем. – Как долетела? – С двумя пересадками – в Новосибирске и Саппоро, – будто подробности так важны. По трапу прошествовал экипаж, груженный сумками почище туристов, стюардесса заколебалась – покинуть свой пост или дождаться, пока пассажирка тоже уйдет, но давешний летчик навьючил ее сумочкой, подхватил под локоток, и она покорно пошла рядом с ним. Последним спускался пожилой летчик. – Здравствуй, Василий, – сказал ему отец. – О, Николай, какими судьбами? – Вот, дочку встречаю. Тебя еще не мобилизовали? – Это ты за пролив? Староват я, Иваныч, для таких дел. Мне сейчас не на «мигах», а на «тушках» летать за счастье. – Вас сопровождали? – А как же, положено! В три эшелона шли. Хотя не понимаю, почему в ваш медвежий угол до сих пор самолеты летают. – Положено, – в тон ответил отец, и Наталья вдруг поняла, что с ним, точнее – почему он такой. Ему плохо. Невыносимо плохо. То, что он еще стоял, говорил, курил, совершалось на пределе или даже за пределом человеческих сил. Похоже, и Чкалов это почувствовал: – С тобой всё нормально, Иваныч? Сердце не прихватило? – Всё нормально, а если не нормально, дочка подсобит. Она у меня врач. Чкалов посмотрел на Наталью. – У меня дружок вчера на базу не вернулся, – сказал он. – Сгинул над Цугару и сигнал не успел подать. То ли самолет подвел, то ли американцы подсобили. Пойдем, Иваныч, помянем рюмкой водки.
Чкалов пил страшно. Стиснув зубы, всасывая водку с таким выражением лица, как если бы принимал яд. Шрам, пересекавший лицо летчика, с каждым стаканом становился белее и белее. – Ты закусывай, закусывай, – говорил Николай Иванович, но летчик, по всей видимости, относился к тому разряду людей, которые никогда не едят, когда пьют. Николай Иванович опрокинул только самую первую рюмку – поминальную. Как и Наталья. Они расположились в ресторанчике на втором этаже аэропорта вокруг высокого столика, казалось, перенесенного сюда из московской забегаловки – пегая мраморная столешница и крючки под ней, чтобы повесить сумку или авоську. И вообще, здесь не пахло японским духом. Разве что надписи напоминали, где они. А так всё очень походило на какой-нибудь провинциальный аэровокзал где-нибудь в Сибири. Пусто. Тихо. Скромность на грани убогости, как говаривал Фельденгаузен, возвращаясь из очередной командировки в Новосибирск. – Не верю, не верю, – повторил Чкалов. – Не думал, что до такого дойдем. Он отодвинул от себя тарелку и оперся локтями на столешницу – огромный и ужасный, и у Натальи мелькнула дурацкая мысль – а как же он такой могучий забирался в кабину истребителя? – Будешь? – Николай Иванович протянул ему пачку, но Чкалов посмотрел на него так, что он убрал ее суетливым и виноватым движением. – Прости. Чкалов порылся в кармане плаща и бухнул на стол золотой портсигар. Открыл его и кивнул. Папиросы. Николай Иванович достал одну, размял табак в курке, прикусил мундштук. Откуда-то возникла миниатюрная официантка с зажигалкой. Бехтерев прикурил, а Чкалов процедил: – Сгинь. Он долго возился с коробком, но не оттого, что был уже порядочно пьян, ибо, на профессиональный взгляд Натальи, опять же, относился к тому редкому типу людей, которые не пьянеют, но всё больше погружаются в самую черную меланхолию. Высокая концентрация алкоголя в крови опознается по излишней возне с мелкими предметами – спичками, папиросами, хлебными крошками. – Дайте я вам помогу, – предложила Наталья, но у Чкалова дернулась щека – то ли тик, то ли гримаса. Спичка вспыхнула, он глубоко вдохнул дым. – Ты знаешь, на чем они всё еще летают? На этажерках, блять. Николай Иванович поморщился, посмотрел на Наталью. – Девятки, пятнадцатые, представляешь? Это как… – Не ругайся. Чкалов тоже посмотрел на Наталью. – Извини, дочка. Наболело. – Ничего. Я понимаю. – Никто ни хрена не понимает, – Чкалов загасил папиросу в стакане с водкой и вцедил жидкость в себя. Вместе с пеплом. – Вот,
- 1234 . . . последняя (9) »