Читаем онлайн «Невинная девушка с мешком золота» 2 cтраница

Перемена-то Перемена, а всё одно да-потому... И когда это кончится? И почему, как ни назови нашу землю — хоть Великая Тартария, хоть Гиперборея, хоть Многоборье, хоть Поскония, хоть город Глупов, хоть город Градов, — всяк в ней без труда узнает Ерусланию? Это просто чудо какое-то... Вон аглицкий сэр Томас Мор, так тот даже „Московией“ нас навеличил и черты идеального государства той Московии придал...»

—...Земля наша велика и обильна, а ни наряда, ни ордера на неё нет! Всех живых князей мы уже перепробовали, осталось к усопшим обратиться. И обратились. И вот восстали из глуби земной три брата, три весёлых мертвеца: Жмурик, Трупер и Синеуст. У каждого из братьев один глаз глядел на нас, а другой — в Арзамас. Это ли не знамение! От старшего и пошёл род царский, Жмуриковичами именуемый...

Между прочим, и сам юный Лука Радищев был маленько Жмурикович, но род их захирел, глаза смотрели как положено, и злобные соседи хихикали над Радищевыми: «Были в гербе три тетери, и те улетели!»

Лука с тоской вспомнил старика-отца — вот он, высохший, облысевший, но всё ещё по-военному стройный, идёт по аллее захудалого их поместья — положить букетик первых сизых подснежников на могилку маменьки, а совсем юный ещё Лука едва за ним, за строевым его шагом, поспевает.

Папенька роняет слезу на серый гранит плиты и в который раз говорит сыну:

— Мир наш, Лука, сходен с толстой премудрою книгою в дорогом переплёте. Но из книги этой вырвано множество страниц — возможно, самых важных и всеобъясняющих. И долг всякого истинно благородного человека — искать эти страницы, хотя бы понадобилось для этого потратить ему всю жизнь и обойти всю землю...

— Я обойду, папенька, я найду, — торопливо обещает Лука. — Хотите, я поклянусь хоть памятью маменькиной, хоть Тем, Кто Всегда Думает О Нас...

— Не надо! — ответствует отец. — Ибо сказано: «А Я вам говорю, не клянитесь вовсе...» Как же там дальше? О, проклятье! Лучше уж вовсе ничего не помнить, чем так... По обрывкам строк...

— Всё равно обойду всю землю! — упрямо говорит Лука.

Оттого-то и попробовал юный дворянин в своё время сбежать и сделаться вольным мореплавателем. Сбежать-то сбежал, а на корабль его не взяли, потому что в морском деле соображать надо. На первый вопрос капитана: «Вы, матросы-моряки, где же ваши снасти?» он ответил бойко и даже блестяще, а вот показать, где среди этих снастей находится ёксель-моксель, так и не сумел. На этот вопрос не всякий боцман может ответить. Так и не достиг парень высшего флотского звания «Моряк, красивый сам собою». Вот и приходится теперь полировать лавку, и конца этому не видно, поскольку ни один курс не удаётся завершить из-за этих вот Больших Перемен, которые нынче становятся всё чаше и чаще...

Радищев вздохнул и произнёс про себя Единую и Единственную Молитву:

«О Ты, Кто Всегда Думает О Нас, подумай как следует!»

Не помогло.

Данила оглядел учебное зало. Ученики, недавние студенты, зевали в открытую, иные и спали. Куприян Волобуев даже похрапывал. Арап Тиритомба переводил с разрешенной покуда латыни басню великого Батилла «Енот и Блудница», шевеля губами и ехидно улыбаясь — видно, переклад ему удавался. Неразлучные братушки Редко Редич и Хворимир Супница на последней лавке, неведомо почему именуемой «Камчатка», играли в кости. Гордые шляхтичи Яцек Тремба и Недослав Недашковский с помощью зеркальца любовались своими усами, хотя усишки-то были так себе. Мечтатель-хохол Грыцько Половынка бессмысленно разглядывал висящее на стене изображение Папы-Богородца: величественный старец со вселенской тоской во взоре держал на руках маленького Цезаря-Сына, а Внук Святой в виде белой и мохнатой летучей мыши осенял их своими крылами. Картину нарочно подвешивали повыше — иначе лихие ученики-студенты непременно подписывали и подрисовывали углем, как и чем именно должен Богородец кормить своего божественного младенца. Но тут прибежали школьные служки и с помощью длинной палки с крюком картину сняли и уволокли с глаз подальше — до следующей Большой Перемены, когда они снова станут студентами, а флюгарки на куполах церковных повернутся в сторону Рима.

На учёбу в Церковно-Приходскую Академию принимали без различия племён — лишь бы присягнули Единой Ерусланской Анакефальной Церкви и отреклись от Рима. Шляхтичи уже сколько раз отрекались, а всё равно тайком молились по-своему в кельях, а когда после Большой Перемены назначался Левый Галс, то и открыто, ввиду временной свободы. Но сейчас-то начался Правый Галс...

— Радищев! К тебе обращаюсь! Третий раз уже! — рявкнул отец Гордоний.

Лука вскочил и стряхнул полудрёму.

— Я!

— Шомпол от ружья! Что сказал великий Жмурик братьям своим, требующим от него доли собственной в земле Ерусланской?

— Э... О... А! Вспомнил! Он сказал: «Это моё! А и то моё же! И то! И то! И даже вон то — всё равно моё!» И пошли Трупер и Синеуст от него, плача и не утирая слёз и возгрей из носу...

— Верно... Скользкий ты, Радищев, никак тебя не