Читаем онлайн «Последний из»

Вячеслав РЫБАКОВ

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ

Рассказ

Болел желудок.

Кажется, он болел всегда.

Кажется, он будет болеть всегда.

Дудки. Прорвемся.

Нескончаемая ноющая боль изматывает. Ведь это не просто тупой кол в брюхе, это еще и сигнал: внутри тебя чужой, враждебный, неумолимый. Надо срочно что-то делать! А ничего сделать нельзя.

Боль можно превозмогать, но к ней нельзя привыкнуть. Это как с толерантно­стью, которая терпимость. Терпеть можно долго, мужественно, приветливо, с улыб­кой на устах, но на самом-то деле пока терпишь что-то одно, уже не в силах по-на­стоящему радоваться ничему другому. Нарастает раздражение, и если не можешь претворить его в отпор, начинаешь раздражаться на что-нибудь совсем невиноватое, расположенное поодаль и сбоку.

Например, на давно умершую последнюю жену, которая так и не научилась не пе­режаривать котлеты.

Как, впрочем, и предыдущая.

А ведь сколько раз им было говорено. И лаской, и таской...

Ох, ладно.

Например, на всю собственную жизнь.

Но так нельзя. Жизнь я прожил достойную.

Почему, собственно, прожил? Я еще живу!

Я живу достойно, другим бы так. И буду жить впредь, не меняясь. Не изменяя се­бе. По совести. Не по лжи. Честно. Смело. Вечно.

Надо почаще себе это повторять. Как молитву. Это же физзарядка души, чтоб не захирела и не сникла. Аутотренинг.

Какой-нибудь упертый христианин сразу вспомнил бы тут евангельскую притчу. Дескать, «два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне, грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправ­данным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Но это же чушь. Компенсаторные выдумки неудачников, которым ничего не остается, кроме как уповать, что кто-то большой

Вячеслав Михайлович Рыбаков родился в 1954 году в Ленинграде. Окончил восточный фа­культет ЛГУ, работает в Институте восточных рукописей, доктор исторических наук. Прозаик, публицист, киносценарист. Лауреат нескольких литературных премий и Государственной пре­мии РСФСР по кинематографии. Живет в Санкт-Петербурге.и верхний их почему-то за их неудачи оправдает. Зависть к тем, кто умеет и добива­ется. Просто зависть.

О какой ерунде я думаю, однако... Тех, кто несет по кочкам религию, и без меня хватает.

Я решительно схлопнул мембрану окна. Нет там никакого свежего воздуха.

От кондея несло ледяной духотой и словно бы машинным маслом. Или не мас­лом... Все равно, чем-то ненастоящим, мертвенным. А снаружи — хлесткая морось, порывистый ветер со всех сторон, плюгавые кусты обреченно скачут на одном мес­те, размахивая блестящими ветками, и дальние деревья метут распухшее от серой воды небо.

Климат совсем охренел.

Рост мировой экономики, без которого немыслима социальная стабильность, требует непрерывного роста потребления, и хоть тресни. Неспроста рекламы навя­зывают такой образ жизни, что на зарплату хрен потянешь. И вот итог: в начале века пятно мусора в Тихом океане было, как говорили, со штат Техас. Теперь с Австра­лию. И вдобавок его подкипячивает Эль-Ниньо. От Аляски до Тасмании в воде фор­мальдегид от миллиардов медленно плавящихся в горячих струях пластиковых бу­тылок. Про Атлантику и ее моря и говорить не остается. Жрать осталось одно ГМО. Лидеры «зеленых» заняли достойные места среди мировой финансовой элиты, ос­тальные кусают локти от того, что не сориентировались вовремя и воображали, буд­то и впрямь спасают мир.

Болит. Жалобно и безнадежно.

Стоишь — болит. Сядешь... Кресло мягкое, удобное, свет светит идеально, но чи­тать ничего не хочется. И смотреть ничего не хочется. Ведь все равно болит.

Поначалу я пробовал спасаться тем, что менял позы. Дудки. Ляжешь — болит, и на боку болит, и на животе. В молодости не было положения удобней, чем лечь на жи­вот, обнять подушку... Потом стали затекать руки. Сосуды... Я тогда еще удивлялся. Еще умел удивляться недомоганию. Как же так: всегда было хорошо, и вдруг то же самое — и почему-то плохо. А теперь...

Вон по ту сторону открытой двери в спальню — постель. Благодатная, эффектная. По последнему слову. И подушки. Супер.

А за стеной — бассейн с прозрачной, как хрусталь, голубой водой.

А что толку?

Если у тебя под носом постоянно маячит то, что сулит удовольствие, но самого удовольствия нет, стало быть, это все — ненастоящее. Одна видимость. Взять нель­зя, словно вместо женщины