Пролог
Я был тогда чудовищно, неприлично молод. Я снова залез тем утром на Призму.
Мне уже прописывали за это пять часов штрафных работ, но я лез туда снова и снова. Мать запрещала мне, отец угрожал выпороть, если я снова полезу. Но я не выдерживал.
Круче всего, конечно, было залезать на самую верхотуру на закате. Жаль, что такое у меня получалось только один раз. С высоты в триста восемьдесят метров видно не только Утёс на западе вместе с пограничными батареями, но и Заповедник. Узкая полоска низких облаков в эти часы подсвечивается лучами заходящего солнца, и под ней заметно яркую, ядовито-зелёную подложку.
Никто из знакомых мне людей не был в Заповеднике, хотя он всего в пятидесяти километрах от нас. И лишь единицы в городе видели мрисса живьём. Каждый новый документальный фильм про экспедицию к зеленокожим становился сенсацией и в наши дни.
В три часа дня весеннее солнце печёт, и над Заповедником видно лишь серую размытую полоску облаков.
После заката с Призмы в простой бинокль можно было разглядеть планеты системы – соседку-Землю и соседа-Дарзит. В большой телескоп, говорят, просматривалась их атмосфера и континенты. Но настолько поздно я ни разу не засиживался.
- Надо же, уже четыре века живём на одной планете, а никак не привыкнем к ним, - сказал я Тембе.
- К кому? – он выключил трансляцию.
- К мрисса.
Темба Аллейн сидел рядом со мной в укромном месте на верхнем ярусе, всего в полуметре от толстенного купольного синтостекла. Здесь не было камер, а охранные дроны сейчас появлялись очень редко – поговаривали, что они вообще сломались. Молодой иасканец был моим проводником, хотя я уже настолько хорошо выучил маршрут, что два раза залезал и без него. Мы уселись на обломки бетонных конструкций, торчащих под самым потолком, смотрели в горизонт, болтали ногами и слушали в наушниках «музыку свинца» – какого-то малоизвестного уличного музыканта из Рутении.
Пол верхнего яруса, давно заброшенного в этой части Призмы, виднелся где-то в пяти метрах внизу, а в разломанных лестничных проёмах правее нас просматривался и уровень ниже – метров тридцать, а то и сорок. Дул ветер – благодаря защитным панелям, не такой пронизывающий, как снаружи. Но выше нас в панелях были пробоины, и на сквозняке можно было легко простыть. Стекло гуляло, скрипя и прогибаясь под сильными напорами ветра.
- Мне всегда казалось, что мы живём не на краю утёса, а на берегу. Типа, там, за краем, не болота и джунгли, а какой-нибудь океан, - сказал я.
- Это да. Что бы ты сделал, если бы увидел мрисса? Я бы, не задумываясь, прикончил бы.
- Почему?
Он пожал плечами.
- Скользкие, противные. Лягушки. Правильно делают, что не суются.
- Тебе же рассказывал историк? Как-то сунулись. В Новое Средневековье. И наши, и с той стороны континента. Отхватили пару тысяч гектаров за Утёсом. И сразу землетрясения, лучевая болезнь, ураганы…
- Это всё сказки! Я думаю, это рутенийцы устроили. Проклятые полукровки…
Мне захотелось сказать что-то едкое в ответ, но я сдержался.
- Нет, не рутенийцы, чувак. Эти дикари владеют какой-то тайной. Либо их кто-то защищает.
- Вон, смотри! – Темба указал пальцем в сторону высокой батарейной башни в километрах восьми от нас. Я пригляделся – из подземных ангаров поднялся полупрозрачный шарик сферолёта и полетел в сторону города. – Дредноуты! Вот кто защищает. Нас от них! И от рутенийцев.
- Это не дредноут, это снабжение. У дредноутов под сферополем ещё и броня, они сильнее блестят на солнце. И это не они нас защищают! Это пограничники их защищают, от нас, как ты не понимаешь. Чтобы никто в Заповедник не вздумал убежать. Вот говорят, что они парализуют взглядом при встрече. А я читал, что это специальный гипноз, которым нас кто-то другой облучает, чтобы мы им не причинили вреда. Они же разумные, и охраняемый вид.
Темба нахмурился, насупился. И без того узкие глаза превратились в щёлочки.
- Да где ты этого всего нахватался?! У этих, что ли, с рутенийских каналов? Умничает он! Ботаник! Полукровка!
Я вскочил.
- Что ты сказал?!
- Что ты полукровка! По тебе же видно, что тебя мамка нагуляла на стороне! За это и отец лупит. Ты метис!
«Метис» в этих краях до сих пор считалось словом оскорбительным. Замахнулся, чтобы врезать ему в грудь или в плечо, но в последний миг одумался. Бетонная балка шириной всего сорок сантиметров, врежешь чуть сильнее – упадёт вниз и разобьётся.
На пожизненные рудники на Архипелаг я не хотел. И вид у полноватого парня был скорее беспомощно-смешной, чем агрессивный.
К тому же, как ни крути, парень был прав. Я был метисом, которых многие в наших краях, памятуя о расовых чистках при диктаторском режиме полувековой давности, до сих пор не любили.
- Сам
