Der Tod und das Mädchen
Смерть и поэтическая метафизика Чезаре Павезе
Жизнь начинается этак примерно в двадцать –
После первых позывов к самоубийству.
Замечательный итальянский писатель Чезаре Павезе покончил с собой в
августе 1950 года. Ему было 42. Ему так захотелось. Вообще говоря, ему
захотелось давным-давно.
Естественно спросить: чего именно – и почему?
1
Смерть – старое пугало. Она же – старое очарование. Согласно великой
европейской традиции, которая, увы, не единственная, она непременно придет,
неизвестно когда, неважно какая, по-английски бесполая, по-немецки
мужественная, по-русски и по-итальянски – особа женского рода, да еще на
редкость соблазнительная. Остается обсудить два вопроса: о ее материальности
и о своевременности ее прихода.
1
С материальностью дело обстоит просто – и сомнительно. Резонно, хоть и не
вполне оригинально, Дж.К. Роулинг научила Гарри Поттера после гибели
любимого человека несколько опосредованным, но вполне ясным образом видеть
смерть – вернее, магических животных, невидимых для тех, кто со смертью
вплотную не сталкивался, в том числе, для самого Гарри до определенного
момента. Сходным образом Одиссей поил в подземном царстве души умерших
кровью, чтобы те стали видимыми – в более позднем варианте, ощутимыми, еще
вернее, чтобы они заговорили. В более поздние времена колдунья вызвала по
требованию царя Саула дух пророка, поначалу (если не до самого конца)
видимый ей одной. Словом, как смерть, так и ее подданные, призраки, сами по
себе не слишком ощутимы.
Со сроками все несколько путанее. Безвкусный де Голль громко чревовещал,
что смерть придет, что он умрет, обязательно умрет, по другой версии – ни за что
не забудет умереть. Но у генерала, страдавшего синдромом Жанны д’Арк, смерть
была неубедительна и криклива. Да и запоздала она (к костерку) лет на двадцать
пять.
С другой стороны, факт остается фактом: к кому только смерть не приходила.
К Пушкину, например. К Достоевскому. Нам, воспитанным в России, к смерти,
вернее, к смертям (двум не бывать, одной не миновать) не привыкать. Так уж
обучены.
Впрочем, чернильницей запустил в нее чистокровный немец.
2
Кажется, в самом начале 1975 года, в морозный московский зимний день я
приобрел неподалеку от Белорусского вокзала с двух соседних лотков
превратившееся в камень эскимо и серо-синий том прозы Чезаре Павезе. Я
совершенно не представлял, что именно прихватываю в придачу к куску сладкого
мрамора. Зачем я купил неведомую книгу? Скорее всего, из снобизма.
Полагаю, эта томик остался в Москве, в чьих-нибудь благородных руках.
Сейчас на моем столе лежит его точная копия, почти того же цвета, уж точно того
же (1974) года издания. Только переплет немного выцвел.
Имя Павезе в тот волшебный момент было мне незнакомо. О его судьбе
(персональной, равно как и литературной) я, конечно, не слыхал. Тем не менее,
2
эта чертова судьба пленила меня еще до того, как я проглотил открывавшую книгу
повесть "Прекрасное лето". Вполне хватило коротенького предисловия.
Без этого предисловия нам не обойтись. Его написал давно и удобно
покойный (1921-1976, смерть пришла к автору рано, как и ко многим персонажам
нашего повествования, – через два года после выхода книги) Георгий Брейтбурд,
крупный специалист по итальянской культуре, поэт, партиец и, увы, чиновник от
иностранной литературы, надзиравший над итальянской ее ветвью в советском
культурном пространстве. Справедливости ради отметим, что Брейтбурд
присутствует в упомянутой книге не только как партийный надзиратель и автор
предисловия – он еще и переводчик. Это он перевел, превосходно, на мой вкус,
последний бесспорный шедевр Павезе – вдохновившую многих повесть "Луна и
костры". Вообще-то ясную и прозрачную прозу Павезе переводить нетрудно –
надо только знать итальянский и наработать стиль.
Бюрократические источники именуют Брейтбурда презабавно, прямо по
Булгакову – консультантом, именно, консультантом Иностранной комиссии Союза
писателей. О нем можно сказать немало доброго и дурного, но лишь одно
несомненно – итальянский язык он знал превосходно.
Перед тем, как пойти дальше, довольно извилистым