Читаем онлайн «Черная башня» 13 cтраница
состоятельным, а Никколо… В общем, скандалы начались почти сразу и с тех пор не прекращались.
— Бенвенута — простая кухарка, ни латыни, ни греческого не знает, едва ли умеет читать. Но требует к себе внимания, вот Никколи и ругается.
Дольше говорить братья не стали, потому что Траверсари взялся переводить текст с греческого на латынь. Козимо прекрасно давались языки, он пока еще плохо знал греческий, но уже хорошо владел латынью и в тот момент, когда Траверсари по оплошности допустил какую-то ошибку, невольно поправил. Мгновенно воцарилось молчание, Росси и Траверсари замерли, переводя взгляды с Козимо на Никколи и обратно. Медичи понял, что сделал что-то не то, но он был уверен в своей правоте и смотрел спокойно.
Молчание длилось пару мгновений, потом Никколи потребовал повторить замечание. Козимо повторил.
— А ведь он прав! — ткнул пальцем в сторону Козимо Никколи. — Прав! Молодец!
Позже Козимо узнал, что никому не позволительно делать замечания на латыни и о ней раньше, чем это сделает сам Никколи. Никколи считался (вернее, считал сам себя) непревзойденным знатоком классической латыни, произведений не писал, но критиковать мог любого. Причем критика чего бы то ни было возможна лишь с его стороны, ни слова против себя Никколи не терпел, закатывая скандалы почище Бенвенуты.
Его друзья об этом помнили и просто выжидали, когда мастер перестанет злиться и придет мириться. У Никколи был очень злой язык и полное неумение держать его за зубами, потому ссоры и обиды оказывались частыми.
В первый визит до ссоры не дошло, но братья долго пробыть у мэтра не могли, их ждали дома. Взяв с Козимо обещание приходить почаще, Никколо на прощанье напомнил:
— И не женитесь.
Он сам проводил Медичи до ворот, вообще-то Никколи был добрым и как ребенок радовался, если его книги кого-то интересовали. Козимо интересовали, а потому он сразу стал любимцем гуманиста.
— Удивительный юноша, удивительный. Что-то подсказывает мне, что его ждет великое будущее. Не знаю какое, но великое. — Никколи убеждал Росси так, словно это не он привел понравившегося юношу.
— Да, вы правы. Но кем может стать сын ростовщика? Только ростовщиком.
Никколи вдруг резко повернулся к другу.
— А вот это от нас с вами зависит! — Он решительно перебросил конец ткани с руки на плечо и зашагал в дом. — Приводите его сюда почаще.
— Если не воспротивится его отец.
— А мы осторожно, — заблестел глазами Никколо.
В доме Никколи Козимо познакомился с теми, кто определял культурную жизнь Флоренции, — Леонардо Бруни, Поджо Браччолини, Карло Марсуппини… Все трое бывали во Флоренции наездами, ведь Бруни и Браччолини служили при папской курии секретарями. Они были не менее едкими и резкими, потому частые стычки происходили не с одной лишь Бенвенутой. А еще со знаменитым уже Брунеллески.
Флоренция была городом богатых гильдий, ее ткани ценились во всей Европе, а купцы торговали повсюду, конечно, не как венецианские, у которых море, можно сказать, под ногами, но все же. И флорентийцы всегда любили свой город. Наверное, все любят свою родину, но флорентийцы еще и тратили немалые средства на украшение города. Когда во Флоренции решили объявить конкурс на лучшую модель четырех ворот Баптистерия, основная борьба развернулась между местными скульпторами Гиберти и Брунеллески. Конкурс выиграл Гиберти, он и создал это чудо, которое много позже Микеланджело назвал «Воротами в рай». Оно того стоит. Разобидевшись из-за проигрыша в конкурсе на создание дверей Баптистерия, Брунеллески решил бросить скульптуру и заняться архитектурой, для чего отправился в Рим изучать древние развалины.
Джованни де Медичи впервые в своей жизни был приглашен в числе других уважаемых людей Флоренции для выбора победителя. Долго заседали, совещались, спорили… Козимо помнил, как ответственно подходил к делу отец, а еще как он бывал странно задумчив, подолгу смотрел на ворота собственного дома, на дома на улице. Наннина даже ехидно поинтересовалась у мужа, не намерен ли он и себе заказать новые ворота у Гиберти. Джованни спокойно ответил: — Такое для всех, для себя нужно проще. Но я бы заказал Брунеллески, хотя его проект не победил. — Брунеллески?! — ахнула Наннина. — Этому городскому сумасшедшему? — Он гений, — коротко и спокойно возразил Медичи-старший. Если и был во Флоренции более странный, чем Никколи, человек, то, несомненно, Брунеллески. Сполна прелести сумасшедшего нрава этого гения Козимо хлебнул позже, ведь ему пришлось много лет нянчиться с архитектором, впрочем, не с ним одним. Не терпевшие ни слова против себя, Никколи и Брунеллески умудрялись не задевать друг друга, иначе их не спасла бы даже общая любовь к античности.
— Мы многое потеряли из того, что знали и умели наши предки, юноша. Главное — сам дух Великой римской империи. Великий Рим правил миром! — внушал молодому Медичи Никколи. — Вы не были в Риме? — Нет.
В доме Никколи Козимо познакомился с теми, кто определял культурную жизнь Флоренции, — Леонардо Бруни, Поджо Браччолини, Карло Марсуппини… Все трое бывали во Флоренции наездами, ведь Бруни и Браччолини служили при папской курии секретарями. Они были не менее едкими и резкими, потому частые стычки происходили не с одной лишь Бенвенутой. А еще со знаменитым уже Брунеллески.
Флоренция была городом богатых гильдий, ее ткани ценились во всей Европе, а купцы торговали повсюду, конечно, не как венецианские, у которых море, можно сказать, под ногами, но все же. И флорентийцы всегда любили свой город. Наверное, все любят свою родину, но флорентийцы еще и тратили немалые средства на украшение города. Когда во Флоренции решили объявить конкурс на лучшую модель четырех ворот Баптистерия, основная борьба развернулась между местными скульпторами Гиберти и Брунеллески. Конкурс выиграл Гиберти, он и создал это чудо, которое много позже Микеланджело назвал «Воротами в рай». Оно того стоит. Разобидевшись из-за проигрыша в конкурсе на создание дверей Баптистерия, Брунеллески решил бросить скульптуру и заняться архитектурой, для чего отправился в Рим изучать древние развалины.
Джованни де Медичи впервые в своей жизни был приглашен в числе других уважаемых людей Флоренции для выбора победителя. Долго заседали, совещались, спорили… Козимо помнил, как ответственно подходил к делу отец, а еще как он бывал странно задумчив, подолгу смотрел на ворота собственного дома, на дома на улице. Наннина даже ехидно поинтересовалась у мужа, не намерен ли он и себе заказать новые ворота у Гиберти. Джованни спокойно ответил: — Такое для всех, для себя нужно проще. Но я бы заказал Брунеллески, хотя его проект не победил. — Брунеллески?! — ахнула Наннина. — Этому городскому сумасшедшему? — Он гений, — коротко и спокойно возразил Медичи-старший. Если и был во Флоренции более странный, чем Никколи, человек, то, несомненно, Брунеллески. Сполна прелести сумасшедшего нрава этого гения Козимо хлебнул позже, ведь ему пришлось много лет нянчиться с архитектором, впрочем, не с ним одним. Не терпевшие ни слова против себя, Никколи и Брунеллески умудрялись не задевать друг друга, иначе их не спасла бы даже общая любовь к античности.
— Мы многое потеряли из того, что знали и умели наши предки, юноша. Главное — сам дух Великой римской империи. Великий Рим правил миром! — внушал молодому Медичи Никколи. — Вы не были в Риме? — Нет.
Конец ознакомительного отрывка