Читаем онлайн «В канопе жизнь привольная» 2 cтраница

люди стояли разрозненными кучками по два-три человека, кто-то стоял и вовсе в одиночестве; пахло сыростью, сигаретами, отдельными запахами циркулирующей толпы.

Я села на свою брошенную к стене сумку. В полуметре от моего носа мелькали идущие ноги прохожих. Одни из них торопились нырнуть в метро и смотрели перед собой прямо и жестко, другие любопытствовали и косились на сидящих, толпящихся и покуривающих бездельников. Что они думали, глядя на нас, на меня. Парочки держались за руки; в глазах иных женщин скользил ужас.

Мало-помалу собиралась тусовка. Худенький неведомый мальчик поздоровался со мной и попросил сигарету. Свитер свисал с его щуплых плеч причудливым тяжелым одеянием. Он был совсем юный, с мягкими гладкими волосами, с мягким голосом. Мальчик из хорошей семьи, заигравшийся мамин сын.

У меня не было сигарет, и он отошел, а я продолжала размышлять о заблудших детях и душах, о выбранном ими оружии протеста против не обращавшего на них внимания мира, о доблестной безнадежной борьбе. Знала я таких мальчиков и девочек, не нужных их богатым папам и мамам или их ученым и умным папам и мамам, а этот наверняка был профессорский сын и внук, такая в нем была легкость, и чистота жеста, и спокойное лицо — хотя сами руки не были чисты и лицо уже опухало.

Доблестная борьба.

Я опустила голову. Так хотелось лечь, забыться, закинуть руки, увидеть полдневное прозрачное небо над холмами и морем, чувствовать все шумы, все запахи, сложное движение жизни, мерное дыхание мира в полдневный жар.

А! Тетка ткнула меня в нос толстой сумкой; ее удаляющийся покачивающийся зад покачивался, показалось мне, торжествующе и злорадно. Переживем. Тетка рада, что у меня нет нужного мне неба, но не она, в конце концов, в этом виновата. Если бы мне удалось вдохновиться поисками виноватого, предъявить счета олимпийцам и родственникам, профессорам и барыгам — моя жизнь, возможно, вошла бы в нормальное русло любой обычной жизни. Претензии к окружающим или, на худой конец, неконкретно к миропорядку помогают людям противопоставлять действительности свои скромные мечты и амбиции. Я не хочу блистать парадоксами, но не самые сильные эмоции придают нам необходимую для деятельности энергию. Напротив, энергия сильных эмоций направлена внутрь, внешнее переходит в ведение зависти, тщеславия, мелких угрызений самолюбия. К тому же с течением времени сильные эмоции саморазрушаются и гибнут, и империю чувств постигает судьба любой другой империи.

Время идет. Прелестная, очень вульгарная и очень пьяная девочка-блондинка садится рядом со мной и всхлипывает. Я оборачиваюсь к ней. Мне ее не жаль, меня мало интересуют ее жизнь, ее горе, ее полудетский классический профиль. Я поощрительно, ласково, безмолвно глажу ее по щеке, что ее отрезвляет — ненамного, ненадолго.

По инерции всхлипывая, она сидит рядом со мной, привалившись ко мне. Потом ее уводят какие-то ее приятели, а может, не приятели, случайные мародеры, спешащие поживиться дежурным лакомством.

Я не протестую. Если б, допустим, мне было дано предвидение, что ближе к ночи бедная глупая девочка, заблудшая душа, будет лежать в непоэтической канавке с неизящно перерезанным горлом, я бы тем более не сочла нужным протестовать и предпринимать действия. Я не люблю простых жизненных ситуаций, в которых все исчерпывается действием, где действие не доведено до вопроса, безрефлективно. Я прекрасно умею рефлектировать, совершать мысленные репетиции своих предполагаемых поступков, в итоге, как правило, от них отказываясь. Но всего удачнее я оперирую отвлеченными сложностями, требующими выстроенных систем координат, в которых порхают белые метафизические ангелы с чистыми лицами. Радость моя, что же ты за ангел, если тебя можно потрогать.

Незаметным образом я переместилась от стены к центральным опорам и теперь стою за спинами зевак, одобрительно следящих за музицированием лохматой троицы в длинных разноцветных пальто. Как всегда, симпатии публики отданы самому бездарному и наглому. Я, впрочем, не слушаю. Я мыслю; так сказать, существую.

Но моим упражнениям сегодня положительно не везет. Бестактные, грубые люди то и дело нарушают их правильное течение. Стоит мне погрузиться в исследование тончайших переливов, фиксируемых в верхних слоях сознания праздной на первый взгляд мыслью, как кто-то сзади сильно бьет меня по плечу. Я трясу головой, потом снимаю очки — какого черта в тусклый ноябрьский день, да еще под землей, на мне темные очки? — и оборачиваюсь.

Гадко ухмыляясь, у меня за спиной стоит длинноволосый и носатый Женя Кайзер.

Два слова о Кайзере. Он очень способный художник и подонок большой изобретательности; его картинки тушью в стиле классической фривольности попали в коллекции французских и бельгийских ценителей и — если Кайзер не лжет