Читаем онлайн «Адвокат революции» 3 cтраница

чтобы выслать Анатолия Луначарского под гласный надзор полиции в Вятскую губернию на два года…».

Никуда, впрочем, дальше Вологды ссыльный так и не выехал. Как следовало из дальнейшей переписки между министерствами, «на основании высочайшего повеления, дворянин Анатолий Луначарский, проживавший в с. Кувшинове Вологодской губ., подлежал за противоправительственную пропаганду среди рабочих высылке под гласный надзор полиции в вятскую губернию сроком на два года. Но ввиду предоставленного медицинского свидетельства заведующего Вологодской лечебницей для душевнобольных о том, что названное лицо, страдающее тяжелой формой неврастении, нуждается в постоянном и внимательном наблюдении со стороны врача-специалиста, ему было разрешено временное пребывание в Вологодской губернии. В ноябре с. г. Луначарский, указывая, что здоровье его все еще не поправилось, обратился с ходатайством о разрешении ему остаться в Вологодской губ. до истечения определенного ему срока надзора полиции…».

Начальник губернского управления тяжело вздохнул и пробежался взглядом по строчкам агентурного сообщения, аккуратно подшитого в самом конце дела: «Поведения неодобрительного. Ведет знакомство со всеми поднадзорными и покровительствует им. В бытность в г. Вологде был замечен в тесном общении с рабочими Вологодского казенного винного склада, которые под влиянием его, Луначарского, начали вести себя неспокойно».

Хозяин кабинета поднял глаза на жандармского вахмистра:

— Вы тут пишете, что господа поднадзорные на квартире у Жданова ничего против правительства не читают и ни о чем предосудительном не говорят…

— Так точно, ваше высокоблагородие! — старый служака старательно вытаращил глаза и подобрал живот, как он это делал обычно, если чувствовал в поведении или в голосе начальства хотя бы намек на неудовольствие.

— А о чем же они между собой говорят, Александр Григорьевич?

— Со слов домашней прислуги, ваше высокоблагородие, по большей части они про деньги разговаривают.

— Про деньги? — приподнял брови полковник Маньковский.

— Про капиталы, — уточнил Калагастов. — Прислуга сама видела, что у них даже книга такая имеется. Какой-то немец написал.

— Маркс?

— Не могу знать, ваше высокоблагородие.

— Господи, прости меня, грешного… — полковник истово перекрестился на икону, висевшую в красном углу кабинета, чтобы только не выругаться.

Нет, скажите на милость, ну каково? С кем прикажете государственные устои самодержавия оберегать? С полуграмотными городовыми, с вечными пьяницами филерами или с чинами жандармского управления, которые даже про «Капитал» Карла Маркса не слышали никогда?

— Ладно, ступайте, Александр Григорьевич. И велите там принести мне сегодняшние городские газеты. И чаю горячего.

— Как обычно, ваше высокоблагородие?

— Как обычно, — подтвердил полковник.

Начал он с официальных и респектабельных «Вологодских губернских ведомостей». Потом просмотрел «Вологодский листок объявлений» и напоследок внимательно, от первой до последней полосы, изучил свежий выпуск «Северного края», который придерживался так называемого либерально-демократического направления. Оттого что газеты пришлось читать при скупом желтом свете керосиновой лампы, у Николая Петровича под конец даже заболели глаза.

Встав из кресла, начальник жандармского управления подошел к окну и дотронулся до прохладного края шелковой шторы. За окном кабинета царили густые недобрые сумерки.

«Надо же, — подумал он, — электрического освещения в городе нет, а свобода печати — пожалуйте!»

Полковнику Маньковскому совсем недавно исполнилось шестьдесят лет, и ни во внешности, ни в судьбе его не было ничего примечательного. Происходил он из небогатой семьи, с отличием окончил юнкерское училище и попал служить в конную гвардию. Немного повоевал на Балканах, получил даже Анну за храбрость^[3], но через какое-то время вынужден был оставить полк по причине стесненного материального положения.

В Отдельный корпус жандармов Николай Петрович попал, можно сказать, по протекции — годом раньше туда перевелся его старший товарищ, штаб-ротмистр, неудачно свалившийся с лошади на маневрах и признанный непригодным для гвардейской кавалерии.

Как оказалось, переходя на новое поприще, офицеры-жандармы формально числились на военной службе, однако обратного пути в полк для них уже не было. Тем не менее они почти никогда не снимали знаки своих кадетских корпусов, юнкерских училищ и бывших полков…

— Николай Петрович?

— Слушаю вас, — обернулся полковник.

— К вам господин Брянчанинов, — доложил дежурный офицер, звякнув кавалерийскими шпорами.

— Который?

— Писатель. — Произнося это, дежурный позволил себе едва заметную улыбку.

— Пусть подождет, — распорядился начальник жандармского управления. — Он ведь курит, по-моему? Предложите ему, ну, допустим, сигару… или еще что-нибудь…