Читаем онлайн «Охотники за сказками» 2 cтраница

деревенского в городской чулан, стоит на низенькой дощатой подставке в дальнем, сумеречном углу, обставленный старыми помятыми ведрами, растрескавшимися чугунами, продырявленными решетами. Потому стоит в нашем чулане, что мой отец был там солдатом. Вернувшись с войны, передал он по наследству фронтовой багажник прильнувшему к скрипучим прутьям малому сыну, для которого один только этот скрип был дороже любого подарка.

Долго был радостью и утехой для малолетка фронтовой сундук. Но прокатились годы, и теперь уже только бабушка моего сына знает, что хранится под рубчатой ивовой крышкой.

— Ну-ка, старенький, печальненький, открывай свои тайны! — так сказал я, обращаясь к сундуку и посматривая на скучающего у раскрытой двери чулана первоклассника-сына. Мне было поручено в порядке домашней нагрузки навести к празднику порядок в чулане; а если вместе с сыном взяться за работу — так, думается, будет веселее.

Принялись вдвоем за дело. Выбираем и отбрасываем в одну кучку запыленные старые калоши, в другую — круглые жестяные баночки из-под карамели.

Особо — флакончики из-под одеколона и духов, сберегаемые бабушкой для внука на тот случай, если снова станут собирать школьники аптекарскую посуду.

Много в маленький сундучок вместилось всякого добра. И не терпится перевернуть его потихоньку верхом вниз, а там начать рассортировку содержимого полным ходом. И сыну не терпится своими глазами посмотреть, руками пощупать, что там, на дне сундука, упрятано.

— Ну-ка, друже!

С этими словами я приподнял сундук, совсем не подозревая, что и дно у него раскрывается теперь почти так же широко, как и крышка.

Тут и случилось непредвиденное. Сундук податливо зашевелился в руках, начал набухать книзу, хрупнул легонько прутишками. И вдруг из раскрывшегося внизу зева поскакали со стуком на пол металлические шарики от детского комнатного бильярда, с тонким звоном посыпались разноцветные блестящие бусинки, выпрыгнула пластмассовая зеленая лягушка, гуттаперчевый мальчик, блеснула радужными крыльями летящая ветряная мельница с новогодней елки и раскололась в брызги, пристукнутая тяжелой конфоркой от самовара.

Не успел еще я поставить сундук на пол, как из него тяжело шлепнулась плотно слежавшаяся пачка бумаги.

На синей тетрадной обложке бил в барабан молодой барабанщик. Под ним лесенкой, с уступами, по четыре в ряд, разместились строчки.

И будто снова послышалась, ожила в воображении и зазвенела в ушах «Песня барабанщика».

Рядом с песней крупными буквами во всю ширину страницы были написаны заключенные в жирную рамку несколько слов:

И повеяло от старательно выведенных детской рукою слов чем-то давним, забытым, но хорошо знакомым.

Подняв с пола, с волнением перебирал я слежавшиеся листы и видел перед собой нашу школу, посадки березок, первую свою учительницу Надежду Григорьевну, старого лесника деда Савела, слышал голоса своих школьных товарищей, далекий шум Ярополченского бора.

Передо мной была летопись давнего детства — забытые школьные тетради четырех друзей. Они рассказывали о том, что было тридцать с лишним лет назад.

И вспомнилось ясно…

Слушайте, молодые читатели! Слушай, мой сын! И тебе эта книга о детстве ныне поседевших, о любви к родному краю.

Дорога в лес

За деревней — ржаное зеленое море. Оно подступает к самому домику тетки Устиньи и тихо шумит. Зыбкие колосья клонятся к маленькому створчатому оконцу, шуршат неторопливо в пучках соломы, сползающих с низенькой ветхой кровли.

Шестая весна минула с той поры, когда по ленинскому декрету о земле заново перекроил Зеленый Дол луга и пашни, укоротил кулацкие наделы, расширил узкие бедняцкие паи, нарезал землю безземельным. Тогда впервые за всю жизнь и появилась в поле пахотная полоса тетки Устиньи шириной в четырнадцать лаптей. Тогда и прорубила одинокая жительница крайнего двора в старом доме новое оконце, чтобы видеть из него свое и мирское жито.

Приоткроет тетка Устинья оконце, крикнет по-хозяйски:

— Эй, пастух, не подпускай скотину близко к хлебу!

Нешироки разделенные межами крестьянские полосы, но в урожае вся надежда на сытую зиму. Зорко стерегут заречные жители ржаные полоски. Не пытайся, прохожий, незаметно пробраться через поле, все равно не удастся. Шагай себе лучше окольной дорогой. Вон она забирает на версту влево, в противоположную сторону от крайнего дома.

Только нам известна в хлебном море тропинка от задворок до дальнего луга. Пригнувшись, влетишь по ней с разбегу в самую гущу хлебов — и пропал. Никто тебя не видит, и сам ты ничего не видишь, кроме гибкого частокола тонких стеблей, на которых качаются ветру в лад, шепчутся между собой беспокойные колосья.

Разве только, переходя пустующую межу, заметишь что-нибудь вдали, или ветер приклонит ниву, и мелькнут на миг перед глазами то три дубка