Читаем онлайн «Дочки-матери» 3 cтраница
убить не смогу!
Слезы, к которым она готовилась все это время, сейчас скапливались между век с такой скоростью, что не текли по щекам а почти брызгали, попадая ей на колени, на плечи стиснувшего ее мужа, на пол… Настоянное на молчании концентрированное чувство вины перед маленькой беззащитной дочкой, которую она из-за своего слабоволия не смогла уберечь, выплескивалось ядовитыми, обжигающими глаза потоками. В мозгу шаровой молнией металась какая-то не оформленная в слова мысль. Выхода не было видно, поэтому пришлось просто дать волю апатии.
На УЗИ врач услужливо развернула монитор в их сторону. Муж с тошнотворной улыбкой разглядывал чужеродные птичьи конечности эмбриона, который уже так давно поселился в Олином животе. Ей были неприятны эти маленькие пальцы, гигантская голова, уродливое ухо. Все это было у Лили совсем другим – трогательным, милым, нежным. Ольга полюбила дочку задолго до ее рождения, а при виде этого ребенка в ее безмолвной душе шевелилось только отвращение. Свое непрошенное бремя она переносила тяжело: ее мучили отеки, изжога, гипертония и лишний вес. Но самой большой мукой было неизбежное приближение родов: появление на свет того (а вернее той!), кто нагло воцарится на месте ее бедной маленькой девочки. Был бы это хотя бы мальчик! К нему свое отношение можно было бы выстраивать в каком-нибудь новом уголке души, а девочка норовила заполнить собой старое пересохшее русло любви к дочери. Ольга такого допустить не могла: эта территория была неприкосновенна. Плод тем временем развивался нормально. Ольга устало и покорно носила свой огромный живот на плановые осмотры, и чем тяжелее ей было физически, тем легче становилось на душе: значит, ее организм не принимает такого замещения. Она не забыла свою маленькую Люшу, не нарушила своего обещания любить вечно только ее. Где-то на периферии ее замкнутого сознания маячило все то же презрение к мужу, который почему-то радовался заметному сквозь эластичную стенку живота шевелению пришельца и без устали хлопотал, обеспечивая максимальный комфорт для Ольги – живого, но совершенно безучастного инкубатора. Срок уже подходил к неизбежному финалу. Ольга лежала на кровати, повернувшись лицом к окну: на улице в едва подсиненном сумерками воздухе плыли первые голубые снежинки. Исхода не было. Снежинки хаотично перемещались в пространстве. Крупные и пушистые, они пролетали перед глазами, задевали за ресницы, таяли на лбу, мокрым крапом покрывали крышку гроба… – Оленька, пойдем ужинать, – вкрадчивый голос мужа грубо отдернул перегородку между сном и явью. Ольга резко села на кровати и почувствовала, как между ног растекается теплая влага. И все обратилось в хаос. За отхождением вод почти сразу последовали резкие спазмы, которые наплывали один на другой, не давая отдохнуть от боли. Ольга радовалась страданиям: сейчас она исторгнет этот чуждый организм и вернется к созерцанию первого снега. Муж трясущимися руками набирал телефон скорой и что-то сбивчиво орал в трубку. Потом надевал ей сапоги, и мокрые от вод отекшие босые ноги никак не могли втиснуться в узкий подъем. Потом ее почти волоком тащили под руки в лифт, укладывали на каталку. Боль пронзала рассудок, но Ольга не кричала: Лиле тогда было гораздо больнее. Крыша машины прыгала перед глазами, в поле зрения то появлялась голова толстощекой врачихи, то мелькали знакомые вздувшиеся вены капельницы. Подбираясь к почти невыносимой точке, боль ненадолго шла в обратную сторону, и тогда Ольга со всей силы зажмуривалась, чтобы ничто из внешнего мира не отвлекало ее от мук. Потом ее снова перегружали, что-то громко говорили приказным тоном, трясли на стыках плиток больничного пола и снова отдавали какие-то приказы, возможно, даже не ей. А потом вдруг все стихло – и снаружи, и внутри. Непрерывный спазм отпустил, кровавая пелена перед глазами начала рассеиваться, и она увидела на себе мокрого ребенка. Незнакомая девочка была не похожа на новорожденную Лилю, которая появилась на свет на удивление гладенькой и розовой. Эта была фиолетово-серой и сморщенной. Она копошилась в зеленой пеленке, подрагивая тонкими ручками с длинными полупрозрачными ноготками. Редкие темные волоски на голове слиплись длинными прядями. Молочный ротик с нежным сосочком на верхней губе изогнулся скорбной подковкой, а подбородок трясся мелкой дрожью, когда она издавала вибрирующий от напряжения плач. Ольга прикоснулась к теплой спинке – и пузырь, отделявший ее от внешнего мира, лопнул. В сознание хлынула музыка жизни: голос мужа, который, оказывается, все время был рядом, и врачей, которые что-то говорили про стремительные роды; вот звякнули о металлический лоток инструменты, зашуршали медицинские халаты, запищали приборы… В ноздри проник прокварцованный воздух родовой, во рту появился металлический привкус крови истерзанных губ, в глаза ударил яркий свет хирургического светильника. Вспомнилось милое лицо Люши – впервые таким, каким оно было до
На УЗИ врач услужливо развернула монитор в их сторону. Муж с тошнотворной улыбкой разглядывал чужеродные птичьи конечности эмбриона, который уже так давно поселился в Олином животе. Ей были неприятны эти маленькие пальцы, гигантская голова, уродливое ухо. Все это было у Лили совсем другим – трогательным, милым, нежным. Ольга полюбила дочку задолго до ее рождения, а при виде этого ребенка в ее безмолвной душе шевелилось только отвращение. Свое непрошенное бремя она переносила тяжело: ее мучили отеки, изжога, гипертония и лишний вес. Но самой большой мукой было неизбежное приближение родов: появление на свет того (а вернее той!), кто нагло воцарится на месте ее бедной маленькой девочки. Был бы это хотя бы мальчик! К нему свое отношение можно было бы выстраивать в каком-нибудь новом уголке души, а девочка норовила заполнить собой старое пересохшее русло любви к дочери. Ольга такого допустить не могла: эта территория была неприкосновенна. Плод тем временем развивался нормально. Ольга устало и покорно носила свой огромный живот на плановые осмотры, и чем тяжелее ей было физически, тем легче становилось на душе: значит, ее организм не принимает такого замещения. Она не забыла свою маленькую Люшу, не нарушила своего обещания любить вечно только ее. Где-то на периферии ее замкнутого сознания маячило все то же презрение к мужу, который почему-то радовался заметному сквозь эластичную стенку живота шевелению пришельца и без устали хлопотал, обеспечивая максимальный комфорт для Ольги – живого, но совершенно безучастного инкубатора. Срок уже подходил к неизбежному финалу. Ольга лежала на кровати, повернувшись лицом к окну: на улице в едва подсиненном сумерками воздухе плыли первые голубые снежинки. Исхода не было. Снежинки хаотично перемещались в пространстве. Крупные и пушистые, они пролетали перед глазами, задевали за ресницы, таяли на лбу, мокрым крапом покрывали крышку гроба… – Оленька, пойдем ужинать, – вкрадчивый голос мужа грубо отдернул перегородку между сном и явью. Ольга резко села на кровати и почувствовала, как между ног растекается теплая влага. И все обратилось в хаос. За отхождением вод почти сразу последовали резкие спазмы, которые наплывали один на другой, не давая отдохнуть от боли. Ольга радовалась страданиям: сейчас она исторгнет этот чуждый организм и вернется к созерцанию первого снега. Муж трясущимися руками набирал телефон скорой и что-то сбивчиво орал в трубку. Потом надевал ей сапоги, и мокрые от вод отекшие босые ноги никак не могли втиснуться в узкий подъем. Потом ее почти волоком тащили под руки в лифт, укладывали на каталку. Боль пронзала рассудок, но Ольга не кричала: Лиле тогда было гораздо больнее. Крыша машины прыгала перед глазами, в поле зрения то появлялась голова толстощекой врачихи, то мелькали знакомые вздувшиеся вены капельницы. Подбираясь к почти невыносимой точке, боль ненадолго шла в обратную сторону, и тогда Ольга со всей силы зажмуривалась, чтобы ничто из внешнего мира не отвлекало ее от мук. Потом ее снова перегружали, что-то громко говорили приказным тоном, трясли на стыках плиток больничного пола и снова отдавали какие-то приказы, возможно, даже не ей. А потом вдруг все стихло – и снаружи, и внутри. Непрерывный спазм отпустил, кровавая пелена перед глазами начала рассеиваться, и она увидела на себе мокрого ребенка. Незнакомая девочка была не похожа на новорожденную Лилю, которая появилась на свет на удивление гладенькой и розовой. Эта была фиолетово-серой и сморщенной. Она копошилась в зеленой пеленке, подрагивая тонкими ручками с длинными полупрозрачными ноготками. Редкие темные волоски на голове слиплись длинными прядями. Молочный ротик с нежным сосочком на верхней губе изогнулся скорбной подковкой, а подбородок трясся мелкой дрожью, когда она издавала вибрирующий от напряжения плач. Ольга прикоснулась к теплой спинке – и пузырь, отделявший ее от внешнего мира, лопнул. В сознание хлынула музыка жизни: голос мужа, который, оказывается, все время был рядом, и врачей, которые что-то говорили про стремительные роды; вот звякнули о металлический лоток инструменты, зашуршали медицинские халаты, запищали приборы… В ноздри проник прокварцованный воздух родовой, во рту появился металлический привкус крови истерзанных губ, в глаза ударил яркий свет хирургического светильника. Вспомнилось милое лицо Люши – впервые таким, каким оно было до