Читаем онлайн «Крематорий здравомыслия» 3 cтраница
- 12345 . . . последняя (28) »
минутку, судьба, без гримас!
Самым холодным эфиром
И страстью повей на нас!
– О, поскорей, господин хиромант!
Судьба, я знаю, мне друг.
– Подождите, черты не обманут.
И он смотрит на линии рук.
И вдруг он падает мертв.
(Горит канделябр в вышине.)
Вновь один я, как замысел чертов,
И, как дьяволу, скучно мне.
Мне скучно! О, где мой ритм?
В небе погас канделябр.
Танцует тоска с фаворитом
Danse macabre.
Романс
Отперт таинственный шкафчик,
Стукнем стеклянным стаканом!
Пусть по старинному кравчий –
Страсть наструит вина нам.
Симпровизируем тосты,
Вечер приветим искусно.
В рюмках купаются звезды.
Выпьем! Мне грустно, грустно.
Выпьем над тихою жизнью!
Вечер сердца нам раскутал.
Каплями винными брызнем
В вечный и черный купол!
Рюрик Ивнев
«Свершаю четыреугольник…»
Свершаю четыреугольник,
Брожу по черному мосту –
Быть может – пятую версту,
Как зачугуненный невольник.
Брожу, несчастный. Быть может, плачу
И мысль, как ветер, жужжит: один.
Вот облезлый извозчик прикнутил клячу,
Вот блеснула афиша: Валентина Лин.
И опять та же дорога,
Та же мечта.
Не смотрите так строго,
Каменные уста.
«С каждым часом все ниже и ниже…»
…С каждым часом все ниже и ниже
Опускаюсь, падаю я.
Вот стою я, как клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.
Заберу я платочек рваный.
Заверну в него сухари
И пойду пробивать туманы
И бродить до зари.
Подойдет старичек белый,
Припаду к мозольной руке,
Буду маяться день целый,
Томиться в тоске.
Он скажет: Есть способ,
Я избавлю от тяжких пут.
Ах, достал бы мне папиросу:
Без нея горько во рту.
Папиросу ему достану,
Он затянется, станет курить,
Словами лечить мою рану,
Душу мою лечить.
Но теперь печальна дорога
И тяжел мой удел.
Я не смею тревожить Бога:
У него много дел.
Вадим Шершеневич
Город
Летнее небо похоже на кожу мулатки,
Солнце, как красная ссадина на щеке;
С грохотом рушатся элегантныя палатки
И дома, провалившись, тонут в реке.
Падают с отчаяньем в пропасть экипажи,
В гранитной мостовой камни раздражены;
Женщины без платья – на голове плюмажи
И у мужчин в петлице ресница Сатаны.
И Вы, о, Строгая, с электричеством во взоре,
Слегка нахмурившись, глазом одним
Глядите, как Гамлет в венке из теорий
Дико мечтает над черепом моим.
Воздух бездушен и миндально-горек,
Автомобили рушатся в провалы минут
И Вы поете: «Мой бедный Иорик!
Королевы жизни покойный шут».
За городом
Грустным вечером за городом распыленным,
Когда часы и минуты утратили ритм,
В летнем садике под обрюзгшим кленом
Я скучал над гренадином недопитым.
Подъезжали коляски, загорались плакаты
Под газовым фонарем, и лакеи
Были обрадованы и суетились как-то,
И бензин наполнял парковыя аллеи…
Лихорадочно вспыхивали фейерверки мелодий
Венгерских маршей и подмигивал смычок,
А я истерически плакал о том, что в ротонде
Из облаков луна потеряла пустячок.
Ночь прибежала и все стали добрыми,
Пахло вокруг электризованной весной…
И, так как звезды были все разобраны,
Я из сада ушел под ручку с луной.
Разбитые рифмы
Из-за глухонемоты серых портьер,
Цепляясь за кресла кабинета,
Вы появились и свое смуглое сердце
Положили на бронзовыя руки поэта.
Разделись и только в брюнетной голове
Черепашилась гребенка и желтела.
Вы завернулись в прозрачный вечер
И тюлем в июле обернули тело.
Я метался, как на пожаре огонь,
Шепча: «Пощадите, снимите, не надо!»
А Вы становились все тише и тоньше
И продолжалась сумасшедшая бравада.
И в страсти, и в злости, кости и кисти
На части ломались, трещали, сгибались…
И вдруг стало ясно, что истина
Это Вы, – а Вы улыбались.
Я умолял Вас: «моя? моя!»,
Волнуясь и бегая по кабинету.
А сладострастный и угрюмый Дьявол
Разставлял восклицательные скелеты.