Читаем онлайн «Красногубая гостья. Том 1» 66 cтраница
оттопыренными губами, с залитой кровью бородкой, и нежное дитя, ликом склоненное в цветущие травы <…> широкополая серая шляпа, жалко висящее пальто, в котором дитя-вампир шествует по Арбату <…>»[6].
Вурдалак* Публикуется по: Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Т. 2: Неживой зверь. М.: Лаком, 1997. Н. А. Тэффи (Лохвицкая, в замуж. Бучинская, 1872–1952) – прозаик, поэтесса, драматург, звезда русской дореволюционной и эмигрантской юмористики; впрочем, в эмиграции раскрылись и многие другие грани ее таланта. Рассказ Вурдалак вошел в авторский сб. Ведьма (1936), который Тэффи считала своей лучшей книгой. По ее словам, «в этой книге наши древние славянские боги, как они живут еще в народной душе, в преданиях, суевериях, обычаях. Все, как встречалось мне в русской провинции, в детстве. Эту книгу очень хвалили Бунин, Куприн и Мережковский, хвалили в смысле отличного языка и художественности. Я, между прочим, горжусь своим языком, который наша критика мало отмечала, выделяя „очень комплиментарно“ малоценное в моих произведениях»[7]. Гордилась писательница и высокой оценкой, которую получил рассказ от Д. Мережковского: «Самая большая радость моя в жизни была, когда Мережковский сказал про мой рассказ „Вурдалак“ – „Какой язык! Лесковский язык! Упиваюсь“»[8]. Любопытно, что именно этот рассказ дал название франц. пер. Ведьмы Тэффи: Teffi N. Vourdalak: Le Vampire. Liege: Marechal, 1946. Описание ребенка-вампира у Тэффи отчетливо соотнесено с приведенным выше рассказом Е. Нагродской Материнская любовь (1914): у обоих детей тонкие «паучьи» конечности, раздутые части тела (живот, голова), тяжелые «виевские» веки или ресницы, кровавого окраса губы или волосы. Вампирические и ведовские темы нередко встречаются в стихах старшей сестры Тэффи – поэтессы Мирры Лохвицкой (М. А. Лохвицкой, по мужу Жибер, 1869–1905).
Жертва* Впервые: Веш. 1909. № 1, янв. Публикуется по указанному изд. Готовя позднее рассказ к публикации в 1-м томе Сочинений (СПб.: Сирин, 1910–1912), Ремизов произвел некоторую (и не всегда удачную) стилистическую правку. Сухотины стали Бородиными, Лида – Лизой, было введено более реалистическое объяснение смерти Миши (лошадь выбросила из саней), вместо набивки папирос для отца и молчащих, незаведенных часов в тексте появился «уход за цветами» и вопящий от голода попугай (в журн. версии, соответственно, Зина перед смертью пишет не слово «попугай», а зловещую букву «б») и т. д. Однако в предпоследнем абзаце Ремизов усилил мотив мертвости Сухотина-Бородина: «И в ту же минуту огонь, распахнув пламенем дверь спальни, красным глазом кольнул мать, и обомлевшую дочь, и мертвую голову мертвого отца и, бросившись языками под потолок, развеялся красным петухом». Ремизовский неупокойный мертвец давно и безнадежно мертв; заполучив в свой мир троих из четверых детей («Все потерялись – Миша, Лида, Зина и Соня, и все нашлись»), он совершает отчаянную попытку завладеть и младшей дочерью («одной Сони нет»), нарушая тем самым жертвенный уговор (отсюда пожар). «„Жертва“ очень сильная, жуткая вещь, – замечал А. Амфитеатров. – Написав ее, Ремизов имеет право отзываться о „Песни торжествующей любви“ <Тургенева> свысока, что это „только беллетристика“, в которой „нет ощущения кадавра, нет колдовства“, потому что в его-то рассказе этих ощущений – до жуткости. И все поразительно, – сказал бы, – „живо“, если бы речь шла не о мертвечине: невероятное правдоподобие в правдоподобном невероятии»[9].
Кто же он?* Впервые: Телескоп. 1831. Ч. 3. № 10–12. Публикуется по изд.: [Мельгунов Н.]. Рассказы о былом и небывалом. I: (с виньетою). М., 1834. Илл. взяты из указанного книжного издания. Н. А. Мельгунов (1804–1867) – прозаик, публицист, литературный и музыкальный критик, композитор. Происходил из старинного дворянского рода. Служил по министерству иностранных дел, титулярный советник (1832). В 1820-30-х гг. держал известный в Москве лит. – музыкальный салон («мельгуновские четверги»). В 1835 г. уехал лечиться в Германию, с тех пор жил попеременно в России и Европе, знакомя европейцев с русской культурой. В 1850-х гг. сотрудничал в герценовских изданиях. Умер в бедности и болезнях в Москве. Дебютное произведение Н. Мельгунова Кто же он? – это прежде всего изящная литературная игра, в рамках которой события и герои повести проецируются на Горе от ума А. С. Грибоедова. Комедия оставалась в то время неизданной и распространялась в списках; первые «полные» постановки (с цензурными изъятиями) состоялись лишь в год публикации повести, чем и объясняется настороженное отношение консервативного окружения Линдиных к «вольнодумной» пьесе. Исследователи отмечают в дебютной повести Н. Мельгунова влияние знаменитого Мельмота-скитальца (1820) Ч. Р. Метьюрина – «иррациональное, мистическое получает реалистическую мотивацию, иногда окрашенную авторской иронией»[10]. Но похоже, что ирония распространяется и на объяснение «ужасного» и «сверхъестественного», объяснение
Вурдалак* Публикуется по: Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Т. 2: Неживой зверь. М.: Лаком, 1997. Н. А. Тэффи (Лохвицкая, в замуж. Бучинская, 1872–1952) – прозаик, поэтесса, драматург, звезда русской дореволюционной и эмигрантской юмористики; впрочем, в эмиграции раскрылись и многие другие грани ее таланта. Рассказ Вурдалак вошел в авторский сб. Ведьма (1936), который Тэффи считала своей лучшей книгой. По ее словам, «в этой книге наши древние славянские боги, как они живут еще в народной душе, в преданиях, суевериях, обычаях. Все, как встречалось мне в русской провинции, в детстве. Эту книгу очень хвалили Бунин, Куприн и Мережковский, хвалили в смысле отличного языка и художественности. Я, между прочим, горжусь своим языком, который наша критика мало отмечала, выделяя „очень комплиментарно“ малоценное в моих произведениях»[7]. Гордилась писательница и высокой оценкой, которую получил рассказ от Д. Мережковского: «Самая большая радость моя в жизни была, когда Мережковский сказал про мой рассказ „Вурдалак“ – „Какой язык! Лесковский язык! Упиваюсь“»[8]. Любопытно, что именно этот рассказ дал название франц. пер. Ведьмы Тэффи: Teffi N. Vourdalak: Le Vampire. Liege: Marechal, 1946. Описание ребенка-вампира у Тэффи отчетливо соотнесено с приведенным выше рассказом Е. Нагродской Материнская любовь (1914): у обоих детей тонкие «паучьи» конечности, раздутые части тела (живот, голова), тяжелые «виевские» веки или ресницы, кровавого окраса губы или волосы. Вампирические и ведовские темы нередко встречаются в стихах старшей сестры Тэффи – поэтессы Мирры Лохвицкой (М. А. Лохвицкой, по мужу Жибер, 1869–1905).
Жертва* Впервые: Веш. 1909. № 1, янв. Публикуется по указанному изд. Готовя позднее рассказ к публикации в 1-м томе Сочинений (СПб.: Сирин, 1910–1912), Ремизов произвел некоторую (и не всегда удачную) стилистическую правку. Сухотины стали Бородиными, Лида – Лизой, было введено более реалистическое объяснение смерти Миши (лошадь выбросила из саней), вместо набивки папирос для отца и молчащих, незаведенных часов в тексте появился «уход за цветами» и вопящий от голода попугай (в журн. версии, соответственно, Зина перед смертью пишет не слово «попугай», а зловещую букву «б») и т. д. Однако в предпоследнем абзаце Ремизов усилил мотив мертвости Сухотина-Бородина: «И в ту же минуту огонь, распахнув пламенем дверь спальни, красным глазом кольнул мать, и обомлевшую дочь, и мертвую голову мертвого отца и, бросившись языками под потолок, развеялся красным петухом». Ремизовский неупокойный мертвец давно и безнадежно мертв; заполучив в свой мир троих из четверых детей («Все потерялись – Миша, Лида, Зина и Соня, и все нашлись»), он совершает отчаянную попытку завладеть и младшей дочерью («одной Сони нет»), нарушая тем самым жертвенный уговор (отсюда пожар). «„Жертва“ очень сильная, жуткая вещь, – замечал А. Амфитеатров. – Написав ее, Ремизов имеет право отзываться о „Песни торжествующей любви“ <Тургенева> свысока, что это „только беллетристика“, в которой „нет ощущения кадавра, нет колдовства“, потому что в его-то рассказе этих ощущений – до жуткости. И все поразительно, – сказал бы, – „живо“, если бы речь шла не о мертвечине: невероятное правдоподобие в правдоподобном невероятии»[9].
Кто же он?* Впервые: Телескоп. 1831. Ч. 3. № 10–12. Публикуется по изд.: [Мельгунов Н.]. Рассказы о былом и небывалом. I: (с виньетою). М., 1834. Илл. взяты из указанного книжного издания. Н. А. Мельгунов (1804–1867) – прозаик, публицист, литературный и музыкальный критик, композитор. Происходил из старинного дворянского рода. Служил по министерству иностранных дел, титулярный советник (1832). В 1820-30-х гг. держал известный в Москве лит. – музыкальный салон («мельгуновские четверги»). В 1835 г. уехал лечиться в Германию, с тех пор жил попеременно в России и Европе, знакомя европейцев с русской культурой. В 1850-х гг. сотрудничал в герценовских изданиях. Умер в бедности и болезнях в Москве. Дебютное произведение Н. Мельгунова Кто же он? – это прежде всего изящная литературная игра, в рамках которой события и герои повести проецируются на Горе от ума А. С. Грибоедова. Комедия оставалась в то время неизданной и распространялась в списках; первые «полные» постановки (с цензурными изъятиями) состоялись лишь в год публикации повести, чем и объясняется настороженное отношение консервативного окружения Линдиных к «вольнодумной» пьесе. Исследователи отмечают в дебютной повести Н. Мельгунова влияние знаменитого Мельмота-скитальца (1820) Ч. Р. Метьюрина – «иррациональное, мистическое получает реалистическую мотивацию, иногда окрашенную авторской иронией»[10]. Но похоже, что ирония распространяется и на объяснение «ужасного» и «сверхъестественного», объяснение