Читаем онлайн «Корабль-призрак» 13 cтраница
справившись с естественным возбуждением, которое охватило его, когда ожили похороненные, казалось бы, чаяния и надежды, принимается размышлять о том, что сулит ему новообретенная жизнь, и рисовать себе приятное грядущее, – если, повторим мы, читатель способен вообразить чувства такого человека и далее представить себе, что тот испытает, коль скоро оправдательное решение отменят, то, быть может, у него сложится некое мнение о той душевной смуте, которую пережил, покидая свой дом, Филип Вандердекен.
Он шел долго, не разбирая дороги, продолжая стискивать в руке письмо и крепко сжав зубы. Мало-помалу юноша успокоился и, когда ощутил утомление от слишком быстрого шага, присел на берегу реки. Так он сидел и сидел, устремив взор на злосчастное письмо, которое теперь держал обеими руками.
Потом, чисто механически, перевернул письмо, посмотрел на черную печать и вздохнул.
«Не могу читать сейчас», – подумал он, поднялся и продолжил свои бесцельные блуждания.
Он шел еще с полчаса, и солнце уже начало клониться к горизонту. Филип остановился и смотрел на светило, пока у него не заслезились глаза. «Говорят, будто это глаз Божий, – подумалось ему. – Быть может, так и есть. Тогда ответь, милостивый Создатель, почему именно меня избрали из миллионов людей для этой невыполнимой задачи?»
Филип огляделся в поисках места, где его никто бы не потревожил, где он мог бы в уединении сломать печать и прочесть это послание из мира духов. Неподалеку виднелись заросли кустарника перед рощей деревьев. Он направился туда, сел наземь, чтобы его не увидел кто-либо, кому случится пройти мимо. Снова покосился на предзакатное светило и принял решение.
– Все в Твоей воле, – произнес он, – и раз мне так суждено, значит хватит мешкать.
Он коснулся печати, и кровь его забурлила в жилах при мысли, что письмо доставлено потусторонним существом и содержит тайну того, кто обречен на вечные муки. Этот человек – его отец, и в письме вроде бы должна раскрываться единственная надежда на спасение отца, на спасение того, чью память Филипа учили чтить, того, кто взывает о помощи.
– Что я за трус, коли бездарно потратил столько времени! – вскричал Филип. – Вон, солнце словно зависло над холмом, чтобы я успел прочитать письмо при его свете.
Он еще немного помешкал, но в нем уже проснулся привычно дерзкий Вандердекен. Юноша спокойно сломал печать с инициалами своего отца и прочел:
Катерине
Одному из тех печальных духов, коим суждено оплакивать злодеяния, творимые смертными, дозволили поведать мне, при каком единственном условии мою пагубную участь возможно изменить.
Если на палубу моего корабля попадет святая реликвия, на которой я принес свою роковую клятву, если я поцелую ее со всем надлежащим смирением и пролью хотя бы одну слезинку искреннего раскаяния на Святое Древо, тогда я упокоюсь с миром.
Как этого добиться, равно как и того, кому выпадет сия злополучная задача, я не ведаю. О Катерина, у нас есть сын… Нет-нет, не говори ему ничего обо мне. Молись за меня и прощай!
В. Вандердекен
– Верно, отец, – вскричал Филип, опускаясь на колени, – ты не напрасно писал эти строки! Позволь, я перечту их снова. Юноша поднял руку, но, хотя и мнилось ему, будто он продолжает держать письмо, никакого письма в пальцах не было. Он посмотрел на траву – может, выронил? – но письма не было и там. Оно исчезло. Неужто все привиделось? Но нет, он читал письмо, он помнил каждое слово! – Значит, так и тому и быть, отец! Мне предначертано тебя спасти, и я тебя спасу! Слушай меня, отец, пускай мы никогда не встречались! И вы внемлите, благословенные Небеса! Внемлите сыну, который вот на этой святой реликвии клянется, что спасет отца от его горькой участи – или погибнет. Этому он посвятит грядущие дни, а когда исполнит свой долг, то умрет в мире и покое. Небеса, вы отметили опрометчивую клятву моего отца. Ныне же внемлите его сыну, что клянется на том же распятии. И если я нарушу свое слово, то пусть постигшая меня кара будет страшнее и тягостнее отцовской. Таково мое слово, Небеса, и вашему милосердию вверяю я себя и своего отца, да простится мне моя дерзость! Филип бросился наземь ничком, припал губами к реликвии.
Солнце между тем закатилось, сумерки перетекли в ночь, и ночной мрак на время окутал все вокруг, а юноша оставался лежать на земле, чередуя молитвы и размышления. Но его отвлекли мужские голоса – несколько мужчин расположились на траве недалеко от того места, где прятался Филип. К разговору он не прислушивался, его вырвал из задумчивости сам звук голосов, и первой мыслью было поскорее вернуться домой, где можно сызнова все обдумать. Однако, пускай мужчины говорили негромко, очень скоро Филип поневоле стал прислушиваться, потому что вдруг кто-то упомянул минхеера Путса. Выяснилось, что эти люди – бывшие солдаты, уволенные со службы, и ночью они хотят напасть на дом коротышки-врача, у которого, как им было известно, водятся деньжата. – Лучше всего сделать по-моему, – сказал один, –
– Верно, отец, – вскричал Филип, опускаясь на колени, – ты не напрасно писал эти строки! Позволь, я перечту их снова. Юноша поднял руку, но, хотя и мнилось ему, будто он продолжает держать письмо, никакого письма в пальцах не было. Он посмотрел на траву – может, выронил? – но письма не было и там. Оно исчезло. Неужто все привиделось? Но нет, он читал письмо, он помнил каждое слово! – Значит, так и тому и быть, отец! Мне предначертано тебя спасти, и я тебя спасу! Слушай меня, отец, пускай мы никогда не встречались! И вы внемлите, благословенные Небеса! Внемлите сыну, который вот на этой святой реликвии клянется, что спасет отца от его горькой участи – или погибнет. Этому он посвятит грядущие дни, а когда исполнит свой долг, то умрет в мире и покое. Небеса, вы отметили опрометчивую клятву моего отца. Ныне же внемлите его сыну, что клянется на том же распятии. И если я нарушу свое слово, то пусть постигшая меня кара будет страшнее и тягостнее отцовской. Таково мое слово, Небеса, и вашему милосердию вверяю я себя и своего отца, да простится мне моя дерзость! Филип бросился наземь ничком, припал губами к реликвии.
Солнце между тем закатилось, сумерки перетекли в ночь, и ночной мрак на время окутал все вокруг, а юноша оставался лежать на земле, чередуя молитвы и размышления. Но его отвлекли мужские голоса – несколько мужчин расположились на траве недалеко от того места, где прятался Филип. К разговору он не прислушивался, его вырвал из задумчивости сам звук голосов, и первой мыслью было поскорее вернуться домой, где можно сызнова все обдумать. Однако, пускай мужчины говорили негромко, очень скоро Филип поневоле стал прислушиваться, потому что вдруг кто-то упомянул минхеера Путса. Выяснилось, что эти люди – бывшие солдаты, уволенные со службы, и ночью они хотят напасть на дом коротышки-врача, у которого, как им было известно, водятся деньжата. – Лучше всего сделать по-моему, – сказал один, –
Конец ознакомительного отрывка