Валерия Демина
Вареньщица
Каждый булыжник мостовой словно здоровался через подошву старых бот тётки Мары.
Она скинула с плеч пудовый короб, отдышалась. До рынка еще два квартала. И почему она продаёт варенье, а не выпечку?
– Потому что мои ватрушки – те же булыжники! – напомнила она себе сварливо.
Она никому не сказывала, как однажды мышь стащила с пылу-жару одну такую булку, да ночью вернула обратно.
А вот варенья тетке Маре удавались. В такие зимы особенно облепиховое хорошо шло. Скучали по теплому солнышку, искали его отблески в оранжевой сладости.
Город просыпался рано. Зимой настоящего рассвета можно и не дождаться, так что жизнь начиналась затемно. Петухи видели десятый сон, когда из печей засочился дым и деловые люди в штопаных овчинных тулупах потянулись к торговой площади.
Впрочем, когда варенщица дошла с коробом до своего прилавка, темнота уже отступала. Только день обещал быть неморозным и хмурым.
Тетка Мара обмела рукавом припорошенный снегом стол, подула на самые упрямые снежинки, застрявшие между грубых досок и неспешно выстроила в три ряда глиняные горшочки. Каждый заботливо развернула вперед биркой – даром что ли выводила на них пузатые ягоды угольком и сочным свекольным хвостиком.
Для покупателей еще было рановато, только суетились другие торговки и мелкие купцы. Сейчас все расставятся и начнется обсуждение самых горячих новостей – у кого сегодня больше обычного разнылся сустав и какой припаркой его надёжнее угомонить. В особо сложных случаях с поясницей весь рынок мог разделиться на два лагеря – одни подслушали советы модного "барского" лекаря, другие насмерть стояли за бабкины рецепты.
Вот и сейчас тетка заметила, что на соседнем еще полупустом ряду, чуть поодаль, собирается шумный кружок. Пока на рынке только "свои", можно и оставить товар на пару минут. Не теряя времени, но сохраняя достоинство, вареньщица устремилась к эпицентру.
Вопреки ожиданиям, кружок не вел дискуссий. С охами и ахами люди обступили рыжего молодого парня, сына молочника. Всеобщим вниманием завладела маленькая свирель в его крупных руках.
Морозная сонливость разом слетела с глаз тетушки, когда они остановились на гладком стволе инструмента, и сердце невольно дрогнуло.
– А ну-ка, еще раз давай, – подначивали меж тем парня другие торговки.
Тот с готовностью приложил свирель к губам. И вместе со звуками из другого конца внезапно посыпались цветы – тонкие, прозрачные, магические. Десятки маков, пионов, фиалок расцвели на морозе, опустились легкими перьями, коснулись снега и растаяли на нем без следа.
Люди замерли в восхищении, пока молодец не выдохся, потом снова шумно и разом принялись обсуждать диковинку.
– Твоя? – деланно-небрежно осведомилась тетка Мара.
– Не, нашел под прилавком. Все гадаем, кто обронил. Вряд ли наши такой магии обучены. Я хоть и могу молоко от скисания зачаровать, но что б такое…!
Магия в самом деле была тонкая, красивая. Она зачаровала от скисания всю толпу – обитатели рынка позабыли свои лавки, ежечасные заботы – и от мала до велика требовали снова и снова усыпать седую площадь волшебством забытого лета.
Хотя находка и принадлежала парню, от великого к себе внимания он сомлел и щедро позволил другим поиграть на чудо-свирели.
Кто “музыку умел”, у тех бутоны цвели крупнее и ярче. Плясовые мелодии родили полевые ромашки и клевер. Девушки, смеясь, затеяли танцы, подставляли руки под цветки, успевали даже подбросить их над собой, пока те не истлели.
Сердце тетки Мары снова подпрыгнуло, когда она дождалась своей очереди. “Кедровая” – отметил наметанный глаз помимо воли.
Ох, давно не касались ее руки маленьких отверстий! А ведь по праву считалась мастерицей играть. Потому и печь толком не научилась – больше музыка на уме была, а женихи и без того стройным сосновым лесом в очереди стояли за девушкой с легким нравом и быстрыми как дождь пальцами. Да только замужество было недолгим, уж сколько лет она вдова бездетная, для всех привычно – тетка Мара, вареньщица в сером платке… Кто помнит, что ей едва за тридцать?
Внезапным порывом она вдохнула и заиграла песню печали, а ноты трелей обратились белыми лилиями. И эти цветы не хотели таять быстро, лежали несколько минут на снегу. Можно было различить даже тонкий их аромат.
– Оно и верно, – вздохнула старушка с букетом мятных леденцов, – это только радость мимолетна…
И принялась раздавать сладости соседям, шмыгая и отмахиваясь от платы.
Никто не замечал, что утро было затянуто серой пеленой. Здесь, в молочном ряду старого рынка, блестели глаза и горели щеки.
– Нашлась, родимая! – вдруг ввалился в круг мальчишка лет восьми в шубейке и крепкой обуви, не в пример поприличнее многих.
Толпа сразу стихла, замолчала и свирель.
Мальчишка отдышался, подобрался к Маре.
– Отдадите? – спросил хмуро и с подозрением.
“Вот и наигралась” – подумала Мара и не глядя сунула свирель молочникову сыну.
– Он нашел.
Мальчишка