Читаем онлайн «Корсар» 2 cтраница

в голове. Он подошел к окну и приоткрыл драпировку.

За окном он увидал у своих ног японский садик. Настоящий японский садик, длиной в десять метров и шириной в пятнадцать, окруженный тремя высокими стенами, примыкавшими к дому. Здесь были горы и долины, леса и водопад, поток, пещеры и озеро — все это, разумеется, в миниатюре. Карликовые кедры, не выше колоса, которые одна Япония умеет выводить, крошечные вишневые деревья, стоявшие в цвету, как того требовало время года — было 15 апреля. Горы — маленькие насыпи, искусно загримированные под обрывистые скалы, а озеро — бокал с золотыми рыбками, для правдоподобности окруженный живописными берегами.

Фельз от изумления вытаращил глаза. Прежде всего в нем заговорил живописец:

— Неудивительно, что с такими садиками эти люди — настоящие мастера рисунка и красок — всегда склонны к чистой фантазии!

Он рассматривал сверху причудливые силуэты крошечных скал и крохотных деревьев. Но потом пожал плечами. Этот садик, разве он может идти в счет? Он даже казался совсем нереальным, ненастоящим — этот слишком маленький садик, отгороженный от внешнего мира, отгороженный от мира настоящего, живого, расцветавшего вокруг. Он был призраком, тенью былой Японии, уничтоженной, изгнанной по воле современных японцев…

А все-таки, если смотреть туда — за ограду, за окружающие поля, если окинуть взглядом склоны холма Аистов в их великолепном наряде зеленых камфарных деревьев и белоснежных вишневых со всеми храмами на вершинах холмов, всеми деревнями по их склонам и городом на берегу залива, городом темным и голубоватым, бесчисленные дома которого убегают вдоль берега вплоть до мягких очертаний последнего мыса, о! Тогда больше не подумаешь, что былая Япония уничтожена или изгнана… И город, и деревни, и храмы, и холмы — несут на себе несмываемую печать древности и остаются вечно до мельчайших подробностей похожими на какую-нибудь старинную картинку времен старых Шогунов, на какой-нибудь тщательно выписанный какемоно, где кисть давно умершего художника увековечила чудеса столицы Хойо или Ашикагов…

Фельз молча долго смотрел из окна, потом обернулся и взглянул на будуар. Контраст резал глаза. По ту и по эту сторону стояли лицом к лицу Азия, еще не побежденная, и Европа, завладевающая ею все больше и больше.

— Гм! — подумал Фельз. — Может быть, по-настоящему-то японской цивилизации грозят не солдаты Линевича и не флот Рождественского… А вот это… мирное нашествие… белая опасность…

Вдруг слабый голосок, певучий и странный, но нежный, на чистейшем французском языке без малейшего акцента прервал его размышления:

— О! Дорогой маэстро! Как мне совестно, что я так долго заставила вас дожидаться!..

Маркиза Иорисака вошла и протянула ему ручку для поцелуя.

II

Жан-Франсуа считал себя философом. Может быть, он и действительно был таковым, по крайней мере, постольку, поскольку может быть философом человек Запада. Так, например, во время своих скитаний по свету он без малейшего усилия перенимал обычаи, нравы и даже костюм той нации, среди которой находился. Сейчас, у дверей дома, он хотел снять обувь — согласно правилам японской вежливости. Но тут — в этом французском салоне, где звучала французская речь, — экзотика, по-видимому, была не в моде.

Поэтому Жан-Франсуа Фельз склонился к протянутой ручке совершенно так, как он сделал бы это в Париже, и поцеловал ее.

Потом своим быстрым и проницательным взглядом художника он окинул хозяйку дома.

На маркизе Иорисака было платье от Дусе, Калло или Ворта. Это сразу бросалось в глаза, потому что это платье, хотя и было хорошо сшито и шло маркизе, но было задумано, изобретено, выполнено европейцем, для европейской женщины и становилось на этой хрупкой, тоненькой японке чем-то вроде огромной золоченой рамы, в которую вставили крошечную акварель. Для довершения впечатления маркиза Иорисака была причесана вопреки всем традициям: ни глянцевитых пышных коков, ни широких прядей, обрамляющих все лицо, — только низкая прическа, волосы, уложенные на затылке. Так что головка, не увенчанная классическим эбеновым тюрбаном, казалась миниатюрной и круглой, точно кукольная.

Хорошенькая она?.. Фельз, художник, влюбленный в женскую красоту, задал себе этот вопрос не без страха. Хорошенькая, маркиза Иорисака?.. Европеец скорее нашел бы ее некрасивой: слишком узкие глаза, наискось подтянутые к вискам так, что напоминали две длинные косые щелки; слишком тоненькая шейка; слишком широкие скулы и бело-розовые щеки, напудренные и нарумяненные до невозможности. Но японцу маркиза Иорисака должна была казаться красавицей. Но и в Европе, и в Азии нельзя было не поддаться странному очарованию, которое исходило от нее.

Фельз поцеловал ручку, словно безделушку из слоновой кости, и, отказываясь сесть первым, возразил:

— Умоляю вас, не извиняйтесь. У меня даже не хватило времени как следует полюбоваться вашим салоном и садом…