Читаем онлайн «По Северо-Западу России. Том I. По северу России» 3 cтраница

нужное тогда же уничтожить их. Что на них было написано — неизвестно. Под голубым куполом собора бронза и медь памятников выдаются особенно ярко. Против алтаря помещены крупные медальоны императоров Петра I, Александра 1 и Павла I. Памятник офицерам Ростовского гренадерского полка, шефом которого Аракчеев состоял с 1808 г., поставлен у южной стены собора. на нем изображены воинские доспехи и написаны имена офицеров, убитых в сражениях 1812 — 1814 гг.; над именами их надпись:

Тут же хранятся старые изорванные знамена Ростовского полка; здесь также можно видеть и известный образ в Алексеевском приделе с характерным выбором святых: Андрей, Алексей, Петр и Анастасия, над которыми в облаках парит апостол Павел, держащий в левой руке портрет императора Павла I в мундире гатчинских войск. В ризнице хранится портрет архимандрита Фотия, черты лица которого так же мало привлекательны, как аракчеевские, и как бы родственны им по выражению. Все это, вместе взятое, — целая эпопея, в значительной степени тяжелая, грустная. С 1825 г. грузинский Андреевский собор пользуется единственным в Россия отличием: в нем, в память предания о посещении этой местности св. ап. Андреем, разрешено совершать литургию в храмовой праздник, в воскресные и торжественные дни «при отверстых царских вратах», кроме того времени, когда совершается освящение св. даров.

В храме хранятся и французские знамена, присутствие которых объясняют так: по воле графа Аракчеева, после каждой литургии по нем должна совершаться панихида. Для этого он еще при жизни приготовил на поминальный столик чехол, по бокам которого пришиты десять знамен, отнятых у французов в 1812 году; четыре из них — наполеоновской гвардии; на столик устроено особое покрывало с четырьмя штандартами итальянских войск Наполеона (с одноглавым орлом, имеющим железную корону на груди).

При взгляде на большие сооружения Грузина, невольно вспоминается, как покойному его владельцу, графу Аракчееву, хотелось, во что бы то ни стало, оживить, населить его. Граф, как сообщают его современники, не терпел между своими крепостными холостых и вдовых. Ежегодно, к 1-му января ему представляли списки девушек, он делал смотрины и назначал свадьбы.

Аракчеев умер всего только шестьдесят лет тому назад, а между тем даже внешность его и выражение лица для нас уже неясны, как бы подернуты туманом. Не много еще в живых людей, видевших лично графа; сохранились также его портреты, и, тем не менее, даже печатные сведения о его внешности противоречат одно другому: «Русская Старина» объясняет, что он был очень некрасив и говорил гнусливо, а «Древняя и Новая Россия» называет его даже красивым.

Сам себя Аракчеев называл «настоятелем Грузинской обители». Это насмешка, конечно, если вспомнить существующий в Грузинском парке остров Мелиссино^[2]. Надо заметить, впрочем, что Аракчеев, всегда сумрачный, иногда смеялся, но тогда это выходило зло, обидно, грубо. Есть основание полагать, что далеким родоначальником Аракчеевых был татарин, и, глядя на портрет графа, это допустить нетрудно. «Не было ли в самой природе Аракчеева, — говорит один из исследователей: — той летаргии равнодушия к общему благу, близкой к фатализму, которой по преимуществу заражены люди государственные на Востоке»? «Я учился по Часослову — говорит граф — читать по Псалтырю за упокой родителей». Но и это неправда: великое слово «родители» звучало для него как-то особенно. В письмах его к матери, которая его боготворила, множество нежных слов, но когда она, предчувствуя близость кончины, звала его в недалекие Курганы, он не приехал ни при жизни её, ни на похороны; позднее ссылал он в Курганы провинившихся крестьян.

Для построек в Грузине, как известно, были снесены с мест целые деревни, уничтожены леса; при этом не были оставлены в покое даже кладбища. «Надо строить и строить, — писал граф Аракчеев Бухмейеру: — ибо строения после нашей смерти некоторое хотя время напоминают о нас; а без того со смертью нашей и самое имя наше пропадет». И Аракчеев, действительно, много строил и хотел, чтобы все им построенное напоминало о нем: от надписей на домах и стенах пестрит в глазах. На амбаре, между прочим, читаются слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». На другом здании: «без лести предан!».^[3] Злые языки немного переиначили эту надпись, изменив только две буквы; на третьем памятнике читается ужасное, мстительное слово тому, кто дерзнет коснуться этого памятника: сбудь проклят тот, кто...» и т. д., — и это проклятие слышится из-за могилы! И зачем так страстно хотелось графу жить хотя бы в строениях и надписях? Отчего так удивительно ясно понимал он, что исчезнет, непременно исчезнет, из памяти потомства? Недоверчивый, подозрительный, он даже в этом случае прибегал к