Читаем онлайн «Дежурство доктора Тшинецкого» 3 cтраница
- 12345 . . . последняя (9) »
направил лицо с закрытыми глазами в сторону женщины. Она видела его лоб, темный от загара, впалые виски, тонкие дрожащие веки и ладонь, держащую никелированную воронку стетоскопа. На предплечье из-под белого рукава выглядывала синяя татуировка: пятизначный номер.
Он открыл глаза, заморгал, как ослепший.
— Что-то не так, да, господин доктор?
— Ну что вы, все прекрасно, прекрасно, — повторил он и, зная, что голосом владеет лучше, чем лицом, быстро отвернулся.
— Вы очень хотите иметь ребенка? — спросил он и сразу же понял, что этого не нужно было говорить.
Она приподнялась на руках, пронзительно глядя на него, вдруг резко постарела.
— Ну, это я так спросил, — буркнул он и вышел из бокса.
— Сестра ее смотрела? — Да… устье открыто на пятачок. — Попрошу подготовить плазму крови, и чтобы были наготове лекарства. Сестра в курсе? Кофеин есть? Эрготамин? Строфантин? — Строфантина нет… — Так позаботьтесь, чтобы был. Ну, я пойду наверх. В случае чего, пусть сестра звонит… — Господин доктор… — Что? — Нужно ее подготовить, что ребенок может… — Вы сдурели! — крикнул он так резко, что сам устыдился. — Прошу ничего не говорить; все будет хорошо, сердце не такое плохое. Он выбежал. В его обязанности входил надзор за студентами, отрабатывающими стаж в клинике. Уже в коридоре четвертого этажа он услышал шум голосов. Когда вошел в палату, увидел взъерошенные головы в облаке табачного дыма. На ближайшей кровати сидел Смутек, бывший воспитанник монахов-доминиканцев, высокий, худой, со светло-розовым лицом, украшенным золотой шевелюрой. Он любил водку, и коллеги подпаивали его, чтобы, захмелев, он выбалтывал своим высоким голоском секреты носителей обета безбрачия. Называли его жрецом акушерства или ксендзом-недоноском. Другой студент умывался, фыркая, под краном. Третий, Абаковский, ходил большими шагами. Из руки в руку он перебрасывал стакан кофе, просвечивавший на солнце вишневым цветом. При его виде у Стефана окончательно испортилось настроение. Он не переносил этого упитанного шатена с его бессмысленными шуточками. Абаковский держался чрезмерно просто, носил пиджак из домотканого сукна в клеточку, шляпу с узкими полями и массивные серебряные запонки в жестких манжетах. Когда он не шутил (после каждой остроты пронзительно хохотал, словно токующий глухарь, утрачивая зрение и слух), то не говорил, а изрекал истины, независимо от того, шла ли речь о том, как погладить носки, или о судьбах Польши. По любому вопросу он имел уже готовое суждение, столь неизменное, словно он с ним на свет появился. Это был глупец, но не слабовыраженный, а категорический эрудит-кретин. Стефан с ужасом думал, сколько пациентов погубит эта его железобетонная самоуверенность. Наивысшие достижения человеческой мысли и законченное тупоумие покоились в его голове рядом, как музейные экспонаты под стеклом. Когда Стефан вошел, Абаковский как раз заканчивал речь: — …а на первый курс приняли законченных хамов. Увидев Тшинецкого, он с полным присутствием духа продолжил: — Ну валяй, Смутнистый. Что там было с попадьей? Слуга господина доктора. Стефан застыл в центре палаты. Он знал, что его еще не раскусили. Слышали, что он был в лагере. Некоторые называли его красным. — О чем рассуждаете, коллеги? — спросил он. — Каждый рассказывает о своей первой любви, — слащаво улыбнулся Абаковский. — Это необходимо акушерам, правда, господин доктор? Он мило смотрел на Стефана, которого смутило такое нахальство. — А может, споем? Сидела на липе… — затянул третий медик, высовывая голову из мохнатого полотенца. — Пойте, господа, но тихо, потому что окна открыты, — сказал Стефан и повернулся к дверям. — Только не слишком вульгарно, — бросил он с порога. В первой палате рожала семнадцатилетняя девушка, которая сама явилась утром в клинику, смеясь, что немедленно родит. Когда пришли первые схватки, смеяться перестала, а когда схватило серьезно, три сестры и Стефан еле смогли удержать ее на кровати. В родильной палате верховодила госпожа Сивик, небольшая, энергичная, в обтягивающем белом халате, темноволосая и темноглазая, с пушком над губой. С виду беспечная и рассеянная, свои достоинства она проявляла лишь в критические минуты. Тогда она принимала командование не только над сестрами, но иногда и над растерявшимся врачом, действуя так искусно, что даже самые раздражительные не чувствовали себя обиженными. На сей раз в этом не было необходимости, потому что Стефан, у которого от визита к медикам осталось неясное чувство злости, всем телом навалился на вырывающуюся девушку, а когда она попыталась укусить его за руку, так рявкнул на нее, что она расплакалась. Госпожа Сивик молниеносным взглядом проверила, как ведут себя ее хорошо вымуштрованные помощницы, стоявшие на своих местах, и поощрительно, одними уголками губ, улыбнулась Стефану. Девушка перестала кричать, благодаря чему сила потуг
— Сестра ее смотрела? — Да… устье открыто на пятачок. — Попрошу подготовить плазму крови, и чтобы были наготове лекарства. Сестра в курсе? Кофеин есть? Эрготамин? Строфантин? — Строфантина нет… — Так позаботьтесь, чтобы был. Ну, я пойду наверх. В случае чего, пусть сестра звонит… — Господин доктор… — Что? — Нужно ее подготовить, что ребенок может… — Вы сдурели! — крикнул он так резко, что сам устыдился. — Прошу ничего не говорить; все будет хорошо, сердце не такое плохое. Он выбежал. В его обязанности входил надзор за студентами, отрабатывающими стаж в клинике. Уже в коридоре четвертого этажа он услышал шум голосов. Когда вошел в палату, увидел взъерошенные головы в облаке табачного дыма. На ближайшей кровати сидел Смутек, бывший воспитанник монахов-доминиканцев, высокий, худой, со светло-розовым лицом, украшенным золотой шевелюрой. Он любил водку, и коллеги подпаивали его, чтобы, захмелев, он выбалтывал своим высоким голоском секреты носителей обета безбрачия. Называли его жрецом акушерства или ксендзом-недоноском. Другой студент умывался, фыркая, под краном. Третий, Абаковский, ходил большими шагами. Из руки в руку он перебрасывал стакан кофе, просвечивавший на солнце вишневым цветом. При его виде у Стефана окончательно испортилось настроение. Он не переносил этого упитанного шатена с его бессмысленными шуточками. Абаковский держался чрезмерно просто, носил пиджак из домотканого сукна в клеточку, шляпу с узкими полями и массивные серебряные запонки в жестких манжетах. Когда он не шутил (после каждой остроты пронзительно хохотал, словно токующий глухарь, утрачивая зрение и слух), то не говорил, а изрекал истины, независимо от того, шла ли речь о том, как погладить носки, или о судьбах Польши. По любому вопросу он имел уже готовое суждение, столь неизменное, словно он с ним на свет появился. Это был глупец, но не слабовыраженный, а категорический эрудит-кретин. Стефан с ужасом думал, сколько пациентов погубит эта его железобетонная самоуверенность. Наивысшие достижения человеческой мысли и законченное тупоумие покоились в его голове рядом, как музейные экспонаты под стеклом. Когда Стефан вошел, Абаковский как раз заканчивал речь: — …а на первый курс приняли законченных хамов. Увидев Тшинецкого, он с полным присутствием духа продолжил: — Ну валяй, Смутнистый. Что там было с попадьей? Слуга господина доктора. Стефан застыл в центре палаты. Он знал, что его еще не раскусили. Слышали, что он был в лагере. Некоторые называли его красным. — О чем рассуждаете, коллеги? — спросил он. — Каждый рассказывает о своей первой любви, — слащаво улыбнулся Абаковский. — Это необходимо акушерам, правда, господин доктор? Он мило смотрел на Стефана, которого смутило такое нахальство. — А может, споем? Сидела на липе… — затянул третий медик, высовывая голову из мохнатого полотенца. — Пойте, господа, но тихо, потому что окна открыты, — сказал Стефан и повернулся к дверям. — Только не слишком вульгарно, — бросил он с порога. В первой палате рожала семнадцатилетняя девушка, которая сама явилась утром в клинику, смеясь, что немедленно родит. Когда пришли первые схватки, смеяться перестала, а когда схватило серьезно, три сестры и Стефан еле смогли удержать ее на кровати. В родильной палате верховодила госпожа Сивик, небольшая, энергичная, в обтягивающем белом халате, темноволосая и темноглазая, с пушком над губой. С виду беспечная и рассеянная, свои достоинства она проявляла лишь в критические минуты. Тогда она принимала командование не только над сестрами, но иногда и над растерявшимся врачом, действуя так искусно, что даже самые раздражительные не чувствовали себя обиженными. На сей раз в этом не было необходимости, потому что Стефан, у которого от визита к медикам осталось неясное чувство злости, всем телом навалился на вырывающуюся девушку, а когда она попыталась укусить его за руку, так рявкнул на нее, что она расплакалась. Госпожа Сивик молниеносным взглядом проверила, как ведут себя ее хорошо вымуштрованные помощницы, стоявшие на своих местах, и поощрительно, одними уголками губ, улыбнулась Стефану. Девушка перестала кричать, благодаря чему сила потуг
- 12345 . . . последняя (9) »