РуЛиб - онлайн библиотека > Панфилов Василий > Исторические приключения > Чужой среди своих 2 > страница 13
Читаем онлайн «Чужой среди своих 2» 13 cтраница
Кар-р!
Перепуганные и всполошенные, деревенские собаки впали в совершеннейшую истерику, захлёбываясь и давясь уже даже не лаем, а воем!
— Правление… — это уже на грани слышимости, — страда в разгаре, а ты людей с работы…
— Участкового…
— Кагэбэ! На опыты!
— Дела-а… — только и сказала мама, вслушиваясь, как крики, карканье и лай удаляются прочь. — Да… дела, — апатично отзеркалил я, с опасливым недоумением вертя в руках нож. Когда это я… а, да… картинки только что произошедших событий ярко всплыли перед глазами, да так, что до озноба! Толпа эта чёртова… да и сам я, размахивающий ножом и готовый убивать, это… Не хотелось бы повторения, ни в коем разе! Положив нож на окно, с кряхтеньем поднял стол. Болит, внезапно, всё… — Как ты? — интересуюсь у мамы. — Да… — та неопределённо дёргает плечом, но добавляет всё-таки: — Он не так уж сильно толкнул меня, просто спина… упала неудачно. Я девчонкой ещё, в войну, на стройке спину повредила, и вот, аукается иногда. Киваю, прикусив губу, и остро жалею, что тогда, ногой вдогонку, слабо приложил багровомордого по голове. Не так уж сильно толкнул… с-сука! Мама тем временем, забыв обо всём, присела неловко, осторожно гладя осколок фарфоровой чашки, и слёзы — кап, кап… Сердце рвануло ноющей болью… Для меня разбитые чашки — просто память о дедушке, которого я никогда не видел, а для мамы осколки её прошлого, и теперь — буквально. Она, тем временем, принялась очень бережно поднимать осколки, заворачивая их в бумагу, и видеть это — ну совершенно непереносимо! Прерывисто вздохнув, заморгал часто, но помогло слабо, и, развернувшись, я пошёл было во времянку. Ах да, нож… забрав его, снова недоумённо повертел в руках. Я, и… нет, учили, хотя и не слишком всерьёз, а так — для понимания, что вообще можно сделать против человека, вооружённого ножом. Но вообще, сколько раз у меня возникали конфликты там, ни разу, вот ни единого, не возникало даже мысли применить его. Да даже просто вытащить и обозначить… Размышляя над тем, стал ли я более взрывным и резким в новом теле, или сыграла ситуация, показавшаяся совершенно безвыходной, я прошёл-таки во времянку и там очень тщательно помыл нож, а затем и протёр от отпечатков пальцев. На всякий случай! Машинально потерев ноющее горло, зашипел от боли и подошёл к облупившемуся, сильно облезшему зеркалу от хозяйских щедрот, висящему на тронутом ржавчиной гвоздике. — Неплохо так… — протянул я, разглядывая ссадины, и кровоподтёки, начавшие наливаться багровым. Кое-где проступила кровь и я, вспомнив грязные лапищи душителя, брезгливо поморщился. — Протереть бы! Где же… а, вот! — Пшикнув пару раз отцовским одеколоном, протёр старым, но чистеньким полотенцем, морщась от боли, а потом долго смотрел на ткань, на которой отчётливо выделялись следы крови. — Намазать бы чем… — я задумался, припоминая, в каком чемоданчике у нас аптечка, — хотя… к чёрту! Решив оставить как есть, если вдруг придётся обращаться в травматологию, отшвырнул полотенце и вышел на улицу. Мама, ползая на коленях, всё ещё собирает осколочки… и подумав секунду, я присоединился к ней, потому то какая ни есть, а память…
Собрав, кажется, мельчайшие осколки, мы навели порядок и уселись, не зная, чем себя занять. Состояние… странное, и это мягко говоря. Что делать, куда идти… понятно только, что идти надо, потому что оставаться здесь, после всего, что произошло, это… не то чтобы глупость, а что-то вообще за гранью! С другой стороны — отец… Несмотря ни на что, у меня теплится надежда, что это какая-то ошибка, что он вернётся… Вот только куда?! — Ой, бедный… — мама только сейчас заметила состояние моего горла, — сейчас я… Она подскочила было, но я мягко остановил её, поймав за руку. — Я уже обработал! — Да кремом намазать! — всплеснула та руками, — С ним через два дня следов не останется! — Вот именно… — надавил я голосом. — А… ну да, — она медленно опустилась на табурет, — действительно… Сильно болит? — Да… — машинально трогаю горло, — пока не очень. — Не очень, — усмехнулась она, — вот вечно ты… — Есть в кого! — парирую я, усмехаясь. — Туше, — признала мама, и тут же, безе перехода: — В горле что-то пересохло! — Чаю? — отозвался я, и, не дожидаясь ответа, встал и принёс металлические эмалированные кружки. У нас есть ещё нормальные чашки, но именно сейчас, кажется, их доставать неуместно.
Мы пили чай и разговаривали о пустяках, а в это время рушились наши судьбы[8]… Улыбаясь, она едва ли не ностальгически рассказывала, как во время войны работала на стройке, а я, пытаясь уложить в голове совсем ещё девчонку, которая выполняла взрослую норму и считала удачей то, что у неё вообще есть работа и место в бараке, всё отчетливей представлял то страшное время… … до озноба! Не знаю, смог бы я там… Разговор наш перебило громогласное покашливание у калитки, потом кто-то
— Дела-а… — только и сказала мама, вслушиваясь, как крики, карканье и лай удаляются прочь. — Да… дела, — апатично отзеркалил я, с опасливым недоумением вертя в руках нож. Когда это я… а, да… картинки только что произошедших событий ярко всплыли перед глазами, да так, что до озноба! Толпа эта чёртова… да и сам я, размахивающий ножом и готовый убивать, это… Не хотелось бы повторения, ни в коем разе! Положив нож на окно, с кряхтеньем поднял стол. Болит, внезапно, всё… — Как ты? — интересуюсь у мамы. — Да… — та неопределённо дёргает плечом, но добавляет всё-таки: — Он не так уж сильно толкнул меня, просто спина… упала неудачно. Я девчонкой ещё, в войну, на стройке спину повредила, и вот, аукается иногда. Киваю, прикусив губу, и остро жалею, что тогда, ногой вдогонку, слабо приложил багровомордого по голове. Не так уж сильно толкнул… с-сука! Мама тем временем, забыв обо всём, присела неловко, осторожно гладя осколок фарфоровой чашки, и слёзы — кап, кап… Сердце рвануло ноющей болью… Для меня разбитые чашки — просто память о дедушке, которого я никогда не видел, а для мамы осколки её прошлого, и теперь — буквально. Она, тем временем, принялась очень бережно поднимать осколки, заворачивая их в бумагу, и видеть это — ну совершенно непереносимо! Прерывисто вздохнув, заморгал часто, но помогло слабо, и, развернувшись, я пошёл было во времянку. Ах да, нож… забрав его, снова недоумённо повертел в руках. Я, и… нет, учили, хотя и не слишком всерьёз, а так — для понимания, что вообще можно сделать против человека, вооружённого ножом. Но вообще, сколько раз у меня возникали конфликты там, ни разу, вот ни единого, не возникало даже мысли применить его. Да даже просто вытащить и обозначить… Размышляя над тем, стал ли я более взрывным и резким в новом теле, или сыграла ситуация, показавшаяся совершенно безвыходной, я прошёл-таки во времянку и там очень тщательно помыл нож, а затем и протёр от отпечатков пальцев. На всякий случай! Машинально потерев ноющее горло, зашипел от боли и подошёл к облупившемуся, сильно облезшему зеркалу от хозяйских щедрот, висящему на тронутом ржавчиной гвоздике. — Неплохо так… — протянул я, разглядывая ссадины, и кровоподтёки, начавшие наливаться багровым. Кое-где проступила кровь и я, вспомнив грязные лапищи душителя, брезгливо поморщился. — Протереть бы! Где же… а, вот! — Пшикнув пару раз отцовским одеколоном, протёр старым, но чистеньким полотенцем, морщась от боли, а потом долго смотрел на ткань, на которой отчётливо выделялись следы крови. — Намазать бы чем… — я задумался, припоминая, в каком чемоданчике у нас аптечка, — хотя… к чёрту! Решив оставить как есть, если вдруг придётся обращаться в травматологию, отшвырнул полотенце и вышел на улицу. Мама, ползая на коленях, всё ещё собирает осколочки… и подумав секунду, я присоединился к ней, потому то какая ни есть, а память…
Собрав, кажется, мельчайшие осколки, мы навели порядок и уселись, не зная, чем себя занять. Состояние… странное, и это мягко говоря. Что делать, куда идти… понятно только, что идти надо, потому что оставаться здесь, после всего, что произошло, это… не то чтобы глупость, а что-то вообще за гранью! С другой стороны — отец… Несмотря ни на что, у меня теплится надежда, что это какая-то ошибка, что он вернётся… Вот только куда?! — Ой, бедный… — мама только сейчас заметила состояние моего горла, — сейчас я… Она подскочила было, но я мягко остановил её, поймав за руку. — Я уже обработал! — Да кремом намазать! — всплеснула та руками, — С ним через два дня следов не останется! — Вот именно… — надавил я голосом. — А… ну да, — она медленно опустилась на табурет, — действительно… Сильно болит? — Да… — машинально трогаю горло, — пока не очень. — Не очень, — усмехнулась она, — вот вечно ты… — Есть в кого! — парирую я, усмехаясь. — Туше, — признала мама, и тут же, безе перехода: — В горле что-то пересохло! — Чаю? — отозвался я, и, не дожидаясь ответа, встал и принёс металлические эмалированные кружки. У нас есть ещё нормальные чашки, но именно сейчас, кажется, их доставать неуместно.
Мы пили чай и разговаривали о пустяках, а в это время рушились наши судьбы[8]… Улыбаясь, она едва ли не ностальгически рассказывала, как во время войны работала на стройке, а я, пытаясь уложить в голове совсем ещё девчонку, которая выполняла взрослую норму и считала удачей то, что у неё вообще есть работа и место в бараке, всё отчетливей представлял то страшное время… … до озноба! Не знаю, смог бы я там… Разговор наш перебило громогласное покашливание у калитки, потом кто-то
Конец ознакомительного отрывка