Читаем онлайн «Предчувствие смуты» 2 cтраница

Кучма объявил: «Колгоспы збанкрутилы, розбырайте майно»…

Вернувшись с собрания, Андрей Данилович похвалил соседа:

— А Леха-то, пожалуй, прав. Без колхоза мы никто — мякина. Кому вздумается, тот нас и развеет по ветру. В колхозе мы были, как пальцы в кулаке: способному давали дорогу в жизнь, хилого не позволяли обидеть. Каждый видел свое будущее не темным, как осенняя ночь, а светлым, как солнечное утро.

— Но ты же Леху не поддержал? — по привычке упрекнула жена.

— А как? — огрызнулся Андрей Данилович, подергивая седыми усами. — Как, скажи мне, мог я его поддержать? Пунтус, при случае, может и припомнить. Мстительный, зараза, как и его дед. Помнишь, дед Роман, маленький, плюгавенький, а сучковатой палкой тебе грозился: «Не зобижай, учителька, моих внучат! А то Алешка не посмотрит, что ты баба…» И Алексей Романович грозился тебя, депутата, выпороть. Помнишь? Тогда боялись пожаловаться, а теперь и подавно. Вся власть у этих, как их теперь, у крутых. И вообще, сколько мы живем в Сиротине, столько и воюем с Пунтусами. До революции — из-за земли. После революции — тоже из-за земли. Немножко примирил колхоз. Земля стала вроде общая. Перевышки вышли на поле работать, а Пунтусы по привычке полезли в начальство. До революции пролезали в старосты, при новой власти — во всякие председатели. Один даже, помнишь, Гришка-кугут, пробился в облисполком, каким-то отделом заведовал. Потом был прокурором в соседнем районе…

Андрей Данилович вспоминал, как Пунтусы бахвалились своими заслугами (а заслуги были!), и вдруг улыбнулся, как улыбается победитель.

— Ломали нас, Перевышек, да не сломали. Не стали мы шавками. Я без сожаленья с колхозом расстался, думал, расстанусь и с Пунтусами. А они хапнули все лучшее и опять над нами коршуньем поганым… Ломают нас поджогами…

Дав мужу высказаться, Клавдия Петровна, уже слышавшая подобные рассуждения, спросила прямо:

— И что ты предлагаешь?

— Ума не приложу. Может, наши дети нам подскажут?

— У Пунтуса, Андрюша, тоже дети. Вот и пойдет стенка на стенку. Опять, как в ту Гражданскую, польется кровь.

— И все же… — стоял на своем Андрей Данилович, — надо спросить наших детей. Душа моя чует: это его дети пускают нам красного петуха.

— Может, и его, — неохотно соглашалась жена. — На них, Андрюша, не пожалуешься, ты же сам говоришь, крутые. Могут и покалечить. Им-то что, у них — деньги, а деньгами, если они весомые, бьют и даже убивают.

Клавдия Петровна умела подзадоривать мужа и умела его попридержать. Но высказаться давала: многословием человек разряжается, становится мягче, не так опасен, с ножом не бросится на обидчика, подумает о последствиях.

Мужчины-степняки — народ особый, сдержанный, но часто безрассудный: попробуй их кровно обидеть — и обида отзовется местью. Отзовется не сразу, быть может, через годы. Как вешние воды сметают плотины, так и наслоенные обиды сметают обидчиков, даже если они — опора власти. Взрывная сила копится с детства. Слушая разговоры взрослых, дети воспринимают их боли и радости подсознательно, растут-вырастают, и в их душах дают всходы первые зерна гнева. А там — как жизнь покажет…

По своей учительской привычке Клавдия Петровна рассуждала трезво, придерживалась правила, что ребенку на старте его жизни закладывают в голову основы житейской науки не школа и не государство, а родители — отец с матерью, они намечают ему путь на будущее. Куда этот путь заведет их потом, будет зависеть от поводырей-правителей. Плохо, что умные и мудрые люди не стремятся в правители. Обычно в начальники рвется тот, кто понахрапистей; поводыри, как правило, умом не блещут, зато какие сноровистые! Встанешь на их пути — сшибут.

Это Клавдия Петровна знала не из книжек…

У Алексея Романовича Пунтуса три сына и две дочки. Всех его детей учила она добру и грамоте. Дочки — двадцатилетняя Юля и восемнадцатилетняя Оля — копии мамы. Как лебеди на пруду — чистенькие, ухоженные, обе мечтали о красивой любви, с упоением читали женские романы.

Девочки были в учебе прилежны, в драках не участвовали, не курили травку. Будучи подростком, Юля однажды закурила — для интереса («пацаны курят, а я что — хуже?»). Тогда досталось от матери — била по рукам хлыстом, приговаривая: «Не бери в руки гадость. Не бери. Прокуренных замуж не берут».

Зато мальчики — что широкий в кости калмыковатый Клим, что крупный, как бугай-производитель, Илья, что под стать ему смуглый до черноты толстогубый Юрик — первые на селе драчуны, но ленивые в учебе. Исключением, пожалуй, был добродушный Юрик. Зато все хлопцы ладные, крепко сбитые, рослые, нисколько не похожие на отца семейства. Тот и в молодости был толстый, словно перекормленный, а к старости превратился в глыбу мяса. Тучность не мешала ему быть образцовым руководителем колхоза. И в учебе он преуспевал. Не пошли дети в отца семейства.

Хуже всех учился Илья, но почему-то любил его отец, защищал всячески даже от взрослых. За каждую двойку, поставленную