Читаем онлайн «Сон в зимнюю ночь»

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович Сон в зимнюю ночь Фантазия.

Мне ужасно хотелось бы разсказать все по порядку, но это оказывается невозможным, потому что вся моя жизнь есть сплошной безпорядок, а затем -- пришлось бы начать с Адама, т.-е. с дедушки Степана Тимоѳеевича фон-Шмидта-Овчины. Получается с перваго раза какая-то наглядная несообразность: дедушка был коренной русак; достаточно сказать, что он целовал крест всем самозванцам, а у третьяго, тушинскаго вора, чуть-чуть не сделал самой блестящей карьеры, и вдруг такая нелепая немецко-русская фамилия, точно у какой-нибудь актрисы. Нужно сказать, что полностью эта фамилия писалась еще страннее: фон-Шмидт-Овчина-Мирза, но дедушка собственноручно выскоблил последнюю приставку, потому что после Бориса Годунова татарское происхождение сделалось неудобным.

Еще одно маленькое отступление. Я убежден, что в каждой фамилии скрыта таинственно судьба каждаго человека, а в моей фамилии, мне кажется, заключены самим роком соответствующия ей несообразности: вместо земли -- песок и глина, вместо реки -- непроходимыя болота, вместо леса -- какой-то подлый кустарник и т. п. Я не буду тревожить длиннаго ряда предков, благодаря любезности которых я унаследовал фамилию тушинскаго дедушки -- были тут и немилостивые царские пристава добраго московскаго времени, и петровский обер-фискал. и лейб компанцы -- сразу два, и шут при дворе Анны Ивановны, и мартинист славной екатерининской эпохи, и сподвижник Аракчеева и т. д., и т. д. Результатом этого сложнаго фамильнаго процесса было то, что я ношу фамилию фон-Шмидта-Овчины, к которой точно приклеены две тысячи десятин земли в Рязанской губернии. В сущности, это даже не земля, а чорт знает что такое -- песок, глина, болото, кочкарник. Конечно, я ввел у себя усовершенствованные способы обработки всей этой благодати и достиг известных результатов, но -- увы!-- когда урожай -- цены ниже производства, а когда цены высокия -- у меня нет хлеба. Вот и извольте тут выворачиваться...

Позвольте, я уклонился опять в сторону, а дело совсем не в этом. События последняго времени неслись с такой быстротой, что у меня немножко кружится голова. И есть от чего закружиться, когда вы узнаете все по порядку. Ведь в самом безпорядке, если он настойчиво преследует вас, есть уже свой порядок.

Итак, перехожу к деду.

Я сидел в ресторане Доминика. Это было что-то в роде службы,-- я точно создан был именно для того, чтобы сидеть у Доминика. Таких "доминиканцев" -- легион. Я сидел, прихлебывал пиво и как будто чего-то ожидал. Ждать -- это последнее, что остается человеку, у котораго ничего за душой нет, кроме песку и болота, да и то заложенных в банке. Я уже выучил всех настоящих "доминиканцев" -- знал в лицо, знал профессию каждаго и привычки, и меня все знали, как знают друт друга лошади, когда оне живут долго в одном стойле. В числе этих "доминиканцев" оставались неизвестными для меня какой-то таинственный старичок, еще бодрый и удивительно гладко выбритый, с каким-то таинственным свертком под мышкой, и его неизменный спутник, высокий, подержанный, с моноклем в левом глазу и слащавой манерностью дамскаго льва в отставке. Даже прислуга не знала их фамилий.

-- А кто их знает, кто они такие,-- равнодушно отвечал мне доминиканский услужающий татарин.-- Просто, господа... Старичок-то,-- видите у него сверток?-- ну, он, значит, изобрел гигиенический корсет для молодых девиц и вот три года показывает его всем. Буфетчику предлагал купить привилегию, а буфетчик-то холостой, ну, и не сошлись... А высокий-то -- из воздухоплавателей будет.

-- Гм... да. Та-ак.

-- А в деньгах у них большое умаление, -- прибавил татарин уже pro domo sua.-- Все норовят стоя закусывать, чтобы гривенника услужающему не заплатить.

Таинственный старичок с гигиеническим корсетом тоже присматривался ко мне и наконец первый подошел:

-- Господин фон-Шмидт-Овчина?-- вкрадчиво и с какою-то необыкновенно мягкой любезностью проговорил он.-- Давно хотел познакомиться с вами, но все не решался... А фамилия мне хорошо известна по отчетам Дворянскаго банка.

Последнее примечание можно было и по делать, а потому я довольно сухо ответил:

-- Извините, не имею чести вас знать.

Старичок огляделся кругом, подсел к моему столику и с грустью проговорил:

-- А вот и знаете и даже очень... знаете. Небось, еще в школе учили про Павла Иваныча Чичикова?

-- Павел Иваныч? Неужели это вы?!-- невольно крикнул я, вскакивая и протягивая обе руки.

-- Тс!..

Старичок еще раз оглянулся и уже шопотом проговорил:

-- Я-с... да. Вы думали, что я давно умер? Вот господин Гоголь действительно умер, а я продолжаю коловращаться в сей юдоли плача. И сколько я претерпел в жизни до господина Гоголя включительно... Михаил Васильевич, подойди, голубчик, к нам,-- прибавил он громко, обращаясь к своему спутнику, в картинной позе доедавшему пирожок с говядиной.-- Имею честь представить моего друга, тоже претерпевшаго достаточно