Читаем онлайн «Когда идет дождь…» 2 cтраница
- 1234 . . . последняя (51) »
— Поступила 17 января 1992 года. Знаете? — Она отрывается от записи и щурит глаза на лампу — той, что сейчас оперируют 24 года. Она с 1967-го. Там — внизу, в коридоре ее муж. Я видела. бледный весь… Такой — очки, нос…
— Может быть.
Рассеянно отвечает полненькая. У них с дежурным врачом поединок взглядов и невнятных, со всплеском тихого смеха, коротких фраз… В воздухе повисает что-то вялое и почти осязаемое.
— Так это Шевчук, малышка. Тоже мне — очки, нос — ухмыляется дежурный. "Не стреляй!" — это ж он. Ты даты везде проставила? Ну спасибо и на этом. Помогла.
Веснушчатая откладывает в сторону больничные карты и, чтоб не мешать тем двоим, встает из-за стола и нехотя идет к двери мимо кушетки, на которой так бы отлично сейчас вздремнуть…
В коридоре пустынно и тревожная тишина. Сонный мозг ловит уползающий за угол поворота драконий, с омерзительным блеском, хвост времени. Над аркой проема дергается стрелка круглых часов.
Из операционной на девушку движется каталка. Она и сопровождающие ее фигуры растут, увеличиваются, расплываясь контурами…
— Куда ее? — пугается, очнувшись, веснушчатая. — В реанимацию.
Из белоснежного кокона повязки — почти мертвое лицо. на нем вдруг дрогнули веки и зашевелились спекшиеся губы, словно больная заговорила быстро, быстро и беззвучно. И опять дуновением смерти безжизненная маска на лице…
Моим друзьям!
Любимым, милым лицам!
Родным, знакомым голосам.
Поющим где-то далеко
До боли знакомую, но неузнаваемую мной
Прекрасную песню.
Их голоса сливаются с шумом
Трескучей листвы тополей.
Вливаются в знакомые мелодии,
Гудят в трубах домов.
И, вылетая из слуховых окон,
Барабанят в мои окна.
НО Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ, НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ.
Я ТОЛЬКО ПОМНЮ…
На руку села бабочка. Она сложила свои крылышки парусом и оцепенела.
— Почему ты села мне на руку? тебе грустно? Или, наоборот, все равно с кем поделиться радостью? Давай знакомиться. Я — Эльмира. Можно звать меня просто Элей — это как тебе понравится. Я люблю рисовать, танцевать и еще возиться с кактусами. Видишь, на скамейке лежит ошейник? Это для моей собаки. У меня ее пока нет, но обязательно будет. Вот только брат от аллергии вылечится. Ну, это все, что я могу о себе рассказать. А ты? Ты ничего не расскажешь мне о себе? Нет? Ну, и ладно! Нам с тобой и так хорошо на этой скамейке! И солнышко греет! Можно зажмурить глаза, вот так, и тогда все вокруг запляшет солнечной радугой.
Эля зажмурила глаза, вытянула ноги и подняла к солнцу лицо.
— Ты бы точно обалдела, если б увидела мои кактусы. У меня их много — целая коллекция. Завтра на выставке кактусов они будут такими стеснительными. К ним не сразу подойдут. Зато потом, когда заметят! У-у, в общем, мои кактусы, наконец же, поймут, какие они замечательные и станут лучшими среди других…
Бабочка вдруг распахнула сложенные крылышки. Мгновенье, и она взлетела с руки.
— Глупая же ты! Не поверила. Не поверила мне? Да?
Эля поднялась со скамейки, покрутила стоптанным каблуком по разомлевшему от жары асфальту, взяла собачий ошейник, вздохнула и пошла к своему дому. Он был неподалеку, большой и важный. Сверкала покатая, в усах антенн крыша, и солнце играло стекляшками его окон. Эльмира медленно прошла мимо своего подъезда и в раздумье остановилась у следующего: "К Таньке, что ль, зайти? Ладно уж, зайду на минутку".
У Таньки профиль месяцем и много всяких умных мыслей, и еще мелкий, очень ровненький почерк. В комнате у нее уютно и можно болтать долго, долго, пока мама не позвонит по телефону, чтобы позвать домой.
— Туськ, мне сейчас в сквере такая бабочка на руку села! Просто загляденье! Хочешь нарисую?
— Слушай, Эльмирк! Она ж тебе весть какую-то принесла! — Да? Интересно, какую же?
— Ну, вести разные бывают…
Зашелестели листы бумаги, раскатились по столу карандаши.
Где-то далеко, в глубине дома пел, непонятно, мужской или женский высокий голос.
— Кто-то поет, по-моему, в подвале.
— Не в подвале, а под домом, в глубоком
- 1234 . . . последняя (51) »