Читаем онлайн «Игра в «Городки»» 2 cтраница

концерте, посвященном то ли Новому году, то ли Восьмому марта. Дверь распахнулась, и в гримерку влетели четверо угрюмых ребят. Они переодевались быстро и деловито, как рабочие перед сменой в литейном цеху.

Надев костюмы и улыбки, квартет выскочил на сцену, отчебучил номер, обкатанный уже тысячу раз, а потому ладно скроенный и лихой. Зал смеялся, долго хлопал. Парни выдали заготовленную бисовочку и нырнули обратно в гримерку.

— Ты и правда сын Стржельчика? — спросил, запинаясь и смешно подмигивая, один из них — Илья Олейников.

Ходила по Питеру такая сплетня, а я не разочаровывал.

Но в этот раз почему-то сказал правду:

— Нет, я сын Николая Первого.

Илья уже был известным, а обо мне могли сказать лишь то, что я служу в лучшем питерском театре. Кто я и как меня зовут, знали единицы. Впрочем, факт работы в Большом драматическом украшал любого актера. Украшал ли я театр, не знаю. Вряд ли. А эстрадника Олейникова вместе с партнером Ромой Казаковым не реже двух раз в год показывали по телевизору. Фразу «Вопрос, конечно, интересный…» из их скетчей помнят и по сей день.

«Почему Олейников выступает с квартетом и где Казаков?» — подумал я в тот вечер, но спросить не решился. Не слышал еще, что Рома сгорел от рака за пару месяцев. Илья очень ему помогал, маялся, что знает о болезни, а Казаков нет. Эта ситуация зеркально повторится у нас с Илюшей…

Лелик не раз признавался мне, что он актер, категорически не умеющий работать один. Поэтому для него смерть Ромы стала двойным ударом. Он потерял не только друга, но и партнера. И, вынужденный искать себе новое применение, оказался лидером квартета.

Я еще пересекался с лихой «четверкой» за кулисами, а потом уже встретился с одним Ильей на съемках фильма «Анекдоты» режиссера Виктора Титова. Мы обнялись, как старые приятели, хотя по-прежнему ничего друг о друге толком не знали.

У каждого из нас был пунктик — как бы проникнуть в кино. Илья комплексовал масштабнее: у эстрадного артиста шансов попасть в кадр куда меньше, чем у драматического. Тем не менее не снимали нас одинаково.

Мы любили кино больше, чем оно нас, и промучились этой неразделенной страстью почти всю жизнь.

Помимо Стржельчика, я похож на всех царей сразу, и в «Анекдотах» мне предложили роль царя: не то Николая Первого, не то Александра Первого — по количеству текста совершенно не принципиально, кого именно. А Илюша играл Максима Горького. Наличие усов, парика и соломенной шляпы создавало удивительное портретное сходство, которое мы обыгрывали впоследствии в «Городке».

В качестве сюжетной основы Титов использовал известные анекдоты про персонажей, которыми обычно бывает населен сумасшедший дом, — Василия Ивановича и Петьку, Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина. Актерам, игравшим двоих последних, мы завидовали черной завистью: про них сочинили гораздо больше анекдотов, чем про царей и буревестника революции. В ту пору о пролетарском классике гуляла одна байка, известная всем с начальных классов школы, когда Ленин говорит Горькому после поцелуя с таким «голубым» прищуром: «А вы, Алексей Максимович, не горький, вы сладкий, вы о-о-очень сладкий». На что Горький отвечает нечленораздельным междометием. Вот и вся Илюхина роль, и он мне тоже завидовал — моя реплика в фильме была длиннее. Я произносил четыре строчки непонятного текста про Ленина на французском языке. Тирада заканчивалась веским русским определением «мудак».

«Ты первый артист в истории советского кино, в кадре сказавший ЭТО!» — восторженно восклицал Илья. Каюсь: да, именно я заложил не лучшую традицию в отечественном кинематографе, которая впоследствии стремительно набрала обороты.

Хотя слов в фильме у нас практически не было, режиссер требовал нашего постоянного присутствия на съемочной площадке. Приходилось то стоять, то сидеть на втором или третьем плане. Людей зачастую объединяет одно из двух чувств — любовь или ненависть. Так вот, наша дружба зародилась из жгучей неприязни к нашему месту в картине.

Мы с Ильей, как два неудачника, держались друг друга: без конца болтали на перекурах.

Десятого июля, в мой день рождения, была обычная съемочная смена. Я принес в сумке водку и нехитрую закусь, словом, проставился. Но и Илья пришел с портфелем, где оказались водка и колбаса.

— А ты-то чего? — спросил я.

— У меня день рождения!

— Так и у меня тоже!

Илюша серьезно посмотрел на меня:

— Покажи паспорт.

Взял его и, как милиционер, долго изучал, глядя то на меня, то в документ. Он сверил даты, и тут выяснилось, что мы родились не просто в один день, а с разницей ровно в десять лет. Я в 1957 году, он в 1947-м.

— Ой, да ты еще и одессит! — воскликнул Илья. — А я из Кишинева!

Расстояние между нашими городами всего-то сто восемьдесят километров. Поморгал Илюша на меня своим тиком, и что-то у него с тех пор в голове отложилось. Про нас.

«Ну как это может быть, чтобы в один день? Это что-то да значит», — все время повторял Лелик.

После