Читаем онлайн «О чем молчат твои киты» 3 cтраница

Танька Арбузова растолкала всех и стала ее гладить.

* * *

Танька Арбузова с раскосыми глазами.

Она жила по соседству. Странная, рыжеволосая, с большим ртом. Вечно носилась то с кошечками, то с собачками, то с хомячками. Она никогда не плакала, хотя…

Ее дразнили.

Ее обзывали.

Ее боялись.

Ее колотили.

Над ней смеялись.

Ее обманывали.

И ее запирали в подвале.

Я тоже ее боялся. Страшно было смотреть в ее раскосые глаза, однако ничего страшного в них не было. Но кто-то пустил слух, что она колдунья, и от одного ее взгляда можно превратиться в жабу или скунса. В жабу никто превращаться не хотел, да и в скунса тоже. Но однажды мы играли в казаков-разбойников, и я провалился в люк. Все с криком разбежались врассыпную, и только Танька Арбузова, чудом сидевшая в кустах неподалеку, возникла надо мною в огромном и жутком отверстии со своим раскосым взглядом, быстро оценила ситуацию и убежала за взрослыми. Через три минуты я был спасен дядей Толей – соседом с нижнего этажа – и отшлепан матерью, за «шляние там, где не надо».

– Скажи спасибо дяде Толе, – гаркнула мама.

– Спасибо, – сказал я, потирая раскрасневшуюся поясницу.

– Ее благодари, – улыбнулся дядя Толя, кивая на Таньку, – а то плавал бы щас.

И Танька посмотрела на меня долго и пристально. Я зажмурился и стал щупать себя. Нос, рот, уши. В жабу не превратился. Ни сейчас, ни после. Так я узнал, что Танька не колдунья, и перестал ее бояться, хотя и дружить с ней не решился. Пару раз, правда, угостил ее конфетами, но только когда никто не видел.

А потом мы переехали.

* * *

Детство в хрущевке.

Зеленые обои.

Тараканов нет.

Соседи аж в другой квартире, а в не соседней комнате.

Первая Денди.

Рубилово в «Танчики», пока не лопнут в глазах сосуды.

Вторая Денди.

Отдельные туалет и ванна. Только наши, без очередей и скандалов.

Я часами просиживал в ванне, нырял, пускал кораблики и уточек, потом снова нырял и снова, пока в нос и уши не попадала вода. Кожа морщинилась и становилась прикольной на ощупь. Я гладил ее и улыбался. Мать пугала, что если я буду столько времени проводить в ванне, то кожа никогда не разгладится, и я рано состарюсь. Меня это не останавливало.

Я был единственным, кто не ходил в сад. Мать работала на дому. Шила платья, шторы, брюки, вязала шарфы и свитеры.

На первом этаже жила тетя Тома. Тетя Тома была всегда веселая и всегда под хмельком. Часто она напивалась до отключки и засыпала возле дома на лавочке или прямо на земле. Один раз я подошел к ней, а у нее задралась юбка. Я долго смотрел на ее красную задницу, похожую на мандариновую корку, выглядывавшую из грязных застиранных трусов с огромной нештопанной дыркой. После чего она, словно почувствовав, проснулась, повернулась ко мне и, улыбнувшись беззубой улыбкой, сказала:

«Сиську хочешь?»

Я с криком убежал и всегда держался от нее подальше.

У нее было много «ценителей ее импозантности». У матери ни одного.

Они били ее.

Грабили ее.

Бросали ее.

Писали на нее заявления.

Она не злилась. Прощала всем и умерла в 44 года. Кажется, от рака печени.

В тот год я пошел в школу.

* * *

Школа номер 66.

Я не суеверный, но все же это был не лучший вариант для учебы.

Обшарпанные стены.

Малолетние наркоманы на заднем дворе с цветастым пакетом, красными глазами, заторможенные, но с неизменным вопросом: «Филки есть?»

Отваливающаяся штукатурка в спортзале.

В первый же день собрали деньги на новые обои. Белые, с нелепым узором.

Восьмой класс «Г» боялась вся школа. Второгодки, подростки из сложных семей, хулиганы – каждый второй стоял на учете в детской комнате милиции. Все с облегчением выдохнули, когда они закончили девятый класс и, отметив выпускной, разлетелись по всем улицам и подворотням нашего города.

Я сидел с толстым Ваней, каждый урок он доставал из рюкзака пирожные, бутеры или пирожки, делал вид, что уронил ручку, и ел их под партой. Еще он редкостно портил воздух и громко ерзал на стуле, пытаясь замаскировать свои мерзкие пуки, но я их слышал и чувствовал. Я зажимал нос, я зажимал рот, я носил медицинскую маску, но это не спасало. Он был намного больше меня, я даже не мог его поколотить. Я называл его вонючкой, а он только разводил руками и говорил: «Да брось ты». Я отсаживался от него. Каждый день я отсаживался от него, но классная заставляла вернуться на место и отчитывала, постукивая указкой по своей шершавой ладони. Все ржали надо мной, показывали пальцем, зажимали носы. Я кричал, что он Ваня, потому что воняет. Классная стыдила, говорила, что я все выдумываю, что я хулиган, что меня тоже надо было отдать в «Г» класс, и вызывала мать в школу. Однажды я демонстративно встал и объявил всем: «А Ваня жрет, смотрите!». После чего отодвинул парту. Ваня злобно смотрел в мою сторону и грозил кулаком, доедая увесистую котлету. Но классная и на этот раз ополчилась на меня, утверждая, что:

воспитанные мальчики так себя не