ДОЛЯ ЖЕНСКАЯ
Повесть
Летнее солнце нещадно палит землю. Знойное марево дрожит над зеленым лугом, покрытым яркими цветами.
На лугу необычайное оживление — словно белые лебеди спустились на землю. Это девушки в праздничных шовырах
[1] собирают цветы, перекликаются звонкими голосами.
Сегодня в Большом Тумере справляют Семик
[2]. Хозяйки готовят праздничное угощение — пекут блины, жарят мясо, варят пиво.
Наступит вечер, и в каждой избе в память покойных родителей зажгут свечи, расставят на столах обильную снедь. А сейчас все заняты делом. Улица пустынна. Только изредка промелькнет одинокая фигура — это марийка спешит к соседке одолжить муки или соли, попросить посуду. Но вот из-за угла показался пошатывающийся мужик. Старому Степану невтерпеж дожидаться вечера: он уже начал праздновать Семик — хлебнул бражки и теперь без шапки, без пояса идет, шатаясь, по середине улицы, подымая пыль старыми дырявыми валенками, высоким дребезжащим голосом распевает во все горло:
Эх, восьмикопыльные саночки красивы,
Статный конь в них запряжен — мерин белогривый.
Белолицая жена хороша, как пава,
И сижу я рядом с ней, сам красив, чернявый[3].
Вот Степан остановился возле избы с ветлой у ворот, крикнул:
— Эй, друг Кори, ты дома? Слышь, Кугергин!
— Дома, дома, дядя Степан, — послышалось из избы.
— И, небось, уже пиво сварил? Можно зайти попробовать?
— Ладно, заходи, сосед.
Нетвердой походкой Степан направляется к воротам — надо подкрепиться по случаю праздника...
Солнце склонилось к закату, и улица постепенно ожила. Появились подвыпившие мужики, раздались протяжные звуки волынки. Возле избы с ветлой остановилась телега. Лошадь в сбруе, по-праздничному украшенной кистями, охлестывает хвостом потемневшие от пота бока. Сразу видно: гости старика Кори — старшая дочь с мужем — приехали издалека. А вон на дороге снова заклубилась пыль — грохоча, катят еще три телеги с гостями.
Когда на небе запылала вечерняя заря, весь Тумер был уже полон смеха, музыки, песен, веселых криков. Праздник начался.
Марийцы любят Семик. Иной бедняк круглый год питается картофельной похлебкой, а к Семику непременно и браги наварит, и мяса припасет, и пирогов испечет.
За праздничным столом среди подгулявших гостей не всегда идет только мирная беседа. Бывает, что богатей, выпив сверх меры, начнет ломаться, хвастать своим достатком. И дом у него — полная чаша, и денег куры не клюют. Сторонись голытьба! Ломай шапку! Тут бедняк, что весь год, стиснув зубы, терпит притеснения да обиды, не выдержит: встанет на нетвердых ногах и давай отчитывать богатея! Глядишь, уже и до драки дошло...
Шумно и весело в избе старика Кори Кугергина. Дубовый дедовский стол ломится от яств. Глянешь на него — глаза разбегаются: чего только тут нет — блины, творожники, яичница, вареное мясо. В четвертной бутыли пенится крепкая медовуха.
Сам хозяин — крепкий, как дуб, шестидесятилетний старик, с редкой сединой в черной бороде, уже порядком выпил и сейчас потчует гостей:
— Э, Микале! Так не годится — что ж у тебя до сих пор полная чарка? Давай, пей!
— Спасибо, отец! — отнекивается зять. — Рад бы еще выпить, да не в силах — пьян совсем.
— Ничего, ничего! Мужчина ты крепкий. А на Семик, сам знаешь, отказываться от угощения не годится.
Широко распахнулись двери. В избу вошли новые гости — соседи Кори: приземистый, широколицый Ондри с женой, за ними еще несколько человек. Пожав руку хозяину, поздравили его:
— С праздником, друг Кори.
— И вас также. Садитесь, друзья, за стол. — Кори обратился к младшей дочери — семнадцатилетней Марине, статной, сероглазой красавице. — Что стоишь, дочка? Видишь, гости пришли. Налей им пива, браги. Приучайся — скоро сама хозяйкой станешь, — и, с усмешкой глядя на покрасневшую от смущения девушку, добавил: — Вот, брат Ондри, не успел и оглянуться, как стариком стал...
— И не говори, друг Кори, — махнул рукой гость. — Прошло наше время...
Между тем Марина до краев наливала пивом ярко расписанную ташламу
[4] и по очереди обносила сидящих за столом гостей. Все невольно оборачивались ей вслед. Хороша девушка! Белый, как снег, праздничный шовыр подпоясан кушаком с кисточками, на груди тихо позвякивает ожерелье из серебряных монет. Такие же монеты блестят на концах двух длинных темных кос, свесившихся ниже пояса.
Вот Марина остановилась перед незнакомым гостем, что пришел вместе с дядей Ондри. Смуглолицый мужчина средних лет поднялся с лавки, принял из рук Марины ташламу, стал медленно пить. Девушка почувствовала на себе острый взгляд небольших, черных, как уголь, глаз, потупилась. Гость вытер короткие жесткие усы, крякнув, протянул Марине пустую ташламу, поклонился старому Кори.
— Спасибо, хозяин! Хороша брага. Только уж прости, что незванным пришел в твой дом. Ты меня, чай, и не знаешь.
— На
