Читаем онлайн «Эй, Антонио!»

Г. Абрамян ЭЙ, АНТОНИО!

Маэстро

В одном большом городе жил старый дирижёр. Все уважали его, а музыканты из оркестра почтительно называли маэстро.

Из девяноста пяти оркестрантов никто и никогда не посмел бы сфальшивить при маэстро. Даже чуть-чуть, самую малость, еле заметно. Острое ухо маэстро всё слышало!

Но однажды на репетиции один из флейтистов сыграл на своей флейте так фальшиво, что музыканты, как по команде, перестали играть и испуганно уставились на дирижёра.

Маэстро удивлённо вскинул брови:

— В чём дело? Я не останавливал оркестра.

И вдруг все поняли, что маэстро ничего не заметил, пропустил фальшь мимо ушей.

Неужели он стал так плохо слышать?

По лицам своих музыкантов маэстро сразу догадался о случившемся. У него тяжело опустились плечи, будто кто-то сильный надавил на них. Его глаза медленно одного за другим оглядели оркестрантов. Потом он закрыл партитуру — большую нотную книгу, лежавшую перед ним на дирижёрском пульте, положил сверху костяную дирижерскую палочку и, ни слова не говоря, покинул эстраду.

Он пересек пустой зал, и музыканты впервые заметили, какая у маэстро сгорбленная спина и старческая походка.

А маэстро, плотно прикрыв дверь, спустился вниз по широкой мраморной лестнице. Увидел на выходе сторожа, которого знал с незапамятных времён, сказал ему:

— Прощайте, голубчик!..

С тех пор маэстро больше не становился за дирижёрский пульт.

А оркестранты часто вспоминали о нём:

— Какой это был музыкант!

— Как он чувствовал и понимал музыку!

— Какое счастье было играть с ним!..

И каждый с сожалением думал о том, что больше не придётся играть под дирижёрскую палочку маэстро.

Никто не знал, что каждый вечер, далеко за полночь, старый маэстро надевал калоши, накидывал плащ и, вооружившись зонтом, отправлялся в концертный зал.

Сторож почтительно стаскивал с головы шапку и говорил:

— Милости просим…

Маэстро величественно поднимался по едва освещенной беломраморной лестнице и, оставив калоши и зонт у двери, входил в полутёмный зал.

В глубине круглого зала, напоминающего внутренность золотой чаши, возвышался дирижёрский пульт.

Маэстро привычно становился к нему…

И тогда маэстро казалось, что перед ним в свете ярких софитов расположился весь его оркестр в полном составе. Вот они, скрипачи, альтисты, виолончелисты, контрабасисты, фаготисты, флейтисты, гобоисты, кларнетисты, трубачи, тромбонисты, валторнисты, литавристы — словом, все, все, все…

Маэстро предупреждающе стучал костяной палочкой о край пульта и начинал репетицию. Он старался, чтобы оркестр звучал ровно и слаженно. Чтобы не слишком гудели могучие контрабасы и хорошо были слышны скрипки с виолончелями. Чтобы звонкоголосые трубы не мешали звучать гобоям и кларнетам. И чтобы не очень громыхали барабаны и литавры, которые — дай только волю! — могут заглушить весь оркестр.

Дирижёрская палочка маэстро без устали чертила в воздухе неуловимые фигуры, круги и бесконечные кривые.

В самый разгар репетиции ему становилось так жарко, что он сбрасывал на спинку стула пиджак. Потом летела в сторону белая бабочка-галстук. Волосы сбивались, лезли на глаза. Рубашка на спине становилась мокрой — хоть выжимай. А маэстро в сотый раз повторял отдельные такты музыки, показывал вступление валторне или арфе, серебряным колокольчикам или медным тарелкам. Он нанизывал ноту на ноту с такой тщательностью, словно собирал на одну нить рассыпавшиеся жемчужинки…

В его памяти с удивительной ясностью возникал каждый проведённый им концерт, каждая репетиция, каждый звук, каждый штрих. И он покидал концертный зал усталый, словно на самом деле только что закончил здесь тяжёлую репетицию…

Но вот наступила зима. На улице стало ветрено и морозно. Старый маэстро перестал выходить из дому. Он целыми днями сидел в глубоком кожаном кресле, укутанный в толстый шерстяной плед.

Два раза в неделю его навещал доктор, который успокаивал маэстро, а своим знакомым по секрету говорил:

— Плох старик, совсем плох! Всё жалуется на холод, хотя в квартире жарко, как в печке.

На круглом столике у кресла толпились микстурные пузырёчки в белых бумажных передничках. Но от них маэстро не становилось теплее. Ему казалось, что в грудь ему вложили большой кусок льда.

В один прекрасный день доктор застал кресло маэстро пустым.

Доктор снял шляпу, постоял немного, тяжело вздохнул и сказал:

— Я оказался прав. Бедный, бедный