Читаем онлайн «45. Развод. (не) прощу подлеца (СИ)»

45. Развод. (не) прощу подлеца

Глава 1.1

Я знала — но надеялась, что ошибаюсь.

Интуиция била тревогу изнутри, как мышь, запертая в банке: когтями по стеклу, визгом — по нервам. Не сразу, нет. Сначала — мелочи, в которых любая другая промолчала бы. Отстранённый взгляд. Механический поцелуй в висок вместо привычного «Как ты, любимая?» Отголосок духов на его воротнике, не моих, чужих, приторно-сладких, как дешёвое вино после школьного выпускного. Потом — пустоты. Промежутки между сообщениями, между звонками, между «задержусь на работе» и «у нас совещание». И «вайбер» у него сломался. Вайбер, Карл. В двадцать первом веке. У депутата. У будущего.

Я чувствовала — каждой клеткой, каждой жилкой, каждой до боли родной родинкой, которую он когда-то целовал. Но продолжала жить, как будто не знала. Как будто глупая. Наивная. Удобная. Потому что у нас дети. Потому что у нас ипотека, счёт за школу, семейные альбомы, общая фамилия, свекровь, у которой астма и мнение. Потому что не хотелось рушить. Потому что верила, что если мы всё это строили пятнадцать лет, значит, мы — не мусор. Значит, нас нельзя выкинуть в одно утро вместе с объедками и пустой банкой из-под кофе.

— Ты с ума сошла, Рит, — улыбался он, криво, с отвращающим спокойствием, которым обычно укрощают пьяных в маршрутке. — Это Лена. Новенькая. Просто подвозил. Что ты начинаешь?

Лена...Лена — это та, что всегда рядом, но не мешает. Та, что скажет «ой» и поправит лифчик. Та, что не задаёт вопросов. Слово «подвозил» звучало, как пощёчина. Как будто я не женщина, не жена, не мать его детей, а просто старое кресло, которое всё ещё стоит в углу, но давно не в моде.

Я молчала. Я глотала. Я сжимала зубы так, что начинала болеть челюсть. Кивала. Стирала носки, гладила рубашки, стряпала борщи, писала отчёты. Я была как автомат, запрограммированный на «держать семью». Потому что когда-то он говорил, что я его спасение. Что я та, с кем не страшно. Что «никогда не предам».

А потом — перестал говорить. Перестал смотреть. Перестал быть.

И всё же я надеялась. На дурацкое, женское чудо. На то, что, может, я просто устаю. Может, весна влияет. Может, ветрянка у сына и двойка у дочери мешают мне трезво смотреть. Потому что легче поверить в свою неврастению, чем в то, что тебя — предали. Бесславно. Молча. Между страницами жизни.

Я не была дурой. Я просто слишком любила.

Глава 1.2

Я вернулась домой пораньше. Не потому что хотела — потому что душа не на месте. С утра лил мерзкий дождь, тот самый, осенний, с игольчатой сыростью, от которой кости стынут, а сердце сжимается в жгут тревоги. Воздух был тяжел, будто пропитан дурным предчувствием. Я шла быстро, почти бегом, обняв руками пакет с хлебом, фаршем, молоком и надеждой, что всё — надумано. Что я просто устаю. Что всё ещё можно склеить. Я верила. Последний раз.

Ключ с привычным щелчком повернулся в замке, и я вошла в дом, полный света и… смеха. Не моего. Не детского. Женского. Весёлого, звонкого, как ложка о фарфор — и такого же фальшивого. Я замерла. Сердце провалилось вниз, в живот, и забилось где-то там, под ложечкой, в тошнотворной пульсации ужаса.

Она сидела у нас. На пуфике, в моей ночной рубашке, которую я гладила прошлой ночью, думая, что вечером мы посмотрим фильм, как раньше. Тонкая, блондинистая, с нарисованными глазами и вывернутыми губами. Губы были глупо пухлые, чужие, вызывающе красные — и такие уверенные, как будто она здесь живёт. Как будто я — гость в собственном доме.

Он стоял рядом. С застёгнутым наполовину ремнём. С тем самым видом, когда человек понял, что его поймали, но стыда в нём нет — только неловкость, смешанная с раздражением. Его взгляд соскользнул мимо моего лица. Он даже не удивился. Только выдохнул:

— Рита… ты рано.

А я смотрела. Без крика. Без сцены. Я впитывала, запоминала, вгрызалась в этот момент, как зверь. Потому что он — не стереть. Не простить. Не пережить. Я увидела, с кем он был всё это время, когда говорил «совещание», «задержусь», «подвозил». Я увидела, во что превратилась наша жизнь. Точнее — в кого он её променял.

— Ой… — сказала она. Голос был тонкий, как проволока. — Я думала, вы сегодня допоздна...

Я подняла на неё глаза. Медленно. Спокойно. — Я и правда поздно, — ответила я. — Поздно поняла, с кем живу.

И в этот момент пальцы разжались сами. Пакет с молоком выскользнул из рук, ударился о плитку — и всё полетело. Стеклянная бутылка разбилась, молоко хлынуло по полу белой пеной, как кровь иллюзий, и смешалось с грязью от моих ботинок.

Я не закричала. Не заплакала. Я просто стояла и смотрела, как оно растекается по полу. Всё. Всё, что было выстрадано, заслужено, выгорено годами терпения, заботы, недосыпов, больниц, бессонных ночей, семейных праздников, годовщин, криков детей и его храпа рядом… — всё растеклось в эту белую лужу, окаймлённую осколками.

А потом я поняла: мне некуда отступать. Это — точка. Это конец. Но из