Читаем онлайн «Mater Dolorosa»

Annotation

Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич

Алексей Луговой

Mater Dolorosa

Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич

Mater Dolorosa

Алексей Луговой

Mater Dolorosa

...Скрипка рыдала...

Я слушал, опустив голову, прикрыв глаза рукой. Душа волновалась каким-то томительно-сладостным чувством. В освещенной а giorno гостиной нас было человек двадцать, и было тихо, как в безлюдной пустыне. Рыдающая скрипка, казалось, увела отсюда всех в какой-то неведомый мир, где все это же самое, что окружало нас здесь, приобрело вдруг непонятно-значительную окраску.

Аккорды, аккорды, аккорды... и, словно глубоко вздохнув, с тихим стоном, скрипка на мгновение замолкла. Я поднял взгляд на игравшего. Он стоял от меня в двух-трех шагах и, опустив к ноге смычок, с сосредоточенным вниманием всматривался в лежавшие перед ним на пюпитре ноты. Видимо, чутко прислушивался к тихому ропоту вторившего ему Бехштейновского рояля и отсчитывал свою паузу.

Красивый, высокий, почти юноша, но с строгим выражением лица, -- у него вид важного сановника, скорее всего -- английского пэра, одного из тех, кто уже с детства знает, что будет заседать в палате лордов. Я видел его сегодня впервые. Хозяин дома, в начале вечера знакомя нас, назвал мне ускользнувшую от моего слуха какую-то не русскую фамилию, а потом сказал, что этот виртуоз -- швед, недавно кончил нашу консерваторию и теперь делает карьеру, играя в великосветских салонах.

Так откуда же восприняла его скрипка эти скорбные рыдания? Ведь это надо было выстрадать... Почему не играет он что-нибудь сверкающее весельем? Здесь все вокруг него говорит о счастье счастливых обладателей богатства. Мы все пришли в эту гостиную, только что встав из-за лукулловского обеда, после шумных тостов за новоявленный "ритм" и добрую старую "гармонию" в жизни всех присутствующих. Зачем же вторглась сюда эта рапсодия скорби? И почему это горько плачущие струны могли найти такой широкий отзвук здесь, среди декольте и фраков, среди шелка, кружев, брильянтов, на фоне бронзы и ковров? Больше, чем внимание -- благоговение!..

Только короткая пауза дала свободу моим мимолетным мыслям. Юноша-виртуоз с строгим лицом снова поднял смычок, снова с молчавших струн хлынули слезы-звуки, и я уже не думал, не рассуждал, я снова весь был -- чувство, только чувство!

Но я еще смотрел на его лицо. Нет, не может быть, чтоб это, что он играет, было написано в нотах! Кружочки и точки на пяти линейках не могут вместить этих волхвований. Иначе каждый ремесленник был бы чародеем.

То, что давеча было рыданием, звучало теперь, как мольба. Вот она -- тихая, робкая, нежная, вот страстная, прорвавшая все преграды благоразумия, полная укоризны, требующая -- и опять покорная, обессиленная, замирающая...

Быть может, бессознательно я обвел глазами сидевших в гостиной, -- точно я искал того, кто тут же бросится на помощь по этому призыву.

И уже не рыдающая скрипка, а нечто другое -- видение из вечно тайной, необъятной жизни увело мою душу, мой дух из этой гостиной. Увело, не знаю, сам, куда, но только звуки скрипки слышались мне теперь где-то далеко, будто во сне; я уже не мог оторвать взгляда от этой женщины, сидевшей прямо против меня на другой стороне гостиной. Ее кресло у большого круглого стола было обращено спинкой к камину, и этот огромный камин, с высокой, остроконечной верхушкой, высеченный из цельной глыбы какого-то серого камня, казалось, объял ее, как ниша, возвысился над нею, как часовня. Этой женщине, видимо, за сорок, но как еще она красива... нет -- не еще, а уже красива! Только годы, многие годы широкой, духовно прожитой жизни, облагородившей, возвысившей уже и смолоду прекрасные черты, могли дать эту красоту. На всем лице печать глубокого страдания. Я смотрю на нее и не могу дать себе отчет: что вдруг так сроднило меня с ней? Я все забыл, я вижу только эти большие светло-серые глаза, устремленные куда-то за пределы этих стен, точно стремящиеся вырваться из своих орбит, глаза без слез, но в них безумное горе... прекрасное горе... Mater Dolorosa, кто ты, что ты? Сына ли твоего распяли, или беспощадная жизнь влечет тебя самоё на Голгофу?

Я все забыл, я смотрю на нее, -- не глазами только -- всем духом моим я хочу проникнуть в ее душу... Нет, это не рыдания скрипки вызвали у нее это отражение внутренней скорби на лице, -- нет, ее горе где-то не здесь, оно настоящее, оно ее личное горе. Она, быть может, пришла сюда сегодня развлечься, забыться... И забылась: отдалась, не думая о чужих глазах-соглядатаях, своей тайной муке. Видится ли ей крест на новой дорогой могиле, или вдруг всплыли в памяти давно заживо похороненные мечты и надежды; пугает ли ее